Глава 1Ветер гудит за окном стаей потревоженных ос, заставляя дождевые капли тяжело барабанить по стеклу и подоконнику, а гром врывается в комнату гулкими раскатами, от которых сердце пропускает удар и по спине пробегают мурашки. Молния слепит закрытые глаза, оставляя на внутренней стороне век горячие алые разводы.
Светловолосый мальчик лежит, скрутившись в маленький комочек, кажущийся нелепым на такой большой кровати, и, отчаянно жмурясь, старается дышать как можно тише.
Альфреду страшно.
Хоть в комнате и тепло, одеяло натянуто по самые уши - так, что видно только лицо да макушку. Нельзя чтобы еще какая-то часть тела была неприкрытой, иначе…
Что будет в таком случае, Альфред не знает. Наверняка что-то ужасное. А может, и нет, но проверять все равно не хочется.
От долгого лежания в одной позе затекла рука и болят мышцы спины, только поворачиваться тоже нельзя - из-за вызывающего холодок в животе ощущения слежки. Что-то стоит у его кровати, он знает точно, и молча наблюдает – Альфред чувствует чужой взгляд всей кожей. Любое движение, любой звук с его стороны – и «что-то» нападет. А пока сидишь тихонько и изображаешь из себя часть обстановки, все в порядке. Не заметят.
А еще не надо смотреть по сторонам. Альфред уверен – если он откроет глаза, то увидит того, кто сейчас следит за ним, и тогда от испуга у него остановится сердце, вот только веки никак не хотят плотно смыкаться - из-за капающих на подушку слез, которые текут помимо воли и причиняют массу хлопот их хозяину, таких как противно мокрая ткань под щекой и наглухо заложенный нос (как жаль, что нельзя беззвучно подтянуть сопли!), по вине которого приходится дышать ртом, еле приоткрывая губы.
Под одеялом невыносимо жарко, спина болит еще сильнее, а легкие настойчиво требуют больше кислорода. Пытка затягивается, завязая в остановившемся времени, грозит стать бесконечной. Альфред не выдерживает. Глубоко вдыхает, широко раскрывает глаза – и заходится в крике, когда молния на секунду выхватывает из темноты угловатую костлявую фигуру с длинными волосами, скрючившуюся у стены.
Свет от свечей, встревоженными бликами заплясавший у порога, становится избавлением. Альфред порывисто садится на кровати, обнимает себя за плечи, старается отдышаться. Пульс тупой болью отдается в висках.
Англия, услышавший крик и ворвавшийся в комнату брата с ружьем наперевес, растерянно моргает, но уже в следующее мгновение понимающе улыбается.
- Кошмар, да? – он прислоняет ружье к стене, а сам подходит к кровати мальчика и садится на нее, ставя подсвечник рядом на пол.
Альфред кивает, отводя взгляд в сторону. Сейчас, когда светло, комната уже не кажется страшной, исчезает ощущение слежки, и ему стыдно признаваться, что принял за монстра стул с висящим на спинке пиджаком.
- Это сон, и только, - успокаивает Англия, перебирая пальцами светлую шевелюру воспитанника. – Ты здесь в безопасности. Если хочешь, скажу феям охранять тебя.
Америка снова кивает и Артур наклоняется, чтоб поцеловать младшего в лоб.
- Тогда спи. А я пойду фей поищу.
Он весело подмигивает брату, щелкает его по носу и поворачивается чтобы встать, но мальчишеская рука ловит его за рубашку.
- Побудь со мной… - Америка знает: если приемный родитель уйдет, страх вернется, и гром, уже словно притихший, снова загрохочет, сбивая дыхание, а кресло опять превратится в костлявое чудовище с длинными волосами.
Англия вздыхает.
- Альф…
- Ну пожалуйста! – Альфред мило поднимает бровки, пытаясь состроить умоляющую гримаску.
- Я не могу сидеть тут всю ночь.
Мальчик ничего не отвечает, продолжая с надеждой смотреть на старшего брата, и Артур сдается.
- Ладно… Двигайся давай.
Личико ребенка озаряет улыбка, а Артур мысленно качает головой. Воистину, способность мелкого вить из него веревки феноменальна.
Альфред забирается к Англии под руку, кладет голову ему на плечо, и вытирает остатки слез о рукав.
- Ты только свет не гаси, - предупреждает он, прикрывая глаза.
- Угу… - Керклэнд устраивается поудобнее и готовится ждать.
Он встает только минут через двадцать, когда сопение воспитанника становится убедительно ровным. Альфред, лишившись опоры в виде руки старшего, раскидывается на кровати, подмяв под себя одеяло, и сползает с подушки. Англия страдальчески поднимает брови. Он на собственном опыте знает – сколько не укладывай Америку «по-человечески», сколько не поправляй ему одеяло, все равно наутро вместо некогда аккуратной постели обнаружится кавардак в виде сбитых простыней и скошенного матраса, а сам мальчик – вернее, его макушка, торчащая из невообразимого кулька спутанных покрывал – будет найден либо у изножья кровати, либо вообще на полу. Эта страна ломает стереотипы даже во время сна.
Пламя свечей, потревоженное Артуром, отбрасывает неровные блики на стены. Керклэнд поудобнее перехватывает подсвечник и, уже дойдя до порога, краем глаза замечает худющий длинноволосый силуэт, спрятавшийся в тени у шкафа.
- А ну брысь отсюда! – тихо бранится он, складывая пальцы в защитном жесте. – Будешь тут мне еще ребенка пугать.
* * *
Молния тонкими ниточками прочерчивает небо, на доли секунды опережая гром. Дождь стегает кожу водяными плетками, заливая очки и заставляя смешно жмурить глаза, спасаясь от вездесущих капель.
Шесть… пять…
Ветер треплет мокрую одежду, влажные волосы неприятно облепили шею, но Альфред не обращает на это внимания.
Четыре… три… два…
От холода тело бьет дрожь, а стук зубов уже отдается эхом где-то в затылке.
Один… Всё!
Америка шмыгает носом и, приплясывая, чтобы согреться, идет к выходу. Теперь можно отсюда спуститься.
Вот такая вот традиция – каждую грозовую ночь десять минут мокнуть на крыше, мучая барабанные перепонки грохотом раскатов грома. Иногда, если задумается, Альфред может простоять так и все полчаса, но в основном он начинает отсчитывать оставшиеся секунды уже на шестой минуте. Нетерпеливо грызть губы в ожидании времени, когда можно будет принять горячий душ и бухнуться спать.
И все равно – ровно десять минут. Как бы ни было холодно, и даже падая от усталости. Десять минут, не меньше. Планка, установленная еще в детстве, во времена рубашек с кружевными манжетами и подаренных деревянных солдатиков, у каждого из которых было свое лицо.
Потому что Герой не должен бояться грозы.
Альфред спускается вниз по темной лестнице быстро и уверенно. За прошедшее время он досконально изучил свой маршрут, выучил точное количество ступенек, и теперь может идти, не задумываясь о том, куда поставить ногу чтобы не упасть.
Свет в особняке погашен – это тоже часть ритуала. Игнорируя душ и даже не сняв из себя мокрую одежду, Америка по очереди обходит комнаты, заглядывая в шкафы и кладовки; близоруко щурится, осматривая углы; шарит рукой под кроватью. И все это – в полной темноте, распахивая звукоизолирующие окна чтобы запустить в дом шум дождя и ворчание грома, и смело поворачиваясь незащищенной спиной к дверным проемам. Полностью игнорируя неприятный холодок в животе и стаи мурашек, весело пробегающие по коже при каждом непонятном звуке.
Подняться на чердак, изучить коридор, спуститься в подвал и проверить ванные. И только потом включить свет, устало поплестись в спальню, снимая на ходу насквозь промокшие шмотки…
Ведь темноты Герой тоже бояться не должен.
Да, это его традиция. Может, для кого-то и глупая, детская, но для него – по-настоящему важная.
Потому что, как когда-то очень давно сказал Англия, глядя на искаженное удрученной гримасой личико воспитанника, Герой – не тот, кто бесстрашен. Герой – тот, кто со своими страхами борется.
