Я жду тебя

Я жду тебя

Я потеряна,
И потому жестока.
Но я стала бы любовью и нежностью,
Если бы у меня был ты
(с) Garbage, "Milk"


Джинни в раздражении скомкала и выбросила в огнеупорное мусорное ведро очередную неграмотную записку. Розовый клочок бумаги целиком и полностью был перепачкан неровными сердечками, поверх которых красовалось признание в любви. Джинни обожала своего жениха и легко могла понять, почему с каждым днем у него становится все больше поклонниц. После победы над Вольдемортом Гарри в одночасье стал и лидером нации, и объектом воздыхания женской половины магической Англии. Если даже младенцы не засыпали без истории о Мальчике-Который-Выжил, а маразматичные старушки все, как одна, твердо верили, что Гарри – их потерянный внук, что можно было ждать от молодых одиноких ведьмочек?


Джинни устало вздохнула и привычно пробормотала: «Инсендио», сжигая гору принесенной совами макулатуры. Чьи-то наивные признания и трогательные клятвы тонули в пламени, так и не найдя своего адресата. Переехав к Гарри, первые месяцы Джинни еще пробовала сортировать письма и отвечать от имени своего жениха на наиболее трогательные, но вскоре прекратила это бессмысленное занятие. Записки шли одна за другой, и среди них попадалось все больше тех, в которых одинокие ожесточенные колдуньи всерьез планировали стать «миссис Поттер». Джинни старалась держаться, но каждое из подобных писем причиняло ей нестерпимую боль. Два года назад она могла, до крови царапая ногтями ладони, терпеть Круцио, не проронив и слезы. Но эти письма… О, они мучили ее сильнее! Всякий раз, когда Гарри уходил на ночное дежурство, Джинни, свернувшись калачиком, без сна лежала на двуспальной кровати и размышляла, почему они до сих пор вместе. Она не так красива, как девушки на обложках модных журналов. Не так обаятельна, как Флёр. Не так умна, как Гермиона. Пожалуй, она могла бы дать им фору в том, что касалось квиддича, но любовь не измеряется забитыми квоффлами.


Поэтому, когда в одном из писем, адресованных ей, Джинни обнаружила чесоточный порошок, она была рада. Конечно, руки еще с неделю были красными и ужасно зудели, но зато теперь можно было не объяснять свои страхи Гарри. Джинни не хотела усложнять их и без того запутанные отношения.
Гарри же письма не читал никогда, стесняясь такого внимания к своей персоне. Он терпел, когда незнакомые люди сворачивали со своего пути, чтобы пожать ему руку; смущался, когда к нему подходили седые волшебники и едва не целовали край мантии; притворялся глухим, слыша за своей спиной сбивчивый шепот: «Это же сам Гарри Поттер!» Отвечать еще и на письма поклонниц было выше его сил.


Джинни намазала хлеб толстым слоем шоколадной пасты, достала из холодильника бутылку сливочного пива и пробормотала: «Прости, ма, но индейка, фаршированная полинезийскими перцами, подождет до лучших времен». Гарри был на ночном дежурстве, а готовить для себя одной Джинни не любила.
От заклинания пробка отлетела в ведро, и в пузатый стакан полилась золотистая жидкость. Джинни, хмыкнув, с грустью посмотрела на приукрашенное изображение своего жениха, приклеенное на коричневое стекло бутылки, и поставила ее на стол.


Часы на стене пробили семь вечера, и почти одновременно в окно постучала пестрая почтовая сова.


«Надо купить еще печенья», - отметила Джинни, открывая окно. Письмо, привязанное к лапе совы, было легким, почти невесомым. Джинни бросила его на стол и вернулась к оставленному бутерброду с шоколадной пастой и пиву. Белый стандартный конверт с размытым почтовым штемпелем, попав под снег, был влажным, и Джинни отстраненно подумала, что, вероятно, теперь ни строчки из написанного не разобрать. «Акцио, письмо», - пробормотала она, вновь отставив в сторону свой калорийный ужин.


Взрезав кухонным ножом край конверта, Джинни вытащила колдографию и, нахмурившись, поднесла ее к глазам. Анорексично худая длинноногая брюнетка с лицом, в которое от всей души хотелось послать бладжер, улыбалась, стоя в вечернем платье рядом с Гарри. Сердце Джинни застучало сильнее. Выругавшись так, как даже ее братья посчитали бы зазорным, Джинни взяла черный маркер и подрисовала незнакомке уродливые прыщи и фурункулы по всему лицу, не забыв красочно изобразить и торчащие из головы громоздкие щупальца. Удовлетворившись, она выбросила колдографию в ведро, где та тут же стала плавиться по краям.


Дожевав бутерброд и собрав крошки, Джинни помыла нож, стакан из-под пива и убрала начатую бутылку в холодильник. Метель не прекращалась. Джинни разожгла камин и свернулась калачиком на диване напротив, подложив согнутую руку под голову. Пламя в камине успокаивало, и, бездумно глядя в него, Джинни вспоминала о своей первой ссоре с Гарри, о ключах, брошенных на пол, об оскорблениях, которые они оба безжалостно наносили друг другу те недолгие месяцы совместной жизни.



Она уже не помнила, что стало критической точкой. Она не помнила, почему ушла, и не смогла припомнить, почему ключи от квартиры Гарри все же оказались в ее кармане. Джинни знала только, что все могло быть иначе, если бы не чертова уизлевская гордость, которой в ней было слишком много. Попросить Гермиону передать Гарри, что она просит прощения, - это труднее, чем сказать напрямую. А сказать напрямую - равносильно признать себя истеричной виновницей разрыва. Джинни не считала себя виновной. Это не ее вина, что расписание дежурств Гарри и ее тренировок не совпадает. Не ее вина, что они мало времени проводят вместе. И, конечно, нельзя обвинять только ее в том, что они стали меньше доверять друг другу. Виноваты оба, так с какой стати должен извиняться только один?


Джинни чувствовала, что сон смыкает веки, но боялась пропустить тот час, когда надо будет уходить. Гарри вернется на рассвете, и они не должны встретиться. Джинни убирала в его квартире, сортировала письма, сжигая те, ответ на которые считала пустой тратой времени. Благодаря ей, в холодильнике всегда была еда, а у многочисленных сов – печенье. Джинни старалась не думать о том, что ее незаметные визиты могут создать у Гарри иллюзию того, что она раскаивается.

***

Когда Гарри, вернувшись под утро, захлопнул за собой дверь и стал стряхивать с одежды снег, он уже знал, что Джинни вновь заходила. В квартире пахло ее духами, а в мусорном ведре было полно пепла. Гарри, не разуваясь, сел на диван, сжав голову руками. Дрова в камине едва тлели. Поведение Джинни сводило Гарри с ума. Он не мог понять ни ее, ни действий, которые она от него ждет. В их последнюю встречу Джинни сказала, что их отношения зашли в тупик, и бросила ключи на пол. Гарри стоило больших усилий положить ключи ей в карман так, чтобы она не заметила. Он думал, что этим даст ей знать, что из тупика можно найти выход. Можно попытаться все исправить, если не уходить вот так: хлопая дверьми и хлюпая босоножками по грязным лужам. Гарри не знал, как сказать Джинни, что он сожалеет и что по-прежнему ее любит. Он ждал, что однажды она сама появится на пороге их квартиры, и все будет, как раньше.


Гарри прошел на кухню и открыл холодильник. Упаковка лазаньи сиротливо жалась в углу, наполовину скрытая картонным пакетом молока. Незавидный завтрак, нужный лишь для того, чтобы не урчало в животе. На одной из полок Гарри заметил открытое сливочное пиво и позавидовал колдографии на этикетке, которая, в отличие от него самого, сегодня ночью имела шанс видеть Джинни.


Чертыхнувшись, Гарри постарался выбросить из головы мрачные мысли и потянул руку к лазанье. Пакет молока предсказуемо упал и открылся, его содержимое потекло по кухонному полу. Невесело усмехнувшись и подумав обо всех эпитетах, которыми бы его наградила Джинни, Гарри пробормотал «Экскуро» и сел на корточки, чтобы поднять испорченную упаковку. Его протянутая рука замерла в миллиметрах от картонки, на оборотной стороне которой была неровная надпись, сделанная черным маркером:

«Я жду тебя».