Июль 1939 г., Англия
— Вы производите впечатление очень сдержанного молодого человека, Хьюго.
Когда тебе двадцать, так сложно представить, что кто-то может умереть от старости. Может, поэтому Хьюго и не верит, что отцу его друга осталось жить не больше трёх дней.
— Благодарю, сэр Хеллсинг, — бормочет он. Его собеседник откидывается на пышно взбитые подушки и разражается хохотом.
— Подойдите ближе и перестаньте надсадно шептать, ради Господа! — приказывает он, отсмеявшись. — Уж от вас-то я не ожидал этого глупого жеманства перед таким естественным процессом, как окончание жизни! Присаживайтесь вот сюда, на кресло.
И огромная светлая спальня тоже не похожа на комнату тяжелобольного. Пахнет свежестью, лавандой и лишь немного — лекарствами. Занавески сняты, огромное окно распахнуто настежь, и пронизанный солнцем воздух приносит горький аромат травяного сока.
— В мире нет ничего прекраснее, чем солнечный свет, — говорит Абрахам Ван Хеллсинг. В этот момент Хьюго с ним совершенно согласен.
— Я могу вам чем-нибудь помочь? — прямо спрашивает он, деловым тоном маскируя смущение и неловкость.
— Значит, предпочитаете перейти сразу к делу? — поводит исхудавшей рукой Ван Хеллсинг и прячет усмешку в холёных, цвета соли с перцем усах. Он отпустил их не так давно, быть может, чтобы хоть немного скрыть от собственного сына, как вытянулось и пожелтело за время болезни его благородное умное лицо.
Хьюго мучительно краснеет, как и все светловолосые белокожие люди — сразу, от шеи и до корней волос. Вдвойне совестно от того, что он с удовольствием провёл бы время в приятной неспешной беседе с сэром Хеллсингом, но прекрасно осознаёт, что не имеет права его утомлять.
— Если вы не возражаете, — говорит он с лёгким полупоклоном, ничем не выдавая собственных терзаний, ведь жалость оскорбит Ван Хеллсинга много сильнее неучтивости.
— Тем лучше. Итак, Хьюго, не стану скрывать — да и в моём положении глупо и смешно ходить вокруг да около, — я позвал вас сюда, чтобы попросить об услуге.
— Что я должен сделать?
— Вы даже не спрашиваете, какого рода эта услуга. — Ван Хельсинг бросает на него пристальный взгляд, значения которого Хьюго понять не может, и невпопад говорит: — Впрочем, проклятием и благословением моей жизни всегда было то, что люди верили мне и шли за мной.
Хьюго не знает, что на это ответить.
— Я ведь ещё не согласился, сэр Хеллсинг… — осторожно произносит он.
— И хорошо, что не согласились, — сурово говорит тот. — Никогда не принимайте на себя обязательств, выполнения которых гарантировать не сможете.
— Я — джентльмен, сэр Хеллсинг, — произносит Хьюго, выпрямившись в кресле. — И обещания свои держу. Но вы так и не сказали, что от меня требуется.
Ван Хеллсинг молчит, будто собирается с мыслями.
— Требуется — слово слишком сильное и слишком слабое для того, чего я от вас прошу. Я хочу, чтобы, когда меня не станет, вы присмотрели за моим сыном и своим другом — за Артуром.
— Но… но почему я?
— Вас удивляет моя просьба? Вы считаете себя недостаточно зрелым для неё? — слова Ван Хеллсинга резки, но теплота, сквозящая в голосе, не позволяет считать их оскорбительными.
— Я моложе Артура...
— На две недели, если не ошибаюсь, — смеётся Ван Хеллсинг. — Я уже и забыл, как важно подобное для вас, молодёжи.
— Вы помните дату моего рождения? — изумляется Хьюго и этим, похоже, забавляет Ван Хеллсинга.
— Простите мне эту дотошность, мой юный друг. В течение многих лет я привык следить за всеми мелочами в моём окружении и в окружении моих близких.
Несколько минут они молчат. В саду стрекочут цикады, и Хьюго к собственной досаде никак не может сосредоточиться. Мысли перескакивают с одной на другую. Доверие Ван Хеллсинга — честь, но…
— Что вы имели в виду, когда сказали «присмотреть»?
— Я рад бы остаться с Артуром, — серьёзно говорит Ван Хеллсинг. — Будь я один, не жаль было бы расставаться с этим миром, ведь я честно прожил свой срок и испытал всё, что мне суждено было испытать. Но Артур… иногда мне кажется, что я слишком мало успел дать ему, слишком берёг его, слишком опасался, что… Уже неважно. А теперь я бросаю его наедине с долгом, которого не пожелал бы никому.
— Вы дали ему всё, что могли. И он вполне взрослый ответственный человек теперь, — почему-то возражает Хьюго, хотя сам всегда упрекал Артура в безалаберности, хулиганской бесшабашности, недостойном поведении… Но ведь те жалобы и досада — это всё наносное, ненастоящее.
— Мне было бы много спокойнее, будь Артур похож на меня, — тяжело произносит Ван Хеллсинг, и вдруг глаза его явственно теплеют, — но он так похож на свою мать!
— Разве это имеет значение? — вырывается у Хьюго неделикатный вопрос, но Ван Хеллсинг не выглядит рассерженным.
— Я-то привык быть один и полагаться только на себя. Друзья, ученики… все они были важны, но спокойнее всего я чувствовал себя только тогда, когда сам отвечал за себя и только за себя. Артур не такой, совсем не такой. Рядом с ним всегда должен быть кто-то достаточно сильный, кто подаст ему руку и поддержит его в минуты отчаяния и слабости. Возможно, с возрастом на нём нарастёт что-то вроде хитиновой брони, как у такого старого краба, как я… Но сейчас он так уязвим, что у меня сердце сжимается.
— Понимаю, — мучительно выдавливает Хьюго после тяжёлой долгой паузы.
— Да, Хьюго, вы понимаете. Вы ведь лишились родителей, когда вам было двенадцать?
Хьюго только кивает. Воспоминания уже не отдаются ни болью в сердце, ни тревожным сосущим чувством под ложечкой — кажется, всё давно уже отгорело, а как и когда — он и сам не заметил.
— И вы пережили это, — утвердительно говорит Ван Хеллсинг.
— Многие остаются сиротами в детстве, — возражает Хьюго. — Это не значит, что они не такие, как все.
Ван Хеллсинг садится в постели и берёт его руку своей — сухой и горячей. Пожимает неожиданно крепко и ободряюще.
— Не значит. Но что-то настолько сильное… оно навсегда меняет нас. Боль, горечь, разочарование, смерть — ничто из этого не проходит бесследно. Я врач, Хьюго, как вы знаете, и когда-то давно, когда я был ненамного старше вас, мне хотелось изобрести лекарство от панциря, которым покрываются наши сердца, когда происходит что-нибудь очень плохое.
Хьюго тяжело сглатывает — наверное, от прилипчивого запаха лаванды и сердечных капель, больше не от чего.
— А теперь не хочется? — неожиданно спрашивает он. — Такое лекарство пользовалось бы успехом.
«По крайней мере, у меня», — так и не добавляет он.
— О нет, Хьюго, — качает головой Ван Хельсинг. — Слёзы и боль — то, что делает нас людьми. Слёзы, боль… и смех — вот три кита душевного равновесия. — Он нашаривает на столике стакан с водой, отпивает половину и заходится в кашле. Хьюго словно прикован к креслу и не может даже вскочить, чтобы позвать сиделку, но когда он почти заставляет себя привстать, Ван Хеллсинг отнимает ото рта платок и, как ни в чём не бывало, договаривает: — Но по иронии судьбы, будь оно, это лекарство, мне хотелось бы дать его Артуру, и я ненавижу себя за это.
Хьюго Айлендз убеждённый трезвенник — ведь алкоголь лишает ясности мыслей и связности речи, — но сейчас он бы не отказался от стакана виски. Просто чтобы смыть веские, почему-то обидные слова.
Слёзы, боль и смех — Хьюго не любит ни того, ни другого… ни третьего.
— Теперь вы понимаете, почему я выбрал вас для этого разговора и для этой просьбы? — снова заговаривает Ван Хеллсинг, каким-то внутренним чутьём угадав момент, когда Хьюго более-менее удаётся привести мысли в порядок. — Вам такое лекарство не понадобилось бы. У вас уже есть всё то, что мне далось только долгими, очень долгими годами. Так могу я на вас рассчитывать?
— Даю вам слово, сэр.
Они обмениваются рукопожатием, и Хьюго выходит из этой огромной светлой комнаты, в которой почему-то чувствует себя намного, намного старше, чем он есть на самом деле.
Абрахам Ван Хеллсинг умирает через неделю, после резкого улучшения, когда близкие уже начинают надеяться, что в этот год Ангел смерти не прилетит за ним.
На следующий день после его смерти Хьюго обнаруживает Артура Хеллсинга и Шелби Пенвуда в винном погребе особняка Хеллсингов. Оба безобразно пьяны, и если Хьюго ожидал этого от Артура, то нетрезвый Шелби действует на него как удар под дых — Хьюго рассчитывал увидеть его своим союзником, а не послушной прихотям отчаявшегося Хеллсинга собачкой.
Впервые он до хрипоты орёт на обоих, а ничего не соображающего Шелби даже бьёт по щекам и вне себя от ярости, когда Артур, едва держащийся на ногах, пытается того защитить.
Только под утро, когда тяжёлый винный дух наконец-то выветривается, шофёр отвозит Шелби домой, а Артур забывается в своей спальне тяжёлым крепким сном, Хьюго обмякает в кресле и позволяет себе помечтать: о панцире на сердце и о хитиновой броне.
+++
Июль 1949 г., Южная Америка
— Вы выглядите моложе, чем я думал, Хьюго.
— Благодарю, — сухо отвечает он.
— Впрочем, вы вообще на удивление симпатичны для англичанина, — с плебейской беспардонностью замечает его собеседник.
Из открытого окна тянет душной тропической влажностью, несмотря на то, что давно уже стемнело. Хьюго жарко даже в лёгком летнем костюме и перчатках таких тонких, что сквозь них можно осязать гладкость дорогой полированной столешницы. Иногда порывами налетает на удивление прохладный ветерок, и тогда Хьюго немного трясёт.
В полумраке поблескивают две округлые стекляшки — линзы больших очков, очень похожих на его собственные.
— Вам не помешает, если я закурю? — спрашивает он, поскольку пауза в разговоре затягивается.
— Курите, если это поможет вам успокоиться, — благодушно разрешает его визави. — Но учтите, что от привычек, приобретённых в минуты стресса, избавиться труднее всего.
Хьюго не интересуется, откуда собеседнику известно, что он не курит, а пододвигает к себе коробку сигарет и берёт одну. Откуда-то слева сей же момент протягивают зажигалку, Хьюго прикуривает очень осторожно, чтобы с непривычки не закашляться.
— Ну что же… — человек с комичным именем Макс Монтана подаётся вперёд, — полагаю, первый этап нашего знакомства можно считать завершённым. Перейдём к делу?
— Если вы не возражаете.
— Нисколько, друг мой. Итак, как мне известно, вы здесь не как самый молодой член так называемого «Круглого стола», а по собственной инициативе.
— Совершенно верно.
— В таком случае, — тонко, удивительно тонко для своего большого круглого лица усмехается майор Монтана, — я внимательно слушаю. Надо сказать, я удивлён, что вам, такому одарённому молодому человеку, понадобилось пять лет, чтобы найти нас здесь. — Если в его словах и есть ирония, то она почти не заметна.
— Мне требовалось время, чтобы собрать некоторые сведения, — ровно говорит Хьюго. Ему не сразу удаётся отвести взгляд от непроницаемой темноты за спиной Монтаны.
— Ради прекрасной перспективы бессмертия вы могли бы и поторопиться.
— Я не интересуюсь вечной жизнью.
Монтана внезапно заходится визгливым хохотом.
— Вы кажетесь убеждённым в своих словах, — произносит он, утирая выступившие слёзы. — Я теряюсь в догадках, о какой же услуге вы говорили?
— Я пришёл предложить вам договор.
Теперь лицо Монтаны непроницаемо.
— Импорт или экспорт? — невозмутимо интересуется он.
— Бартер, — бросает Хьюго.
— Ваш товар?..
На сигарете в пальцах Хьюго растёт столбик пепла, и прячущийся в тенях охранник Монтаны подталкивает пепельницу ближе. Словно эти люди… эти существа способны беречь то, что их окружает — мягкий ковёр, морёный дуб…
Хьюго внезапно чувствует острый приступ тошноты. Он раскрывает лежащую перед собой папку и смотрит только в неё, а не в полумрак и мерцающие в нём тусклые красные огоньки, похожие на датчики движения.
— Здесь определённая подборка сведений о ваших контактах в Британии и США, краткий хронологический анализ ваших связей с молодыми специалистами в области медицины из Европы, а также бумаги, напрямую доказывающие связь ваших подставных лиц с южноамериканским наркобинесом. И кое-что ещё, позволяющее отследить ваши действия внутри страны и вне её в течение последних пяти лет, — по столу он толкает папку в сторону Монтаны, но тот к ней даже не притрагивается. — Естественно, всё это копии, и имена фигурантов дел подвергнуты цензуре.
— Предположить, что вы придёте сюда с оригиналами, означало бы унизить и вас, и нас, — склоняет голову Монтана. — Прошу, продолжайте. Предложение мне ясно, но что вы хотели бы получить в обмен на ваше… молчание?
— Гарантии безопасности для Британии через сотрудничество со мной.
— Хорошо, — говорит Монтана, — очень хорошо встретить такого реалиста, как вы. Вы просите заключить пакт о ненападении непосредственно с Британией… через вас, как посредника. А чего вы хотите для стран-союзников, на которых у моих людей тоже имеется определённый… зуб?
Апломб, с которым он говорит о «своих людях», заставляет Хьюго поморщиться.
— Безопасность британских подданных интересует меня прежде всего.
Монтана не смеётся, хотя этого можно было ожидать.
— Вы полагаете, что мы, представители побеждённой страны, приверженцы поверженных идей, беглецы от тех, кого недавно гнали сами, способны представлять угрозу для вашей державы? — издёвка прорывается только в последнем слове.
— Мне известен начальный этап и конечные цели ваших опытов, — говорит Хьюго. — Поэтому отдельным пунктом оговаривается безопасность организации «Хеллсинг».
— Вы считаете, мы представляем угрозу для… вашего друга Артура?
— Сейчас — нет. Но у меня есть основания предполагать, что через двадцать лет это станет вполне вероятным.
— Если вам хочется так думать, — улыбается Монтана. — Заметьте, предложение у вас по сути одно, а просьб ко мне две. Полагаю, я вполне имею право выдвинуть встречную.
— Это вполне разумно, — кивает Хьюго.
— И по-джентльменски, хотите вы сказать. Итак, моя просьба — практически пустяк. Я хочу, чтобы основное оружие семьи Хеллсингов, называющее себя вампиром Алукардом, было изолировано от внешнего мира.
— Это невозможно, — быстро говорит Хьюго.
— Почему же? — наигранно изумляется Монтана. — Говорят, что если хочешь мира, первым делом следует закопать топор войны.
Хьюго берёт новую сигарету и глубоко затягивается. Через сизый дым видно, как ярко сияют окружающие его алые точки в тёмном душном воздухе.
— Я назвал вам срок в двадцать лет. Если по истечении его у меня не будет причин считать, что вы не выполняете свою сторону договора, вампир Алукард будет заперт и послужит гарантом нашего соглашения.
— Разумно, — медленно произносит Монтана. — Весьма разумно. Я принимаю ваши условия.
Сигарета обжигает Хьюго пальцы.
— Не смею больше отнимать ваше время, — коротко говорит он и встаёт. — Полагаю, мы без труда найдём способ связаться друг с другом.
— Подождите, — Монтана тоже поднимается из своего огромного мягкого кресла. — Может быть, вы окажете честь отобедать со мной? У меня прекрасный повар.
— Благодарю, но я тороплюсь.
— В таком случае позвольте, я провожу вас лично. Милая традиция, жаль только, что совершенно не английская.
Хьюго совершенно уверен, что на аллее, куда вывел его Монтана, нет ни телохранителей, ни снайперов. Появляется безумная мысль — выхватить из внутреннего кармана револьвер, застрелить этого маленького суетливого человечка…
Он стискивает зубы и ускоряет шаг. Коротконогий майор еле поспевает за ним.
— Подождите, — говорит наконец Монтана, задыхаясь.
Хьюго останавливается и оборачивается.
— Вы действительно пришли сюда совсем один?
— Да.
— Как героически и как непредусмотрительно с вашей стороны, — качает головой майор. — Допустим, сейчас я решу, что меня перестало устраивать ваше предложение — довольно невнятное предложение, опасное, авантюрное, расплывчатое предложение. И тогда вы не дойдёте до конца этой аллеи.
— Ваше право, — слегка кланяется Хьюго.
Монтана не двигается с места, заложив руки за спину и покачиваясь с пяток на носки и обратно: мальчишеское, хулиганское движение. Хьюго приходит в голову, что противник, если оставить в стороне почти неприличную полноту, старящие очки и высокий, хорошо поставленный голос, выглядит даже чуть моложе его самого.
— И всё-таки, — снова начинает майор, — почему один?
— Не ваше дело.
Монтана тихо хихикает.
— Моё любопытство вполне простительно. Я не удивлён, что вы не поставили в известность о своём плане Артура Хеллсинга — ведь он расценил бы вашу предусмотрительность и защиту его страны и организации как предательство. Но что мешало вам обзавестись сторонниками в определённых правительственных кругах, прежде чем идти ко мне? Честно говоря, ваша дерзость меня заинтриговала.
— В ваших интересах, Монтана, — цедит Хьюго, — чтобы в нашу договорённость было посвящено как можно меньше людей.
— Верно. Но вы не обязаны посвящать своих, — выделяет он, — сторонников во все детали.
— Как это делаете вы со своими подчинёнными?
Монтана достаёт из кармана какую-то конфетку и жуёт её. Хьюго кривится от отвращения.
— Я и мои подчинённые — части одного механизма или одного организма, если вам угодно. Палец отнюдь не обязан знать, чего желает от него мозг, но и мозг без пальца — голый разум, не способный ни выстрелить, ни поковырять в носу.
— Мне не близки ваши сравнения.
— Как я и ожидал. Хотя ваше… стремление к полной самостоятельности мне импонирует, Хьюго. Нет повода опасаться, что у вас сдадут нервы и вы побежите каяться к своему другу Артуру, и выложите ему всё за бутылкой виски. Это вторая причина, по которой я вообще захотел вас выслушать.
Хьюго чуть вздрагивает.
— А первая?..
— Как я уже и говорил, ваша дерзость, — Монтана обезоруживающе улыбается. — Когда мне впервые доложили о вас, я решил, что вы шутите, а я люблю хорошие шутки почти так же, как и хорошо поесть. В вашей стране, правда, почти не встречается ни того, ни другого.
Хьюго молчит. Он не заметил, что вновь уже идёт к выходу из аллеи. Монтана шагает на полфута сзади, но больше не кажется, что ему тяжело идти.
— Знаете, — усмехается вдруг Монтана, — в нашем договоре, как и в любом другом, есть маленький пункт-обманка. Что если случайная глупая смерть, пуля или несчастный случай настигнет вас, допустим, лет через пять или даже через тридцать?
— Я собираюсь умереть от старости, — сухо произносит Хьюго.
— Приятно слышать, — без улыбки говорит Монтана. — Итак, раз уж мы определились с целями, быть может, пожмём друг другу руки в знак того, что собираемся исполнить свои обязательства?
Ладонь в перчатке огромным белым мотыльком зависает в синем ночном воздухе. Сейчас Хьюго больше всего хочется, чтобы другая ладонь — например, Артура или даже Шелби — опустилась ему на плечо и дружески сжала, а кто-то знакомый шепнул в ухо, что всё будет… хорошо? Правильно?
Он, не глядя, пожимает руку Монтаны и почти бегом бросается к воротам, где уже ждёт машина, которая отвезёт его в аэропорт.
И когда в зеркале заднего вида вместо угрюмого лица знакомого ему водителя мелькает тень с алыми, похожими на лампочки глазами, Хьюго не стучит в стеклянную перегородку, а откидывается на спинку сиденья и глядит в окно, на проплывающие мимо стремительные огни города.
+++
— Ты такой спокойный, Хьюго, будто тебя это совсем не волнует!
— Благодарю за лестную оценку, — язвительно бросает он.
Шелби Пенвуд в очередной раз тянется к графину, наливает в стакан виски на два пальца, но потом с несчастным видом отставляет его.
— Ради Бога… кто мог ожидать? Кто?
— Любой, у кого есть голова на плечах.
— Такое невозможно предугадать! Даже ты…
Хьюго сжимает зубы. Парадоксально, но Шелби — единственный, кто за много лет их знакомства по-прежнему всего одним словом и недоумённым голосом может вывести его из равновесия. Лорд Айлендз недалеко ушёл от мальчишки Хью в том, что понятия не имеет, как такое вообще возможно.
— Я не ожидал, что Ричард станет действовать так быстро и так нагло.
— Так ты знал, что он…
— Сэр Пенвуд! — грохочет Хьюго, и Шелби от неожиданности опрокидывает стакан, к которому снова потянулся. Вот и хорошо, думает Хьюго, меньше причин опасаться цирроза печени. — Естественно, я знал, что он попытается оспорить права леди Хеллсинг на наследство!
— А мне ты ничего не сказал, — обиженно ворчит Шелби в тоскливо обвисшие усы. — И Артуру.
— Я не такое чудовище, — кривится Хьюго, — чтобы испортить умирающему человеку последние часы жизни. А ты всё равно бы ничего не принял к сведению.
— Я, может быть, и не слишком умён, — заводит свою старую шарманку Шелби, но Хьюго обрывает его на полуслове:
— Я собирался дня через три пригласить Интегру погостить у нас — она ведь ровесница моей внучке, а у меня в доме была бы в безопасности. Но не успел.
«Не успел», — повторяет он про себя. Как ни прискорбно сознавать, Хьюго уже не молод. Да, моложе он был много глупее, но и много легче на подъём.
А теперь Артур умер, Артур, который, даже будучи при смерти, казался вечным. Душа компании Артур, весельчак Артур. Артур — сердце организации «Хеллсинг».
Артур, который так и не нарастил ни хитиновой брони, ни панциря на собственном сердце.
— Как глупо всё получилось, — повторяет его мысли Шелби. — Как неожиданно и глупо.
В этом Хьюго с ним согласен лишь наполовину. Глупо, но не неожиданно.
— Меня беспокоит Вальтер, — неожиданно заявляет Шелби. — Почему его не было в особняке?
Хьюго пожимает плечами и крутит в пальцах зажигалку:
— Он служил Хеллсингам много лет. Вероятно, смерть Артура ударила по нему сильнее, чем кажется.
На самом деле у него свои объяснения мотивов дворецкого, но делиться ими с кем бы то ни было он не намерен. Часть его всегда совершенно бесстрастна: запоминает, анализирует, делает выводы, принимает к сведению — это искусство Хьюго оттачивал годами. И продолжает оттачивать — в спокойной размеренной тишине собственных мыслей.
— Он должен был защищать Интегру, — твердит Шелби.
— Мы все должны были защищать Интегру, — веско роняет Хьюго, и Шелби наконец-то умолкает и пьёт виски.
Хьюго не сразу понимает, что напоминает ему светлая угловая гостиная в доме Пенвудов. Бывшую комнату Абрахама Ван Хеллсинга, где тот и скончался. Такие же затянутые кремовой тканью стены, мягкие кушетки, распахнутое окно и цветущий сад под ним.
— Как жаль, что Артур умер, — невнятно говорит немного захмелевший Шелби.
— Каждый человек когда-нибудь умрёт.
— Ты почти и не виделся с ним в последние годы, — заявляет Шелби. Невысказанное «тебе всё же всё равно» повисает в воздухе, и Хьюго резко говорит:
— Если я имел право называться его другом, то отнюдь не потому, что каждый вечер мотался к нему играть в бильярд.
Шелби тушуется:
— Хьюго, я прошу прощения... Просто ты как-то отдалился от нас в последние годы… От нас, я имею в виду — от своих друзей. — Хьюго уже почти смягчается, как вдруг Шелби добавляет: — Да ты никогда и не был ни с кем особенно близок. Разве что Артуру удавалось тебя расшевелить, да когда это было?
— Самое время вываливать на меня свои детские обиды, когда у нас другие проблемы.
«Когда у меня другие проблемы», — хочет он сказать, но кто и когда интересовался его проблемами? Он сам сделал всё, от себя зависящее, чтобы возвести вокруг себя непроницаемую ограду из английской чопорности и космополитской резкости.
Шелби смотрит на него несчастным взглядом побитой собаки, отчего Хьюго становится как-то муторно. Он отворачивается к окну, а Шелби за его спиной наливает себе новый стакан. И ещё один.
— Хьюго, — окликает он, — Хьюго! Давай выпьем за упокой души Артура, а?
— Вряд ли ему это поможет.
И душу тоже не успокоит, ни Артурову, ни его собственную.
— Хьюго, — плаксиво говорит Шелби, — да что ты как деревянный! Артура же больше нет!
— Вот именно, Шелби. Сейчас мы ему уже не ничем не поможем.
— Все мы так умрём, — внезапно произносит Шелби. — У нас не останется живых друзей, которые бы за нас выпили.
Не в силах больше находиться в этой комнате, в которой прошлое для него странным образом смешивается с настоящим, Хьюго молча идёт к двери.
— Хьюго, — звучит ему в спину голос уже изрядно захмелевшего Шелби. — Хьюго, пожалуйста, не оставляй меня одного. Давай хоть пойдём, сыграем в бильярд… Хьюго, только не оставляй меня одного!
— Сэр Пенвуд, ступайте проспитесь, будьте любезны, — ледяным тоном произносит Хьюго.
— Айлендз, да побудь ты хоть раз человеком! — умоляюще просит Шелби. — Ты понимаешь, что мне страшно?
В толк не взять, что лишило Шелби Пенвуда душевного равновесия: то ли и впрямь смерть старого друга, то ли опасная самостоятельность его дочери, то ли освобождённый спустя столько лет вампир.
Последнее беспокоит и Хьюго. Он опасается, что умрёт прежде, чем сможет взять ситуацию под контроль.
Шелби вечно ноет, словно действительно ничуть не изменился за все эти годы, но Хьюго с досадой думает, что это нытьё выеденного яйца не стоит — сэр Пенвуд в своём департаменте исполняет роль манекена с громкой фамилией в начальственном кресле.
Неожиданно его мысли перескакивают на Интегру Хеллсинг. Вот у этой девочки есть потенциал… жаль только, что проявился он при таких драматичных обстоятельствах. Она чем-то напоминает Хьюго его самого, хотя он и не знает, почему ему так кажется. Его сын совсем на него не похож, и его внучка, похоже, тоже. Может быть, с правнуком повезёт больше: Хьюго надеется, что доживёт до того момента, как увидит его.
Что ж, по крайней мере, Англия выиграла сорок лет мира. Если Хьюго удастся — выиграет ещё лет десять. Он думает, не встретиться ли с Интегрой для серьёзного разговора, но потом решает: нет. Девочка ещё слишком молода. К тому же, она слишком пылка, порывиста, категорична. И, несмотря на всё то, на что она способна — девочка, которые, как известно, более мягки. Посмотрим, изменится ли она со временем. Если нет — Хьюго решит вопросы с возможным вражеским вторжением сам, как делал он все эти годы. Да, у противника появилось много козырей, слишком много, но есть они и у Хьюго.
А сейчас он закрывает дверь и выходит, не слушая, что ещё говорит Шелби Пенвуд; выходит, чтобы обдумать всё в одиночестве.
+++
Сентябрь 1999г., Англия
— Вы побледнели, сэр Айлендз. Всё в порядке?
— Да, благодарю. — Словно опровергая свои слова, Хьюго берёт со стола пузырёк с пилюлями и слегка дрожащей рукой отправляет одну в рот.
— Сэр Роб Уолш просит встречи с вами, — говорит лейтенант.
— Пригласите его сюда.
Уолш входит, чуть прихрамывая, но на свою тяжёлую, инкрустированную серебром трость почти не опирается. Его глубоко посаженные умные глаза ярко блестят.
— Только что получил информацию из Лондона — противник разбит, вокруг города создаётся оцепление, готовимся к тотальной зачистке. Интегра Хеллсинг также вышла на связь. Она жива и под хорошей охраной.
— Хорошо, — кивает Хьюго.
— Как видите, я был прав. Не стоило открыто объявлять о дислокации наших элитных войск при всём собрании Круглого стола, иначе через дворецкого Хеллсингов противник был бы полностью осведомлён о наших планах.
— Значит, всё-таки дворецкий? — усмехается Хьюго, берёт папиросу и закуривает. Через полминуты его скручивает жестокий кашель.
— Поберегите себя, Айлендз, — советует Уолш, — сейчас неподходящее время, чтобы умирать!
— О нет, — говорит Хьюго, — я собираюсь дожить до ста лет.
— Похвально, — скептически пожимает плечами Уолш. — Так вот, да, как вы и сказали, это был Вальтер. Вы неплохо разбираетесь в людях, сэр Айлендз, как думаете, что толкнуло его на предательство? Деньги? Перспектива, — Уолш морщится, — бессмертия? Давние счёты?
Хьюго затягивается дымом медленно и осторожно, чтобы не закашляться снова.
— Сложно сказать, — произносит он. — Предполагаю, что ему всегда хотелось быть кем-то большим, чем он являлся. Стоять на вершине пищевой пирамиды. Ни от кого не зависеть. Полагаться только на себя.
— Вы словно в его шкуру вжились, — хмыкает Уолш.
— Отнюдь, — качает головой Айлендз. — Подобные ценности мне чужды.
— Забавно, — смеётся Уолш, — потому что из вас, лорд Айлендз, на мой взгляд, получился бы идеальный дворецкий. Загадочный, ведь никогда не знаешь, что на уме у хорошего дворецкого — принести хозяевам чаю с молоком или с ядом?
Хьюго усмехается краешком рта.
— Что с остальными предателями — в авиации, флоте, сухопутных войсках?
— Со всеми покончено, как я предполагаю. — Уолш пожимает плечами. — Живые люди — словно зомби. Когда началось вторжение, они действовали так слаженно и быстро, что если бы не собранная вами информация, нам не удалось бы так легко расправиться с большинством из них. Настоящая сеть. Муравейник, а в середине — королева.
— С ними покончено, — кивает Хьюго.
— А знаете, в ситуации с дворецким меня ещё кое-то беспокоит, — говорит вдруг Уолш.
— Что же именно?
— Местами наш противник полагался на информацию… неверную, заведомо устаревшую, словно какой-то из его… каналов нарочно снабжал его ложными сведениями.
— Предполагаете одинокого борца за справедливость или запоздало раскаявшегося психопата? — Хьюго стряхивает столбик серого, с редкими вкраплениями тлеющего алого пепла в пепельницу.
— Ни то, ни другое. Связной, очевидно, был одиночкой, но слишком ценным и из высших кругов.
— В таком случае?.. — вежливо приподнимает брови Хьюго. — Помните, у нас есть ещё как минимум двое подозреваемых — вы и я.
— Меня можете исключить, — поддерживает старую шутку Уолш, — открытое военное столкновение с Последним батальоном в сороковых — вот что выбрал бы я.
— Исключите и меня по обратной причине, — говорит Хьюго, — любой мир мне всегда был дороже любой войны.
— Мы с вами стоим друг друга, полагаю, — невесело замечает Уолш.
Молчание прерывает стук в дверь. Уолш уходит, и Хьюго наконец-то остаётся один.
+++
Хьюго Айлендз не доживает двух дней до своего столетнего юбилея, умерев в своей спальне в окружении своей семьи, родных и близких. В день его похорон солнце светит особенно ярко, и Интегра Хеллсинг, шедшая в самом конце процессии, задерживается у его могилы, несмотря на то, что знает — её телохранительнице, ждущей за кладбищенской оградой, такой яркий свет особенно неприятен.
Она касается тёплых серых камней фамильного склепа Айлендзов узкой бледной ладонью и стоит так некоторое время, пока её не окликают.
— Леди Хеллсинг, всё хорошо?
— Всё в порядке, Хьюго. Просто я решила попрощаться с вашим прадедом наедине.
Светловолосый подросток подходит ближе и тоже дотрагивается до свежезапечатанной каменной двери.
— Как вы считаете, леди Хеллсинг, следует ли приказать выбить на могильной плите эпитафию? «Он был настоящим джентльменом» — думаю, ему бы понравилось.
Леди Хеллсинг усмехается:
— Думаю, ему всё равно, Хьюго.
Рука об руку две фигуры удаляются от склепа по засыпанной палыми листьями дороге, оставив лорда Хьюго Айлендза лежать в темноте, тишине и одиночестве.
Конец
+++
Примечание от автора: было написано на третий этап конкурса "Трое в лодке 2011" на тему "Сто лет одиночества".
