Нигредо автора eliah.jan (бета: nonjustice)    закончен   Оценка фанфикаОценка фанфикаОценка фанфика
Sherlock BBC. По заявке "Джон – оборотень. Случай с собакой Баскервилей заставляет его впервые показаться Шерлоку в зверином облике". Комментарий автора: дженовикам - джен, слэшеры при желании могут увидеть пре-слэш.
Книги: Шерлок Холмс
Шерлок Холмс, Доктор Ватсон
AU || джен || G || Размер: мини || Глав: 1 || Прочитано: 5234 || Отзывов: 1 || Подписано: 1
Предупреждения: AU
Начало: 19.03.12 || Обновление: 19.03.12

Нигредо

A A A A
Шрифт: 
Текст: 
Фон: 
Глава 1


…Когда становилось совсем плохо, безнадежно, конец, тогда, только тогда я спрашивал их, насколько они хотят жить, и ждет ли их хоть кто-нибудь. Конечно, отвечали они, сильно, отвечали они. Никто, отвечали они.
Первых я обращал. Остальных оставлял, чтобы их заносило песком, обгладывал ветер, и не оставалось даже воспоминаний. О них очень быстро забывали. Если ты одинок там, в другом мире, то почти нет шансов, что станешь больше чем ноль здесь, где у людей в сердце воет лишь тревожная сирена, и кроме этого ничего нет.
Врач не должен быть оборотнем, а оборотню нельзя быть врачом. Но я не слушал ни себя, ни здравого смысла, считая, что выше этого, и теперь у меня есть выводок волчат – маленькие озлобленные щенки Ларри Тальбота, он бы гордился мной. Они ненавидят меня, имея полное право – за то, что я с ними сделал. Ведь когда человек умоляет, его ни в коем случае нельзя слушать. Если он опустился до этого – он уже не в своем уме.
Теперь мои щенки охотятся за мной, а я учусь у Шерлока Холмса не оставлять следов.
Теперь меня зовут Джон Уотсон, и я безобиден, а Афганистан или, быть может, Ирак остался лишь в голове у моего друга. Военный хирург и капитан пятой дивизии съедены луной подчистую, вот только временами я поднимаю голову и вижу, что Луна смотрит на меня моим же лицом.
Тогда я ухожу домой слушать тишину, слушать телевизор и пар, поднимающийся над закипевшей водой, а Шерлок Холмс не слышит от меня ни слова, умнейший и наивнейший из людей. Он говорит со мной, говорит с собой, говорит за нас двоих, не замечая, что я отвечаю ему молчанием, которого ему достаточно, и тогда я отвечаю ему благодарностью, которая ему как раз не нужна.
Мне интересно с ним, но совершенно неинтересно, почему он такой и, кажется, я единственный, кто так его воспринимает. Остальные хотят заглянуть в коробочку со стильной надписью «Шерлок», открыть коробочку, взломать коробочку, не замечая, что у неё никогда не существовало замка, и не догадываясь, что внутри нет пустоты, которая всех так завораживает друг в друге. На самом деле, внутри коробочки – еще одна. И еще. До бесконечности.
Внутри Шерлока Холмса только Шерлок Холмс, внутри меня – волк и Джон Уотсон, и это неплохое сочетание для того, чтобы быть соседями.


***
Он никогда не знает по-настоящему важных вещей: солнечной системы, искусства, как образуются облака и человеческие отношения. Зато прекрасно разбирается, как соединяются между собой элементарные частицы, и может мысленно разложить человека на мельчайшие составляющие за пять секунд. Иногда мне кажется, что о мире он знает куда больше, чем я сам. Потому что для него не существует главного, только детали.
А я не оставляю после себя деталей – тех, которые могут выдать; я подбрасываю Шерлоку любые на его вкус. Чтобы не стало скучно. Он смешной – задыхается буквально от всего, а дышать может только отравленным воздухом и собственной значимостью. Он пахнет человеком, чужими ошибками и зависимостью от самодостаточности, но действует иногда как вервольф. У него есть чутье – временами настолько поразительное, что я только крепче стискиваю загривок собственного волка, потому что ему хочется вторить, глядеть запахами, идти по звукам и не пользоваться обычным зрением. Мой волк хочет перейти в другую систему координат, Джону Уотсону нельзя, а Шерлок находится в ней постоянно.
Эвклиду и не снилось.
Шерлок не знает о том, что каждые несколько месяцев я раздвигаю занавески у себя в комнате, распахиваю все дверцы, которые только можно, и исполняю этюд для чемодана и несуществующих следов. Складываю вещи, каждый раз изобретая новую мелодию, сборы никогда не повторяются, ничто не повторяется – это правило, установленное себе же, он не должен понять по отворотам рубашки, что конференции, на которые я регулярно езжу, существуют лишь в моем воображении и чьем-то расписании.
Я уезжаю далеко, на самый север Шотландии, туда, где Гольфстрим, гнутся стебли, гнутся люди, разный запах соли на каждом побережье, а куртка нещадно тонка для такой погоды. Днем я выхожу в интернет, так, чтобы Шерлок видел, что я онлайн, и думал, будто знает всё на свете. Сижу подолгу за всеми попавшимися столами, оставляю следы от ручки и чернил на пальцах. А по ночам мы с волком становимся неразделимы, и параллельным прямым удается пересечься, пусть даже луна опускается всего несколько раз.
Я терплю долго. Месяц, два, три – как получится. Иногда удобнее считать днями, и выходит девяносто семь или сто тринадцать, не более. Бывает, всего семьдесят один, но месяцы мне нравятся больше. Они полнее и лаконичнее. Но итог один – я не выдерживаю, меня слишком много для Джона Уотсона, он неплохой человек, но тесный, и приходится оплачивать два билета: один в место, которое так и не станет для меня существовать, а другой в Инвернесс, город плащей и сутулых силуэтов, для которых ветер слишком тяжел.
Возвращаемся мы всегда по отдельности – я и волк, и ни одной фальшивой ноты в моём этюде, ни одной царапины на теле, ни тени звериной дикости в глазах.
Шерлок Холмс по-прежнему считает, что знает всё на свете, когда рассказывает, что у меня была интрижка с официанткой из гостиничного ресторана. Я не могу не признать, что в чем-то он прав, но о главном как обычно отвечаю молчанием, и как хорошо, что Шерлоку никогда не нужно главное.


***
Лондон – слишком популярная помойка для того, чтобы можно было жить спокойно, и рано или поздно кто-то из моих «щенят» пытается выскользнуть из своей мягкой детской шкурки и встать на мой след. Они не знают моего теперешнего имени, но у них есть нюх и совсем нет благоразумия. Они думают, что годовалые волчата, даже сбившись в стаю, смогут превзойти и меня, и себя самоё. Они – новорожденные старики, в них очень много застывшей, закостенелой злости, а у меня – мысленная коллекция шкур на стене и годы существования. А еще – умение жить, не оставляя следов, и друг, почти-вервольф. То, чего у них не будет никогда, потому что второго Шерлока Холмса никто не удосужился придумать.
И когда мы встречаемся, кто-то умирает. Не люди. Не я. И не Шерлок.
Несложно вычислить.
После, стряхнув кровь и отвращение, я заново примеряю на себя Джона, отправляю смс, что иду ночевать к очередной женщине, чьего имени нет ни в одном телефонном справочнике, а сам снимаю номер и пережидаю ночь, слушая, как через две комнаты от меня пожилая женщина стучит спицами, отрезая ими крошечные куски времени, и комкая в руках бессонницу. Я слышу всё это и много больше.
Я могу спать только на Бейкер-стрит, потому что там – логово, и на короткое время всё перестает существовать. Там я сам перестаю существовать, на моём месте Джон, а он настолько человек, у него надежный характер, сострадание в глазах и много терпения, мы с ним договорились, он спит, а я вижу сны. Его сны. Свои сны.
Мои невнятны, его – красочны. Мои полнятся пространством, его – людьми.
Иногда мы с Джоном удивительно гармоничны, и в такие дни Джон обычно очень разговорчив, а Шерлок, верно угадав чутьем, против обыкновения не прячется за анализом того, что никогда не станет его – анализом жизни, а разговаривает – немного, и с удовольствием играет. А я слушаю.
Шерлока приятно слушать, в нем нет фальшивых нот. Его мелодии всегда идеальны, и у него есть свои этюды, чтобы рассказывать мне о важном.
Музыка стекается в углы, разговоры стекаются по углам, Шерлок встряхивается, я тоже, и мы идем спать, хотя я слышу, как он ходит у себя по комнате из угла в угол и обратно, шаги упорядочивают мысли, его самого и окружающую действительность.
Один Джон Уотсон спит, и ему снится музыка, у неё человеческое лицо, а я гляжу сквозь закрытые веки Джона и вижу луну. Я всегда вижу луну. Даже когда над Лондоном её нет, потому что где-то она же всё-таки есть, и как удачно, что об этом Шерлок тоже ничего не знает.


***
В Дартмуре всё идет не так. Нет, еще на Бейкер-стрит всё идет не так, будто Генри Найт, в которого страх въелся настолько глубоко, что не избавиться до конца жизни, явился специально чтобы принести за собой едва различимые оттенки запаха еще одного такого, как я.
Запах пробивался даже через густой сигаретный дым, через шерлоково нетерпение, непостоянный, четкий, незнакомый. Не волчонок, кто тогда?
Факты сопоставляются сами собой. Военная база, генетические эксперименты, оборотни. Можно ли сделать вервольфа более опасным, чем он был до этого? Можно. Еще более нестабильным, озлобленным, нечеловечным? Несомненно. Для этого необязательно менять структуру ДНК, иногда хватает всего лишь поля без начала и конца, и шепнуть на ухо: «Ты волк, и ты свободен».
Я не знал, чего мне ждать, но знал, на что надеяться. Что Шерлок не поедет: кролик, собака – что за зоопарк, развлекайся сам, Джон, и не забывай выходить в скайп и отчитываться передо мной. Вместо этого – Шерлок за рулем, миля за милей впитывает в себя дорогу, Джон рядом, я между ними, а от меня к Дартмуру тянется нитью плохое предчувствие, которому я не могу не верить.
На базе хотелось метаться, на базе я снова был капитаном, всё слишком знакомо, Джон Уотсон остался в машине, а запах окружал меня повсюду. Будто его обладатель ходил здесь в каждом закутке, но нигде не задерживался. Его невозможно было проследить. Запах сплетался лабиринтами, и мне казалось что он – послание специально для меня. Издевательское. Нарочное. Смотри, волк, я здесь, и я то, чего ты еще никогда не видел.
Мы ушли, Шерлок излучал удовлетворение от своих проделок, а я знал, что наследил достаточно для того, чтобы принять вызов. Потому что два оборотня на одной территории могут быть или парой, или зачатком стаи, или одним оборотнем.


***
Шерлок всё же человек – он считает, что фонаря, уверенности и собственного интеллекта достаточно, чтобы идти ночью по следам таинственной собаки. Он умеет слушать, и ему кажется, что всё в порядке, но он не зверь, он не слышит, как чужое незримое присутствие накрывает овраг. Следы оставлены заранее, но они для меня и говорят: «Я здесь и жду тебя».
Но в конце концов Шерлок и Генри замечают – не могут не заметить, когда утробный рык стекает по стенам оврага. У Генри Найта тут же отнимаются ноги и мозги, его ужас мешает реагировать, он сбивает с курса, а Шерлок выхватывает узким фонарным лучом то черный бок, то пылающий глаз. Шерлока затапливает неверием и страхом, и я впервые вижу, как он боится, как его лицо судорожно меняется в реакции, которой ему не скрыть. Впервые он видит то, чему его прямолинейная логика не может найти оправдания, как будто всем вещам в мире нужно оправдание. Как будто без него они перестанут существовать, глупейший и наивнейший из людей.
А зверю всё равно, кто перед ним. Зверь несет в себе человека, и этот человек знает, что как минимум один из этих людей имеет для меня значение, а двое – совсем не проблема; это дело двух прыжков и дважды сжатых челюстей, для того, чтобы мы остались с ним вдвоем и восстановили баланс, в котором оборотень остается всегда лишь один.
Он смеется надо мной, зная, что я отстаю на шаг, и что у меня нет времени раздеваться, нет времени что-либо решать. Только сумасшедший рывок – скатиться вниз по склону, одновременно становясь собой. Перевоплощение всегда несет в себе столько очищающей боли, что я кричу от радости – наконец-то, долгожданно, противоестественно. И когда я перестаю быть процессом, а становлюсь осознанным действием, он уже передо мной. Теперь внизу нас четверо – двое зрителей и двое соревнующихся.
Генри Найт лежит без чувств, и это лучшее, что он мог сделать. А Шерлок смотрит то на клочья моей одежды, разметавшиеся по ветвям кустов, то на меня, и ужас в его глазах переходит все возможные пределы, он куда больше Шерлока, не помещается в нём, и мне хочется поскорее всё закончить и объяснить ему, что так надо, что мир не рухнул, просто сместилась ось, векторы указывают в другую сторону, и не всё, далеко не всё можно объяснить словами.
И это куда сложнее, чем два прыжка и судорожно сжатые челюсти, когда перед тобой стоит твоё подобие, помноженное на тщательно вживленное безумие.
Когда безумен человек, который сидит в волке, оборотню уже не на что надеяться.
Зато теперь я знаю, чем занимаются лаборатории Баскервиля. Они спускают волков с цепи, ведь собака – это тот же волк, который научился слишком хорошо притворяться.


***
Под животом, головой, подо мной – холодная ночная земля, своя и чужая кровь, я лежу в ней, смешав себя и мертвого уже пса, и так больно, что непонятно, кто из нас жив, а кого поглотит туман. Я даже не знаю, кто я – волк или, может, Джон? Глаза видят только обнажившуюся кость и рваную рану на черном собачьем теле. Он даже не перевоплотился после смерти, и это означает, что ученые научились-таки выворачивать нас наизнанку и превращать в зверей, которые время от времени оборачиваются людьми.
Мне больно дышать, больно шевелиться, я вздрагиваю, закрываю глаза, слишком много секунд на меня одного, они собрались меня добить, очевидно, своей неторопливостью, и я до сих пор не знаю, кем подохну. Джоном или, может, собой? Хорошо бы Джоном – он… хороший человек. Такой, каким я сам мог бы стать. Он не заслуживает, наверное.
Сквозь шум собственного сердца слышу, как рядом на корточки садится Шерлок. Генри Найта я не слышу – возможно, он до сих пор не пришел в себя. На плечи опускается пальто. Я благодарен – так легче, теплее, спокойнее, но лучше бы Шерлок отдал мне свой страх, который до сих пор сбивает его с толку. Я умею жить с чужим страхом, но не хочу, чтобы им питался мой друг.
Он долго сидит рядом, не говоря ни слова, потом так же молча встает, взваливает на плечо Генри и уходит.
А я остаюсь лежать в кровавых останках, на мне его пальто, и я не знаю, чью наготу он прикрыл – Джона Уотсона или волчью.
Я только знаю, что у Луны еще много времени до утра, и пусть её сейчас нет на небе, но где-то она все-таки есть, и это очень, очень хорошая новость.


***
Когда я прихожу в наш номер под вечер следующего дня, завернутый в слишком большое для меня пальто, под которым больше нет ран, Шерлок сидит в кресле, закрытый на все пуговицы, и смотрит мимо. Я замечаю, что нового он не купил, и думаю: может, это негласное заверение в дружбе?
Шерлок молчит, пока я переодеваюсь в ванной и смываю с себя кровь и землю, молчит, когда я сажусь перед ним в другое кресло, молчит, когда я мысленно перебираю возможные оправдания.
Молчит и не смотрит, я только слышу, как одна за другой наглухо захлопываются коробочки в нём. Шерлок Холмс в Шерлоке Холмсе. И я не знаю, чем заполнить паузу между нами.
Но, в конце концов, говорю:
- Джон Уотсон – это тоже я.
Он встает и уходит.
А я остаюсь сидеть, у меня в руках окровавленное пальто, подлокотнике кресла Шерлока – стакан из-под виски, и я совершенно не знаю, что делать.
Домой мы возвращаемся отдельно – я, Шерлок и волк.


***
На глаза ему я стараюсь попадаться как можно меньше – ухожу до рассвета, прихожу заполночь, идеальный сосед. Расстояние между нами насчитывает уже сотни миль, но я не собираюсь съезжать, потому что действительно: второго Шерлока Холмса никто так и не придумал, а я не собираюсь превращаться в одинокое отражение собственных волчат. Всё как в первый день, с одной только разницей – теперь он смотрит. Каждый раз, когда видит, смотрит так, словно вытряхивает изо всех шкур. Мимо Джона Уотсона, мимо волка. На меня. Теперь в его глазах режим страха переключился на режим отвращения, и он старается не притрагиваться к вещам, которые трогал я.
Ликантропия – не вирус, говорю я ему. И не передается воздушно-капельным путем. Он демонстративно отворачивается, а я по-прежнему не понимаю, почему он не попросил меня убраться подальше, не посадил в клетку и не рассказал Майкрофту. Он считает, что я не опасен? Он считает, что я слишком опасен?
К чему этот бойкот, я не уравнение, которое можно перечеркнуть отрицанием.
Я стараюсь не показываться ему на глаза, больше не исполняю этюдов, учусь наконец-то оставлять следы, по которым он сможет выучить меня заново, если захочет, и ничему не удивляюсь.
Ничему, кроме сообщения, которое приходит мне в полвторого ночи, в полнолуние.
«Спускайся, поговорим. ШХ».


***
«Как?» - спрашивает он меня, и я рассказываю. Долго и сбивчиво, потому что не знаю, с чего начать, у меня еще никто никогда не спрашивал. Он наконец-то слушает, и смотрит – то на Джона, то на меня, и я вижу, как что-то в нём сдвинулось. Что-то очень важное, пропала появившаяся было пустота, и теперь в нём как прежде нет фальшивых нот.
Я не знаю, как рассказать так, чтобы он понял, что мы с псом – разные. Что я человек, внутри которого волк, а не наоборот. Я так надеюсь на Джона Уотсона – он слишком хороший человек, чтобы быть опасным, и Шерлок, кажется, верит Джону, но обращается ко мне.
- Перевоплотись, - просит он меня. – Я хочу видеть.
- Меня? – спрашиваю.
- Да, - говорит он. – Тебя.
И я не могу устоять, я по-прежнему не знаю, с чего начинать, меня никто никогда не просил.
Я становлюсь собой, пытаясь быть аккуратным – в квартире слишком мало места и слишком много напряжения.
Шерлок смотрит, и теперь в его взгляде одно лишь незамутненное отторжением любопытство. Он подходит, медленно, шаг за шагом, мили между нами превращаются из сотен в десятки, затем сразу в дюймы, потом любое расстояние исчезает, и он кладет руку мне на голову.
Я поднимаю на него глаза.
- Ты – Джон Уотсон, - утверждает он.
Я хочу ответить, но не могу, вервольфам недоступны слова, но позволены действия, и я ложусь у его ног, и это единственно возможная для нас форма выражения признательности.
Но если бы я мог говорить, я бы сказал, а он понял:
- Нет. Но Джон Уотсон – это тоже я.


Подписаться на фанфик
Перед тем как подписаться на фанфик, пожалуйста, убедитесь, что в Вашем Профиле записан правильный e-mail, иначе уведомления о новых главах Вам не придут!

Оставить отзыв:
Для того, чтобы оставить отзыв, вы должны быть зарегистрированы в Архиве.
Авторизироваться или зарегистрироваться в Архиве.




Top.Mail.Ru

2003-2024 © hogwartsnet.ru