Да, мой Лорд автора Роман    в работе   Оценка фанфикаОценка фанфикаОценка фанфикаОценка фанфика
Какими путями люди приходят к Тёмному Владыке? Вот одна из историй… ~~~~~~ Данное произведение тесно связано с «Тривиумом» и "Страшной местью"
Mир Гарри Поттера: Гарри Поттер
Новый персонаж, Артур Уизли, Альбус Дамблдор, Вольдеморт, Минерва МакГонагалл
Драма || категория не указана || PG-13 || Размер: || Глав: 2 || Прочитано: 17217 || Отзывов: 21 || Подписано: 9
Предупреждения: нет
Начало: 26.07.05 || Обновление: 05.01.06
Все главы на одной странице Все главы на одной странице
   >>  

Да, мой Лорд

A A A A
Шрифт: 
Текст: 
Фон: 
Глава 1


Murk of my soul

~~~~~~

В качестве эпиграфа ко всему произведению в целом – отрывок из «Заклятия» к «Городам Красной Ночи» Уильяма Берроуза:

«Эта книга посвящается Древним Богам… и всем писателям, и художникам, и практикующим магию, через которых являются эти Боги»

***

Эпиграф к первой главе

Познал я негу безотчетных грез,
Познал и грусть, чуть вышел из пеленок.
Рождало все мучительный вопрос
В душе моей; запуганный ребенок,
Всегда один, в холодном доме рос
Я без любви, угрюмый как волчонок

Дмитрий Сергеевич Мережковский "Старинные октавы" (Octaves du passé)

***

«Я особенный»

Генри Уайтбридж всегда знал это. Наверное, это знание пришло к нему ещё во младенчестве, с тайными снами, с грёзами о чудесах. И о чудовищах. Ведь эти слова одного корня – никогда не забывайте этого…

Он рано научился читать и с пяти лет предпочитал компанию книги шумной возне с другими ребятами на заднем дворе. Ему выпало родиться в маленьком шахтёрском посёлке Уэльса, неподалёку от Кардиффа. Его отец, Джордж, здоровенный крепкий мужик, работал в ночную смену проходчиком на одной из бесчисленных шахт «Уэлш Минерал Рисорсес Компани». Под утро он возвращался домой, смертельно уставший, весь чёрный от угольной пыли. Она въедалась во все поры тела, и сколько не мойся – кожа навсегда останется болезненного серого цвета, это известно всем шахтёрам и их семьям. Ты вдыхаешь эту пыль, и она проникает тебе в лёгкие, вот почему силикоз – самая распространённая причина смерти в этих краях. Если не считать обвалов и взрывов рудничного газа, конечно. И пьяной поножовщины по субботам. Работающие, как волы, горняки отрывались на выходных по полной. Они накачивались в пабах по самые брови, орали песни, дрались. А ещё они болели за футбольную команду их графства. Боже, как он ненавидел футбол… Тупая игра потного бычья. Отец пытался «сделать из него настоящего мужика, а не маменькину тряпку». Он тащил его с собой в паб, где Генри чихал до слёз от табачного дыма и воротил нос от густого пивного духа. Его оглушал рёв их лужённых глоток, когда они смотрели матчи по крохотному цветному телевизору, который висел над барной стойкой. Когда пьяный отец однажды заметил, что вместо того, чтобы следить, как «наши славные парни разделывают этих козлов под орех», Генри украдкой читает карманное издание «Легенд Красного Дракона» (1) – он так рассвирепел, что разорвал книгу на клочки, а самому мальчику дал такой подзатыльник, что Генри кубарем покатился в угол бара. Весь паб одобрительно ржал, наблюдая за таким воспитанием. Мать Генри, Маргарет, была тихой забитой женщиной. Больше всего на свете она боялась своего мужа. Она была тощей и узкобёдрой, и едва не отдала богу душу, производя Генри на свет. Больше детей у неё быть не могло. Джордж Уайтбридж презирал своего тихоню-никчемушника сына, из которого рос не парень, а какая-то размазня. Он презирал свою хилую жёнушку, на которой когда-то женился после армии «по залёту», и которая наградила его таким наследничком. Он завидовал своим друзьям, у которых были крепкие, толстозадые, полногрудые, смешливые и шустрые по хозяйству жёны, и крепкие здоровые сыновья, настоящие парни, не то что его рохля-книголюб! Настоящие мальчишки, которые обожают футбол и регби, которые целыми днями пропадают во дворе, а не сидят в углу комнаты, как книжная крыса!

Генри очень любил читать. Он уходил из этого серого, пропахшего угольной пылью и машинным маслом мира. Он уходил в прошлое. Он очень любил историю. Особенно историю своего родного края. Они ведь были валлийцами! Но сейчас про это уже мало кто помнил… Про свой народ вспоминали только во время футбольного чемпионата (будь он трижды проклят!), когда сборная Уэллса сталкивалась с командами Англии, Шотландии и Северной Ирландии. Это было лишь очередным поводом нажраться, как свиньи, подрать глотку и набить друг другу морды…

Никто не знал своего родного языка. Они забыли свой – и научились плохо говорить на английском. Над их акцентом всегда смеялись, когда отец несколько раз брал его с собой в Лондон…

Генри очень любил своего деда, Томаса. Он терпеть не мог отца, презирал мать – а вот деда любил. Дед дотянул до семидесяти – рекорд среди старых шахтёров. Он уже давно не мог работать и потихоньку доживал на скудную пенсию («От щедрот господ консерваторов, что б их черти взяли! Никогда не спускайся в шахту, Генри! Ты смышлёный парень, ты не такой, как твой папаша-алкаш, мой чёртов сыночек, у тебя умные глаза. Ты особенный, Генри, накрепко это запомни! – Хорошо, дедушка»)

Когда терпеть урезания зарплат и коммунальных льгот было уже нельзя, трейд юнионы объявили стачку. Забастовали все шахты в округе. Горняки, чёрные и злые как демоны, про которых каждое воскресение вещал с кафедры пастор Хэлби, вылезли из-под земли и заполонили все улицы. Но правительство не пошло на уступки. Нагнали полиции, в городок вошли армейские части, которые в срочном порядке перебросили из немирной Ирландии. В дело пошли дубинки, пластиковые пули и слезоточивый газ. Отца избили так, что он целую неделю пластом пролежал в квартире, которая вся пропиталась запахом лекарств, его стонами и грязной руганью. Мать совсем превратилась в тень, а Генри… он ушёл жить на квартиру дедушки.

Дед умел говорить по-валлийски. Сейчас этот язык знали только старые люди. Он учил и его. Он рассказывал внуку, как ещё во времена его детства, если ты начинал болтать в школе на валлийском – тебя нещадно пороли и вешали на шею позорную табличку – «валлийский узел»(2). В «просвещённой и демократичной британской империи» на «языке черни и смутьянов» запрещалось говорить, писать, петь песни. Но они всё равно это делали.

- Чёртовы англичанишки! – ворчал дед, - Они думали, что могут нас сломать! Моя задница покрылась мозолями от розог и ни черта не чувствовала! – он подмигнул внуку, - Да я носил этот «валлийский узел» с такой гордостью, с какой не носил ни одну из этих чёртовых «наград за доблесть от его королевского величества»! [Дед воевал в Первую Мировую, во вторую войну с немцами он уже был мастером смены в шахте – и его не призвали. А отец был ещё совсем мальчишкой и не попал на фронт] «Награды за доблесть»! Дерьмо, вот что это такое! Боши травили нас газом и косили из пулемётов! Я принёс с войны осколок в предплечье и кучу этих жестяных медалек. А Бобби Мартенс, мой дружок, остался гнить где-то под Соммой! А я должен был потом смотреть в глаза его старикам и рассказывать про тот ад кромешный! Эти братцы-идиоты, наш король и их кайзер, посрались непонятно за что – а куча простых парней вроде меня или такого же работяги фрица должны были убивать друг друга! Никогда не верь правительству, Генри! Все они – шайка сукиных детей! Вот и сейчас – полиция и армия защищает только жирных толстосумов, а работяги могут загибаться от голода! Армия, ха! Они кинули сюда своих отборных псов из Северной Ирландии! Ничего не меняется, Генри, запомни это накрепко! Когда ирландские ребята заварили бузу в семнадцатом году(3) – наш полк не послали, нет! Не послали и шотландских стрелков, о нет, Генри! Эти ублюдки боялись, что мы перейдём на их сторону – и правильно боялись, между прочим. Они отправили туда самые верные королевские части из английских графств – и те окрасили Зелёный Остров(4) в красный цвет. А сейчас вшивые англичане победили безо всяких пушек и штыков – все твои ровесники, Генри, весь молодняк – никто не знает своего языка. Никто не поёт уже наших песен – слушают какую-то муть по радио, курят и нюхают всякое говно – ничего путного из них уже не получится. Либо сдохнут в каталажке – либо будут до смерти горбатиться под землёй, чтобы кто-то другой наживал на них деньги… Но ты не такой, Генри, ты не такой, ты особенный – накрепко это запомни!

Дед рассказывал ему сказки, которые ему когда-то рассказала его бабушка. Дед учил его петь песни его народа. Дед говорил ему про такие вещи, о которых он не смог бы узнать ни от кого другого…

- Вот сейчас, что ни месяц – то какая-нибудь фигня на шахтах! Постоянно гибнет народ! В наше время такого не было. Нет, заваливало и нас, конечно, у меня вон все ноги угольком-то попереламывало – до сих по на погоду ноет. Но такого не было! Хоть и техники безопасности до войны, до второй войны - хочу сказать, вообще не было ни черта! А знаешь почему? Потому что люди были с понятием. Нынешним расскажи – только смеются. Батя твой меня вон старым дураком называет – это родного отца! Сильно умные все стали… а я и сам многое видел – и от старых шахтёров многое узнал. Кто под землёй годами копошится – он разные вещи может увидать, Генри, разные вещи… наверху кому-нибудь рассказывать – бесполезно, на смех примут, за дурня посчитают, скажут: стукнуло камешком по каске и последние мозги отшибло. А ведь под землёй всякое творится, Генри. Не только люди там, словно черви, роются – разные ещё есть… меня как старые люди учили – слышишь, как словно шагает кто-то к тебе – а никого не видно – так ты глаза прикрой, кусочек от «тормозка»(5) своего отщипни и кинь. И скажи: «Иди своей дорогой, а меня не трогай. Я тебя не вижу – и ты меня не видь» Вот так-то. А ещё томминокеры – это всё наши ребята, которых в шахте позаваливало насмерть, значит. Попы всё говорят, что они на небеса пошли – брешут, Генри, так и знай. Все они там, в землице остались. В темноте. Страшно это, Генри, под землёй-то помирать. Очень страшно. Меня самого два раза откапывали – думал, уже не жилец. Вот и им хочется до живой души дотянуться, до теплоты. Тягостно им, солнышка хочется, небо синее ещё разок увидеть. Вот они и стучат так: «тук-тук, тук-тук»… как стучали касками в камень, чтобы спасатели их нашли, значит, пока у них воздух не вышел… Такие дела, Генри. Отчего «томминокеры»(6)? Так кто под землю-то идёт, каждый день в ад спускается? Простой парень, Томми, вроде меня, Дик или там Гарри, графья и виконты в шахтах не гробятся… и стучат они бедолаги, потому как ничего больше им не остаётся – только иногда так застонут жалобно, запричитают – тут уж бегом всё бросай, беги к стволу и вызванивай начальника смены – чтобы клеть спускал, поднимал ребят на-гора – обязательно или газ пошёл, или обвал, или ещё какая пакость. Это они, значит, так своего брата-шахтёра, кто ещё живой, предупреждают. А ты уж им удружи – принеси чуток виски и плесни им на камень – тоже ведь шахтёрская душа, выпить хочет, кто ещё им поднесёт чарочку, как не мы? И ещё всякие чудеса встречаются… иной раз, ковыряешь себя уголёк помаленьку – а тут вроде как песня из камня льётся. Нежная такая, протяжная. Тоже – бросай всё и прочь из того забоя. Иначе сгинешь – поминай как звали. Это эльфы поют. У нас ведь тут самые эльфийские места, больше Скрытого Народа только в Ирландии. Я тут посмотрел вчерась один фильм по ящику, - дед Том презрительно ткнул пальцем в старый чёрно-белый телевизор, - Про эльфов показывали. Такой бред! Дурят только ребятишкам голову! Дескать, маленькие такие, с крылышками, а уж добрые… ага, как в седьмой штольне вся бригада Патрика Косого пропала, десять душ – как корова языком, так и не нашли, комиссия написала, что тела плывуном унесло – добрые… они может и добрые, да только по-своему, не по-человечьи. Если рассердишь чем – с собой заберут. Или ум отнимут, дурачком сделают – будешь слюну пускать и на стены натыкаться. Лучше держаться от них подальше… а самое скверное – если Хозяин проснётся, Тот Кто В Скале Сидит. Тут уж на работу и не выходи. Для Него люди – одна досада, что блохи собаке. Шевельнёт пальцем – все крепи и повылетают, готовьте поминки, значится…

Он жил с дедом несколько месяцев. Он бегал для него в табачный киоск – покупал крепчайшую махорку на самокрутки, которыми дед дымил, как паровоз, несмотря на мучающий его «шахтёрский» кашель. Он покупал газеты и провизию – жалкой пенсии не хватало, но мать иногда подбрасывала что-нибудь вкусненькое. Дедушка дал ему свой абонемент во взрослую библиотеку и написал библиотекарше записку, что внук берёт книги для него – и Генри открылись такие неисчисляемые богатства, о которых он раньше не мог и мечтать. Он брал на руки три книги – больше не разрешалось по правилам – и вприпрыжку нёсся домой, а уже завтра – менял их на новые, к шоку библиотекарши. Он пил знания, как губка воду. Больше всего он читал про Уэльс. И чем больше он узнавал – тем нестерпимей становилась для него окружающая действительность. «Эта земля была страной эльфов и волшебников» - горько думал он, - «Здесь жили и совершали свои деяния Мерлин и Талесин, Артур и Ланселот… Великие колдуны, барды и властители… люди жили в согласии с другими существами, с Природой. Друиды управляли племенами, сверяясь с волей богов, они пресекали междоусобицы, мудро судили, хранили священные рощи и леса… А что сейчас? Леса и священные дубы вырублены, про бога нам лгут лицемерные попы, которые сами не прочь приложится к бутылке или спустить штанишки с мальчика из церковного хора – когда их никто не видит, разумеется. Мы забыли свой язык, свои обычаи, свою веру… Человек уже давно не живёт ни с кем в согласии, ни с Природой, ни с самим собой… реки отравлены, воздух отравлен, малышом я играл в задымленных терриконах шахт – и думал, что ничего другого не существует – пока не увидел чистые озёра и леса по телевизору… человек говорит только «дай!», он разучился сам давать в ответ. Они копают ещё больше шахт, строят ещё больше заводов, вырубают последние леса, чтобы распахать ещё одно поле, построить ещё одну скотоферму, где животные уже давно превратились в неподвижное мясо, их даже не выпускают гулять на луг, они живут и умирают под искусственным светом… а поля поливают химией – и мы едим это, и сами становимся ходячими бочками с токсичными отходами. И снова, и снова, и снова! Люди – это болезнь, это вирус… это микробы – они плодятся, плодятся, плодятся… покрывают собой всю землю, уничтожая всё остальное… и себя тоже. А тем, кто пытается протестовать против безумия, против их химии, их загрязнений, их войн – им затыкают рот. Правительство разгоняет «чёртовых «зелёных» и хиппи» водомётами и дубинками – и эта безумная гонка продолжается дальше… Богатые попирают бедняков, работяги вкалывают, как проклятые - и получают гроши, подорванное здоровье и раннюю смерть – а такие, как детки управляющего шахтой мистера Уоррингса, тупые, как пробки, жизнерадостные дебильчики с заплывшими жиром мозгами и сердцем, ездят каждое лето на французскую Ривьеру и не знают, что им ещё купить…»

Генри читал и читал, и всё глубже погружался в омут отчаяния… Когда он прочёл про убийство англичанами последнего валлийского князя, про оккупацию и уничтожение его земли – он уронил голову на сложенные руки, он закрыл глаза, он чувствовал, что сейчас заплачет…

- Всё пошло не так… всё неправильно. Всё наперекосяк… Всё кругом неправильное…

«Если бы я родился в Ирландии, лучше всего – в Северной Ирландии, я бы знал, что мне делать, когда я подросту. Я бы пошёл к тем людям, от чьего имени вся эта сволочь, все эти полицейские и чиновники, трясутся, как осиновый лист. Я бы вступил в ИРА»

«Я не должен здесь быть» - эта мысль стала преследовать его неотступно, постепенно превращаясь в уверенность. Я не человек. Я не такой, как они. Я не их роду-племени…

А потом умер дедушка. Однажды Генри прибежал со свежим выпуском «Дейли Телеграф» - а дед Том уже не дышал. Он лежал на кровати, со страшно искажённым лицом, левая рука скрючена и прижата к груди. Генри осторожно закрыл лицо дедушки простынёй, вышел из комнаты, прикрыв за собою дверь, и позвонил в «скорую». Пока врачи осматривали тело, констатировали смерть от сердечного приступа и звонили его родителям – он сидел на кухне и не двигался. Он не плакал – дед всегда ему говорил, что по мёртвым нельзя плакать – душе будет тяжело улетать с вёдрами, полными слёз… «И на поминках у нас не положено горевать, нет, Генри! Пить до пьяна и петь песни, которые любил покойник – вот что надо делать, чтобы достойно проводить друга!» И Генри не плакал. Он просто сидел и смотрел в окно, на быстро летящие облака.

Потом его забрала мать. Отец так и не пришёл к собственному родителю. На похоронах было мало народу. У деда Тома не осталось родственников, кроме них. Не осталось и друзей – он всех пережил. Все его приятели уже лежали в земле – либо здесь, на маленьком церковном кладбище на окраине, либо в глубине засыпанных навсегда штолен, либо на далёких полях Франции…

Когда все, включая викария, уже изрядно перепились, Генри незаметно улизнул из-за стола в маленьком зале похоронного бюро, где справляли поминки. Он пришёл на кладбище, к свежей могиле деда и вылил на землю бутылку виски.

- Кто же ещё, дедушка… Кто же ещё…

И он пел для деда на их языке, пел всё, что знал… а потом просто сидел рядом с могильным камнем, пока пьяный отец, злой как тысяча чертей из-за того, что ему пришлось оторваться от выпивки и пойти искать «этого тронутого недоноска», не подошёл сзади и не схватил его за ухо, потащив назад. Вдруг Джордж заорал, как резанный, его рука повисла безжизненной плетью, он завертелся на месте волчком от нестерпимой боли – а Генри просто стоял и смотрел на отца, не говоря не слова. Через два дня рука восстановила чувствительность и снова нормально двигалась, но отец больше не смел трогать его и пальцем. Он его боялся. Он перестал поколачивать и Маргарет, по крайней мере, на глазах сына – но мать тоже боялась Генри, он читал это в её глазах, боялась и старалась не выдать себя – но от этого на душе становилось ещё хуже.

Ему исполнилось одиннадцать лет. Он пошёл в школу (7) Сам не зная почему, он ждал перемен. Его сердце рвалось из груди, тянулось к чему-то неведомому. Он сходил с ума, его душа билась в клетке его обыденной жизни, как смертельно раненный зверь в капкане. Но внешне это никак не проявлялось. Он очень хорошо научился скрывать свои чувства, рано узнав, что такое – насмешки и травля со стороны ровесников и брезгливое, слегка сочувственное непонимание со стороны взрослых. Когда-то у него были друзья, он даже был заводилой маленькой компании. Никто не знал сказок лучше него, он помнил наизусть не только «Истории Матушки Гусыни»(8), но и все сборники волшебных сказок, какие только смог найти. Он был их королём, или рыцарем, или Самым Главным Волшебником – Мерлином. Они были колдунами и разбойниками, прекрасными дамами и победителями великанов. Но это продолжалось всего пару лет. Потом они «переросли эти глупости для малышей» - как они утверждали сами. Они начали посмеиваться над ним, а затем и откровенно глумиться над «недоростком» и «маменькиным сынком». Мальчиков уже не увлекали сказки и легенды – они пропадали на сеансах американских вестернов и боевиков. Девочки забыли про принцесс и волшебниц – они играли с одинаковолицыми барби и мечтали о «шикарных парнишах», которые увезут их на «клёвых тачках» из этой дыры. «Шикарные парниши» ассоциировались у них, в основном, со слащавыми мордами голливудских «звёзд» и «поп-идолов», которыми они обклеивали свои комнаты.

Женщины, мамины подруги, сначала симпатизировали «начитанному тихоне» - но рано или поздно начинали чувствовать себя неуютно в компании этого «странного мальчика» – и принимались его избегать.

Мужчины, друзья его отца, откровенно презирали его за «неспортивность». Называли «рохлей» и «заучкой» - и выражали Джорджу свои соболезнования, которые тот принимал с нарочито скорбным видом. Хотя Генри никогда не был толстым. Напротив, он был болезненно худым, поджарым – и очень быстро бегал. Этому он научился поневоле, постоянно удирая от преследований других мальчишек. Но однажды его зажали в угол. И он стал драться. Не по-мальчишески, и даже не «по-взрослому», с грязными, запрещёнными в «честных драках сам – на – сам», приёмчиками – нет, он дрался как зверёныш, защищающий свою жизнь, бил куда ни попадя, пронзительно верещал, лягался ногами, кидался на всех сразу – и, в конце концов, укусил одного мальчишку за щёку, вырвав у него кусок мяса. Всё подростковая банда разбежалась, крича от ужаса так, что не было слышно воплей пострадавшего, который катался по земле, ухватившись обеими руками за окровавленное лицо. А Генри встал на ноги и выплюнул противный красный ошмёток, ещё недавно бывший частью пухлой розовой щеки, которую, наверное, так любила ласково потрепать мамаша этого «сорванца». Отряхнулся, вытер губы рукавом куртки (чёрная, пятен совсем не будет видно), поднял рассыпанные книжки (обложку из-за этих сволочей порвал, вот гадство!) – и пошёл ужинать. Дикий, неприятный инцидент замяли. И всё стало тихо – больше к «психопату Генри» никто не лез. До поры до времени…

Итак, он пошёл в школу. Его не любили учителя – он раздражал их «сильно заумным видом» и своими странными, неожиданными для 11-летнего мальчишки вопросами. Они ненавидели его привычку читать «ненужные для нормального ребёнка» книги. Они его просто побаивались – и не хотели себе в этом признаться, а от этого не любили Генри ещё больше. В учительской за ним закрепилась кличка «этот жуткий ребёнок».

А «жуткий ребёнок» тем временем учился, успевая по всем предметам, но отдавая особое предпочтение языкам и истории. Держался тихо и незаметно, стараясь не попадаться лишний раз на глаза одноклассникам. И медленно сходил с ума.

Он чувствовал, как окружающий мир всё больше кажется ему неправильным, не таким, как должен быть, просто дурным сном, затянувшимся кошмаром, от которого ему никак не пробудиться.

Всё вокруг было затянуто отвратительной серой плёнкой, он рвался сквозь неё, судорожно бился – но не мог нащупать чего-то важного… чего-то сокровенного внутри себя самого.

Однажды пружина была перетянута – и лопнула. Он почти физически ощутил это. Он сидел на уроке литературы, и вдруг его словно подбросило изнутри. Он оторвал голову от книги и оглянулся. Как обычно, ученики беззастенчиво болтали, не слушая учителя, мистера Питерса, который был безвольнее медузы и никогда не умел держать класс в руках – чем все и пользовались. Об этого преподавателя разве что ноги не вытирали. В классе стоял такой галдёж, что мистера Питерса было совсем не слышно, казалось, он беззвучно открывает и закрывает рот, как гигантская аквариумная рыбка.

«Что я здесь делаю? Почему я сижу в комнате с этими идиотами? Сколько это всё будет продолжаться?»

Генри медленно встал. Вышел к учительскому столу. Развернулся лицом к классу. Его увидели – и установилась удивлённая тишина. Мистер Питерс замер за спиной, теперь уже и в самом деле беззвучно открывая рот от изумления. Генри взмахнул правой рукой, словно хотел поприветствовать детей – они все заворожено следили за его движением.

- Быдло! Тупое, самодовольное быдло! – голос Генри был спокойным и очень усталым. Позже те дети, у которых сохранились воспоминания, опишут его лицо в этот момент, как «взрослое», а некоторые даже как «стариковское», - Вы все здесь подохнете, в этом вонючем городишке. Вы, - он ткнул в нескольких мальчишек, - Сопьётесь так же, как и ваши отцы. Сгниёте заживо. А вы, - тут он указал на нескольких девчонок, - Вы… за вами никто не приедет. Вы останетесь здесь. Навсегда. Выйдете замуж за этих человекоподобных свиней, нарожаете им кучи детей, запустите ещё один оборот этого парада уродов. А ты, - тут он обернулся к учителю, - Жалкий трус. Ты хоть знаешь значение слова «дисциплина»? Посмотри в Большой Британской Энциклопедии, тупица!

С этими словами Генри повернулся к двери и вышел, сильно шаркая ногами и ссутулившись.

Громко заплакала одна девочка. Все остальные сидели в каком-то трансе до самого звонка, пока в кабинет не стали заходить ученики следующего класса. Но даже тогда мистер Питерс не пошевелился. Он сидел за своим столом, откинув голову далеко назад. Его круглые очки сползли, по подбородку змеилась струйка густой слюны. Мистер Питерс был в глубоком обмороке.

А Генри шагал по гулким пустым коридорам школы. За дверями слышалось приглушенное гудение голосов – там шли уроки. А он шёл, совсем один, из окон лился яркий солнечный свет – и это было хорошо.

Генри спустился по лестнице. Вышел во двор. Там у него было своё тайное место, укрытие – маленькая скамейка, которую было почти не разглядеть из-за разросшегося кустарника. Он сел на покрытую облупившейся синей краской тёплую от лучей солнца скамью. Немного подумал. Затем достал из нагрудного кармана большой красный карандаш – он очень любил такие карандаши, всюду таскал их с собой, чтобы при случае подчёркивать особо понравившиеся места в книгах. Закрыл глаза. В мозгу проносились сотни образов, он почти нащупал, почти понял, вот сейчас… он начал бормотать на каком-то языке, это было похоже на латынь… он уже учил латынь, повергнув в трепет библиотекаршу, выдавшую ему книгу, которую до него брали лишь несколько старшеклассников, готовящихся поступить в медицинский или юридический… но это был не латинский, это была какая-то бессмысленная тарабарщина – и всё же он ощущал некое движение силы, вибрацию воздуха, вот сейчас… вот прямо сейчас что-то должно произойти… Генри несколько раз взмахнул карандашом, сам не сознавая этого, чертя в воздухе замысловатые фигуры… вот сейчас…

Кто-то вырвал у него карандаш из пальцев. Генри раскрыл глаза, судорожно вдохнул воздух – всё рассыпалось, как карточный домик, всё рухнуло… он больше ничего не чувствовал.

Перед ним стоял Квентин, здоровенный оболтус, старше его на пару лет, уже давно взятый на примету местным управлением полиции за скверную привычку отбирать деньги у младших учеников и бить окна в своём квартале.

- Привет, Квен, - внешне невозмутимо произнёс Генри, - Отдай-ка мне мою вещь.

- Не смей меня так называть, шмакодявка! Я Квен только для своих друзей, а не для всяких малолетних чокнутых ублюдков! Что ты тут делал, а Псих? Колдовал? Ууууу… Ууууу… - Квентин несколько раз взмахнул карандашом, издавая зловещие, как ему казалось, звуки, - Дебил недоношенный! Никакой магии нет! Это всё цирковые штуки для таких сопляков как ты! Вот твоя магия! – и с этими словами Квентин переломил карандаш пополам.

Генри медленно поднялся со скамьи. Квентин выжидал, презрительно усмехаясь, готовый отлупить это маленького лунатика, выбить из него все мозги.

- Да, Квен, у тебя это получилось, - задумчиво протянул Генри, - Ты всё испортил, Квен. Ты разрушил мои грёзы. Ты сделал мне очень больно, ты понимаешь это?

Ухмылка Квентина стала ещё шире.

- Я давно хотел с тобой разобраться, Псих! А тут ты сам мне попался! Учителей нет, никого нет – сейчас я тебя так измордую, Псих, тебя мамочка родная не узнает!

- Угу, - задумчиво протянул Генри, - Значит, я попался. Понимаешь, Квен, вся штука в том, что у меня есть ещё один карандаш, точно такой же, только синего цвета. Вот он, - мальчик достал второй карандаш из нагрудного кармана рубашки и продемонстрировал его надвигающемуся быкообразному Квентину.

- Ну и что? – на губах толстяка снова заиграла глумливая улыбочка.

- То, - лаконично ответил Генри и воткнул карандаш прямо в левый глаз Квентина.

На оглушительный рёв сбежалась вся школа. Ну уж половина – это точно. Учителя и ученики стояли полукругом, не решаясь приблизиться. Кто-то побежал звонить в «скорую». Квен лежал на траве лицом вниз, в отключке. Под его головой уже набежала маленькая красная лужица. Генри сидел на скамейке и задумчиво вертел в руках карандаш, на который было насажено глазное яблоко.

- Пропустите! Пропустите меня! – вперёд пробился учитель физкультуры, мистер Стивенсон. Здоровяк был его любимым учеником. Мистер Стивенсон уважал силу и терпеть не мог хлюпиков. Он так хотел подготовить Квена к боксёрскому чемпионату среди юниоров…

- Что же ты сделал, гадёныш! – дюжий физкультурник схватил Генри одной рукой за грудки и безо всякого усилия оторвал щуплого мальчишку от земли, - Что же ты наделал! Выродок! – другой рукой он отвесил Генри сильнейшую оплеуху.

- Да, я выродок, - голос Генри был невозмутим, словно от сидел за партой, а не болтал ногами в воздухе, - Я выродок, - мальчик улыбнулся в лицо ошарашенного учителя, из разбитой нижней губы потекла струйка крови, заливая подбородок, пятная голубую рубашку ученической формы, - Я выродок, - в третий раз повторил он, - Наверное, я подмёныш(9), и если это так – я проклинаю своих настоящих родителей, которые выбросили меня в ваш сраный человеческий мир.

* * *

Джордж Уайтбридж сразу же подписал все документы. Маргарет, после того, как супруг провёл с ней «воспитательную беседу», тоже дала своё согласие.

* * *

Прошло полгода.

* * *

Генри с трудом разлепил глаза. Всё расплывалось. Мысли ворочались, как сонный медведь в берлоге.

«Нейролептики. Они опять накачали меня этой дрянью»

Он приподнялся на кровати. Тяжело опёрся на изголовье. Его мутило. Во рту всё пересохло. На пододеяльнике стоял штамп «Собственность психиатрической лечебницы Бёрчвуда»

- Могли бы и не напоминать, - голос Генри шелестел, как мёртвые листья, сорванные осенним ветром. Он попытался улыбнуться. Улыбка получилась неуверенной, словно мальчик забыл, как это делается, - Что ж, по крайней мере, я ещё не разучился читать…

Дверь отворилась. В палату вошла женщина, лет тридцати с небольшим, в белом медицинском халате. Строгое чопорное выражение её лица ещё больше оттеняли очки в прямоугольной оправе. В руке он несла папку с его личным делом, это он уже знал наверняка.

- Доброе утро, Генри.

- Доброе утро, доктор Джоанна Ливиндсдэйл, - голос Генри слегка дрожал, слова путались в голове, словно разбросанные в беспорядке детские кубики с буквами – но он заставил себя сосредоточиться и говорить правильно, без малейших ошибок – пусть слышит, сука…

- Я же просила тебя, Генри, не называй меня так. Говори просто «Джоанна». Врач и пациент должны стать друзьями, должны вместе идти на пути выздоровления – это моя философия, ты же знаешь.

- Боюсь, доктор Джоанна Ливиндсдэйл, вы утратили драгоценный шанс стать моим другом, когда назначили мне курс тяжёлых наркотиков.

- Это не наркотики, Генри! Это препараты, одобренные к употреблению в медицинских целях министерством здравоохранения. И ты меня вынудил, Генри, хотя мне было очень жаль…

- О да, конечно, вам было очень жаль мой блестящий ум, вы мне это уже говорили, - хрипло прокаркал Генри, - Вы даже не представляете, каким утешением это для меня стало…

- Не дерзи, Генри. Ты болен. И сам этого не осознаёшь. Ты замкнулся в своей мании. У тебя навязчивый бред, ты ушёл от реальности, ты создал себе какой-то свой мир, где существует магия. Мой долг, как врача, избавить тебя от этих болезненных заблуждений, Генри, вернуть обществу полноценную личность. Ты ведь подавал такие надежды, я видела твой аттестат. Твои родители…

- У меня нет родителей, доктор Джоанна Ливиндсдэйл, когда-то были – а теперь нет. Они отреклись от меня.

- Не отреклись, как ты выразился, а передали полные опекунские…

- Не надо, доктор Джоанна Ливиндсдэйл, не надо… - мальчик устало откинулся на подушку, - Я тоже умею жонглировать словами.

- Ты начитался книжек, тебе недоставало полноценного общения со сверстниками, ты был замкнутым, стеснительным ребёнком – конечно, в этом есть определённая вина твоих родителей. Я бы сказала, что ты недостаточно социализирован, Генри. У тебя не развиты коммуникативные навыки. К тому же, - тут она заглянула в папку, - Мы выяснили, что ты был свидетелем смерти своего дедушки, ты обнаружил его тело. Это, безусловно, сказалось на твоём внутреннем мире. Хочешь об этом поговорить?

- Нет, доктор Джоанна Ливиндсдэйл, я не хочу об этом говорить, - голос Генри был невозмутим, но он прикрыл глаза, что бы сука ничего не смогла в них прочитать.

- Тогда, Генри, вынуждена тебе сообщить, что, поскольку фармакологический курс не принёс улучшения, к тебе будут применены другие методы. В частности, электрошоковая терапия. Обычно, мы не используем её при лечении несовершеннолетних, но в твоём случае… ты проявил опасную антисоциальность, Генри. Кроме того печального инцидента, после которого ты был направлен к нам на излечение, мы обнаружили и другой случай проявления насилия с твоей стороны, о котором, по каким-то непонятным причинам, полиция не была уведомлена. Ты укусил того мальчика за лицо, Генри.

- Да, доктор Джоанна Ливиндсдэйл, именно так. До сих пор во рту этот отвратительный вкус.

- Не смешно, Генри.

- Вы так находите? Впрочем, вам виднее, доктор Джоанна Ливиндсдэйл.

- Да, мне виднее. К тому же, я теперь заведующая этой клиникой, Генри, - в глазах доктора на мгновение вспыхнули победительные огоньки.

- Вот как, - Генри не выказал и тени удивления, - Значит, ваш дядюшка в министерстве сыграл свою роль, и старика Уилленса таки «ушли» на пенсию.

Эти слова произвели на доктора сильнейшее впечатление. Она так шарахнулась прочь от Генри, что едва не свалилась со стула. Папка шлёпнулась на пол, раскрыв бумажный веер больничной летописи Генри. Впрочем, доктор тут же взяла себя в руки, подобрала личное дело, но в её глазах, когда она смотрела на мальчика, лежащего на узкой больничной койке, появилось какое-то новое чувство. Страх.

- Откуда ты взял эти глупости?! Впрочем, я кажется догадываюсь. Я выясню, кто из медперсонала распускает обо мне эти гнусные слухи и…

- Не трудитесь, доктор Джоанна Ливиндсдэйл. Эти «гнусные слухи», как вы выражаетесь, я узнал про вас другими путями. Скажем, мне нашептали эльфы. Во сне. Хотя, что мне за дело… можете наказывать сиделок сколько угодно, мне они все одинаково отвратительны, - мальчик растянул потрескавшиеся губы в улыбке.

- Я очень расстроена, Генри. Как лечащий врач, считаю твой случай своим личным поражением.

- Рад это слышать, доктор Джоанна Ливиндсдэйл.

Доктор вскочила со стула, поправила очки и пошла к выходу. У дверей она остановилась и обернулась к нему.

- И запомни, Генри, - женщина подпустила в свой голос материнской заботливости. Боже, как он её ненавидел. Но презирал он её ещё больше – эту серенькую посредственность с большим «блатом», эту убогую душу с претензией на эрудицию и артистичность, - Мне будет больнее, чем тебе.

- Очень на это надеюсь, доктор Джоанна Ливиндсдэйл, - был равнодушный ответ.

Яростно хлопнула дверь.

Мальчик лежал в полумраке палаты, освещённой лишь одной мигающей лампой дневного света.

- Так, дружище, теперь надо готовиться к худшему, - он уже давно разговаривал сам с собой. Других достойных собеседников не наблюдалось. К тому же, его и так считают сумасшедшим – он ровным счётом ничего не теряет.

Генри уже несколько месяцев, как обнаружил в себе эту новую странную способность – проникать в мысли других людей. Особенно в те мысли, которые людишки старались спрятать. Как смешно… то, что они пытались запихнуть в самые отдаленные уголки своей памяти – он находил как раз легче всего, он словно видел эти воспоминания выделенными красным цветом. Если бы у него было больше сил… он мог бы попробовать использовать этот дар и выбраться отсюда… если бы его не держали постоянно на седативах…

- Начинается долгая тёмная ночь, - тихо прошептал он.

* * *

Прошло два месяца.

* * *

Генри лежал на кровати. Он пытался совладать со своим телом. Все его мускулы корёжило волной судорог. Поминутно перехватывало дыхание. Но это хотя бы отвлекало от пронизывающих головных болей. Его только что привезли в палату после очередного сеанса электрошока. Наконец, ему удалось немного расслабиться. Он лежал на спине, глубоко дышал и пытался восстановить силы.

- Что меня не убьёт – сделает меня сильнее, - прохрипел он и сам испугался того, как звучит его голос, - Но сука, кажется, твёрдо намерилась свести меня в могилу…

«Я должен выбраться отсюда. Здесь я погибну»

Он с усилием приподнялся на локте. Комната кружилась под звуки неслышного вальса. Генри помотал головой, как пёс, вылезший из воды.

- Так, а ну собрался… собрался, я сказал… ты здесь не сдохнешь, нет… ты особенный, парень, запомни это накрепко…

Он должен был кое-что проверить. Во время этих нескончаемых пыток, когда тело пронизывали тысячи невидимых иголок, он ощутил, как в нём снова нечто меняется. Он вдруг увидел… увидел электричество. Он не знал, как это выразить словами. Он просто почувствовал это – и всё. И у него появились идеи…

Генри замер, уставившись на крохотную лампочку над дверью, заключённую в колпак из защитной металлической сетки. Он вглядывался в тускло сияющую багровым нить накаливания (в эти часы в больнице понижали уровень напряжения до так называемого «дежурного света») так, словно от этого зависела его жизнь. Впрочем, она действительно от этого зависела.

«Я сделаю это. У меня всё получится. Иначе и быть не может»

Прошла минута, другая. Третья. Прошло полчаса. Он, не мигая, следил за лампочкой. И вот… свет мигнул… потом ещё раз… а потом лампочка вспыхнула в полную силу, нестерпимо ярко, так что на глазах выступили слёзы – и оглушительно взорвалась, оставив на дне металлической сетки стеклянные осколки. Крохотное зарешёченное окошко в двери тоже потемнело – все лампочки в коридоре постигла та же участь. Свет вырубился по всей больнице. Послышались испуганные голоса, забегали сиделки и санитары. Кто-то пытался набрать номер подстанции на телефонном аппарате, стоящем на тумбочке в коридоре, возле поста дежурной медсестры – и выругался сквозь зубы – телефонная линия тоже вышла из строя.

Генри лежал в темноте – и улыбался.

- Я ни минуты в тебе не сомневался, парень.

* * *

Прошла неделя.

* * *

- Доктор Ливиндсдэйл!

- Что , Джереми?

- Вас зовёт пациент. Тот самый пациент. О котором вы велели сообщать все подробности.

- Я поняла, Джереми. Где он сейчас?

- В процедурной, мадам. Как вы и приказывали…

- Вы продолжаете курс электрошоковой терапии?

- Да, мадам. После того случая с электропроводкой мы проверили всё оборудование – и снова приступили к сеансам. Мы его только что обработали, уже хотели везти в палату – но тут он пришёл в себя, это просто удивительно, мадам, и попросил вас о встрече. Я думаю, мадам, он наконец-то сломался.

- Благодарю вас, санитар, но в нашей клинике попрошу вас воздерживаться впредь от подобных слов. Мы лечебное учреждение. Мы никого не ломаем. Мы лечим.

- Разумеется, мадам.

- Я поговорю с ним наедине. Вы подождёте за дверью.

- Слушаюсь, мадам.

* * *

- Добрый день, доктор Джоанна Ливиндсдэйл.

- Здравствуй, Генри. Что случилось? Ты хотел поговорить со мной?

- В сущности, я хотел сказать вам лишь одну вещь. Вы помните, как произнесли следующую фразу: «мне будет больнее, чем тебе, Генри»?

- Да, Генри. Думаю, тебе следует понимать…

- Так вот, я своё уже получил. Теперь ваша очередь!

Рука мальчика, только что безвольно лежащая на простыне, начинает вдруг двигаться с быстротой нападающей змеи. Тонкие детские пальцы обвивают запястье доктора.

* * *

- Гарри, ты слышал, что стряслось сегодня в процедурной?

- Нет, я только знаю, что опять повылетали все пробки. Я ж только на смену вышел!

- Ага, повылетали. А ещё у нас будет новый заведующий!

- Иди ты! Неужто суку забрали на повышение в Лондон? Слухи такие были…

- Её забрали, Гарри, но совсем не на повышение, и совсем не в Лондон. Пятнадцать минут назад за сукой Джоанной приехала труповозка.

- Фига себе! Брешешь!

- Та вот тебе крест!

- Так что стряслось?!

- Никто точно не знает. Она была в процедурной с тем пареньком, ну тем, прибабахнутым эльфом…

- С Генри что ли? Из пятнадцатой палаты?

- Ага. Именно с ним.

- Чудной парень. У нас тут конечно все «клиенты» повёрнутые, но Генри… он и вправду такой… мурашки по коже… одной медсестре предсказал, что её кошака через два дня грузовик переедет – и что ты думаешь?! Так и получилось. Та медсестричка больше в его палату ни ногой… Ну так рассказывай, как всё было!

- Я ж и говорю: никто ничего не понимает. Парня перед этим здорово обработали, пропустили через его черепушку кучу вольт. Непонятно, как он вообще мог говорить, но Джереми пошёл за сукой, и Тимоти, электротехник, талдычит, что пацан действительно раскрыл глаза и заговорил прямо после сеанса. И улыбался при этом. Тимоти перепугался тогда до полусмерти, и Джереми тоже. Вся штука в том, что техник клянётся и божится, что перед тем, как уйти, он всё обесточил. Его забрали ребятки из Скотланд-Ярда, дерибанят сейчас вовсю, шьют преступную халатность.

- Ну а сука?

- Она завалила в процедурную, а Джереми оставила за дверью, типа на всякий случай. Но такого случая сука уж точно не ожидала, ха-ха!

- Ну?

- Баранки гну! Когда начало искрить, повзрывались все лампочки и сука заорала на всю больницу – Джереми забежал внутрь. И не придумал ничего умнее, чем схватить суку Джоанну за руку!

- Вот баран! Я всегда говорил, что этот Джереми сам с придурью! Папашка ему, наверное, в детстве все мозги отбил.

- Точно. Так вот: сука поджарилась вчистую, они угли. Джереми в коме. Руку ему ампутировали.

- А пацан?

- А что пацан! Когда все толпой ввалились в процедурную – там дым стоял коромыслом и такая вонища палёного мяса – одна сестричка потеряла сознание, а доктор Браун побежал в туалет рысью, унитаз кормить. Мы, кто остался – окно открыли, дым вышел. Глядь – а те двое на полу, уже готовые. А паренёк лежит на каталке, спокойный, как бревно, руки так на груди сложил, глаза закрыты – и улыбается. Бляха-муха, я эту улыбочку никогда не забуду, Гарри, я тебе говорю!

- Так что пацан сказал?

- А ни хрена он не сказал! Полный… как, блин, его… от же ж, мать его за ногу, повыдумывают слов! А! Полный аутизм. Такой диагноз доктор Браун, когда простругался, поставил. Он ему и в глаза фонариком светил, и пульс измерял – чего только не делал! И полицейский врач, которого легавые с собой приволокли, подтверждает, понимаешь, какая штука?! Так что теперь технику ни одна собака не верит! А он и доказать ничего не может! От Джереми теперь толку – что от качана капусты. Парня откатили назад в палату – и всё на этом.

- Делааааа!

- Вот тебе и дела, Гарри! Что я хочу тебе сказать: пока Джоанну-запеканку собирали в кулёк – я заметил одну вещь.

- Ну?

- Да что ты «ну» да «ну»! Заладил, блин! У неё на руке, вот здесь, выпален чёрный отпечаток ладони. Маленькой такой ладони. А у паренька руки чистые, ни одного пятнышка – сам смотрел. И ещё – рубильник-то действительно выключен был. Я проверял. Так что тока, выходит, и вправду не могло быть…

- Фига себе!

- Вот и я о чём. Так что, дружбан Гарри, ты как хочешь – а я к этому пацану теперь ближе чем на десять шагов не подхожу. Ну его нафик! Пусть хоть увольняют!

* * *

Всё прошло как нельзя лучше. Он вытерпел очередной сеанс пытки, поглощая электроток всем телом. Он знал, что это противоречит законам физики – и ему было плевать. Срать он хотел на все человеческие законы! И физики в том числе! Он видел электричество, как текущую воду. Светящуюся воду. Обжигающую воду. Он загнал эту жидкость внутрь себя, скривившись от боли, он сосредоточил её в костях, а потом – резко выплеснул через руку. Как говорится в тупой телерекламе, результат превзошёл все ожидания.

А теперь он отдыхал, с улыбкой прислушиваясь к отдалённой суете на лестницах и в коридорах, к шуму машин полиции, коронёра и «скорой помощи». У него всё получилось! Такая же лукавая полуулыбка была на губах его тела, несколькими футами ниже. Он научился выходить из тела гораздо раньше, чем раскусил трюк с электричеством. Это искусство ускользания из своей телесной оболочки и спасло его разум – когда становилось совсем невмоготу – он выходил из тела и повисал невесомым облаком в воздухе. Так могло продолжаться часами, даже днями – всем этим врачам было невдомёк! Но он не мог висеть так чересчур долго – чувствовал, что начинает слабеть связь между душой и телом, хотя у него и получалось постепенно увеличивать время, проведённое в таком «подвешенном состоянии». И он боялся уходить от своего тела далеко. Очень боялся. Нет уж, пусть будет в пределах комнаты…

Так, теперь дождаться, пока совсем стемнеет. Вылететь на секунду в коридор сквозь стену – посмотреть, нет ли кого возле палаты на страже. Потом вернуться в тело, зачерпнуть побольше силы из розетки, которая скромно притаилась возле самого плинтуса (он уже знал, что умеет делать это) – и вперёд. Он прокрадётся по коридорам, будет глушить тех, кто попадётся ему на пути, парализует током охранника на вахте – и выскользнет в ночь. Тьма его укроет, спасёт его. Вокруг полно проводов, они на каждом столбе – проблемы с источником подзарядки не будет. Он подождёт возле сельской дороги, пока не подойдёт какой-нибудь запоздалый пешеход – и снимет с него одежду, заберёт деньги. Вряд ли ему попадётся ребёнок – но это не беда, за последний год он очень сильно пошёл в рост, даже удивительно – не иначе как побочный эффект от какой-нибудь дряни, которой они его пичкали… Потом к шоссе, остановить машину – и в Лондон! Почему в столицу, Генри толком не знал и сам – так ему говорила интуиция, а её он научился слушаться. Сказано же: хочешь спрятать лист – прячь его в лесу, хочешь спрятать человека – прячь его в большом городе.

Хлоп! В палате появился человек. Из ниоткуда. Генри не удержался от изумлённого вскрика – но, поскольку он был вне тела, его никто не услышал. Человеку было лет двадцать на вид, он был румян, высок, тощ, как щепка, и рыжеволос. А ещё он был чертовски странно одет и держал в руке то, что напомнило Генри… волшебную палочку! Генри замер в воздухе, боясь пошевелиться, мысли проносились в его голове с огромной скоростью: кто это? Как он это сделал? Он что, тоже умеет такие вещи? Он такой, как я? Я не один?!!

Странный человек тем временем внимательно посмотрел на лежащее на кровати тело Генри. Потом достал из кармана очки весьма необычного вида, водрузил их себе на нос, подкрутил какое-то колёсико возле дужки – и посмотрел прямо в глаза Генри.

«Он меня видит!»

- Парень, вернись, пожалуйста, в своё тело, - тихо и как-то очень печально произнёс незнакомец.

Не смея ослушаться, Генри скользнул вниз – и вот он уже встаёт с постели, вновь облечённый в плоть, голова, как всегда после его «зависаний», немного идёт кругом.

- Кто вы?! Как…

- Тише, тише… Я тебе сейчас всё объясню…

И он объяснил ему. Генри узнал, что странного, возникшего из пустоты человека, зовут Артур Визли(10). Что он действительно волшебник. И что он, Генри Уайтбридж – тоже волшебник! Что всё это время он не сходил с ума – он просто тянулся к колдовскому миру, который, оказывается, тайно существует рядом с миром обычных людей, которых маги зовут маглами [Я знал! Я всегда это чувствовал!!] Что все странные случаи, произошедшие с ним, все его необычайные способности – это ростки магии, дикой магии, которая разливалась и ширилась в нём без обучения, без должного наставничества. Что существует школа колдовства – Хогвартс, прекрасный замок в далёкой горной Шотландии, где учатся дети, такие же, как он, Генри, где хорошо так, что это невозможно выразить словами…

Тут молодой волшебник прервался. Генри с удивлением заметил, что Артур плачет. Слёзы скатывались по его покрытым веснушками щекам и падали на истёртый линолеум больничного пола.

- Артур, что… что с тобой?

Рыжеволосый колдун вдруг крепко схватил его за руку, отчаянно, словно утопающий, цепляющийся за последнюю надежду.

- Генри! Я… я так виноват! Это моя вина! Моя вина! Я совершил страшную ошибку, Генри! Я всё испортил! Я… я должен был найти тебя ещё два года назад! Я… я всё испортил! Я так виноват! Так виноват перед тобой!

Генри сидел, привалившись к стене. В голове гудела гулкая пустота. Только сейчас, поверив, что всё это не сон, что он действительно обрёл то, что так долго искал, и уже не надеялся найти, Генри Уайтбридж осознал, насколько он устал… как он устал каждый день бороться… один – против всего мира. Теперь он не сам. Он не один…

- Артур… Ну хватит, Артур. Я тебя прощаю, честно… забери меня отсюда, Артур. Забери меня из этой серости. Забери меня домой. Забери меня в мой мир.


1 – одно из собраний древних валлийских мифов и легенд.

2 – действительно существовавшее наказание, с момента захвата валлийских княжеств англичанами – и до начала 20 века. Впрочем, в российской империи за украинский язык наказывали так же жестоко, только «узла» не было – не додумались царские прихвостни.

3 – Пасхальное Восстание в Ирландии. Было жестоко подавлено британскими войсками. Послужило ещё одним толчком к обретению Ирландией (по крайней мере, её частью) независимости от империи.

4 – одно из поэтических названий Ирландии.

5 – «тормозок» - на шахтёрском жаргоне так называют приготовленный женой или матерью перекус, как правило, это простая еда – ржаной хлеб, сало, лук. Думаю, в Британии в старые времена было тоже самое. Простой народ везде живёт сходно. Шахтёрские поверья рассказаны мне моим дедом Николаем, который проработал на шахте всю жизнь. Детали жизни маленького шахтёрского посёлка (конечно, с поправкой на Уэльс) взяты мной из личного опыта. Томминокеры – поверье британских горняков, но и у нас тоже существует нечто подобное. Как и везде.

6 – дословно – «стучащий Томми».

7 – т.е. “secondary school” – средняя школа с 11 лет, до этого – начальная, подготовительная школа – “elementary school”.

8 – популярная детская книга в странах англо-саксонской культуры.

9 – “changeling” – подмёныши существуют в преданиях всех народов Европы, да и всего мира, пожалуй. Считается, что иногда потусторонние силы меняют своих детей на человеческих младенцев в колыбели. В Британии подмёнышей называют эльфийскими детьми.

10 – необходимое пояснение: главное действующее лицо, Генри Уайтбридж родился
в 1951 г. Следовательно, 12 лет ему было в 1963. Следовательно, его дед Томас родился
в 1892 г.

Другой Томас – Ридл, родился в 1926. Трио его будущих заклятых врагов – в 1980, Джини Визли – в 1981. Родители Гарри – в 1961.

Поскольку, это произведение связано с «Тривиумом», а там я указал, что дед Рона (и, следовательно, отец Артура) Рональд Персивальд Визли (в честь которого, собственно, и были названы Рон и Перси) был убит в битве за Британию с армией Гриндевальда в 1940 – Артур не мог родиться позже. Если он 1940 года рождения – в 1963 ему 23 года. Он недавно закончил Хогвартс и устроился на работу в Министерстве Магии.

Его будущая жена Молли – его одноклассница и ровесница. Они симпатизировали друг другу ещё в Хогвартсе – но по каким-то причинам после окончания школы встречаться не начали – скажем, Артуру хотелось попутешествовать, увидеть мир, пока ты ещё молод и не обременён семьёй. А Молли сразу устроилась на престижную работу – и основательно осела в Англии. Они не пересекались много лет, у каждого была своя жизнь, свои радости и разочарования – но вот, приблизительно в 1970 г. противостояние с Волдемортом перерастает из «холодной» стадии в «горячую». Дамблдор призывает в Орден Феникса всех своих бывших учеников, которым он может доверять. В их число попадают и Артур с Молли. Они встречаются на собраниях Ордена. Старое чувство вспыхивает – ну и так далее ;0)

Понимая, что начинается новая большая война, что они могут потерять друг друга в любой момент, они женятся в 1970 – и тут пошли дети, как говорится, навёрстывая упущенное ;0)

Молли приходится оставить работу, а Артуру – вкалывать за двоих. Билл, Чарли, Перси, Фред и Джордж, Рон – и наконец Джини. Наверное, они очень хотели дочку ;0)

Получается, что Рон родился, когда Артуру и Молли было по 40 лет, а Джини – вообще на год позже. Но в этом ничего особенного нет, такие поздние дети – довольно частое явление. К тому же, мы знаем о феноменальных дарованиях Визли ;0)

Да и ведьмы всегда славились своими акушерскими способностями…

Получается, когда Рон идёт в Хогвартс – его родителям уже за 50, они уже отметили двадцатую годовщину своей свадьбы. Но выглядят они максимум на 40 – не будем забывать, что маги старятся медленнее, а живут дольше, чем обычные люди.

Такова моя версия Визлиады :0) Скажу по секрету, Артур и Молли всегда виделись мне шестидесятниками ;0)
   >>  


Подписаться на фанфик
Перед тем как подписаться на фанфик, пожалуйста, убедитесь, что в Вашем Профиле записан правильный e-mail, иначе уведомления о новых главах Вам не придут!

Оставить отзыв:
Для того, чтобы оставить отзыв, вы должны быть зарегистрированы в Архиве.
Авторизироваться или зарегистрироваться в Архиве.




Top.Mail.Ru

2003-2024 © hogwartsnet.ru