Глава 1Из дневника Элфиаса Доджа, от 14 июня 1997 года
«...летом я всегда плохо сплю. Обычно из-за жары, в этом году из-за непривычного холода, липкого, сырого холода, пахнущего мертвечиной. Иногда я думаю, что, наверное, это мои фантазии и холод не может пахнуть ничем, это просто я слишком хорошо знаю, что, а верней, кто причина его. Если предположить, что я маггл и ничего не слышал даже о дементорах, если этот холод для меня – просто ненормально холодные лучи летнего солнца, просто неприятное отклонение от привычной нормы, то заметил бы я, что в воздухе пахнет тухлятиной, а промозглая сырость просто липнет к лицу?
Но я не могу ни на мгновение забыть о тех, кто принёс холод. Эти ужасные создания — дементоры — отнимают радость и надежду, и чем больше их, невидимок для магглов, бродит по улицам, тем меньше остаётся надежды в наших сердцах и сердцах непонимающих магглов, тем скорей мы отчаемся и решим, что никогда не сможем остановить войну, которая длится уже почти год. Никогда не остановим убийства, похищения, пытки невинных...
Какая странная ночь! Какие странные мысли она рождает!
Это всё бессонница и тревога...
Говорят, что самый тёмный час — перед рассветом. Черней часа не было в моей жизни. Может, это влияние бессонницы, может, дементоров, но никогда я не чувствовал себя более одиноким, словно во всё мире не стало больше людей, и если я выйду на улицу, то увижу только тёмные фигуры в оборванных плащах.
Какая странная ночь!
Это все бессонница и тревога. Завтра я посмеюсь над этим предутренним бредом. Может быть, именно завтра мы увидим тот рассвет, который наступает после темнейшего часа!»
Запретный лес
— Сегодня будет самая долгая ночь.
— Ты не в себе, Магориан. Сейчас лето, самая долгая ночь зимой.
Но Магориан не слышит ни его, ни шорохов в лесу. Он мог бы, но звёздная музыка этой ночью важней, она всегда важней. Магориан смотрит на звёзды и думает, что они сегодня слишком высоко, слишком тускло светят, слишком отчуждены. Магориан знает их имена — не человеческие, смешные, имена в честь несуществовавших богов (хотя и они ему известны), а настоящие, те, назвав которые, можно говорить со звёздами. Главное перечислять их в правильном порядке, но кентавру известен этот порядок.
— Самая долгая ночь — сегодня, Бейн. Ты ошибёшься, если возразить мне.
— Звёздам, — резко отвечает Бейн, — нет дела до людских проблем… и потерь.
Бейн не смотрит на небо. Он чутко прислушивается к каждому шороху великого леса. Кто-то идёт среди деревьев. Кто-то, без фонаря, вслепую, но он знает лес как свои пять пальцев и прошёл бы по нему с завязанными глазами. Невольно Бейн кривит губы. Полувеликан, не способный двух слов связать без запинки, знает лес лучше кентавра. Полувеликан идёт к своему ещё более глупому брату, чтобы рассказать о страшной утрате, постигшей их. Их всех.
— Это Хагрид, — замечает Магориан.
— Да.
Магориан не слушает лес, он смотрит на звёзды, далёкие и чужие сегодня. И когда Бейн скрывается в темноте, Магориан неслышно начинает называть звёзды по именам, чтобы, когда они станут ближе и ярче, рассказать им об утрате постигшей их. Их всех.
Кабинет
— Убрать. Сказали убрать. Добби должен слушать, что сказали
— Здесь чисто.
— Пыль, Добби, разве ты не видишь? Свобода лишила тебя ума и зрения.
— Здесь чисто!
— Глупый Добби. Мы сотрём пыль, не станем ничего больше трогать.
— Здесь чисто!
— Мы ничего не сломаем.
— Не хочу. Не хочу. Здесь чисто.
— Добби слишком упрям. Добби должен слушать нас.
— Нет-нет-нет… вы не понимаете! Добби понимает, вы не понимаете. Не нужно убирать. Это как будто… навсегда.
— Добби…
— Смотрите, птица тоже не хочет, чтоб мы здесь были!
— Страшно… большая птица. Злая.
— Грустная!
— Злая! Кричит!
— Плачет.
— Смотрите…
— Улетела.
— Да.
— Разбила стекло. Улетела. Добби согласен убирать. Это и будет навсегда.
Кабанья голова
В чистеньком заведении бродяги не собирались бы, в заведении с хорошей репутацией — тоже, а в «Кабаньей голове» были немытые окна и пыль по углам, в «Кабаньей голове» у стульев иногда отваливались ножки, а крышки столов никогда не отмывались дочиста, в «Кабаньей голове» пахло плохим пивом и грязной одеждой, а ещё здесь то и дело вспыхивали ссоры и случались дуэли по самым нечестным правилам.
Аберфорту всегда это было не по душе, но каждый чем-то жертвует, ничего не поделаешь, зато в хорошие дни бродяги стекались сюда толпами. Обсуждали последние сплетни: кто где раздобыл очередной запрещённый артефакт, кто кому продал очередную запрещённую когтистую и зубастую зверушку, кто что слышал об опасных местах, о собирающихся по тёмным углам змеях, о крысах, которых уничтожает неведомый хищник…
Аберфорт всегда внимательно слушал их, а потом, если слышал что-то важное, отправлял брату сову, чтоб тот явился поговорить. Приходил он не всегда, иногда возвращалась сова, и в ответной записке Аберфорт читал, что сведения его никому не нужны, потому что известны всякому мальчишке в Хогвартсе.
Этой ночью Аберфорт сам ждал сову или визитёра, не брата, кого-то другого. Он стоял на пороге опустевшей «Кабаньей головы» и смотрел на небо. Он видел чёрную метку над школой, и знал, что она значит. Аберфорт не чувствовал горечи, только злость. Завтра бродяги снова соберутся в «Кабаньей голове», и он услышит сотню самых необыкновенных версий того, что случилось в школе. И каждый болван не поленится и скажет о «величайшем волшебнике современности». А Аберфорт будет или молчать, или поддакивать. Каждый чем-то жертвует.
Аберфорту не хотелось возвращаться к себе, потому что он точно знал, что сейчас в его комнатушке на портрете плакала белокурая девочка.
