Fake

FAKE

She looks like the real thing
She tastes like the real thing
My fake plastic love
But I can't help the feeling
I could blow through the ceiling
If I just turn and run
And it wears me out.
Fake Plastic Trees (Radiohead)


Итак, если свет, который в тебе, тьма, то какова же тьма?
Евангелие от Матфея, 6.23


Вы вряд ли можете себе представить, каково это — ожидать смерть. Когда есть всего крохотный шанс снова вернуться когда-нибудь домой, увидеть знакомых и родных. Но ты хватаешься за эту возможность зубами, всем своим естеством пытаясь удержаться на поверхности; и в такие моменты способен идти по головам, даже не замечая этого, если надо — покалечить, если требуется — убить. А теперь только вообразите, что этот момент длится даже не часы или дни, а недели. Это выматывает и ломает не хуже любых пыток. И, будь ты хоть трижды прославленный герой и благородная душа, жить-то хочется.

Моя битва за выживание начинается в тот момент, когда я слышу своё имя — «Пит Мелларк!» — из уст Эффи Тринкет на Жатве перед семьдесят четвёртыми Голодными Играми.


***

Солнце светит прямо в глаза, и мне приходится несколько секунд быстро моргать, чтобы восстановить зрение.

— Леди и джентльмены, семьдесят четвертые Голодные игры объявляются открытыми! — шепчу я, вторя словам Клавдия Темплсмита.

Я быстро осматриваю остальных трибутов, выцепляя Китнисс. Мне интересно, она побежит к лесу, как нас учил Хеймитч, или же ослушается и ринется в ожидаемое кровавое побоище в надежде добыть для себя что-то полезное? Расстояние между нами довольно большое, но я замечаю, что она не сводит глаз с Рога Изобилия, видимо отыскав там нечто нужное. Ещё раз осматриваю кучу — в очередной раз понимаю, что туда я точно не полезу — так и есть, прямо напротив Китнисс лежат лук и стрелы. Лежат так вызывающе и маняще, что сомневаться не приходится: они там специально для неё. Я снова перевожу взгляд на Китнисс, пытаясь разгадать, что она предпримет.

— … пять! Четыре! Три… — Слышу я и мгновенно выныриваю из своих мыслей.

Надо же! Целую минуту разглядывал Китнисс — соперницу! — вместо того, чтобы найти себе что-то полезное на поле, за что не придётся драться. Я качаю головой, окончательно избавляясь от раздумий о Китнисс, и в это же мгновение слышу гонг.

Меньше, чем через пять секунд я слышу первый крик. Он впивается в меня, как каракатица. До этой минуты я слышал, как кричат умирающие лишь по телевизору, но никогда не мог и представить, что это настолько невыносимо. Я пытаюсь не думать об этом, но, мне кажется, проходит всего несколько мгновений, как вся поляна вокруг Рога изобилия наполняется стонами, мольбами о пощаде и визгами. Единственное, что я знаю точно — я хочу жить, хочу так сильно, как никогда прежде. Схватив первый попавшийся рюкзак, я мчусь в лес, с отчаянием понимая, что любой метко пущенный мне в спину нож отправит меня на тот свет.

Удача явно не на моей стороне. Не добежав пары футов до кромки деревьев, я чувствую острую боль в ноге. Не удержавшись, падаю. Резко поворачиваюсь, готовый отразить последующие возможные удары, но рядом никого не вижу. Видимо, нож в меня метнули по инерции, и добивать не планировали. По крайней мере, пока. Не поднимаясь, я быстро ползу в кусты, где хочу немного отсидеться и посмотреть, чем закончится бойня у Рога Изобилия. Заодно придумаю, как мне присоединиться к профи, не вызывая при этом подозрений у спонсоров. Осматриваю ногу и облегчённо выдыхаю: нож лишь немного задел плоть. Но я не могу отрицать, что даже такая лёгкая рана может достаточно сильно осложнить мне последующие дни.



В первый раз в школу меня ведёт отец. Я рад, что теперь у меня будет убедительная причина часто отсутствовать в пекарне по нескольку часов подряд.

На маленьком внутреннем дворе несколько десятков новичков с родителями, и я внимательно оглядываю своих будущих одноклассников. Вся толпа разделена на две части, и я, не понимая почему, тяну отца за рукав и спрашиваю.

— Эти люди из Шлака и, к сожалению, так повелось, что они всегда стоят отдельно. Почти всегда, — поправляет себя папа. Наверное, он имеет ввиду Жатву, когда все жители Дистрикта стоят вместе и чего-то ждут. Я не очень понимаю, что происходит на этой Жатве, но это совсем не радостное мероприятие, уж точно не такое как сегодня.

— И мы не должны с ними общаться? С теми, кто из Шлака?
Отец удивлённо на меня смотрит, но потом улыбается.

— Почему же. Вы можете общаться с теми, с кем захотите. — Он обводит взглядом толпу напротив. — Вон, смотри, видишь девочку в красном платье?

Я пристально обвожу глазами девочек, стоящих на другой стороне двора, и, найдя нужную, киваю. У неё большие серые глаза и две косички, меня удивляет, как высоко она держит голову, будто что-то попросту не даёт ей опустить подбородок.

— Нашёл? Когда-то я хотел жениться на её маме, но она сбежала с шахтёром.

— Почему сбежала?

— Потому что когда он поет, даже птицы замолкают и слушают, — смеётся отец и похлопывает меня по плечу.

Смеха я уже не слышу, в ушах гудит, к голове прилила кровь. Кажется, я впервые понимаю, что такое испытывать к человеку ненависть. Я всегда подозревал, что родители не очень ладят. Мне, как самому младшему, частенько перепадает от матери и за себя, и за двух старших братьев. Но отца я всегда считал опорой, поддержкой. А он оказывается простым… предателем. Я вырываю свою ладонь из его и еле сдерживаю подкатывающие к глазам слёзы.

Мысли путаются, наскакивают одна на другую, но одно я понимаю точно: если отец не любит маму, значит, он не любит меня. Это знание обрушивается на меня удушливой волной, и я делаю единственное возможное — переправляю всю свою злость на девочку в красном платье, хотя даже не знаю её имени.


Девочка-трибут — не помню как её зовут — лежит у почти потухшего костра. Она дышит рвано и тяжело, мне её искренне жаль. Смотрит на меня умоляюще, то ли прося прикончить, то ли оказать ей помощь. Убить человека не так-то просто, особенно если шестнадцать лет до этого момента ты занимался исключительно выпечкой хлеба и рисунками. Я уже жалею, что вызвался на это, но профи мне не доверяют, и если убийство этой девчонки хоть сколько-нибудь мне поможет — это достойная цена. Я подхожу ближе, чувствуя, что ещё немного и нож попросту выскользнет из влажной ладони.

— Ну? — тихий шёпот срывается с её губ вместе с кровью, дорожкой стекающей к подбородку.

Я не понимаю, что она хочет сказать этим своим «ну».
Нож входит в человеческое тело точно так же, как и в любое животное: с еле слышным чавкающим звуком он прорывает все ткани, пока не упирается в какую-то кость. Мне противно, по рукам течёт горячая, липкая кровь, и мне кажется, что я уже никогда не смогу её отмыть. Не думал, что её будет так много, и это далеко не самое приятное открытие в моей жизни. Девочка судорожно хватает ртом воздух, но уже понятно, что она не протянет и нескольких секунд. Наконец, она дёргается в последний раз и застывает. Почему-то сейчас я замечаю, что у неё удивительно красивые глаза такого яркого и чистого голубого цвета, что не верится, будто несколько мгновений назад они были… живыми. Из приоткрытого рта продолжает медленно стекать густая кровь. Я ловлю себя на нелепой мысли, что эта девочка сейчас больше всего похожа на выпотрошенную тряпичную куклу, не больше.
Оказывается, убить человека — не так уж и сложно.



День пасмурный, с мутным серым туманом, клочьями собирающимся у самой земли. То и дело срывается мелкий дождь, отец говорит, что сегодня будет сильная гроза. В пекарне столько работы, что погулять я всё равно не смогу, поэтому приближающийся ливень меня практически не волнует. Мать опять кричит, но я уже привык отключаться в такие моменты, ничего нового я всё равно не услышу. Но в этот раз что-то не так, я понимаю это, когда она в очередной раз выглядывает в окно и, не выдержав, выскакивает на крыльцо.

— Проваливай отсюда! Вечно всякое отребье шляется здесь, надоело! Если прямо сейчас не исчезнешь — позову Миротворцев, уж они-то укажут тебе верную дорогу!
Я мимоходом выглядываю из-за спины матери, особенно не интересуясь, кому перепадает на этот раз. Но замираю, чувствуя, как сердце вдруг сбивается с ритма. В нескольких метрах от нашей двери стоит Китнисс Эвердин, сжавшись под усилившимися струями дождя. Та самая Китнисс Эвердин, из-за которой когда-то я окончательно разочаровался в собственной семье.

С пяти лет всё, что делаю — попытки доказать отцу, что я ничуть не хуже этой девчонки с косичками. Все дети в школе вечно о ней говорят — «а вы знали, что Китнисс охотится с папой?», «Китнисс сегодня отлично выглядит, правда?», «Хотела бы я быть на неё похожей», — Китнисс, Китнисс, Китнисс… как будто больше говорить не о ком! А отец так души не чает в ней и её младшей сестре.

Мать, продолжая что-то вещать, заходит обратно в пекарню и захлопывает дверь. Не выдерживая, выглядываю в окно и вижу, как Китнисс падает под яблоню около нашего сарая. Чувствую острый укол жалости. Быстро отхожу к печи, понимая, что не могу смотреть на Китнисс, когда она такая… несчастная. Не любить сильную личность, соревноваться с ней — это одно, а презирать и ненавидеть голодную девочку, сидящую под нашей яблоней — низко. Отец никогда не простит мне, если я не помогу ей и её семье. Я так сильно погружён в свои мысли, что в себя прихожу, лишь когда мать с размаху бьёт меня по щеке. Скула вспыхивает огнём, и я еле сдерживаю крик.

— Идиот! Этот хлеб теперь никто не купит! Можешь скормить его свиньям, всё равно девать некуда! Ещё раз такое произойдёт — отправлю в шахты! — вопит мать.

Я киваю и, выйдя на улицу, мимоходом замечаю, что отец был прав — льёт, как из ведра. Я отламываю большие ломти хлеба и кидаю в загон к свиньям. Бросаю быстрый взгляд под яблоню, проверяя, не ушла ли Китнисс. Нет. Сжалась в комок под проливным дождём и смотрит на меня. Решение я принимаю быстро, и, оглянувшись на окна — не видит ли мать? — кидаю оставшийся хлеб Китнисс. Сразу же разворачиваюсь и ухожу, не хочу её больше видеть. Никогда.



Когда мы натыкаемся на Китнисс, мне хочется взвыть. Неужели она не могла где-нибудь отсидеться? Лавировать между ней и профи — проблематично, выглядеть при этом убедительно для спонсоров — проблематично вдвойне. Я просто не понимаю, что должен делать. Если Китнисс убьют у меня на глазах… это будет очень неприятно. Во-первых, профи я буду больше не нужен, и они разделаются со мной, не отходя от места. Во-вторых, если каким-то образом я смогу убежать от остальных трибутов, шансов на выживание тоже останется немного: кругом лес, а я из оружия разве что с ножом неплохо управляюсь. Да и помогать мне вряд ли кто из спонсоров станет, на несчастного влюблённого я уже не потяну, один я ничего не стою. Эта мысль гложет меня так сильно, что я чувствую подкатывающий к горлу комок. Вариант убить всех профи во сне я даже не рассматриваю, настолько он невероятный.

— На мой вкус, было жарковато. — Слышу я звонкий голос Китнисс. — Здесь вверху воздух чище. Не хотите подняться?
Неужели она не понимает, что сейчас на кону сразу две жизни: и моя, и её? Почему, чёрт возьми, она не могла оказаться в каком угодно другом месте?

Катон предпринимает неудачную попытку залезть на дерево, а Диадема — стреляет из лука, очень неумело, могу заметить. Профи злятся, удивительно, что никому из них не приходит в голову спилить это дерево вовсе, тем более, что у Катона даже подходящий нож есть. Но я молчу об этом, не желая отправляться на тот свет собственноручно.

— Ладно, пусть сидит там наверху. Никуда она не денется. Займемся ею завтра, — говорю я вместо этого, понимая, что время — единственное, на что я могу ещё рассчитывать.
Надеюсь, что за ночь я смогу придумать выход. На крайний случай я могу убежать, но это опять-таки сильно покоробит мою репутацию влюблённого. Ближе к концу Игр спасает любая мелочь, и лишать себя такого козыря мне совершенно не хочется.

Я немного удивлён, что профи прислушиваются ко мне и начинают размещаться на привал. Меня исключают из списка дежурств, явно что-то подозревая, и у меня одна надежда на то, что от усталости уснут вообще все. Плохо то, что я не могу придумать ни единой идеи, как выкрутиться. Пожалуй, у меня впервые такое, когда в голове звеняще пусто и хочется лишь одного — спать. Мне приходится лечь и закрыть глаза, чтобы остальные трибуты ничего не заподозрили, и это окончательно меня подрывает. Кажется, не проходит и секунды, как я проваливаюсь в темноту.

Я просыпаюсь на рассвете и осторожно открываю глаза. Не поднимаясь с земли, оглядываю профи и облегченно выдыхаю: спят все, включая дежурившую Мирту. Продолжая лежать, я пытаюсь нашарить выход из ситуации. Китнисс всё ещё сидит на дереве и, по-хорошему, ей надо помочь оттуда спуститься. Тогда вся вина свалится на Мирту, которая заснула на посту, а я буду как бы ни при чём, и смогу ещё какое-то время находиться вместе с профи. Плюс, это поднимет мои очки у спонсоров и, возможно, Хеймитч сможет прислать мне что-нибудь в помощь. На миг мне становится интересно, получала ли Китнисс посылки от спонсоров. Подозревая далеко не утешительный для себя ответ, я стараюсь об этом не думать, когда слышу сверху настойчивый пилящий звук и лёгкое жужжание. Я аккуратно приподнимаюсь, силясь рассмотреть хоть что-то в плотных ветвях. Наконец, вижу Китнисс почти на самой верхушке. Через мгновение с громким треском ломается сук и падает вниз. Пара секунд требуется мне, чтобы понять: жужжание — смертельно опасно. Я вскакиваю на ноги одновременно с тем, как на землю падает улей. Он разлетается на куски с глухим треском, выпуская на волю целое облако ядовитых насекомых. Не думая ни о чём я бегу, слыша за спиной крики профи.

До озера — рукой подать, но сейчас расстояние кажется бесконечным. Я чувствую ожог в шее и сбиваюсь с шага. Спотыкаюсь о корень и падаю, тут же ощущая второй укус куда-то в скулу. Почти непереносимая боль разливается по телу, но я неимоверным усилием воли заставляю себя подняться и бежать дальше. С разгона падаю в воду и слышу, как следом ныряют ещё несколько человек. Я не поднимаюсь на поверхность, как можно дольше, опасаясь, что осы ещё не улетели. Но, когда, наконец, выныриваю за глотком воздуха, их уже нет.

Лицо горит от укусов, перед газами расплываются круги, меня мутит. Я медленно вылезаю на берег и утыкаюсь головой в землю, стараясь унять дрожь и привести мысли в порядок. И тут меня пронизывает жестокое понимание: Китнисс или сама умерла, ужаленная осами-убийцами, или убежала. А для меня это значит одно — с профи я оставаться больше не могу ни секунды. Я делаю глубокий вдох и, резко сорвавшись с места, снова несусь к тому же дереву за оставшимися там припасами. Это так же мой единственный шанс получить хоть что-то и для защиты. Если я смогу добраться туда раньше остальных выживших профи — интересно, кто смог спастись? — то я заберу всё оставшееся оружие. Это поможет протянуть мне какое-то время, а там я придумаю что-нибудь ещё.

Я чувствую, как яд ос медленно разливается по телу, сковывая движения. Деревья перед глазами качаются и раздваиваются, окрашиваясь всеми цветами радуги. Я до крови прикусываю губу и бегу дальше. Врезаюсь в дерево и падаю, ощущая жгучую боль в ноге. Еле-еле поднимаюсь, хватаю валяющуюся здесь же палку и, используя её, как посох, ковыляю дальше так быстро, как только это позволяет подвёрнутая ступня. Вот оно! Я выбегаю из кустов и от ужаса резко останавливаюсь. Прямо там же, под деревом на коленях сидит Китнисс с луком и колчаном, рядом с ней какая-то бесформенная масса, в которой по светлым волосам я узнаю Диадему. Китнисс пытается приподнять лук, но у неё даже на это не хватает сил. Я чувствую дикую злость, почти ненависть к ней сейчас. Какой дурой нужно было быть, чтобы всё это время оставаться на месте?!

— Что ты делаешь здесь до сих пор? — зло шепчу я. — Ты с ума сошла? — Я толкаю её палкой, в надежде, что она успеет убраться отсюда до того момента, как прибегут другие профи. Хотя перспектива её смерти начинает всё больше меня привлекать. — Вставай! Живо! Беги! Ну, беги же!

Кое-как, шатаясь, Китнисс поднимается с земли, когда из кустов появляется Катон с ножом. Дальше всё происходит в считанные секунды — Китнисс убегает, а Катон бьёт меня кинжалом. Мне повезло, что осы покусали его сильнее, чем меня, у него сильно нарушена координация. Метя мне в сердце, Катон попадает лишь в ногу. Я почти не чувствую боли, лишь какое-то отстранённое понимание, что рана должно быть очень серьёзная. Катон размахивается для второго удара, но я со всей силы бью его палкой, своим единственным оружием. Кажется, я угодил ему в солнечное сплетение, Катон складывается пополам от боли и отступает от меня на несколько шагов. Мне хватает этой мимолётной передышки, чтобы, волоча за собой ногу, уйти дальше в лес, надеясь, что Катону не хватит сил меня преследовать.



Мать совсем не выглядит подавленной. Скорее озабоченной, что теперь на одни рабочие руки в семье меньше. Братья смотрят косо, исподлобья и явно не знают, что сказать. Переминаются с ноги на ногу и явно мечтают поскорее уйти. Меня тошнит от них, могли бы хоть сейчас соврать, притвориться, что сожалеют об итогах Жатвы. Но нет, стоят истуканами. Лишь отец смотрит грустно, будто прощаясь, но подойти ближе будто не решается. Наверное, со стороны это выглядит довольно комично: я, выбранный трибут от Двенадцатого Дистрикта, стою у окна, а вся моя семья напротив, даже не делая попыток попрощаться.

— Кхм, — наконец, откашливаюсь я. — Я всё понимаю, спасибо, что пришли, но не мучайте больше ни меня, ни себя.
Братья явно облегчённо выдыхают и, крепко обняв меня на прощание, выходят. Если честно я удивлён и растроган этим их последним жестом. Не ожидал. Отец кладёт руку мне на плечо.

— Пит… мы будет болеть за тебя, — говорит он и мне становится чуточку легче.

— Хотя лучше бы мы болели за Эвердин, у неё больше шансов стать победительницей и принести пользу нашему Дистрикту, — резко начинает мать, но к концу фразы её уже еле слышно. — Пит, я не совсем то хотела…

Я качаю головой, да, возможно, хотела и не то, но сказанного уже не воротишь.

— Ваше время вышло! — устало гудит миротворец и уводит несопротивляющихся родителей.

По правде говоря, я ему благодарен. Вы себе вряд ли представляете, каково это: отправляться на смерть и знать, что даже семья в тебя не верит. Это убивает заранее.
Но я знаю одно: шанс есть у всех, надо лишь очень постараться.



Не понимаю, как мне хватает сил доползти до реки и замаскироваться. Не представляю точно, сколько прошло времени после схватки с Катоном у дерева. Не знаю, кто из трибутов остались в живых. Чувствую только одно — что медленно умираю. Я почти физически ощущаю, как жизнь выходит из меня капля по капле. Я потерял много крови, нога чуть ноет, и я с ужасом жду момента, когда перестану испытывать даже этот маленький отголосок боли, дающий мне понять, что я… ещё живу. Мне остаётся лишь верить, что в самое ближайшее время трибуты поубивают друг друга и я, оставшись единственным, стану победителем. Эта надежда такая маленькая, почти нереальная, но иногда мне кажется, единственным, что ещё заставляет меня бороться за существование. Я постоянно балансирую на грани беспамятства, мне трудно дышать, тяжело думать, я не нахожу в себе сил, чтобы шевельнуть хотя бы пальцем.

Спустя миллион часов, когда я уже начинаю думать, что умер, и мой мозг этого ещё просто не осознал, я слышу голос Клавдия Темплсмита. Что-то про изменения в правилах Игры… наверное, это плод моего безумного больного воображения. Но большая часть меня всё ещё сражается и пытается выкарабкаться, потому что я прислушиваюсь.

— Да-да! Вы не ослышались! Если последними выжившими оказываются два трибута из одного дистрикта, оба они будут объявлены победителями! И пусть удача всегда будет на вашей стороне!

Сердце начинает биться быстрее, если бы у меня было больше сил, я бы, пожалуй, попытался вскочить, бросился бы искать Китнисс… Но я не могу. Мне остаётся лишь надеяться, что Китнисс сама захочет меня найти. Эта мысль теперь основная: пожалуйста, Китнисс, найди меня, пожалуйста, Китнисс, найди меня, пожалуйста…

И она находит.

— Пришла добить меня, солнышко?

Голос хриплый, глухой и совершенно чужой. Китнисс ходит вокруг меня, но не замечает. Это мучительно, внутри меня сжигает страх, что она может повернуться и уйти.

— Пит? — шепчет Китнисс. — Ты здесь?

Мне хочется кричать, чтобы она увидела меня и спасла. Хочется вопить и размахивать руками, но в горле комок и я не могу выдавить ни звука.

— Пит! — повторяет Китнисс.

— Эй, не наступи на меня! — наконец-то, удаётся сказать мне.

Если бы мог, я бы сейчас рассмеялся, настолько ошарашенной выглядит Китнисс. Кажется, будто она ещё не верит, что отыскала меня. Видимо, я всё же отлично замаскировался.
Следующий час превращается для меня в чудовищные пытки. Неумелые, неловкие попытки Китнисс вытащить меня и помыть только чудом окончательно не сводят в могилу. Я признателен ей за то, что она меня нашла, но иногда моей благодарности не хватает. Я стискиваю зубы и молчу, надеясь, что спонсоры сейчас умиляются и скидываются деньгами.

Когда Китнисс предлагает еду, я еле сдерживаю тошноту. Это последнее, что мне сейчас хочется, но я всё же поддаюсь на уговоры и проглатываю несколько кусочков сушёного яблока. И тут Китнисс приходит самая паршивая идея из всех возможных: она хочет посмотреть и при возможности обработать рану. Я не готов к этому, я почти не чувствую ногу и отдаю себе отчёт в том, что ничего хорошего мы там не увидим. Но я поддаюсь, не имея сил на возражения. Как только Китнисс стягивает с меня штаны, в нос ударят сильный запах разложения, крови и гноя. Я не решаюсь смотреть на ногу, но по реакции Китнисс судить не сложно: я вряд ли вообще смогу когда-нибудь ходить, как прежде.

— Ужасно, да? — спрашиваю я, ожидая опровержения.

— Так себе. — Китнисс неловко пожимает плечами и пытается улыбнуться. — Видел бы ты, в каком состоянии маме приносят людей с шахт.

Вообще-то мне плевать на каких-то людей и на шахты. Китнисс неосторожно касается места около раны, и та вспыхивает такой болью, что я отключаюсь. Прихожу в себя, чувствуя прохладу воды, которая хоть чуть-чуть охлаждает жгучий огонь в бедре.

Время ползёт, как улитка. Китнисс усиленно храбрится, приводя меня в более менее адекватное состояние. Говорить мне тяжело, на груди будто пудовая гиря лежит, но и молчать нельзя. Сейчас весь Капитолий прилип к телевизорам, наблюдая наши злоключения, и надо делать вид, что всё это — самое лучшее, что могло со мной случиться на Арене. Естественно, прекрасное объединение несчастных влюблённых из Дистрикта-12, я почти слышу, как произносит эти слова Клавдий Темплсмит. И разговоры — не маловажная часть общего представления.

— Кто бы мог подумать, что особа, убивающая одним выстрелом, так щепетильна, — говорю я, когда Китнисс отказывается видеть меня голого. — Все-таки зря я тогда не дал тебе мыть Хеймитча.

— Он тебе что-нибудь присылал? — спрашивает она, игнорируя предыдущие слова.

— Ничего. А что, тебе присылал?

— Да, лекарство от ожогов, — отвечает Китнисс. — И еще хлеб.

— Я всегда знал, что ты его любимица.

Ревность горячей иглой впивается куда-то между рёбер. Вот так вот, Пит. В то время как ты подыхаешь в какой-то грязной яме, Китнисс получает поддержку от спонсоров. Это злит и раздражает так, что некоторое время я не могу вымолвить ни слова. Эта девочка с косичкой снова уводит у меня людей, которые мне жизненно необходимы. Сейчас это осложняется ещё одним: что ни говори, но она спасла меня. Я могу утешить себя только тем, что когда-то кинул ей хлеб, но это плохая отговорка. И я ненавижу Китнисс Эвердин за то, что теперь перед ней в долгу.



«Вы будете вместе и будете вести себя, как друзья» — эта фраза Хеймитча постоянно пульсирует у меня в голове. Я чувствую, что здесь кроется какой-то выход, ответ, который поможет выжить на Арене, но никак не могу его нащупать. Кручу слова и так, и эдак, но пока не понимаю, как перевернуть это к себе с ещё большей пользой.
Времени всё меньше, последние дни пролетели практически незаметно, оставив после себя несколько синяков и миллион неструктурированной информации. Мне нужно посидеть и разобраться во всём, но у меня нет даже нескольких свободных часов, а про тишину и спокойствие здесь, в Капитолии, можно забыть.

— Ты меня слушаешь вообще? — язвительно интересуется Хеймитч и отхлёбывает из стакана ликёр.

— Вообще слушаю, — в тон ему отвечаю я, хотя и понимаю, что от него в буквальном смысле зависит моя жизнь.

— Подозреваю, что учить тебя, как вести на интервью — бессмысленно, ты паренёк смышленый и так всё сделаешь по высшему разряду.

Я невольно улыбаюсь. Ну, хоть одно неоспоримое преимущество перед Китнисс у меня есть.

«Вы будете вместе и будете вести себя, как друзья». Как друзья. Друзья…

— Хеймитч, — осторожно нашаривая слова, говорю я. — Я думаю, ты должен кое-что знать.

Ментор вопросительно приподнимает бровь, хотя явно не ожидает ничего интересного и захватывающего. Мыслями он уже где-то далеко, может, допивает очередную бутылку и пристаёт к Эффи. С Китнисс он наверняка не такой.

— Я люблю Китнисс Эвердин, — слова слетают с губ и зависают между нами.

Я почти физически чувствую их, они электризуют и сгущают воздух вокруг. Я вижу, как у Хеймитча начинают блестеть глаза, он даже отставляет стакан в сторону и, откинувшись на диване, довольно ухмыляется.

— Превосходно! Не забудь сказать об этом на интервью у Цезаря.

Думаю, мы с Хеймитчем понимаем друг друга верно.

Если любовь — это то, что поможет мне выжить, я готов играть в неё с полной отдачей. Главное, чтобы Китнисс всё не испортила, но, я уверен, Хеймитч об этом позаботится.



Губы Китнисс сухие и потрескавшиеся. Я понимаю, что этот поцелуй необходим нам для поддержания должного образа, но единственное, что чувствую: подступающую тошноту. Не знаю, кого там поцелуй может вытащить с того света, мне от него лишь хуже.

— Ты не умрешь. Я тебе запрещаю. Ясно? — говорит Китнисс.

— Ясно, — шепчу я и проваливаюсь в забытье.

Мне кажется, не проходит и мгновения, как Китнисс с криком «Пит!» будит меня и снова целует. Хеймитч прислал бульон. Б-у-л-ь-о-н. Не лекарство, не бинты, а маленькую порцию бульона. Но на злость сил уже давно нет. Китнисс что-то радостно щебечет, её будто подменили: заботливая, милая, вся такая… влюблённая. Наконец-то, она начала хоть как-то искренне изображать чувства, хотя, по правде, у неё и сейчас выходит не очень хорошо.

Меня лихорадит, моё тело напоминает мне бумагу и я боюсь, что оно может порваться в любую минуту. В пещере очень душно, мне бы хотелось выбраться из неё на воздух, но я не хочу рисковать. Сейчас я совершенно беззащитный и мне остаётся лишь надеяться, что поправку к правилам не отменят в ближайшее время, пока я не набрался сил. То, что поправку отменят — я почти не сомневаюсь. Капитолию нужно шоу и сейчас мы с Китнисс его делаем. И мне ещё предстоит что-то придумать в будущем.

Часы текут медленно, будто лениво и совсем нехотя. Мы с Китнисс продолжаем разыгрывать пару. Надеюсь, достаточно убедительно для зрителей, хотя меня мутит от этого притворства. Разговоры, поцелуи, сон на грани бреда, холод, жар, бульон, сушёные фрукты — всё смешивается в дикую какофонию.

Звук труб заставляет нас вздрогнуть.

— Добрый день, трибуты! Поздравляю всю оставшуюся шестёрку, и сообщаю, что на рассвете мы приглашаем всех вас на пир. А теперь самое главное. Полагаю, некоторые из вас уже решили отказаться от приглашения. Так вот, пир будет необычным. Каждый из вас крайне нуждается в какой-то вещи. И каждый из вас найдет эту вещь в рюкзаке с номером своего дистрикта завтра на рассвете у Рога изобилия. Советую хорошо подумать, прежде чем принимать решение. Другого шанса не будет.

Слова застывают в воздухе, сгущают, так что при желании его можно резать ножом. Я прекрасно понимаю, что значит это объявление. В моём воспалённом мозгу решение вспыхивает мгновенно, я даже не успеваю до конца всё обдумать, когда осторожно кладу руку Китнисс на плечо.

— Нет, — говорю я. — Ты не должна рисковать ради меня.

— С чего ты взял, что я собираюсь? — спрашивает Китнисс, но у неё на лице написано непререкаемое желание идти. Мне повезло, что у Китнисс такая… добрая душа. Я ставил на то, что она не сможет не помочь мне и оказываюсь прав.

— Значит, ты не пойдешь, — продолжаю я, изображая искреннюю взволнованность. Не то, чтобы я мечтал, чтобы Китнисс убили на этом пиру — совсем нет. К тому же, лекарство мне совсем не повредило бы, в ноге уже который день острая пульсирующая боль.

Мы переругиваемся ещё некоторое время, пока не приходим к некоторому консенсусу. Китнисс верит, будто убедила меня, что никуда не пойдёт, а я убеждён, что она побежит при первой же возможности.

После таблетки жаропонижающего меня клонит в сон, но я пытаюсь не заснуть, чтобы разыграть ещё одну душещипательную сцену. Китнисс, отлучившаяся из пещеры, возвращается с ягодами, перемолотыми с листьями мяты. Я с удовольствием рассасываю массу, пока не понимаю, что что-то не то. Пюре слишком сладкое.

— Сладкие, как сироп, — говорю я с набитым ртом. — Сироп!

В затуманившемся мозгу вспыхивает единственная мысль: неужели Китнисс действительно поверила в мою любовь?

Я прихожу в сознание ближе к вечеру и первое, что чувствую — легкое покалывание и теплоту в бедре. С удивлением замечаю, что опухоль почти спала, и я даже могу согнуть ногу в колене без мучительной боли. Постепенно вспоминаю, что произошло вчера и понимаю, что Китнисс всё же достала так необходимое мне лекарство. Чувство признательности затопляет меня с головой. Я оглядываюсь в поисках Китнисс, чтобы поблагодарить, и нахожу её без сознания в паре шагов от меня.

— Китнисс! — тихо вскрикиваю я, очень надеясь, что никто не обратил внимания, что я сначала поинтересовался ногой, а потом уже своей «любимой». — Китнисс!

Я аккуратно переворачиваю её и понимаю, что всё её лицо залито кровью. Первая мысль, что она умерла. Это кажется настолько страшным и невероятным, что на меня волнами накатывает паника. Я что-то шепчу, глажу её лицо, а потом понимаю: со мной же более-менее всё в порядке… а играть влюблённого всю жизнь я не был намерен с самого начала. Мысль плохая, вязкая, хотя и довольно успокаивающая. Но в это же самое мгновение я слышу лёгкий стон, сорвавшийся с губ Китнисс.

Мягко говоря, это обескураживает. Я промываю ей рану на голове, бинтую, несколько раз целую и оставляю, надеясь, что камерам моей заботы вполне хватает. Ем грусёнка и рассматриваю Китнисс, думая, что не зря её все любят. Есть за что.



Я слышу, как внизу смеются люди, и чувствую, насколько же сильно я их ненавижу. То и дело вспыхивают фейерверки, почти незаметно окрашивая небо в различные цвета. Я с ужасом ожидаю следующего дня, боюсь, что меня могут убить в первые же минуты Игры. Как мне примкнуть к профи, но при этом для спонсоров остаться несчастным влюблённым? Я вздрагиваю, когда слышу сзади голос Китнисс:

— Тебе следовало бы поспать.

— Не хочу пропустить праздник. В конце концов, он в нашу честь.

Она подходит ближе и становится рядом, совсем близко, я почти чувствую её плечо своим. Мы еле слышно переговариваемся, иногда даже шутим, но это почему-то лишь усугубляет обстановку. Мне хочется как-то повернуть разговор, сделать так, чтобы Китнисс думала обо мне во время Игры.

— Я... хочу умереть самим собой. Понятно?

Китнисс качает головой и мне становится неприятно, что она не понимает, о чём я. И тогда я говорю почти что правду, которая гложет меня уже давно. Впервые за всё время я практически открываюсь:

— Я не хочу, чтобы меня сломали. Превратили в чудовище, которым я никогда не был.

И Китнисс снова меня не понимает. Она хмурится, смотрит куда-то вниз и молчит. Разговор совсем не клеится. Мне бы сейчас надо не о высокой материи, а о… любви. Но говорить о ней не хочется до тошноты, мне хватит того, что придётся в неё играть. Я хочу, чтобы Китнисс ушла и оставила меня одного, она — последняя, кого я хочу видеть в свой, возможно, последний день.

— О чем еще я могу позаботиться в такой ситуации?! — почти кричу я на очередной вопрос Китнисс.

— О том, что сказал Хеймитч. Чтобы выжить.

Я улыбаюсь. Ну, конечно. Только есть одна проблема: я об этом не думаю, я этим живу и дышу, а размышляю совершенно о другом.

— Хорошо. Спасибо за совет, солнышко.

Китнисс отступает, и я с удовольствием отмечаю два алых пятна, вспыхивающих у неё на скулах.



Пока Китнисс пытается подстрелить дичь, я собираю ядовитые ягоды. Они очень похожи на чернику, разве что чуть крупнее. И я очень надеюсь, что Китнисс этого не заметит. Я не верю организаторам Игр, не верю их внезапной доброте с изменением правил, это грандиозная ложь, которая приносит огромные рейтинги. И… я не собираюсь умирать. Сейчас, когда я восстановил силы, жить хочется ещё сильнее, я уже практически побывал с той стороны, и возвращаться обратно в ближайшее время не планирую. А ягоды — самый простой способ отправить на тот свет без подозрений. Я уже сложил небольшую кучку рядом с остальными припасами, и мне бы хотелось покончить со всем как можно быстрее. Что ни говори, но я начал привязываться к Китнисс, а это — худшее, что может произойти.

— Пит! — Слышу я отчаянный голос Китнисс. — Пит!

Я медлю, мучительно принимая решение. Наконец, спешу на звук и, выскакивая из кустов, едва не получаю стрелу в лоб. Уклоняюсь в последний момент и отступаю на пару шагов назад. Первая мысль — бежать, как можно дальше от неё, во второй раз она уже не промахнётся.

— Почему ты ушел? Ты должен быть здесь, а не бродить по лесу! — кричит Китнисс и это приводит меня в чувство.
— Я нашел ягоды там, у ручья, — говорю первое, что приходит в голову.

Китнисс выглядит испуганной, в глазах стоят слёзы, неужели, действительно за меня испугалась? Это очень трогательно. Она ещё что-то бормочет, всхлипывает, ругается, но я понимаю, что убивать она в меня не будет. По крайней мере, в ближайшее время.

Когда стреляет пушка, мы оба вздрагиваем. В нескольких десятках ярдов от нас планолёт поднимает тело Лисы. Сердце у меня начинает биться где-то в горле. Если Лиса мертва, то это может значить лишь одно: где-то поблизости бродит Катон. Я хватаю Китнисс за руку и толкаю её к дереву.

— Забирайся. Живо. Я следом. Сверху будет легче обороняться.
Но она внезапно пожимает плечами и качает головой. Я поражён, неужели она не понимает, насколько Катон силён?

— Нет, Пит. Ее убил не Катон. Ее убил ты.

— Что? Да я её с первого дня ни разу не видел, как я мог её убить?

Вместо ответа она показывает ягоды. Она обо всём догадалась? Я тяжело сглатываю и понимаю, что единственный мой шанс не выдать себя: делать вид, что ничего не понимаю. Китнисс разъясняет мне ситуацию, и я с удивлением отмечаю, насколько отлично ей удалось меня выгородить и выставить в довольно нелепом, но положительном свете. Пожалуй, мне следовало бы сказать ей «спасибо» за такую веру в меня самого.

Следующую ночь мы снова проводим в пещере, там мне спокойнее, тем более, что на дереве я спать всё равно не смог бы, а оставаться на земле — самоубийство. Утром мы приходим к неутешительному выводу, что Капитолий жаждет решающей схватки у озера, единственного места, где ещё есть вода. Или, по крайней мере, должна быть вода. Решаемся идти сразу же, даже умудряемся опустить пару шуток по этому поводу.

— Двое против одного. Легче легкого, — говорю я о Катоне, единственном, кто ещё может помешать нам вернуться домой.

— Следующий раз обедать будем в Капитолии, — убеждённо произносит Китнисс, и мне интересно: она себе сейчас верит?

— Точно.

Или кто-то один будет обедать.

Эта мысль настойчиво впивается в меня, и нет ни единой возможности от неё избавиться.

Мы идём довольно неспешно, Китнисс явно тоже не торопится встретиться с Катоном. Мы обсуждаем, каким способом могли бы его убить, какие вообще у нас шансы и преимущества, когда появляется наш соперник. Китнисс стреляет в него, но стрела отскакивает, не причинив никакого видимого вреда. Я выхватываю нож, надеясь, что мне не придётся пускать его в ход, но Катон будто и не замечает нас. Он сосредоточенно мчится вперёд, к озеру.

Я осматриваю лес за ним, взгляд перескакивает с дерева на дерево в поисках того, что так напугало Катона и, наконец, я вижу их. Жуткие существа, которые нацелены лишь на одно — растерзать и сожрать, и им плевать на рейтинги, любовь или надежду. Я разворачиваюсь и бегу вслед Китнисс, которая осознала всё на пару мгновений раньше меня и уже рванула за Катоном. Могла бы предупредить! Ей же ничего не стоило сказать мне «Пит, беги!», но нет, в минуту реальной опасности она попросту забыла про меня.

Моя нога всё ещё плохо мне подчиняется, я бегу недостаточно быстро и спиной чувствую приближение переродков. До Рога изобилия не больше ста ярдов, и именно они сейчас решат мою судьбу. Китнисс застыла на земле у Рога и что-то кричит.

— Наверх, Китнисс! Быстро! — ору я, понимая, что сам не залезу по полированному металлу, и будет лучше, если Китнисс поможет мне сверху.

Я добегаю до Рога изобилия и всем телом врезаюсь в одну из составляющих его плит. Карабкаюсь, хватаю протянутую руку Китнисс и пытаюсь залезть наверх. Сзади я уже слышу хриплое дыхание переродков, чувствую вонь, исходящую от их тел. Зубы одного из них клацают около моего уха, и это, наверное, придаёт мне сил — уже через мгновение я лежу рядом с Китнисс. Но передышка длится не долго, переродки необычайно сильны и изворотливы. Им не хватает всего ничего, чтобы не оказаться рядом с нами. Меня трясёт от ужаса при понимании, что со мной может случиться, попади я им в лапы. Китнисс стреляет из лука, но у неё в глазах затаился такой парализующий ужас, что я впервые на Арене чувствую страх и за неё тоже. Она кричит мне, что переродки — это другие трибуты, она искренне верит в это, но мне не хватает сил ответить ей, что это лишь психологическая атака, специальный прощальный подарок Организаторов.

Внезапно — видно я неудачно встаю — мне в ногу вцепляется одна из этих тварей и тянет за собой вниз. Я кричу и делаю единственное, что могу: хватаюсь за Китнисс. Она чудом удерживает нас обоих и что-то говорит мне. Я ничего не понимаю, наотмашь бью куда-то вниз, надеясь, что это поможет. Видно, я попадаю куда-то в морду, потому что слышу скулёж и мою ногу отпускают. Китнисс снова вытягивает меня на крышу Рога, и мы ползём с ней выше, где нас уже ожидает Катон. Сейчас он представляет меньшую угрозу.

Я толком не успеваю ничего осознать, когда оказываюсь в руках Катона с ножом у шеи. Он стискивает меня так крепко, что я еле могу дышать.

— Стреляй, и он полетит вместе со мной! — кричит Катон, и я знаю, что именно так оно и будет.

Бесславный конец Пита Мелларка.

Уже почти приготовившись к смерти, я отчаянно пытаюсь найти выход. И нахожу его, чертя маленький крест на ладони Катона. И какое же это облегчение, что Китнисс наконец-то понимает меня! Всё происходит в одну секунду: стрела, выпущенная Китнисс вонзается ровно в ладонь Катона и вот он уже кричит снизу, разрываемый на куски переродками, а я оказываюсь прижатым к своей спасительнице. Пожалуй, за всё время на Арене я искренне рад её объятиям.

Следующие несколько часов становятся адом. Крики и стоны Катона, чавкающий рык переродков, их скулёж и драка за лучшие куски, дикий холод и запах крови вокруг. Мне впервые кажется, что лучше бы я умер, у меня болит всё тело, я еле дышу, почти заталкивая воздух в лёгкие. Китнисс рядом трясётся от страха и жмётся ко мне, словно я могу её успокоить.

Утро бледное, ненастоящее, а вот стоны Катона — совсем близко, уже будто въелись под кожу. Я прислушиваюсь.

— Кажется, сейчас он не так глубоко внутри. Может, у тебя получится его застрелить? — спрашиваю я, не в силах больше выносить эти ужасные звуки.

— Последняя стрела в жгуте, — она кивает мне на ногу, на которую недавно наложила повязку.

— Значит, вытащи ее, — говорю я. Тем более что чем скорее Катон умрёт, тем быстрее мы попадём в Капитолий, и нами займутся врачи.

Китнисс кивает, выпускает последнюю стрелу и… ничего не происходит после выстрела пушки. Я пытаюсь убедить себя, что всё хорошо и надо лишь подальше уйти от тела, может, нужен более красивый вид для съёмки победителей. Но тонкий голосок внутри уже ничто не может заткнуть.

Я знаю, что значит это затишье — должна состояться последняя схватка между несчастными влюблёнными из Дистрикта-12. И нам ничего не останется, кроме как последовать желанию зрителей.

Китнисс предлагает перейти к озеру. Я киваю, хотя не уверен, что смогу до него добраться. На моём теле столько ран, что я удивлён, как ещё из меня не вытекла вся кровь.
Интересно, а Китнисс догадывается об истинных мотивах Организаторов? Не могла же она всерьёз полагать, что нам дадут уйти вдвоём.

— Чего им еще нужно? — спрашиваю я, когда мы доходим до озера. На ноге снова открывается рана, и я чувствую медленно стекающую тёплую кровь.

— Не знаю.

Китнисс отворачивается и что-то ищет. У меня же в голове лишь невнятный план об… убийстве. Мне не хочется её смерти, мне нравится Китнисс, я привязался к ней. Но я безумно хочу жить. Меня отвлекает голос Клавдия Темплсмита, который разливается по поляне.

— Приветствую финалистов Семьдесят четвертых Голодных игр! Сообщаю вам об отмене недавних изменений в правилах. Детальное изучение регламента показало, что победитель может быть только один. Игры продолжаются! И пусть удача всегда будет на вашей стороне!

— Если подумать, этого следовало ожидать, — спокойно произношу я и достаю нож, ещё не особенно понимая, что буду с ним делать. Чувствую, что мне немного осталось, перед глазами уже плывёт, руки трясутся, а ходить я уже практически не могу.

И тут Китнисс выхватывает лук и целится в меня. Это настолько меня поражает, что я выкидываю нож в озеро, тем более, что пользы от него уже никакой: стрела летит быстрее. Наблюдая за Китнисс, за её попытками вылечить меня, мне казалось, что она будет неспособна меня убить, а тут…

Я серьёзно просчитался и мне не выйти живым.
Китнисс бросает лук и краснеет. Это забавно, не думал, что она способна на это в таких условиях. И это возвращает мне веру. У неё ведь ещё остались ягоды, и если… мысли лихорадочно перескакивают и путаются в клубок.

— Нет, — говорю я, — сделай это.

И Китнисс с лёгкостью клюёт на удочку.

— Я не могу. Не буду.

Спасибо, Китнисс.

Мы переругиваемся, и я никак не могу придумать, как навести её на мысли о ягодах. Но Китнисс догадывается сама и отвязывает мешочек из-за пояса.

— Я не позволю тебе, — говорю то, что должен сказать. Представляю, как сейчас утирают слёзы капитолийцы, и еле сдерживаю улыбку.

— Доверься мне, — шепчет Китнисс, и я с ужасом сглатываю, понимая, что она от меня хочет.

— На счет три?

Я уже знаю, что не стану глотать ягоды, наклоняюсь и очень нежно целую Китнисс. На прощание. Наверное, если бы всё сложилось иначе, я бы в неё влюбился.

— На счет три, — говорю я.

Мы становимся спиной друг к другу, крепко сцепляем свободные руки.

— Покажи их. Пусть все видят, — говорю я, чтобы быть уверенным: никто не пропустит того, что происходит, и все знают, что это не моя идея.

— Один. — Считает Китнисс. — Два. Три!

Мне не хочется даже делать вид, что я кладу ягоды в рот, но приходится. Очень осторожно я высыпаю их на язык, стараясь не раскусывать и готовый выплюнуть в любой момент. Но тут начинают греметь трубы, и раздаётся оглушительный голос Клавдия:

— Стойте! Стойте! Леди и джентльмены! Рад представить вам победителей Семьдесят четвертых Голодных игр — Китнисс Эвердин и Пита Мелларка! Да здравствуют трибуты Дистрикта-12!

Я выплёвываю ягоды, понимая, что произошло невероятное. Такой исход был никем не запланирован, это не-воз-мож-но. И всё же произошло. Я ползу к озеру, стараясь как можно быстрее прополоскать рот и только теперь понимаю, что совсем забыл про Китнисс, которую всё ещё держу за руку. Оглядываюсь на неё, с удивлением отмечая благодарный взгляд.

— Ты ничего не успел проглотить? — спрашивает она после того, как мы прополоскали рот и вдоволь наобнимались для камер.

Нет, конечно, я бы ни за что в жизни не проглотил этих ягод, — хочется сказать мне, но вместо этого я просто качаю головой и интересуюсь в ответ:

— А ты?

— Если бы проглотила, то была бы уже мертвой, — говорит она.

Я пытаюсь ещё что-то сказать, но нас накрывает грохочущей волной аплодисментов и радостных криков. Это окончательно подкашивает меня, я ощущаю, что вот-вот потеряю сознание. Лестница, которую опускают за нами из планолёта, двоится в глазах, смазывается. Я хватаюсь за неё, как за последнюю соломинку, опасаясь, что если не получится, то Китнисс заберут с Арены, а меня оставят здесь умирать. Последнее, что я чувствую — лёгкую вибрацию от электротока в ладонях.

***

Я прихожу в себя рывком, будто выплывая из глубины воды. Испуганно оглядываю белоснежную комнату, всё ещё опасаясь, что Капитолий не мог позволить двух победителей Голодный Игр. Рядом с моей кроватью тумбочка, на которой стоит вазочка из тонкого стекла с торчащей из неё одинокой розой. Я не успеваю как следует осмотреться, когда заходит рыжая безгласая с подносом.

И моё первое слово:

— Китнисс?..

Безгласая коротко кивает и опускает поднос около вазочки.

Я закрываю глаза и чувствую некоторое облегчение. Пожалуй, я действительно рад, что Китнисс не умерла, хотя не могу отрицать, что теперь моя жизнь — сплошные проблемы и… игры.