Pro Infinitro автора Lanstone    в работе
О людях без истории и людях, которые не ведают, к чему приводят их действия и даже малозначащие слова. О том, куда исчезла Флёр Делакур и что именно ей нужно сделать, чтобы вернуть свою жизнь в то русло, где она была бы счастлива (на самом деле - просто завершена). Pro Infinitro (ит.) - до бесконечности.
Mир Гарри Поттера: Гарри Поттер
Флер Делакур, Джон, Сириус Блэк
AU, Детектив, Любовный роман || гет || PG-13 || Размер: макси || Глав: 3 || Прочитано: 2371 || Отзывов: 0 || Подписано: 3
Предупреждения: ООС, AU
Начало: 14.12.18 || Обновление: 25.12.18
Все главы на одной странице Все главы на одной странице
   >>  

Pro Infinitro

A A A A
Шрифт: 
Текст: 
Фон: 
Не доверяй


"- Так что же случилось, Минерва?
- Мисс Делакур исчезла.
- Исчезла? - переспросил Дамблдор. - Как это - исчезла? И что мисс Делакур делала в Министерстве магии магической Британии?
- Проходила практику в мракоборцы. Вместе со своим женихом.
- Вы говорите о Флёр Делакур?
Альбус отошёл от окна, и приветственно кивнув, указал на кресло. Драко Малфой, однако, быстро мотнул головой.
- Да, мы говорим о Флёр Делакур, - ответила за него Минерва. - Как вы вошли, мистер Малфой? Кабинет директора - не проходной двор.
- Учитывая последние события, у меня есть сомнения, - тихо сказал Альбус.
- Я знаю пароль. Так что случилось с Флёр Делакур?
- Никто не знает, - поморщившись, ответила Минерва. - Последний раз её видели рядом с одной из комнат с высоким уровнем доступа. А потом... она просто пропала. "

Предпоследняя глава Ad Interim и единственное упоминание об этих событиях. История о том, куда же исчезла Флёр Делакур.

---------------------------




— Дам тебе один совет, принцесса, — с ласковой жалостью посмотрев на Флёр, сказал Сириус. — Если ты натыкаешься на мужика под деревом — не доверяй ему. Если ты натыкаешься на голого мужика под деревом — не доверяй ему. А уж если голый мужик под деревом говорит, что он не помнит своего имени, но это имя как-то связано с деревом — тем более не доверяй ему. Никому не доверяй.

Флёр, разумеется, его не послушала. Она не слушала его в прошлые семь раз, она знала, что будет продолжать его не слушать с завидной регулярностью, она знала, что каждый раз, когда Сириус будет говорить что-то важное, ей не будет до этого ровным счётом никакого дела. Хотя бы потому, что голый мужчина под деревом меньше всего на свете представлял опасность. Он выглядел как потерянный, глубоко несчастный и затравленный человек. Губы его дрожали, на все расспросы он отвечал «не знаю» или «не помню», на все попытки прикоснуться ещё сильнее сжимался, а на простое желание прикрыть его чем-то смотрел так зло, что даже в темноте его глаза яростно блестели.

У него были замечательные светло-голубые глаза. Флёр с тоской подумала о том, что не помешало бы вытравить эту мысль из сознания. Хотя бы из самоуважения к себе самой.

— Ты, — ответила Сириусу Флёр. — Нашёл меня под этим же деревом. И тоже голую.

— Ты, — усмехнулся Сириус. — Знала, как тебя зовут, Ришар. И ты сразу же сказала, что хочешь прикрыться и увидеть Альбуса Дамблдора. Если голая девушка под деревом говорит, что хочет увидеть Альбуса Дамблдора — значит, повода для беспокойства нет.

Сириус говорил что-то ещё, а Флёр, слушая его голос и смотря на мужчину под деревом, невольно уплывала в воспоминания и отъезжала — сознанием. Сознание нещадно переносило её во время годичной давности, когда она, точно так же, как и этот мужчина, голая, распластанная под Гремучей Ивой, без возможности дышать, без возможности связно мыслить, обнимала колени руками и рыдала, рыдала, рыдала, чувствовала, как внутренности скручиваются от ужаса, хотела, чтобы они вытекали из неё вместе с сознанием. Флёр хотела сказать, что у Сириуса были не те воспоминания. А потом поняла — нет, те. Правильно всё сказал Сириус. Она была спокойна, ещё бы. Она попросила отвести её к Альбусу Дамблдору.

— Послушай, милый, — ласково сказала Флёр, опускаясь рядом с мужчиной. — Всё будет хорошо, тебе не о чем волноваться. Тут тебе обязательно помогут. Тебе нужно прикрыться. Тебе нужно пойти с нами.

Сейчас он был слабым, и было неудивительно, что его глаза подернулись мутной дымкой, а потом в них заблестело что-то, похожее на наваждение, смешанное с восхищением, блаженством и похотью — одновременно. Флёр грустно вздохнула. В эти моменты магия вейлы полностью выходила из-под её контроля. Потом станет легче, она это понимала и осознавала. Потом магия перестанет действовать совсем. Флёр сухо сглотнула, постаралась отвлечься и снова подумала о самоуважении.

— Всё же, нам нужно отвести его к директору, — сказал Питер. — Или хотя бы оттащить его от Гремучей ивы. Ремус, он…

Флёр знала, что Питер мрачно посмотрел на небо, и в очередной раз последовала его примеру: задрала голову. Увидела полную луну. Если чутьё её не обманывало, то до завываний оставалось не больше десяти минут. Значит, нужно было привести Гремучую иву в действие прямо сейчас, но перед этим — отойти на безопасное расстояние и прикрыть голого мужчину. Но это больше не представляло проблемы: он был одурманен настолько, что даже не сопротивлялся. Когда они отошли достаточно далеко, Питер применил «Депульсо» близ сучков корней деревьев.

***

— Если ты натыкаешься на мужика под деревом — не доверяй ему.

Считаю, что парень прав. Я вот, например, себе не доверяю и дело даже не в том, что я голый, под деревом, не помню, как тут оказался, не понимаю, почему мою голову прокрутили в фарш и даже не могу вспомнить своё чёртово имя. Когда белокурая леди спросила меня об имени, всё, что я смог из себя выдавить, это «связано с деревом». Хотел бы я думать, что от чудовищного состояния, но эта мысль по-прежнему не давала мне покоя. У меня было имя и… да, оно действительно было связано с деревом. Правда, не с этим. С каким-то большим. Возможно, хвойным. Становилось всё сложнее думать и ситуация значительно ухудшилась, когда белокурая леди склонилась надо мной, проникновенно посмотрев мне в глаза. Невольно мне вспомнился последний бордель, и сразу же стало смешно от того, что бордель я помню, а своего имени — нет. Потом стало совсем не до смеха: белокурая леди аккуратно поддерживала меня за руку и заботливо оттаскивала от дерева, а всё, о чём я мог думать, так это о своей потрясающей идее. Потрясающая идея заключалась в том, что я хотел схватить белокурую леди за задницу и отвести куда-то, где нам не могли бы помешать. Господи, я чувствовал себя отвратительно, а моё зрение по-прежнему не пришло в норму. Весь мир, по какой-то причине, неизвестной мне, но уж точно известной миру, был вовсе не миром, не целостностью — а пылью. Пыль, не могу не признать, была прекрасна. Она была золотистой, она струилась вокруг огромного дерева, но гораздо, гораздо больше её было вокруг тех четырёх, которые меня окружали. Она струилась волнами между их пальцами, застревала в волосах, билась в токе крови, проходила через всё их тело и всё существо. Я шёл за ними, я ощущал это, и с каждым новым шагом голова болела всё сильнее, но, всё же, что-то в ней прояснялось. Когда мы прошли в огромные ворота, когда я увидел множество людей разных возрастов вокруг меня, когда я увидел, сколько же в них было пыли, на секунду мне стало жаль белокурую леди. Но только на секунду: с ней были трое. Ничего, справятся. А если нет — я с удовольствием рухну на каменный пол. Почему-то я думал, что это будет и вполовину не так больно, как… что-то, что было. Невольно я усмехнулся. Бордель и что-то, что было. Складывалась весьма жалкая и посредственная картина моей личности. Но думать об этом я больше не мог: просто пережал себе сонную артерию, и, судя по всему, сделал это слишком резко и неправильно. Глаза мне словно полоснуло огнём. Но лучше уж так, потому что на пересечении времени, что отделяло меня от этого места и дерева, обнаружилось что-то, что крайне сильно сбивало меня с толку. Чем больше было пыли, тем сильнее мой рот наполнялся слюной.

Когда я очнулся, то понял две вещи: без сознания я пролежал ровно двадцать два часа и двенадцать минут. Время было осязаемо. Не знаю, чувствовал ли я раньше время так, как ощущал его сейчас. Время было везде и оно вовсе не текло: оно простреливало беспощадно каждой своей секундой, и я знал, что если его течение станет быстрее, то станет невыносимо от самого факта его существования, но мне было плевать. Я лежал на диване, таращился в полукруглый потолок и всё, чего я хотел, чтобы время понеслось с бешеной скоростью, так, чтобы мне выломало, распотрошило все кости, только, пожалуйста, скорее, до той отправной точки, когда я смогу остановиться и понять: вот он, я. Я снова стал собой, а бежать мне больше не нужно. Бежать мне хотелось немедленно, но, проклятье, я всё ещё чувствовал время, я его понимал и оно другом не было. Оно надо мной насмехалось, шептало: бесполезно. Ждать тебе придётся долго, но тут я, всё же, мог бы рассмеяться времени в лицо, если бы оно у него было. Долго — понятие растяжимое.

— Какой сейчас год? — спросил я в пустоту.

Спросил, зная, что ответ я получу: на периферии зрения назойливо витали крупицы золотой пыли.

— Тысяча девятьсот семьдесят шестой год, — ответил мне приятный голос.

— Дерьмо, — только и смог ответить я.

Меня снова скрутило, сердце противно закололо, а желудок сжало так, что всё тело тряхнуло в одной длинной судороге. Двадцать один год, дерьмо, дерьмо, дерьмо, почему всё именно так, почему двадцать один год, что, черти бы его драли, это должно было означать? Двадцать один год до того, как что-то произойдёт? двадцать один год, когда что-то произошло уже? Мне двадцать один год? Возможно, дело было действительно в этом? Мне двадцать один, я не знаю, в чём смысл этой жизни и всем своим существом ищу его, как мой друг из Вичи? Что ещё за мой друг из Вичи? Что ещё за Вичи?

— Мне нужно зеркало, — заключил я и как только сказал это, мне сразу же стало спокойнее.

Моя проблема, так или иначе, становилась гораздо более сносной, когда в дело шло зеркало.

— Разумеется, — добродушно ответил мне человек. Как он выглядел, я пока понять не мог. Сколько же в нём было пыли: я видел только её. — Прошу сюда, мистер?

Я подавил в себе желание сказать, что он может называть меня деревом. Или бревном, если так ему будет удобнее.

— Без понятия, — устало откликнулся я, подходя к шкафу. Когда человек его открыл, я приложил все силы на то, чтобы попросту сфокусировать зрение.

И увидел. Ну, что я могу сказать, рожа — тушите свет. Возможно, мне стоило умыться. И побриться. И убрать те глаза, которые были над моими мешками… о, наоборот. Чёрт, да в этих мешках можно было бы провозить контрабанду времён Сухого закона. Я вздохнул, невольно вспомнив о том, что Десмонд Льюис выглядел вполне ничего… хотя, нет, всё же, лучше был Барбара. Иногда, в какие-то моменты, звонкие, и всё же — тихие, и очень, очень томные, София от него млела. Ещё было бы неплохо понять, кем были все эти люди.

Я вздохнул, отвернулся от зеркала, подумав, что и так сойдёт: бывало и хуже, хотя, казалось бы, куда и в какую сторону. Было тут и что-то, что походило на хорошие новости: моя теория с зеркалом подтвердилась, мне действительно стало легче. Зрение почти вернулось в норму, и пыль больше не была настолько видима. Я мог различать предметы, вид за окном и лица. С чувствами было сложнее: может быть, пыль я и не видел, но я знал, что она здесь. Мой рот снова начал наполняться слюной.

— Есть ли что-то, что вы хотите сказать? — спросил меня старик.

— Мне определённо не двадцать один, — только и смог я ответить на это, подавив в себе неуёмное любопытство на тему того, сколько времени у него ушло, чтобы отрастить такую бороду.

Старик кивнул, продолжая смотреть на меня. Это были одни из тех взглядов, которые я никогда нее любил: слишком они были изучающими. Хотевшими заглянуть в душу, попытаться выяснить, что ты, кто ты, зачем ты. Я всегда реагировал по разному, в зависимости от настроения или чего-то, что я знал, но сейчас этого в голове не было. Помню, что чаще всего я отворачивался. Иногда сводил всё в шутку. Был один раз, когда врезал. Я спросил себя, хотелось ли мне бить сейчас. Ответ был неоднозначным: я хотел драться, я хотел размозжить чей-то череп в труху. Я не хотел бить именно этого человека. Что же, признаюсь, этому я был рад. Хотя бы не хочу поднимать руку на стариков.

Стараясь отвлечься от странных мыслей, я осмотрелся, оценивая обстановку вокруг. Утро окрасило полукруглую комнату в золотистые оттенки, на столе, подпрыгивая и звеня, шумело множество странных приборов, а тусклый свет, едва просачивающийся из-под сизых облаков, выделял несколько больших портретов. Вот что я понял, смотря на них: они двигались, и были когда-то времена, когда подобное меня бы удивило. Были времена, когда само слово «магия» могло бы меня удивить, хотя даже тогда я признавал, насколько же лицемерным это было. Один из портретов особенно сильно привлёк моё внимание. Что-то в этом человеке с землистым лицом казалось мне смутно знакомым.

— Эдвард Эверард, — сказал старик за моей спиной. — Являлся директором Хогвартса большую часть восемнадцатого века. Эдвард, сделай одолжение, проснись и взгляни на молодого человека.

Я хмыкнул, невольно позавидовав тактичности старика. Я плохо себя знал, но мне казалось, что во мне этой самой тактичности ничтожно мало. Хотя, возможно, всё дело было в мешках. А, впрочем, какая разница. Никогда мне не нравились своё лицо. В какой-то момент, правда, произошли изменения, потому что мне в это лицо смотрели. Смотрели так, что хотелось сворачивать горы и кричать смотри, смотри, смотри, не отводи от меня взгляда. Хорошие были времена. И что-то мне подсказывает, что даже их я умудрился испортить.

— Первый раз его вижу, — окинув меня сонным взглядом, заключил Эверард. — Сделай одолжение, Альбус, дай мне поспать. На улице утро, а солнечный свет пагубен для моего цвета.

Старик, видимо, махнул рукой, потому что Эверард, благодарно кивнув, удобнее устроился в своём кресле и громко засопел. Я снова повернулся к старику и устало вздохнул. Что я должен был ему сказать? Я считаю, что я — дерево? Я считаю, что двадцать один год, прошедший или будущий, крайне важен? Я вижу вокруг вас золотую пыль, и я так сильно, так сильно хочу присвоить её себе, забрать её полностью, без остатка вас иссушить. Я не знаю, как я оказался под этим деревом, я не знаю, почему я был голым, я не знаю, почему это место кажется таким знакомым, а сопение Эверарда — таким ностальгическим. Я, на самом деле, знаю ничтожно мало, но я так хорошо чувствую время, я чувствую, как каждая секунда проносится с оглушительным звуком, я так хочу, чтобы они неслись быстрее, пожалуйста, быстрее. Голова затрещала с утроенной силой и я, решив списать всё на свой идиотизм, снова нажал на сонную артерию.

***

Флёр казалось, что время она чувствовала, хотя, конечно же, то была лишь иллюзия. В те дни, когда Ремус переживал полнолуние, всё становилось мрачнее, тоскливее и медленнее. Обычно Питеру удавалось её растормошить, а подчас — и развеселить. Он знал множество забавных заклинаний, начиная от иллюзии серебристого водопада и заканчивая весело скачущими цирковыми мышами. Этого заклинания не знала даже Флёр, Питер стоически игнорировал все расспросы и, застенчиво улыбаясь, часто повторял, что это здорово: знать заклинание, которое неведомо даже преподавателю трансфигурации.

— А я и не преподаю трансфигурацию, Питер, — пыталась растормошить его Флёр. — Ну, пожалуйста! Я настаиваю, что цирковые мыши должны жить во всех палочках!

— Я бы, может, и сказал бы тебе, — не поддавался Питер. — Но я знаю, что ты обязательно используешь это заклинание на своих уроках. Так вот — не дождёшься! Я сам обучу учеников, когда займу место преподавателя по Уходу за магическими существами.

— Вот как, — захлопала глазами Флёр. — Выходит, после твоего выпуска мне стоит ждать конкуренции?

— Точно! — азартно воскликнул Питер, поднимая палочку. — Держись, Ришар, мы станем врагами!

— Конкурентами, — надеясь, что её голос не дрогнул, ответила на это Флёр. — Слово, которое ты ищешь — конкуренты. Не враги.

— Ты всегда сильно зацикливаешься на словах, — задумчиво сказал Питер. — Чаще всего — именно на моих.

Флёр не успела ничего ответить: Питер отвлёкся на множество сов, что вихрем пронеслись над потолком Большого зала, но больше всего — над его головой. Мерлин, каким же он был: невысоким, вертлявым, улыбающимся так, что всегда хотелось улыбаться в ответ. Когда он улыбался особенно радостно, в уголках его глаз появлялись смешливые морщинки, а щёчки становились похожи на красные яблочки. Особенно на морозе. Сейчас мороза не было, но Флёр не удержалась: потянулась через стол и потрепала Питера за эти самые щёчки. Тот картинно завизжал и покраснел, как маков цвет, но расслабился почти сразу же, довольно жмурясь.

— А где моя порция ласки? — улыбнувшись, спросил её Сириус.

Сириус сидел по правую руку от неё, Сириус сидел слишком близко, и, разумеется, произошло то, что происходило всегда: послышались смешки всех, кто слышал это, а следом за ними подтянулись недовольные взгляды преподавателей. Впрочем, они всегда так смотрели: не понимали они привычку Флёр сидеть за столом учеников. Не понимали, почему директор Дамблдор поощрял это. Флёр не понимала, действительно ли они не понимали или просто делали вид. Во имя Мерлина, они действительно хотели, чтобы двадцатилетняя она сидела рядом с явно не двадцатилетними ими?

— Так что? — спросил Сириус, боднув головой её в плечо. — Я жду.

Прости, милый, хотелось бы ответить Флёр, только после твоего совершеннолетия. Обычного, Сириус, не магического. Подожди, пока тебе исполнится восемнадцать, а там — посмотрим. В прошлый раз подобный ответ не привёл ни к чему хорошему: слухи, сплетни и разговоры о совращении невинных учеников (во имя всех великих, речь шла о Сириусе!) преследовали её на протяжении долгих месяцев.

— Обойдёшься, — ответила Флёр, показательно отодвинувшись. — Меня привлекают более невинные.

И застонала, уронив голову на стол, когда поняла, что её слова сопровождались потрясённой тишиной, а затем чем-то, что напоминало рассерженный улей. Каждый раз она пыталась ответить так, чтобы не было подобной реакции. Возможно, в следующий раз она просто промолчит. Потому что… серьёзно. Каждый. Чёртов. Раз.

***

Я размышлял над тем, что это, на самом деле, было хорошей идеей: просто вырубать себя каждый раз, когда жизнь поворачивалась ко мне задом. Задом, стоит сказать, она повернулась ко мне в тот момент, когда я очнулся голый под деревом, и что-то мне подсказывало, что перед я увижу достаточно нескоро. Возможно, это было не просто хорошей идеей, а гениальной. Бродить ночью по Хогвартсу, давить на сонную артерию, когда наступает утро, повторить, пока… пока что-то не изменится, да, бревно? Подобные мысли привели меня к осознанию того, что мне не стоит употреблять значения «гениальный» и «потрясающий» к моим идеям. Что-то мне подсказывало, что, на самом деле, так было всегда. Мысли мои отвлекло тревожное чувство, что-то, похожее на… узнавание? Отпечаток чего-то? Я не знал и не понимал, и только сейчас я задумался, что, возможно, стоило бы сначала расспросить обо всём главного, а потом лишь начать бродить. Но раньше… было у меня ощущение, что раньше именно прогулки помогали мне совладать с той кашей, которая происходила у меня в голове. Тем не менее, совсем скоро я понял, что просветления не предвидится: громкий смех был тому доказательством. Мне стало неловко и я, было, хотел извиниться, но потом понял, что я не доставляю неудобств и, на самом деле, ничему не помешал. Двое подростков о чём-то оживлённо разговаривали, но я слышал их словно из-под толщи воды. Девушка снова засмеялась, и, боже, как же отчётливо это было, а мне так хотелось крикнуть, чтобы она продолжала смеяться.

— Вот вы где! — так резко воскликнул кто-то над моим ухом, что я, не сумев совладать с собой, ударил его локтём в живот.

— Ты опоздал, — ответила ему девушка. — И у нас осталось всего десять минут до начала урока, а, тебе, насколько я помню, ещё взбираться на третий этаж.

То, что мой локоть прошёл насквозь, я понял не сразу. Выходит, я ещё и тормоз?

— Это я опоздал? — возмутился парень. — Нет, это вы мне сказали, что будете ждать меня в нише на первом этаже. Только одного не учли. Здесь этих ниш по меньшей мере десяток!

— Зато теперь ты знаешь, где находится эта сама ниша, — жизнерадостно ответил ему парень, сидящей рядом с девушкой. — И вряд ли забудешь её расположение. Мы должны идти на зельеваренье.

С каким бы удовольствием я его избил. С каким бы удовольствием я раскромсал его внутренности и обратил в пепел всё его представление о себе. Я по-прежнему не видел его лица, но мне так хотелось: хотелось увидеть его лицо. Хотелось, чтобы он увидел меня. Хотелось взять его за грудки и трясти до тех пор, пока он не прекратил бы быть тем, кем он был.

— Хорошо, — девушка обернулась, чтобы взять сумку с учебниками.

И в этот момент я знал одно: она улыбнулась. До того, как обернуться, она улыбнулась кому-то из них, одновременно — всем. Не знаю, откуда во мне было это знание, эта животная уверенность. Но смотря на эту девушку, я всё сильнее думал о том, как же сильно мне не хватает самого себя. Интересно, кого именно она напоминала мне?

— Ученикам запрещено бродить по коридорам после комендантского часа. Ты, конечно, не ученик, но и в числе работников Хогвартса тоже не числишься.

Мне даже не пришлось оборачиваться: ещё с первых фраз я узнал голос белокурой леди, которую… я обернулся, устало ей улыбнувшись, надеясь, что увидев это, она не сбежит с криками. Я снова почувствовал себя бессильным, потому что вновь вернулся к тому моменту, когда не знал, как начать разговор. Спасибо вам большое, белокурая леди, что спасли меня от переохлаждения и прикрыли мой зад? И простите меня за то, что чуть не схватился за ваш?

— Магия вейлы, — сказала белокурая леди, легко запрыгнув на подоконник. — Вейлы — магические существа, похожие на прекрасных женщин. Как… сирены из маггловского фольклора.

Не знаю, зачем белокурая леди добавила последнюю фразу, но я был ей благодарен: сразу стало понятнее, о ком она говорит. По крайней мере, я знал, кто такие сирены. И слово «маггловский» было крайне знакомым.

— Выходит, вейлы тоже могут превращаться в страшных существ? — спросил я.

— О, в очень, очень страшных существ, если ты так хочешь, — замогильным тоном ответила белокурая леди, и я засмеялся. — Птичья голова и крылья — наименьшая из их метаморфоз. Так что, если ты коришь себя за непотребные мысли в мою сторону, то не стоит: мне нужно было оттащить тебя от дерева, вот я и применила немного природной магии.

— То есть, ты…

— На четверть, — перебив меня, подмигнула белокурая леди. — Сплошные плюсы: нет клюва и крыльев, однако магия — при мне.

— Ты себя видела? — изумился я. — Даже птичья голова и крылья не смогли бы тебя испортить. Думаю, даже так ты бы осталась прекрасной.

Белокурая леди закашлялась, и я понял, что сморозил глупость. Или не глупость даже — а что-то, что не стоило говорить человеку, с которым ты знаком несколько часов и этот самый человек видел то, что определённо в его планы не входило.

— Ну, — неловко сказал я. — В любом случае, прости меня за зад, за который… точно. Я этого не сделал. Извини, мысли путаются.

— О, ты сделал это.

— Я что, правда…

— Схватил ли ты меня за задницу? — подняв бровь, подсказала мне белокурая леди. — Ouai. Трижды.

Таких подробностей я не помнил и старался не задумываться, к стыду это было или же к сожалению.

— Ты уже говорил с директором?

— Разговора, как такового, не вышло, — честно признался я. — Голова трещит нещадно, так что большую часть времени меня не посещали никакие идеи, кроме как выпасть из сознания на несколько часов.

— Ты пережал себе сонную артерию, — понимающе произнесла белокурая леди.

— По статистике, если ты находишь голого мужика под деревом, хороших идей ждать от него точно не стоит.

— Нет такой статистики, — сказала белокурая леди, но голос её звучал неуверенно.

— Нет, потому что я только что её выдумал, — признался я, чем вызвал её громкий смех.

Невольно я залюбовался и задался себе вопросом, как раньше сдерживался, как только мог не разглядывать её в открытую. Она была словно ненастоящая, воздушная и такая потусторонняя для этого мира. Что-то, впрочем, было в ней и трагического: или то был лунный свет и отблески фонарей, что едва заметно освещали её белоснежную кожу. Я не сдержался, подошёл ближе: хотелось рассмотреть её цвет глаз. Прекрасный он был, как и вся она. Глубокий, насыщенно-сиреневый, с тёмными зрачками, сначала — едва заметными, потом — расширившимися настолько сильно, что едва можно было разглядеть радужку.

— Тебе не кажется, что для первого знакомства у нас и так было достаточно контакта? — спросила меня белокурая леди. Тогда-то я и понял, что стою к ней вплотную, а она, подняв голову, просто смотрит мне в глаза.

Конечно, она была права, и мне бы стоило повести себя так, как подобает джентльмену, стоило бы отойти. Но она стояла на месте, и мне фантомно казалось, что расстояние между нами становится меньше с каждой секундой. От неё одуряюще пахло цветами и летом, и чем-то, напоминающее лавандовое масло. Одна из прядей её волос упала ей на лицо и я, не совладав с руками и разумом, аккуратно заправил прядь в копну её волос. Видимо, это и отрезвило белокурую леди: она, вздрогнув, отошла от меня, потрясённо качая головой и усмехаясь. Я только машинально пожал плечами. В душу к ней лезть не хотелось, да и вряд ли ей было это необходимо.

— Иди обратно в кабинет директора, — наконец сказала она. — И, пожалуйста, постарайся с ним поговорить.

— Как прикажете, белокурая леди, — согласился я. — Но прежде, чем ты уйдёшь…

— Флёр, — ответила она, и я сразу понял, что она любит перебивать. Мне эта черта характера казалась… чудесной, что ли. Своей. — Флёр Ришар. Хочешь, дам тебе совет?

— Я всегда открыт для советов, — разведя руками, ответил я.

— Называй себя Джоном. Самое обычное имя. И у других вряд ли возникнут вопросы.

— Обязательно приму к сведению… Флёр Ришар.

Она лишь улыбнулась мне и снова подмигнула, а я стоял, улыбаясь, как блаженный дурак. Джон? Отлично. Если кто-нибудь спросит моё имя — так и представлюсь. В любом случае, звучит куда лучше, чем бревно.

Через неделю я понял, что Флёр была права — у людей не возникали вопросы, а представляться мне приходилось часто. Разговор с директором, имя которого я узнал, у меня состоялся. Он был настолько долгим, дотошным, обстоятельным и скрупулезным, что в какой-то момент я немало удивил Альбуса, взяв со стола один из его предметов и молча прихлопнув им по своей руке.

— Прошу прощения, — сказал я Альбусу. — Ещё немного — и я снова перекрыл бы себе сонную артерию.

От безысходности, от непонимания всей ситуации мне хотелось выть. Я честно рассказал Альбусу Дамблдору обо всём: о том, что я ничего не помню и многого не знаю, но при этом, всё же — столь много хранится у меня в голове. Я рассказал ему о том, что всё это место, каждая его стена, каждая ниша и портрет Эдварда Эверарда пробуждало во мне что-то, похожее на ностальгию, на фантомные чувства принадлежности к… какой-то части этого места. Я рассказал, что не понимаю, в толк взять не могу, почему оказался здесь, голый, без одежды и под деревом. Я попросил называть меня Джоном, потому что бесконечные шутки о бревне, происходящие исключительно в моей голове, доконали. Я и сам себя доконал. Альбус спросил, не мог бы я поделиться с ним воспоминаниями, на что я ответил, что ему бы стоило лучше меня слушать. Когда он объяснил значение своих слов, то я с готовностью подставил свою голову под его палочку. Желудок снова скрутило и мне отчаянно захотелось, чтобы Альбус этой самой палочкой проткнул мою голову. Этого, однако, не потребовалось. Вообще ничего не потребовалось, потому что воспоминаний он попросту из меня извлечь не смог. Он смотрел на меня потрясённо, но одновременно, боже, восторженно. Я был ему интересен, и этот интерес я когда-то пробуждал в людях. Я был уверен, что это здесь же, в стенах этой школы. Я был уверен, что это был кто-то, занимающий столь же высокую должность. Как же сильно я ненавидел всё, что происходило в моей голове.

— Боюсь, у меня нет иного выбора, — сказал Альбус, а я вновь не удержался от тяжёлого вздоха.

— Я могу уйти прямо сейчас, — сказал я. — Извините за доставленные проблемы.

Куда я пойду и зачем, я не имел никакого понятия. Одно я знал — справлюсь. Выживать я всегда умел. Потом, многим позже, я научился жить. Только бы вспомнить, как.

— Не хотите ли вы получить должность ассистента преподавателя?

Хорошо, такого я не ожидал. Да и никто бы на моём месте не ожидал. Вот что я знал: тот парень был прав. Не доверяй голому мужику, на которого ты наткнулся под деревом. Серьёзно, если ты увидел нечто подобное, вообще больше никогда и никому не доверяй. Я бы так и поступил. И уж тем более не стал бы предлагать такому человеку должность. Учить детей? Серьёзно, этот старик хочет, чтобы я учил его детей? То есть, он действительно собирается подпустить меня к детям после всего, что узнал?

— Что будет, если я соглашусь? — осторожно спросил я, надеясь, что прямо сейчас меня повяжут и отведут на допрос. У меня появилось иррациональное желание сдаться самому, попутно рассказав, какой именно человек руководит школой.

— Мы обговорим детали работы, — ответил мне Альбус. — Обсудим зарплату. Я проведу вас в вашу комнату и попрошу мисс Ришар сводить вас в Косой переулок, дабы вы обзавелись палочкой. И, конечно же, я отвечу на ваши любые вопросы.

Вот что я понял: голым мужикам под деревьями можно доверять, если они, конечно, не представляли угрозы (а я искренне надеялся, что действительно её не представлю). Личности, которые дают им работу. Вот. Вот кому действительно не стоило доверять.

— У меня всего один вопрос, — откашлявшись, сказал я. — Есть ли у вас справка о стабильности вашего психического здоровья?

***

Выходные наступили быстро и Флёр, вооружившись хорошим настроением, удобной одеждой и Сириусом с Питером в виде персональных гидов, досконально знающих Косой переулок, повела Джона за волшебной палочкой. Она прекрасно знала, что задача будет не из лёгких, но в глубине души в ней теплилась надежда, что получится отделаться малой кровью. Проблемы начались ещё в Хогвартсе: Джон подошёл к роли ассистента слишком ответственно и все книги о магических существах, которые дала ему Флёр, были прочитаны от корки до корки за несчастные пять дней. Бестиарий. Бестиарий, насчитывающий в себе больше двух тысяч страниц самым мелким шрифтом из всех существующих, Джон смёл за сутки. А следующие сутки задавал Флёр столько уточняющих вопрос, что начала болеть голова. Флёр, было, даже подумала о том, что не стоило просить Альбуса о таком. Но потом, посмотрев на Джона, Джона с горящими глазами и охотничьим азартом изучающего крылья фестралов, всё же успокоилась. Хорошо было пробовать что-то новое. Хорошо, спокойно было смотреть на то, как эти животные спокойно относились к Джону. Флёр знала, что не все животные были такими. Флёр знала, что всему своё время.

— Пятнадцатая палочка, — тоскливо сказал Питер, изнывающий от духоты. — Пятнадцатая. Может быть, стоит забыть об этой затее?

— Он чуть не выбил мне глаз, — мрачно откликнулся Сириус. — И ладно бы это было заклинание, так нет же. Он просто неудачно ей взмахнул.

— Подождите ещё немного, — сказала Флёр, потрепав Питера за щёку. — Думаю, ещё… допустим, три?

— Почему именно три? — апатично спросил Сириус.

— Не знаю, — рассеяно откликнулась Флёр. — Каждый раз по-разному. Ведь так?

Флёр ошиблась: семнадцатая палочка подошла Джону. По крайней мере, это было хоть что-то. Пусть тусклый, едва заметный свет не впечатлил ни Сириуса, ни Питера, ни продавца, они, однако, сошлись на мысли, что именно эту палочку стоит брать. Когда они вышли, Питер, раскинув руки, с наслаждением вдохнул сырой осенний воздух. Джон улыбнулся и, закинув руку Питеру на шею, потрепал его по макушке. Флёр его прекрасно понимала. Но в прошлый раз… а, впрочем, какая разница. Флёр поежилась, засунув руки в карманы. Прошлые разы прошли. Нужно было жить настоящим.

— Дойдём до Гринготтса, — сказал Сириус, махнув рукой в сторону. — Мне нужны деньги.

— А те, что ты взял в Хогвартс, внезапно испарились? — не удержалась Флёр.

— Подумал, что до каникул ещё далеко, а магические каталоги представляют широкий спектр разных товаров, — задумчиво ответил ей Сириус. — Скорее бы и обычные люди дошли до создания каталогов.

— Ты же заказываешь себе одежду именно из маггловских каталогов, — сказал ему Питер.

— Да, но, допустим, мотоциклы…

— Нет, Сириус, — цепко поймав его за подбородок и заставив посмотреть в глаза, сказала Флёр. — Мы это обсуждали. Никаких мотоциклов на территории Хогвартса. После школы — пожалуйста.

— Да как тебе будет угодно, принцесса, — искренне сказал Сириус и сделал шаг вперёд, нависая и щурясь. Флёр не смогла скрывать, что не любуется им. — После школы — так после школы. Ты же прокатишься?

— На мотоцикле?

— И на мотоцикле, и на…

— Библии! — громко сказал Джон, закрывая Питеру глаза. — Вам, ребята, нужно было бы прокатиться на библии. Аминь!

— Что такое библия? — спросил Питер, и Сириус с готовностью принялся ему объяснять.

На фразе «есть Мерлин, а есть Иисус», Джон удивлённо вскинул брови, хмыкнул что-то себе под нос, и на секунду стал грустным. Потом — каким-то злым, а после, почти сразу же — растерянным. Он грустно улыбнулся и засмеялся, в тот момент, когда в разговоре уже не было чего-то, что могло бы вызвать смех. Сириус удивлённо на него посмотрел, а Питер его понял. У него тоже была привычка смеяться просто потому, что хотелось, кому, как не Флёр, было об этом знать.

В Гринготтсе привычно нахлынула стылая ностальгия и Флёр, забывшись и отделившись от остальных, рассеяно бродила среди стеллажей с маленькими сейфами, среди столов с гоблинами, который провожали её взглядами крайне скептичными. Точно. Флёр и забыла, что людей на работу в этот банк начнут принимать лишь спустя пятнадцать лет. Побродив ещё немного и словив уж сильно презрительный взгляд гоблина, который сильно напомнил её наставника, Флёр, поежившись, пошла искать остальных. И хлопнула себя по лбу. Ну, конечно же.

***

Не доверяй никому. Даже самому себе. Прекрати доверять себе в тот момент, когда случается что-то странное, потому что если ты отпустишь эту ситуацию, дальше станет значительно хуже. И гораздо, гораздо страннее. Когда я коснулся очередной палочки и почувствовал что-то, что напоминало едва заметное тепло, я успокоился. Значит, проблема была не во мне. То есть, глобально, проблема, всё же, во мне, но палочки это не касалось. Просто я был крайне слабым магом. Кажется, явление не такое уж и редкое. Я хотел бы отпустить эту ситуацию сразу и мне даже почти удалось: Питер был чудесным ребёнком, и я, не удержавшись, закинул руку ему на плечо и потрепал по волосам, когда он, едва не сошедший с ума от жары, вышел на улицу. Потом, правда, мне пришлось закрывать ему глаза: к счастью, я сумел подавить в себе порыв заорать «не при детях». Это стоило обдумать, потому что я был уверен, что отцовских чувств раньше во мне не просыпалось. Зато проснулось что-то странное, когда Сириус и Питер заговорили о религии. Было что-то смутно знакомое и слишком намешанное. Чувствовать радость, грусть, безысходную, непроходимую злобу, которой становилось всё больше и больше одновременно, упражнение, прямо скажем, не из приятных. Отпустило меня только в тот момент, когда я вошёл в Гринготтс. Отпустило — и сразу же накрыло по новой. Десять минут моей жизни выпало из памяти, вымыло подчистую, а когда я очнулся, то понял, что Сириус удерживает меня, а Питер прижимает палочку к моей шее. Я помотал головой, разжав кулаки, и услышал глухой стук. Не помню, чтобы что-то держал. Опустив голову вниз, я понял, что схватил гоблина и, судя по его крайне растрёпанному виду, тряс его слишком сильно. Гоблин, однако, охрану звать не стал. Просто обвёл меня презрительным взглядом и сказал:

— Достаточно было произнести один раз. У меня превосходный слух. Прошу пройти со мной.

И пройти, и пойти, да пожалуйста, да как вам будет угодно, устало подумал я. Время тянулось так медленно, а я уже успел доконать самого себя четыре раза в течение недели. Книги помогали отвлечься, но даже это не являлось панацеей. Впрочем, она была. Чем именно, к несчастью, я понятия не имел. Но была во мне непрошибаемая уверенность, что я её найду. Иначе ради чего это всё?

— Что именно я сделал? — осторожно спросил я Сириуса, когда мы сели в железную тележку.

— Схватил гоблина за шкирку и начал орать ему в лицо, — задумчиво ответил Сириус. — Кажется, это было что-то на латинском. Я в этом не силён, но почти уверен, что было там слово, связанное с ключом…

— Tibi dabo claves regni caelorum, — вспомнил я.

Когда мы только появились в Хогвартсе, и он узнал о Гринготтсе, то сказал, что не прочь обзавестись банковской ячейкой. Его чудесная сестра и моя добрая подруга пыталась отговорить его от этой затеи: сказала, что они не знают этот банк, не знают, сколько он простоит, и действительно ли было безопасно хранить в нём деньги. Мы хранили деньги, металлы и ценные бумаги в трёх разных банках всего земного шара и в каждом из них у него была своя доля, которая позже переходила потомкам. То есть, снова ему. Для доступа к деньгам у нас были только ключевые слова. Или кодовые фразы. Когда он придумал фразу для Гринготтса, моя душа картинно закатила глаза. Сам же я глаза закатывать не стал: только оповестил его, как же сильно он драматичен. Он обиделся. Всегда обижался, когда его увлечённость верой ставили под сомнения и даже называли «увлечённостью».

Я закрыл глаза. И, пригнувшись, со всей силы стукнулся головой о железную стенку тележки. Стало легче, а Сириус и Питер, спасибо им огромное, даже вопросов задавать не стали. Я потёр ушибленную голову и подумал, что лучше так, чём то выворачивающее чувство, которое накатывало на меня в такие моменты.

— Мужик, — жалостливо на меня посмотрев, сказал Сириус. — Да ты блаженный.

— Если он продолжить с такой завидной регулярностью себя калечить, то точно таким станет, — задумчиво ответил Питер.

Я хотел бы напомнить себе ещё раз: никому нельзя доверять. Сначала прекрасная белокурая леди, героически меня спасающая. Потом — умудрённый годами и жизнью директор школы, дающий работу. А теперь — гоблин, открывающий банковскую ячейку размером с мой рост. Когда внутрь зашёл Питер, он даже присвистнул. Было от чего, конечно. Я почесал макушку, рассеяно думая над тем, что раньше золота было куда меньше. Потом я вспомнил о самой высокой процентной ставке, которую он для себя выбил. Сколько же здесь пролежало всё это золото? И что мне с ним сделать? Сколько взять, учитывая долг, который я должен был вернуть Альбусу?

— Я совсем забыла, что вы будете спускаться в подземелья! — сказала запыхавшаяся Флёр почти у меня над ухом. — Загулялась. Не пугайся так, милый, я тебе помогу.

Как же сильно я был ей благодарен: подступающая к горлу паника почти заслонила мой разум. Флёр помогала мне разобраться с курсом, определиться с суммой, которой мне бы хватило на первое время. Прежде, чем уйти, я порылся в банковской ячейке и среди гор золота нашёл деревянную шкатулку, которая не поддавалась на чары или грубую силу. Шкатулку я взял с собой, надеясь разобраться с ней в Хогвартсе. Альбус осмотрел её, а после показал мне металлическую вязь на стыке замка. Сказал, что шкатулка откроется только в том случае, если будет произнесено правильное слово.

— Винсент, да что с тобой не так? — устало сказал я. И сразу же замолчал, с опаской посмотрев на Альбуса.

— Вы знаете, о ком именно говорите? — проницательно посмотрев на меня, спросил Альбус.

Я только развёл руками. Обо всём, что касалось моей головы, моих воспоминаний и моего рассудка я знал ничтожно мало. С этим нужно было что-то делать, хотя в глубине души я прекрасно знал, что время было не то. Буквально — не то. Слишком далеко от точки назначения. Слишком близко до чего-то, что уже происходит, но там мне нет места. И что мне оставалось? Плыть по течению? Как же сильно я ненавидел это. Ситуацию нужно было брать в свои руки изначально, только в этом случае можно было рассчитывать на положительный исход. Невольно я вспомнил, что она никогда не была со мной согласна. По крайней мере, именно по этому поводу. На душе заскребли кошки, и стало так тоскливо, что захотелось содрать с себя кожу и больше не видеть этого лица.

***

Джон адаптировался за месяц и Флёр, смотря на него, думала о том, что адаптация — его всё. У неё на подобное ушло куда больше времени, а он это время как будто не замечал. Как-то раз, на одном из уроков Ухода Флёр машинально обмолвилась об этом. Джон задумчиво ответил, что время — его заклятый враг и примирение с ним было обоюдным недоразумением его жизни. В такие моменты, когда он говорил нечто такое, то сразу же заглядывал внутрь себя. И закрывался на долгое, долгое время. Иногда Флёр сочувствующе трепала его по плечу. А иногда — отправляла его в Запретный лес. Второе всегда помогало больше: из Запретного леса Джон всегда возвращался злой, в грязи, часто — с вывихнутыми конечностями, а один раз — с царапиной в половину щеки. Та царапина зажила за четыре дня, а после от неё не осталось следа.

— Кентавры меня ненавидят, — каждый раз говорил он. И каждый раз сыто потягивался, смотря безумным взглядом в пустоту.

Флёр не ёжилась. Больше не ёжилась, видя этот взгляд. Джону было необходимо выпускать пар и драться, на учеников у него никогда бы не поднялась рука, а помимо Флёр человеком, который видел его проблему, был Сириус. Как-то раз он даже предложил Джону дуэль. Тогда в его взгляде промелькнуло нечто, похожее на взгляд Альбуса Дамблдора. Он тоже так смотрел на провинившихся детей, к которым, однако, не испытывал ничего, кроме добродушия. Флёр знала, что значил этот взгляд в исполнении Джона. Флёр знала, что он мог свернуть шею голыми руками. Флёр надеялась, что она просто ошибалась. Ошибалась она часто, так что тут не должно было быть осечек. Всегда можно было занять его чем-то. К пятнице этой недели был запланирован урок, посвящённый единорогам. Флёр улыбнулась. Были моменты в её жизни, от которых она никогда не уставала.

— Единороги любят девушек, — скептически выслушав Флёр, сказал Джон. — Желательно, девственниц. Ты серьёзно хочешь отправить меня в Запретный лес на поиски трёх единорогов? Хочешь, принесу с кухни нож и просто всажу его себе в желудок? Что? Тот же вид, только сбоку.

— И кстати, о виде, — раздался над ухом Флёр голос Слизнорта. — Вы сегодня чудо, как хороши, мисс Ришар.

И кстати, об этом, с тоской подумалось Флёр. Приближался конец октября, о котором она помнила. И Хэллоуин, о котором она совершенно забыла. Приближалось то время, когда ей, ради своего спокойствия, душевного равновесия и лишних трат на платья, нужно было спрятаться, стать более незаметной и стараться не отсвечивать. Но Слизнорт жил принципом: «Если что-то не отсвечивает, подожги так, чтобы полыхало». Буквально. И фигурально — тоже. Флёр покорила себя за то, что именно сегодня решила сесть за преподавательский стол.

— Надеюсь, на моём приёме вы будете так же ослепительны и сиятельны, моя дорогая, — доверительно сказал ей Слизнорт, положив на стол пергамент, перевязанный сиреневой ленточкой. — Под цвет ваших глаз.

— Вы такой внимательный, — улыбнулась ему Флёр. — Я обязательно подумаю над вашим приглашением.

— Ох, дорогуша, какая чепуха, — махнул рукой Слизнорт и сделал вид, что не заметил её скрипящих зубов. — Нечего тут обдумывать. Приходите — и всё.

Слизнорт ушёл раньше всех, а Джон, наклонившись к уху Флёр, прошептал:

— Называть людей «дорогуша» нужно запретить на законодательном уровне.

Флёр, быстро на него посмотрев, просто улыбнулась. И снова напомнила о единорогах.
   >>  


Подписаться на фанфик
Перед тем как подписаться на фанфик, пожалуйста, убедитесь, что в Вашем Профиле записан правильный e-mail, иначе уведомления о новых главах Вам не придут!

Оставить отзыв:
Для того, чтобы оставить отзыв, вы должны быть зарегистрированы в Архиве.
Авторизироваться или зарегистрироваться в Архиве.




Top.Mail.Ru

2003-2024 © hogwartsnet.ru