Глава 1Erst wird es heiss
Dann kalt
Am Ende tut es weh
1914
Венеция пахнет гнилью, протухшей водой, слитыми в каналы отходами. От неё несёт трупным запахом, что неудивительно: безымянных тел, окончивших свой бренный путь на дне Гранд-канала, великое множество. Венеция разлагается, наверное, поэтому и неудивительно, что аристократические круги Европы любят бывать в городе Святого Марка. В насквозь прогнившем городе с былой славой и честью они видят родственную душу.
Фрау Эдельштайн нисколько не аристократка – дочь мелких буржуа, вдова крупного – большие деньги, видное положение и большие надежды. Фрау Эдельштайн носит бриллианты, шелка и меха, восхищается оперой и искусством времён Ренессанса. Вкус и интеллект у фрау Эдельштайн отсутствуют напрочь, она компенсирует их богатством, влиянием и собственным сыном.
Родериху семнадцать, и своим буржуазным происхождением он вполне доволен, впрочем, не настолько, чтобы противиться матери. Вместо того чтобы вникать в финансовые дела, он учится музыке и пишет картины – бизнес для буржуазии, искусство для аристократии. Он не женится на дочери чешского металлопромышленника, а заключает помолвку с венгерской аристократкой. Хедервари бедны, но Эржебет наследница графского титула, а фрау Эдельштайн не может упустить возможность породниться со знатным семейством. Каждое лето Родерих сопровождает мать в Венецию. По мнению фрау Эдельштайн тамошний климат способствует появлению аристократической бледности и меланхолии, по мнению самого Родериха – раннему проявлению туберкулёза, болезни не менее мерзкой, чем аристократической. Родерих ненавидит Венецию, Хедервари и аристократическое воспитание, но старшим принято не перечить, и он ненавидит молча.
Июнь выдаётся душным и жарким, палящий зной ощущается даже в Венеции – мутно-зелёная вода стоит, и трупный запах ползёт по всему городу. Фрау Эдельштайн и Хедервари, словно не чувствуя ни общей напряжённости, ни гнили в воздухе, едут кататься в гондоле – ленивое развлечение из жизни высшего света им по вкусу. Родерих запирается в номере гостиницы, наглухо закрыв окна и стараясь не думать о том, что с прогулки Эржебет вернётся с вплетённой в волосы водяной лилией. Романтическая натура венгерки требует подобного, ей нравится чувствовать себя героиней трагедии, вздыхать под луной подобно Джульетте и многозначительно молчать в роли Офелии. Со своей стороны Родерих предпочёл бы видеть невесту Дездемоной – слишком велико желание её придушить.
Родерих скучает за роялем, бездумно двигая пальцами по чёрно-белым клавишам. Музыка ему, пожалуй, даже нравится, по крайней мере, она – отличный способ отвлечься от окружающей безысходности и тоски, от ежедневной рутины, от вечерних променадов под ручку с Эржебет вдоль набережной Гранд-канала, от приевшегося, повседневного, и оттого, глубоко тошнотворного. «Хоть бы что-нибудь произошло», - вертится в голове Родериха. Ему даже всё равно, что именно – перевернётся ли гондола, или грязная протухшая вода затопит Венецию целиком, так что над водной гладью одиноко будет возвышаться шпиль собора Святого Марка.
- Я здесь приберусь? – раздаётся от двери.
Родерих кивает, не отрываясь от клавиш: от музыки его всё равно ничто не отвлечёт, а порядок в номере навести необходимо.
- Красиво играешь, - слышится слева, и Родерих поворачивает голову в направлении звука, - я люблю музыку, она красивая. Меня Фели зовут.
У Фели открытая и обворожительная улыбка, глаза в пол-лица и тёмно-рыжие волосы до плеч. Родерих невольно вспоминает, что Эржебет мечтает о короткой стрижке, и убеждается, что ей нисколько не пойдёт, она и вполовину не будет настолько очаровательной.
- Родерих, - у него перехватывает дыхание, и говорить выходит с трудом. Эржебет от музыки кривилась и зевала, когда он играл для неё, Эржебет улыбалась натянуто и искусственно, Эржебет всегда была далека и слишком увлечена собой. – Хочешь поиграть?
Фели смеётся:
- Я не умею играть, только петь.
И тут же поёт. Голос у неё не такой высокий и пронзительный, как у Хедервари, он глубже, чувственнее. Родерих пытается подобрать мелодию чтобы аккомпанировать, «Фели – это, наверное, Фелисити, счастливая», он и сам совершенно счастлив.
***
Днём он совсем перестаёт выходить из номера, пока мать и семейство Хедервари наслаждаются прогулками по городу, Родерих учит Фели играть на рояле. Длинные и тонкие пальцы Фели словно созданы для чёрно-белых клавиш, а голос – для романтических арий. Родерих больше не ненавидит Венецию, вонь, нищета и трупы утопленников отходят на второй план, Венеция – родной город Фели, такой же живой, непосредственный и открытый. Родерих твёрдо уверен, что вернётся в сюда следующим летом, а лучше даже зимой, что он не женится на Эржебет, что аристократия и буржуазия одинаково чужды ему, что он станет музыкантом, снимет мансарду с видом на Гранд-канал, а Фели будет рядом и будет петь для него.
Родериху семнадцать, он полон романтики и влюблён, ему нет дела ни до фрау Эдельштайн, ни до Хедервари, ни до всего мира. Его мир в номере гостиницы, с музыкой, песнями Фели, акварельными портретами открытого улыбчивого лица и учащённым сердцебиением.
Его мир рушится в одночасье.
- Мы едем домой, - говорит фрау Эдельштайн, и Хедервари, все трое, согласно кивают.
Родерих изучает отброшенную матерью газету: наследник престола убит в Сараево, Австро-Венгрия готовится к войне, Италия объявила о нейтралитете, и оставаться здесь, по меньшей мере, глубоко непатриотично. Родерих молчит: ему нет дела до политики, до убитого Франца Фердинанда, до войны, до позиции Италии, он думает о Фели, об уроках музыки, о том, что теперь, когда ему уже совершенно не нужно, старые мечты исполнились – что-то случилось. Он понимает, что спорить бессмысленно и глупо, что уехать придётся всё равно.
День спустя он смотрит из окна экипажа на гостиницу, которую покидает. Фели машет белым платочком, и он чуть улыбается.
- Я вернусь, - шепчет Родерих, - совсем скоро обязательно вернусь. Ну какая, к чёрту, война?
1919
Сен-Жермен холодный, чужой и враждебный. Сен-Жермен – воплощение интриг и позора. В Сен-Жерменском дворце когда-то давно травили и закалывали политических оппонентов, католики подписывали мир с гугенотами, а теперь австрийская делегация принимает условия мирного договора, который не сулит молодой республике ничего хорошего.
Родериху двадцать два, и полгода назад он развёлся с женой. Лоскутная Империя затрещала по швам и распалась, фрау Эдельштайн слегла с сердечным приступом и покинула мир вслед за Австро-Венгрией, Эржебет, загоревшись революционными идеями, отправилась на родину, в Будапешт, а Родерих даже не думал удерживать её и сохранять брак, ненужный никому из них. Теперь его бывшая жена мечется между монархической и республиканской партиями, борется за права женщин и коротко стрижёт волосы, а Родерих думает, что по окончании переговоров отправится в Венецию и, наконец, начнёт жить так, как считает нужным.
В Сен-Жермен он попадает случайно, в качестве помощника переводчика – война окончательно разорила людей и гораздо богаче, но образование у Родериха блестящее, рекомендации самые лучшие, а после революции в Министерстве иностранных дел множество свободных вакансий.
Часами он сидит на совещаниях, обрабатывает бумаги и вертится в дипломатических кругах. Он по-прежнему совершенно далёк от политики, и на вопросы о будущем Австрийской Республики предпочитает не отвечать – его дело перевод, с итальянского на немецкий и обратно, аккуратно, точно и ясно, без недосказанности и двусмысленности. Исполнительному и старательному молодому человеку прочат блестящую карьеру, в его молчании видят скрытый смысл, а сам Родерих мечтает об одном: получить обещанный гонорар и никогда больше не связываться с государственными делами.
Когда Родерих отрывает уставшие глаза от бумаг, он смотрит на лица: напряжённые австрийские и торжествующие союзников. Не то чтобы он очень любил людей и был ими заинтересован, но после бесконечных чёрно-белых строчек нужно хоть что-то новое.
В толпе присутствующих он случайно натыкается взглядом на огромные карие глаза и теряет покой. На следующий день он сразу и безошибочно находит их вновь и внимательно рассматривает обладателя - среднего роста худой и растрёпанный юноша со значком итальянской прессы смотрит на Родериха в ответ. Если бы у Фели был брат-близнец он выглядел бы именно так, волосы у него того же тёмно-рыжего цвета, улыбка такая же открытая, и широко распахнутые глаза с тем же любопытством и теплом смотрят на окружающих.
Родерих до крови прикусывает губу, а вечером позорно напивается с двух стаканов вина. Ночью ему снится Венеция, старый рояль и Фели перед распахнутым настежь окном. За окном видны мутно-зелёные воды Гранд-канала и перевернувшаяся гондола.
Ближе к утру он переворачивает подушку и сквозь сон замечает, что она мокрая и солёная. На лица Родерих больше не смотрит, а от прессы, особенно итальянской, старается держаться ещё дальше. Теперь он точно знает, что после переговоров вернётся в Вену и никуда оттуда не уедет. Никогда. Ни за что.
1934
Вена – город-праздник, город-ликование, город-роскошь и город-торжество. Вена похожа на огромный торт, венчающий радостное событие. Вена живёт днём и ночью, зимой и летом. Вена не стоит на месте, там вечно что-то происходит, меняется и возвращается к истокам. Вена – центр мира, для любого австрийца.
Родериху тридцать семь, он по-прежнему одинок, но со своими политическими взглядами уже определился. Родерих – консерватор и хранитель исконных ценностей. Родерих – противник объединения с Германией, добрый католик и личный секретарь канцлера Дольфуса.
Теперь он разбирается в политике лучше, чем в чём бы то ни было, и почти уверен, что нашёл своё призвание. Книги по искусству и ноты пылятся на дальних полках, а их место занимают трактаты по экономике и социологии. Родерих отдаётся работе полностью и безгранично, как когда-то отдавался музыке и любви.
Эржебет присылает бывшему мужу приглашение на свадьбу, и Родерих внимательно изучает вложенную в конверт гладкую белую бумагу. Эржебет пишет, что у судьбы свои причуды, что ещё в далёком 1914 году её нынешний жених оказывал ей знаки внимания, но денег у него не водилось, и старшие Хедервари сочли молодого пруссака без гроша за душой неподходящей партией. Теперь жених Эржебет богат и пользуется авторитетом в партийных кругах Третьего Рейха. Эржебет пишет, что ждёт бывшего мужа на празднике, пусть они не смогли стать хорошими супругами, но остались добрыми друзьями. Родерих отвечает, что как добрый друг не рекомендует ей связываться с подобной личностью. НСДАП – организация с тёмным прошлым и настоящим, представляющая угрозу цивилизованному миру, в целом, и Австрийской Республике, в частности. Эржебет присылает гневный ответ, что Австрийская Республика волнует её в последнюю очередь, а Родерих пусть помолчит со своими советами, и если он до сих пор страдает от своего давнего венецианского увлечения, то не её в этом вина, что пусть лучше Родерих устроит свою жизнь, а не мешает чужой. Послание венгерки отправляется в мусорную корзину.
Личные чувства не должны мешать работе, но Родерих всё равно злится, разбирая оставшиеся бумаги. Приглашение на вечер в посольство Италии, подписанное неким Ф.Варгасом, попадается ему на глазу почти сразу, и он с трудом сдерживается, чтобы не отправить официальный документ в мусор. Эржебет сумела задеть его за больное, вскрыть старые раны и щедро посыпать их солью. Родерих понимает, что не вынесет несколько часов среди итальянцев, их открытых улыбок и громких голосов, что, даже если Ф.Варгас окажется стареющим и обрюзгшим типом, он всё равно, так или иначе, словом ли, жестом, напомнит ему давно забытое жаркое и душное лето 1914, оказавшиеся самым счастливом из тех, что были. Родерих ссылается на собственную занятость, рассыпается в извинениях, и в посольство австрийская делегация направляется без него.
***
- Я не буду это подписывать, - федеральный канцлер Австрии Энгельберт Дольфус смотрит в ярко-голубые глаза путчиста. Несмотря на то, что нацист выше его на две головы Родериху кажется, что Дольфус смотрит сверху вниз. – Я не подпишу. Австрия останется австрийской. Независимой и свободной.
- Да неужели? – ухмыляется немец. – Конечно, подпишете, прямо сейчас подпишете документ о передаче власти в наши руки.
- Мне кажется, мы повторяемся, я вполне ясно дал понять, что этот документ не будет подписан, - Дольфус поворачивается к собеседнику спиной и направляется к выходу.
В руке путчиста мелькает оружие, он нажимает курок почти не глядя, и федеральный канцлер медленно оседает на пол.
Рядом с телом они оказываются одновременно, растерянный и потерявший всякую осторожность Родерих Эдельштайн и голубоглазый дьявол.
- Живой, - удовлетворённо произносит немец, - живой и в сознании.
На Родериха он даже не смотрит, ловко вкладывая в правую руку Дольфуса ручку и протягивая бумагу:
- Подпишите.
Канцлер прикрывает глаза и изо всех сил старается что-то произнести, судя по движению губ очередное «нет».
- Подпишите, герр Дольфус, и мы даже вызовем вам врача. Вас ещё можно спасти, подпишите.
Ранение в горло не позволяет говорить, и канцлер безмолвствует, Родерих зажимает рану рукой, горячая ярко-красная кровь течёт сквозь пальцы, с каждой секундой сильнее и сильнее.
- Нет, - невероятно, чего ему стоит одно слово, но канцлер даже повторяет, - нет.
Кровь течёт по руке вниз, ткань рубашки прилипает к коже, Родерих прижимает ладонь к горлу ещё сильнее, лишь бы хоть как-то удержать вытекающую по капле жизнь канцлера.
- Подписывай, - холодный металл упирается в висок Эдельштайна, - подписывай, если хочешь жить. Подделай подпись, тебе же не впервой, секретарь. Подпиши, сохрани жизнь.
Родерих не подделывал подписей никогда, но подписал бы, не будь заняты руки, он не может взять в руки ручку, его руки держат жизнь федерального канцлера Австрии, он спасает жизнь Дольфуса. Дольфус занят ещё больше – он спасает Австрию.
- Подпись! – металл чуть не вдавливается в кожу, Родериха бросает в дрожь от страха и холода.
Кто-то ломает дверь снаружи, внезапно становится тепло. Кровь всё ещё течёт по рукам Эдельштайна, но железо больше не давит. Кровь течёт ровно, а не толчками, и тело, как будто, становится легче. Родерих слышит голоса, но не разбирает слов.
- Варгас. Дипломатическое представительство Италии.
Родерих слышит шелест бумаг. Родерих слышит удаляющиеся тяжёлые шаги. Родерих чувствует сильные руки на плечах. Родерих не чувствует дыхания канцлера.
- Благослови Господь Италию, - говорит кто-то.
- Живы? – спрашивает Курт Шушниг. – Очень хорошо, герр Эдельштайн, такие люди как вы нужны Австрии.
Австрийские войска заполняют здание, медики уносят тело федерального канцлера, представитель Италии, стоя у двери, аккуратно складывает ноту протеста в папку с документами, Родерих Эдельштайн с трудом встаёт на ноги, перехватывает взгляд итальянца и цепляется за плечо ближайшего к нему человека. Будущий глава Австрии, Курт фон Шушниг, вытирает кровь с шеи и плеч, Родерих забывает, как дышать.
1938
Берхтесгаден навевает тоску. По несбывшимся мечтам, невоплощённым идеям, по далёкому миру прошлого, которого не вернуть. От имени фюрера, партии и немецкого народа Берхтесгаден одним своим существованием и видом кричит: «Этот мир – наш!»
Родериху сорок один, он поправляет воротник пальто и прячет руки глубже в карманы – в горах в феврале холодно. Пронизывающий ветер забирается под ткань, развевает полы пальто, и заставляет трястись от холода. В помещении тепло, но руки продолжают дрожать мелкой дрожью, от страха, ощущения собственной никчёмности и беззащитности. Родерих Эдельштайн – узник в замке над пропастью.
Третий час он сидит в приёмной на стуле, у него затекает всё тело, и даже голову повернуть становится невыносимо тяжело. Третий час за закрытой дверью говорит германский фюрер, его громкий надрывающийся голос отлично слышен, слов Шушнига не разобрать, но Родерих уверен, что, как и его предшественник, австрийский канцлер только повторяет тихое и твёрдое «нет». Третий час Родерих смотрит в ярко-голубые глаза убийцы Дольфуса. Немец сидит напротив, вытянув ноги, изучает Родериха, придирчиво разглядывая. Они отлично друг друга помнят.
- Людвиг, - представляется немец, - нам всё равно работать вместе, пора прекращать взаимную антипатию.
- Искренне надеюсь, что мы видимся в последний раз, - цедит сквозь зубы Родерих, - мне не нравятся ваши методы.
- Вы мне тоже не особенно симпатичны, - усмехается немец, - что поделать, если за вас активно просят.
- Плебисцит! – раздаётся из-за двери, и на пороге появляется австрийский канцлер, отбрасывает со лба прядь волос и направляется к выходу. Родерих разминает затекшие конечности и идёт следом.
- Значит, - кричит ему в спину немец, - я передам милейшей фрау Байльшмидт, прелестной Эржебет, что её усилия напрасны?
Людвиг смеётся, голубые глаза блестят.
- Как желаете, - Родерих оборачивается у самой двери, - фрау Байльшмидт волнует меня в последнюю очередь. Я служу Австрии.
***
Австрийские флаги сняты, зато символы Третьего Рейха повсюду, с каждого здания смотрят красно-белые знамёна с чёрной свастикой. Австрия сдалась без боя, Вена приветствует победителей, Шушниг арестован, а Родерих ждёт объявления своей участи.
- Расстрелять, - проходя мимо, заявляет голубоглазый дьявол, убийца Дольфуса, человек из Берхтесгадена, новый австрийский канцлер.
Родерих не поднимает глаз. В этот раз надеяться не на что, помощь не придёт, итальянцы всецело поддержали политику Рейха, его не спасут. Спасать его некому и незачем.
- И в честь дружбы наших народов, добрых отношений фюрера и дуче и, разумеется, наших с вами, - Родерих пропускает начало фразы, но ясно слышит окончание, - прошу вас об отмене высшей меры наказания.
- У вас есть какие-то аргументы, герр Варгас, считаете, что он может быть полезен?
Родерих поднимает глаза. Рыжеволосый итальянский посол улыбается новому главе Австрии:
- Нет, конечно. Просто добрый жест по отношению ко мне, вашему другу и союзнику. Видите ли, с герром Эдельштайном у меня связаны весьма приятные воспоминания: молодость, моя любимая родная Венеция, ещё до войны… Терять их было бы весьма неприятно, - и не удерживается, подмигивает Родериху, весёлыми карими глазами, тёплыми и солнечными.
- Как желаете, герр Варгас, - немец пожимает плечами и куда-то в сторону добавляет про сколько-то лет.
Итальянец расплывается в улыбке, доброжелательной и открытой, демонстрирующей ровные белые зубы:
- И пожалуйста, в конце концов, мы друзья и союзники, вы вполне можете звать меня по имени. Феличиано.
Мир рушится, заваливая Родериха осколками воспоминаний, чувств и мыслей. Он, пожалуй, готов на смертную казнь, но впереди его ждёт жизнь, длинная и однообразная, без смысла и без покоя.
Дорога в Дахау будет долгой.
