Глава 1 На стол с характерным звуком шлепнулся тяжелый глянцевый журнал, от чего молодая женщина дернулась так, будто ее самым бесцеремонным образом вытащили из собственных раздумий. При этом ее лицо еле заметно исказилось в испуге, а смольно-черные волосы пустили приятный блик, поскольку ее шевелюра так же послушно дернулась в такт ее движениям.
Несомненно, она ухаживала за своими волосами. Регулярные покраски, кератин, ламинирование… Что там еще делают себе дамочки за тридцать, имеющие приличный капитал и большую тележку идей в запасе?
Едва ли, конечно, думают головой, но держать обложку куда важнее, ведь ты же на виду у всех. Изо дня в день у всех на языках, вечно на слуху, про тебя регулярно выдумывают что-то новое, горяченькое…
Никто и не спорит, что слишком многое зависит непосредственно от самой персоны и характерного ей поведения, но Георг уже в который раз убеждался в том, что женщинам с этим куда проще.
Женщина - символ красоты. Она по определению прекрасна. Или, на худой конец, просто мила, какими бы пышными не были ее формы.
Главное то, чем эта женщина наполнена изнутри. И Георг это понял и усвоил еще очень давно, только вот привыкнуть никак не мог. До сих пор, спустя столько лет службы верой и правдой, где-то глубоко внутри еще тлел огонек неприязни, легкого отвращения при контакте с определенным кругом людей, в который входили больные, неполноценные и женщины.
Ну и просто идиоты.
Георг не терпит идиотов.
— Может, вы объясните мне, что это? - Тихо и уверенно спросил он, чуть нагнувшись к женщине, сидящей в небольшом удобном кресле перед довольно массивным журнальным столиком, куда и приземлился свежий номер глянцевого издания. Личный кабинет Генсвайна освещался лишь краешком тлеющего закатного солнца, что создавало весьма... Располагающую к беседе обстановку. Разумеется, приватного характера. Но вот то, что в его густом, приятном голосе будут звучать такие колючие ноты... Не сказать, чтобы это все портило, но разочарованный вздох все-таки вырвался из женской груди.
Мужчина оторвался от собеседницы и придался созерцанию пейзажа за невероятных размеров окном, вальяжно расхаживая по собственным владениям. Несколько мгновений молчания, и он остановился прямо за ее спиной.
Женщина затаила дыхание, борясь с желанием прикрыть глаза и вдохнуть полной грудью. Легкий запах его одеколона, казалось, намертво въелся в эти стены, предметы, покидая пределы данной комнаты лишь для того, чтобы еле заметным шлейфом тянуться за хозяином.
Что-то удивительно ему подходящее. Напоминающее кориандр. Или нет?
— Свежий выпуск «С&Р», я полагаю.
— Все верно, – произнес он тоном преподавателя, который пытается навести не самого умного ученика на нужную мысль, – очень наблюдательно.
— Это не звучит, как похвала. Вы явно не в настроении.
Женщине очень бы хотелось съязвить, но собственный тон ее подвел, скрывая за безэмоциональным окрасом тревогу. Эттель, конечно, любила иной раз прикинуться дурочкой, особенно, когда флиртовала с мужчинами. Ни для кого не секрет, что подобные оплошности дамам непременно прощаются, особенно если при этом они обладают еще и выдающимися внешними данными... И этими данными молодая женщина вполне располагала, с удовольствием пользовалась, но была отнюдь не какой-нибудь наивной дурнушкой, которая обладает лишь необходимой для выживания долей хитрости. В противном случае Георгу изначально не о чем было бы говорить, а учитывая, сколько откровенных для него тем осталось в прошлом...
Но прелата не так уж и просто растрясти. Не зря он слывет человеком довольно черствым, хотя сама Эттель с этим утверждением готова спорить до посинения в любое время суток – хоть среди ночи поднимай.
Глядя на блестящую обложку «Сareer & Policy», женщина понимала, в чем он ее подозревает, и какие бы оправдания хотел услышать. Богослов раздражен, расстроен. Скорее даже не тем, что журналисты вновь начали обсасывать его кости, а в том, что этот журнал не гоняется за «желтухой». Из этого в свою очередь следует, что про него или Папу там появилась гигантская статья с разбором полетов и расставлением всех точек над «i». Стоит ли говорить, что издательство обычно заботилось о том, чтобы эти «точки» на грани, но все же максимально соответствовали действительности?
Естественно, мало кого интересовало бы в таком случае мнение самих объектов обсуждения, а недоволен материалом священник был бы при любом раскладе, будь тот хоть тысячу раз отменным и распрекрасным.
Факт – есть факт. Для него церковь была неприкосновенна, он готов отстаивать ее честь до самой смерти, но не в его силах втолковать глупому народцу, что интерес свой стоило бы поубавить, или, хотя бы, выражать в менее агрессивной форме.
Вообще то, что творится внутри Ватикана и корней католического сообщества - тайна, покрытая мраком. Или манящей пеленой тумана. Тут уж чем удобнее. Самая, что ни на есть, запретная тема к обсуждению, которой Генсвайн частично успел поделиться со своей знакомой, в чем сомневаться не приходилось. Она же была единственной в своем роде, о чем думала и вспоминала лишь с почетом, а его подозрения - очень некрасивая ошибка, которой он будет стесняться, даже если все кончится хорошо. А то как же – подверг честного человека, у которого на уме одни лишь добрые или нейтральные намерения, такому сомнению! Да как же после такого не придаться самобичеванию, пусть даже и кратковременному?
— Есть о чем переживать, Эттель. Знаете? У меня нет лишнего времени, лишних сил. Многие думают, что я ничем не занят, и посиживаю обивку своего трона в уютном дворце.
— Это смешно. – Растерянно шепнула писательница во все более сгущающиеся сумерки кабинета.
— Отчасти. – Снисходительно согласился седовласый мужчина. – Да, я достаточно усидчив и консервативен в вопросах своего дела. И даже более того: меня не смущают такие слухи.
А слухов о нем бродит великое множество. Начиная от сказок о бурной личной жизни, заканчивая увлекательными историями о его развлечениях, которые остались далеко в прошлом, но в этот раз ребята, похоже, попали прямо в точку.
Да и по сравнению с этим случаем, предыдущие догадки о Георге были лишь детскими шалостями: глупостями, которые не стоили особого внимания и не вызывали ничего кроме снисходительной улыбки. Но сейчас он если не врал, то явно пытался уклониться от темы, семя которой которую сам высадил в плодородную почву.
Благо, для Эттель чуть ли не любая почва была богатой на таковые. Она вообще имела достаточно бурную фантазию, о чем частенько доводилось жалеть, как сейчас, когда она в очередной раз жадно впитывала его образ в свою бездонную память, чтобы изредка изымать, освежая затертые чувства. Хранить его, как несколько предыдущих – бережно, словно деталь прошлой жизни, которая имеет дурацкое свойство постоянно теряться.
Рано или поздно это занятие осточертеет, и она забросит его. Месяца на два, может, на полгода, а потом опять все по новой.
— И много там интересного?
Женщина со вздохом откинулась на спинку кресла, кивая в сторону журнала.
― Бывало и больше. Но этого вполне достаточно.
― Задевает, полагаю. Это объяснимо.
— Клевета под маской разоблачения не может не нервировать. Ваших рук дело?
Эттель фыркнула и отвернулась от богослова, чем вызвала у него лишь улыбку.
Ее бежевое нежное платье светлым пятном выделялось на фоне темных предметов комнаты, будто излучая какое-то странное свечение...
Просто чудо.
Но как была наивной девочкой, так и осталась.
— Пф. А я-то думала, вы соскучились… - иронично пробурчала она, вздернув темную бровь.
Георг обворожительно улыбнулся, и, снова оказавшись за ее спиной, положил ей руки на плечи. Само собой женщина шутила. Ее визиты были слишком редкими, чтобы на что-то рассчитывать, кроме того они оба старались поддерживать деловой тон.
Наклонившись, он шепнул на ухо:
— Ну?
От характерного жесткого произношения, к которому еще добавились резкие интонации, по спине пробежал холодок и волна мурашек. Генсвайн обладал вполне обычным баритоном, но к счастью неплохо умел пользоваться и тем, что имел.
Девушка закрыла глаза и затаила дыхание, так и не сумев побороть порыв закусить губу, чтобы хоть немного привести себя в чувство. Чтобы снова вернуть контроль над своими мыслями и пускать их по верному руслу. Да и не выглядеть идиоткой в игре, которая повторяется не в первый раз, в конце концов.
— Нет, я не имею к этому никакого отношения. – Потухшим голосом выдала она, открывая глаза. Темнота тут же впилась в них, а настойчивый пряный запах коварно просочился в легкие, заставляя тело расслабиться и позволить развязать себе язык.
— Я - писатель. И пусть даже современная проза не так востребована...
— Вы честны передо мной?
— Да, отец. – С какой-то ядовитой улыбкой съязвила Эттель Ланс, прослеживая в собственной фразе какой-то грязный, но, тем не менее, очень приятный двойной смысл.
Рука сжалась на ее плече не до боли, но очень даже ощутимо. Этот жест призывал быть более благоразумной и оставить свои шуточки для более простых мероприятий, только вот в голове писательницы по этому поводу пронеслись другие, более интересные мысли, где, прежде всего, это было проявлением доминантного поведения, а уже потом предостерегающей от глупостей мерой.
Георг и так был тем, кем казался, и ни в коем случае не скрывал этого. Другое дело – что окружающие из-за своей невнимательности в погоне за грязью упускали из виду интересные детали… Но ведь это же явно не его проблемы. И если говорить конкретно о его доминирующем положении, то он это лишь подтвердит и будет дальше стоять на своем. Может, проигнорирует ответную реакцию на такое открытое проявление, но чтобы вообще не заметить… Это уж лишком грубо для человека, столь озабоченного деталями.
Союзники всегда должны помнить, какой ценой достаются деловые связи и сколько они могут потерять при их уничтожении, а соперники непременно видеть, что простаки на таких должностях неуместны, как меховая одежда в тропиках. И если у них по-прежнему останется хоть малейшее желание сунуть нос не в свое дело, то велика вероятность того, что вернутся они восвояси уже без оного.
Ну и еще без чего-нибудь. Георг не так уж и безгрешен, каким хочет казаться, закутываясь поплотнее в кокон напускной праведной строгости. Это лишь игрушки, иллюзия – если угодно. Фейерверк, цветной дым, песок в глаза. И если после всех этих приемов удастся не ослепнуть, то можно увидеть действительность, в которую, возможно, он сам не верит. А если еще и самообман считать грехом... Но и здесь есть загвоздочка: самообман - грех лишь в том случае, если ты действительно это осознаешь. Что до него – то в голову другому человеку без его на то согласия не влезешь, а мужчина был словно шкатулка с сюрпризами. По собственному желанию ее открывать даже как-то боязно.
— А вот у меня есть повод сомневаться.
— Вас хлебом не корми, – дай посомневаться. Не надоело копаться в каждой попадающейся на жизненном пути клоаке? Откуда такая тяга к разгребанию необъятных куч мусора?
Женщина, казалось, не понимала, что заводится. Что ее внезапное шипение уж точно никак не способствовало укреплению доверия, а наоборот - вызывало лишь больше вопросов. Рядом с этим человеком она становилась удивительно нервной, что невозможно не заметить.
Генсвайн свое неспешное перемещение по кабинету, который теперь уже постепенно погружался во мрак приближающейся ночи.
Но оба привыкли к темноте и прекрасно друг друга видели.
Брови его были вздернуты в любимой манере, а уголки губ привычно опущены. Он воспринимает ситуацию со всей горячностью, которая в нем есть, но многолетняя тренировка дала свои плоды. Теперь, немолодой уже мужчина за доли секунды цепляет на себя маски.
Сейчас подойдет сдержанная, холодная заинтересованность.
О, право, что может быть лучше этих идиотских спектаклей? Когда человек прилагает достаточно усилий, чтобы не показать того, что чувствует в действительности, но это, оказывается, и не требуется. Если собеседник действительно умен, ему хватит одного взгляда, чтобы понять, что слова достигли цели.
— …Я знаю и принимаю то, что ваша работа… Ваш долг обязывает наставлять на путь истинный, просвещать...
— Теперь я далек от этого.
— Ну, просто предположим! – Нервно одернула Эттель, унимая свою раздражительность. - Нет ни единого повода настолько углубляться, если только вы этим не «больны». Если только... – Она перевела дыхание - не видите в этом какого-то сокрытого смысла. Понятного, нужного только вам. Что в таком случае заставляет вас кидаться из крайности в крайность?
— О чем вы?
Он замер напротив нее со сцепленными за спиной руками, при этом настороженно сверкнув глазами в бледном вечернем свете.
— Что в этой статье? – Твердым, уверенным тоном спросила она, глядя исподлобья. Казалось, что этот вопрос прозвенел, ударяясь о стены, хотя обстановка к этому не располагала. — Снова обсасывают вас с головы до ног, оставляя на сладкое ваши...
— О, замолчите! – Скривился он, – Мне нравится ваша прямолинейность, но она утомляет. Скудная персона прелата в отдельности «С&Р» интересует в последнюю очередь. Этим занимаются одинокие дамы, желающие отхватить кусок посочнее.
Писательница фыркнула, не сдержавшись. Виной тому были не только вскипевшие недавно эмоции, но и подбираемые собеседником эпитеты. Немец от гордыни не страдал, и смотрел лишь правде в глаза. И тут-то он не жалел слов. Его удача, что ему приходится работать преимущественно с мужчинами, которым до тебя с твоими прикрасами никакого дела нет - своих проблем по горло. А кто говорит, что их нет, в Италии не жил ни дня.
Но… Это он-то скудная персона?
— ...Здесь же, – продолжил он, – много воды. Но есть пара непрозрачных намеков на мою деятельность, развернутой в Ватикане.
— И что? Это повод меня терроризировать?
— Просто хотелось убедиться в том, что по-прежнему могу быть откровенен с вами. Но уверяю: будь это допрос, я бы вел себя иначе.
Женщина вздохнула, отодвигая от себя журнал, успевший поднадоесть и без чтения: с ним и так все предельно ясно. Поспешно отогнав пару мыслей по поводу его методов допроса, и вернулась к реальности, уставившись взглядом светлых глаз в пустое пространство. Оставалось неясным, как этот человек умудрялся быть таким расчетливым и уверенным на публике, и столь неуклюже перестраховывающимся с приближенными. Ланс не была так глупа, чтобы тешить себя иллюзиями по поводу того, что хорошо знает богослова, но подобралась она к нему действительно близко, вытащив из самых недр, по крайней мере, треть того, что он так настойчиво мог скрывать от глаз людских.
— Ни для кого не секрет, что Ангела скакала от радости, когда вам удалось занять этот пост. Сейчас вы лишь укрепили свои позиции.
Мужчина едва облокотился о свой массивный стол, на котором покоились аж две настольные лампы, что оказались сейчас совсем позабытыми. Не было необходимости в свете, ибо Г-жа Ланс считала темноту лучшим союзником в предстоящем разговоре. Обволакивающая, сладкая, почти интимная - не позволяет лгать... Так уж издавна у двоих повелось: либо молчание, либо правда. У Георга была слишком насыщенная жизнь, чтобы молчать, у нее - слишком бурная, расточительная и легкая, чтобы о ней рассказывать. Да и в конце концов: всему свое время.
— …Надо быть совсем идиотом, чтобы не посчитать хоть раз, хоть вскользь, что вы серый кардинал.
— Голые подозрения гроша ломаного не стоят. Как и слухи.
— «С&Р» не желтая пресса. О статье я не была в курсе до нашей сегодняшней встречи, но я не возьму в толк, по каким своим умозаключениям вы связали меня с этим издательством? Я никогда вам не врала, и по прежнему не вижу в этом никакой для себя выгоды.
Немец хмыкнул. Упоминание выгоды в данном случае не вызвало у него желания читать лекции о жадности, алчности и неправильном с точки зрения морали, поведения. Вот так вот. Выгода – как факт. Так бывает, о чем он знал не понаслышке.
— У вас не было причин выставлять конфиденциальную информацию на чужое обозрение. Расписки я не брал, и не буду, но вы должны были понимать...
— Не держите меня за глупышку, Георг! – Вскинулась успокоившаяся было писательница, на что мужчина лишь только поджал и без того узкие губы.
Он терпеть не может, когда его перебивают, тем более женщина намного младше, и...
Не важно.
Просто не любит.
— Это было бы весьма досадным упущением - считать вас таковой, – Смягчился он, и глаза его снова замерцали. Казалось еще немного, и мужчина улыбнется. Искренне, но вовсе не беззаботно... Полные напускной радости улыбки он способен дарить лишь доверчивой толпе, что зачарованно смотрит в рот, или перед камерой - по необходимости. Сам же он улыбается чуть тревожно, грустно. Это его правда.
Вообще говорят, что по залегающим на лице морщинам можно понять, каким эмоциям в жизни человек был подвержен чаще всего. И если, исходя из этого, сделать определенные выводы, то богослов человеком был крайне серьезным. Казался (не напрасно!) недоверчивым, строгим. О последнем можно догадаться и так, исходя о его рассказах о самодисциплине, о том, от чего и ради чего пришлось отказаться. Писательнице это казалось старым безрассудным шагом, как и любому другому мирскому человеку, но вот вслух она этого сказать бы не рискнула. Слишком уж большая ответственность – заявлять, что дело всей жизни лишь бестолковая трата времени.
Те, кто посвящает себя церкви, неизменно слышат это изо дня в день, но действуют слова слишком редко, чтобы брать это во внимание. Вера человеческая нерушима... Или это просто упрямство и отрицание элементарных вещей, и ни к чему хорошему не приведет, что зависит от конкретного человека, и его рассуждений. Одно для себя Эттель прояснила раз и навсегда: все приходят в божий дом с корыстными целями. Кто-то просит помощи, кто-то молится сейчас безвозмездно, но в будущем «помощь свыше» будет иметь в виду, зная, что ее заслужили. Надо же как то обеспечивать свою безопасность, если напортачил. А Бог такой – он простит, достаточно только отчитываться дяденьке в кабинке, какую пакость на этой неделе ты совершил, да молиться регулярно.
Георг ситуацию с этими торгово-финансовыми отношениями с творцом уже давно пронюхал –сомнений почти не оставалось, но представить, какую трансформацию пережил после этого осознания его внутренний мир, находящийся под железным занавесом, не удавалось даже Ланс с ее нехилым талантом. Проще говоря - веру Генсвайна немного потрепали ветра размышлений и цепи логических выводов (а он был логиком, сомнений нет), которые на свою голову он выдавал одну за другой.
Себя не обманешь.
— Не смотрите на меня так, – чуть закусила нижнюю губу женщина, собирая свою волю в кулак под пристальным взглядом голубых глаз. Сие чувствовала только она, чувствуя свое горячее дыхание.
— Если вам хватило смелости довериться мне тогда, то доверьтесь и сейчас.
Мужчина нисколько не изменился в лице, лишь переключил свое внимание с лица собеседницы на городские пейзажи.
— То, что я знаю о вас, останется в тайне. Я поклялась молчать, и буду молчать столько, сколько вы сочтете нужным. И ничем я клясться больше не буду, никакими богами или чьими-то матерьми.
Последняя фраза заставила Георга дрогнуть и вернуть тревожный взгляд брюнетке, вцепившейся в подлокотники от нахлынувших эмоций до ломоты в пальцах. В ее глазах читался явный испуг вперемешку с отвагой, и нижняя губа, которую женщина кусала, сама того не замечая, едва заметно выделялась бликом на бледном лице.
Зрелище было как забавным так и волнующим. В этом сложно признаться, но.... Иметь над кем-либо такую дурацкую, глупую, морально извращенную власть очень приятно. Заставлять, переживать, волноваться, в после вспоминать ритмичное нервное постукивание пальцами по столу или этот непослушный локон, вечно падающий на лоб, что нервно убирается пальцами на прежнее место. Скованное движение хрупкой ладони, теребящей мочку уха…
Невозможно удержаться!
Не получится игнорировать желание провоцировать, если ты знаешь, как человек реагирует на твое присутствие. Для пущего эффекта хочется коснуться.
Просто дотронуться, не более.
— Это звучит логично. Но почему вы так разволновались, рассказывая мне правду?
Да, вот так.
Тихой, хищной тенью Георг замер за девушкой. Загруженное мебелью и различными крупногабаритными безделушками из красного дерева, помещение поглощало звуки шагов, да и все существо своего хозяина в целом. После такого чарующего вечернего зрелища под особое настроение начинаешь сомневаться, что мелькнувший белый воротничок – отражение власти божьей, трактовка его слов на земле. Эттель больше склонялась к тому, чтобы назвать секретаря папы существом инфернальным, нежели и дальше награждать его духовным саном из раза в раз. То, с какой скоростью он добивался желаемого - поражало. Добавить еще к этому незаурядный ум, уникальную способность к эмоциональному перевоплощению, титаническое терпение и... Остроумие. Оно делало мужчину открытым и приятным, если до этого тот производил впечатление церковного сухаря.
Это и было ловушкой.
Женщина вздрогнула, почувствовав мимолетное прикосновение к шее, пониже затылка, когда чужие прохладные пальцы, решились тронуть ее волосы. Тонкая линия касания собрала собой пару позвонков, но немец не отдернул в испуге руку: она исчезла плавно. Так, будто мужчина дарил своей гостье ласку каждый день и в том, что сейчас происходит, нет ничего необычного.
На самом деле и правда, не было.
Эттель захотелось облегченно выдохнуть, полной грудью набрать воздух и с удовольствием потянуться. Если при этом она не желала бы почувствовать себя хозяйкой ситуации, то хотя бы просто ощутить, как оцепенение отступает, оставляя легкое покалывание в пальцах ног. Было ясно, что сегодня у нее не будет возможности расслабиться до тех пор, пока она не окажется дома.
Тонкие длинные пальцы вновь коснулись волос, зарылись в них, запутались, не причиняя при этом никаких неудобств - только приятное тянущее чувство под кожей и внизу живота. Сердце сковал тихий восторг вперемешку с липким страхом, сковывающим конечности. Губы слегка слиплись и ссохлись от долгого молчания, но девушка заставила себя приоткрыть рот, чтобы сделать короткий вдох перед тем, как прикусить кожу губ вновь.
Боже, нет. Она не должна улыбаться, только не сейчас! Это будет слишком пошло, но до отвратительного уместно.
— Георг, – тихо шепнула она срывающимся голосом, будто придремала на часок-другой, а сейчас резко проснулась и не может понять, находится ли еще ее знакомый рядом, или растворился пресным, безвкусным сном. —... Что вы делаете?
В ответ писательница уловила легкий вздох, но не была уверена, что ей не почудилось. Она размяла пальцы и вновь положила ладони на уже влажные подлокотники, вслушиваясь в биение своего сердца, что помимо воли отбивало глухой ритм, колотясь у самого горла.
Грудь сдавило в ожидании, избавляя легкие от остатков воздуха.
— Ничего... Почти ничего.
— Что вы имеете в виду?
Ситуация еще не приняла никаких непоправимых оборотов, а обстановка уже пылает, как пятый круг ада. Эттель почувствовала, что вскоре просто–напросто устанет.
— Что вы думаете о "прекрасном", сеньора?
— Вы полагаете, - она хмыкнула, - что я сходу отвечу на столь емкий вопрос? Что именно вы хотите услышать?
— Боюсь, я не могу сказать этого, пока не услышу ответ из ваших уст.
— Я писатель, а не оратор.
— Не злитесь, - мягкий тихий баритон сладким ядом проникал в уши, поднимая в женской душе нечто похожее на смесь любопытства и паники. Широкая ладонь мимолетно коснулась плеча, а затем скользнула, и, задев ключицу, переместилась на шею, поглаживая, разминая пальцами чувствительные точки. Ах, если бы она могла видеть при этом его заинтересованный, умиротворенный взгляд.
— Эттель, вы так напряжены, расслабьтесь...
— Что вы от меня хотите? – затравленно выдавила она, не зная, куда себя деть. Нужно было немедленно прекратить это издевательство, пока не захотелось продолжить в усиленном режиме.
— Прекрасное, – спокойно напомнил он.
— Ах, да, - пробормотала женщина, – прекрасное. Прекрасное, это не грех, отец, если вы понимаете. Более я ничего сказать не могу. Не трогала я журнал. И ничего об этом не знаю.
Она с трудом заставила себя сложить руки на груди. Все ее конечности прилично затекли, постоянно давая об этом знать.
Нервировало, честно говоря.
Чужие касания растворились в мгновение.
— И не общалась не с какими журналистами. Если вам так интересно - я целую неделю провела в своей квартире, за это время ни разу не появившись на улице. Вы думаете, – распалялась она, – мне нечем заняться? Мне необходимо сдать рукописи в срок, осталось всего две недели!
— Ну-ну, не нужно так нервничать! Мне хватило и одного раза...
— Тогда какого черта вы меня тут испытываете? – Прошипела она, сжав руки в кулаки так, что ноги впились в кожу ладоней. Женщина всерьез боролась с желанием покинуть злополучное место, громко хлопнув дверью и оставить знакомого в полном недоумении.
Черт-черт-черт!! Идиотская женская природа! Чего она раньше боялась? Он такой же человек!
Человек, прикрывающийся черной рясой! Что в этом необычного?
Почему сразу нельзя было выпустить когти, а не сидеть и не терпеть битый час?
Да что вообще с ней творилось, когда в поле зрения появлялся Георг?!..
— Вы выглядели так, будто вас что-то тревожит.
— Да, вообще-то тревожит. Я ненавижу, когда на меня давят, ясно? Красиво, искусно или же паршиво - мне без разницы, я этого делать не позволю. Учтите на будущее!
— Я не имел в виду ничего такого.
Она вздохнула.
— Знаете что, мой немецкий друг? Не сказать, чтобы я вас боюсь, но я не могу знать, что творится в вашей светлейшей голове.
— Вот как?
— Это к тому, что мое скованное поведение оправдывает себя, не находите?
— Я рад, что поток вашего яда иссякает. Занятно.
Писательница хмыкнула.
— Занятно. Вот именно.
— Вы хотите извинений за что-то?
Темная фигура вновь появилась в поле зрения, и, продвинувшись вдоль окна, замерла у стола. Его лицо сейчас полностью скрывала тень. Глаза Эттель давно привыкли к темноте, но разглядеть собеседника не удавалось - только глазницы были затемнены чуть больше, чем все остальное. В комнате царила непривычная, плотная, будто живая духота, придавая встрече приятные нотки паники.
— Оставьте себе, если есть нужда. Просто усвойте, наконец, что дружба – это когда люди доверяют друг другу. Прежде всего. А если вдруг закрадутся сомнения, вспоминайте про тайну исповеди хоть иногда. Вы мне – я вам, как договаривались.
— А если между нами не дружба?
В сущности, понятие дружбы довольно расплывчато и наивно. Что касалось межличностных отношений – Георг был скорее практиком, чем теоретиком. Ему для этого открывались широкие возможности: общение с сотнями тысяч мужчин и женщин хоть ежедневно, и порою он охотно ими пользовался. Умный человек разве упустит возможность попрактиковаться в том, что у него получается достаточно неплохо?
За плечами годы практического общения, из которого теперь уже вполне реально извлечь корень правды.
Но это не важно. Важно то, что ты уясняешь в итоге.
И если сказать, что сейчас повисла неловкая пауза, то это не передаст всей сути правды. Вопрос оказался как минимум провокационным, и женщина это прекрасно видела, только вот не понимала, зачем.
— А что же тогда? – Тихо бросила она, глядя, как ей казалось, прямо в глаза темной фигуре у мрачного в своей массивности письменного стола.
— Мне и самому хотелось бы знать. Поэтому я спросил об этом вас, а не себя.
Она саркастично хмыкнула, вновь выставляя в защиту свою дерзость.
— Вы сегодня очень тактично пытаетесь избежать ответов на вопросы. Вообще логика просто поражает. Я уже назвала наши отношения дружбой, и пока ничего не изменилось.
— Поэтому вас словно парализовало?
— Позвольте напомнить...
Ее грудь, затянутая в легкую бежевую ткань вполне скромного, но элегантного платья вздымалась от редких глубоких вдохов. Эта женщина всегда выражала собой скромность и стремление, и сейчас себе не изменяла, даже когда тряслась от неведомого себе возбуждения. Ее нельзя было окончательно смутить фразой "мадам, да вы покраснели" или нелепой шуткой, и ко всему прочему она может дать нехилую фору.
Только как ни скрывай, все равно подвержена типичным женским слабостям.
—... Что мы знакомы уже около двух лет, но наши встречи при всем желании, даже с огромной натяжкой нельзя назвать частыми. Или вы из тех, кто верит в любовь с первого взгляда?
Георг, не медля, улыбнулся в ответ.
Один : один.
Разумеется, он не верил в любовь с первого взгляда, и мог не без гордости признаться, что ему никогда не доводилось любить в том самом смысле. Он нудный, педантичный человек. Ему нужно много времени, чтобы привыкнуть, понять, проанализировать, а женщины – это ураган эмоций, ни больше не меньше. Горячие, огненные, особенно итальянки. Были и тихие, но в тишину можно встретить и в одиночестве.
Ко всему этому как минимум нужно время для того, чтобы привыкнуть. К другому человеку, к его характеру, поведению. Узнать сильные и слабые стороны…
И то, что сейчас творилось у него под носом, забавляло.
— Нет, я не из числа этих счастливчиков.
— Хоть и немного, но вы реабилитировали себя за свое сегодняшнее недоверие.
— Мне зачтется?
— Всевышний решит, падре.
— А что до вас?
Он оторвался от стола и вновь пропутешествовал до кресла гостьи, где мимолетной тенью мелькнула его рука, забирая журнал, и откладывая куда-то в сторону. Журнальный столик быстрым движением оказался бесшумно отодвинут , благодаря густому ворсу дорогого ковра.
Ланс в очередной раз оцепенела ощущая крупные мурашки на затылке и щеках. Совсем близко будто сияли в темноте воротничок и два белых манжета. Благо, что не фосфором мажет, но рубашки у него, наверное, в идеальном состоянии. Может, немецкая педантичность, а может просто компульсивное расстройство. Если уж в голову ему не влезешь, да и кто знает, чем с детства пичкали его пытливый ум.
— До меня? – Притворно удивилась Эттель, но ее голос дрогнул. Собеседник сначала нагнулся к ней так, что его лицо было чуть выше, а затем уперся ладонями в подлокотники, с которых она убрала руки так быстро, будто ошпарилась. Паника вообще могла проявляться по-разному, но больше она ничего не сделала. Не брыкалась, не вырывалась и даже не сыпала угрозами. Она смотрела на него со смесью испуга и любопытства.
Он чуть склонил голову вправо и лениво скользнул взглядом по ее волосам.
— То есть вы считаете, что мы дружим?
— А разве нет?
— Ну, – уверенно начал он, – если дружбу можно мешать с желанием... То тогда я бы еще согласился.
— И вам не стыдно?
— За что? – Вскинул брови он.
— Ну, у вас обеты, порядки. Или я что-то путаю? Я еще что-то про целибат слышала, ну и вообще…
— Эттель, – ласково улыбнулся мужчина, продолжая свою "песнь" тихим бархатным тоном, – какие вы в детстве любили конфеты?
Вопрос показался неожиданным, что сбило девушку с толку, но она все же нашлась с ответом:
— Кажется "Птичка певчая". А какое это имеет значение?
— Не большое, но имеет. Когда мать покупала ваши любимые конфеты, но строго настрого запрещала вам их трогать, вы ведь ее не слушали, верно?
Это было совсем не так, но до писательницы смысл его слов дошел довольно быстро, от чего она закусила губу и молча замерла в ожидании.
— Конечно же не слушали, ведь вы не такая хорошая девочка, какой вас воспитывала мама. И наказания должного за это не получали, потому что детей не накажешь. Так вот и я не умру от аллергии.
— Вы делали это и раньше? – Не сдержав эмоций, выдохнула она.
— Ровно так часто, как советовал разум, и позволяла совесть.
Время не тянулось, а капало, долбя в темечко с завидной методичностью. Мужчина, как на зло не исчезал и не думал разрушать иллюзию своего превосходства. Запах его парфюма, казалось, теперь намертво въелся в ее тело. Впрочем, не только в тело, но и в воспоминания. Не сказать, что сей факт будет ее преследовать ближайшее время но это, однозначно, один из тех ярких моментов, что людьми запоминается на всю жизнь.
Но стоит ли его хранить в «бархатной шкатулочке» для того, чтобы изредка доставать и любоваться им?
Все-таки она не ошиблась с типажом. А что касаемо дружбы: так в нее она не верила ровно так же, как и в любовь. Использовала понятие для простоты обозначения да для того, чтобы не самым смышленым субъектам можно было донести что-либо простым языком.
С ним бы такая шутка не прошла.
Можно обмануть его. Можно обмануть хоть самого Бога, что Г-н Георг практикует на удивление успешно, но не самого себя.
Дружба? Может быть. Удивительно, как синхронно могут мыслить два совершенно разных человека. Об одном и том же.
Что сделает уличная кошка, потряси ты перед ее носом большим куском свежего мяса? Догадаться несложно. Наступит на голову сородичу, лишь бы достать его первой, потому как животной сущности неведомы социальные понятия. Стоит только раз сработать инстинктам, и мозг предательски отказывает.
— Я...– произнес он с почти вопросительной интонацией, но голос его дрогнул, и мужчина просто замолчал.
Перед взором мелькнул белый манжет, и Эттель почувствовала как он, почти не касаясь кожи, отвел от ее лица надоевшую прядь.
— Я не уверен.
— Хотите поцеловать меня? – Выдвинула дерзкое предположение француженка, на что он только обворожительно хмыкнул, разглядывая ее словно экспонат.
— Неплохая идея, но этого было слишком мало. Я не ребенок, сеньора. Мне нужны все конфеты до единой.
Его глаза были так близко, теперь она видела их, и... Жалела. Взгляд оказывал какое-то гипнотическое действие, и остатки контроля осыпались с такой скоростью, что становилось страшно. Она держалась на одном лишь оцепенении, которое в отличие от всего остального вцепилось в хрупкое тело не на шутку.
— И вас не гложет совесть? - Дрожащим тоном продолжила она.
— Все проходит, вы знаете. А вас?
— Меня? – Удивилась Эттель.
— Вы ведь знаете, какое действие оказываете на меня.
— Раньше я такого не замечала. – Выдохнула она, понимая, что его лицо стало теперь куда ближе.
— Раньше было раньше.
— Давно вы это придумали, Георг?
— Сейчас. Не нравится? – почти прошептал мужчина, с надеждой вглядываясь в ее темные глаза. Еще секунда и взгляд скользнул на губы, заставляя дышать чаще и получать наслаждение от одного только столь волнительного зрелища.
Он едва заметно поджал нижнюю губу.
— Мой ответ ведь не будет учитываться?
Сейчас она могла увидеть, почувствовать его душу. Серую, тусклую, но до безумия живую, как и его глаза.
Последнее слово она выдохнула, против собственно воли теснее прижимаясь к прелату. Тело будто прошило разрядом тока, который большим теплым сгустком осел в голове. Мысли и переживания мгновенно растворились, и суть ее придалась самым обыкновенным ощущениям. Земным, человеческим, таким сложным в своих проявлениях. Все лишь одно касание может вызвать эмоциональный тайфун, который снесет напрочь желание и возможность предпринимать что-то против него.
Богослов поступил очень умно: как опытный любовник ублажает свою избранницу в постели, Георг довел эмоциональное напряжение до предела, а потом просто коснулся, заставляя «корчиться» ни то от облегчения, ни то от удовольствия.
И кто чьи тайны теперь хранит?
Горечь и тепло сухих, горячих губ пропало так же внезапно, как и появилось, но биение чужого сердца все еще ощущалось рядом, давая знать о себе прерывистым дыханием. Странно приятным, таким же горячим, вперемешку со сводящим с ума запахом пыльных книг и одеколона.
Его запахом.
Она не решалась открыть глаза, потому что обломки, куски мыслей судорожно обвалились в голову, и она не знала, за что ухватиться в первую очередь. За то, что низ живота уже ноет, за то, что мужчина дышит слишком часто или за то, что удочки сматывать нужно вовремя.
Сейчас же она просто тонула в эмоциях, не решаясь что-либо загадывать. Она уже однажды уяснила для себя, что нельзя ничего предпринимать. Попытки исправить что-либо на горячую голову это слово бомба: обрежешь не тот провод и пиши - пропало.
— Вы не готовы. – Успокаиваясь, констатировал он.
— Вы забудете, не так ли? Вы избавитесь от этого!
— Об этом я и говорю. Какая глупость... Я никогда не допускал забвения! – Задыхаясь, резко оборвал он и на секунду замолчал. – Мои обеты должны смущать не вас, а меня. Хотя… Я не удивлен.
Женщина качнула головой, открывая глаза. Вид ее стал куда более живым и интересным, отражая внутреннее беспокойство ее души. Теперь смирение обратилось в огонь. Красивый, ласкающий, дающий возможность поиграть с собой без смертельных последствий.
Он запустил пальцы в волосы и зачесал их назад, мысленно наводя порядок в голове.
— Если вы забудете, то отвергнете свои грехи.
Он окинул взглядом ее лицо, и как-то грустно улыбнувшись, медленно наклонился к ее уху и полушепотом уточнил:
— Вы вряд ли себе представляете как мне сейчас жарко и тесно в этом ошейнике.
Женщина молча вжалась в кресло и застыла. Кажется, она даже перестала дышать. Уж она-то могла, ощущая, как мелкая капля пота стекает по шее. В голове гулко бухала кровь, а воздух можно было накручивать на длинную вилку как тягучий сладкий десерт. Оставалось надеяться на то, что это всего лишь кабинет имеет проблемы с вентиляцией.
Прядь едва шевельнулась от его вздоха, щекотно коснувшись раковины уха, после чего наваждение исчезло. Священник убрал свои руки, избавив, наконец, гостью из своеобразного, больше морального, чем физического заточения.
— Прошу меня извинить. – Официально возразил он, запустив ладонь в волосы и приглаживая их. Видимо, это было его личным, успокаивающим жестом.
Ланс не медля поднялась с кресла, расправляя и разглаживая низ платья. Все глупости, положенные на сегодня, уже совершены, поэтому лучше уйти сейчас, более не заваривая никаких новых историй. Вернуться в свою пустую квартиру, где никто не будет мешать, и хорошенько все обдумать за бокалом... Нет, бутылкой вина.
Писательница подхватила свою сумку, неуверенно нервно замявшись на месте. Дар речи она еще не обрела, а уйти по-английски не позволяли ни совесть, ни воспитание.
Но и на этот раз ей повезло.
— Если у вас возникла идея покинуть меня – я вас не держу.
— Всего доброго. – Натянуто выдавила она, и почти бесшумно покинула кабинет, оставив после себя тонкий сладковатый шлейф духов, который для нее уже был незаметен: ее еще долго будет преследовать пряный запах мужского парфюма. Звуки ее шагов потонули в толстом мягком ковре, хотя женщина предпочитала высокие каблуки, и в кабинете воцарилась тишина.
Немец более не издал ни звука. Он подошел к окну, мерцающему и переливающемуся однотипными городскими огоньками, потирая виски. Женщина срывает с него все замки, и ему это больше не кажется таким уж противным.
Разве этого он хотел сегодня? Этого. Но разве ждал?
Да ни в коем случае!
Пора завязывать с увлечениями. И, наверное, иногда все-таки стоит слушать мать, и не лезть без разрешения за тем, что так хотелось бы заполучить. Взрослые вообще дают достаточно дельные советы.
Остается гадать, кто из них продержится дольше.
