Глава 1Ангст
Ичиго/Рукия, постканон.
“Я подожду”.
— Парень, да ты просто в рубашке родился! — говорит Ичиго удивленный пожилой доктор: выжить в такой аварии воистину чудо. — Или у тебя хороший ангел-хранитель.
Ичиго слабо улыбается.
— Скорее второе, — одними губами шепчет он.
Это, конечно, последствия удара или постэффект от анальгетиков, но ему действительно кажется, что помимо них в палате есть кто-то третий.
Если это смерть, думает Ичиго, то какая-то добрая. Слишком добрая.
“И знакомая”, — добавляет неожиданно тихий внутренний голос.
Рукия облегченно улыбается и, склонившись, касается губами щеки юноши.
Они ещё встретятся, но не сегодня, не сейчас.
Улькиорра/Орихиме. “Я превращаюсь в звук”.
Музыка жизни
Я превращаюсь в звук – тонкий, звенящий, улетающий в небеса – словно голос струны, говорящей “прощай”. Я лечу всё выше и выше – ветром и пеплом, рассыпающейся жизнью, свободной душой.
Я ухожу.
Я превращаюсь в крик – звонкий, отчаянный, уносящийся в поднебесье. Ветер вокруг меня, ветер и пепел, и боль, витающая в воздухе, и голос, говорящий “прощай”. И внутри меня такой же пепел. Сгорая, возвращаются ли обратно? Умирая, обретают ли жизнь?
“Только вернись!..”
Я превращаюсь в свет – яркий, живой, рассеянный везде – в каждой капле росы, в каждой пылинке пустыни. Более вечный, чем время, более жгучий, чем пламя. Я ли это? Ты ли?
Свет мой…
Я превращаюсь в звук – глухой, живой, волнующий. Нет тьмы там, где свет, слышишь? Нет смерти там, где жизнь, знаешь? И сквозь тьму и смерть я пойду к тебе, свет мой.
“Тук-тук-тук…”
Что это?
Я превращаюсь в звук —
Весь.
Юмор
Тацки/Ичиго/Рукия. Последствия любовного треугольника. Ичиго сбегает в Сейретей, умоляя запереть его в башне раскаяния, чтобы девушки до него не добрались. Айзен в комплекте.
“Берегите женщин, женщин берегитесь!”
Айзен всегда верил, что удивить его уже невозможно. Оказалось, ошибался.
— Куросаки?! — поразился он, когда влетевшее в тюрьму встрёпанное нечто развернулось, привалившись к двери.
— Чего уставился? — буркнул Риока-Который-Выжил и герой всея Сейрейтей. — Помогай давай!
Дверь содрогнулась от удара, и с потолка на отросшую шевелюру Айзена посыпалась многовековая пыль.
— Отворяй, собака! — раздалось за дверью. Это Рукия, большая любительница генсейских изобретений, открыла для себя мировой кинематограф и благополучно увеличила свой словарный запас.
— У меня чёрный пояс, Куросаки! — вторил ей другой — весьма ехидный — женский голос. — Ты же не думаешь, что скроешься от сенсея?
— Какого меноса, Куросаки? — рассердился Айзен, пятой точкой ощущая, что дальнейшее мирное обдумывание Тёмных Планов висит на волоске. — Какого ты сюда свой гарем притащил?!
— Слушай, Айзен, — пропыхтел Ичиго, наваливаясь на сотрясающуюся дверь, — если не хочешь лишиться своего обиталища, а заодно и жизни — помогай!
— Это безобразие! — без умолку возмущался Айзен, баррикадируя вместе с Куросаки дверь тюрьмы. — Мне тысячи лет покоя обещали — и что?! Да я, может, раскаялся во всём и заслуживаю мирной старости! Это нарушение прав, ты слышишь?!
— Айзен, твою мать! — проворчал Ичиго, готовясь одеть маску пустого, потому что дамы за дверью явно развили бурную деятельность. — Девкам плевать на права и правила! И если не хочешь, чтобы тебя размазали как пособника, не тормози! Когда они говорят “и под землёй достанем”, им лучше поверить!
— Просто ты идиот, риока, — самодовольно заметил Айзен, готовясь прочитать пафосную лекцию, — и не умеешь обращаться с женщинами!
— Ой, а что это вы тут делаете? — раздался за дверью третий женский голос.
— Мстим! — отозвалась Рукия, по звукам уже вовсю пользовавшая Соде-но-Шираюки и пытавшаяся вскрыть двери айзеновой темницы — ныне убежища аж двух предателей — как консервную банку.
— Мужики должны отвечать за свои слова! — поддакнула ей Тацки, и дверь содрогнулась от удара “чёрного пояса Каракуры”.
— Ааааааа! Куросаки, не спи! — активизировался побледневший Айзен, яростно думая, чем бы ещё запечатать дверь. — Там ещё и
она!
— Кто? — прохрипел Ичиго.
— Х-хинамори! — отозвался бывший ками, с дрожью в руках вспоминая, что его-то уж точно есть за что покарать.
— А говорил: с женщинами умеешь обращаться! — хихикнул Ичиго. — А трясешься, как...
— Заткнись и держи дверь! — огрызнулся Айзен. — Я под заточением подписывался, а не под смертной казнью!
— Что, занпакто в заднице испугался? — едко заметил и.о.шинигами.
— А ты — выбитых зубов и глубокой заморозки?
Куросаки подавился ехидством и налёг на дверь. Хинамори — это, конечно, Хинамори, но она хотя бы одна, и одно занпакто в заднице действительно лучше, чем то, что ожидало его.
“Говорил же Ишшин: не встречайся с двумя, облажаешься, — уныло подумал Ичиго. — Да, пора начинать слушать отца...”
Ренджи/Бьякуя. Услышать прекрасные певческие таланты капитана. “Лучше играйте дальше на фортепиано, тайчо”. Н!
Золотой голос королевства
Ни для кого в Готей не секрет, что Абараи Ренджи всегда восхищался своим капитаном и поощрял любые его начинания. Кажется, даже если б Кучики Бьякуя занялся коллекционированием кукол или просмотром генсейских мультиков, Ренджи и тут поддержал бы его. Проще говоря, капитан шестого отряда был настоящим и единственным кумиром своего лейтенанта.
Одно время Ренджи не признавал за собой этого факта, потом стал косо смотреть на каждого, уличенного в неодобрении, а затем и вовсе лез в драку, стоило кому-то хоть полслова сказать в адрес Великого-И-Прекрасного Кучики Бьякуи. Впрочем, не без причины: всё, за что брался Бьякуя, было просто обречено на успех. Кажется, глава клана просто не умел делать что-то плохо.
Во всяком случае, до сего дня Ренджи считал именно так и любого, посмевшего в этом усомниться, отдубасил бы с применением Забимару.
До сего дня…
– Амо-оре ми-ио! О-о, амо-оре мио! – донеслось из комнаты, и Ренджи, в неурочный час притащивший капитану пачку отрядных документов, дернулся, как от пинка, и уронил бумаги.
Не тот факт, что Бьякуя поет у себя в кабинете, потряс Абараи и даже не выбор песни – просто вокал этот никак не мог принадлежать сиятельному князю, потому что…
Потому что даже ослы на руконгайских дорогах кричат мелодичней.
– Амо-оре, амо-оре мио се-ей ту, – заливался невидимый певец, и Ренджи ощутил печаль при мысли, что недавно съеденный завтрак, похоже, не задержится в желудке своего владельца.
Нужно было решаться — и как можно скорее.
– Тайчо? – вопросил Ренджи, деликатно постукивая в сёдзи.
Увы, Бьякуя распевал вдохновенно, как глухарь на весеннем току, и уши Абараи сворачивались в трубочку.
– Та-айчо! – проревел Ренджи, пиная косяк.
Ответа не было и быть не могло: Бьякуя взял уже верхнее си, совершенно не заботясь ни об ушах лейтенанта, ни о том, что, если кто услышит такое от главы клана, стыда не оберешься. Ренджи живо представил ехидную рожу Хисаги и вечные подковырки в духе “ну как там твой соловушка?”.
Суровые времена требуют суровых решений. С воплем: “Тайчо, я вхожу!” Ренджи ввалился в кабинет, теряя бумаги…
– Ренджи. Кажется, я просил тебя стучать, – холодно отреагировал капитан шестого отряда, по невозмутимо-блестящему виду коего невозможно было и предположить, что именно он только что издавал те ужасные звуки.
– Простите, – выдохнул Ренджи, благодаря ками за тишину. – Я… Вы… Кхм…
Бьякуя многозначительно молчал, явно ожидая аплодисментов.
Ренджи занервничал, как мышь, свалившаяся в жбан с молоком. Общаться с Сенбонзакурой не было никакого желания, но и врал Абараи бездарно.
– Вы очень громко поете, тайчо, – выдохнул он, наконец, найдя некий внутренний консенсус. – Я забылся…
Бьякуя благосклонно дрогнул бровью и принял бумаги.
– Ты свободен. И не беспокой меня больше, когда я отдыхаю.
Когда же Абараи, коротко поклонившись, уже наворачивал к двери, Кучики добил его в спину:
– И забери из мастерской гитару.
Лейтенант покрылся холодным потом и, откозыряв, вылетел из комнаты.
– Играли б вы и дальше на фортепиано, тайчо, – стенал Ренджи, привалившись к косяку и с ужасом думая, что будет, если Бьякуя доберется ещё и до микрофона...
В тот день звезда непогрешимости Кучики Бьякуи закатилась навсегда.
Маюри | Ичиго. “Значит, хочешь быть врачом?”
“Я бы в летчики пошел — пусть меня научат!” (с)
— Значит, врачом хочешь быть? — протянул капитан двенадцатого отряда, не ко времени заявившийся в Генсей, задумчиво взирая на оптимистично настроенного и.о.шинигами.
Ичиго бодро кивнул: ещё чуток времени, всё поуспокоится, и он сможет зажить нормальной человеческой жизнью — безо всяких Пустых и капитанов двенадцатого отряда, сваливающихся как снег на голову.
— А ты знаешь, что должен хорошо уметь делать настоящий врач?
Вопрос не застал Куросаки врасплох.
— Лечить людей, само собой! — уверенно отозвался Ичиго.
— Неправильно, Куросаки, — бледный перст, украшенный длиннющим ногтем, укоряюще качнулся перед его носом. — Препарировать.
— Это ещё зачем? — опешил герой Зимней войны.
— Затем, чтобы экспертизе ничего не досталось, — нехорошо ухмыльнулся Маюри. — Ты же не думаешь, что врачи безупречны?
Ичиго сглотнул.
— Приступим к уроку прямо сейчас, — жизнерадостно потер руки наследник Франкенштейна. — Да не дёргайся, я потом всё сошью, как было, и следов не останется.
Куросаки Ичиго не боялся Пустых, не боялся воинственных шинигами, Айзена и импотенции, но Куроцучи Маюри, надвигающийся на вас со скальпелем и одержимо горящими глазами, стоил всех адских монстров, мужиков с мечами и проблем с репродуктивной функцией.
Нет уж, будущая профессия однозначно должна быть более мирной.
— Ни-сама, а вам не кажется, что садовник — это... ну... как-то не для Ичиго? — взволнованно советовалась с братом Рукия, узнав о неожиданном решении старого друга.
Аристократ всея Сейрейтей элегантно отставил чашу с чаем.
— Абсолютно уверен, Рукия. С его терпением у него даже кактусы не выживут.
— И учти, Куросаки: если хотя бы один цветок погибнет, ты ответишь головой, — закончил угрожающий монолог капитан шестого отряда и степенно удалился в дом, а Ичиго проклял тот день и час, когда решил поделиться с Рукией своими планами: додуматься уговорить Бьякую предоставить свой драгоценный сад в качестве базы для практики могла только она — и ведь ладно бы её братец был гуманней Маюри!..
Айзен. Стоять на станции метро. “Все, что не убивает нас, делает нас сильнее”.
“Не стой под стрелой!”
Первый же выход в мир людей, коим Айзен собирался править наряду с Обществом Душ и Уэко, начался с пожелания осмотреть метрополитен.
— Вы уверены, что вам стоит туда идти, Айзен-сама? — заботливо поинтересовался Гин, заглядывая за турникеты. — Мне кажется, это не самая лучшая идея.
— Гин, — нравоучительно отозвался будущий правитель мира и щелчком расправил манжет на дорогущей рубашке новенького гигая, — ками должен знать, чем управляет. И потом, ты же не думаешь, что меня напугают изобретения каких-то людишек?
Гин привычно широко улыбнулся.
— Как скажете, ками-сама, как скажете.
Айзена не удивили турникеты, не напугал эскалатор, и не впечатлила красивая светлая станция. Он умело лавировал среди спешащих людей — помощник едва поспевал за ним.
— Видишь ли, Гин, — бодро разглагольствовал самозваный ками, — то, что нас не убивает, делает нас сильнее. А уж метро-то точно не убьёт.
Грохот прибывших практически одновременно поездов заглушил ответ Ичимару.
Спустя мгновенье каким-то десятым — несомненно, кицуньим — чувством он уже знал, что вон та колонна справа — его единственное спасение.
Айзен же явно не задумывался над опасностями человеческого мира.
— Вот видите, Айзен-сама, — насмешливо протянул Гин, спустившись и созерцая размазанного по полу ками, — я ж недаром спросил: “Вы уверены?”
Ичимару мог бы добавить ещё одну мораль: “Предупрежден — значит, вооружен”, но смолчал, и потому никто и никогда не узнал, что пронырливый помощник ныне покойного ками Айзена перед выходом в Генсей выяснил, что токийский метрополитен — самый загруженный в мире смертных, а стоять на пути потока в час пик опасно для жизни.
Айзен | исчезнувшая “сопля” Айзена. “А как же я? Я же лучше крыльев”.
Шило на мыло
Айзен всегда считал себя нормальным челове... шини... ками, но в этот раз его психическая нормальность была явно под вопросом.
— Предатель, — мрачно сказал кто-то над самым ухом.
Айзен нервно огляделся. Голос был явно незнакомым, да и поблизости никого не было.
— За новый имидж меня продал, поганец! — фамильярно констатировал кто-то снова.
“Неужели Пустой, как у Куросаки? — похолодел Айзен. — Побочный эффект Хогиоку? Только этого ещё не хва...”
— Сволочь ты, Айзен, — снова раздалось в ноосфере. — Нам ведь было так хорошо вместе!
Глаз самозваного ками нервически дернулся: во-первых, у Айзена не было возлюбленных, которых он бы с треском бросал (Хинамори не в счёт, так как была скорее вечным геморроем, чем возлюбленной), а во-вторых, голос этот не мог принадлежать женщине, так как был басом. А в-третьих, Айзен не знал ни одного мужчины, говорящего басом. Вкрадчивым баритоном — возможно, но не мерзким, вульгарным, мрачным басом. Кенпачи, разве что. Но это явно в расчет не шло.
— Кто здесь? — нервно бросил Айзен, представляя уже, как из ниоткуда на него уставится белая морда с чёрными глазами. Хайзен — так его, наверное, будут звать?..
— Эх ты, старого друга не узнаешь!
Ками всея Уэко подумал, что дым Каракуры явно токсичен: на него смотрело нечто длинное, волосатое, приятного каштанового цвета и с глазками.
Глазки сердито моргали и смотрели в самую душу.
“Не увлекайтесь травкой, Айзен-сама, — вспомнился Айзену совет Ичимару. — Во-первых, доставать её становится всё труднее, а во-вторых, у неё тоже есть побочные эффекты”.
— Чего смотришь как баран на новые ворота? — злобно поинтересовалось волосатое нечто. — Избавился от меня и радуешься? Поматросил и бросил — так, выходит?
— К-кто ты? — чувствуя, что начинает заикаться, прошептал Айзен.
Нечто встало в позу, отдаленно напоминающую “руки в боки”.
— В зеркало посмотрись, — посоветовало оно. — Ничего не замечаешь?
Хогиоку подчинилось мгновенно, и перед ками возникло здоровенное театральное зеркало.
Айзен нервно осмотрел себя: лицо на месте, одежда на месте, новые крылья на месте, волосы...
— Вот черт, — выдохнул Айзен, вороша шевелюру. — Хогиоку!
— Чего? — откликнулась всемогущая штуковина. — Крылья не нравятся? Сделать как у летучей мыши?
— Н-нет, — перебил ками, терзая волосы. — Где
он?!
Хогиоку помолчало.
— Ну извини, Айзен, чудеса требуют жертв, — нехотя отозвалось оно. — Нужно одно убрать, чтобы другое приставить. А что, что-то важное пропало? Не думаю, что потомство для ками...
Айзен стал бордового цвета и на всякий случай проверил.
— Я не про то, — отчасти успокоено выдохнул он. — Локон мой где?
— Айзен, — Хогиоку, кажется, вздохнуло. — Я ж тебе говорю: чтобы сделать крылья, надо убрать что-то лишнее...
— Лишнее?! — взвилось волосатое нечто. — Лишнее?! Я был с ним и в горе, и в радости, а ты — “лишнее”?! Думаешь, эти кривые отростки ему сильно понадобятся?!
И тут Айзен всё понял.
— Ох, — только и сказал он, вновь печально подергав шевелюру. — Прости, мой любимый локончик...
— Зато у тебя теперь есть крылья, — попыталось утешить Хогиоку.
— А как же я?! — истерически всхлипнул бывший локон ками, в стане грубых шинигами некуртуазно обзываемый “соплей”. — Я же лучше крыльев!!
— Зато представь, сколько лака сэкономишь, — вставило прагматичное Хогиоку. — И дразнить тебя больше не будут…
“Бабочка крылышками бяк-бяк-бяк...” — раздалось откуда-то со стороны лагеря Готей.
Айзен тоскливо хлюпнул носом.
Орихиме | Кубо. “Мне надоело постоянно кричать “Куросаки-кун!””
Последняя капля
– Кубо-сан, сколько можно? – ныла Орихиме, статуей командора маяча перед звереющим от недосыпа Кубо Тайто. – “Куросаки-кун”, “Куросаки-кун”, “Куросаки-кун”! Читатели уже думают, что я и слов-то больше не знаю! – девушка возмущённо потрясла распечатками критических обзоров. – “Эта овца и слов-то больше не знает”!.. Кубо-сан! Мой рейтинг скоро будет ниже, чем у Ямми! Где справедливость?..
– Этого сюжет требует, пойми уже! – вяло отбрыкивался мангака, закатывая глаза: творцы и демиурги, увы, одинаково лишены спокойной жизни. – И вообще: я – автор, а ты всего лишь мой персонаж, так что утихни.
– Ах вот как? – Орихиме скрестила руки на объемистой груди и сердито надулась. – Вот так, значит? Ладно же! Я вас по-хорошему просила!
– Ну-ну, – саркастически хмыкнул Кубо. – И что же ты сделаешь? Придушишь меня бюстом? Ткнёшь в глаз карандашом? Угостишь селёдкой с кефиром?.. Иди уже: завтра у тебя ответственная сцена.
Сколько раз потом он проклинал свою безалаберность…
…– Что, что это такое, я вас спрашиваю? – бушевал разъярённый цензор, нависая над растерянным Кубо и потрясая бумагами. – Что? “...–А-а-айзен-са-ама! – прокатилось по коридорам Лас Ночес. – А-ахххх, Айзен-са-ама, вы – бог!.. Полный героического пыла Куросаки Ичиго покраснел как помидор и уронил Зангецу, узнав голос Иноуэ Орихиме…” И вот это вы собираетесь показывать детям? Вы вообще головой думаете? Чтобы завтра же всё было прилично – или никакой печати!.. И это – почтенный человек!.. Какой позор!..
Еле спасшись от захлопнувшейся перед носом двери, известный мангака изумлённо уставился на отвергнутую работу. Да, вчера он корпел над главой до поздней ночи, но каким усердным бы ни был труд, невозможно забыть того, чего ты не делал. Кубо пролистал бумаги и потерял дар речи: с каждой страницы новой главы мстительно улыбалась ему Иноуэ Орихиме.
– Не стоит ссориться со своими персонажами, – сказала как-то раз Амано Акира во время дружеской попойки. – Они живее, чем нам кажется.
“Я вас по-хорошему просила!..” – вспомнил неудачливый творец и схватился за голову.
Ноосфера ехидно ухмылялась.
Айзен | Эспада. “Кто пил из моей чашки?”
Ошибка резидента
– Кто пил из моей чашки? – возмущался Айзен, меряя шагами тронный зал. – Кто, я вас спрашиваю?!
Эспада безмолвствовала.
– И ведь ладно б пил, но ещё и плюнул потом!..
– Ах, Гриммджо-кун, – с сожалением отозвался Гин, а все повернулись в сторону бледнеющего Сексты. – Я же говорил тебе: не трогай посуду ками.
– Вы сказали: только не оставляй отпечатков! – возмутился Джаггерджек, незаметно отступая к двери. – Я и не оставил!
Это однозначно был не день Гина.
Айзен | Хичиго | Ичиго. “Теперь я - Король!” “Слышал, Хичиго, может теперь ты от меня уйдёшь?...”
Из огня да в полымя
– Теперь я – Король! – провозгласил Айзен, поднимаясь на самое высокое строение внутреннего мира шинигами и картинно подбоченившись.
– Ну, наконец-то, – облегчённо выдохнул Ичиго, поворачиваясь в сторону надоедливого Пустого: – Слышал, Хичиго? Может, теперь ты от меня уйдёшь?!
– Это вряд ли, – нехорошо усмехнулся вечный сосед по душе. – Королю ведь нужна королева, не так ли, Соске?
– Вот что значит “доходит с полуслова”, – довольно отозвался бывший Владыка. – Не то что ты, Куросаки, – тебе-то одних намёков... Куросаки?..
В тот день Куросаки Ичиго стал первым, кто доказал, что инфаркт миокарда бывает не только у живых.
Гриммджо/(|)Укитаке. “"Кошки ходят где вздумается, и приходят, когда захотят. Есть возражения?..”
Когда гость хуже татарина
– Кошки ходят, где вздумается, и приходят, когда захотят! Есть возражения? – прорычал Гриммджо, уносясь в неизвестном направлении и оставляя за собой шлейф из выдранных с корнем молодых вишнёвых деревьев.
– Никаких, Гриммджо-кун, никаких, – отозвался капитан тринадцатого отряда, с грустью обозревая разнесённую вдрызг комнату. Разбушевавшаяся Пантера поточила когти о татами, перебила посуду – прощай, сервиз, подарок старины Кёраку! – в клочья изодрала футон и вынесла на себе сёдзи.
Урон был огромен, но Укитаке был спокоен: март мартом, а кошачьи таблетки, экспрессом добытые в мире живых и подмешанные в еду Джаггерджека, должны были сработать с минуты на минуту и надолго избавить Джууширо от беспокойств, доставляемых буйным гостем.
Бьякуя/Ичиго. Воспитание Куросаки-фукутайчо. H!
“Добро пожаловать в Ад!”
Обычно после победы начинается мирная и счастливая жизнь. Обычно – но не в этот раз. Куросаки Ичиго осознал это, едва увидев своего будущего капитана.
– Бьякуя?!
– Для тебя – капитан, Куросаки, – выражение лица аристократа ясно говорило о том, что будь ты хоть трижды героем, не допрыгнуть тебе до луны – и точка. А ещё что халява и покой умерли в зародыше.
– Не выйдешь отсюда, пока не доделаешь отчёты.
– Ещё раз тебя увидят на пьянках у Мацумото…
– Не смей обращаться ко мне по имени. Ты и ногтя моего не стоишь.
– Ты просто увалень, Куросаки. Увалень и бездарность.
– Какой босяк учил тебя манерам?
– И думать забудь о Рукии. Я скорее выдам её за Комамуру.
– Цвети, Сенбонзакура.
– Цвети, Сенбонзакура.
– Цвети, Сенбонзакура.
Ичиго рвал, метал, хватался за Зангецу – всё тщетно. Жить так не было никакой возможности…
– В гробу я видал такую службу! – рычал Куросаки, наворачивая в шунпо. – Не шинигами едиными…
– Вот именно, – отозвался мрачный внутренний голос.
Впереди уже белели стены Лас-Ночес.
