Паршивец

Глава 2

2

С появлением Буса моя жизнь постепенно стала меняться. Я уже не так тяжело переносил частое заточение в чулане — всегда находилось, что обсудить с мистером Фэ, как я поначалу пытался называть своего светящегося дружка. Он хихикал, дрыгал ножками, почесывал пузико и… постоянно уворачивался от ответов на вопросы. Причем делал это так ловко, что я не сразу и понял, что он меня… не то, чтобы обманывал, просто не говорил правды.

Нет, ну, а как еще это понимать, а?

Когда я просил рассказать о волшебстве, Бус крякал от удовольствия и устраивал завораживающие представления, заставляя кружиться в странном танце пылинки и мусоринки, коих всегда было немало в моем чулане. Он мог даже призвать из кухни кусочек сахара или пирога! Один раз, поднатужившись, стащил для меня пару ломтей бекона. Они, правда, залипли в дверной решетке, но я их успел выковырять, вроде никто ничего не заметил. Я тогда чуть не расплакался от благодарности, сидя третий день взаперти на воде и хлебе. К сожалению, на большее его силенок не хватало, он и после этого-то сразу лез «погреться» и долго сидел, прижавшись, пока его потускневшее тельце вновь не пропитывалось золотым сиянием.

Он рассказывал чудесные сказки о невиданных существах. О драконах! И так ловко все изображал, словно сам превращался в крошечного дракончика. Даже казалось, что у него из пасти идёт настоящий огонь! Особенно мне нравилась Венгерская Хвосторога, так яростно защищавшая своего еще невылупившегося детёныша, что я покатывался со смеху, когда Бус-Хвосторога принимался отгонять мои подкрадывающиеся похитители-пальцы от «гнезда». Правда, он заявлял, что никогда не советовал бы никому побывать в шкуре похитителей на самом деле.

Через пару лет после нашего знакомства он даже притащил показать мне нечто фиолетовое, с крылышками, выпуклыми черными глазенками и, мягко сказать, отвратительным характером. Это существо называлось «пикси». Оно отказывалось назвать свое имя (может, оно не умело разговаривать?), дергало меня за волосы, уши и одежду, перевернуло коробки с порошком, испугалось, когда я, пытаясь получше разглядеть гостя, включил лампочку. Отойдя от нервного потрясения, оно съело все те крошки еды, что смог приманить для него Бус, и, издав пронзительный писк, накинулось на бросившегося на меня бульдога приехавшей погостить тётушки Мардж.

«Мерлинов детёныш», как обозвал фиолетовую шкоду Бус, с помощью «чёртова пса», как называл злобную кусачую тварь я, чуть не перевернул весь дом опекунов вверх ногами. Ненамного отличавшийся по размеру от фэйри, невидимый для маглов пиксёнок ухитрился зацепиться крошечными ножками за складки кожи на морде четырёхлапого тирана и принялся охаживать пса непропорционально огромными кулачками прямо по черному блестящему носу!

Для изумленных и перепуганных опекунов наступили страшные минуты: ополоумевший от боли «милый мальчик» тётушки принялся носиться по первому этажу, сшибая своим упитанным поросёнкообразным тельцем всё и вся. Вот, жалобно звякнув, раскололась любимая ваза тёти Петуньи, вот отлетел спиной прямо на телевизор сбитый с ног Дадли, вот бульдог в запале цапнул свою хозяйку, тщетно пытавшуюся поймать взбесившегося любимца.

Класс!

Хотя…

Хотя я не мог не понимать, что убирать весь этот бардак заставят именно меня. Но всё равно — класс!

А ещё через минуту меня начала мучить совесть: все-таки, как ни крути, а тётю Петунью сложно назвать бездельницей. Она сильно волновалась и долго готовилась к приезду родственницы, вместе со мной самоотверженно надраивая дом до стерильной чистоты. И, если уж совсем честно, то, по сравнению с дядюшкиной, мамина сестра была куда лучше и роднее и говорила гадости о моих родителях не чаще пары раз в месяц, когда я уж очень выводил её из себя.

Я, тихонько хихикавший и заблаговременно плотно прикрывавший дверь чулана, когда грузно топавшая компания, пытавшаяся поймать бульдога, проносилась мимо, наконец не выдержал и спросил у Буса, нет ли способа отцепить от пса расшалившегося пиксёнка.

— Гарри, — вмиг сделавшись очень серьёзным, ответил тот, — есть один-единственный — волшебный, но он действует, как будто по голове дают со всего размаха тяжёлым мешком. Ты бы хотел, чтобы тебя так приложили?

Меня передернуло. Радости от удачной проказы, пусть и чужой, как не бывало. Я понимал, о чем говорит Бус, было с чем сравнить: наверное, это не лучше мощной оплеухи от дядюшки.

— Ну, а как тогда?

— Да он же крошка еще совсем, его надолго не хватит.

И точно: когда дядюшка налетел на перила лестницы, ведущей на второй этаж, снеся к чертям хитровыточенную балясину, фиолетовое чудовище выпутало ножки из складок кожи выдохшегося тяжело дышащего пса, кувыркнулось в воздухе и вдруг растворилось, словно его никогда и не существовало.

Я поспешил плотно притворить дверь и повернулся к Бусу:

— Куда это он?

— Так домой же, в семью… — с какой-то грустью ответил обычно искрящийся весельем фэйри.

И в этот момент меня осенило:

— А где твоя семья, Бус?

Фэйри насупился, сложил ручки на груди и, медленно вышагивая ножками по воздуху, принялся летать от двери до стены с видом: «Ну вот, надо было тебе испортить веселье окончательно!».

Я не рискнул больше задавать этот вопрос, и прошло месяца три, наверное, прежде чем решился спросить:

— А как ты вообще оказался здесь? Раз в нашем городке нет магов и таким, как ты, нечего есть? Или даже тут живут волшебные… — я испуганно покосился на дверь чулана и, убедившись, что она плотно закрыта, продолжил шепотом: — ...существа, которые кушают… или пьют? Или сосут? — не только магию?

Бус как-то странно крякнул и развел в стороны крошечные ручки в клетчатых, закатанных по лоткотки рукавах рубашечки, с вечно оторванными совсем уж малепусенькими пуговичками на пузце:

— Оплошал я… Прицепился к одному… — он вдруг захлопнул рот и замолчал, испуганно оглядываясь так, словно ляпнул что-то запретное, но потом все же продолжил: — К одному волшебнику, поесть немного, а он вдруг — раз! И аппарировал, словно его что-то притянуло сюда. Прямо сквозь защитный барьер вокруг сада!

— Кого притянуло? Куда это «сюда»? — я почувствовал себя неуютно. — И что такое «аппарировал»? Нет у нас сада, только крошечный двор. И тисовые кусты. Разве это можно назвать садом? В настоящем саду даже яблоки на деревьях растут, я по телевизору сам видел, вот!

Бус махнул на меня кулачком «не спеши», мол, потер пузико, в сотый раз попытался втянуть его и запихнуть в полы рубашечки, но бросил это бесполезное занятие и, наконец, созрел для того, чтобы рассказать странную историю. Я потом столько раз выспрашивал у него подробности, что через несколько лет у меня в голове сложилась более-менее стройная картина произошедшего, хоть и зиявшая дырами неотвеченных вопросов, заляпанная моими страхами, фантазиями и даже дурацкими надеждами.

Оказывается, сад тот был вовсе не задний двор опекунов! А принадлежал он самому настоящему волшебнику. Злому, наверное, — так решил Бус, натолкнувшись на мощный барьер, который мешал честным фэйри полакомиться так и фонившей из-за преграды магией. Магией самого что ни на есть высшего сорта — первой детской стихийки. Но именно эта магия и проделала дыру в защите, и Бус смог-таки насладиться роскошным пиршеством. А потом отец того малыша, что так сильно разозлился на ущипнувшего его «ручного» гипогрифа…

— Ха! Да не приручаются они до конца, вредные твари. Держись ты от них подальше, — наставлял меня Бус.

Я заранее проникся было неприязнью к неведомому мне «гиппогрифу» — ну, раз он не нравился моему единственному на те поры другу, но Бус заявил, что гиппогрифы — весьма умные и полезные создания. Ну, правда, дикие и капризные немного. Но с кем не бывает?

Я согласился. Вот взять Дадли, например. Он и дикий, и капризный, но пользы от него никакой — один вред. То есть профит от братца был, но тогда я еще этого не понимал. И раз «вредная тварь» — «гиппогриф», не зря топчет землю, в отличие от Дадли, то, несомненно, зверь этот невиданный заслуживает уважения.

Так к чему я веду-то? А, вот…

Тот волшебник (я долгие годы не знал его имени, но зато сразу узнал по описанию, когда впервые увидел) обновил защитный барьер, и поэтому Бус не смог выбраться обратно. Так и жил несколько дней в саду, пока не решил «погреться» о задремавшего в шезлонге в послеполуденный жаркий час хозяина поместья.

— А у него на пальце кольцо как вспыхнет! А он вдруг как вскочит, глаза дикие! Белые волосы — как будто ветром — дыбом! Хотя обычно волосок к волоску. Я и запутался в них. А потом было уже поздно: ра-а-з, и мы здесь!

Выяснилось, что мужик этот, который хозяин поместья, который заделывал дыру в барьере (да что за барьер-то такой, а?), с маленьким сыном-магом, гиппогрифом, кольцом, садом и белыми длинными волосами кого-то искал в наших краях. И не он один искал.

— Он тогда то ли ослеп временно, то ли помешался, раз ни улиц, ни домов не видел, шёл прямо на стены, натыкался на заборы. Непонятно. Долго метался по вашему городку — аппарировал то туда, то сюда. И я так понял, что его что-то не пускало, словно постоянно сбивало с пути — отбрасывало на окраины. Один раз он даже в речку угодил. Я думал — утону, я же всё это время у него в кармане сидел, а куда было деваться? Ох, и ругался он, пока свои роскошные одежды заклинаниями в порядок приводил! А второй раз чуть под машину не свалился, и вот тогда…

Бус на этом месте принимался носиться по полке, изображая слепого ополоумевшего волшебника, но я не смеялся: мне от чего-то было жутко. А еще я думал, что, наверное, этот маг тогда заколдовался в невидимку, раз его не арестовал наш констебль Ларкинз.

У констебля есть большой пистолет, и вообще он крутой дядька — в газете писали, что наш полисмен герой! Мистер Ларкинз вытащил старенькую миссис Фиг из горящего дома, когда одна из её кошек на Рождество перевернула подсвечник с зажженными свечами. Ох, ужас-то…

У тёти Петуньи ведь тоже есть тот противный подсвечник. Выкинуть его, что ли, пока и она не додумалась в него поставить свечи? Мало ли что. У миссис Фиг — кошка, а у нас — дурак Дадли. Но меня выпорют так, что долго сидеть не смогу. А если не выкину, то мы можем все умереть. Надо что-то решать. Рождество скоро.

А еще я заметил, что дом миссис Фиг как-то очень-очень быстро починился, чуть ли не сам собой. Наверное, ночью приехала бригада человек сто рабочих, и до утра они успели всё-всё переделать, покрасить и даже отмыть от копоти. Круто! Я так восхитился их работой, что даже поделился радостью с читавшей журнал тётей. Она подскочила с места, высунула длинный любопытный нос в то окно, что я в этот момент протирал, да как заорёт на меня:

— Где? Что?! Да эту развалину и за год теперь не починишь! Хватит врать!

И полотенцем меня. Вот.

А я не врал. Я очень-очень редко вру. Я не Дадли. Я лучше просто промолчу, если уж совсем никак. Но иногда бывает, что и вру. Но… Но Дадли же не лупят, как меня! Его вообще никогда не наказывают! Но… Но всё равно это ужасно, когда я вру. Святой отец говорит, что все лгуны пойдут в ад! И как только Дадли не боится ада? Думает, наверное, что дядя Вернон за него заступится. Как тогда, когда он украл электронную игрушку у Полкисса. И когда сломал деревце возле церкви. И когда… Определенно заступится. А за меня заступиться некому. Нельзя врать. Нельзя.

Опять сбился. Я же хотел рассказать про то, как возле спятившего папаши того ребенка, которого ущипнул гиппогриф, в волосах которого запутался Бус... Да не в гиппогрифьих волосах! А в папашиных! Ну, вы поняли. Так вот, как-то так вышло, что после того, как «спятивший» чуть не угодил под машину, возле него вдруг появился еще один маг! Бус уверял, что этот маг сказал «папаше» так:

— Почему ты раньше не вызвал меня, аристократ хренов? Думал, сам справишься? След слабеет, теперь мы его хрена с два найдем, нам не пробить защиту — старая сволочь хорошо постаралась.