Мир тщеславия и разочарований

Часть I. Глава 1. Истоки

Круциатус – это очень больно. Обжигающие плети непростительного заклятия молниеносно опутывают тело, сжимают, сдавливают, запускают под кожу пронзающие ростки. Органы будто разрывает на части, боль разливается по венам мучительным, сильнодействующим ядом.

Едва ли кто-то, кому доводилось терпеть эту пытку, скажет, что в его жизни была боль сильнее. Но то касается физической боли.

А бывает боль другая. Когда смотришь в глаза человека, что направил на тебя палочку, и не можешь поверить, что сейчас он произнесет запретное слово «Круцио».

Я отказывалась верить, а он медлил.

***

Здравствуйте. Меня зовут Ханна Аббот, и это моя история.

Разочарования сопровождали меня столько, сколько я себя помню. Словно тени, они неотступно следовали за мной всю мою жизнь. А от своей тени невозможно убежать, ибо она – это часть тебя.

Первым моим серьезным разочарованием стал развод родителей. Мне было всего четыре года, и в силу возраста я не была способна в полной мере осмыслить все то, что я тогда чувствовала.

Моя мать – чистокровная волшебница Инна Норрингтон (в девичестве Аббот) – вышла замуж сразу после окончания Хогвартса. Вся молодежь тогда так делала, ибо шла Первая Магическая война, и никто точно не знал, сколько времени имел в запасе… Поэтому ни у кого бы язык не повернулся назвать поступок Инны легкомысленным капризом взбалмошной девчонки, если бы не одно «но»: она – девушка из чистокровного рода Аббот – сделалась женой маглорожденного волшебника Стива Льюиса, тем самым нанеся увесистый урон безупречной репутации старинного магического семейства.

Каждый день, что мама была замужем за моим отцом, на нее выливались щедрые порции недовольства родни, накрепко охваченной устаревшими стереотипами. Ей внушали, что она своим поспешным выбором не только опозорила всех, но и поставила под угрозу, ведь в случае, если Тот-Кого-Нельзя-Называть добьется своих целей, любой волшебник, так или иначе пригревший у себя маглорожденных, автоматически станет изменником...

Под давлением семьи мама медленно, но верно отдалялась от мужа. Первые месяцы слепой влюбленности канули в прошлое, и мама начала видеть в Стиве одни лишь недостатки. Он был слишком вальяжен, не обучен манерам, громко разговаривал, активно жестикулировал, часто злился, не любил однообразия, не терпел скуки и так сильно отличался от наших воспитанных, привыкших к комфорту и спокойствию родственников, что мама даже стала стыдиться его. Стив, конечно же, заметил изменения в жене, да она их и не скрывала. Юную семью накрыл разлад, который не сгладило даже рождение дочки, то есть меня... Родители расстались. Я лишь знала, что отец мой уехал куда-то в Америку и жил там и теперь.

Мать же спустя год повторно вышла замуж, на этот раз за мужчину, отвечающего всем требованиям чистокровного волшебного сообщества, – мистера Фероксуса Норрингтона, который к моменту знакомства с моей матерью уже занимал высокий пост в Министерстве Магии. Мистер Норрингтон был вдовцом. Его первая жена, к сожалению, умерла, но в первом браке мистер Норрингтон, как и моя мать, успел стать родителем – у него был ребенок, мальчик по имени Марти, одного со мной возраста. Так у меня появились отчим и сводный брат.

Мы с мистером Норрингтоном взаимно недолюбливали друг друга. Он, не стесняясь, называл меня глупой девчонкой, твердил, что во мне обязательно взыграют гены непутевого отца, обращался со мной, как с недалекой, и каждый раз кривился при одном моем только виде. Я же считала мистера Норрингтона высокомерным, надутым индюком, который подавляет всех кругом. Вечно всем недовольный, всё и всех критикующий, не приемлющий чужого мнения, всегда уверенный в своей правоте...

Мне было тяжело даже просто находиться рядом с отчимом в одной комнате, ибо казалось, что он вот-вот начнет укорять меня в том, что я сижу недостаточно прямо и читаю не ту книгу, что мои глаза скрывает слишком длинная челка, а одежда на мне – слишком мятая. Он говорил, что из меня никогда не выйдет талантливой волшебницы. С его слов я была настолько бездарна, что и в подметки не годилась его сыночку Марти. Да какое там Марти! Выходило, что сообразительнее меня был даже малыш Ник – общий ребенок мистера Норрингтона и моей матери, который был младше меня и Марти на шесть лет.

Что касается моей матери, то во время нападок отчима она никогда не заступалась за меня. Наоборот, она занимала его позицию, корила меня за несмышленность и наивность, повторяла: «Ну почему ты не можешь быть как Марти?» Мистер Норрингтон, ругая меня, всегда старался делать упор на то, что все самые худшие качества у меня от родного отца, мама же не любила упоминать бывшего мужа в принципе. Она до сих пор стыдилась его, словно бы этот ее неудачный брак поставил под сомнение ее благоразумие, и теперь ей, запятнанной, никогда не стоять на одной ступени с нынешним мужем, никогда не отмыться от того позора, в который она сама себя погрузила. Ведь в прошлом она имела неосторожность совершить ошибку, а мистер Норрингтон не прощал ошибок.

И хотя отчим никогда прямо не укорял мою мать за прошлое, она тем не менее чувствовала, что больше оступиться ей не позволено. Теперь она обязана соответствовать мужу, соглашаться с ним во всем, потому что он оказался слишком добр к ней, он взял её с ребенком, провинившуюся...

Вторым моим разочарованием стал мой сводный брат Марти, а вернее – его постоянное превосходство надо мной. Одаренный, не по годам развитый мальчик, в котором с малых лет невооруженным глазом были видны задатки выдающегося волшебника. По сравнению с ним я всегда была хуже. Даже не просто хуже – я была просто никем, блеклой дурочкой. Марти обожал демонстрировать всем, особенно мне, свои успехи и буквально расцветал, обильно сдобренный похвалами своего отца, мачехи и гостей дома. Но от меня похвал он не получал. Я никогда не рукоплескала этому мелкому, жадному до славы выскочке. Я завидовала ему... Сколько раз в своих мечтах я представляла, как у меня получится что-нибудь лучше, чем у него! И никогда, никогда мои мечты не осуществлялись...

С Марти мы бесконечно ссорились. Он изводил меня обидными уколами, доставал своим недетским совершенством и просто-таки занудливой правильностью.

Как только дети пересекают порог Хогвартса, им запрещается творить магию вне стен школы. Но до этого момента все мы баловались теми незначительными волшебными трюками, которые получались у нас сами собой. Марти многое мог уже тогда.

Осенью я любила наблюдать, как деревья в нашем саду меняли зеленый цвет листвы на желтый, красный и оранжевый. Увядающий сад вводил меня в состояние приятной меланхолии. Я находила странное очарование в том, что перед своей гибелью листья делаются ярче. Медленно умирая на ветках, они не желают казаться жалкими, а наоборот продолжают украшать собою этот мир перед тем, как сорваться с веток, пускаясь в свой последний путь к сырой земле.

Марти нравилось оживлять опавшие листья. Он садился прямо на землю, закрывал глаза, разводил руки, опуская ладони вниз, потом плавно и не торопясь поднимал руки выше, выше и выше. И волшебным образом листья поднимались следом за его руками, подлетали почти на метр, кружились, танцевали. Тогда Марти открывал глаза, его остренькое лицо преображала счастливая, радостная улыбка, а сам он сидел, весь охваченный чудесным вихрем из порхающей листвы, похожей на рой прекрасных бабочек. И в эти минуты Марти выглядел ребенком, хотя обычно был маленькой копией своего солидного отца. Я же стояла где-нибудь недалеко, прячась за стволами, снедаемая завистью и горечью, что у меня-то так никогда не выйдет. Я ведь пробовала, когда никто не видел, но мои листочки лишь слабо трепыхались, безжизненно опадая назад на сырую почву. И тогда, подтянув к себе коленки, я тихонько глотала слезы несправедливости, но быстро успокаивалась, вдыхая пряный аромат осенней природы.

Третье разочарование обожгло меня уже в Хогвартсе. Я долгое время верила, что обязательно попаду в Когтевран. Точнее, я в этом не сомневалась. Ведь моя мать училась именно на этом факультете, да и отчим тоже. Что же касается моего родного отца, то он как раз был выпускником Пуффендуя, и сей факт дал благодатную почву для частых издевок надо мной со стороны Марти. Братец ехидно и злорадно замечал, что моих способностей явно не хватит для попадания в Когтевран, что тупиц, подобных мне, обычно отправляют в Пуффендуй, ну или в Гриффиндор. И если его язвительного и в чем-то уничижительного настроения по поводу Гриффиндора я никогда не понимала, рассуждая, что попасть на этот славный факультет – это большая удача, то страх оказаться в Пуффендуе иногда неприятным холодком лизал мои внутренности. Но я быстро пресекала такие мысли. Никакого Пуффендуя! Подумаешь, папа там учился! И что? Что меня с папой связывает? Я не носила даже его фамилию. Он никак и никогда не влиял на формирование моего характера, моего мировоззрения...

Я ждала первого учебного года, как ждут дождя засушливым летом, как мечтают о тепле после продолжительной суровой зимы, как мать ожидает появления на свет своего дитя. Я мечтала отыграться, стереть с лица Марти ухмылку, доказать скептически настроенным мистеру Норрингтону и собственной маме, что они ошибаются на мой счет.

К стульчику со Шляпой я брела спотыкаясь и дрожа, но не от предвкушения своего скорого триумфа, а от сильнейшего волнения, ведь к моему дичайшему ужасу меня вызвали первой! Всё мелькало перед глазами: столы, ученики, яркий свет, ослепительный блеск посуды и, наконец, крошечная табуретка, путь к которой, казалось, был вечным. На мою голову мягко опустилась Шляпа, такая огромная, что она скрыла собою пол моего лица. Темнота перед глазами, стресс, выбивший из головы все мысли, и неожиданный, заставивший вздрогнуть, тихий голос прямо мне в ухо: «Ну, тут все понятно. И думать нечего. ПУФФЕНДУЙ!»

Пуффендуй.

Тут все понятно.

И думать нечего...

Вот так разбиваются мечты. Вот так рушатся воздушные замки. Вот такой горькой бывает действительность, отправляя тебя в путь по осколкам собственных надежд. Растерянная, обескураженная своим фиаско, я не сразу осознала даже, где мой стол. Но мне махали с крайнего правого стола, меня приветствовали, и я отправилась на их призывные маячки.

Со мной было все понятно. Больше и не требовалось никаких доказательств. Безнадежная тупица. Марти был прав. В конце концов, он всегда оказывался прав... Он – это не я.

Марти, конечно же, присоединился к юным магам из Когтеврана. Страшно довольный, он даже позабыл о том, чтобы как-то позлорадствовать по поводу моего провала. Я наблюдала за ним, занявшим место за столом синего факультета. Веселый мальчик, только что добившийся первого существенного успеха в жизни. Окрыленный событием, он непринужденно болтал с пареньком, что сидел с ним рядом.

А потом вызвали Гарри Поттера, и новая волна шока накрыла меня с головой. Мальчик-Который-Выжил. Я глазам своим не верила, старалась вылупить их как можно сильнее, словно от этого Поттер сделался бы каким-то ещё более реальным. Но он и так был реальным... Ошарашенно я созерцала, как Гарри Поттер топал к стульчику, на котором просидел странно долго, как если бы Шляпа специально давала всем ученикам возможность рассмотреть его получше с этой удобной позиции. «ГРИФФИНДОР!» – выкрикнула мудрая Шляпа, и я, на время позабыв все свои проблемы, самозабвенно хлопала мальчику, спасшему наш мир!

И это было так правильно. Так правильно, что Гарри Поттер попал именно в Гриффиндор, ведь его родители некогда тоже были гриффиндорцами. Шляпа знает, что делает, она не допускает ошибок... А, значит, Пуффендуй – это моя судьба...

Тогда я сидела, неохотно пережевывая свой первый хогвартский ужин, расстроенная распределением в Пуффендуй, потрясенная встречей с Гарри Поттером, и размышляла о том, сколько же ещё разочарований мне подкинет насмешливый рок? Я казалась сама себе слабой и жалкой, боялась реакции отчима на известие о том, что его падчерица умудрилась-таки нарушить традицию семьи, в которой все без исключения в школьные годы носили синие галстуки...

Ведь не все ещё чувства были мною прочувствованы. Не все вещи узнаны. Не все ошибки совершены. Там, на извилистых дорожках жизни, меня поджидало нечто ещё. И мне неминуемо предстояло с этим столкнуться...

Глава 2. Сны и встречи

Я стояла в гуще огромной толпы учеников, облаченных в пижамы и халаты, у подножия высочайшей башни Хогвартса. Мрачная, вязкая ночь невесомым грузом ложилась на плечи собравшихся, а сырой воздух, казалось, был пропитан чем-то… зловещим.

Что-то важное привело их всех сюда в столь поздний час, ибо никому из учеников не позволено покидать стены замка после отбоя. Но сейчас это не имело никакого значения. Вся школа была здесь. Шорох беспокойных голосов заставил меня податься вперед. Я шагала сквозь скопление плотно стоящих друг к другу школьников, но никого не задевала, словно была невидимой, потусторонней, нематериальной. Гулкий раскат грома на мгновение поглотил все другие звуки. Я подняла голову вверх, желая взглянуть на тучи, что сгустились над Астрономической башней…

...вздрогнула и проснулась. Точно мне в лицо светил яркий луч солнца, беспрепятственно проникнувший в спальню через одно из маленьких круглых окошек, расположенных прямо под низким потолком. Но, несмотря на это неудобство, некоторое время я продолжала лежать не двигаясь, придавленная неприятным, гнетущим чувством, в которое повергло меня сновидение. Солнце пекло прямо в левый глаз, из-под до боли сомкнутых век вытекла слеза, пустившаяся в странствия по изгибам моего носа. Не смея мучить свой глаз и дальше, я присела на кровати и, зевая и потягиваясь, окинула взглядом залитую утренним светом спальню.

Мои одноклассницы ещё нежились в постелях, о чем свидетельствовали задернутые над их кроватями пологи, желтые, расшитые черным кружевом в виде вьющегося плюща. Забавно, что я не додумалась тоже спрятаться под пологом, когда ложилась спать вчера вечером после праздничного банкета в честь нового учебного года. Ведь я уже шестую осень подряд приезжала в Хогвартс, а значит не могла не знать, что пуффендуйские спальни всегда поглощают, впитывают в себя уйму света, как если бы специально были заколдованы так, чтобы поворачивать солнечные лучи именно в свои кругленькие окошки. Закрывать шторы над кроватью было необходимостью, а тот пуффендуец, который по какой-то причине этого не делал, рисковал быть преждевременно разбуженным озорным солнцем. И никто не мог выбрать себе кровать поудобнее, ибо аккурат рядом с каждой из них разместилось по окошку.

Свою вчерашнюю рассеянность я объяснила сама себе тем, что погода в последнее время установилась отнюдь не безоблачно-лучезарная. Промозглый, мутный туман обстоятельно обосновался на территории Британских островов и не желал сдавать позиций. Как и безостановочно моросящий мелкий дождь, брызгающий своими каплями в стремлении погрузить в уныние каждого, кто под них попадет. Как и ветер, дышащий холодной тоскливостью. Я словно отвыкла от солнца, словно не ожидала, что оно снова появится...

Хотя у моей оплошности была и другая причина. Причина, по которой всё внутри начинало невольно трепетать. Я стояла на пороге нового учебного года, а значит заново ныряла в свою сокровенную тайну, в свой отчаянный секрет... Теперь я снова могла встречаться с тем, кто вот уже несколько лет, как прочно овладел моими мыслями. Правда, встречи эти были односторонними – тот, с кем я встречалась, со мной не то что не встречался, он меня… не замечал. Мы были парой лишь в моих наивных, восторженных фантазиях…

В общем, на деле наши встречи выглядели так: глупая, влюбленная девчонка незаметно пялится на объект своего обожания… Да, наверное, именно так – безумно глупо – я и выглядела, когда искоса, чтобы никто не заметил, посматривала на него.

И если абсолютное большинство моего окружения действительно ничего не замечало, то от внимания Сьюзен Боунс, моей однокурсницы и по совместительству лучшей подруги, сей факт, к сожалению, не ускользнул. Однажды она проследила направление моего взгляда, и ей открылась та цель, в которую я то и дело метала кратковременные зрительные дротики. Ведь я никогда не смела глазеть на него подолгу, страшась вероятности того, что он перехватит мой взгляд. Меня это дико пугало. Пугало смотреть ему в глаза, а поэтому я до сих пор точно не знала, какого они цвета. То есть, конечно, случалось, что наши взгляды сталкивались, но я старалась сразу же отвести свой взор...

Свои минуты размеренно отсчитывало ясное утро первого учебного дня. Я все ещё сидела на кровати, откинувшись на пухлую подушку, которую поместила у изголовья, размышляла и неосознанно рассматривала цветные квадратики, что дружными рядами украшали моё лоскутное одеяло. На этих квадратиках были изображены пестрые растения и цветы в горшочках.

Я думала о том, что этот год с самого начала был не такой, как все предыдущие. Теперь это уже было официально – Тот-Кого-Нельзя-Называть вернулся… Я мало знала о том, что же конкретно произошло в Отделе тайн Министерства Магии.

Мистер Норрингтон не делился известными ему подробностями даже с Марти, что уж там со мной. Но в том, что ему было кое-что известно, я была уверена. Например, отчим не отрицал сам факт существования такого таинственного отдела и, в частности, легендарного Зала пророчеств. Вообще, стоит отметить, что этим летом мистер Норрингтон был крайне нервозен и взвинчен. Ещё бы! Волна неконтролируемых злодеяний Пожирателей смерти докатилась теперь и до маглов, и мой отчим, являясь главой Комитета по выработке объяснений для маглов, вынужден был задерживаться на работе в Министерстве до ночи, а иногда и ночью.

Министерство Магии призывало всех к бдительности и повышенным мерам безопасности. На каникулах, когда волшебное сообщество только-только узнало шокирующие известия о возвращении Того-Кого-Нельзя-Называть, и первое впечатление ещё свежей раной зудело в коллективном сознании, многие, в том числе и я, непроизвольно поддались панической тревоге. Меня напрягали министерские брошюрки, газетные статьи, любое упоминание о произошедшем. Всё это, кажется, делалось с одной лишь целью – сеять в душах магов ещё больший страх.

Наш мир в одночасье стал казаться страшно уязвимым, и мне хотелось скорее сбежать обратно в Хогвартс. Я верила, что в школе эти упаднически-тревожные настроения сгладятся. Ведь это же великий Хогвартс. Хогвартс, в директорском кресле которого восседает могучий Дамблдор. Дамблдор, который никогда не допустит, чтобы его ученики подверглись опасности. А поэтому в школе можно быть чуточку беспечнее, чем того требуют увещевательные брошюрки, на время позабыть про хрупкую судьбу нашего мира, балансирующего сейчас на грани слабеющего добра и разрастающегося зла…

– Ты что, уже проснулась? – послышался сонный голос зевающей Сьюзен.

Задумавшись, я не заметила, как подруга отдернула полог своей постели.

– Нет. Я все ещё сплю, – произнесла я тихо и как будто на полном серьезе.

– Тогда я бегу тебя будить! – звонко заявила Сьюзен, окончательно проснувшись, а потом вылезла из кровати, подскочила ко мне и начала щекотать меня за бока.

Во мне почему-то не было энергии. Не хотелось смеяться, хотелось только одного – покоя.

– Хватит... Прекрати… – простонала я, попытавшись вывернуться из хватких рук Сьюзен.

Тогда она резко оставила попытки расшевелить меня.

– Уже ждешь встречи со своим ненаглядным? – многозначительно проговорила она, устремив на меня испытующий взгляд, в котором явственно сквозило осуждение.

– Вовсе нет. Я же говорила, что он мне уже не нравится, – я сама не верила своим словам.

– Ну, как знаешь. Я пойду в ванную, пока там ещё очереди нет, – сказала Сьюзен, бодро поднялась на ноги и направилась к выходу из спальни, но у самых дверей вдруг остановилась: – Только если хочешь, чтобы я тебе поверила, то сегодня за завтраком не глазей на слизеринский стол, – съехидничала она, а затем скрылась за круглой дверью.

Он не нравился Сьюзен, и она не скрывала этого. Слизеринец с неоднозначной репутацией, как, собственно, практически поголовно все слизеринцы… Теодор Нотт. Отпрыск небезызвестного Нотта-старшего – Пожирателя смерти, сумевшего оправдаться пятнадцать лет назад, но спустя годы снова уличенного в пособничестве Тому-Кого-Нельзя-Называть. Буквально несколько месяцев назад Нотта-старшего поймали в Отделе тайн и заключили в Азкабан.

Деяния отца отбрасывали мрачную тень на Теодора. Но, что удивительно, Теодору, как истинному слизеринцу, необыкновенно шла эта аура некой... вызывающей противозаконности. Он расхаживал по Хогвартсу, запугивая непредсказуемостью тех, кто мало что о нем знал и судил о нем стереотипно, проецируя на него отголоски темной славы его отца.

Я тоже мало что знала о Теодоре. За предыдущие пять лет мне не представилось ни одного случая даже мельком переброситься с ним парой фраз...

Он производил впечатление надменного, переборчивого в общении молодого аристократа. Он будто осознавал свою некую избранность, особое положение, что наделяло его правом пренебрегать людьми, дерзить, смотреть на многих свысока, как бы даря им свое расположение.

Их было двое таких на моем курсе – Нотт и Малфой. И если Драко Малфой всегда был на слуху, часто оказывался в центре событий и прямо-таки заработал себе имидж главного школьного врага Гарри Поттера, то Теодор всегда держался в стороне и не искал излишнего внимания.

Каким он был на самом деле, знали, вероятно, только его слизеринские друзья, с которыми он, скорее всего, вёл себя более естественно и раскованно. Интересно, как повлиял на него арест отца? Вряд ли, думала я, это как-то отразится на его поведении, ведь настоящий слизеринец никогда не демонстрирует свою слабость…

Такая неосторожность с моей стороны – влюбиться в слизеринца! Моя любовь с самого её зарождения была обречена так навсегда и остаться недосягаемой мечтой. Сладкой, запретной грёзой, будоражащей мой шаткий покой. Идеальным образом высокого, худощавого парня с темными волосами...

– Сегодня солнечно! – Милый голос вырвал меня из очередного приступа задумчивости. Меган Джонс – соседка по спальне – сияюще улыбалась, кружась посреди комнаты, вся подсвечиваемая льющимися из окон яркими лучами. – А до этого столько дней были тучи, – хмуро добавила она.

И мне стало не по себе. От напоминания в груди снова всколыхнулось чувство душащей тоскливости, что поселилось внутри меня с самого того момента, как я проснулась.

Мне захотелось скорее уйти куда-нибудь. В общую гостиную Пуффендуя, в Большой зал, в учебный кабинет – куда угодно, лишь бы там было много людей. Чтобы стало возможным отвлечься от собственных мыслей, таких пугающих, таких ядовитых, таких опасно реальных...

Тучи. Перед тем, как я проснулась, мне снились тучи. Точнее, раскаты грома. Сами тучи я рассмотреть не успела. Я знала эти свои сны, в которых словно видела всё со стороны. Такие всегда... сбывались. Рано или поздно, но они всегда претворялись в действительность. Некоторые из них снились однократно, некоторые повторялись по нескольку раз прежде, чем увиденное происходило в жизни. А этот сон был слишком... слишком... Я никак не могла подобрать подходящее слово.

Глобальным.

Переломным.

Словно в нем вершилась история.

Неприятный, леденящий до парализующего озноба.

И ведь он сбудется... Когда-нибудь. Пускай бы лучше не скоро. И пускай бы больше не снился.

Я начала замечать за собой эти странности примерно на третьем курсе, после знакомства с прорицаниями. Во мне будто что-то открылось, что-то дремавшее до этого. Сначала я видела редкие вещие сны на незначительные темы. Например, однажды мне приснилась перебранка Захарии Смита с профессором Макгонагалл на уроке трансфигурации. А ещё я точно знала, каким будет платье Сьюзен на Святочном балу, хотя она и возвела его в ранг большого секрета и раньше времени никому не показывала.

Сперва неожиданно свалившиеся на меня способности ясновидящей казались мне даже где-то забавными, пока на пятом курсе в преддверии выпускных экзаменов мне не приснился кошмар, в котором я самым позорным образом заваливаю СОВ по трансфигурации. Экзамены для меня и так были пыткой, они изводили меня, вгоняли в состояние тяжелейшего стресса. А знание того, что мне не суждено сдать как минимум один предмет, оптимизма не добавило. В общем, когда до СОВ оставалось всего ничего, мои нервы сдали, и я даже расплакалась на уроке травологии, всерьез собираясь бросить школу. Меня, конечно же, успокоили, отпоили настойками. Я пыталась готовиться к экзамену по трансфигурации, думала, что смогу избежать предначертанного мне провала. Но тщетно. Кошмар сбылся – вместо того, чтобы заставить пушистого хорька полностью исчезнуть, я превратила его… в стаю розовых фламинго. Стыд-то какой!

С тех пор я стала бояться вещих снов.

Я могла видеть будущее, но это было неконтролируемо и неподвластно мне. Этот дар так же, как и влюбленность в Нотта, был моей тайной, которой я ни с кем не делилась.

…Миновав проход внутри громадной бочки, что вел прочь из гостиной Пуффендуя, я направилась в Большой зал. Целый букет разных ощущений охватывал меня. Легкий мандраж от предстоящей встречи с Теодором, которого я не видела два последних месяца. Ноющая тревога в душе из-за плохого сновидения, неминуемо грозившего осуществиться. Неясное предчувствие уже уготованного мне будущего...

Глава 3. Укравший самообладание

В Большом зале стол Пуффендуя был крайним справа. С одной стороны с нами соседствовала монументальная стена, уходящая ввысь и там теряющаяся в глубине небесного потолка, то безоблачного и ясного, но чаще всё же хмурого, сплошь застеленного тяжелыми, мрачно нависающими тучами.

С другой стороны от нас тянулся стол факультета Слизерин, который… будто подпирал пуффендуйский, отчего наш стол вечно казался мне прижатым, оттеснённым в тень холодной стены.

Слизеринцы намеренно противопоставлялись всем другим факультетам, всегда шли вразрез, двигались по встречной полосе. Они мнили себя своего рода элитой и никого не подпускали к себе, как если бы Распределяющая шляпа не просто отправила их в один из школьных факультетов, а наградила путевкой в кружок избранных. Но если вдуматься, то здесь выбирала не Шляпа…

Для каждого из членов этого закрытого общества выбор сделан был уже давно. Ведь принадлежность к Слизерину автоматически означала принадлежность к определенному образу жизни – тому, который дети волшебников, чтящих чистоту крови превыше всего, впитали в себя с пелёнок. Они выросли в семьях, где маглов не просто не любили, а веками презирали; где магия считалась привилегией, достойной лишь чистокровных волшебников; где не осуждались темные искусства, потому что в них видели могущество. Эти семьи были богаты, владели землей и занимали высокое положение в обществе.

Слизеринцы носили зеленый галстук на шее как отличительный знак. Знак высокомерия и самолюбия, амбициозности и хитрости.

Общая нелюбовь и объяснимая предвзятость к Слизерину как ничто другое объединяли Пуффендуй с Когтевраном и Гриффиндором. Но в Большом зале наш стол был отрезан от дружественных факультетов. И это создавало впечатление, словно маленькие, беззащитные барсучки были брошены на растерзание хладнокровным, расчетливым змеям, а также наводило меня на мысль, что, в конце концов, в любой жизненной ситуации каждый человек может рассчитывать лишь на себя…

Но у близкого расположения слизеринского стола был и несомненный плюс. Мне было позволено так легко рассматривать Теодора Нотта!

Я всегда выбирала такое место, чтобы видеть стол змеиного факультета. Когда Теодор садился спиной ко мне, я рассматривала его затылок и чувствовала, как мои пальцы начинают легонько неметь от желания запустить их в его темные, чуть взлохмаченные волосы. Разговаривая с кем-нибудь из своих друзей, Теодор иногда поворачивал голову в сторону, предоставляя мне мимолетную возможность вглядеться в его тонкий профиль, зрительно изучать изгибы его носа и губ. Если же Теодор усаживался лицом к пуффендуйскому столу, то я делалась крайне пугливой, поглядывала на него несмело и каждый раз стремилась понять, какого же цвета его глаза…

В пятницу за завтраком он сидел отвернувшись и подставив для моих испытующих взглядов свою обтянутую черной мантией спину. Я всё ещё не могла вдоволь насмотреться на Теодора, хотя первая учебная неделя уже подходила к концу. Я продолжала отыскивать в нём еле уловимые изменения. Он стал ещё выше, кожа его была бледной, словно совсем не видевшей солнца. Он был худым, и из-за своего высокого роста казался почти тощим. Но, Мерлин, как же шла ему эта худоба! Она делала его… аристократически прекрасным.

Вот Теодор повернулся и на какую-то секунду прикрыл веки, будто устал… или не выспался. Я впитывала в себя каждый его штрих, желала пересчитать волоски на его голове, провести рукой по ровной мантии. В моей голове возникла и вертелась сцена, как он стоит передо мной с закрытыми глазами, а я почти невесомо касаюсь кончиками пальцев его темных ресниц. Он принимает мои прикосновения, веки его подрагивают, а потом он распахивает глаза и… И на этом месте моя мечта прервалась, ибо я не знала их цвета.

Изредка мне удавалось смотреть на него и на занятиях, ведь с этого года уроки на уровне ЖАБА были общими для всех шестикурсников, сдавших СОВ по соответствующему предмету, так что на одном уроке в классе могли присутствовать представители сразу всех четырёх факультетов. С Теодором общими предметами у меня были защита от Темных искусств (которую, к моему ужасу, Дамблдор вдруг разрешил преподавать Снейпу), а также заклинания, первый урок по которым должен был состояться как раз в сегодняшнюю пятницу.

Я очень рассчитывала на заклинания, потому как на защите я с трудом могла урвать миг, чтобы хотя бы голову повернуть в сторону Нотта, не то что задержаться на нём взглядом хоть секунд на пять. Снейп коршуном передвигался по классу, шурша мантией, зыркая на студентов, отпуская едкие комментарии в адрес их умственных и магических способностей, всем этим практически парализуя меня, лишая последней смелости. Я сидела на его уроках, стараясь из последних сил сотворить то волшебство, которое требовалось освоить по теме урока, но у меня ничего толком не выходило. Присутствие неприятного и отталкивающего Снейпа делало меня скованной и неуклюжей, и я уже успела неоднократно пожалеть, что включила защиту от Темных искусств в свою заявку на шестой курс… Со Снейпом в качестве преподавателя я мысленно попрощалась в конце пятого курса, как только сдала на проверку свою экзаменационную работу по зельеварению, вне всяких сомнений написанную самым провальным образом. Кто же знал, что вместо сложных зелий, он вдруг начнет преподавать защиту? Опоил он, что ли, Дамблдора чем? Ведь директор столько лет не соглашался отдать ему эту должность!

Оставалось надеяться, что на заклинаниях дела пойдут куда лучше. И в плане успеваемости, и в плане… хм, моих с Теодором встреч.

– Ай-яй-яй, ты снова это делаешь, – подловила меня Сьюзен, даже не знаю, когда подсевшая ко мне. – Снова смотришь на слизеринский стол.

Я не повернулась в её сторону, а лишь перевела на неё свой взгляд, вздохнула, как бы демонстрируя подруге свою несостоятельность вести себя иначе. Раздражение на Сьюзен, которая никак не желала оставить заезженную тему, гадко скребло в груди. Я ничего не ответила.

– И даже не отрицаешь, – укоризненно проворчала Сьюзен, а потом добавила с видом человека, делающего какой-то вывод о состоянии больного: – Дело плохо.

– Сьюзен, пожалуйста. Не начинай опять, – устало попросила я.

Чего ты хочешь от меня? Я тебя слышу. Но не могу с собой ничего поделать. Это сильнее меня…

После завтрака была травология – один из тех предметов, которые я выбрала для изучения на шестом курсе. Среди других также были прорицания и история магии, которые я хотя и сдала только на «удовлетворительно», но всё равно смогла изучать в дальнейшем ввиду того, что ни профессор Трелони, ни профессор Бинс не предъявляли особых требований к своим ученикам. Ну и уже упомянутые защита и заклинания, по которым я получила хорошие оценки, наверное, только благодаря тому, что в прошлом году посещала тайные занятия Отряда Дамблдора.

А следом за травологией должен был состояться первый на шестом курсе и такой долгожданный урок заклинаний.

Оставив позади душные теплицы, пропахшие удобрениями, я отправилась к каменным ступеням замка, пересекла просторный холл и по мраморной лестнице отправилась прямиком на третий этаж к кабинету Флитвика. Но добраться до цели мне помешала довольно внушительная толпа учеников, собравшихся посреди коридора и преградивших мне дорогу. Ребята шумно переговаривались, очевидно, комментируя некую сцену, привлекавшую сейчас всеобщее внимание. Я протолкнулась в гущу людей, и передо мной предстала причина спонтанного сборища: три старшекурсника из Слизерина перекидывали друг другу сумку, удерживая её в воздухе чарами левитации. Когда сумка почти приземлялась, они не давали ей упасть, подбрасывая вверх взмахом волшебной палочки, а в центре метался младшекурсник из Пуффендуя. Мальчик был весь красный, почти рыдал, то и дело всхлипывая:

– Отдайте! – он бегал от одного слизеринца к другому, протягивая руки в попытке дотянуться до своей сумки, а когда та почти падала на пол, судорожно бежал к ней, но каждый раз загребал руками лишь пустоту...

Я сразу узнала слизеринцев. Двое из них были горрилоподбный Грэхэм Монтегю и рыжий Майлз Блетчли. Третий же сидел на подоконнике, согнув одну ногу в колене, а другую вытянув прямо, и это был... Теодор Нотт. Моё сердце тут же ёкнуло и рухнуло куда-то в пятки, оставив в груди неясное смятение. Дыхание перехватило, мне до боли захотелось уйти, но вместо этого я застыла на месте, будто оцепенев.

Так необычно было видеть Теодора в такой несвойственной обстановке. Не в Большом зале за трапезой, не на уроке, и даже не где-нибудь в библиотеке... Зрелище манило, поглощая меня целиком. Я могла видеть, как он двигает руками, обхватив тонкими пальцами волшебную палочку, как искривляются в ухмылке его губы. Я наблюдала за неожиданной вальяжностью всей его позы, первый раз я видела его расслабленным, словно сбросившим какие-то оковы. Раньше мне всегда казалось, что он просто не может себя так вести. Или я его просто плохо знала?..

– Пожалуйста! – надрывался мальчик. – Мне надо на защиту от Темных искусств к профессору Снейпу! Скоро урок! – несчастный ребенок, казалось, пришел в ещё больший ужас от собственных слов. Я невольно содрогнулась в приступе сопереживания. Никому бы я не пожелала опоздать на урок к Снейпу.

– Почему они издеваются над ним? – я произнесла это вслух, не обращаясь ни к кому в особенности.

– Он бежал и задел сумкой вон того, который на подоконнике, – ответила мне Кэт Гатеги, четверокурсница из Пуффендуя, кивком головы указывая на Нотта. – Они решили так его проучить. Сразу требовали извинений, но этот мелкий зачем-то стал с ними спорить. Ну и вот... – растерянно подытожила девушка.

– Ему надо помочь, – я неотрывно следила за происходящим. Унизительная картина впечатлила меня, но ещё больше потряс меня тот факт, что никто в толпе не горел желанием вмешиваться. И дело здесь вряд ли заключалось лишь в банальной нехватке смелости. Я подозревала, что некоторым явно нравилось наблюдать за чужими страданиями. В толпе среди прочих звуков раздавался и смех.

– Наверное, надо позвать преподавателей или Филча… – неуверенно предложила я.

– Да, надо, – согласилась Кэт, а потом вдруг выпалила: – О, точно! Ты можешь помочь. Ты же староста!

Я непонимающе уставилась на девушку. А потом краем глаза заметила серебряный значок, слабо поблескивающий на моей груди, и тогда слова Кэт медленно осели в моей голове, окончательно проникнув в сознание. Она права, я и вправду была старостой. Рядом стоящие ученики уже смотрели на меня, ожидая неотложных действий. Но что они хотели, чтобы я сделала?

Паника захлестнула меня, а те, кто стоял впереди, уже даже расступились, образуя что-то вроде узенького прохода, по которому предлагали мне следовать прямо на площадку, где разворачивалось основное действие... Туда, где был он. Словно хватаясь за последнюю соломинку, молящим взглядом я посмотрела на Кэт, но она лишь закивала, будто говоря: «Да-да. Все правильно. Иди туда». И мне ничего не оставалось, как покориться коварной судьбе.

Я шла туда на дрожащих ногах, не чувствуя собственного тела, ощущая лишь, как беспомощность метавшегося там мальчишки становится моей собственной беспомощностью.

– Прекратите, – пролепетала я, ступив в круг, и голос мой показался мне до постыдного несмелым, предательски дрогнувшим, слишком тонким.

Они вообще хоть услышали меня? О да, они услышали. И явно не ожидали такой дерзкой выходки. Слизеринцы заскользили по мне заинтересованно-любопытными взглядами, как бы оценивая новую жертву. Сумка мальчика всё еще находилась под прицелом палочки Блетчли и продолжала парить под потолком.

– А кто ты такая, чтобы тут командовать и говорить нам, что делать? – бесцеремонно и грубо спросил Монтегю.

Он не знает меня? Неужели он и правда не знает меня? Ведь старост обычно знают... Или из меня такая неприметная староста? Я ведь действительно никогда не высовывалась...

– Я староста Пуффендуя, – вся сжавшись, приглушенным, едва слышным голоском пискнула я, желая провалиться сквозь землю.

Я кожей чувствовала, что Нотт следит за мной, но сама боялась взглянуть на него, ошалело уставившись на Монтегю.

– Староста? – издевательски осведомился Теодор, и боковым зрением я заметила, как он изящно, будто кот, спрыгнул с подоконника. А потом вдруг поняла, что он направился ко мне! И меня словно прошибло электрическим разрядом.

– И что же ты сделаешь, староста? – ласково промурлыкал Нотт, возникая прямо напротив меня. – Если мы не прекратим?

Я не верила в происходящее. Он говорит со мной?

– Я... – обомлев и растерявшись, не смея взглянуть в его лицо, обращаясь к его зеленому галстуку на шее, – сниму с тебя баллы... – сказала я и тогда только посмотрела на него.

– Что, правда? Тебе хватит смелости это сделать? – он слегка наклонился, как бы стремясь с высоты своего роста заглянуть мне в лицо. – Маленькая, смелая пуффендуйка? Или просто очень глупая пуффендуйка?

Я смотрела на него не отрываясь, словно в ступоре. Худощавый, дико привлекательный, преступно красивый. Темные волосы, небрежно ниспадающие на лоб, правильный нос, тонкие губы, привычно изогнутые в обворожительной ухмылке...

– А знаешь, что? Давай, снимай. Я готов! – вдруг выдал Теодор, разводя руки и отступая назад, ближе к центру круга, облепленного со всех сторон зрителями.

А я все стояла и завороженно глазела на него, почти бессознательно.

– Ну же, забыла, как говорить? – обратился он ко мне, а потом хохотнул: – Она забыла, как говорить! – громко выкрикнул он, глядя на Монтегю и Блетчли. Моя реакция забавляла их.

– Давай я помогу тебе, – мягко предложил Теодор и двинулся ко мне. Шаг, второй, он был так близко, что уже касался меня своим мятным дыханием. И глаза его, они были серо-голубыми... Мелкая, неудержимая дрожь била всё моё существо. Я тряслась. От непонятной угрозы. От испуга. От наваждения. А его бархатный голос, практически шепот, раздавался совсем близко, прямо мне в лицо: – Минус. Десять. Баллов…

– ...Пуффендую! – громко закончил за него Монтегю.

– Точно. Пуффендую, – отстраняясь, коварно улыбнулся Нотт. – За то, что у них такая тупая староста, – и, довольный своей выходкой, вновь отрывисто расхохотался.

Я моргнула, расплывчатые очертания людей постепенно сделались четкими. Звуки вернулись в мое сознание. И я поняла, что надо мной... смеются. Все, кто тут был. И Нотт, и Монтегю, и Блетчли, все... Разве людей было так много?

– Что здесь такое? Урок через минуту. А ну все разошлись! – проверещал Флитвик, протискиваясь между учениками.

Звук шмякнувшейся сумки оповестил, что Майлз Блетчли наконец снял с неё чары. Пуффендуйский мальчишка резво подскочил к своим школьным пожиткам, сгрёб их в охапку и стремительно побежал по направлению к лестнице.

– Аббот, Нотт! Это вы тут устроили спектакль? От вас я не ожидал, Ханна, – отчитал меня Флитвик, качая головой, а после скомандовал зевакам: – Быстро все по кабинетам!

Толпа стала рассеиваться, в то время как я всё еще не двигалась. Теодор же отошел к подоконнику, взял с него свои вещи и снова направился в мою сторону.

– С дороги, староста! – бросил он мне с насмешливым нажимом на последнее слово, словно это было ругательство, и намеренно задел меня плечом. Потом, последовав его примеру, мимо прошествовали Монтегю и Блетчли, глумливо гогоча и тоже толкая меня своими плечами...

Я ощутила, что глаза мои наполнились слезами. Осознание собственного позора ядовито текло по телу, пекло в груди. Я медленно побрела к лестнице.

– Куда вы, Аббот? У нас урок сейчас, – крикнул мне вдогонку Флитвик.

В классе я села в самый дальний угол, какой только смогла найти. Самообладание не возвращалось ко мне на протяжении всего урока. Вызванная потрясением паранойя отравляюще нашёптывала мне на ухо, что на меня все искоса посматривают, каждый смешок я принимала на свой счет... И ужасно, ужасно боялась взглянуть в сторону слизеринцев.

Неудивительно, что с замораживающими чарами я не справилась, чем заслужила в свой адрес укоризненную реплику Флитвика:

– Милая, как вы только СОВ сдали?

На обед я не явилась, как и на прорицания, что шли в расписании следом. Вместо этого я, скрутившись и подтянув к себе ноги, лежала на своей кровати в спальне, невидящим взглядом уставившись в пространство.

Новое разочарование тяжелым свинцом наполняло мое тело. Я чувствовала себя так, словно меня долго и старательно избивали, во мне ныла каждая клеточка. Особенно сильно зудело правое плечо, в том месте, где с ним столкнулось другое плечо – Теодора...

Глава 4. Оправдания

Вечер угрюмой тенью наплыл на Хогвартс и его окрестности. Комната погрузилась в полумрак, невесомой дымкой укрывший мои плечи. Из общей гостиной Пуффендуя стал доноситься гомон вернувшихся с занятий учеников. Шум их голосов был отдаленным, приглушенным дверями спальни и узким коридором, но не только ими. Собственные мысли в голове гремели так громко, что в конце концов оглушали...

Никогда, казалось мне, я не найду теперь в себе силы хотя бы шаг ступить за порог этой комнаты, тонувшей в полутьме сентябрьского вечера. Я словно была насквозь пропитана позором, едким, отвратительно густым и липким. Но ещё хуже этого позора было разочарование. Я чувствовала его – бесконечное, всепоглощающее, выедающее меня изнутри так, что не оставалось ничего, кроме апатии и вялой отрешенности.

Сегодня рухнула моя иллюзия. Хрустальная, ослепительная и необыкновенно хрупкая. Иллюзия, с которой до этого я никогда не соприкасалась, любуясь ею лишь на расстоянии, ибо она была как идеальная гладь воды, манящая и совершенная, но потревожь её – и неведомо какие чудовища явятся из опасных глубин.

Моей иллюзией был Теодор Нотт. Я никогда не задумывалась о его качествах всерьез, а ведь Сьюзен мне упорно твердила что-то про него. И всегда что-то плохое. Но он так привлекал меня своей оболочкой, что я напрочь лишилась здравомыслия. Теодор был мне недоступен, недоступен даже в моих мечтах. Но как раз эта его недоступность позволяла мне идеализировать его...

И вот сегодня он коснулся меня... Он ворвался в мой выдуманный мир и разрушил в нем собственный совершенный образ, жестоко поглумившись надо мной на радость толпе зрителей и зевак. Я была для него никем, а он, вероятно, не привык церемониться с посторонними.

– Ну ты сегодня и отожгла, подруга! – Сьюзен ворвалась в спальню и прямо с порога набросилась на меня.

Я приняла вертикальное положение, зажгла лампу на тумбочке и устало воззрилась на Сьюзен, стоящую около круглой двери. И вдруг меня охватило раздражение.

– Что же ты за меня не вступилась? – хмыкнула я.

– Ну не знаю даже. Может, потому что я завалила СОВ по заклинаниям и была в тот момент этажом выше, у кабинета нумерологии? – сварливо осадила меня Сьюзен.

– Тогда… – я мгновенно стушевалась и спросила упавшим голосом: – Откуда ты всё знаешь?

– Весь наш факультет знает! Да и другие факультеты тоже! – сообщила Сьюзен безрадостную новость. – Староста, которая забыла, как говорить!

Поутихшее было чувство стыда вновь засочилось по мне, и собственное тело показалось мне тяжелым и онемевшим. Захотелось спрятаться в какую-нибудь нору и просидеть там до конца жизни, питаясь одной лишь жалостью к себе.

– Кошмар… Я так устала позориться... – опустив голову, я уткнулась лицом в руки.

– Нотт твой тоже хорош! Прилюдно выставить человека на посмешище! – Сьюзен принялась активно ругать Теодора. И, по-видимому, язык у неё чесался уже давно. – Хотя чего от него ждать?

Она подошла ко мне, присела передо мной на корточки и продолжила, понизив голос:

– Посмотри на меня, Ханна! Я же знаю, ты бы не была так расстроена, если бы не этот Нотт. Ты переживаешь, потому что это именно он подколол тебя, – она дотронулась до моих коленей и легонько потрясла их, призывая меня взглянуть на неё. – Он не достоин тебя. Он самовлюбленный придурок. Кто вообще знает, что у него на уме? – увещевательно убеждала меня Сьюзен. – Он не достоин твоей любви, слышишь?

– Если бы было возможно вот так вот взять и разлюбить кого-то, то я бы разлюбила его, – просто ответила я, на секунду обескуражив Сьюзен своей честностью.

Подруга вздохнула, продолжая сверлить меня озабоченным взглядом. Я же, повинуясь охватившему меня желанию скрутиться в клубок, поползла по кровати и улеглась на подушку.

– У него серо-голубые глаза, – тихо промолвила я, не отдавая себе отчета в том, зачем вообще говорю это.

– Что? – не поняла Сьюзен. Или сделала вид, что не поняла.

– Глаза. Его глаза. Они серо-голубые, – пояснила я, лежа на боку и ощущая, как сжимается горло, как мои собственные глаза наполняются слезами.

– Да какое мне дело до его глаз?! – не выдержала Сьюзен.

– Просто я наконец увидела, какого они цвета. Я даже не слушала, что он там говорил. А потом поняла, что все смеются надо мной… И он… тоже. Это так ужасно… – слова сами рвались из меня, голос дрожал и прерывался. Мне почему-то вдруг стало тяжело держать всё это в себе и дальше, хотелось выговориться, оправдаться.

Сьюзен села рядом со мной на кровати. Однако помочь мне в этот момент она ничем не могла и прекрасно осознавала это. Поэтому, вместо всяких ненужных слов, она просто наклонилась и обняла меня за плечи, и этот её заботливый жест окончательно доконал меня. Слезы хлынули из моих глаз ещё сильнее…

Ночью заснуть мне так и не удалось, хотя я мечтала потеряться в одном из своих тревожных снов. Но вместо этого я всё думала, думала, думала, заново переживая события пятницы, изводя себя, натягивая в тонкую, ненадежную струну свои несчастные нервы.

Неудивительно, что следующее утро я встретила в отвратительном состоянии. Суббота выдалась погожей и приветливой, и многие ребята разумно решили провести выходной за пределами стен замка – на огромной лужайке около озера, предоставив себя улыбающейся и ласковой погоде.

Я же торчала в гостиной, ни разу даже не наведавшись в Большой зал, за весь день перекусив лишь найденным в чемодане тыквенным печеньем и запив его обычной водой из графина. Усевшись в уютное кресло в углу комнаты, я уткнулась в книгу по заклинаниям, которую, впрочем, практически и не читала, а держала в руках скорее для виду, дабы окружающим казалось, что я страшно занята, и меня лучше не трогать. Я очень боялась, что кто-нибудь решит вспомнить вчерашнее происшествие, боялась возможных издевок и смешков, но, к моему счастью, дружелюбные пуффендуйцы, оправдывая славу милых и безобидных ребят, не предпринимали каких-то видимых попыток поднимать неудобную для меня тему. Возможно, они понимали, что заденут меня за живое, а возможно, всё объяснялось куда проще – людям было всё равно до меня…

Строчки расплывались перед глазами, слова никак не складывались в логические предложения. Мыслями я была не в книге. Почему Теодор так повел себя?

Слишком… грубо.

Слишком… напоказ.

Разве он делал так раньше? Унижал кого-нибудь прилюдно? Мне почему-то до безумия хотелось найти ему какое-нибудь оправдание. Он словно стремился продемонстрировать кому-то… Что? Что продемонстрировать? То, что всё как раньше? Что арест отца никак не угнетает его? Не делает его слабее?

Слизеринцы ведь никогда не подавали вида, что в их семье проблемы. Даже если эти проблемы становились всеобщим достоянием, как это произошло в случае с Малфоем и Ноттом. Слизеринцы ходили, гордо и независимо вскинув головы, не теряя чувства собственного достоинства. Не из-за равнодушия и жестокости, вовсе нет. А из-за нежелания вдруг сделаться объектом насмешек или, что ещё хуже, жалости.

Теодор, приехав в школу, наверняка всю неделю ловил на себе косые взгляды, слышал за спиной перешептывание сплетников. И это, должно быть, раздражало и злило его, так что он… сорвался, словно бы устав держать в себе переживания…

– Он бы не сделал этого. У него проблемы из-за отца. Он не был таким, – уверенно заключила я.

Уже наступил вечер, и Сьюзен сидела в кресле рядом, пытаясь связать себе носки по волшебной инструкции, обещавшей, что в случае успешного результата эти носки будут самоподогреваться. После моей фразы она исподлобья глянула на меня, а потом, видимо, осознав, про кого я говорю, яростно отбросила спицы и поднялась на ноги.

– Что? Ты его ещё и выгораживаешь? – с негодованием спросила Сьюзен. – Ханна, да ты в своем уме? – она встала прямо напротив меня. Я затравленно взирала на неё снизу вверх. – Он слизеринец. Сын Пожирателя смерти. Опасный, неприятный тип! Забудь его, ты не можешь его любить. И хватит о нем говорить. Не хочу больше слышать о нем ни слова!

И Сьюзен, развернувшись на каблуках, уверенным шагом устремилась по направлению к спальням, не желая дать мне возможность хоть что-нибудь сказать в ответ.

«Ты не можешь его любить». Но я любила. Я любила, и это медленно убивало меня. Я как будто барахталась в болоте, всё глубже и глубже погружаясь в трясину безнадежных фантазий и заблуждений.

Провожая взглядом возмущенную подругу, я вдруг осознала, что та была права кое в чем. Хватит. Кем бы ни был Теодор Нотт – благородным, но уставшим от излишнего внимания парнем или дерзким и жестоким мерзавцем, – мне пора было начинать жить настоящей жизнью. Пора было начинать жить. А не мечтать.

Глава 5. Рикошет судьбы

«Отбор в сборную Пуффендуя по квиддичу состоится в третью субботу сентября, в десять часов утра. Желающие попробовать свои силы должны успеть записаться у декана факультета. Капитан команды Захария Смит».

Я сумрачно взирала на пергамент, приколотый к доске объявлений, размещенной около выхода из общей гостиной. «Пора было начинать жить. А не мечтать». Там, на плотной желтой бумаге, была облечена в буквы ещё одна моя мечта… Мечта, которая поселилась во мне с того момента, как Гарри Поттер, ещё будучи первокурсником, на зависть всем ученикам Хогвартса попал в сборную Гриффиндора, нарушив устоявшееся правило, согласно которому первогодки никогда не становились участниками команд по квиддичу.

Да, я хотела бы играть в квиддич. Но, собственно, одним лишь хотением дело и ограничивалось. Каждый год я смотрела на объявление, заглушая в себе отчаянный порыв и трезво оценивая свои… спортивные способности. А потом, сидя на трибунах в качестве зрителя и наблюдая за матчами со стороны, взглядом поглощала происходящее на поле, представляя себя на месте игроков, и иногда так погружалась в своё воображение, что практически наяву ощущала собственный полет. Ветер, скользящий по моему лицу, хлесткий и бодрящий… Ладони сжимают древко метлы, гладкое и прочное… Атмосфера состязаний, захватывающая дух… И я – красивая и дерзкая, отважная и живая! И этот мир под моими веками казался практически существующим.

На этот раз объявление о наборе в команду как-то по-особенному влияло на меня. Оно словно… смеялось мне в лицо, намекая, что я жалкая, унылая трусиха, которая никогда не осмелится хотя бы на один стоящий поступок.

Я обещала себе выкинуть из головы Нотта, я дала себе слово жить реальностью, а не мечтами. Так, может быть, стоило начать хотя бы с осуществления своей детской мечты? Хотя бы… попытаться? Ведь лучше сожалеть о том, что сделано, а не о том, на что так и не хватило смелости решиться.

– Я, наверное, попробую записаться на отборочные по квиддичу, – сообщила я Сьюзен за завтраком в понедельник перед уроками.

Сьюзен бросила на меня заинтересованный взгляд, а потом довольно заулыбалась, мол, наконец-то, хоть одна здравая мысль!

– Хочешь, я замолвлю за тебя словечко Смиту? – как бы между прочим спросила она.

– Думаю, не стоит, – медленно протянула я, с подозрением косясь на Сьюзен и не понимая, каким образом она это сделает.

– Я могу, – проговорила подруга, и вдруг щеки её зарделись легким румянцем.

– Эй, ты что? Никак в Смита влюбилась? – я удивленно вылупилась на неё, а Сьюзен сидела, опустив голову и продолжая как ни в чем не бывало жевать свой завтрак. – Вы что, встречаетесь? – неожиданно догадалась я.

– Ну а что тут такого? – Сьюзен отложила вилку и посмотрела на меня с видом человека, преисполненного готовности защищаться до последнего. – Он красивый, умный парень. Не слизеринец. Не сын Пожирателя смерти, – не преминула заметить она, отчего я тут же потупилась.

– Просто он… хм, зануда, – неопределенно сказала я, стараясь не обидеть подругу, хотя в действительности её выбор не привел меня в восторг.

– А каким он должен быть? – вспылила Сьюзен. – Мрачным, непредсказуемым, наглым и циничным, да? Как твой Нотт?

– Нет… – тихо сказала я и добавила: – И Нотт вовсе не мой.

Воцарилось гнетущее молчание. Как же сложно стало находить взаимопонимание с лучшей подругой. Мы отдалялись друг от дружки. Вот я уже как данность, как свершившийся факт узнаю, что Сьюзен встречается со Смитом. Почему я не замечала постепенных изменений в ней, когда она только влюблялась в него? Почему она не делилась этим со мной? Боялась, что моя реакция может быть не положительной? Ведь Захария Смит, прямо скажем, не отличается самым лучшим характером… Или это я? Это я не обращала никакого внимания на подругу, эгоистично отдавшись лишь своим личным переживаниям?

– Только я не уверена, я ведь плохо летаю… – прервала я неловкое молчание, переводя тему разговора в безопасное, примирительное русло.

– Нормально ты летаешь, – раздраженно ответила Сьюзен. – Я прекрасно помню, как ты летала летом после четвертого курса, когда я гостила у тебя недельку. Как, кстати, Марти воспринял? Ты ему уже сказала?

– Нет, ты первая, – ответила я, с облегчением отметив про себя, что Сьюзен, должно быть, обрадовало такое привилегированное доверие. Может, всё не так уж и плохо, и мы со Сьюзен по-прежнему лучшие подруги?

После завтрака в расписании шла травология, и это означало скорую встречу с нашим деканом – профессором Стебль. Я колебалась и не спешила подходить к ней со своей новостью.

– Давай же! – подзадоривала меня Сьюзен.

Нужно просто подойди к профессору и сказать о своем желании записаться. Никто же не заставит идти на поле сию минуту. Только имя впишут в список. Давай же! Ради себя. Ради того, чтобы отвлечься от своей влюб… мании.

– Профессор, я бы хотела записаться… – неуверенно промямлила я.

– Что-что, мисс Аббот? – переспросила профессор Стебль, копошась с рассадой в горшочках.

– …Записаться в команду по квиддичу. Точнее на отбор… – я затаила дыхание и боковым зрением углядела, как Захария Смит удивленно вскинул брови, а потом Сьюзен что-то зашептала ему.

– Конечно. Я внесу вас в список, – жизнерадостно улыбнулась профессор.

После урока, впечатленная собственной смелостью, я поспешила быстро ретироваться из теплиц, ибо мне жутко не хотелось препираться со Смитом, который весь урок косился на меня недобрым взглядом. И вообще весь день я тщательно старалась избегать своего сокурсника, но тот таки настиг меня в одном из коридоров:

– Хм, Ханна, я, конечно, не утверждаю обратное, но ты уверена, что правда способна хотя бы… правила квиддича выучить, что ли? – язвительно-спокойным тоном осведомился Смит.

– Скоро узнаешь, – пробурчала я на ходу.

О, как же он мне не нравился. Заносчивый, глумливый, мнящий о себе неизвестно что! И моя подруга, моя лучшая подруга… была теперь с ним?! Меня даже передернуло от резкой неприязни к нему.

– Даже и не рассчитывай, что я возьму тебя из-за Сьюзен! – бросил он мне вслед, и его фраза обидно хлестнула меня по плечам.

Вечером того же дня в библиотеке меня отыскал Марти, которому, оказывается, уже успели разболтать про мои намерения. Забавно, я сама ещё толком не определила для себя, пойду ли я вообще на эти испытания, а он уже устроил из этого трагедию.

– Ты же летать-то толком не умеешь! – возмущался Марти.

– Ну а тебе-то что, умею или не умею? Будто ты будешь переживать, даже если я свалюсь с метлы и переломаю себе все кости, – хмуро процедила я в ответ.

– Это безрассудно и опасно. И я знаю, что ты делаешь это, чтобы обставить меня. Ты так сильно хочешь хоть в чем-нибудь меня превзойти, что готова на риск! Зависть застилает твой разум! – вещал Марти.

– О, Мерлин! Братец, ты не пуп земли…

Но он даже не слушал. Его снедало возмущение и страх, что я и правда обставлю его. Он опасался, что я в чем-нибудь окажусь лучше него, потому что привык, что его многочисленные успехи словно бы делаются ещё значительнее, ещё весомее на моем блеклом и невыразительном фоне. Марти не был до конца в себе уверен, и для того, чтобы чувствовать себя комфортно, ему нужно было знать, что существует хотя бы один такой человек, который всегда хуже него.

– Вот рухнешь с метлы и поймешь, что делают с людьми тщеславие и жажда внимания! – не унимался Марти.

– Иди и ты запишись в команду своего факультета, если так боишься, что я справлюсь, и твой отец похвалит меня, а не тебя, – я уколола его в больное место, так как прекрасно знала, что Марти уже пробовался однажды, и его не взяли, что крайне задело его самолюбие. С тех пор он всячески старался заявить своё презрение к квиддичу, говоря, что предпочитает интеллектуальные вещи глупому перебрасыванию мячами.

– Идиотка, – сморщился брат. – Даже если ты и попадешь в команду, то только потому, что на вашем факультете учатся одни бездари и тупицы. Подстать тебе! – и с этими словами он пошел прочь от меня.

– А на вашем факультете учатся одни трусы, которые боятся что-нибудь сделать, прежде чем не найдут подробную инструкцию в книге! – крикнула я ему вдогонку и тут же смутилась под недовольными взглядами сидящих за соседним столом второкурсников-когтевранцев…

Я ведь вовсе так не думала про весь Когтевран. Таким был лишь мой брат Марти. Перестраховщик и всезнайка. Точно, как его отец.

Но что уж было поделать? Сказанного не вернешь. Оскорбив его факультет, я лишь отплатила ему его же монетой. Однако, как бы ни было прискорбно это признавать, на самом деле Марти озвучил распространенное мнение о Пуффендуе. Стереотипное и несправедливое.

У пуффендуйцев была одна общая слава разом на весь факультет. Всех брали под одну гребенку, всех обрекали если не на унижения, то, как минимум, на эдакое снисходительно-пренебрежительное отношение.

Если Гриффиндор – это как медаль на грудь, Слизерин – как корона на голову, Когтевран – как козырь в руки, то Пуффендуй – это как клеймо на лоб. Мы вечно были на задворках, вечно оказывались не в теме, всегда узнавая обо всем последними… И это было так незаслуженно, так обидно, так… возмутительно нечестно! Каждый, кто плохо о нас отзывался, просто ничего о нас не знал, а главное – не утруждал себя желанием узнать.

Пуффендуй быстро стал мне родным домом.

Поначалу я была крайне расстроена своим распределением. Но тем не менее уже довольно скоро я могла признаться сама себе, что полюбила свой факультет. Я полюбила нашу уютную, солнечную гостиную с низким потолком, круглыми дверями и окошками, желтыми шторками, деревянными столиками и множеством растений, живых и приветливых. Цветы махали нам, задорно подпрыгивая в горшках, тянулись к нам своими ветками и листиками.

Здесь у меня появились друзья. Сьюзен Боунс стала моей лучшей подругой.

Главной звездой всего нашего факультета был Седрик Диггори. И если многие предпочитали замечать в нем лишь привлекательную наружность, то пуффендуйцы знали Седрика другим – добрым, преданным, воспитанным, умным и скромным. После его участия в Турнире Трех Волшебников о нем заговорила вся школа, наш факультет неожиданно попал в центр внимания. Седрик был храбрым и талантливым парнем, который совершенно не заслуживал смерти! Я помнила те несколько часов после финала Турнира. Всеобщее непонимание охватило замок, я вместе со многими находилась в стадии отрицания свершившегося. А потом были слова Дамблдора в Большом зале: «Седрик Диггори погиб…», и леденящая судорога от ужасного осознания волной прошлась по моему телу…

Потерявшись в воспоминаниях, я с силой сжала волшебную палочку, та недовольно дернулась в моих пальцах, и это привело меня в чувства. Я огляделась и со смесью страха и удивления заметила, что через несколько столов от меня сидит… Теодор Нотт!

Давно ли он в библиотеке? Слышал ли он мою перебранку с братом? Нет, нет, вряд ли… Я смотрела на Теодора почти задыхаясь. Перед ним был раскрыт толстый учебник, который, однако, не привлекал его внимания. Теодор был задумчив и вертел в руках что-то крошечное.

«Отвернись!» – скомандовал мой мозг.

Я резко уставилась в свою книгу. Нельзя, нельзя так терять контроль над собой. От одного его присутствия впадать в настоящую панику.

«Соберись и читай книгу. Вот заклинание замораживания, которое так плохо у тебя получается. Бери палочку и тренируйся. Заморозь чернильницу, например».

Непослушными пальцами я взяла свою волшебную палочку, приготовившись невербально произнести заклинание. «Глациус!» – мысленно приказала я, стараясь сконцентрироваться на пузырьке с чернилами.

Из кончика палочки с оглушительным звуком выстрелил голубой луч, и вместо того, чтобы покрыть льдом чернильницу, он с треском отрикошетил от склянки, угодив сразу в одну полку с книгами, потом в другую, в третью, и в конце концов попал… в Нотта, выбив у него из рук тот самый предмет, который он так внимательно рассматривал…

В библиотеке наступила звенящая тишина. Я, похолодев от ужаса, смотрела на Теодора. Он тоже смотрел на меня, приоткрыв рот и изогнув одну бровь.

О, Мерлин! Какая же я дура! Он, должно быть, убьет меня. И точно в подтверждение моих мыслей, Теодор встал из-за стола и двинулся ко мне.

– Это что такое сейчас было? – сузив глаза, со сдавленной яростью проговорил он. Я лишь судорожно сглотнула.

– Что тут за беспорядок? – внезапно раздался голос запыхавшейся мадам Пинс. – В библиотеке шуметь нельзя! И вообще, уже почти десять вечера! Библиотека закрывается! Вон отсюда! – одной рукой она схватила меня выше локтя, так что мне пришлось встать на ноги. – Вы тоже, молодой человек, – обратилась она к Теодору.

– Это она шумела, я тут ни при чем, – надменно ответил Нотт и царственно развернулся, чтобы проследовать к своему месту, но мадам Пинс устремилась за ним, волоча меня за собой.

– Я сказала: вон! – истерически провопила она, свободной рукой вцепляясь в плечо Теодора.

– А я сказал: я тут ни при чем! – продолжал отпираться Теодор, с некоторой брезгливостью пытаясь высвободиться из пальцев библиотекарши, как если бы та могла его испачкать. – И я бы попросил не хватать меня!

– Забирайте свои вещи и на выход! – мадам Пинс была непреклонна.

– Да, конечно, – пискнула я. Пальцы на моем плече разжались, я юркнула к своему столу и начала быстро пихать в сумку все свои принадлежности, исподлобья наблюдая за противостоянием библиотекарши и Теодора. Они уже стояли около его стола, при этом мадам Пинс, яростно всучив Теодору в руки его сумку и книгу, принялась толкать его в спину по направлению к выходу из секции.

– Я не собираюсь никуда идти! – с раздражением сказал Нотт. – Из-за этой дуры я потерял свое кольцо, мне нужно его найти! – он старался развернуться обратно к своему столу.

Я же, собрав свои манатки, стрелой помчалась к дверям.

Ужас! Кошмар! Фееричное невезение! Сердце в груди стучало как бешеное. Это же надо так вляпаться! Мерлин, что теперь будет?!

Я выскочила в коридор, звук собственных каблуков, стучащих о каменный пол, пушечными выстрелами отдавался в голове.

– А ну стой! – послышался голос за моей спиной. Меня стремительно догонял Теодор Нотт…

Приблизившись вплотную, он грубо одернул меня за руку, и от его прикосновения я вздрогнула...

– Из-за тебя, криворукая староста, где-то на полу в библиотеке теперь валяется мой фамильный перстень! – прошипел он, пронзая меня уничижительным взглядом.

– Я… я не специально… оно само… – невнятно оправдывалась я.

– Само-само! – передразнил Нотт. – Значит так, сегодня ночью пойдешь со мной его искать, поняла?

– Но… – задохнулась я от неожиданности. – Ночью же нельзя…

– А мне плевать! – перебил он меня и нагнулся совсем близко к моему лицу. – В час ночи около входа в подземелья. И посмей только не прийти, – с ласковой угрозой договорил он, а потом оттолкнул меня от себя, развернулся и зашагал прочь.

А я так и осталась стоять на месте, наедине со своим замешательством…

Глава 6. Всю ночь напролет

Не знаю, как я добралась до своей спальни.

Пустые коридоры замка гулким эхом провожали меня, от стен отлетали заряды, перед глазами все кружилось, мелькало, дышать было так трудно, что болело в груди…

Захлопнув дверь, я прислонилась к ней спиной, закрыла глаза, с шумом втягивая в себя воздух.

Перед глазами возникло лицо Нотта, мозг плавил звучащий в голове голос: «В час ночи около входа в подземелья. И посмей только не прийти».

Около входа в подземелья. Ночью.

Что же делать? Что мне делать?! Мне вдруг захотелось скулить от отчаяния.

Во-первых, мне было страшно нарушать школьные правила, ведь я никогда не делала ничего подобного раньше. Я содрогалась при мысли быть пойманной, застигнутой, изобличенной. Во-вторых, я испытывала жуткую ненависть к самой себе за свою недалекость, за свою невезучесть, за свою тупость! Как, как можно было так применить заклинание?! Но даже это все меркло по сравнению с тем фактом, что мне предстояло встретиться с разозленным по моей вине Теодором Ноттом. Ночью. С человеком, при виде которого я чувствовала себя до ужаса неловко. С человеком, которым грезила…

И я ведь не могла не пойти. Нотт приказал мне явиться таким тоном, так на меня смотрел, что у меня не осталось шанса не повиноваться ему. Я обязана была подчиниться. Беспрекословно. Пойти туда, к нему. Позволить ему унижать меня, снова и снова. Снова и снова чувствовать, как во мне на жгучие осколки разлетается тот его образ, который я так старательно лелеяла не один год. Каждым своим словом он будет медленно губить меня, заставляя разочаровываться в нем раз за разом. Разочаровываться в себе за то, что я такая наивная, упрямая дура, которая все равно будет искать ему оправдания…

Дверь, которую я подперла собой, шевельнулась за моей спиной: кто-то пытался войти в спальню, но не мог.

– Эй! – раздался озадаченный голос Сьюзен по ту сторону.

Я отошла к своей кровати в страхе, что подруга обнаружит мое смятение.

– Почему не впускала меня? – зевая, спросила Сьюзен и, не дождавшись ответа, добавила: – Нам столько по нумерологии назадавали! Весь вечер просидела в гостиной над свитком. Даже не заметила, как ты вернулась.

Я стояла спиной к ней, предпринимая беспомощные попытки выровнять свое дыхание и слушая, как подруга переодевается в пижаму.

– Что молчишь?

– Устала очень, – выдавила я из себя, моля небо, чтобы мой голос звучал правдоподобно, чтобы не промелькнули в нем нотки панической тревоги и потерянности.

– Ты с пятницы сама не своя ходишь, – укоризненно сказала Сьюзен и сделала несколько шагов ко мне.

О, нет. Нет. Она поймет, что со мной что-то не так. Она начнет выпытывать из меня правду.

– Мне надо в ванну… – шарахнулась я от Сьюзен, машинально проследовала к двери и нервно дернула ручку на себя.

Через минуту я сгорбилась около умывальника.

Что же ты делаешь со мной, Теодор?

Наполнив ладони ледяной водой, я умыла ею свое пылающее лицо. Капли засочились по коже, стекая к подбородку и ниже – за ворот рубашки. Холодные, отрезвляющие, они змейками бежали по моей шее.

Осталось меньше трех часов. Меньше трех часов перед тем, как… Пустота. У меня не было мыслей. Неизвестность опутала меня, пуская по телу приступы мелкой дрожи.

«Спокойно! Пожалуйста!» – уговаривала я себя, ибо готова была разрыдаться от беспомощности… От всей этой ситуации, неприятной, гадкой, невозможной. Такой невозможной, что нормальный человек никогда не попал бы в неё!

Подняв голову, я встретилась со своим отражением в зеркале. На меня смотрела измученная, растерянная девушка, попавшаяся в ловушку насмешливой судьбы.

В спальню возвращаться мне не хотелось, поэтому я осталась в общей гостиной. Ждать. Засидевшиеся до полуночи пуффендуйцы один за другим скрывались за круглыми дверями, ведущими к спальням. А я всё сидела, обняв пухлую подушку, словно она могла придать мне необходимую дозу храбрости…

Ноль часов сорок пять минут.

От кухонь к подземельям идти примерно три минуты. Нотту, наверное, не понравится, если я опоздаю. А что он сделает, если я вообще не явлюсь? Если вдуматься, то… ничего. Мы же обычные подростки, просто ученики Хогвартса. Ну не покалечит же он меня прямо в школе? Но его месть наверняка последует. Она настигнет меня, ударит исподтишка. Не будь он слизеринец. Боже мой. Я… боюсь его!

Ноль пятьдесят.

Десять минут до того, как… Как мы просто отыщем его дурацкое кольцо. Просто найдем и все. Я пыталась мыслить рационально.

Ноль пятьдесят пять.

Время, почему ты так стремительно бежишь, когда впереди ждет что-то неотвратимо ужасное? Нет-нет-нет. Я не пойду. Сам найдет свое кольцо. Я не собираюсь так рисковать из-за него.

Ноль пятьдесят шесть.

Пора. На онемевших ногах я пошла к выходу и из прохода лезла с полным ощущением того, что стоит мне очутиться за пределами гостиной, как в ту же секунду меня заметят все: Филч, патрулирующие школу мракоборцы, никогда не спящие привидения, дежурные учителя… Но в коридоре было тихо и абсолютно безлюдно.

Объятая темнотой ночи, я кралась к подземельям, призывая на помощь всю свою бесшумность, желая сделаться кошкой, чтобы ступать мягко и невесомо. Мне постоянно казалось, что создаваемый мною шум сейчас перебудит всю школу. Но до цели я каким-то чудом добралась без происшествий. Вот доспехи, вот крутая лестница, ведущая вниз… Где же Нотт?

– Пунктуально, – раздался вдруг неожиданный голос у меня за спиной. Я подпрыгнула как ошпаренная, а сердце мое рухнуло в пятки. Теодор вынырнул из мрака откуда-то из-за доспехов. Меня охватило неконтролируемое зловещее чувство. – Ровно час ночи. Если честно, я думал, ты не придешь. Но тебе же лучше, что все-таки пришла, – глаза мои привыкли к темноте, поэтому я смогла различить на его лице усмешку.

– Пошли, – сказал он, но с места не сдвинулся.

Я сделала неуверенный шаг, и только тогда он пошел. За мной. Он шел следом за мной. Словно прятался за меня. Словно я в каком-то роде расчищала ему путь в опасных джунглях.

– Быстрей, – слегка подпихнул он меня в спину. – Или хочешь расхаживать по замку всю ночь?

Ко мне неожиданно и совсем не к месту пришло вдруг осознание того, что я и правда хотела бы расхаживать с ним по замку вот так. Всю ночь напролет. Только чтобы знать, что за моей спиной идет он. Слышать шаги, ощущать его еле уловимое тепло.

Его близкое присутствие сковывало меня, заволакивало разум. По моему млеющему телу бегали мурашки. До библиотеки я добрела почти бессознательно.

– Дамы вперед, – Нотт в насмешливом полупоклоне пригласил меня идти внутрь библиотеки.

– Но она же заперта, – тоненьким, срывающимся голоском заговорила я.

– Ты совсем идиотка? Отпирай заклинанием дверь! – прошипел он, теряя терпение из-за того, что вынужден объяснять мне очевидные вещи.

Я вынула из кармана палочку.

– Алохомора! – прошептала одними губами, и дверь тихонько скрипнула, поддаваясь действию чар, снимая свои задвижки, и этот возмущенный скрип заставил меня почувствовать себя преступницей…

Теодор не спешил идти внутрь, а продолжал стоять на месте.

– Ну что стоишь? Иди в секцию заклинаний и ищи мое кольцо! – приказал Нотт с таким видом, словно я сама должна была догадаться и своей несообразительностью даже оскорбила его.

– Одна? – не поняла я.

– Ты такая забавная в своей наивности. Я на стрёме постою, – раздраженно пропел Нотт.

– А почему бы просто не забрать его завтра? – взмолилась я, отчаянно желая найти способ избежать входа в библиотеку, которая вдруг стала казаться мне комнатой, полной неизвестных страхов.

– Эльфы убирают помещения Хогвартса по ночам, забыла? Они могут найти его.

– Но ведь... они не возьмут его себе. Они же, наверное, отдают найденные предметы кому-то из руководства.

– Мне не вернут его. В перстне яд, – напряженным тоном сказал Нотт. – Его передадут министерским крысам, а те конфискуют его. Как конфисковали многие вещи моего отца этим летом… А меня могут исключить из школы за хранение темных артефактов.

– Зачем ты вообще таскаешь с собой в школу кольцо с ядом? – ужаснулась я.

Но Теодор лишь неприязненно скривил губы.

– Хватит болтать. Иди и ищи его.

Я боязливо зашла и, не особо надеясь на успех, с порога сказала:

– Акцио, фамильный перстень Ноттов!

Тогда Теодор всунул свою голову:

– Так не выйдет. Кольцо защищено магией.

Кто бы сомневался? И мне ничего не осталось, как двинуться в темноту. Густую, тяжелую, почти осязаемую, нарушаемую лишь блеклыми полосками света, падающего из высоких окон. Дойдя до секции заклинаний, я опустилась на четвереньки и стала шарить по полу ладонями. Ничего не было. Я с отчаянием обыскивала поверхность. Где же это несчастное кольцо? Мне уже казалось, что его и эльфы вряд ли найдут, а значит весь наш риск зря.

– Что ты копаешься? – вдруг раздался рядом голос Теодора, который будто специально подкрался неслышно. – Никакого толку от тебя. Люмос! – он тоже принялся ползать на четвереньках. – Проклятье, да где же оно?

Наконец, я нащупала кольцо.

– Вот оно! – с облегчением, почти с радостью прошептала я. – Я нашла его, Теодор! – впервые назвав его по имени, я почувствовала захлестнувший меня всплеск восхищения и едва не захлебнулась в нем.

Нотт вмиг оказался рядом, обхватил мою ладонь и вырвал из неё кольцо.

– Неужели? – саркастически усмехнулся он и посветил палочкой на кольцо, чтобы удостовериться. – Не прошло и года!

– АААА! ПОПАЛИСЬ! – торжествующий хриплый голос разорвал ночную тишину. Мое сердце пропустило удар, провалившись в пятки, от страха я чуть не умерла на месте.

– Конфундус! – от неожиданности машинально завопил Нотт.

И на моих глазах Филча отбросило на полку с книгами. Стеллаж качнулся, и на школьного смотрителя полетели учебники… Лампа, которую он держал в руках, с треском рухнула на пол, огонь прыгнул на ковер….

– Агуаменти! – выкрикнул Нотт, затушив пламя. Я стояла как вкопанная.

– АААА! – кричал Филч, закрывая голову от падающих фолиантов и оседая на колени.

Нотт ринулся бежать. Я за ним, но в мою ногу мертвой хваткой вцепился успевший доползти до меня Филч. Я не удержала равновесие и грохнулась на пол, успев увидеть, как Теодор уже подскочил к двери. Но там он натолкнулся на… возникшую вдруг в проеме мадам Пинс.

– Дети ночью проникли в библиотеку! – хрипел Филч, подымаясь на ноги и хватая меня за шиворот.

Мадам Пинс в свою очередь схватила за шиворот Нотта.

– Отведем их к деканам, Аргус, – мстительно проговорила она.

Нас отвели в кабинет к профессору Стебль, где мы стояли, потупив головы, около преподавательского стола, ожидая, когда Филч приведет Снейпа.

– Мисс Аббот! – сделав круглые глаза, выдохнула профессор Стебль, облаченная в яркий халат поверх ночной пижамы в цветочек. – Никогда бы не подумала!

Я не смела себе представить, что сейчас будет. В горле у меня пересохло, и я почти физически ощущала излучаемые Теодором импульсы ненависти и досады. Он что – меня винит?

Явился Снейп. В черной мантии, будто он и вовсе не ложился спать… Смерив оценивающим взглядом присутствующих, он задержался глазами на Нотте. Видимо, Снейп совершенно не ожидал, что увидит именно этого своего подопечного.

– Мистер Нотт? – насмешливо скривив губы и приподняв брови, изрек Снейп, выражая тем самым легкое удивление. – Неожиданно.

– Я застал этих учеников в библиотеке, они рыскали рядом с запретной секцией. А потом пытались скрыться с места преступления, применив ко мне заклинание! – выпучив глаза, дребезжал Филч, стараясь наговорить на нас как можно больше.

– Ребята! – охнула Стебль, прижав ладонь ко рту.

– Что вы делали в библиотеке ночью? – ледяным тоном осведомился Снейп. Мой язык присох к небу. Нотт тоже сохранял молчание. – Я жду ответа, – снова сказал Снейп.

– Ничего, – буркнул Нотт.

– Мисс Аббот? – обратился Снейп ко мне, словно ответ Нотта полностью удовлетворил его, и теперь оправдываться нужно было лишь мне.

– Я… Мы искали…

– Ну, хорошо: свидание у нас там было, ясно?! – выпалил Нотт.

Я моргнула и уставилась на него. Внезапным образом его слова подействовали на всех смягчающе. Профессор Стебль как-то взволнованно задышала:

– Только принимая во внимание, что никто из вас прежде не был уличен в нарушении правил школы, ваше наказание не будет столь строгим, каким оно должно быть. Минус тридцать баллов с каждого, и на выходных будете в библиотеке стирать пыль с учебников.

– Без магии, – строго уточнила мадам Пинс.

– И вашим родителям будут отправлены совы. Аргус, вы можете быть свободны, – обратилась декан факультета Пуффендуй к расстроенному Филчу, которому возлагаемые на провинившихся студентов наказания всегда казались недостаточно соразмерными проступкам…

Глава 7. Он — моё наказание

Всю дорогу по пути в гостиную Пуффендуя я шла молча, хотя провожавшая меня профессор Стебль бойко твердила какие-то воспитательные истины, вроде того, что благоразумным девочкам не стоит ходить на ночные свидания… Фразы её, наталкиваясь на стену охватившей меня задумчивости, достигали моего слуха бессвязными обрывками слов.

Как же я устала. Нет, я не просто устала – я была измотана. Пережитый полчаса назад стресс, казалось, высосал из меня последние остатки жизненной энергии, и по коридору я брела словно безвольная тень, отбрасываемая профессором Стебль.

Наверное, мы с Теодором легко отделались. То есть вместе мы легко отделались, а вот если рассматривать конкретно меня…

Услужливая проказница-судьба наградила меня ещё одним шансом провести время с Теодором. Не об этом ли я мечтала несколько последних лет? Об этом. Но в моих мечтах всё было прекрасно, фантастически волшебно и одновременно фантастически далеко от реальности...

В реальности же нам предстояло отбывать совместное наказание. В реальности он – неприступный, насмешливый слизеринец.

И в реальности мне было очень больно с ним соприкасаться… Потому что, соприкасаясь с ним, я чувствовала себя так, словно попадала в мрачную, походившую на заброшенный дом безнадежность, и, стоя там, ощущала, как надо мной сгущаются тучи из вязкой, непроглядной обреченности, давящей и стирающей краски жизни.

Обреченности. Из-за невзаимного чувства.

Так легко было воображать про нас с Теодором раньше! Ещё тогда, когда я не обмолвилась с ним ни единым словом и не подошла к нему ближе, чем на расстояние между столами Пуффендуя и Слизерина в Большом зале. Ещё тогда, когда я, не признаваясь в этом даже самой себе, могла… надеяться, что наступит такой чудесный, невозможный день, когда мои чувства окажутся ответными.

Но теперь я знала, что никогда не окажутся. Мой с Теодором… опыт общения поставил жирный крест на всех этих глупо-наивных фантазиях, порождая принципиально новые, тягостные думы.

Я думала о том, что Нотт, вне всяких сомнений, винит меня в произошедшем, хотя он и не высказал мне этого в лицо, но и то только потому, что не представилось такого случая. И странным образом я заочно соглашалась с ним, сама чувствовала себя со всех сторон виноватой. Только вот непонятно, в чем была моя вина. Ведь не я же привела Филча…

Возможно, в том, что всё это началось именно с меня – с того злосчастного момента, когда я так неудачно заколдовала чернильницу. Возможно, в том, что я слишком нерасторопно искала это проклятое кольцо, вынудив Теодора присоединиться. Ведь если бы он продолжил стоять на стрёме, то заметил бы приближение старика Филча и мог бы сбежать, бросив меня, а потом вернуться, когда всё стихнет, и незаметно забрать кольцо. Возможно, я также чувствовала вину ещё и за то, что Теодору пришлось наспех придумать оскорбительную для себя ложь, выставляющую его в дурном свете. Свидание с какой-то облезлой пуффендуйкой. Всё выглядело так, будто мы искали уединения. Словно собирались…

Щеки мои полыхнули, и я быстро отогнала от себя эту… пикантную мысль.

Что ж, выходные обещали обернуться для меня моральной пыткой. Невесело усмехаясь самой себе, я прокралась в темную спальню.

– Где ты была? – высунувшись из-за полога, сонно протянула разбуженная моей возней Сьюзен.

– На свидании. С Ноттом, – с нервным смешком вдруг вырвалось у меня.

– Ага, конечно, – скептически зевнула подруга.

– В гостиной засиделась и заснула, – соврала я первое, что пришло на ум. У меня не было никаких сил пускаться в длинный пересказ причин и последствий своей ночной прогулки.

– Ладно, спокойной ночи, – снова сладко зевая, сказала Сьюзен и юркнула за полог.

– И тебе…

«…спокойной ночи», – уже мысленно договорила я и вздохнула.

Спокойные ночи с некоторых пор для меня – непозволительная роскошь…

Утром мне не хотелось вылезать из кровати. То, что случилось ночью, в свете дня вдруг начало вселять в меня колоссальное чувство стыда, такого едкого и гадкого, что это практически вызывало озноб. Натянув одеяло по самый нос, я лежала, отрешенно слушая, как девчонки беззаботно собираются на уроки, и завидовала их нормальности. Потом дверь спальни хлопнула, увлекая однокурсниц в гостиную, и стало тихо.

– Так, ну и что у тебя стряслось, спящая красавица? – Сьюзен вдруг резко отдернула полог моей кровати, так что я сильно испугалась, ибо думала, что осталась в спальне в одиночестве.

– Ты напугала меня, – недовольно прокряхтела я, поднимаясь и усаживаясь.

Сьюзен смотрела на меня прямым, не терпящим попыток увильнуть от разговора взглядом:

– Выкладывай. А то зашилась тихонько в своей постельке, и на уроки ей не надо, – вкрадчиво проговорила она.

Бессмысленно. Бессмысленно скрывать от неё. Всё равно она узнает… И я с тяжелым сердцем предчувствовала её осуждающую реакцию.

– Сьюзен… – я удрученно посмотрела на подругу, собираясь с духом. – Я наказана.

– То есть? – иронично спросила она, явно не воспринимая мои слова всерьез.

– Меня ночью поймали в библиотеке.

– Ты же шутишь? – недоверчиво нахмурила брови Сьюзен, всё еще улыбаясь.

– Нет, – стоически ответила я, внезапно понимая, что сожалею о том, что у меня вообще есть подруга. Близкая подруга. Такая, с которой я вынуждена делиться даже тем, о чем хотелось бы не распространяться.

– Но как такое может быть? – Сьюзен непонимающе уставилась на меня, отрывисто хлопая ресницами.

Я скорчила гримасу изнеможения и нехотя протянула:

– На самом деле, долго объяснять. Да там и нет ничего интересного… – но по лицу подруги я отметила, что та вознамерилась выслушать самые исчерпывающие подробности. – Ну, в общем, в выходные я должна буду протирать от пыли библиотечные книги. И со мной будет Нотт, – закусив губу, договорила я.

Сьюзен озадаченно моргнула, переваривая мой невнятный рассказ.

– Нотт? – переспросила она.

– Угу…

– С тобой будет? – она указала на меня пальцем, и я кивнула. – То есть и наказание вы схлопотали вместе? – подбираясь к самой сути, Сьюзен непроизвольно повысила голос, в котором отчетливо возрастало негодование.

Я кроткими глазами воззрилась на подругу, и та нервно рассмеялась.

– Нет, этого не может быть! – замотала она головой, а потом вдруг резко прекратила смеяться и внимательно посмотрела на меня: – Подожди-ка, ты что-то такое говорила ночью. Это что, правда? Ты была на свидании с Ноттом?! – завопила она.

– Нет же! Не кричи так, – поморщилась я. – Мне пришлось пойти с ним. Помочь кое с чем…

– С чем? – резко спросила Сьюзен.

– Ну, вещь одну найти, – уклончиво ответила я, осознавая вдруг, что не хочу выдавать секрет Теодора.

– А почему именно ты? У него полно дружков из Слизерина, – продолжала Сьюзен свой допрос.

– Просто из-за меня он и потерял своё… свою вещь.

«Пожалуйста, Сьюзен, отстань от меня. Мне и так тошно. Хватит меня пытать», – молилась я про себя.

– Глупости какие-то… – отворачиваясь, фыркнула подруга.

Я затравленно смотрела на неё.

– Ты же не успокоишься, пока я не расскажу всё, как было? – сдавая свои оборонные рубежи, спросила я. Сьюзен сохраняла молчание, так и сидела отвернувшись. Но было очевидно, что она жаждет объяснений.

И она их получила. Я пустилась в терпеливое повествование, опуская тем не менее некоторые провокационные детали. Так я утаила тот факт, что кольцо содержит яд, сказав просто, что, со слов Нотта, оно баснословно дорогое, и ему не хотелось расставаться с ним. Также я не призналась про выдумку Теодора касательно свидания…

– Меня бы он никогда не заставил, – категорично заявила Сьюзен.

– Но ведь он уронил его из-за меня…

– Опять ты его защищаешь! Разве это нормальный поступок? Разве так поступил бы достойный, порядочный парень? Запугивание, угрозы… Да ему просто захотелось поиздеваться над тобой! Пф! У меня нет слов! – негодовала Сьюзен. – Моральный урод!

– Не говори так! – воскликнула я, испытывая внутреннюю дрожь.

Я дрожала от… того, что Сьюзен обозвала Теодора. Оттого, что умом понимала правоту подруги…

Сьюзен прищурилась и поджала губы.

– Ты меня, конечно, извини, Ханна, но ты совсем уже заигралась в свою эту влюбленность! – с ударением на последнее слово процедила она.

«Ты не можешь его любить!» – всплыло в памяти. Сьюзен ведь действительно не верила. Не верила, что я могу любить его.

– Какая-то слепая одержимость! И тебя это не доводит до добра! – продолжала наставлять меня подруга.

– Ну я же не специально! – взвыла я. – Или ты думаешь, что я нарочно? Нарочно выбила у него из рук кольцо с целью обратить на себя его внимание?

– Не исключено! – выпалила Сьюзен. Оглушая меня этой короткой фразой, вышибая воздух из легких…

***

Впервые за пять лет дружбы мы со Сьюзен так серьезно поссорились. Мы не разговаривали, не сидели рядом в Большом зале и на уроках, демонстративно игнорировали одна другую. Нельзя сказать, чтобы внешне Сьюзен как-то особенно переживала из-за разрыва наших дружественных уз. Она проводила много времени со своим новоиспеченным парнем и казалась вполне веселой…

Меня тоже устраивало образовавшееся положение вещей. Я не тяготилась угрызениями совести, не искала путей вернуть отношения с подругой в прежнее русло.

Мне было удобно. Удобно держать свои мысли в себе, думать их, лелеять их, преисполняясь чувством некоего подобия жалости к самой себе.

Выходные неумолимо наступали, наползали, будто мутный, въедливый туман. Во мне нарастало внутреннее напряжение, смешанное с… трепетным предвкушением. Но утром в субботу я лишь трусливо паниковала из-за того, что мне предстояло.

В библиотеку я явилась ровно к одиннадцати ноль-ноль. Мадам Пинс сухо поприветствовала меня и приказала идти в секцию истории магии, расположенную в самом дальнем углу обширной хогвартской вместительницы книг.

К моему немалому удивлению, Нотт был уже там. Смелости поздороваться с ним у меня не хватило, но едва ли ему вообще были нужны мои приветствия. Он стоял, привалившись спиной к подоконнику и скрестив на груди руки, и задумчиво глядел себе под ноги. На глаза его падала челка, и весь он казался каким-то одновременно отстраненным и будто слегка раздосадованным собственной сознательностью, вынудившей его таки почтить своим присутствием назначенную отработку. На мое появление Теодор никак не отреагировал, словно никто и вовсе не пришел…

– Будете чистить книги по истории магии, – строго сказала мадам Пинс, жестом руки обводя полные книг стеллажи. – Ваши палочки пока побудут у меня, – она протянула ладонь, в которую, как предполагалось, мы должны были вложить свои волшебные палочки.

Я сделала это с покорностью, Нотт же только после того, как громко хмыкнул, так чтобы мадам Пинс услышала. Библиотекарша злобно прищурилась и поджала губы.

– Приступайте, – скомандовала она, удаляясь, а я явственно представила, как она злорадно добавляет: «Надеюсь, вам будет трудно».

Бесцветным взглядом я обвела секцию, оценивая масштабы свалившейся на меня работы. Сотни и сотни книг, толстенных и древних, тянувшихся бесконечными рядами на бесконечных полках, уходящих под самый потолок…

– Серьезно? – брезгливо фыркнул Нотт.

Я оглянулась: он стоял около парты и кончиками пальцев держал мокрую тряпку.

– Как они себе это представляют? – Теодор с высоты плюхнул тряпку в небольшую глубокую миску с водой, так что брызги обильно усеяли всю столешницу. – Ага, так я и разогнался уборщиком им тут подрабатывать, – и с этими словами он направился обратно к подоконнику, залезая на него с ногами и явно не намереваясь делать то, что от него требовалось.

Поколебавшись долю секунды, я подошла к миске, извлекла оттуда тряпку, как следует отжала её и двинулась к крайним справа стеллажам.

Как я и предполагала, чистка книг вручную оказалась делом крайне трудным и нудным. Протирая ветхие переплеты тяжеленных книг, я быстро выбилась из сил, вспотела и вдобавок заработала мышечную боль во всем теле. У меня затекла шея, перестала разгибаться спина, а руки, казалось, и вовсе готовы были отвалиться. Книги капризничали, что ещё больше осложняло процесс. Некоторые из них брыкались, некоторые – грустно вздыхали, а некоторые – вообще не сдвигались с полок, будто намертво приросли к ним…

Нотт же за уборку не взялся. Он так и сидел на подоконнике, развлекаясь тем, что листал один за другим номера «Ежедневного пророка», которые специально притащил с собой.

Иногда мне казалось, что он наблюдает за мной. Я могла лишь догадываться, что он себе при этом думает. Возможно, его радовало, что я в одиночестве выполняю порученное нам задание. Беспрекословно и не предпринимая попыток нажаловаться мадам Пинс на его бездействие. Возможно, он удивлялся моей покладистости и ответственности. А возможно, он вообще не смотрел на меня, и я просто себе всё это навыдумывала…

В субботний день в секцию по истории магии заглядывали лишь редкие ученики, каждый из которых с выражением крайней озадаченности на лице принимался рассматривать изнывающую над книгами пуффендуйскую старосту. Подобные зрители раздражали меня. Под пристальным вниманием посторонних глаз я делалась ещё более скованной и неловкой, чем была уже благодаря тому, что весь день находилась рядом с Теодором.

Ближе к трем часам дня я не выдержала и подошла к Нотту.

– Помоги мне, – охрипшим от продолжительного молчания голосом попросила я.

Он оторвался от чтения и, как бы делая мне великое одолжение, перевел на меня глаза:

– Нет. Это по твоей милости мы получили наказание, – сказал Нотт. – Кольцо потерялось из-за тебя. Ты же буянила тогда в библиотеке. Заклинанием в меня ударила, – усмехнулся он.

– А ты ударил заклинанием в Филча! – напомнила я ему сцену нашей поимки.

– Что тоже твоя вина, – подхватил он и, не дав мне возмутиться, продолжил: – Ты даже не догадалась посветить себе палочкой. Копалась в темноте. Неудивительно, что ничего не могла найти, пока я не пришел.

Понурившись и пристыженно закусив нижнюю губу, я развернулась и грустно потопала обратно к полкам.

– В этот раз обойдешься и без моей помощи, – раздалось мне в спину.

– Не обойдется! – мадам Пинс вынырнула из-за стеллажа, видимо, решив наведаться к нам, дабы узнать, как продвигаются наши дела. – Что вы расселись, мистер Нотт? Ещё целый час работы впереди. Тряпку в руки и марш чистить книги!

Сжав челюсть, Теодор слез с подоконника, сверля меня таким яростным взглядом, как если бы был уверен, что не заговори я с ним несколькими минутами ранее, то мадам Пинс не заявилась бы сюда. Я поежилась под этим взглядом и поспешила отойти как можно дальше от Нотта...

Теодор совсем не выкручивал тряпку, ходил вдоль стеллажей без энтузиазма, наспех протирал первые попадавшиеся ему под руки книги, сильно увлажняя дряхлые обложки, и бесцеремонно пихал их обратно на полки. Книги в его руках попискивали, а по возвращении на полку выскакивали из ряда и встряхивались в воздухе, словно собачки, разбрызгивая излишнюю влагу.

Наконец, стрелки часов оповестили о наступлении четырех часов дня. Теодор сразу же поспешил убраться из библиотеки. Я же плелась из неё медленно, вконец обессилев и устав, не только физически, но и морально. Он опустошал меня… Своим пренебрежением. Своим безразличием. Своим дурманящим присутствием...

В воскресенье я твердо вознамерилась не говорить с Теодором, потому как любой с ним разговор всегда оборачивался для меня проблемами. Пусть делает, что хочет. Сидит, читает, заливает книги водой – мне все равно.

Нотт, оправдывая мои ожидания, как и день назад, совершенно не стремился поучаствовать в ликвидации многолетней библиотечной пыли, с той лишь разницей, что в этот раз сидел не на подоконнике, а за столом, закинув на него ноги и читая учебник по трансфигурации. И во всей его позе было столько чертовской привлекательности… притягательности, что я раз за разом невольно залипала взглядом на нем, проваливаясь в глубокую яму манящего зрелища и на автопилоте продолжая протирать книги.

Неужели со стороны показалось, что мы и правда могли бы быть парой? Ведь той ночью все поверили в это. Филч, мадам Пинс, профессор Стебль, профессор Снейп…

И сама не отдавая себе отчета в своих действиях, я вдруг спросила:

– Почему ты тогда сказал это?

– А поконкретнее? – лениво протянул Нотт.

– Что у нас... было свидание?

Он опустил голову, встряхнув челкой, и отрывисто засмеялся. Потом посмотрел на меня:

– А ты как думаешь, почему? Конечно потому, что я в тебя влюблен. Страстно и пламенно, – якобы на полном серьёзе объявил он, а потом ухмыльнулся и снова отрывисто хохотнул... даже отдаленно не представляя, насколько сильно его издевка обожгла меня. Она пристолбила меня, пробравшись глубоко внутрь, вызывая жжение в глазах, мелкую дрожь в онемевшем теле...

Получай. Получай то, что ты заслуживаешь, Ханна. Вот она какая, твоя любовь. Твое ненормальное увлечение. Любуйся, как он топчет её, даже не её, а лишь предположение о ней. Предположение о том, что он мог бы быть в тебя влюблен. Вон как забавляет его эта мысль.

Я едва сдержала навернувшиеся на глаза слезы, не позволив себе разрыдаться прямо у него на виду.

– Честное слово, ты так утомила меня своим обществом. Совсем как Поттер своей избранностью... – покачал он головой, отворачиваясь.

Я тоже отвернулась, побрела к книжным полкам, чувствуя, как по моим щекам катятся дорожки слез...

Глава 8. Потому что сердцу нельзя приказать

Отчего нельзя приказать своему сердцу? Отчего оно, разрываемое на части, все равно продолжает любить? У меня не было ответа.

Дождь барабанил в круглые окошки пуффендуйской гостиной. Я сидела, склонившись над письменной работой по травологии, но на пергаменте моем красовались лишь две неполные строчки. Размеренный стук капель о стекло воровал мое внимание, создавая атмосферу, так хорошо подходящую для вялого уныния. Что было более пасмурным – погода или мое настроение, – я не знала. Депрессивность витала в пространстве и в моем сознании...

– Ханна, ты ещё не передумала? – самодовольно надувшись, поинтересовался шествующий мимо Захария Смит. Громко, так чтобы слышали все вокруг. Вся гостиная.

Я встрепенулась и устало отозвалась, не глядя на него:

– Нет. Представляешь себе?

– Ну-ну, – хмыкнул удаляющийся Смит.

Отбор в команду по квиддичу. Уже завтра. Неужели я действительно записалась туда? Почти две недели назад. Казалось, это было так давно. В другой жизни. В другом измерении. С другим человеком, а не со мной.

Я находилась во власти эмоционального опустошения и понимала, что отчетливого желания идти на завтрашний отбор у меня нет. Но почему-то я не могла вот так вот взять – и просто отказаться. Остатки ли гордости играли во мне на струнах самомнения, или же живущая в сердце детская мечта продолжала независимо от меня самой отчаянно пробиваться сквозь ворох неурядиц на путь к своему осуществлению? Может – первое, может – второе...

Но, скорее всего, я по-прежнему хотела отвлечься. По-прежнему хотела доказать себе, что моя жизнь не вертится вокруг... Нотта. Что есть у меня другие интересы и увлечения.

Я ведь действительно любила летать. Обожала чувство парения в воздухе, от которого возникает ощущение абсолютной свободы. Свободы от проблем, комплексов, мыслей... Полет придавал мне смелости, так что я сама себе казалась лучше, красивее, совершеннее… Но тем не менее пробоваться в команду по квиддичу я всегда боялась, хотя Сьюзен давно предлагала мне сделать это, считая, что своим страхам надо наступать на горло.

Вспомнив о Сьюзен, я рефлекторно повернула голову в её сторону. Сьюзен сидела вблизи камина и непринужденно болтала с Меган Джонс – нашей однокурсницей и соседкой по спальне. И я вдруг почувствовала… укол ревности.

Только Сьюзен всегда меня поддерживала во всей этой неоднозначной затее с квиддичем. И сейчас, когда её поддержка была нужна мне более, чем когда-либо... мы с ней не разговаривали, находясь в жуткой ссоре.

«Какая ирония», – горько усмехнувшись, подумала я.

Сочинение по травологии нещадно проигрывало битву с моей рассеянностью. Кисло взирая на пергамент, я рассудила, что лучше мне отправиться спать.

Мне приснился сон о том, как я падаю с метлы на глазах у смеющейся толпы… Но в этом сне я не смотрела на себя со стороны, как это случалось, когда сновидение в последствии оказывалось вещим. Я ощутимо падала, вниз и вниз, под вой и улюлюканье, и в конце концов проснулась, рухнув с кровати, сорвав полог с креплений и лишь каким-то чудом не перебудив всех своих соседок.

А потом некоторое время так и сидела на полу, подтянув к себе колени и ощущая накатывающее волнение из-за предстоящего отбора. Всё время, начиная с той самой минуты, как я попросила профессора Стебль записать меня в список кандидатов, моя решимость постепенно тухла, догорала, будто превращающаяся в скрюченный огарок свеча…

Утром перед отбором, когда в Большом зале я пыталась заставить себя съесть хоть что-нибудь, важная сова мистера Норрингтона принесла письмо из дома, в котором мать… запрещала мне пробоваться в команду.

– Это я написал родителям, – возвестил Марти, тут же возникший около пуффендуйского стола.

Я издала звук похожий на рычание.

– Ты надо мной издеваешься?

– Нет, я просто не хочу, чтобы ты калечилась из-за своих амбиций, – упрямо настаивал на своем Марти.

– Ты нормальный вообще?

Мои нервы и так были на пределе, а тут ещё и он!

– Тоже самое хочу спросить у тебя, – прищурился он. – Ты и так разозлила папу, получив наказание на прошлой неделе. Неужели после всего этого ты пойдешь наперекор воле родителей? Они не хотят, чтобы ты участвовала в отборе.

– Они не хотят или ты не хочешь, а? – спросила я, мятежно вскинув голову.

– Мы все не хотим, – после непродолжительной паузы ответил брат.

– Значит так, – с расстановкой проговорила я, – как бы ты ни старался посеять в моей душе сомнения, какие бы письма ты ни писал своему отцу, что бы ты мне ни говорил, я все равно не откажусь от своей идеи! Понял?! Теперь уже хотя бы просто назло тебе и родителям! – меня захлестнула яростная досада, которая неожиданным образом придала мне храбрости. – Твой стол там! – махнула я рукой, прогоняя Марти.

Они не верили в меня. Никто. Ни брат, ни Захария Смит, ни отчим, ни даже собственная мать… Вместо поддержки они все, как сговорившись, убеждали меня в неминуемом провале.

Ну что ж? Посмотрим, кто кого! И на стадион я отправилась с намерением во что бы то ни стало проявить себя с самой лучшей стороны.

На отборочные в пуффендуйскую команду по квиддичу явилось не очень много народа. Наш отбор, в отличие от гриффиндорского и слизеринского, не пользовался популярностью ни у зрителей, ни даже у потенциальных претендентов. На трибунах сидели редкие студенты, которым, вероятно, было совсем нечем заняться в выходной. Но меня абсолютно устраивало такое положение дел, ибо излишняя публика никогда не шла на пользу моему самообладанию.

Я подошла к длинной лавке около кромки поля и уселась с краю. Постепенно, кроме меня, здесь собралось примерно три десятка других кандидатов, причем, как стало понятно из разговоров ребят, около половины из них пришли с целью занять крайне популярную позицию ловца. У меня же в планах было пробоваться на охотника.

Я сидела, глубоко вдыхая прохладный воздух, ощущая прилив адреналина из-за собственной смелости и наслаждаясь необычайно благоприятной для конца сентября погодой. Рваная дымка молочных облаков медленно двигалась в сторону Запретного леса, гонимая холодным, но не порывистым ветром. Солнце иногда всовывало свои лучи в просветы облаков, озаряя площадку и подбадривая сидящих на скамейке пуффендуйцев.

– Итак, – начал свою речь Захария Смит. – В команду я отбираю только профессионалов, – на этих словах он самоуверенно выпятил грудь и задрал нос, видимо считая себя до ужаса профессиональным. Я скептически изогнула бровь, а Смит тем временем продолжал: – Поэтому призываю вас показать всё, на что вы способны, в противном случае пеняйте на себя. Вратари идут первыми! – скомандовал Смит.

Смит быстро отобрал прежнего вратаря, занимавшего это место уже второй год подряд. Вскоре команда также пополнилась и ловцом – юрким парнем, поймавшим снитч в эффектном пике. Потом Захария определился с двумя загонщиками, причем выбирать пришлось всего-то из трех кандидатов.

– Теперь охотники! Но не забывайте, что в команде имеется только два вакантных места на эту позицию! – наконец крикнул Смит, который сам являлся охотником.

От желающего сделаться охотником требовалось для начала пролететь круг над полем, потом забить по мячу по очереди в каждое кольцо. Потом ещё раз, но уже когда кольца охраняет вратарь – только что избранный широкоплечий Артур Фокс. И напоследок нужно было две минуты уворачиваться от беспорядочно летающих агрессивных бладжеров.

На слегка онемевших от волнения ногах я проследовала ближе к центру поля, провожаемая взглядом усмехающегося Захарии, и оседлала метлу. Оторвавшись от земли, я почувствовала, как ветер изгоняет из головы дурные мысли, а из тела – робость и скованность. Глубоко вздохнув, я позволила себе на несколько секунд прикрыть веки, радуясь нарастающему в груди восторгу и захватывающей легкости.

Будь что будет, думалось мне. В крайнем случае меня просто не возьмут в команду.

И Марти в очередной раз посмеется надо мной.

И я снова буду обычным зрителем.

Но зато я попробую.

Без проблем я облетела стадион по кругу и даже успела заметить впечатленное лицо Захарии, которому он, однако, тут же вернул привычную гримасу надменности. Попасть в пустые кольца на шестах также не составило особого труда. Но всё это отлично получалось и у моих пятерых конкурентов… Решающими раундами должны были стать броски в охраняемые кольца и опасная стычка с разъяренными бладжерами…

– Аббот, ты первая! – с предвкушением сказал Смит.

– Эй, Смит, закругляйся! – послышался с земли сиплый бас… слизеринца Монтегю.

Я недоуменно посмотрела вниз. И увидела стаю игроков Слизерина, облаченных в зеленые мантии. И среди них – о, немилостивая судьба! – был Теодор Нотт… Сердце мое екнуло, руки затряслись, дыхание сбилось. Захотелось стать невидимой. Куда-нибудь испариться. Трансгрессировать, несмотря на то, что я не умела…

– Что-то я не понял! – резонно возмутился Смит, спустившись к слизеринцам. Он слез с метлы и направился к ним. – У нас тут отбор в команду вообще-то, и это время было забронировано за нами ещё в начале учебного года.

– А у нас тренировка, – нагло оскалившись, заявил Монтегю и помахал перед носом Смита листком: – Профессор Снейп подписал. Видишь ли, чтобы хорошо играть, надо усердно тренироваться, – добавил он под одобрительный гогот слизеринцев.

– Я знаю, что надо тренироваться, – огрызнулся Смит. – Но ваша тренировка начнется не раньше, чем я наберу в команду игроков…

– Ну тогда шустрее, умник, – грубо перебил его капитан слизеринской команды. – Даю тебе полчаса. Время пошло, – объявил Монтегю, злобно сверкнув глазами.

К моему ужасу, слизеринцы потянулись в сторону лавок. А это значило, что они вознамерились наблюдать за нами… Меня мгновенно объяло плохое предчувствие.

– Полчаса он мне дает! – недовольно пыхтел Смит минуту спустя, крутясь в воздухе около меня. – Давай, Аббот, лети к кольцам! – обратился он ко мне таким тоном, словно это я пригласила слизеринцев и выписала им разрешение на тренировку.

Нервно сглотнув и косясь в сторону слизеринцев, я полетела к охраняемым кольцам, безнадежно осознавая, что мне не попасть ни в одно из них.

Практически зажмурившись, я швырнула квоффл вперед, в кольца, не целившись конкретно в какое-либо из них. Словно в замедленной съемке я успела увидеть, как вратарь кулаком отбил мяч, и тот полетел… прямиком на меня. А потом ощутила удар в лицо, такой сильный, будто мне залепили сотню пощечин подряд…

– Ой! – взвизгнула я от боли и покачнулась на метле, чувствуя, что вот-вот упаду. Но меня подхватил под локоть подоспевший Артур Фокс, но сделал это так неловко, что мы едва не рухнули с метел вместе.

– Прости, пожалуйста! Я не хотел! – испуганно оправдывался он, балансируя в воздухе.

Но ответом ему был мой всхлип. Там, внизу, надо мной смеялись. И Нотт тоже.

Я заплакала. От жгучей боли, пульсирующей в голове, прожигающей кожу лица. От едкой обиды, сдавливающей грудь, колотившей сердце.

– Так, всё! Аббот не прошла. Кто там следующий? Скоткинс! – нервно проорал Смит, которому, видимо, не хотелось позориться перед… аудиторией. – Фокс, вернись на место!

Я спустилась на землю. В прямом и в переносном смысле. И поплелась прочь с поля, провожаемая гоготом с трибун…

Вот так оборвалось мое сказочное утро. Несколько необычных часов, наполненных верой в себя. Несколько счастливых моментов, когда я почти гордилась собой. Несколько шагов на пути к мечте, которую я так и не смогла осуществить.

Притянувшись в раздевалки, я сдавленно рыдала там, уткнувшись в ладони. А потом, стоя у зеркала и рассматривая огромный синяк на скуле под левым глазом, долго и мучительно пыталась воскресить в памяти заклинание от подобных травм, но тщетно... Поэтому перед тем, как отправиться в замок, мне пришлось распустить волосы, чтобы хоть как-то спрятать лицо.

Я шла вниз по лестнице, ведущей из раздевалок, глядя себе под ноги, расстроенная, разбитая, уставшая. Мечтая попасть скорее в свою спальню, преисполняясь какой-то дикой уверенностью в том, что плотный желтый полог над кроватью дарует мне защиту, спрячет меня от невзгод. Нужно лишь добраться до него.

– Эй! – у подножия лестницы я наткнулась на кого-то… в зеленом. И этот голос я сразу же узнала…

Теодор Нотт схватил меня за обе руки выше локтя и легонько оттолкнул от себя, но я пятками врезалась в нижнюю ступеньку и от этого покачнулась. Не поднимая лица, я перевела взгляд на Теодора.

– Опять ты, – промолвил он, вздернув бровь и рассматривая меня.

Опять ты, Теодор. Постоянно ты. Моя жизнь, вся моя жизнь разваливается. Потому что сердцу нельзя приказать.

– Что ты ходишь за мной, а? – вкрадчиво спросил он своим бархатным голосом, чуть улыбаясь половиной лица.

Ты на что-то намекаешь, Теодор? Сказать тебе правду? Унизиться перед тобой? Ты ведь, наверное, будешь рад поиздеваться надо мной.

И я решительно вскинула голову, тряхнула волосами, обнажая перед ним огромный, уродливый синяк. Я видела, как он слегка удивившись, взглядом скользит по нему. Как выражение его лица приобретает некую задумчивость.

Задумался? Всё же так просто – это из-за тебя. Всё из-за тебя.

– Извини, – сказала я, едва сдерживая дрожь в голосе, хотя мне хотелось кричать ему это прямо в лицо.

– За что? – спокойно спросил он, не отрывая взгляда от меня. И это его спокойствие мне почему-то нравилось выдавать за издевку.

– За то, что не смотрела, куда иду, и задела тебя.

Видишь, ты снова насмехаешься надо мной.

А он смотрел на меня, и на лице его – ни тени улыбки. Лишь странная сосредоточенность. И я даже мысленно укорила его за то, что он не ухмыляется.

Это из-за тебя я здесь. На этом дурацком стадионе. После своего предсказуемого провала. И это ты толкнул меня на эту глупость.

Он не ответил, продолжая внимательно смотреть на меня, словно оценивая... или меняя обо мне мнение, которое успел составить ранее.

Ну что? Что ты так смотришь? Первый раз меня видишь? А ведь так и есть – должно быть, ты впервые соизволил по-настоящему увидеть меня.

Я злилась. С каждой секундой всё сильнее. Это разрывало меня изнутри, лишало благоразумия, трезвости, самоконтроля.

Нельзя. Нельзя кричать на него. Что он подумает?

Да какая уже разница? Пускай думает, что угодно!

– Ты ведь этого хочешь? Извинений? – почти срываясь, почти рыдая у него на глазах.

– Нет... – осторожно произнес он, как будто даже... слегка растерявшись.

– Ха! – истерически фыркнула я. Почти всхлипнула. – Но ведь ты же такой! Ты же любишь, когда люди склоняются перед тобой, рассыпаются в извинениях! – слезы, горячие и предательски неудержимые хлынули из моих глаз...

Ничего больше не было: ни его лица, ни пережитого час назад позора, ни покалывания вспухшей кожи лица, там, где в неё пощечиной врезался мяч. Ничего. Только горькое, отравляющее разочарование, вновь принимавшее меня в свои до боли знакомые объятия.

Уходи. Пожалуйста. Последний рывок. Хватит рыдать перед ним.

Порывисто дернувшись с места, я прошла мимо Нотта. Но он вдруг остановил меня, схватив за руку.

– Не надо срывать на мне свою злость! – с хриплой угрозой прошипел он. – Глаза разувай, когда подаешь мячи и когда ходишь.

Резко брыкнувшись, я вырвалась из его хватки и зашагала к замку. Молча.

Глава 9. Предсказание

Когда главные двери Хогвартса с глухим и величественным хлопком сомкнулись за моей спиной, я почувствовала… сожаление. Запала охватившей меня у раздевалок истерики хватило на какие-то жалкие десять минут. И вот уже я стояла в просторном холле замка, ногами на каменном полу, но с ощущением безвольного погружения в море раскаяния, что не имело берегов.

Не надо было… срывать на Теодоре злость. В конце концов, за что я на него так злюсь? За то, что я для него – никто? Ну а разве могло быть иначе?

Не могло. И не будет.

Никогда…

Сердце болезненно сжалось, а в носу вновь неприятно защипало. Я запуталась, погрязла в паутине, которую сама же и сплела. В паутине моих неперспективных и бесплодных фантазий, что вытягивали из меня все силы, превращая в марионетку, идущую на поводу у собственных эмоций.

И куда меня это всё привело?

Перепачканная, уставшая, заплаканная и с внушительным синяком на лице, я так и стояла под сводами громадного и пустого в этот час вестибюля. Одна, никому не нужная. Такая, что, кажется, потеряйся – никто и не заметит…

…Марти заметно воспрянул духом. Всё то время, что ему пришлось томиться в ожидании пуффендуйского отбора в команду по квиддичу, он ходил напряженный, будто у него свело все мышцы разом. Но как только новость о моем неуспехе достигла его пронырливых ушей, ему мгновенно полегчало.

– Ну и что? Чего ты добилась? А я предупреждал! – торжествовал он утром перед уроками, когда я наткнулась на него по пути на завтрак в Большой зал.

– Предупреждал? – угрюмо спросила я.

– Да, – с нескрываемым удовольствием подтвердил Марти.

– Ты не предупреждал. Ты трусливо боялся, что у меня получится! – ощетинилась я. – Ты ведь верил, что я попаду в команду. Но сам отговорить меня от участия не смог и тогда даже написал письмо домой, призывая на помощь своего отца и мою маму.

– Говори что хочешь, Ханна, – улыбнулся Марти, – но своим твердолобым упрямством ты лишь выставила себя на посмешище. Никогда тебе не стать лучше меня. Смирись уже, – самодовольно заключил он.

Я смотрела на него, на его злорадную улыбку, выражающую поистине детское торжество, и чувствовала, как внутри закипает горькая досада. Такая, которая поедала меня саму. Потому что это и была досада на саму себя. И даже ответить брату было нечего…

– Давай, беги уже строчить письмо домой, в красках описывающее, какая я дура, – не глядя на него, раздраженно сказала я.

– Обижаешь. Я ещё в субботу написал, – ухмыляясь, выдал Марти, которого сегодня, очевидно, не расстроило бы ровным счетом ничего из произнесенного мною.

– Молодец какой! – в издевательской манере похвалила я его. – Может, тебе баллов за это накинуть, а? Я же староста как-никак!

– Ты – недоразумение, а не староста, – ехидно ввернул Марти.

– Хотя ты же сам староста! Сам себя и награди! – я сделала вид, что задумалась, а потом картинно покачала головой в притворном огорчении: – Только вот незадача-то! Старосты могут только снимать баллы, но не раздавать их. Придется тебе у какого-нибудь профессора выпросить их. А, знаешь, я придумала: напиши ещё одно письмо отцу, пускай он выпросит для тебя баллов!

– Ты просто смешна, – с чувством собственного достоинства фыркнул Марти и, обгоняя меня у самых дверей, направился к столу Когтеврана.

– Да-да, правильно! Проваливай! – крикнула я ему вслед. Громче, чем следовало. Привлекая внимание сидящих вблизи пуффендуйцев, а также слизеринцев, расположившихся по соседству…

Против воли я инстинктивно обвела взглядом стол Слизерина и тут же отыскала глазами Нотта. Он сидел рядом со своими однокурсниками на другом конце стола, на внушительном от меня расстоянии, несомненно, помешавшем ему расслышать мой вопль. Убедившись, что небезразличный мне слизеринец даже и не думал поворачивать голову в мою сторону, я облегченно выдохнула, ибо мне совершенно не хотелось в очередной раз представать перед Теодором в глупом свете.

Пройдя к пуффендуйскому столу, я намеренно села спиной к слизеринскому. Обыкновение садится именно так – чтобы не было соблазна пялиться на Нотта – выработалось у меня после библиотечного наказания. Поначалу таким способом я сама для себя выражала обиду на Теодора, который насмехался надо мной во время уборки книг. Теперь же к этому примешался ещё и смутный страх, что Теодор перехватит мой взгляд и неправильно его расценит…

Или, наоборот, правильно?

«Что ты ходишь за мной, а?» – застряла в мозгу сказанная Ноттом фраза. Возможно… он уже стал что-то замечать, подозревать, угадывать. Я слишком окружила его своим пристальным вниманием, я слишком зациклилась на нем. И мне вдруг стало по-настоящему плохо от мысли, что мой интерес к Нотту мог быть очень заметным для окружающих. Ведь Сьюзен же когда-то быстро меня раскусила…

***

Пасмурный сентябрь сменился промозглым и ненастным октябрем. Каждый день тянулся мучительно медленно, словно старательно пережевывая меня и наконец нехотя выплевывая на кровать, в которую я еле доползала поздними вечерами.

Уроков задавали очень много, и моя успеваемость скатилась на катастрофически печальный уровень. Я отчаянно взывала к своей сосредоточенности, но та где-то бесследно исчезла. Рассеянность же прочно обосновалась в моей голове, объединившись там с хандрой и апатией. Я плохо спала, потеряла аппетит, клевала носом и постоянно боялась расплакаться... Из-за сообщений в «Пророке» о новых нападениях на маглов и волшебников, из-за одиночества, из-за постоянного давящего ощущения пустоты внутри.

Мне не давали покоя мои мысли. Невнятные, смешавшиеся в запутанный клубок, они распирали мой мозг, воспаляли сознание, пульсировали в висках, отдавались тупой болью во лбу. В них было много Нотта и много грусти. В них была и Сьюзен, отделенная от меня стеной глупой ссоры…

К середине октября установилась череда крайне мутных и непогодливых дней. Ветер завывал в коридорах замка, отрывая от каменного пола обрывки брошенных учениками пергаментов, газет или обертки из-под конфет. В окна барабанил дождь, и иногда к стеклу липли маленькие комки из размазанных, мокрых снежинок. Потолок в Большом зале нависал над столами сплошной мрачной тучей. И даже всегда солнечная пуффендуйская гостиная сделалась тоскливой и невзрачной.

Шел урок прорицаний с профессором Трелони. В классе на пуфиках расположились около дюжины учениц. Мальчишек не было, ибо никто из парней-шестикурсников не изъявил желания постигать тонкости провидения и дальше. Поддавшись влиянию осенней меланхолии, которая в этот день почему-то чувствовалась особенно остро, девушки сидели вялые, заторможенные и не хотели лишний раз двигаться. В башне, где и проходили уроки, как всегда было душно от густого аромата благовоний. Комната утопала в пряной дымке, которая более заволакивала сознание и усыпляла, нежели способствовала открытию внутреннего ока, о котором без устали трещала Трелони.

В этом семестре мы проходили гадание на картах. Каждый урок, разделившись на пары, мы пытались предсказать друг дружке будущее на ближайшую неделю. Причем для достижения наилучшего практического опыта напарница постоянно менялась.

Сегодня напротив меня сидела Падма Патил. Она медленно тасовала свою колоду, а я, смутно глядя на то, как карты скользят в её тонких, смуглых пальцах, снова размышляла о невозможности обучения кого бы то ни было способности заглянуть в будущее. Эти уроки не имели смысла. Или у человека был дар прорицателя, или его не было… Хотя, может быть, предполагалось, что эти занятия должны выявить одаренных и помочь разжечь настоящий огонь из тлеющих угольков их таланта?

Много-много огоньков. Вверху, над головами. Это волшебные палочки… А на кончике каждой – зажжен свет…

– Что тут у вас, мои дорогие? – вдруг произнесла профессор Трелони прямо мне на ухо, вырывая меня из оков дремоты. Я вздрогнула и разлепила тяжелые веки, на несколько секунд потерявшись в пространстве. Потом пришла в себя и ощутила сильную головную боль. Мне было дурно, и ароматическая дымящаяся вонь в комнате сильно усугубляла моё самочувствие.

– Эм… У Ханны будет встреча с давним другом, – заключила Падма, вглядываясь в лежащие перед ней карты.

Взяв колоду и даже не перемешав её, я сняла сверху пять карт и машинально разложила их на столе.

– А Падма… найдет несколько галлеонов, – неубедительно выдумала я.

Профессор Трелони, стоявшая за моей спиной, нагнулась и всунула голову поверх моего плеча, обдавая меня неприятным запахом… спиртного:

– Дайте-ка мне взглянуть, моя милая! Вот, видите, – она ткнула пальцем в одну из карт, – карты говорят, что мисс Патил в ближайшее время добьется успехов в учебе, – заговорщицки объявила Трелони, а потом, прошелестев шалями, двинулась за спину радостно хихикнувшей Падме и воззрилась на карты, по которым та только что предсказала мне встречу с давним другом.

– Встреча? Да, встреча. Несомненно. Но не с другом, а с тем, кто занимает все ваши мысли, мисс Аббот! – нагнетающим и дрожащим голосом возвестила Трелони. От её слов у меня замерло сердце... – А ещё я вижу вот тут, – она указала на крайнюю слева карту, – что вам нехорошо, деточка, – сочувствующе заключила Трелони и уставилась на меня своими огромными, пугающими глазами.

Я смотрела на неё в замешательстве, изумлении и тревоге. Потому как, если она была права, то…

– У меня… голова болит, – едва смогла я пошевелить языком.

– Бедная девочка! – заботливо запричитала профессор. – Отправляйтесь в больничное крыло, золотце. Прямо сейчас.

– Да. Конечно… – воспользовавшись случаем, я немедля поднялась на ноги и, слегка шатаясь, направилась к выходу и, когда закрывала крышку люка, ведущего из кабинета, услышала слова Трелони:

– За почти верное предсказание мисс Падмы Патил пять очков Когтеврану!

Пол уплывал из-под моих ног. Я шла в больничное крыло, окутанная слабостью и страхом грохнуться в обморок где-нибудь в коридоре.

«Нет же. Нет же... Не покидай меня, сознание!» – уговаривала я себя. Привычка беседовать с собой уже давно стала частью меня.

Отчего же так плохо?

Оттого, что нервы не на месте. Они шалят, трясутся в диком танце на самом острие, каждую секунду готовые соскользнуть вниз и разорваться, напоровшись на блестящее металлическое лезвие.

А вот и нужная дверь, а за ней – помощь. Но вы не спасете меня, мадам Помфри. Вы не вылечите меня от моей... болезни. Моя болезнь – это дыра внутри, это гвоздь в самом сердце.

Рука сама толкнула дверь, словно конечность мне не принадлежала...

– Мадам Помфри! – голос хриплый и глухой, и он тоже как будто чей-то, но не мой.

– Иду-иду! – целительница приближалась, плыла ко мне, пока я отчаянно пыталась сфокусировать взгляд. – Что такое, мисс Аббот?

– Голова болит. Очень, – выдавила я из себя заплетающимся языком.

– Хм... Присядьте, – мадам Помфри приложила ладонь к моему лбу. – Температуры нет. Значит, не простуда. Как давно болит?

– С утра... А на уроке стало совсем невыносимо, – ответила я, почему-то не признавшись, что головные боли с переменным успехом мучают меня уже несколько недель.

– Уроки. Конечно, уроки. Нагрузка на учеников очень высока на старших курсах. Но вы же понимаете, мисс Аббот, что вы не первая и не последняя, кто через это проходит? Соберитесь! – подбодрила меня мисс Помфри, улыбнувшись и даже как-то подпрыгнув на месте. – Вы со всем справитесь! А сейчас я дам вам успокаивающей настойки. Вы выпьете, пойдете к себе, ляжете и поспите, договорились?

Я кивнула, прикрыв веки.

Настойка растеклась по телу приятным теплом. Я провела в больничном крыле ещё минут десять, сидя на кушетке с закрытыми глазами и отчего-то вновь вспоминая предсказание Трелони.

Потом, следуя наставлению мадам Помфри, я отправилась в гостиную Пуффендуя. Медленно брела по коридору, неся свое только что обретенное прояснение в голове словно хрупкую, до краев наполненную чашу, опасаясь расплескать его на каменные плиты.

– ...стопроцентные шансы. Поттер набрал себе такую убогую команду, что удивительно будет, если они займут хотя бы третье место в чемпионате, – неожиданно раздался из-за ближайшего поворота грубый, раскатистый голос Грэхэма Монтегю из Слизерина.

– Я бы не утверждал так категорично, Грэх, – возразил ему другой голос, размеренный и спокойный, принадлежащий Блейзу Забини.

Разговор слизеринцев становился все громче и громче. Ещё чуть-чуть – и они вынырнут из коридорного рукава…

– Да уж. Если ты не заметил, Грэх, мы проигрываем им каждый год, – хмыкнул третий голос, и у меня перехватило дыхание, а пол под ногами снова начал раскачиваться.

Теодор Нотт… Вот она – предсказанная встреча, не заставившая себя долго ждать... И, кажется, меньше всего на свете мне хотелось сейчас сталкиваться со слизеринцами!

Я едва успела юркнуть за ближайшую колонну, боковым зрением увидев, как из-за поворота в тот же миг показались три мальчишечьи фигуры.

«В другую сторону. Пожалуйста, идите в другую сторону!» – мысленно молилась я.

– И что? – громыхнул Монтегю, отправляя свой вопрос эхом разноситься в пустоте коридоров. – Я этого избранного размажу. Впечатаю его очкастую рожу в газон, – злобно пообещал он.

Я затаилась в своем укрытии, прижавшись к холодной стене, практически влипнув в неё и борясь с вернувшейся вдруг внутренней слабостью. Голова опять сделалась тяжелой, тело словно налилось свинцом, стало не хватать воздуха.

– Было бы неплохо, – весело согласился Забини, и я с облегчением отметила, что слизеринцы отдаляются от меня.

Они уходили, вероятно, к мраморной лестнице, чтобы потом спуститься в холл, а оттуда – в свои подземелья. Когда их голоса и шаги окончательно стихли, я, выждав ещё пару минут, осторожно высунулась из-за колонны и, убедившись в том, что мой путь свободен, на дрожащих ногах потопала вперед по коридору.

У второй развилки повернула налево и… обомлела, увидев перед собой вальяжно прислонившегося плечом к стене Теодора.

– От меня прячешься? – хитро поинтересовался он.

– Нет, – ответила я, пятясь назад и стараясь глубоко дышать, чтобы не потерять сознание.

– А я думаю, от меня, – Нотт склонил голову набок. – Даже более того: у меня такое чувство, что ты следишь за мной, – бархатным голосом пропел он.

– Чушь какая. Зачем мне это надо? – слабо выдохнула я, дрожа всем телом и отступая чуть левее, к стене, в которой искала опору.

– Вот и объясни: зачем? Я видел, как ты спряталась за колонной, – он продолжал буравить меня изучающим взглядом. У меня подкашивались ноги.

Ну почему ты здесь? Мне же так плохо. Мерлин, хоть бы не упасть!

Я опустила глаза к полу, с силой зажмурилась, потом опять. Бесполезно… Дурнота не отступала.

– Мне показалось, ты ушел… с друзьями, – во рту словно был ком ваты.

– Значит, всё-таки следила, – ухмыльнувшись, подытожил Нотт, а потом добавил: – Я сказал им, чтобы шли в подземелья без меня, сославшись на внезапные дела.

– Я… не... – невозможно было вздохнуть.

Вспышка. Я снова была посреди толпы. В зловещей темноте. Под мрачной тучей.

– …следила. Честное слово… – собственные слова донеслись будто из подвала.

Вспышка. Вперед. Вперед. Там что-то важное. Сквозь шепчущую толпу. Кажется, здесь вся школа. Те, кто впереди, уже зажгли огоньки на палочках.

– Теодор… – еле выдохнув, позвала я.

И последним, что увидела, было растерянное лицо Нотта. А потом меня поглотила бездна.

Глава 10. С возвращением в реальность!

«Встреча с тем, кто занимает все её мысли. Ещё бы!» – саркастически хмыкнула про себя Сьюзен Боунс.

Девушка сидела нахмурившись, то и дело со злобой поглядывая в сторону профессора Трелони, как если бы та не просто предсказала возможное будущее для Ханны, а изрекла то, что теперь обязано было сбыться. Иными словами, накаркала.

В этот момент Сьюзен прямо-таки ненавидела Трелони, следила за ней взглядом и мстительно представляла, как прорицательница спотыкается, запутавшись в своих шалях, и с грохотом растягивается на полу.

А потом вдруг подумала, что Ханна ведь тоже могла упасть… где-нибудь… посреди коридора… И эта мысль окатила Сьюзен волной бегущих по коже мурашек.

«Да она же на ногах еле стояла! Нельзя было отпускать её одну!»

– Профессор Трелони! – порывисто выкрикнула Сьюзен.

Прорицательница, находившаяся около столика своих любимиц Парвати Патил и Лаванды Браун, дергано повернулась и заморгала глазами под огромными очками.

– Вас что-то встревожило, девочка моя?

– Я тут подумала, Ханну не следовало отпускать в одиночестве. Было бы лучше, если бы её кто-нибудь проводил до больничного крыла.

Трелони на мгновение посмотрела куда-то сквозь пространство, очевидно размышляя над словами Сьюзен, в то время как другие ученицы, включая сидящую рядом Меган Джонс, суетливо зашептались и закивали головами: мол, как это никто сразу не догадался?

– Вы так считаете? – терзаясь своей оплошностью, растерянно спросила Трелони.

– Наверное, мне стоит спуститься в больничное крыло и узнать, как там Ханна? – напористо предложила Сьюзен, про себя решив, что пойдет туда, даже если её не пустят.

– Да, – моргнула сбитая с толку профессор, – конечно. Идите.

В крыло к мадам Помфри Сьюзен понеслась бегом, подстегиваемая нешуточным страхом за подругу, и сходу ворвалась в палату, даже не дав себе время хоть чуть-чуть отдышаться перед дверью. Но со слов медсестры оказалось, что напоенная успокаивающим зельем Ханна несколькими минутами ранее уже ушла в гостиную.

– Вот как? – Сьюзен расслабилась и улыбнулась. – Значит, с ней всё в порядке?

– Выспится, отдохнет и станет как новенькая, – уверила её мадам Помфри.

Возвращаться на прорицания Сьюзен не захотела, ибо урок и так должен был завершиться через двадцать минут. Вместо этого девушка шла по пути в гостиную и удивлялась тому, как же сильно распереживалась. На пустом месте, в общем-то… «Это потому, что мы с Ханной не общаемся в последнее время. И я не в курсе, что с ней происходит», – со щемящим сердцем заключила она.

Обида на Ханну давно уже отпустила Сьюзен. Словно, если бы эта обида была облечена в слова, записанные на куске пергамента, то пергамент этот поистерся бы, превратился в жухлый, истонченный обрывок, вот-вот готовый рассыпаться в труху.

Сьюзен хотелось помириться. Но мешала гордость. Ведь Ханна не делала шагов навстречу. Никаких. А хватило бы ведь маленького шажочка, малюсенького намека со стороны Аббот, и Сьюзен тут же сделала бы всё от неё зависящее, чтобы возобновить многолетнюю дружбу.

Но нет же. Упрямая Ханна казалась вполне самодостаточной в этом своем отрешении. Как будто выстроила вокруг себя незримый барьер. И упивалась одиночеством, упивалась своими пагубными фантазиями, этими неправильными, застрявшими в её голове выдумками. Этой блажью, за которую Сьюзен так корила Ханну.

– …сказал им, чтобы шли… без меня, сославшись на внезапные дела, – неясный голос вдруг привлек внимание Сьюзен.

Знакомый голос.

Голос… гадкого слизеринца!

Сьюзен остановилась и напряглась, вся превратившись в слух. Она как раз подходила к повороту, за которым начинался путь к мраморной лестнице, и за которым сейчас происходило какое-то копошение.

– Теодор… – послышался голос… Ханны.

Сьюзен обомлела, а в следующую секунду двинулась вперед, сначала медленно, а потом ускоряя шаг и в конце концов перейдя на бег.

– Ханна! – тяжело дыша, позвала девушка, стремительно добежав до поворота и повернув налево. – Что ты ей сделал?! – в ужасе выкрикнула она.

Теодор Нотт сидел на коленях, одной рукой приобнимая потерявшую сознание Ханну, а другой легонько тряся её за подбородок.

– Что ты ей сделал? – повторила Сьюзен, тут же бросаясь на колени рядом с ними.

Он повернул к ней бледное лицо, на котором явственно читался испуг:

– Лишь не дал ей упасть на пол, – язвительно прохрипел Нотт.

– Ты… ты её ударил? – игнорируя его слова, взвизгнула Сьюзен. – Ханна! – она судорожно потрясла подругу за плечо.

– Ударил? Ничего умнее не придумала? – неприязненно поморщился Нотт, пытаясь переложить Ханну на руки Сьюзен.

Сьюзен едва могла удерживать обмякшую подругу. Нотт же тем временем поднялся на ноги, очевидно, порываясь уйти.

– Помоги отнести Ханну в больничное крыло! – возмущенно потребовала Сьюзен.

– Нет. Примени заклинание левитации, – коротко заявил он, оправляя мантию.

– Левитация? Это не по-мужски – такое предлагать! – вознегодовала Сьюзен. – Тем более ты должен! Это ты виноват! Что ты ей сделал? Ты так и не ответил мне!

– Не имею понятия, что я ей сделал, – понижая голос, сказал Нотт. Он не выглядел разозленным, скорее растерянным, и явно был раздосадован тем, в какой нелепой ситуации вдруг оказался. Теодор держался сдержанно, стараясь не демонстрировать скрытого раздражения и, возможно, некоего смятения. Вероятно, ему хотелось просто убраться отсюда поскорее, бросив Ханну на попечение чрезмерно шумящей Боунс. – Предположу, что твоя ненормальная подружка грохнулась в обморок при виде меня. Как очухается, скажи ей, чтобы перестала ходить за мной.

– Ходить за тобой? Это ты так решил проучить её, чтобы она не докучала тебе? – пропыхтела Сьюзен, оседая под тяжестью Ханны и сердито взирая на слизеринца снизу вверх.

– Вы там на Пуффендуе все такие странные? – вопросительно приподняв одну бровь, фыркнул Нотт.

– Ханна! – Сьюзен переключила внимание на подругу и обеспокоенно запричитала над ней. – Что мы тут ругаемся? – вдруг ужаснулась она, посмотрев на Теодора. – Её надо срочно в больничное крыло. Бери её на руки, и пошли скорее!

Нотт поколебался ещё долю секунды, но потом аристократическое благородство, видимо, взяло в нем верх над природным эгоизмом, он опустился на одно колено рядом с девушками и аккуратно подхватил Ханну на руки.

***

Темнота рассеивалась, постепенно наполняясь золотыми бликами, а в сознание стали проникать посторонние звуки. Голоса, шаги, звон склянок... Я медленно разлепила веки и увидела перед собой желтоватый в свете керосиновых ламп потолок.

А до этого было… его лицо, падение во мрак, а после – ничего. Густая пустота, и я плыла в ней, эфемерно-вязкой и обволакивающей. Эта пустота и сейчас ещё как будто не до конца отпустила меня. Но теперь не я была в ней, а она – во мне.

Я не чувствовала ни боли, ни тревоги, лишь – усталость и свинцовую тяжесть во всем теле.

Закрывай глаза. Вот так. Где бы ты ни была, это всё даже приятно. Не думай ни о чем…

…Следующее утро разбудило меня, приняв облик мадам Помфри. Сквозь прищуренные веки я увидела склонившееся надо мной миловидное лицо школьной медсестры:

– Просыпайтесь, милочка. Давайте-давайте, ну же!

– Я… в больнице? Давно? – сонно и непонимающе промямлила я.

– В больнице, – подтвердила мадам Помфри. – Со вчерашнего дня. И сейчас вам надо принять лекарство. Противострессовая микстура лучше подействует, если принимать её натощак.

Пока я с помощью медсестры усаживалась на кровати, в голове моей начали вращаться шестеренки, сначала вяло и неповоротливо, а потом все резвее и резвее, воспроизводя в сознании картинки недавних событий.

Теодор… Я же упала в обморок прямо перед ним! Ну, конечно. Когда уже кажется, что ещё глупее в его глазах я выглядеть просто не смогу, вот оно – пожалуйста!

Мадам Помфри всунула мне в руки огромную ложку и принялась наливать в неё темно-фиолетовую жидкость из не менее огромной бутылки.

– Пейте.

Я поднесла к губам ложку, ощутив, как в нос ударил сильный запах мяты, и залпом проглотила микстуру, почему-то ожидая, что она окажется омерзительной на вкус. Но противострессовое зелье, напротив, скользнуло по языку освежающе-вкусным ветерком.

– Мне уже можно уходить? – поинтересовалась я.

– И почему вы все такие нетерпеливые? – покачала головой мадам Помфри. – Сегодня проведете денек под моим наблюдением. А завтра утром, пожалуй, можете вернуться к занятиям. И да, к вам посетитель. Чуть не с семи утра рвется к вам, – укоризненно проворчала медсестра.

Посетитель? У меня перехватило дыхание, точно я ухнула вниз на раскачивающихся до неба качелях, а воображение услужливо нарисовало мне Теодора – прекрасного и взволнованного.

– Привет, – тихо поздоровалась… Сьюзен.

Я обескураженно посмотрела на подругу, чей силуэт видела словно на заднем фоне, сквозь пелену осыпающихся перед моими глазами осколков только что треснувшего образа – восхитительного зрелища, в котором был Теодор.

Так вот кто пришел меня проведать…

– Привет, – отозвалась я, постаравшись скрыть мимолетное… разочарование.

– Как себя чувствуешь? – спросила Сьюзен.

– Вроде получше, – прислушавшись к себе, ответила я. А потом внезапно осознала очень важную деталь: ведь не на своих же ногах я пришла в больничное крыло после обморока. – Сьюзен, а ты не знаешь, как я здесь оказалась? Кто меня принес?

– Ну, а какие у тебя есть предположения? – многозначительно спросила она.

Я смотрела на неё широко распахнутыми глазами, не смея поверить в собственную догадку.

– Неужели?.. – выдохнула я. Сьюзен не ответила, но скептически-неодобряющее выражение её лица подтвердило мою правоту и всё сказало за подругу.

Ошеломляющий вихрь восторга поднялся в моей груди, захлестнув меня всю без остатка.

Ты, это был ты! Так восхитительно. Всё просто не может быть так восхитительно!

– Зачем ты с ним встречалась, Ханна? – укоризненно спросила Сьюзен, вклинившись в мое иллюзорное пространство, похожее на переливающийся мыльный пузырь, внутрь которого я попала мгновением ранее.

– Я наткнулась на него случайно, – растерянно проговорила я, глядя перед собой стеклянными глазами. – Ты что, мне не веришь? – я уставилась на подругу, пытаясь отыскать на её лице следы сомнений.

– Верю. Наверное, – неопределенно пожала плечами Сьюзен. – Но я не понимаю. Я не понимаю ситуацию. Я пошла за тобой следом и нашла без сознания, на руках у Нотта…

Сьюзен казалась утомленной, как если бы ей довелось провести прошедшую ночь в беспокойстве и напряженном ожидании. Она произносила слова с усталым раздражением, почти плаксиво, и становилось очевидным, что последние несколько часов она усиленно и безрезультатно ломала голову над терзавшими её вопросами. Под глазами у неё залегли темные круги, волосы были собраны в неопрятную косу, из которой тут и там выбивались прядки.

А ведь это… из-за меня. Сьюзен переживала из-за меня. И я вдруг почувствовала вспышку острой и неописуемой признательности, щедро приправленной ощущением едкой вины за то, что пять минут назад я не обрадовалась, увидев Сьюзен в палате.

– ...Естественно, он сказал, что удержал тебя от падения, – продолжала рассуждать подруга. – Но ты только представь, что я подумала? Конечно же, что это он виноват! Не знаю... Что он ударил тебя, заклинание какое-нибудь наслал. Признаюсь, я до сих пор не уверена в обратном, – покачав головой, объявила Сьюзен.

– Он ничего мне не делал! – испугалась я. – Он тут ни при чем! Я надеюсь, ты никому не рассказала такую чушь? Сьюзен, отвечай! – встревоженно потребовала я, выжидающе уставившись на неё.

Сьюзен помолчала, отчего моя выдержка натянулась до предела, а потом выпалила:

– Нет! Но это не значит, что мне не хотелось.

– Ух! – я перевела дыхание и откинулась на подушки, прикрывая веки и снова отдаваясь приятным размышлениям. – Получается, Теодор нес меня сюда на руках, – вслух подумала я, ощущая захватывающий трепет, словно во мне закружился маленький ураган из нежных лепестков розы, ласково касающихся кожи с другой стороны, изнутри.

Какая жалость, что я этого не помню. Не помню, как он бережно прижимал меня к себе, не помню его аромата, не помню его мятного тепла...

Но всё-таки это было. Какое счастье, что это было.

– Я заставила его, так что не обольщайся там сильно. Твой разлюбимый Нотт предлагал мне чары левитации, – хмыкнула Сьюзен.

– А… – разочарованно протянула я, вернувшись с небес на землю.

– Так все же, почему ты упала в обморок? Как считаешь?

– От эмоционального перенапряжения, – пожала я плечами. – У меня выдался не самый лучший период в жизни…

– Захария говорил мне про квиддич, – сочувствующе призналась Сьюзен.

– Если бы только квиддич, – грустно улыбнулась я.

– Ханна, – серьезным тоном обратилась ко мне Сьюзен, а потом, не сдержавшись, озорно заулыбалась: – Давай помиримся?

Чувство благодарности накрыло меня, словно уютный плед зимним вечером. Сьюзен подскочила ко мне и заключила в крепкие объятия.

Думаю, мне тебя не хватало, моя единственная близкая подружка.

...В ночь перед выпиской, лежа в блеклом полумраке больничной палаты и ощущая тепло, что по обыкновению разносилось по телу после приема успокаивающей настойки, я задумалась о своих видениях перед обмороком. И с неудовольствием заключила, что в них повторялось то, что я уже видела.

Толпа учеников мрачной ночью у подножия Астрономической башни, собравшихся там, потому что случилось что-то очень плохое. Мне снилось это однажды. В страшном сне, который, предположительно, угрожал сбыться.

По всему выходило, что теперь видения могли настигнуть меня не только во время сна, когда сознание мое отключено, но и когда угодно. Получалось, что я могла отрубиться совершенно внезапно...

Удрученно вздохнув, я перевернулась на другой бок. Меня опечалила и напугала метаморфоза, которой подвергся мой… дар видеть будущее. Он и раньше-то не поддавался контролю, а теперь… Теперь это становилось опасным.

Наверное, стоило признаться кому-то. Той же мадам Помфри. Но я трусила. Каких конкретно последствий я боялась, определить было сложно. Но совершенно точно я знала, что мне не хотелось становиться особенной, не такой как все. И поэтому я решила молчать, даже если это мое решение и было ошибочным.

На следующее утро, несмотря на неприятные ночные мысли, я чувствовала себя вполне бодро. Настойки и зелья мадам Помфри зарядили меня необходимой дозой энергии, а больничный покой с его полным отсутствием суеты снял напряжение и измотанность. Медицинское крыло я покидала в приподнятом настроении. Не то чтобы я верила, будто теперь все потечет по-новому или изменится к лучшему... Вовсе нет. Просто мне ужасно надоело хмуриться, и перед тем, как я снова погрязну в болоте прежнего хаоса, мне хотелось побыть хоть капельку беззаботнее. Хотелось убедиться, что я ещё на это способна. Способна на беззаботность.

Когда я пришла в Большой зал, то сразу заметила, что Сьюзен была уже там. Я опустилась на лавку рядом с ней, про себя отметив, что впервые за долгое время сижу лицом к слизеринскому столу. Сьюзен защебетала что-то про мой похорошевший внешний вид, осведомилась о моем здоровье, кивнула на мое «Все нормально» и принялась уплетать овсянку с фруктами, иногда вспоминая и пересказывая какие-нибудь моменты из школьной жизни, пропущенные мною ввиду кратковременного больничного. Я слушала отвлеченно и молча, лишь иногда усмехаясь или поддакивая. На самом деле мне до жжения на коже хотелось поднять голову и... отыскать за соседним столом Теодора Нотта.

Меня мучило трепетное любопытство. Тот факт, что Теодор помог мне, подхватил и не дал упасть, а потом принес на руках в больничное крыло... Означал ли он что-нибудь для него? Или ему было все равно? Помог и помог. Тем более что, со слов Сьюзен, не очень-то он и стремился тащить меня к мадам Помфри.

Не удержавшись, я осторожно приподняла голову, приготовившись незаметно пройтись взглядом вдоль слизеринского стола, но вместо этого сразу же... столкнулась с парой серо-голубых глаз.

Он. Смотрел. На меня.

Я обомлела, чувствуя, как реальность превращается в смазанный фон из блеклых очертаний и гула голосов. Но через мгновение очнулась, выронив из рук вилку, которая с громким звоном приземлилась на тарелку и напугала Сьюзен.

Пока Сьюзен охала, я торопливо перевела взгляд опять на Теодора. Но он уже не смотрел на меня, сидел и как ни в чем не бывало беседовал с Майлзом Блетчли.

Показалось?

Сердце стучало как бешеное, словно я только что пролетела сотню кругов над стадионом.

Нет, мне определенно это не показалось.

Случайно? Возможно. И очень вероятно.

Нет. Нет. Нет. И ещё раз нет, Ханна. Не верь в то, во что так хочется верить. Ты пожалеешь потом. Ты обманешься в своих ожиданиях.

Но голос разума, трезвый и здравомыслящий, заглушался визгом влюбленного сердца.

Ты заинтересовала его, Ханна. Он смотрел на тебя. Ему не все равно.

«Ему не все равно» – этой мыслью я жила последующие несколько дней. Я точно не знала, как расценивать этот его неожиданный взгляд. В минуты вдохновения я рисовала в воображении сладостные картины моих с Теодором поцелуев. В приступах паранойи я изводила себя сомнениями. Не просто же так Нотт смотрел на меня. Может быть, он злился. За что? Да мало ли за что!

Против оптимистичной версии, гласившей, что Теодор мог заинтересоваться мной как девушкой, свидетельствовало его полное игнорирование меня. Теодор вел себя как всегда. Как всегда не обращал на меня никакого внимания, но и, соответственно, никаких признаков недовольства, вызванного по моей вине, также не проявлял. И всё это возвращало меня к самому началу – как ни крути, Теодору было все равно.

Ну и пусть. Так даже спокойнее. И перед тем, как окончательно признать его неслучайный (как мне хотелось верить) взгляд случайным, я решила сделать одну вещь, смелости на которую набиралась почти три дня. Я решила поблагодарить его. Сказать спасибо за то, что он отнес меня в больницу.

Подходящий для разговора момент подвернулся после одного из уроков Флитвика. Маленький профессор задержал Нотта дополнительными объяснениями по теме занятия. Другие слизеринцы не стали дожидаться Теодора.

Я мешкала на коридоре около дверей в кабинет с целью перехватить Нотта, когда он будет уходить. Сейчас, когда я вплотную приблизилась к осуществлению задуманного, мне было страшно. Страшно так, что тряслись руки и больно пульсировало сердце.

И вот, когда Теодор появился в дверном проеме, я, поежившись от робости, шагнула ему навстречу и, собравшись с духом, испуганно пискнула:

– Я хотела...

– Отвали, – даже не взглянув на меня, выплюнул он и уверенно пошел прочь.

– …поблагодарить тебя, – отрешенно договорила я ему в спину.

Ничего не изменилось. У меня просто очень богатая фантазия...

Мне снова было горько и обидно.

Глава 11. Бал в канун Дня всех святых

Октябрь подходил к концу, и на школу надвигался Хэллоуин – самый магический и таинственный праздник из всех существующих. Хэллоуин по степени популярности у учеников Хогвартса конкурировал даже с Рождеством. Каждый год стараниями преподавателей школа преображалась к празднику. В канун Дня всех святых в Большом зале появлялись огромные тыквы, мерцающие зажженными внутри них свечами и скалящиеся в злобных гримасах. На стенах зала тучами сидели летучие мыши, черные как ночь, с глазами-бусинками, с маленькими клычками и кожаными крыльями-плащами – эти мышки были удивительно похожи на миниатюрных вампиров эпохи Дракулы. В дни Хэллоуина в воздухе пахло мистикой, по коридорам стелился туман загадочности, замок окутывала атмосфера легкой и предвкушаемой опасности. Всем хотелось веселья и острых, незабываемых ощущений.

Так было каждый год. А в этот… В этот всё омрачалось повышенными мерами безопасности. Ходили упорные слухи, что традиционный банкет по случаю Хэллоуина отменят.

Меня не сильно обеспокоила шаткая и неясная судьба предстоящего пиршества, хотя многие школьники сидели на уроках, понурив головы и придав своим лицам жалобно-унылые выражения, словно в надежде, что преподаватели увидят их повальную тоску и сжалятся над несчастными. Мне же их проблема казалась поистине нелепой. Страдать из-за… отмены обычного банкета? Вот бы мне так…

– Ханна! У меня новости! – с порога прокричал вбежавший в общую гостиную Пуффендуя Эрни Макмиллан, который, как и я, был старостой.

В одной руке Эрни держал тяжелую школьную сумку, а в другой – пергамент, которым размахивал, словно флагом. Он остановился около моего кресла, бросил сумку на пол, тяжело перевел дыхание и всунул мне под нос пергамент.

– Празднование Хэллоуина никто не отменял, – запыхавшись, произнес Эрни. – Более того, будет не простой банкет. Будет бал, представляешь?

– Эм… Это странно, да? – неуверенно выдавила я, попеременно переводя взгляд с пергамента на Эрни и обратно. Листок колыхался перед моим лицом, ибо рука Макмиллана ходила ходуном, а сам он продолжал тяжело дышать, как если бы бежал сюда сломя голову.

– Странно? Нет, ничего странного. Поговаривают, – Эрни заговорщицки понизил голос и огляделся по сторонам, – что таким образом хотят уравнять учеников. Все же знают, что профессор Слизнорт приглашает избранных на закрытые вечеринки. На Хэллоуин у него тоже будет такая вечеринка. А Дамблдор вот захотел устроить праздник и для всех остальных, – закончил Эрни, и ко мне тут же закралось подозрение, что сказанное было не чем иным, как его собственной версией. Не лишенной смысла, однако, и очень правдоподобной.

– Ого… – неопределенно кивнула я, делая вид, что впечатлена. Но в груди моей зарождалось неясное смятение, я всё еще не до конца понимала ситуацию, а также свою в ней роль.

– Держи пергамент, – сказал Эрни, и я взяла листок из его руки. – Это твой экземпляр памятки. Стебль попросила передать его тебе. Думаю, ты уже догадалась, что во время бала без усиленного контроля не обойдется. Старосты всех факультетов обязаны будут сохранять предельную бдительность и следить за порядком. Тут все написано, – он кивком указал на памятку. – Например, то, что искать себе пару не обязательно. Или то, что маскарадные костюмы строго запрещены. Разрешается приходить либо в парадных мантиях, либо в будничных. Прочитаешь, в общем. А я пойду, приклею объявление и правила на доску.

Я проводила Эрни тусклым взглядом.

Бал? Мне совершенно не хотелось ничего подобного. Ведь в моем случае это было… противоестественно. Шло вразрез со всем моим существом, с моим настроением, с моим внутренним миром. Я представила себя в огромном сверкающем зале, полном улыбчивых людей, танцующих и шумных. Они – будто нарядные фигурки, частички общего целого, органично вписывающиеся в праздник, в его обстановку. И я – отстраненная и чужая, словно инородное тело, нарушающее баланс в слаженном механизме. И этот механизм будет отторгать меня, даря ощущение неловкости и собственной ненужности, внушая желание сбежать оттуда, сбежать от тех, кому хорошо и без меня…

Невыносимо. Невыносимо опротивело быть не такой, как другие. Я хочу быть как они, но не выходит. Никогда не выходило. Ни в детстве, ни теперь. Особенно теперь, когда мои мысли... Они отравляют меня. Изводят медленной пыткой. Превращают меня в нелюдимую и необщительную девчонку...

…Сьюзен едва не визжала от восторга, узнав про предстоящий бал. Я же провела несколько предшествующих Хэллоуину дней с застывшей перед глазами картиной – одинокая и понурая, в обыкновенной черной мантии, я стою посреди Большого зала, а вокруг кружатся счастливые парни и девушки, беспечные и наслаждающиеся магическим праздником.

А потом этот день настал. Вернее вечер. Бал в канун Дня всех святых.

– Идем? – спросил Эрни.

И как же остро, как ярко ощущаешь груз собственных неразрешимых проблем именно в такие моменты. В моменты, в которые положено радоваться. А ты не хочешь не то что радоваться, ты не хочешь даже слезы сдерживать. Но сдерживать приходится.

– Да, пошли, – согласилась я.

Большой зал поражал своим убранством. Как всегда ожидаемо великолепный. Как всегда летучие мыши, тыквы с коварными улыбками и свечи, парящие под потолком. Длинных факультетских столов не было, вместо них – множество круглых столиков вдоль стен, точь-в-точь как во время Рождественского бала по случаю Турнира Трех Волшебников. На этих столиках размещалось угощение: котелки с пуншем изумрудно-ядовитого оттенка, пирожные в виде метёлок и остроконечных шляп, шоколадные конфеты в форме черных кошек и другие сладости. Ну а в центре зала была обширная танцевальная площадка.

Я не надевала парадную мантию, решив, что развлекаться не буду, а полностью сосредоточусь на выполнении своих функций старосты, которые, по правде говоря, являлись единственной причиной, вынудившей меня посетить данное мероприятие. В противном случае меня бы здесь не было.

Обязанность дежурить была мне в тягость, но, по крайней мере, хотя бы наделяла меня полным правом избегать непосредственного участия в веселье. Поэтому я просто бродила вблизи столиков вместе с Эрни и наблюдала за развлекающейся толпой со стороны. На вечеринку собралась практически вся школа. Большинство ребят и девчонок вырядились в цветные мантии, некоторые (в основном грустные одиночки) сидели за столиками, многие же резвились под музыку на площадке. Исполинский граммофон разносил по Большому залу песни из разных комедийных мюзиклов.

Кое-кто из учителей и мракоборцев прохаживался по залу, но основное их число сидело за длинным преподавательским столом. Взрослые казались вполне расслабленными и добродушными, ибо ничего сверхординарного не происходило, и все ученики вели себя в рамках дозволенного. Из известных мне нарушений была лишь попытка старшекурсников из Гриффиндора проникнуть на праздник в костюмах вампиров, оборотней, привидений и скелетов. На первый взгляд это было опрометчиво и характеризовало этих ребят как несерьезных и упрямых глупцов. На что они надеялись, если в дверях стоял Филч, и проскочить внутрь, будучи в образе какого-нибудь монстра, было нереально? Но с другой стороны, гриффиндорская напористость и жажда приключений восхищали меня. Это же надо – пробовать даже тогда, когда нет никаких шансов на успех!

Я различала в толпе Сьюзен и Захарию Смита, облаченных в перламутрово-розовую и фиолетовую с блестками мантии соответственно. Весь вечер они проводили в обнимку, словно прилипнув друг к другу. И даже мантии их причудливо сочетались по цвету, как если бы Сьюзен сама выбрала Смиту одежду, дабы на балу их пара достигла совместной гармонии оттенков.

Несколько раз мне на глаза попадался и мой сводный брат Марти, несуразно дергающийся и машущий своими тонкими руками. Видимо, он мнил, что чувствует ритм как никто, а поэтому ни капли не стеснялся... самовыражаться в танце.

А ещё где-то тут, скорее всего, был Теодор Нотт...

– Ханна, – дернув меня за рукав, медленно позвал Эрни. Я оглянулась на него. Он внимательно всматривался в дальний угол, туда, где у одного из столиков столпилась компания парней-старшеклассников. – Не уверен, не почудилось ли мне, но по-моему, они наливали себе из бутылки. Думаю, что они каким-то образом протащили сюда алкоголь.

Я прищурилась, пригляделась и моментально встревожилась. Это были шестикурсники из... Слизерина.

– Это слизеринцы. И с ними Малфой. А он староста, и вряд ли разрешил бы...

– Да брось. Конечно разрешил бы. Он с ними заодно. Он – их прикрытие, – занудно отчеканил Эрни.

– И что ты предлагаешь? Пойти и отчитать их? – скептически поинтересовалась я. Хочешь, сам иди. Не хватало мне ещё встретить там Нотта.

– Ну, мы обязаны, – замялся Макмиллан.

– Я не пойду! Не только мы тут с тобой за порядком смотрим. Кто-нибудь их заметит.

– Но, Ханна. Мы не должны быть такими...

– Какими? – сварливо перебила я.

– Мы должны уметь противостоять им, – объявил Эрни.

– Им? – непонимающе переспросила я.

– Да, им, – подтвердил он. – Посмотри на них. Не сегодня-завтра они могут принять метку...

Меня передернуло от его слов, зловещих и устрашающих. Верно. Он был прав. Он был просто невероятно прав.

Но мне страшно сейчас не потому, что они – потенциальные Пожиратели, Эрни. Не этого я боюсь...

– Пойдем, – преисполнившись уверенности, сказал Эрни. И ноги понесли меня вслед за неожиданно храбрым Макмилланом, мимо пестрящих вкусностями столиков и попадавшихся на пути учеников, в самый дальний угол зала. И с каждым шагом, что приближал меня к роковому столику, я ощущала тяжесть предчувствия, которое делало мое тело невесомым и каким-то... словно неосязаемым.

Я не видела тебя на площадке, а значит ты...

...здесь. Нотт был здесь. Поменявшийся угол обзора открыл мне зрелище во всей красе. Мне стали видны те, кто сидел за столиком. Мне стал виден Нотт… Он сидел и... обнимал за талию незнакомую мне девчонку из Слизерина. И он… целовал её...

Мир перестал существовать. Звуки слились в шелестящий шепот, пространство растеклось размазанным пятном. Сердце, ты ещё бьешься? Почему я не слышу твоих ударов? А дыхание? Разве можно так долго не дышать? Или я умерла, и воздух мне больше не нужен?

– Что вы там прячете? – воинствующий голос Эрни Макмиллана словно подтолкнул мое сердце. Оно снова забилось, запульсировало в груди, а вместе с этим ко мне вернулось ощущение реальности. – Спиртное? У вас будут неприятности, если это так.

Слизеринцы, кто быстро и удивленно, кто лениво и высокомерно, поворачивались в нашу с Эрни сторону, окидывали нас презрительно-издевательскими взглядами, сверкали подозрительно блестящими глазами. Монтегю, Блетчли, Малфой, Забини и Нотт с девушкой. Да, ребятки определенно были подвыпившими.

– Спиртное? Макмиллан, это же детская вечеринка. Какое спиртное? – загоготал Монтегю, поддерживаемый неприятными смешками остальных слизеринцев. Я стояла за спиной у Эрни, глядя в пол и мечтая сделаться невидимой, а главное – отчаянно желая развидеть, забыть только что увиденное.

– Кто-то из вас прячет бутылку огневиски, – настаивал Эрни.

– Ишь, какой дерзкий, – оскалился Малфой. – Тебе померещилось, Макмиллан. Наверное, это ты прячешь бутылку огневиски и попиваешь из неё втихаря, вот тебе всякое и кажется. А мы – ребята примерные, мы только пунш употребляем, – с этими словами он зачерпнул половником немного изумрудной жидкости, а потом с высоты вылил её обратно в котел.

Эрни подался вперед, я машинально двинулась за ним, почему-то боясь отлепиться от него. Теперь я занимала позицию в опасной близости от Нотта.

Эрни нагнулся над котлом и под шквал недовольных взглядов, испускаемых обладателями зеленых галстуков, понюхал пунш.

– Вынюхал что-нибудь? – издевательски проблеял Блетчли.

Макмиллан раздосадовано пожевал губы, попыхтел пару мгновений, а потом выдал:

– Целоваться тоже нельзя! – он направил указательный палец на Нотта, сидящего в обнимку со своей пассией. Девчонка округлила глаза, будто собираясь возмущаться, ну или… захихикать, а Нотт, глядя вовсе не на Эрни, спросил:

– Столько запретов. А что можно?

Ко мне. Он обращался ко мне…

– Т-танцевать, – запнулась я, утопая в его глазах, устремленных прямо в мои.

И неожиданно Нотт вскочил со своего места и, обогнув стулья, остановился напротив меня.

– Ну так давай потанцуем, – с непонятной полуулыбкой мягко предложил он, нависая надо мной.

Я обомлела. Почти не слышала гогота и улюлюканья слизеринцев, почти не чувствовала себя.

Так страшно. Что это печет в груди? Это же… страх?

Теодор, не позволив мне опомниться, подхватил меня одной рукой за талию, а другой подцепил мою ладонь. Он увлекал меня в толпу, туда, где в танце кружились, сливались пары. А я безвольно поддавалась ему, растворяясь в его руках, млея от его касаний.

Меня била мелкая дрожь, я не принадлежала себе и не могла даже взгляда отвести. Во мне было так много непередаваемого чувства, что оно не вмещалось в меня, душило, отключало сознание.

Это какой-то сон. Сон наяву. Сказочный и невероятный. Но почему мне так страшно, словно мне снится самый жуткий кошмар?

– Что же ты все ещё не падаешь в обморок? На тебя не похоже, – промурлыкал Нотт. Коварно. Лукаво.

А у меня уже кружилась голова. И, казалось, ещё чуть-чуть – и я в самом деле рухну, умру на этом моменте. На самом фантастическом и самом невозможном моменте моей жизни.

Это слишком. Это слишком для меня. Отпусти. Пожалуйста.

Но его рука все ещё была на моей талии, прижимала меня к нему, а другая аккуратно стискивала ладонь, и его пальцы переплетались с моими… И это пьянило, уносило из реальности, я будто летала, и даже не уверена была, продолжают ли мои ноги касаться поверхности.

Он был так близко, как никогда до этого, так что я даже могла рассмотреть себя в его радужках.

Видишь. Меня нет. Без тебя. Я где-то там, утопаю в тебе.

Я ощущала его дыхание, я улавливала острый дурманящий запах выпитого им алкоголя. Я запрокинула голову, он нагнулся. И его губы, они оказались почти около моих губ. Несколько сантиметров…

– Ты непоследовательна, Аббот, – выдохнул Теодор, замерев в миллиметре от моих губ, опаляя их дыханием, так что мне захотелось облизать их… А потом отстранился, посмотрел на меня несколько мгновений своим оценивающим взглядом, чуть наклонив голову набок, ухмыльнулся и оставил меня.

В одиночестве. Посреди толпы танцующих.

И на меня сразу накатила волна неконтролируемой дрожи. Такой сильной, что она блокировала все мое тело. Оставалось только сползти на колени, да так и сидеть тут, посреди этого зала.

Теодор Нотт только что почти поцеловал меня.

Глава 12. Запах кофе, осени и любви

Он ушел. И, кажется, часть меня безвольно и обреченно последовала за ним. От меня осталась только оболочка, сотрясаемая приступом нервного озноба.

Нас разделял миллиметр. Не верилось. Эта необыкновенно пугающая и дурманяще-восхитительная мысль не укладывалась в моей голове, не воспринималась сознанием. Я могла лишь ощущать её. Ощущать всем своим скованным телом. Улавливать сухими, всё ещё чуть приоткрытыми губами, хранившими на себе отголоски хмельного дыхания Теодора. Чувствовать, как эта мысль проглатывает действительность. И я исчезла, потерялась, растаяла.

А потом была грубо вышвырнута из забытья пинком настигнувшей реальности. Кто-то врезался в меня, едва не сбив с ног.

– Пардон! – улыбчиво извинился парень-когтевранец, тут же отскакивая в сторону вместе со своей подружкой. Ребята слишком увлеклись танцем, и их занесло.

А я даже не успела почувствовать боли от столкновения. Потому что на меня разом вдруг обрушилось… осознание произошедшего.

Нотт. Танец. Поцелуй.

Это… было. Это на самом деле было. Не выдумка. Не фантазия. Не бредовая иллюзия. Это – правда. Оглушительная. Слишком масштабная. Слишком невероятная. Слишком… Слишком, чтобы быть правдой.

И мне отчего-то невыносимо стало оставаться в этом полном народа зале. Стало тяжело дышать здешним воздухом, пропитанным настроением чуждого мне веселья. Стало неуютно от… воспоминания. Захотелось убежать, унести это воспоминание с собой и спрятать. Спрятать от посторонних глаз.

Это только моё. Моё хрупкое счастье. Ведь… счастье же? Но тогда почему та буря эмоций, что я испытываю, больше походит на смятение и панику, чем на радостную эйфорию?

Шаг, ещё шаг, и, не отдавая себе отчета, я побежала к выходу из Большого зала. Смазанные силуэты попадавшихся на моем пути людей, ослепляющие блики свечей, вихрь прошелестевшей прямо перед лицом стайки летучих мышей, огромные дубовые двери, затворившиеся за спиной и приглушившие музыку из зала, сумрачный и безлюдный холл… Ноги несли меня сами.

И вот уже я влетела в гостиную Пуффендуя, а оттуда – в ванную. Из груди моей вырывалось шумное и рваное от стремительного бега дыхание. Я согнулась над раковиной, оперлась об неё руками. Мои распущенные волосы перевалились со спины вперед, упали на лицо. Сердце болезненно булькало, толкалось о ребра, словно разбухнув и уже не умещаясь внутри меня.

Когда-нибудь я задохнусь. Меня мало. Мало для такого чувства. Я не справлюсь с ним. Оно разорвет меня.

Взгляд мой осторожно приковался к левой ладони. К той самой, которая была заключена в ладонь Теодора во время нашего танца. Я медленно приподняла руку и какое-то время просто смотрела на неё. Как на не свою.

«Боже мой, как же я теперь её помою?» – пронеслось в голове.

А потом аккуратно, будто боясь сделать лишнее движение, выпрямилась во весь рост и встретилась со своим отражением в зеркале. Светлые взъерошенные волосы обрамляли задумчивое лицо, бледность которого выдавала испуг и растерянность, а легкий румянец на щеках – налет волнения и трепетного восторга.

Мои обветренные губы были слегка стянуты. Мне до умопомрачения хотелось облизать их, но не чтобы стереть с них вязкую сухость, а чтобы… дотронуться до аромата, оставленного Теодором, почувствовать на языке вкус его дыхания. Но вместо этого я подняла левую ладонь и коснулась подушечками пальцев нежной розовой кожи, потом прикрыла рот рукой и, застыв и почти не мигая, смотрела на себя в зеркало.

***

…В окнах забрезжило тусклое ноябрьское утро, туманное и неясное, вторившее своей неопределенностью моим мыслям, зудевшим в голове после практически бессонной ночи. Ибо я все ещё находилась во власти вчерашнего… события. То и дело уносилась обратно, на танцплощадку, в объятия Нотта. Раз за разом заново переживала изумительное мгновение. И эти ощущения окутывали меня словно мягкое воздушное облако, так что я почему-то ежилась и обхватывала себя руками. Иногда по телу растекалось ласковое тепло, и я почти впадала в дремоту, но потом внутренности вдруг сжимал необъяснимый страх, я распахивала глаза, подтягивала к себе колени и лежала, чуть подрагивая. В темноте.

Зачем Теодор это сделал? Он же не был пьян. Настолько пьян, чтобы творить безрассудства. Скорее алкоголя в его крови было как раз столько, сколько требуется, чтобы, отбросив все сомнения, совершить наконец давно желанную, но по какой-то причине запретную вещь.

Но тогда получалось, что… Получалось слишком… сказочно и неправдоподобно. Поэтому я старалась сразу же пресекать такого рода фантазии.

Новый день я встретила в состоянии полнейшей разбитости. Встала рано, когда стрелки на часах едва показали полвосьмого. Другие же мои соседки по спальне, в том числе и Сьюзен, всё еще валялись в кроватях, изрядно пожеванные вечеринкой в честь Хэллоуина.

Если ещё несколько часов назад я полностью растворилась в океане мыслей о Теодоре, то блеклое марево рассвета потихоньку протолкнуло в мое сознание другие важные вещи. Например, я задумалась о реакции Эрни на мое подозрительное исчезновение с праздника. Ведь я покинула Большой зал задолго до окончания вечеринки, и Макмиллан, должно быть, искал меня. И удивлялся моему отсутствию, тем более после выходки Нотта…

Необходимость объясниться с Эрни привела меня к идее пойти в гостиную и подкараулить его там.

Я покинула спальню и, шаркая домашними тапочками, побрела по коротенькому туннелеобразному коридору в общую гостиную Пуффендуя, которая в этот ранний час была практически безлюдной. Но Эрни уже был тут – он стоял около столика рядом с камином, спиной ко мне. Судя по его согнутым локтям, он разглядывал нечто, что держал в руках.

Впечатленная тем, каким жаворонком оказался Макмиллан, я поплелась вперед, к нему.

И чем ближе подходила к столу, тем отчетливее чувствовала странный запах, витавший в гостиной. Необыкновенно притягательный и очень… знакомый.

Запах кофейных зерен, терпкий и горько-бархатный.

Запах осени и букета из пряной сырой листвы.

И запах… мятный, пробирающийся под кожу... Это же Теодор так пахнет…

Сердце екнуло, я встрепенулась и в изумлении огляделась по сторонам.

Нет… Не может же Нотт быть здесь. Какое-то безумие…

– О, Ханна! Привет! – Эрни юрко обернулся, и в его пальцах переливисто сверкнула незакупоренная колбочка с золотисто-перламутровой жидкостью. И, кажется, именно она и источала этот чарующий аромат.

Я порывисто подскочила к Макмиллану:

– Запах… Ты чувствуешь? – даже не поздоровавшись, спросила я, не в силах оторвать глаз от волшебной склянки, над горлышком которой клубились тонкие завитки пара.

– Конечно, – Эрни расплылся в довольной улыбке. – Это амортенция. Я сам сварил, хотя по программе она у нас только в следующем семестре. Уже не дождусь понедельника и урока зельеварения. Думаю, на Слизнорта это произведет впечатление!

Я не знала насчет Слизнорта, но на меня амортенция определенно произвела неизгладимое впечатление. Однако всё, что сказал Эрни, не объясняло, почему я чувствовала запах Теодора. Будто он был рядом. В миллиметре от меня.

– Пахнет кофе, и осенью, и… – завороженно проговорила я.

– Для тебя, – тут же перебил Макмиллан и, поймав мой растерянный взгляд, деловито растолковал: – Для меня амортенция пахнет по-другому. Это зелье для каждого пахнет по-своему. Три любимых запаха.

Три любимых запаха.

Я прикрыла веки, позволяя этим словам мягко осесть в сознании. Вокруг все ещё струились завитки перламутрового пара. Обожаемый мною с детства аромат кофе. Дух увядающей осенью природы, всегда успокаивающий меня. И запах любимого человека.

Вот так. Ты навеки в моем сердце. Я дышу тобой.

– А куда ты ушла вчера? – голос Эрни донесся как из подвала. – Ханна! – позвал он, выдергивая меня из состояния мечтательности.

– Что? Ушла? Да так… голова разболелась, – соорудила я кое-какой ответ, а потом, старательно подавляя в себе некоторое волнение, спросила: – Я, кстати, хотела узнать, как ты разобрался со… слизеринцами?

И замерла, боясь услышать что-нибудь про Нотта. Хотя задала этот терзавший меня с ночи вопрос именно для того, чтобы выяснить поведение Теодора после нашего танца.

Что он сделал после? Вернулся к столику и продолжил… целовать ту девушку? Или, может, вернулся и как-то высмеял меня перед дружками?

– Да никак, – посуровев, отмахнулся Макмиллан. – Ну не мог же я выворачивать их карманы… А этот Нотт?

– Что Нотт? – сглотнула я.

– Я, когда не смог отыскать тебя в Большом зале, уже было подумал, что он обидел тебя.

Я поспешно помотала головой:

– Нет, не обидел. Я почти сразу же… вырвалась из его… хватки, – с трудом подбирая слова, соврала я.

«Вырвалась. Из его хватки. Как же. Да ты утонула в его объятиях – вот что ты сделала», – саркастически фыркнул мой внутренний голос.

– А… – Эрни как-то недоуменно поморгал. – Ну, тогда хорошо.

– А Нотт… Он, когда вернулся, сказал что-нибудь? – предвкушение ответа было подобно пытке. Я даже голову втянула в плечи, будто ждала выстрела.

Сейчас мне снова будет больно.

– Нет, – пожал плечами Эрни. – По-моему, нет. Но я тогда уже отходил от их стола. Вроде бы он потянул танцевать ту девчонку, с которой обжимался. Ой, а вообще хватит про этих слизеринцев! – Эрни даже передернулся, словно вчерашнее фиаско с ненайденной бутылкой огневиски все ещё не давало ему покоя. – Лучше я пойду разбужу Захарию и покажу ему свою амортенцию.

И он отчалил в мальчишечью спальню. Наверное.

Потому что я уже не видела, как Эрни удалялся.

«Вроде бы он потянул танцевать ту девчонку, с которой обжимался».

Вроде бы по моим щекам текли слезы. Вовсе не из ревности, нет. Ведь Теодор никогда не был моим. И танцевать мог с кем угодно и сколько угодно.

Просто теперь стало понятно, что танец со мной был для него не более чем шуткой…

***

Ученики выстроились в длинную вереницу перед дубовыми дверями замка. Очередь ползла медленно, среди ребят тут и там слышались демонстративные вздохи и ворчливые жалобы, многим не терпелось скорее попасть в Хогсмид. А на выходе смотритель Филч, вооруженный волшебным детектором, с маниакальной дотошностью продолжал проверять на предмет обнаружения темных артефактов каждого школьника.

В этот раз я шла в Хогсмид вместе со Сьюзен и Захарией Смитом. Иными словами, выполняла незавидную роль «третьего лишнего» – эдакого неказистого и вечно одинокого человека, с которым дружит один из влюбленной парочки и которого эта самая парочка из чувства жалости и приличия вынуждена иногда брать с собой.

Смита не сильно воодушевляло мое присутствие, но ради Сьюзен он мирился с ним.

На дворе вовсю свирепствовал ноябрь, превративший прогулку до волшебной деревни в настоящую полосу препятствий. Обледенелые дорожки делали поступь школьников неуверенной и опасливой. А чтобы противостоять хлесткому ветру, приходилось сгибаться пополам.

До «Сладкого королевства» мы втроем добрались насквозь продрогшими, облепленными комьями мокрого снега и единогласно одобрили предложение Сьюзен заказать всем по чашке горячего кофе.

– Ну и погода! – воскликнула подруга, грея ладошки о бока круглой чашки.

– Я же говорил: надо было остаться в замке, – вставил Захария.

– Вот я так и знала, что ты припомнишь это, – Сьюзен сердито поджала губы.

– Ты никогда со мной не соглашаешься, – недовольствовал Смит. – Делаешь, что хочешь. И что в итоге? Мы промокли, замерзли…

– Вообще-то тут тепло, – перебила Сьюзен.

Смит посмотрел на неё так, словно она произнесла кромешную глупость:

– Ага. И ключевое слово именно «тут». Тут, а не на улице, – скривился он.

Мне мгновенно сделалось не по себе, ибо быть свидетелем ссоры подруги и её парня мне не хотелось. Ещё острее, ещё мучительнее я почувствовала то, какой лишней была в этот момент. В этом кафе. За этим столиком.

Сьюзен, видимо, интуитивно уловила мое настроение и поняла, что её со Смитом перебранка ставит меня в неловкое положение. Подруга резко вскочила с места и, схватив Захарию выше локтя, потянула на себя.

– Мы отойдем на минутку, – обратилась она ко мне со сдержанной интонацией в голосе.

Я коротко кивнула и проводила парочку скептическим взглядом. А потом, отхлебнув немного кофе, просто уставилась в свою кружку. Темная жидкость источала прекрасный благоухающий аромат. Мне вспомнилась амортенция Макмиллана, и я сама не поняла как, но спустя всего каких-то пару минут все мои мысли привычным образом снова были заняты одним лишь Теодором.

Последние две недели я целенаправленно высматривала его за столом в Большом зале. Чаще, чем обычно, косилась на него на уроках. Находила время оборачиваться в его сторону даже на защите от Темных искусств, чего раньше почти никогда не делала, ибо на занятиях у Снейпа никогда ничего толком не успевала.

Я не расставалась с попытками все же найти вразумительное объяснение поступку Теодора.

Да, возможно, танец был всего лишь шуткой. Жестокой и коварной. Но меня смущала одна деталь.

Его намеки.

Его неоднократные намеки про то, что я слежу за ним. Как бы я ни старалась, у меня не вышло полностью спрятать свои чувства, и Нотт, вероятно, ещё со времен отбывания наказания в библиотеке что-то такое подозревал…

И именно это и делало его поступок на недавнем Хэллоуине как минимум странным. Ведь он не мог не понимать, что я теряюсь в его обществе, что он имеет на меня особое влияние. А значит, он намеренно подразнил меня. Намеренно поиграл моими чувствами.

Но только ли моими?

Неужели можно вот так притворяться? Прижимать меня к себе, словно самого желанного человека в мире, почти поцеловать – и ради чего? Ради того, чтобы просто… позабавиться?

Я вспоминала его странный взгляд. Тот самый, которым он неожиданно пронзил меня в день моей выписки… Фрагменты складывались в единое целое, и я мысленно спрашивала себя: «Неужели Теодор… неравнодушен ко мне?» Осторожно-осторожно. Тихо-тихо. Шепотом даже в мыслях.

Теодор же как всегда не выказывал никаких признаков. Ничего в нем не изменилось за эти две недели. Он был прежним – нелюдимым, сдержанным и высокомерным.

Вдохнув поглубже запах кофе, я закрыла глаза – и под веками снова ожило мгновение на вечеринке.

И все же, пожалуй, мне не было больно из-за твоего поступка. Нет. Ты дал мне больше того, на что я когда-либо могла рассчитывать.

Но зато и влюбил меня в себя ещё сильнее…

Не знаю, сколько я просидела вот так вот – витая где-то в своих грезах. Но, когда я медленно разлепила веки, выбираясь из оков сладостного видения, Сьюзен с Захарией всё еще не вернулись. Это обстоятельство почему-то напрягло меня, и я решила пойти поискать их на улице.

Оказавшись за пределами «Сладкого королевства», уютного и пропитанного вкусными ароматами, я какое-то время постояла на крыльце, ежась из-за пронизывающего ветра.

На улице было многолюдно и шумно. Школьники развлекались тем, что с разбегу скользили на обледенелой центральной дороге Хогсмида, сопровождая свои заезды диким кличем. Я затравленно следила за ними, беззаботными и веселыми. Даже в такое лихое время, когда магический мир был на грани новой войны, дети умудрялись сохранять оптимизм.

Потом я огляделась по сторонам и сделала вывод, что моих друзей в обозримой близости не наблюдается. Такой поворот событий несколько обескуражил меня.

«Зачем было вообще тащить меня сюда, если им так хотелось побыть вдвоем?» – поморщилась я. Ведь это именно Сьюзен предложила составить им со Смитом компанию в Хогсмиде. Это она старательно уговаривала меня сходить… развеяться. Так она это называла.

Мне было абсолютно нечего делать в Хогсмиде одной. Поэтому я подумала, что стоит вернуться в замок, но перед этим на всякий случай заглянуть в «Три метлы» – трактирчик, который находился на противоположной стороне улицы и в котором, вполне возможно, могла обнаружиться исчезнувшая парочка.

Чтобы безопасно перейти на другую сторону, я специально уловила момент, когда никто не катался на обледенелой дороге. Но только мои ноги в ботинках на плоской, неустойчивой подошве коснулись скользкого участка, как мир перед глазами покачнулся и резко перевернулся. Я поскользнулась и распласталась на льду лицом вниз.

«Вот же невезение», – раздосадовано думала я, подымаясь на колени.

А в следующий миг я услышала вопль:

– С дороги! – и, повернувшись на крик, словно в замедленной съемке увидела, как на меня со страшной скоростью несется мальчик… Очень упитанный и вряд ли способный затормозить…

Все происходило в ужасной суматохе. Я судорожно поползла в безопасную сторону, но моя рука предательски скользнула вперед, и я снова едва не упала.

Ужас! Он снесет меня, мокрого места не оставит! Меня захлестнула волна такой сильной паники, что я уже и двигаться не могла.

А потом вдруг кто-то подхватил меня сзади под мышки и оттянул с пути приближающегося подростка, который через мгновение пронесся как раз там, где на четвереньках корчилась я. Вдвоем с моим спасителем мы повалились на спины, причем я упала на него, а он в свою очередь приземлился прямо на мокрый снег.

Так кто же уберег меня от десятка переломов?

Я кое-как поерзала, повернулась и увидела… Теодора. Валявшегося на спине. В расстегнутом пальто. Всего облепленного грязным снегом, комки которого были даже в его растрепанных темных волосах. И я… я фактически навалилась на него сверху. И неотрывно смотрела в его глаза, сейчас почти серые и отчего-то испуганные.

Я бы вечно в них смотрела. И неважно, что мы лежим в грязи. Когда есть ты – ничего больше не важно.

Это длилось секунду… Какое-то мимолетное мгновение он тоже просто смотрел мне в глаза, а потом резко начал вставать:

– Слезь с меня, – прохрипел он.

И я тут же вскарабкалась на колени, отодвигаясь немного назад. А он поднялся на ноги, отряхнулся и ничего не сказав, пошел вдоль центральной улицы и вскоре скрылся за поворотом.

То ли не отойдя от шока, то ли впав в очередной ступор, я глазела ему вслед. Все ещё сидя на снегу и не отдавая себе отчета в том, что продолжаю привлекать внимание зевак, ставших свидетелями развернувшейся перед ними любопытной сцены…

А потом, кряхтя и пошатываясь, я начала вставать на ноги и вдруг увидела под собой шарф. Зелено-серый. Слизеринский. Оброненный Теодором. Теплый, мягкий, вязаный шарфик!

Я взяла шарф в руки, подавляя сильнейший порыв обнять эту вещицу, притянуть к себе и закрыть глаза.

Не здесь. Ведь смотрят же.

За последние десять минут мой мир перевернулся дважды. Один раз по моей вине, другой раз благодаря Теодору.

Глава 13. Щепотка смелости

Тишина. Не та, что оглушает звенящей беззвучностью, не пустая и гулкая, а бархатисто-густая, пропитанная шелестом отдаленных разговоров, что просачивались сюда из общей гостиной Пуффендуя.

Уединение. Одна во всей спальне, я сидела на кровати, на пестром лоскутном одеяле, а передо мной лежал шарф. И от него невозможно было отвести глаз.

Шероховатая и мягкая ткань. Я скользила по ней ладонью почти не касаясь, почти над поверхностью. А потом опустила руку, дотронулась до неё, провела по ней ладошкой, ощущая, как от соприкосновения под кожей вздрагивают нервные импульсы.

Зеленая полоса. Серая полоса. Зеленая. Серая. Зеленая. Серая… Серо-зеленый мир. Мир слизеринцев. Неоднозначный, тщеславный мир, где люди любят власть и выгоду и ни во что не ставят честность, храбрость, доброту. Но ещё больше, кажется, эти люди любят носить маски, так что и не поймешь, не угадаешь тот момент, когда человек искренен, а когда лукавит. Лицемерный мир… И Теодор – его обитатель.

И значит, мне с тобой не по пути… У нас разные дороги. И какая разница, что моя дорога – это едва уловимая тропинка посреди необъятного поля, пустынного и безжизненного? Какая разница, что мне без тебя некуда идти?

Какая, в сущности, разница, если я привыкла разочаровываться и грустить?

Пальцы мои с силой сжали шарф, проникли в его складки. Я зажмурилась, то ли пытаясь сконцентрироваться на ощущениях, то ли просто не заплакать... Ткань казалась теплой, как это обычно бывает с зимними вещами.

Его шарф. Его вещь. Частичка Теодора. Она хранила на себе его запах, его привычки, моменты из его жизни, неизвестной и недоступной мне.

Недоступной.

И на мгновение мне так остро показалось, что этого шарфа здесь не может быть, что я резко открыла глаза, чтобы убедиться, что он все же тут. Нереальный, будто сотканный из ничего, из моих фантазий. Будто вещь из другого мира. И поэтому такой… инородный в ярко-желтой пуффендуйской спальне для шестикурсниц.

И меня обуяло нестерпимое желание укутаться в этот шарф, слиться с ним, прочувствовать его серо-зеленое тепло. Обеими руками я стала обматывать его вокруг шеи, прикрывая веки и почти задыхаясь, почти всхлипывая. А обмотавшись, закрыла глаза и глубоко втянула в себя воздух, пропитанный мятно-терпким ароматом. И приготовилась испытать долгожданное спокойствие, легкое наслаждение или радостный трепет.

Но ничего из этого не произошло.

Лишь давящая пустота и разочарование. Я почувствовала безнадежность и глупость своих действий.

Было глупо оставлять шарф себе. Хотя изначально, сразу после происшествия в Хогсмиде, я отправилась назад в школу именно с такими мыслями. Я шла по скользкой дороге до замка, боролась с ветром и липким снежным дождем и всё это время бережно прижимала к себе сумку, внутри которой лежал он – слизеринский шарфик. Я думала, что спрячу его и буду доставать по ночам, класть с собою рядом на подушку и благодарить небо за этот неожиданный подарок. Или глотать слезы...

Когда же я переступила порог гостиной Пуффендуя, то сразу наткнулась на Сьюзен. И хотя мне было совсем не до неё, я тем не менее покорно выслушала поток её извинений и длинную оправдательную тираду, повествующую о том, как она, разругавшись со Смитом, в порыве обиды от его несправедливых замечаний помчалась в школу, и как он поплелся за ней следом и уже пытался помириться, но она осталась непреклонна и горда… А что до меня? Сьюзен честно призналась: обо мне они забыли… Забыли, что бросили меня в кафе.

Обидно? Наверное. Но мне не было. Мне вообще было это все не интересно. Я слушала вполуха, мне не терпелось, до зуда по коже хотелось пойти в спальню и там в одиночестве извлечь из сумки шарфик. И смотреть на него, прикасаться и гладить…

Что я и делала сейчас. Я сидела в душной комнате, обмотав шарф вокруг своей шеи, утопая в нем почти по самый нос, и ощущала, как по моему телу течет безысходная тоска, раздражающая и колючая. Захотелось взвыть. Взять и взвыть, как покалеченный зверек.

Только видимых ран на мне не было. Покалечена была моя душа. И мое сердце. Внутри зияла пропасть, её берега осыпались, и она росла…

Я не понимаю… И я так устала. Зачем Теодор спас меня сегодня? Его поступки… они необъяснимы.

Ибо все мои объяснения сводились к…

– Глупо! Как же это наивно – верить, что Нотту не плевать на меня… – прошептали губы.

Не надо оставлять шарф себе. Он станет напоминанием. Напоминанием, что всем твоим жалким мечтам никогда не суждено сбыться. Ты будешь в тысячный раз пересчитывать серо-зеленые полосы и слушать, как в голове эхом стучит реальность: шарф – это твой максимум. Ближе к Теодору ты никогда не станешь. Ты будешь гладить ткань, но не щеку Теодора, считать полоски, но не его родинки…

Нужно вернуть шарф. Вернуть нежданный подарок владельцу. Прямо сейчас.

У меня не было особенного плана, как это сделать. Лишь твердая уверенность в необходимости этого. Я вскочила с кровати, выпуталась из колец шарфа, сунула его в сумку и замерла.

Час как раз близился к ужину. Пойти в Большой зал и подловить Теодора у дверей? Он ведь часто ходит по школе единолично, без провожатых и друзей. Отдать шарф и уйти. Это же просто? Да, именно так я и решила поступить.

Я проторчала у дубовых дверей полчаса, потом около меня возникла Сьюзен, и следующие двадцать минут я просидела за факультетским столом, бесцельно ковыряя вилкой в овощной запеканке и бросая сумрачные взгляды на слизеринский стол. Сьюзен поела и отправилась в библиотеку, я же осталась ждать Теодора. Большой зал пустел, насытившиеся студенты планомерно покидали его пределы. А Нотт так и не явился…

«Ну что ж. Теперь ты ещё и голодаешь», – усмехнулась я.

А потом вынырнула из практически пустого Большого зала и зашагала через холл, держа свой путь к пуффендуйским комнатам. Наверное, это сама судьба, как могла, оттягивала момент моей скорой разлуки с прекрасным шарфиком, думала я, как вдруг в меня врезалась кусачая тарелка и больно цапнула за левый мизинец.

– Ай! – отдернула я руку. Палец болезненно запульсировал, а дикая игрушка снова атаковала меня, вгрызаясь в рукав мантии. – Отцепись!

У меня никак не получалось стряхнуть с себя агрессивную рычащую тарелку, она намертво въелась в ткань мантии зубами. Где-то рядом раздался хохот. Я машинально огляделась по сторонам в поисках его источника и увидела двух мальчиков, примерно второкурсников. Они стояли рядом с высокими рыцарскими доспехами и покатывались со смеха.

– Эй! – я направилась к ним, вытянув вперед руку. На обвисшем вниз рукаве продолжал болтаться зубастый диск ядовито-лимонного цвета. – Это ваше, что ли?

Мальчишки нагловато заулыбались, вскидывая головы. И этот их жест подтвердил мою догадку. Конечно, это была их тарелка. И, вероятно, они, укрывшись за доспехами, стоявшими в холле, забавы ради напускали её на шедших мимо учеников. Не на всех, разумеется, а только на таких, как я – безобидных и слабых на вид. Думаю, им бы и в голову не пришло пошутить так, скажем, над Винсентом Крэббом, зато надо мной – пожалуйста! Но ребятки упустили из внимания одну деталь. Маленький, тусклый значок старосты, приколотый к моей мантии рядом с эмблемой факультета. И неожиданно для самой себя я преисполнилась несвойственной мне храбрости.

– Кусачие тарелки запрещены! Вы нарушаете школьные правила! – я приблизилась к мальчикам на расстояние вытянутой руки.

Те уже поняли, что имели неосторожность атаковать старосту, но на их шеях красовались зеленые галстуки, а поэтому ребята нисколько не стушевались под моим строгим взглядом.

– Правда? – притворно изумился один из них. – Ну, извини нас. И позволь, я помогу тебе.

Мальчик проворно ухватился за край кусачей тарелки, которая тут же уступила его пальцам и разжала игрушечные челюсти. Он полагал, что его галантный жест смягчит мой боевой дух, но…

Как же надоели мне эти слизеринские повадки! Притворство, фальшь, ухмылочки!

– Не извиню. Минус пять баллов Слизерину!

Мальчики состроили недовольные гримасы, хмыкнули и уже развернулись, чтобы уходить, как вдруг в моей голове зажглась мысль.

– Стойте! – крикнула я. Они остановились, покосились на меня. – Эм… Не знаете, где может быть Теодор Нотт? Шестикурсник…

– …из Слизерина. Мы его знаем, – перебил меня все тот же разговорчивый мальчишка, в то время как его друг по-прежнему сохранял молчание. – А тебе зачем?

– Эм… ну… – сконфуженно замялась я. – Какое тебе дело? У меня к нему разговор.

Мальчик смерил меня скептическим взглядом и сухо ответил:

– На тренировке по квиддичу. Она в восемь только закончится. Теперь можно идти?

– Можно, – кивнула я, прикидывая в уме, что до восьми часов осталось около пятнадцати минут.

Я направилась к мраморной лестнице, по пути припоминая, что действительно не видела за ужином никого из всей слизеринской команды. А потом устроилась прямо на верхних ступенях, около массивной колонны, положила сумку с шарфом на колени, облокотившись об неё и подперев голову ладонями.

Просто сидела и слушала вечернюю тишину замка. Богатая на события суббота подходила к концу, готовилась раствориться в ночи, плавно перетечь в воскресенье. Этот день был поистине безумным…

Веки сами собой опустились, и я унеслась в воспоминания. Я снова видела Теодора, растрепанного и лежащего на снегу. Его серо-голубые глаза, на дне которых – мое отражение. И отчего-то я читаю в этих прекрасных глазах испуг… Это мой страх отразился в них? Моя неловкость передалась ему? Он сорвался с места так стремительно. Ушел так быстро, словно пожалел о своем поступке… Будь у него возможность вернуться в прошлое, спас бы он меня снова?

Но люди не умеют изменять прошлое. Хотя когда-то в детстве я слышала сказку про магический маховик времени, способный обернуть часы вспять и наградить человека удивительным даром – возможностью исправить ошибки былого. Я верила, что маховик времени существует. Необыкновенный и волшебный предмет, с помощью которого можно дернуть за ниточки судьбы и повернуть свою жизнь в другое русло. Но у Теодора едва ли завалялось в кармане нечто подобное. Ибо в противном случае в моей сумке не лежал бы его шарф…

Шарф. Я встрепенулась, вспоминая, какую цель преследовала, находясь сейчас в холле замка. Теодор вернется с тренировки, и я вручу ему шарф. Всё просто. Вот только вряд ли он будет один… Скорее всего, он придет с тренировки вместе с другими игроками.

И почему я не подумала об этом раньше? Почему-то мне совсем не хотелось общаться с Ноттом при свидетелях.

Решив отложить дело на завтра, я уже почти поднялась на ноги, как вдруг входные двери замка отворились, впуская внутрь вечернюю прохладу, зычный гомон голосов и, собственно, слизеринскую команду по квиддичу.

О, они явились феерично! Шумная компания взлохмаченных и разгоряченных парней-спортсменов. Они не просто заходили внутрь, они… залетали в школу на метлах! Это выглядело немыслимо дерзко, так что у меня глаза округлились от такой… впечатляющей наглости! Я юркнула за соседствующую под боком колонну, стараясь сделаться максимально невидимой и незаметной. Слизеринцы совершили два-три стремительных круга по холлу, потом Монтегю окликнул их:

– Ладно, парни, сейчас Филч припрется. А нам не надо наказаний за неделю до матча!

Я жадно высматривала среди них Теодора. Он легко спланировал вниз, приземлившись в центре вестибюля, и со свойственной себе поджаростью спрыгнул с метлы. К нему присоединился Майлз Блетчли – и вместе они двинулись ко входу в подземелья. Они вдвоем шествовали последними, остальные уже один за другим скрылись во мраке арочного проёма, в то время как Нотт и Блетчли, неспешно переговариваясь, шли ещё только мимо парадной лестницы.

Я невольно подалась вперед, выскальзывая из-за укрывавшей меня колонны. А потом спустилась на несколько ступеней вниз и неожиданно для себя позвала:

– Нотт!

И остолбенела от своей… смелости. Но ничего не случилось. Хогвартс не обрушился. И вроде бы я по-прежнему могла дышать…

Блетчли первым оглянулся на мой голос, Теодор же на секунду словно замер и только потом медленно повернул голову и взглянул на меня. Казалось, будто я застигла его врасплох.

– Какие-то проблемы, Аббот? – спросил Теодор.

– Никаких, – я пыталась сохранять спокойствие и непринужденность. Словно это была бы ничем не примечательная болтовня с Эрни Макмилланом. – Нужно поговорить. Это займет пять минут.

Блетчли смотрел на меня с интересом и любопытством, и во взгляде его улавливалось что-то недоброе.

– Ладно, пять минут я тебе выделю, – согласился Нотт. – Ты иди, Майлз, я догоню.

У меня возникло подозрение, что Теодору так же, как и мне, жутко не хотелось продолжать разговор в присутствии Блетчли. И ещё почему-то мне показалось, что под выражением легкой скуки на его лице проступало не до конца спрятанное напряжение.

– Ты с ней долго не болтай. Пуффендуйка, к тому же блондинка. Мало ли. Вдруг тупость заразна? – и, скользнув по мне насмешливым взглядом, Блетчли медленно удалился, оставив нас с Теодором наедине.

Теодор неотрывно следил за другом до тех самых пор, пока тот не исчез в проёме, что вел вниз в подземелья. Потом Теодор выжидающе уставился на меня. Под его пристальным взглядом я спустилась к подножию мраморной лестницы.

– Забыла пароль от своей гостиной? Я ничем тебе не помогу, – изрек он, чуть кривя губы в усмешке. Темные волосы его лежали небрежно. И мне всегда нравилось, когда он был растрепан.

Я проигнорировала озвученную им колкость, извлекла из сумки шарф и протянула его Нотту:

– Вот твой шарф. Ты уронил его в Хогсмиде.

Он как будто удивился:

– Мило, что ты сберегла его. Ты так… заботишься обо мне, – лукавым голосом проговорил он, принимая из моих рук свою вещь.

– Считай, что это та малость, которую я была обязана сделать, – сдержанно отреагировала я на очередную шуточку-полунамек.

– За что? – Теодор вскинул брови.

– За Хогсмид, – растолковала я, а потом не выдержала: – И не притворяйся, что не понимаешь! И вовсе я о тебе не забочусь! Это ты… заботишься обо мне!

Я выпалила это на одном дыхании. Ошарашила сама себя. И в тот же самый момент отчетливо осознавала, что будь у меня сейчас маховик – я воспользовалась бы им только лишь для того, чтобы повторить в точности все то, что произнесла секунду назад.

– Я? О чем ты? Успокойся. Мне нет до тебя никакого дела, Аббот.

– Почему же в таком случае ты меня спас? – прищурилась я, всматриваясь в него.

Давай, скажи мне. Но так, чтобы я поверила. Раз и навсегда поверила. Разыграй передо мной безразличие. Но только правдоподобное.

– Дай подумать. Приступ безрассудного благородства? – предположил он. Я хмыкнула, он продолжил: – И не удивляйся так. Со слизеринцами тоже такое случается. Видишь, ты тут абсолютно ни при чем. Тебе повезло, что меня вдруг обуял альтруизм.

Нет, не верю, Теодор. Я не верю.

– Ну, как знаешь, – пожала я плечами, чувствуя свой триумф и его неубедительность. – И да: чтобы попасть в нашу гостиную, нужен не пароль, а кое-что другое. Это так, к сведению.

И не дожидаясь его ответа, я уже было собралась развернуться на каблуках и отправиться к себе в гостиную, как вдруг кое-что вспомнила:

– И еще, – отступая на шаг, промолвила я. – Минус десять баллов Слизерину. За полеты на метлах по школе.

Я готова была поклясться, что перед тем, как отвернуться, увидела его невольную восхищенную улыбку.

Глава 14. Полёт в ноябрьский холод

Верить в любовь – наивно. В настоящую любовь – глупо и опрометчиво. Есть те, чья пылкая и ранимая душа ищет романтики. Они летят в жестокий и расчетливый мир с широко распахнутым сердцем, они не умеют маскировать чувства. И они рискуют неизбежно рухнуть вниз… Больно приземлиться и уже не найти в себе сил расправить изломанные крылья.

Словом, это даже в чём-то опасно – верить в любовь. Но я верила.

А ещё я верила, что поступок Теодора в Хогсмиде был порывом спонтанной и искренней заботы, а не «приступом безрассудного благородства», или как он там это назвал. Ведь порою действия человека кричат громче и отчетливее его же слов. Наговорить можно что угодно, можно спрятаться в шелуху своего красноречия, напустить самоуверенный вид, но… Но то, как ты поведешь себя в критической ситуации, когда на счету каждая секунда, и вскроет твои настоящие мотивы, твои привязанности, твои… чувства. Ибо в критической ситуации нет времени размышлять.

А ты, Теодор, уберег меня от столкновения с тем мальчиком. Ты подбежал и спас меня. Если бы там была не я, а, допустим, Сьюзен, взыграл бы в тебе твой альтруизм?

И отчего-то мне казалось, что нет. Не то чтобы я ставила под сомнение его… доброту, просто самоотверженная помощь другим – это было как-то не в характере слизеринцев.

Но особенности слизеринского характера не являлись главной причиной того, почему вчерашние отговорки Теодора остались для меня не более чем… отговорками. Меня сбивало с толку совсем другое. И это совсем другое безжалостно играло с моим восприимчивым сердцем, будоражило в сознании притягательные образы, подпитывало тлеющую внутри надежду.

Воспоминание о нашем с Теодором танце.

Ну не могло такого быть, чтобы Теодор притворялся. Я чувствовала тогда. Я чувствовала, что он балансирует на грани. Что ещё чуть-чуть – и он переступит какую-то начертанную им самим границу, нарушит некий выбранный стиль поведения. И он нарушил его. Но не там, не на хэллоуинском балу, где он как раз таки блистал в своей неподражаемой манере раз за разом лишать меня чувства реальности и самообладания. Теодор нарушил этот свой стиль вчера. В тот момент, когда выхватил меня из лап приближающейся опасности, наплевав на десятки пар устремленных на нас глаз, тем самым подкинув внушительное поленце в костер моей наивной веры в то…

В то, что я могу ему нравиться.

Эти мысли роились у меня в голове прошедшей ночью, они же одолевали меня и сейчас – в воскресное утро ноября, всё то время, что я сидела на зрительской трибуне, возвышающейся над школьным стадионом. Я пришла сюда в поисках уединения. В поисках какой-то громадной пустоты, обширного пространства, в которое можно было бы выпустить свои сомнения, тревоги и догадки.

Через час должна была начаться тренировка сборной Пуффендуя по квиддичу в преддверии матча со Слизерином, но пока стадион оставался абсолютно безлюдным и тихим.

Мой интерес к квиддичу не угас вместе с провальной попыткой попасть в команду. Мне было любопытно понаблюдать за нашей сборной, и я давно планировала поглазеть на их тренировку, хотя и понимала, какие воспоминания оживут внутри меня при виде своих более удачливых собратьев по факультету. Я знала, что буду заново сожалеть о собственной ущербности, которая не позволила мне пробиться в сборную, тем самым похоронив мою детскую мечту. Знала, что коготки несправедливости будут царапать мою душу, теребя ещё свежие раны. Но, в конце концов, у каждого в этой жизни свои роли. И роль звезды квиддича – явно не моя…

Сплошное марево низких, мутных облаков стелилось над стадионом, окрестностями замка и далекими заснеженными вершинами исполинских елей в Запретном лесу.

Я отправилась на поле для квиддича сразу после завтрака, мне хотелось масштабного одиночества, и я его получила. Я устроилась в первом ряду, предварительно расчистив себе от снега место на длинной деревянной лавке. В основном я сидела, уставившись невидящим взглядом в перила, расположенные передо мной, и погрузившись в состояние привычной задумчивости. Иногда же я представляла, что мои мысли похожи на плывущие в небе облака: тяжелые и неясные, но с проблесками солнечного света, изредка прорывавшегося сквозь единичные дыры в плотной пелене туч.

Здесь на самом деле было легче думать, легче дышать. Ветер осторожно трепал мои распущенные волосы. Кончики ушей покалывало, и как раз в тот момент, когда я пожалела, что не надела шапку, чуть правее от меня о перила разбился снежок, со звонким треском рассыпавшись на кусочки. Я испугалась и инстинктивно втянула голову в плечи.

– Ты теперь моя должница, – послышался голос Теодора Нотта.

Я оглянулась и встретилась с ним взглядом. Он стоял за пару лавок от меня, в расстегнутом пальто. На шее его красовался факультетский шарф, повязанный с небрежным изяществом. Растрепанные темные волосы ниспадали на лоб и уши, красиво обрамляя бледное, утонченное лицо. Теодор хитровато улыбался, казался веселым и как будто приветливым…

Что ему ответить? Давай, Ханна, держи себя в руках. Ответь ему достойно.

– Ты, кажется, сказал, что это было обычное благородство. Такое не предполагает… ответных благодарностей. Альтруизм – это бескорыстное качество.

– И временное, – усмехнувшись, подхватил он.

И всё-таки он был бесконечно красивым. Таким красивым, что от этого во мне плавилась безысходность, а сама себе я представлялась серой и невзрачной.

В груди моей шевелился легкий трепет: волнение, смешанное с банальным страхом. С Теодором всегда было тяжело разговаривать, а тем более после вчерашнего. Он пронзал меня особым изучающим взглядом, словно испытывал на прочность. Я же продолжала сидеть на лавке и смотрела на него вполоборота, снизу вверх.

– Ну и как мне тебя отблагодарить? – спокойно поинтересовалась я. Хотя учащенное сердцебиение уже колотило мои ребра.

– Можешь, например, посодействовать будущей победе Слизерина. Подпилить метлы ваших игроков или напоить их всех слабительным зельем.

– Обязательно, – мрачно отозвалась я.

– Хотя мы и так вас обыграем. – Теодор пустился в рассуждения. А меня не покидало ощущение, что он… тянет время. Болтает о глупостях, тогда как пришел сюда вовсе не за этим. – Так что, пожалуй, не усердствуй. И без твоих шалостей обойдемся. Честная победа – это даже лучше.

Он прошествовал, стал напротив меня, прислонившись спиной к перилам и скрестив руки на груди. Стоял, глядя куда-то мимо меня, и молчал. Словно ждал чего-то. Помощи? Да, он как будто ждал, что я поддержу разговор, какой-то своей репликой подтолкну его к нужной теме, которую он сам затронуть никак не решается.

– Ты недоволен, что я сняла с тебя баллы? – предположила я. Хотя это и было сложно, мне удавалось держаться непринужденно, сохранять храбрость и не превращаться вновь в перепуганную девочку. По крайней мере внешне.

Теодор оживился и вскинул голову:

– О, это было очень несправедливо с твоей стороны. Особенно в свете моего… недавнего подвига, – многозначительно улыбнулся он. – Ты хотела произвести впечатление?

– На кого? – растерялась я.

– Разумеется, на стоящие у входа доспехи, – подколол он.

Опять ты шутишь. Только ты так можешь: бархатным голосом, ласковой интонацией произносить обидные вещи. Так, что я даже разозлиться на тебя толком не могу…

– Я лишь выполняла свои функции.

– И у тебя это чертовски неловко выходит, – насмешливо заявил он. – Почти как играть в квиддич и ловить мячи… лицом.

Задеть за живое – это талант. Изощренный и метко жалящий. Мне сделалось так неприятно, что я просто встала и пошла к выходу с трибун.

– Стой! – Теодор в два шага настиг меня, схватил за левую руку выше локтя, с силой дернул, и я против воли с размаху развернулась к нему лицом.

В его серо-голубых глазах плескалась какая-то отчаянная злость, а пальцы больно сжимались на моей руке.

– Ты, конечно, очень остроумный и всё такое. Но оставь меня в покое! – брыкнулась я, чувствуя, что сейчас расплачусь или, что более вероятно, ударю его. Хиленькими ручонками в грудь.

– Не оставлю! – яростно выдохнул он. – Пока не получу свою награду.

От мгновенного удивления я приоткрыла рот, а потом в его глазах увидела свое приближающееся отражение. Я ничего не успела сообразить, а в следующую секунду губы Теодора прикоснулись к моим губам.

И это было… непередаваемо. Теодор целовал меня требовательно, так что мои ноги почти подкашивались. Свободной рукой он зарылся в мои волосы на затылке, притянул к себе. Я безвольно подалась вперед, мое дрожащее тело обмякло в его объятиях. Наверное, я не дышала. Достаточно было его горячего и опаляющего дыхания. Он дышал за нас обоих.

Реальность растворилась, отступила. Я летала. Точнее, я стремительно летела в бездну, а потом вдруг почувствовала за спиной крылья. Расправив их, подхваченная ветром, я парила в бескрайнем небе…

– Спорим… – тихо зашептал Теодор мне в ухо. Его губы касались моей ушной раковины, и от этого я таяла, как кусочек шоколада в пальцах. Хотелось превратиться в тягучий дым, заползти в Теодора и так и остаться там, в его жилах, в его венах, в его сердце. – Спорим, это был твой первый поцелуй?..

Я не сразу поняла смысл сказанного. Зачем разговаривать? Просто стой рядом. Дай мне впитать тебя, дай мне насладиться твоим мятным запахом. Дай мне поверить в происходящее.

Но Теодор отстранился, впуская между нами дыхание ноябрьской прохлады. И отчего-то стало так холодно, что меня пробрала неудержимая дрожь. И Теодор… заметил, что меня трясет. Он смотрел на меня исподлобья:

– Да. Конечно же. Так и есть, – вполголоса сказал он. В его глазах полыхали огоньки, а на лице отражалась… жесткая ухмылка?

– Тебе кажется это… смешным? – не своим голосом спросила я.

Только не порти момент. Пожалуйста, не порти. Ты не представляешь, что это для меня значит.

– Ты вся кажешься мне нелепой и смешной.

Как пощечина. Сердце пропустило удар. Лицо залила краска. Но я смотрела на Нотта. Не отворачивалась. Униженная и румяная, просто смотрела и не верила, что можно быть таким жестоким…

– Понятно, – проговорила отрешенно, а потом осознала, что уже иду прочь, подставив под удар серо-голубого взгляда свою спину и осунувшиеся плечи.

– Эй! – он вдруг окликнул меня.

Но я не остановилась.

Ветер обжигал лютым холодом. Захотелось зажать уши ладонями.

Глава 15. Когда поступки громче слов

Моя любовь – мой личный ад. И поцелуи в нем приправлены словами, что больно бьют наотмашь.

Мой первый поцелуй подобен был спичке, зажженной и быстро съеденной пламенем. Мимолетное и жаркое тепло растворилось серым дымом в неизвестности, оставив после себя обугленный черный гвоздь, что безжалостно воткнулся мне в сердце.

Никто не зажигал огонь внутри меня. Но по склонам зияющей внутри пропасти стекал липкий и душащий воск растерянности, обиды и горькой злости.

Теперь пустынное, продуваемое ледяным ветром школьное поле для квиддича всегда будет напоминать мне о первом поцелуе… Оно не всегда безлюдное, не всегда гулко-тихое и печально-застывшее. Но теперь я буду видеть его именно таким.

Меня снова приютила спальня, мягко и бережно укрыла от невзгод внешнего мира. В который раз за эти сумасшедшие три месяца? В который раз я прячусь тут ото всех? В который раз глотаю свою боль, что спазмами сжимает горло?

Когда я стала такой скрытной и нелюдимой? Почему я сторонюсь своих друзей? И почему вместо того, чтобы сидеть сейчас на стадионе вместе со Сьюзен и наблюдать за тренировкой, я лежу на кровати, подтянув к себе колени, прикусываю нижнюю губу и всхлипываю?

И почему, черт возьми, Теодор меня поцеловал?!

Ты правда думала, что сможешь его разлюбить? Давай, разлюби теперь, после того, как знаешь вкус его поцелуя. После того, как потерялась в его внезапных объятиях, грубых и… лживых.

Лживых? Да, я должна думать, что лживых. Ведь причиною им был… вызов? Я сняла с Теодора баллы, тем самым бросив ему вызов. И он отыгрался.

Вот только разве так наказывают? Вот так вот неистово и с чувством целуют, когда хотят доказать полнейшее безразличие?

Если да, то я ничего не понимаю в этой жизни, что ведет меня по острым осколкам из разбившихся грез в туманное никуда. В город, где под плитами разочарований покоятся мои мечты.

Если же нет, то я ничего не знаю о логике. О логике Теодора Нотта, действия которого так противоречат его собственным словам. А поступки – они ведь громче слов. Да, Теодор сыплет гадостями в лицо, но в то же время совершает немыслимые, восхитительные поступки.

Моя любовь – мой личный рай. И поцелуи в нем самые прекрасные, потому что их не должно было быть.

***

– Завтра квиддич! Я сказала Захарии, что если Пуффендуй выиграет, то я, – Сьюзен выдержала хитрую паузу и улыбнулась, – возможно, помирюсь с ним.

Вынырнув на свежий воздух из душных и насквозь пропитавшихся тяжелым запахом удобрений оранжерей профессора Стебль, мы с подругой топали по дорожке, ведущей к замку, самые высокие башни которого терялись в грязно-молочном тумане. Под подошвами ботинок хлюпал мокрый, слякотный снег. Пространство вокруг выглядело размытым и тусклым.

– Пуффендуй не выиграет, – ответила я.

Сьюзен удивленно повела бровями, а потом нахмурилась:

– Почему?

Потому что так сказал Нотт. И потому что Слизерин – это соперник, который по зубам лишь сборной отважных и везучих гриффиндорцев.

– Меня поражает твоя «непоколебимая» вера в нашу команду, – с сарказмом заметила Сьюзен. – Если в пуффендуйцев не верят даже пуффендуйцы, то о победах и правда остается только мечтать. Но знаешь, я думаю, у нас есть шансы. Я видела тренировку. Всё не так плохо. И если бы у тебя тогда не разболелась голова, ты бы тоже увидела, что наши ребята готовы дать уверенный отпор.

«Если бы у тебя тогда не разболелась голова». А она и не болела, Сьюзен. Это был обман. Пять дней назад ты спросила, почему меня не было на стадионе, а я наспех придумала невразумительную ложь в ответ. Я солгала тебе. Теперь я часто тебе вру…

– Мы не выиграем не потому, что мы слабые или недостаточно подготовленные, – протянула я, – а потому, что слизеринцы очень… сильные.

Да, они сильные. И жестокие. И циничные. А у некоторых из них сердца покрыты толстой коркой льда. И невозможно достучаться до того живого и булькающего настоящими чувствами, что спрятано под этой коркой.

– Возможно, они и сильные, но сдаваться заранее, как это делаешь ты, не стоит, – поучительно заявила подруга.

Много чего делать не стоит, подружка. Например, позволять Теодору Нотту себя целовать. Но видит Мерлин, даже зная последствия, я бы разрешила ему сделать это снова…

– Что ты без конца свои губы гладишь? – вдруг спросила Сьюзен.

– Глажу? – растерялась я, попутно понимая, что действительно касаюсь подушечками пальцев нижней губы, и спешно отдернула руку. – Обветрились…

– Попроси у мадам Помфри заживляющую мазь. Или хочешь, мою возьми. Сейчас отыщу в сумке.

– Не нужно, – я начала отнекиваться, но Сьюзен уже с энтузиазмом рылась в недрах своей школьной сумки. – Да не надо мне! Сколько ещё раз повторить? – сорвавшись на сердитый крик, выпалила я.

Сьюзен подозрительно на меня покосилась и пожаловалась:

– Ты какая-то нервная сегодня.

– Я не нервная. Такая же, как и всегда, – тихо буркнула я, ощущая внутри волну сильнейшего раздражения. И такие волны за последние несколько дней случались неоднократно.

Нотт сводит меня с ума. Всё, что он делает, – это для того, чтобы свести меня с ума. Это невыносимо.

Остаток пути до школы мы преодолели молча. Но уже в холле Сьюзен начала что-то ворчать по поводу домашнего задания по нумерологии. Я задумалась и не заметила, как поднялась вместе с ней на четвертый этаж.

– У тебя же сейчас заклинания! – спохватилась подруга.

– Точно, – опомнившись, кивнула я и побежала к лестнице, чтобы спуститься на один этаж вниз.

– Увидимся на прорицаниях! – бросила на прощание Сьюзен.

Я заняла свободное место в заднем ряду кабинета и пока извлекала из сумки учебник, пергаменты, чернильницу и волшебную палочку, крошечный Флитвик успел взобраться на стопку книг, поприветствовать класс и писклявым голосом сообщить малоприятную новость о том, что на данном уроке состоится практический мини-экзамен. Классу предстояло на оценку продемонстрировать умение выполнять изученные с начала года заклинания.

Не обращая внимания на мученические стоны школьников, профессор объявил, что дает десять минут на то, чтобы освежить в голове нужные магические формулы, после чего приступит к запланированному мероприятию.

Спустя отведенное время Флитвик двинулся вдоль рядов. Очередность выступления зависела от местоположения ученика: сразу свои умения демонстрировали сидящие за первыми партами, потом – за вторыми и так далее. И поскольку я расположилась в последнем ряду, мне выпала возможность понаблюдать за успехами и ошибками однокурсников. Я листала учебник, обреченно просматривая описания техник исполнения того или иного заклинания, и параллельно следила за классом.

Многие ребята справлялись вполне сносно. Но не все. Например, у Невилла Лонгботтома уксус в стакане превратился не в лед, а в пушистые перья, которые взлетели над партой и осыпались прямо на голову Флитвику. Досталось профессору и от Симуса Финнигана, который, совершая водные чары, окатил многострадального Флитвика с головы до ног.

Когда подошла очередь Нотта, я ещё ниже склонилась над книгой и следила за его действиями внимательным взглядом исподлобья. К моему удивлению, всегда успешный в учебе Теодор в этот раз казался рассеянным и несобранным, допускал ошибки и заметно психовал. Его выступление Флитвик оценил на «плохо», и Нотт попытался оспорить отметку, за что получил наказание.

– Но, сэр, завтра квиддич. Мне надо готовиться к матчу! – возмутился Нотт, стараясь придать голосу вежливый тон.

– Довольно разговоров, мистер Нотт. Придете к шести вечера в мой кабинет.

– Позвольте хотя бы остаться прямо после этого урока. У меня он сегодня последний. Я, как положено, отработаю наказание. Но не вечером. Вечером я не могу.

Флитвик измученно вздохнул:

– Ладно. Хорошо, останетесь после этого урока. Будете учить наизусть пять первых абзацев по теории водной магии. Потом я проверю, и – пожалуйста, можете готовиться к игре.

Договорившись с профессором, Теодор сел за парту, опустил голову и на пару секунд прикрыл веки. Я так на него отвлеклась, что когда очередь докатилась до меня, выступила ничуть не лучше. Только вот спорить со своим «плохо» не стала.

Прозвенел звонок, и я начала быстро бросать вещи с поверхности стола в сумку. Мне хотелось слиться с толпой шустро покидающих кабинет юношей и девушек.

– Что мне с вами делать, мисс Аббот? – укоризненно покачал головой малорослый профессор, топтавшийся рядом с последними партами.

– Я буду… упражняться, – сконфуженно промямлила я, а внутри меня опять нарастало раздражение. Почти все ученики уже выскользнули в коридор.

Отлично. Давайте, задерживайте меня, уважаемый профессор Флитвик. Что может быть лучше, чем последней выйти из кабинета, в котором остался Теодор Нотт? Пускай он ещё подумает, что я нарочно.

– Упражняйтесь. Обязательно упражняйтесь. А вы, мистер Нотт, можете уже приступать. Раньше начнете – раньше выучите и будете свободны. – С этими словами Флитвик своей прыгучей походкой направился к дверям, освобождая путь и мне. – Я вернусь через пятнадцать минут! – объявил он.

Всунув последний свиток пергамента в сумку, я бодренько пошла вслед за профессором, глядя себе под ноги, чтобы ненароком не столкнуться взглядом с Ноттом.

Флитвик выскочил за двери, и я уже собиралась повторить его нехитрый маневр, как не вписалась в угол ближайшей к выходу парты. С неё с разрывающим тишину треском повалился стакан с замороженной жидкостью – результат магических успехов одного из проэкзаменованных сегодня студентов. Стекло рассыпалось в мелкие осколки, а лед разломился на несколько крупных кусков.

Это судьба. Нет, серьезно. Я бы рассмеялась, если бы всё не было так прискорбно.

Чтобы совладать со своей досадой, я на мгновение прикрыла веки, а потом нагнулась и стала подбирать ледяные осколки, кожей ощущая направленный на меня взгляд серо-голубых глаз.

– Палочкой было бы удобнее, – заговорил за моей спиной Теодор. Голос его раздался совсем рядом, а значит, Теодор подошел ко мне.

Не разгибаясь, я оглянулась и увидела, как Нотт выпрямляется, а в левой руке у него поблескивает кусочек льда.

– Держи, – он протянул его мне, когда я распрямила спину и повернулась к нему лицом.

Я неуверенно подставила Теодору свободную ладонь, на которую он аккуратно положил льдинку. Другой рукой я прижимала к себе остальные кусочки.

– Спасибо, – скупо поблагодарила я и сделала пару шагов к парте. На ней стоял пустой стакан, в который я один за другим побросала ледяные осколки, тоненько позвякивающие от соприкосновения со стеклянными стенками. – Мог бы и не помогать.

Действительно. Что на вас нашло, мистер Нотт? Очередной приступ благородства, влекущий за собой неминуемое требование… награды?

– Круто, да? Вместо подготовки к матчу торчать на отработке. – Теодор запрокинул голову и уставился в потолок, проведя по волосам рукой.

Я искоса смотрела на него, с изумлением читая в его чертах и жестах как будто бы… усталость. Он в самом деле выглядел уставшим, почти утомленным. Словно человек, которого съедают изнутри лишающие покоя мысли.

– Ты это заслужил, – пожала я плечами.

– Ты что, обиделась на меня? – Теодор слегка изогнул одну бровь. И чуть улыбнулся половиной лица.

Фантастика. Потрясающий вопрос. И принимая во внимание, что он именно улыбнулся, а не ухмыльнулся, это прозвучало почти… невинно.

– Нет. Я считаю, что ты очень тактичный и дружелюбный. За что же на тебя обижаться?

– А вот Флитвик иного мнения.

– Не повезло тебе, – с показным сочувствием сказала я. – Просто ты так любишь оскорблять других, что не все способны рассмотреть, какой ты прекрасный.

– Я никого не оскорбляю, – плоским голосом ответил Нотт.

– Ну, значит я – никто. Пускай. Не самое гадкое, что мне приходилось от тебя слышать. Но знаешь, – я заглянула прямо ему в глаза, – какой бы я ни была, по крайней мере я всегда честна в своих поступках. А не как ты: делаешь одно, а говоришь другое. Ты как-то раз сказал, что я непоследовательна. Серьезно? Разве я? Ты упрекаешь меня, что я слежу за тобой, а сам приходишь на стадион. Говоришь, что тебе нет до меня никакого дела, и в то же время спасаешь в Хогсмиде. Обзываешь меня глупой и смешной, а сам целуешь. Я как раз таки последовательна. Это ты… определись!

– У зеркала репетировала? – снисходительно заметил он.

У меня заходилось сердце, выплясывая в груди невероятный танец. Я высказала Теодору всё, что думала, обнажила перед ним свою правду. И это должно было задеть его… А он смотрел на меня, усмехаясь уголками уставших глаз.

И я почему-то подумала, что улыбка глазами всегда искренняя, в отличие от улыбки губами…

А вслух лишь фыркнула. И повернулась, чтобы выйти в коридор и смешаться с толпами студентов.

– Аббот! – мягко позвал Нотт, и я обернулась. – Пожелай мне удачи.

– Пф! Ещё чего! – закатив глаза, я повернула дверную ручку и юркнула в коридор. Как можно быстрее, чтобы Теодор не увидел, что я улыбаюсь. Свечусь совершенно по-детски.

За высокими окнами в завораживающем вихре кружились хлопья белого снега. Многие ученики смотрели на них с лицами, озаренными радостью. И впервые за долгое время я ощутила, что могу разделить эту радость.

Глава 16. Кое-чей секрет

«Только, пожалуйста, не падай опять в обморок. Вообще не падай. Стой на ногах», – мысленно умоляет он, когда поцелуй разрывается.

А в сознании уже растекается образ: она легонько обвивает вокруг него свои тонкие руки, прижимается щекой к ткани его пальто, утыкается носом в его грудь. Она обнимает его.

И на секунду это так реально, что как будто уже случилось. Её руки и в самом деле цепляются за него, но не совсем так, как представляется. Ведь он сам мешает ей обнять себя как следует.

– Спорим… – шепчет ей и сбивается. Оттого, что губы чувствуют нежную кожу её уха. – Спорим, это был твой первый поцелуй?..

Он и без подтверждения уверен в том, что первый. И сам даже не понимает, зачем спрашивает. Наверное, это выходит рефлекторно. Чтобы добавить остроты восприятия, чтобы случайно не унестись… на запретные берега.

Её близость по-настоящему опьяняет, и это пугает его. Он разжимает свои объятия, отступает на пару шагов назад, пытаясь незаметно выровнять дыхание, что не так просто, ибо он замечает, что девчонка... дрожит, как осиновый листок на ветру. И эта её дрожь почти осязаема.

Хочется подойти и обнять её. Или хорошенько встряхнуть, чтобы она ожила, встрепенулась. Она нравится ему такой вялой и печальной, но смелой она заводит его. Её храбрость придаёт решительности и ему.

Но она трясется и выглядит абсолютно шокированной. Настолько потрясенной и беспомощной, что у него возникает желание взвыть сквозь сжатые зубы… Или наорать на неё. И это абсурдное, чужеродное желание так сильно контрастирует с его обычной сдержанностью, что он не верит сам себе.

Эта девушка не может ему нравиться. Такого просто не может быть.

– Да. Конечно же. Так и есть, – произносит Теодор Нотт. Ему доставляет какое-то ненормальное удовольствие осознание того факта, что он украл у Аббот её первый поцелуй.

И вот сейчас она должна выкрикнуть что-нибудь вызывающее. Снова завести его. Но её голос совсем тихий и странно тонкий:

– Тебе кажется это смешным?

И он чувствует, как холод бежит по его позвоночнику. Но по инерции добивает девчонку словами. Словами, что вырываются сами. За которые он тут же корит себя. Но так проще. Проще, чем… признаться.

– Ты вся кажешься мне нелепой и смешной.

Он так привык произносить подобное, что делает это уже автоматически. Не прилагая усилий. Он научился этому ещё в детстве.

И на его глазах хрупкая Аббот как будто делается ещё меньше, ещё тоньше, невесомее, прозрачнее. Обида растворяет её.

И она уходит. И он уже почти собирается бежать за ней, чтобы… просить прощения. Но в итоге стоит на месте. И призрак недавнего поцелуя осыпается у ног Теодора Нотта пеплом так и не высказанных слов. У него не получилось. Что-то удерживает его от… искренности.

Он и она. Такие разные. Из разных миров. Он чувствует, как давит на него неправильность происходящего. Девчонку нужно отпустить. Выкинуть из головы. Но он не может.

Он шел сюда, на этот пустынный стадион, чтобы… признаться ей в своей симпатии. Глупо, но что поделаешь, если объятия с ней мерещатся ему почти постоянно? И, что самое главное, в этих видениях зачастую не бывает ничего порочного. Ощущения сродни тем, когда человеку достаточно просто быть рядом с кем-то очень нужным. И это настораживает Теодора. Потому что он боится того, что это может значить.

Он боится, что его чувство к этой робкой и непримечательной на первый взгляд девушке слишком настоящее. Слишком напоминающее любовь, про которую до этого он только слышал или читал.

***

«Пожелай мне удачи».

И его светлые, почти ледяные глаза, лучащиеся едва уловимым теплом. Теплом, которое он не успел или не захотел спрятать. Теплом, которым он позволил мне окутаться.

Снежинки порхали за окнами, а мои губы сами собой растягивались в улыбке. И ощущение почти физического уюта ласково щекотало меня изнутри.

Там, в кабинете Флитвика, не произошло ничего особенного. И в то же время случилось нечто невероятное.

Всё тот же неоднозначный и противоречивый Теодор Нотт, который опять повел себя абсолютно непредсказуемо. И который словно… наконец-то был собой. Без притворства и без фальши…

К вечеру этой пятницы, подарившей мне крохотный огонек надежды, я уже искренне жалела, что не пожелала Теодору удачи, хотя у меня и были все основания, чтобы не делать этого. Я имела полное право дуться и демонстративно фыркать, ибо Теодор столько раз насмехался надо мной, причиняя боль, вызывая слезы. И тем не менее отчетливое чувство вины сжимало мое сердце, а искусанные губы саднили свежим отголоском досады. Я упрекала себя в том, что упустила редчайший шанс нормально поговорить с Теодором. Сама всё испортила. Он впервые выглядел таким… открытым. Необычайно для себя честным, так что в тот момент я подумала, что это какой-то подвох…

Хотя, может, и правда подвох? Кто же тебя разберет, милый Теодор?

В ту ночь я засыпала с грустной радостью на душе, и отпечаток этой радости отражался на моем лице слабой улыбкой. И когда дремота уже окутывала меня, а мысли путались с грезами и выдумками, мой первый поцелуй почему-то казался мне сном. Мне уже не верилось, что он был.

***

День, в который должен был состояться матч между сборными Пуффендуя и Слизерина, выдался ветреным и мрачным. Вселенная решила испытать игроков на прочность, ведь, кроме соперника, им предстояло сразиться ещё и с непогодой.

Я пробудилась в смутном настроении, будто с дурным предчувствием, повода которому не знала и которое пыталась подавить в себе, проглотить вместе с куском омлета за завтраком. Но беспричинное беспокойство отбило аппетит. Меня мутило.

В компании Сьюзен я пришла на школьный стадион, вид которого ужалил меня острым напоминанием о случившемся здесь поцелуе. Почему-то мне подумалось о том, что в тот раз я была без шапки, и у меня замерзли уши… Сегодня же я не забыла головной убор.

Сегодня всё было не так, как тогда. Тогда здесь гуляло эхо и незримым дымом клубилось одиночество. А сейчас трибуны полнились суетой и голосами учеников Хогвартса. Посмотреть на матч собралась вся школа.

Взгляд мой сам выудил ту самую лавку, на которой я сидела в тот раз, и на которой в данный момент устроились ничего не подозревающие первокурсники. Жизнь текла вперед. В обширной памяти стадиона, что хранила множество воспоминаний о ярких победах и горестных поражениях, затерялась и маленькая история про один неожиданный поцелуй. Эта история осталась не более чем образом из прошлого, неизвестным для других и значащим так много для меня. Значащим для меня почти всё.

Тяжело вздохнув, я перевела взгляд на поле, где команды уже готовились оседлать метлы и по свистку мадам Трюк взмыть в небо. С высоты трибун игроки казались крошечными фигурками. И одна из этих фигурок, облаченная в зеленую форму Слизерина, была Теодором Ноттом…

И я не пожелала ему удачи…

Новый приступ сожаления мучительно сжал мое сердце. Не было ни малейшей возможности исправить собственную оплошность. Мне оставалось разве что выкрикнуть не сказанное вовремя слово прямо отсюда – со своего места на галдящей трибуне – в надежде, что моё запоздалое «Удачи!» воспарит над общим гамом и достигнет ушей адресата, топчущегося на поле внизу…

Раздался звук свистка, и воздушную гладь прорезали четырнадцать метел, на которых ввысь поднимались игроки. Вратари полетели в противоположные стороны овальной площадки и заняли посты каждый у своих колец. Загонщики сразу же принялись активно махать битами, ударами посылая бладжеры в соперников. Охотники стремительно носились по полю в попытках перехватить квоффл и забить гол. Ловцы же обеих команд поднялись почти до самых облаков, откуда перед ними простирался весь стадион, каждый блик на котором мог оказаться проворным и неуловимым снитчем.

Теодор Нотт играл на позиции охотника. Я увлеченно следила за ним. И, как это обычно бывает, неприятные мысли возникли в голове в самое неподходящее время: мне вспомнилось, что накануне Теодор выглядел уставшим. Почти измотанным. А игра в квиддич требовала колоссального внимания…

Ревели полные болельщиков трибуны, Сьюзен рядом нервно ерзала и вслух комментировала всё, что бы не происходило на поле, а я… тихо ненавидела наших пуффендуйских загонщиков, которые, как мне казалось, слишком часто отправляли бладжеры в Нотта.

Несмотря на мои опасения, Теодор ловко увиливал от дьявольских мячиков и даже забил несколько голов. Слизерин с самого начала матча уверенно вел в счете.

Но дурное предчувствие всё же оправдало себя… Плохое произошло.

Теодор с квоффлом стремительно летел к кольцам, и пуффендуйский загонщик, с чувством приложившись битой по бладжеру, отправил черный мяч прямиком в Нотта. У самых колец бладжер ударил Нотта по затылку.

А потом зрители разом охнули. Прозвучал свисток. Я застыла в парализующем ужасе. Все посторонние звуки делись куда-то, меня придавила оглушительная тишина, в которой булькало лишь моё сердце. Квоффл выпал из рук Теодора, тело его как-то неестественно обмякло, и он бы рухнул с метлы, если бы по инерции не врезался в Артура Фокса – вратаря сборной Пуффендуя. Фокс, однажды удержавший от падения меня, теперь не дал упасть и своему противнику.

Стало понятно, что Теодор… потерял сознание.

Паника накрыла меня, лишая способности нормально вздохнуть, прошибая каждую клетку моего существа сильнейшей, разъедающей органы дрожью. Подавшись вперед, я протиснулась сквозь толпу болельщиков в первый ряд. Адекватно воспринимать действительность у меня уже не получалось.

Нотта взвалил на себя капитан слизеринцев Грэхэм Монтегю. Спуститься на землю им помогла мадам Трюк. Потом на наколдованных носилках в сопровождении Северуса Снейпа пострадавшего отправили в замок, и матч возобновился.

Но мне было уже не до квиддича. Пелена из нечетких очертаний стелилась перед глазами. Я просто-таки задыхалась от страха и никак не могла успокоиться.

– Ничего ему не будет, – услышала я голос Сьюзен рядом с собой. – Мадам Помфри быстро его вылечит.

Был ли испытываемый мною ужас таким очевидным, что Сьюзен захотела подбодрить меня, невзирая на то, что дело касалось неприятного ей слизеринца? Вероятно, так и было.

Потому что я чувствовала себя отвратительно. И не контролировала это.

Скорее! Убежать с этого стадиона! Выпустите меня отсюда!

– Я… хочу уйти… – и, не дожидаясь ответа подруги, я устремилась к выходу.

Но уже добежав до школы, вдруг поняла, что не знаю, куда конкретно направляюсь. В больничное крыло?

Нет. Просто подальше от того кошмара, что застыл жуткой картиной в сознании. Туда, где я смогу встретиться со здравым смыслом. И отдышаться.

Я помчалась в общую гостиную Пуффендуя.

…Как оказалось позже, Пуффендуй потерпел поражение со счетом двести двадцать – пятьдесят. Довольно впечатляющее, если учитывать тот факт, что Слизерин доигрывал матч без одного из своих охотников.

Наша команда пребывала в унынии. Вратарь Артур Фокс после игры и вовсе обратился к мадам Помфри с головной болью, и у него обнаружилось небольшое сотрясение мозга. Захария Смит, расстроенный неудачей, насупился и закрылся в своей комнате, при этом хлопнув дверью прямо перед носом Сьюзен, которая, разумеется, очень обиделась. Отношения их опасно затрещали по швам…

Но как бы я ни сочувствовала подруге, на самом деле меня терзало лишь одно – самочувствие Теодора Нотта. Да, эгоистично. Да, неправильно. И тем не менее…

Мне жутко хотелось в больничное крыло. Но не хватало смелости и уверенности в том, что это будет уместно. Пугала неопределенность, ибо предугадать возможную реакцию Теодора не смог бы, кажется, и самый выдающийся провидец этого мира…

Но желание, пускай оно и было опрометчивым, безрассудным и наивно-глупым, всё же одолело роившиеся в груди сомнения. Я не выдержала и в девять вечера побрела в больничное крыло. Однако слабого запала моей храбрости хватило лишь на то, чтобы, достигнув пункта назначения, остановиться в нерешительности у деревянных дверей, ведущих в палату.

Я мялась около входа целый час. За это время несколько пуффендуйцев навестили оставшегося в больнице на ночь Фокса. Стрелки моих наручных часов неумолимо отсчитывали минуты. Скоро я обязана была быть в своей спальне, повинуясь школьному запрету на ночные прогулки по коридорам замка…

В полном изнеможении я ткнулась лбом в дверь, чувствуя, что недалека от того, чтобы начать биться об неё головой. И дверь оказалась не плотно закрытой… Железные петли тихо скрипнули, я замерла. А потом, поддаваясь соблазну, сделала крошечный шаг вправо и заглянула в образовавшуюся щель.

Палату освещали несколько тусклых ламп, расставленных на прикроватных тумбочках. Мне был виден лишь один ряд больничных коек. И на одной из них я рассмотрела темноволосого и абсолютно здорового на вид Теодора Нотта. Он сидел, опершись на подушку, и листал книгу.

Провалившись в незамысловатое зрелище, я позабыла, что надо соблюдать осторожность. Сильнее, чем следовало, прильнула к двери, и та с громким скрипом поехала вперед, а я, едва не падая, неловко переступила порог палаты.

Да, неуклюжесть – это мой жизненный девиз…

Я застыла, почему-то зажмурившись и прикусив нижнюю губу. Но, конечно, меня уже обнаружили.

– И все-таки ты пришла, – тихо произнес Теодор.

Глава 17. Вопреки голосу рассудка

Не передать словами, насколько это было неловко – стоять у дверей в растерянности, под прицелом устремленного на меня взгляда. Меня испепеляло смущение, в то время как на лице Теодора проступала легкая усмешка, окрашенная в цвета не то тихого триумфа, не то… тщательно скрываемой благодарности.

Молчание почти физически сдавливало, иссушало последние капли выдержки, выкачивало последний воздух из легких. Произнести хоть что-то становилось необходимостью.

– Я…

Получился испуганный писк. Как если бы меня поймали с поличным, и я пыталась оправдаться, но не успела придумать ни слова в свою защиту.

– Понял-понял. Ты к нему. – Теодор шутливо улыбнулся, как бы выражая тем самым некую покорность, и кивком головы указал в сторону пуффендуйского вратаря, который лежал на кровати в противоположном ряду палаты и, по всей видимости, крепко спал.

– К нему? – непонимающе переспросила я, а потом спохватилась и выпалила: – Что? Нет! – и тут же поняла, что выдала себя…

Я почувствовала, как запылали мои уши. Нелепая ситуация до краев наполнила тело свинцом. Скованная, сконфуженная, будто вросшая в каменный пол больничной комнаты, я вдруг со всей отчетливостью осознала, что надо бежать отсюда. Пока ещё не поздно убежать. И защитить себя от… ещё не ясно чего. Но вместо этого стояла и не шевелилась...

– Через минуту будет десять вечера. Приём заканчивается, и ты должна вернуться к себе в гостиную, – аккуратно напомнил Нотт.

Но, к моему удивлению, он вовсе не прогонял меня. Наоборот. Своим намекающим тоном он словно стремился направить поток моих бессвязных и запутанных мыслей в определенное русло. Но я лишь озадаченно смотрела на Теодора, лишенная всякой способности так быстро разгадывать его планы.

– Мы не успеем поговорить, – многозначительно добавил Нотт, откладывая на прикроватную тумбочку книгу, которую держал в руках.

Я не понимаю. Что? Что мне сделать? Чего ты ждешь?

Послышался отдаленный звон склянок. Нотт быстро оглянулся на дверь, за которой находились покои мадам Помфри, справедливо опасаясь, что целительница может объявиться в любой момент.

– Лезь под кровать! – внезапно предложил мне Теодор, и от мгновенного изумления я едва слышно ахнула.

Его лицо светилось нетерпением, каким-то отчаянным азартом. Я же колебалась.

– Ну же! – напористым шепотом подогнал меня Теодор. Растрёпанный и такой… домашний, одетый в пижаму вместо привычной черной мантии. И это было обезоруживающе.

Ну как можно тебе противостоять? Что я делаю, Мерлин? Это какая-то немыслимая провокация – и я… следую ей!

Остатки благоразумия решительным маршем покинули меня. И я неуклюже метнулась к ближайшей ко входу койке, напоследок всмотревшись в глаза Нотта и прочитав в них безмолвное одобрение. А потом опустилась на колени и залезла в укрытие. Как раз вовремя, ибо тишину помещения сразу же прорезал звук отворяющейся двери.

– Точно не хотите выпить зелье для сна без сновидений, мистер Нотт? – спросила мадам Помфри.

– Нет, – коротко ответил Теодор.

Я изваянием сжалась под кроватью, неровным дыханием тревожа незаметные в темноте пылинки, что отдыхали на ледяном полу. И то ли от холода, то ли от волнения меня пробрал жуткий озноб.

Я вздрогнула ещё сильнее, когда на секунду в поле моего зрения вдруг возникли невысокие каблуки мадам Помфри: целительница прошлась вдоль всей палаты, чтобы закрыть входную дверь, а после стала гасить керосиновые лампы, сгущая сумрак в комнате.

– В таком случае хороших вам снов! – пожелала мадам Помфри, и её шаги стали удаляться. Глухо стукнула створка двери, увлекая женщину в её личные покои, и стало тихо.

Тихо до такой степени, что происходящая реальность тут же растворилась в иллюзорности. Я тоже растворилась, исчезла в дымчатой темноте подкроватной ловушки. Мне даже не хотелось вылезать из своего укрытия. Я притаилась и медлила.

Во всей больничной палате нас осталось двое не спящих. Я и Теодор…

Я и он.

И такой невыносимый ужас от собственного поступка охватил меня, что пережитый сегодня днем страх за здоровье Нотта показался мне почти несерьезным.

Зачем? Зачем же я осталась и спряталась? Кошмар какой-то. Этого нет. Это мираж…

– Аббот! – шепотом позвал Теодор.

Он. Правда. Меня. Позвал.

Не мираж. Хотя о том, что это не мираж, свидетельствовал ещё и каменный пол подо мной, совершенно непохожий на уютную и родную постель в пуффендуйской спальне, в которой мне сейчас так сильно захотелось оказаться… Сильно до беспомощности.

Что же. Больших безумств я ещё не совершала. Это, безусловно, возглавит список… Если снова обожгусь, то винить кроме себя будет некого.

– Ты там заснула?

Я не откликнулась. Только повернула голову в сторону его кровати, расположенной через одну от той, под которой лежала я. И увидела, что его обнаженные ступни уже коснулись поверхности пола. Затем Теодор опустился на колени, нагнулся и заглянул вниз, в подкроватный мрак.

– Люмос! – произнес он, и в свете палочки я увидела его лицо.

И несколько мгновений мы так и смотрели друг на друга… Я – лежа на животе на полу, а Теодор – на коленях, согнувшись. Я могла только гадать, что значили эти мгновения для него, но меня они почему-то наполнили уверенностью, что… я могу ему доверять. По крайней мере сейчас.

– Вылезай, – попросил Нотт и начал подыматься на ноги.

И я повиновалась. Осторожно выползла из-под кровати, две-три секунды посидела на полу и, собравшись с духом, встала. Теодор уже сидел на своей койке, откинувшись на подушку и согнув одну ногу в колене. На его тумбочке стояла единственная зажженная в палате лампа, источающая очень мутный свет, небольшой ореол которого лишь частично задевал Нотта.

Я неуверенно потопала поближе к Теодору, совершенно не представляя, о чем говорить, что делать, и подозрительно косясь на пуффендуйца Артура Фокса, который редкими похрапываниями напоминал о своем присутствии.

– А он… не?.. – запереживала я.

– Не волнуйся, – подал голос Нотт. – Он выпил зелье для сна без сновидений. Теперь он как… убитый.

Его ирония по-настоящему пугала. У меня вырвался нервный смешок.

Я скольжу по лезвию ножа. Вниз, к острому, заточенному краю…

Но мне нравился этот манящий риск… Притягательная опасность. Запретная неправильность.

Невозможный шанс.

Я села на застеленную кровать, соседствующую с койкой Теодора. И от неловкости не знала, куда деть руки…

– Видишь, ты не пожелала мне удачи, а в результате я получил удар по голове и попал в больницу, – пожаловался Теодор, лукаво взглянув на меня. Но его явно не беспокоила ни боль, ни обида. Казалось, что ему было весело. Даже больше – радостно!

– Ты не обижайся, – осторожно сказала я, – но ты… какой-то странный.

– Ну я же говорю: головой ударился.

Он смотрел на меня и улыбался, готовый вот-вот и вовсе рассмеяться. И его настроение распространилось и на меня. Я вдруг не сдержалась и прыснула со смеху, Теодор – следом. Но в голос хохотать было нельзя, дабы не нарушить сон мадам Помфри за стенкой. И поэтому мы давились беззвучными конвульсиями.

– Нет же! Хватит шуток! – воскликнула я сквозь смех.

– Тсс! – тут же предостерёг Теодор. – Не так громко.

Керосиновая лампа создавала совсем маленький радиус света, но достаточный, чтобы я могла разглядывать бледное лицо Теодора. Как и после урока заклинаний, он выглядел уставшим. Но измученности уже не было.

Я любовалась им. Чуть хитрая ухмылка и открытый приветливый взгляд. Он словно сбросил маску.

– Ну, если без шуток, – серьезно начал Теодор, – я… кое-что загадал. На случай, если ты придешь.

Он осекся, внимательно глядя на меня исподлобья. А у меня почему-то перехватило дыхание и болезненно забилось сердце. Чувство было похоже на то, как если бы я готовилась сигануть в воду с высокого выступа на скале…

– Ты не идешь у меня из головы, – приглушенно сказал он, и бархат его голоса поплыл к моим ушам. И пока эти слова пробирались в мое сознание, Теодор настороженно наблюдал за моей реакцией.

Вот так просто. Вот так вот просто не бывает. Что ты сказал?

Сердце в груди дрогнуло. Смех как рукой сняло. Я машинально поднялась на ноги и, кажется, даже головой встряхнула, чтобы сбросить наваждение.

– Что? – спросила слабым голосом.

– Я знаю, тебе трудно мне верить. Но это… правда, – и во взгляде Теодора проступала почти отчетливая просьба: «Пожалуйста, верь мне».

И я вдруг ощутила в нем страх. Страх того, что я поведу себя не так, как ему нужно. Он будто готов был в любую минуту пожалеть, что вообще попросил меня остаться в палате.

Меня трясло, и я даже не могла искать подвоха в его словах. Я попросту не до конца понимала их значение. В каком смысле я не иду у него из головы?

Неужели?..

– Не веришь? – прищурился он, слегка расстроенно и чуть обреченно, как если бы с самого начала ждал именно недоверия. – Я сам не верю. И, должно быть, я конкретно повредил себе мозг, если признаюсь тебе во всем этом. Я загадал, что если ты придешь, то у меня получится… понять тебя.

– Понять меня?

Что же тут понимать? Я вся – как на ладони. Особенно для тебя.

– Расскажи о себе, – предложил Теодор. Было видно, что он старательно борется с неловкостью, пытается изображать расслабленность и естественность, но роль дается ему не лучшим образом. Возможно, потому что зыбкая решимость продолжить этот разговор постепенно покидала его, но отступать уже было некуда…

– И не стой. Сядь… рядом… – он похлопал по свободному месту на краю своей кровати.

Я села, всё еще глядя на Теодора, как на что-то нереальное. Боялась моргнуть, прикрыть глаза хоть на секунду. Страшилась впустить под веки мимолетную черноту, которая украдет его… у меня. Словно, если я сомкну веки, то Теодор исчезнет.

А усевшись, бедром почувствовала тепло его тела, хотя и не касалась его. И отвела смущенный взгляд. Сидела и смотрела в пол, на котором разливался тусклый круг желтоватого свечения лампы.

– Ну? Что расскажешь? – снова заговорил Нотт. Слегка хрипло.

– Я… Я не знаю, что рассказать. Нечего, – я простодушно пожала плечами.

И снова молчание. Натянутое, готовое или треснуть, когда кто-то из нас двоих наконец найдет способ разрядить обстановку, или превратиться в вечность, когда станет абсолютно ясно, что говорить нам не о чем…

Мне стало грустно из-за того, что я выросла такой некоммуникабельной и зажатой. И, наверное, эта печаль нарисовалась на моем лице. Теодор вдруг поднял руку и коснулся локона на моей голове.

– Мне нравится цвет твоих волос, – тихо произнес он.

Я подняла на него глаза. Он смотрел мимо меня полным задумчивости взглядом.

– Как пшеничное поле. Недалеко от моего поместья есть огромное поле. В детстве я любил бегать по нему и прятаться в колосьях. Меня искали няньки, – он мягко усмехнулся. – Глупости я говорю, да?

– Нет, почему? Это… мило, – улыбнулась я. – А ещё, наверное, очень красиво. Золотые колосья и ярко-голубое небо. Хотя я больше люблю пасмурное, меланхоличное небо. Под ним замечательно плакать.

Моя нелепая откровенность удивила Нотта. Он вскинул брови:

– А ты любишь плакать?

– Случается… – я смутилась и снова опустила взгляд.

Ночь стелилась за окнами, заползая в помещение палаты и укрывая его своими черными крыльями. Крошечный огонек на тумбочке храбро рассеивал тьму, но начинал казаться лишним, резать уставшие глаза. Хотелось какой-то особенной уютной тишины, мягкой, как сладостная дрема.

Я зевнула, прикрыв рот рукой. Теодор поймал мое движение.

– Ложись, – предложил он и немного подвинулся к противоположному краю матраса, освобождая мне место на кровати… рядом с собой. Я испуганно встрепенулась, почти дернулась, и, наверное, это позабавило Теодора, потому что он улыбнулся уже совсем весело, в своей обычной шутливой манере. – Не бойся, я тебе ничего не сделаю.

– Я не боюсь, – затаив дыхание, соврала я.

Потому что я боялась. Я боялась, что вся эта сотканная из моих многолетних грез сказка, непонятно как вдруг сделавшаяся явью, сейчас со звоном лопнет, обрушится кусками прямо перед моими глазами.

Теодор закинул руки за голову и вытянулся на кровати. Я сбросила с ног ботинки и легла около Теодора, несмело и робко, уместившись как можно дальше от него, с самого краю. Но больничная кровать была узкая, а подушка – общая…

– И из-за чего ты плачешь? – поинтересовался он.

Потому что мечты не сбываются. Наверное…

– Как все девушки. Из-за плохих оценок, проблем в семье, непонимания, любви… Из-за того, что мои листья не хотят взлетать, а у Марти они летают… Я обычная. Совершенно. Совершенно обычная… – ответила я.

Но сейчас мои листья взлетели бы. Вспорхнули бы, как яркие мотыльки.

– Обычная? Пожалуй, я так не думаю, – отозвался Теодор. Почти шепотом.

– Я глупая, потому что лежу здесь с тобой, когда за стенкой спит мадам Помфри, и нас могут найти. Я уже не говорю про то, что Сьюзен может увидеть, что меня нет в спальне, и забить тревогу, – сонно размышляла я. – Хотя, обычно она быстро засыпает…

Я замолчала, Теодор тоже молчал. Я смотрела в потолок, на котором размытым маревом отражалось бледное пятно света от все еще горящей на тумбочке лампы. Мирно сопел Артур Фокс в своей постели в противоположном ряду.

Мысли текли в голове густой патокой. Не хотелось анализировать, что-либо обдумывать.

Просто был этот момент. И всё.

Глаза закрывались.

– Мне это снится? – спросила заплетающимся языком.

– Я не знаю…

Бархатный голос Теодора невероятно вписывался в тягучую атмосферу полумрака ночной палаты. Если бы таким голосом мне желали спокойной ночи каждый раз, я бы никогда не узнала, что такое кошмары.

Веки слиплись, меня окутала нега из долгожданного спокойствия.

Иногда сны чересчур правдоподобны и прекрасно хороши. Потому что в этих снах твоя жизнь имеет смысл, в этих снах случается всё то, чего ты так отчаянно желаешь, но вряд ли когда-либо получишь в действительности. И просыпаясь, выныривая из чудесных видений, чувствуешь пустоту и разочарование. Приобретенное во сне ощущение счастья развеивается, как дым на ветру, и вот ты снова стоишь посреди усыпанной шипами реальности. Серый мир берет тебя за руки и заманивает в сети обыденности. От которой хочется взвыть. Но от себя не сбежишь. Кем ни притворяйся: беспечным оптимистом, твердокожим флегматиком или циником с замерзшей душой…

…Кем он притворялся? Да и притворялся ли? Сейчас точно нет. Сейчас, когда рядом с ним, свернувшись клубком, спала Аббот, Теодор чувствовал себя как никогда собой. Во сне Ханна повернулась на бок и, сама того не зная, уткнулась носом в грудь Теодора. Разум приказал ему: «Отодвинься!». Сердце провопило: «Обними её!». И в итоге Теодор лишь замер ровно в той позе, в какой и лежал.

Самое странное и глупое, что он мог сделать – влюбиться в такую наивную и застенчивую девчонку. Такую неподходящую ему по всем статьям девчонку.

Участницу Отряда Поттера. Пуффендуйку-полукровку. Скромницу, зацепившую его непонятно чем…

В чём-то она была права, когда говорила, что в ней нет ничего особенного. Но это было так только на первый взгляд. Порою как раз такие неприметные и неяркие с виду девушки оказываются невероятно прелестны и очаровывают необъяснимой красотой. Эту красоту нужно лишь разглядеть.

Теодор по-настоящему разглядел Ханну Аббот далеко не сразу. Она казалась ему чудачкой. И когда обстоятельства сталкивали их друг с другом, он с бессовестной легкостью бросал насмешки прямо в её распахнутые глаза, не осознавая, что задевает её вывернутую наизнанку душу. Не задумываясь о том, что эта её вечная скованность вызвана отнюдь не его… слизеринской репутацией.

Он вовсе не стремился задеть конкретно Аббот, ибо ему было все равно, кого задевать. Он унизил её на коридоре в начале года, высмеяв перед толпой, довел до слез в библиотеке во время их общего наказания, хохотал со всеми, когда она получила мячом по лицу...

А потом она рыдала перед ним у раздевалок. И Теодору стало жаль её… Впервые после ареста отца он почувствовал жалость к кому-то. Но Аббот почему-то не позволила себя жалеть. Она выкрикивала что-то, практически обвиняла его в своих неудачах. И в её заплаканном взгляде он прочитал... Он вдруг прочитал влюбленность. Такую очевидную, что был потрясен, что не замечал этого раньше.

Аббот была, конечно же, не первой влюбленной в него дурочкой… Но первой, вызвавшей в нем такие смешанные чувства. Он испытывал раздражение из-за того, что она стала так часто мельтешить перед его глазами, и одновременно желал этого мельтешения. И, кажется, сам стал искать случайных встреч с ней.

Ему нравилось представлять, как он изводит её издевками, а она краснеет и запинается.

Но, к его ужасу, Аббот пошла куда дальше обычного румянца на щеках – она упала в обморок. Прямо посреди коридора. Настолько беспомощным и растерянным Теодор чувствовал себя лишь на суде, когда его отца приговаривали к сроку в Азкабане. После этого суда Теодор замкнулся в себе, ожесточился, возненавидел весь мир. А Аббот…

Благодаря ей к нему стали возвращаться чувства.

Он нес её на руках в больничное крыло, ощущая прилив какой-то незнакомой ему заботы. И после этого уже не смог выбросить девушку из головы. Хотя старался, боролся с собой. И постоянно играл с огнем.

Теодор сорвался на балу, когда обнял Аббот за талию и потащил танцевать, что было сродни мазохизму. Ещё чуть-чуть – и он поцеловал бы её прямо на глазах у всей школы. В тот вечер Теодор был пьян и лишь каким-то чудом остановил себя, не сделал то, чего так хотелось. Он мучил Ханну, он знал, что мучил. Её любовь была для него яснее ясного. Но в своих чувствах разобраться у него не получалось.

Теодор начал думать о Ханне чаще, чем думал обо всех других своих проблемах.

И эти постоянные мысли вынуждали его следовать за Аббот едва ли не по пятам. И привели к тому, что он обнаружил себя валяющимся с нею на снегу в Хогсмиде. Тогда он так испугался за неё, что рванул на помощь без колебаний, а потом смотрел в её светло-карие глаза и чувствовал, что наконец придумал название тому, что испытывал. Аббот была ему дорога…

Однако искренность оказалась Теодору Нотту не по зубам. Искренность не вписывалась в его жизненную ситуацию. Искренность и привязанности, по его убеждению, делали людей слабыми и уязвимыми. А ему нельзя было быть слабым. Не сейчас.

Теодор дал себе решительное обещание свести к нулю всякое общение с Аббот, но судьба распорядилась иначе. Ханна спровоцировала его. Она расправила крылышки и сняла с него баллы. Она запустила в нем шестеренки, отвечающие за лихое безрассудство. Ему захотелось узнать её поближе. И наплевав на все «но», вопреки голосу рассудка, Теодор пошел на стадион и… поцеловал Ханну Аббот.

Он, черт побери, поцеловал её! И, кажется, пропал.

Прыгнуть в неизвестность? Пожалуйста. Только бы она прыгнула с ним вместе.

И она, должно быть, прыгнула. Лежала под боком, он мог слышать её дыхание. Она была как крохотная птичка, которую так легко спугнуть. И ведь он почти спугнул. Его признание час назад практически заставило её убежать. Наверное, нужно было как-то деликатнее, не так резко… Но он терялся рядом с ней. Всегда вёл себя абсурдно. И говорил всегда не то.

На прикроватной тумбочке почти погасла лампа. Теодор осторожно повернулся на бок, так чтобы лежать лицом к Аббот. К девушке, которая так неожиданно и так основательно поселилась в его мыслях, потеснив там другие, что прочно удерживались в мозгу не один месяц. Мысли про арест отца, стискивающие виски… Воспоминания про тот день, когда Теодор перестал чувствовать за собой опору. Когда остался совсем один. Когда чертово Министерство разорвало его жизнь на до и после…

И в нем на секунду снова вскипела старая ненависть, и даже захотелось встать и сдавить голову ладонями. Но, если он встанет, Аббот проснется. Поэтому Теодор лишь до боли сжал челюсть и просто смотрел на белокурую Ханну, которой почти признался в любви, а злость и досада в нем медленно затухали. Хрупкая и тоненькая девушка дарила ему невероятное – возможность почувствовать себя прежним.

Сон потихоньку завладевал Теодором. Возможно, настойка от головной боли перебродила, и хмель испортившегося лекарства ударил ему в голову. По-другому эту ночь он не мог себе объяснить. Но жалеть о ней он не собирался.

Оставалось главное – утром успеть проснуться до мадам Помфри.

Глава 18. Наш маленький мир

Маленький серебристый кролик юрко носился в вечерней темноте, оставляя за собой шлейф мерцающего тумана. Снег сказочно сиял. Тысячи сверкающих искорок устилали землю, переливаясь и поблескивая, словно крохотные драгоценные камушки. Снежные хлопья порхающими мотыльками спускались с небес. В груди поднималась волна сильнейшего счастья, от которого захватывало дух, которое переполняло, разрывало легкие. Глубину этого чувства было почти невыносимо терпеть… Это счастье просто необходимо было с кем-то разделить.

– Беги к нему, – одними губами сказала я кролику, и серебристый зверек шустро прыгнул к высокому парню в темном пальто…

– …Аббот! – хриплый шепот прокрался в спящее сознание. – Ханна!

Чья-то рука легонько коснулась моего плеча. Кто-то пытался меня растормошить, отобрать у яркого сновидения. Мир восхитительных образов истончился, расползаясь и выпуская меня из своего плена, и я неохотно разлепила веки. Всё еще щурясь, я сфокусировала взгляд и… едва не вскрикнула от неожиданности!

Теодор Нотт! Его лицо было прямо напротив моего. И это заставило меня мгновенно проснуться.

В испуге я инстинктивно отпрянула от Теодора, загнав себя на краешек узкой кровати, с которой в тот же момент чуть не свалилась. Но Теодор благодаря своей отменной реакции успел поймать меня. Он порывисто дернулся вперед и обхватил меня за талию, не то чтобы очень ловко, но зато крепко, надежно и до ужаса… интимно.

– Тихо. Не кричи, а то всех разбудим, – шепнул Нотт.

Столь тесный контакт смутил меня, взбудоражил кровь в венах, но обдал не жаром, а холодом. Позвоночник защекотало в том месте, где спины касалась ладонь Теодора. Его прикосновение я чувствовала кожей сквозь тонкую ткань моей блузки…

Мне сделалось не по себе, и я стала искать способ выскользнуть из… спонтанных объятий. Мое стыдливое ёрзанье заставило Нотта ослабить хватку и немного отстраниться. Я сразу же поспешила подняться и, едва удержавшись от падения, вынуждена была неуклюже навалиться на Теодора сверху, что привело меня в состояние бесконечной сконфуженности. Нотт тихонько хмыкнул, чем смутил меня еще больше. Подскочив, словно ужаленная, я быстро слезла с кровати.

– Тебе надо уходить. Я не знаю, во сколько встает медсестра, но скоро уже шесть утра, – вполголоса сказал Теодор.

Я смотрела на него в полнейшем смятении.

Так мне это не снилось. Невероятно! Я заснула в больничном крыле в одной постели с… ним!

Это в самом деле была больничная палата. В это время суток в ней всё еще разливался ночной полумрак, поэтому возникала необходимость в освещении, и на расположенной рядом с койкой тумбочке лежала волшебная палочка с зажженным на её кончике огоньком.

И здесь действительно был Теодор Нотт, уже успевший сесть на кровати. Он зажег огонек еще до того, как разбудил меня. Во всем облике Теодора читалась странная напряженность. Несмотря на ранний час, он не был заспанным, а скорее казался неотдохнувшим, как если бы почти и не спал…

Несколько секунд я рассматривала его. Дыхание мое учащалось, во мне медленно зарождалась… эйфория, которой я пока не давала выхода. Теодор вдруг ответил на мой взгляд, и это привело меня в чувства.

– Да, конечно. Надо уходить, – взволнованно согласилась я. Громче, чем следовало.

Артур Фокс, до этого момента тихо сопящий в своей койке в противоположном ряду, вдруг зашевелился. Одновременно с Теодором я повернула голову в сторону пуффендуйского вратаря.

«О, нет-нет-нет, пожалуйста!» – взмолилась я про себя, в панике уставившись на Артура, как будто под моим пристальным взглядом тот должен был передумать просыпаться.

– Ханна! – привлек мое внимание Теодор. – Уходи же! – он кивнул на дверь, подгоняя меня.

Бросив на Теодора последний полный растерянности взгляд, я второпях пошла к выходу. Несколько шагов по холодному полу – и я осознала, что… забыла надеть ботинки.

Пришлось идти обратно. И, отчаянно краснея, наблюдать реакцию Теодора на причину моего возвращения. Он недоуменно нахмурился, а потом выражение его лица сделалось снисходительным. Теодор покачал головой, едва сдерживая улыбку и чуть прикрывая веки, словно моя извечная рассеянность забавляла его почти до умиления.

Страшно суетясь, я обулась и со всех ног помчалась к двери и перед тем, как выскочить в коридор, оглянулась на палату. Просто для того, чтобы запечатлеть в памяти это чудесное место.

В пуффендуйскую гостиную я шла по пустым темным коридорам. Картины на стенах дремали, а в щелях оконных рам свистящим шепотом завывали сквозняки. Но тусклая и жуткая атмосфера утреннего замка нисколько не тревожила меня.

На меня приступами дрожи накатывала безграничная радость, так что я с трудом подавляла в себе желание взвизгнуть. Словно на крыльях, я влетела в общую гостиную, безлюдную в шесть утра. В камине горел огонь, в свете которого очертания комнаты, стены и мебель приобретали пергаментный оттенок. Многочисленные цветы в горшочках, расставленные на деревянных полках, спали, поджав листики и закрыв бутоны.

Эмоции захлестнули меня, я уже не могла держать их в себе. Я кружилась в центре комнаты. В одну сторону, потом в другую, еще и еще, пока случайно не врезалась в спинку кресла. Остановившись, я прикрыла рот рукой и зажмурилась.

Вот оно какое – счастье.

***

Иногда радости с удачами приходят не поодиночке, а чередой, сливаясь в белую полосу жизни. Мне повезло: никто из моих соседок по спальне, включая Сьюзен, не заметил, что моя кровать пустовала всю ночь. Еще одним плюсом был день недели – воскресный выходной, факт которого внушал подсознательную приятную расслабленность. Моя душа пела, и даже пасмурные виды за окном не могли испортить этого приподнятого настроения.

Я закрывала глаза, снова и снова мысленно уносясь в бархатистую ночь больничной палаты. Снова испытывая легкий озноб от воспоминаний о случайных прикосновениях. Снова воссоздавая в памяти и проговаривая про себя каждое слово из нашего с Теодором диалога.

Ты не идешь у меня из головы…

Мне нравится цвет твоих волос…

Из-за чего ты плачешь?..

Так близко. Он был так близко. Я уснула рядом с ним, окруженная ароматом его магнетического присутствия, убаюканная его неожиданной нежностью. Господи, разве я могла о таком мечтать?

Я блаженно втянула воздух в легкие, а потом медленно выдохнула.

– Что-то случилось? – спросила Сьюзен. Она всё утро вертелась у зеркала в спальне, пытаясь замаскировать темные круги под глазами, и сейчас покосилась на меня.

– Случилось? – Мое сердце екнуло, и я изо всех сил постаралась напустить на себя безмятежный вид. Но держать в себе все эти новые необыкновенные ощущения было трудно. Румянец на щеках и блеск в глазах выдавали меня.

Я не была готова рассказывать Сьюзен правду так скоро. И не только из опасений, что подруга осудит меня. Мне в принципе не хотелось посвящать в свою прекрасную тайну кого бы то ни было. Я ревновала этот секрет, желала переживать его внутри себя, он существовал только для меня и Теодора. Наш маленький личный мир. Только наш.

– Ничего не случилось. Почему ты… спрашиваешь? – осипшим от волнения голосом произнесла я.

– Просто ты улыбаешься. И это на тебя совсем не похоже, – скептически изогнув бровь, заявила Сьюзен.

– Сон хороший приснился.

– Ладно, – пожала плечами Сьюзен и отвернулась к зеркалу. Она хорошо меня изучила, а поэтому осознавала всю бесперспективность продолжительных расспросов. – Так-с, вроде бы мешков под глазами уже не видно. Ну что, идем завтракать?

– Нет. Что-то мне…

…страшно встретиться в Большом зале с Ноттом…

– …не хочется. Аппетита нет, – я скорчила извиняющуюся рожицу, мечтая, чтобы желудок мой не заурчал самым предательским образом.

Сьюзен поворчала немного на тему моего своеобразного характера и покинула спальню, оставив меня наедине... со мной.

Что дальше, Ханна?

Прятаться не получится. Да и нужно ли?

Мутный свет лился сквозь круглые оконца, расположенные под потолком комнаты. День выдался блеклый, непримечательный. Меланхоличный и подходящий для печали.

Но о какой печали в данный момент могла идти речь? Речь шла лишь о моей нерешительности и робости.

Я была уверена, что мадам Помфри уже выписала Теодора. Следовательно, шансы повстречать его на завтраке были очень высоки. А повстречать его мне хотелось бесконечно сильно.

Хватит быть такой трусихой, Ханна!

Воображение услужливо рисовало мне картины, в которых Теодор обязательно дарил мне улыбку, подмигивал со своего места за слизеринским столом. Настолько яркие, правдоподобные образы, что я верила в них без оглядки. И эта вера подталкивала меня, выгоняла из спальни. И вот я уже мчалась в Большой зал.

Время утренней трапезы подходило к концу. Массивные дубовые двери Большого зала были распахнуты, выпуская наевшихся студентов в холл. Охваченная своими фантазиями, я подбежала к дверям и аккурат на самом пороге… с ходу на кого-то налетела. Сдавленно пискнув, я тут же отпрыгнула назад, а потом сердце мое ухнуло в пятки.

Оказалось, что я врезалась в капитана сборной Слизерина по квиддичу Грэхэма Монтегю. И он выходил в холл не один. Слева от него остановился Майлз Блетчли, чуть дальше толпились и другие игроки слизеринской команды. Но их лица расплывались, потому что по левое плечо от Монтегю замер… Теодор Нотт. И я видела только его.

Я застыла у слизеринцев на пути и тупо пялилась на Теодора… И ждала, ждала, пока он улыбнется. А он стоял с выражением скучающего равнодушия на лице…

– Что встала? Дай пройти! – рявкнул Монтегю.

Я вздрогнула, как от удара, и сделала шаг в сторону… В другую от Нотта сторону.

…Я не плакала. Нет. Я просто долго сидела в опустевшем Большом зале за длинным пуффендуйским столом, на котором не было уже ни еды, ни посуды. А затем отправилась в северное крыло замка, всегда малолюдное, и устроилась на широком подоконнике в нише с витражом. Подтянув к груди колени, я смотрела на окрестности замка сквозь прозрачные цветные стеклышки, из которых состояло окно. Потом к стеклу стали липнуть комья мокрого снега, а в щелях между рамой и стеной – тихо напевать ветер.

Уже размечталась, глупенькая? Сама виновата. Сама виновата, что влюбилась в того, кто любит носить маски. В такого…

В какого?

В самого лучшего.

Да, он самый лучший. И самый жестокий. Потому что только тот, кто дарил настоящее счастье, может причинить поистине сильную боль.

И он никогда ничего мне не обещал, это всегда были лишь мои наивные домыслы.

Сколько я так просидела? Наверное, долго. На улице начало темнеть, я чувствовала, что замерзла. Меня трясло, слезились глаза, и я старательно внушала себе, что это от холода.

А потом, рукавом свитера утирая непрошенные слезы, я вдруг боковым зрением заметила Теодора, который шел по пустому коридору по направлению ко мне. Он приближался, хотя вряд ли догадывался, что я была где-то тут.

Сдалась ты ему!

И такая обида почему-то охватила меня, что стало невыносимо даже видеть Нотта.

Я слезла с подоконника, не заботясь о том, что теперь-то он уж точно меня заприметит, и, ссутулившись, пошла прочь от этого места. Как будто убегала от Теодора.

– Эй, Ханна! – крикнул он за моей спиной. – Подожди!

Он ускорил шаги, я тоже пошла быстрее.

Не хочу, не хочу, чтобы ты меня догнал! Ничего мне от тебя не надо!

В беспомощном отчаянии я всхлипнула и бросилась бежать. Но Теодор уже был рядом, схватил меня за руку и развернул к себе.

– Я везде тебя ищу, – выдохнул он.

Я упрямо смотрела в пол и не поднимала к нему лица, по которому текли ручейки слез.

– Ты что, плачешь? – обеспокоенным голосом спросил Нотт.

Свой очередной всхлип я спрятала в шумном вздохе. А Теодор вдруг привлек меня к себе и… обнял. Просто обнял.

– Эй, не плачь, слышишь? Не плачь, – он утешал меня, гладя по голове. И чем дольше он это делал, тем сильнее мне хотелось плакать.

Только уже не от обиды.

– Завтра после уроков встретимся на трибунах, хорошо? – прошептал он мне на ухо.

***

По стадиону гулял ветер. В воздухе сгущался дымчатый туман.

В понедельник после обеда в моем расписании не значилось учебных занятий. Поэтому я пришла на поле раньше Теодора, которого задержал урок трансфигурации.

Атмосфера пустынного и холодного стадиона производила на меня неслабое впечатление. Мне нравилось здесь. И я даже удивилась, что в предыдущие годы обучения в Хогвартсе никогда не ходила сюда. Казалось бы, здесь я оставалась под открытым небом, словно на виду у всего мира. И вместе с тем, не было места прекраснее для уединения, для побега от суеты и чужих взглядов.

Кроме того, с этим местом были связаны определенные воспоминания…

– Я знал, что ты выберешь именно эту трибуну.

Я обернулась и увидела Теодора. Он улыбался, а легкий румянец на его обычно бледном лице означал, что он очень торопился прийти на трибуны и, возможно, даже мчался сюда со всех ног. Пальто на нем, как всегда, было расстегнутым, а темные волосы на голове лежали в очаровательной небрежности.

– Привет, – застенчиво поздоровалась я.

– Мне тоже здесь нравится, – усмехнулся он, подходя и пристраиваясь на лавку рядом со мной. – Мы с тобой тут мило проводили время однажды…

От напоминания я зарделась и смущенно опустила ресницы. Повисла неловкая пауза.

– Ты еще планируешь попробовать попасть в команду по квиддичу? – спустя какое-то время заговорил Теодор, глядя вдаль стадиона.

– Эм… Думаю, что нет. Если уж даже в тебя умудрились заехать мячом, то меня, наверное, покалечат так, что и мадам Помфри не вылечит, – нервно пошутила я.

Теодор посмотрел на меня, мягко усмехаясь и смешно сдвинув брови домиком:

– Тогда лучше не пробуй. Не хочу, чтобы тебя покалечили, – изрек он.

– А вот мой брат Марти обрадовался бы…

– Я бы съездил ему разок по лицу, и он сразу перестал бы радоваться, – заверил меня Теодор.

Я улыбнулась ему. А себя пожурила за то, что зачем-то вплела в беседу Марти. Для чего я вообще вспомнила этого выскочку?

«Не о Марти надо разговаривать, когда рядом с тобой сидит Теодор Нотт», – ругала я себя.

Теодор опять глядел в просторную даль стадиона. Я же несмело рассматривала его профиль, кончик прямого носа, длинные темные ресницы… Столько всего хотелось спросить, узнать о нем, что ни один вопрос толком не формулировался. В голове была абсолютная каша, и в результате я выдала совершенно неожиданное:

– А то кольцо, которое мы искали в библиотеке, оно правда с ядом?

Теодор удивился вопросу и даже сразу как-то посерьезнел:

– Ну… да. Но не думай, что я храню его только из-за яда. Скорее, яд – это наименее ценное, что в нем есть, – туманно объяснил он.

Я молча кивнула в знак понимания, хотя на деле не поняла ничего из его слов. И снова досадовала, что ни у меня, ни у Теодора никак не выходило завести беседу, хоть сколько-нибудь напоминающую восхитительный разговор в больничном крыле…

Мы сидели так близко, но что-то все равно отдаляло нас друг от друга. Слишком разные? Или дело во мне? И со мной трудно общаться? Или это всегда так происходит? И Сьюзен тоже поначалу не знала, о чем разговаривать с Захарией?

– Сейчас. Подожди немного. Я покажу тебе кое-что, – поразмыслив чуток, сказал Теодор.

Я с интересом стала наблюдать за тем, как он вынул из кармана брюк тот самый фамильный перстень, надавил куда-то на бок украшающего кольцо плоского камня и открыл его, как крышечку.

– Вот смотри, – он поднес кольцо ко мне, и я осторожно взяла его пальцами.

Внутри перстня оказалась черно-белая фотография, изображающая красивую черноволосую женщину в кружевном платье. Утонченные черты её лица выдавали в ней аристократку. Она строго и чуть надменно улыбалась, хотя в целом казалась довольно милой.

– Это моя мать, – тихо сообщил Теодор. Он вплотную приблизился, прислонился ко мне и так же, как и я, склонился над фотографией. – Она умерла, когда я был маленьким.

Сердце мое сжалось от сострадания. Я посмотрела на Теодора:

– О, Теодор, мне очень жаль…

– Мне было всего пять лет, и я плохо её помню, – улыбнулся он, стараясь не выглядеть грустным. – Это её единственная фотография, сделанная после моего рождения. Отец подарил мне это кольцо на мое одиннадцатилетие, и тогда внутри него была золотая пластинка с гербом Ноттов. Но я попросил, чтобы внутрь поместили изображение мамы. Вот, собственно, поэтому кольцо такое ценное для меня, и тогда было так важно его найти. Ты, кстати, первая кому я об этом рассказываю, – подытожил он.

Я не нашлась, что ответить, дико растроганная таким личным признанием, и лишь протянула Теодору ладошку с перстнем. Он забрал украшение, а потом, согревая меня теплом своего взгляда, произнес:

– И да, называй меня Тео.

Глава 19. Наивное сердце

Над Хогвартсом закружился декабрь, распростер над замком мутно-белые крылья из липкого снега и дымчатого тумана.

Наши с Теодором встречи были редкими. Мы потихоньку избавлялись от неловкости, больше беседовали друг о друге.

Иногда Тео улыбался хитро и дерзко, и в такие минуты мне хотелось прыгнуть на него, вцепиться и никогда не отпускать. Я думала только о нем, просыпалась и засыпала с его именем на губах. Тео, Тео, Тео… Любить его было чем-то немыслимым, прекрасным до боли, изматывающим, восхитительным.

На людях он ходил мимо меня с безразличным видом. Но теперь я не обижалась на него за это. Теперь я знала, что это равнодушие было лишь напускной видимостью, за которой скрывался другой Тео – такой, каким он позволил мне себя узнать.

Тео попросил держать наши отношения в тайне и никому не рассказывать о них. И я не рассказывала. Я опасалась осуждения друзей, ослепленных предвзятостью к слизеринцам, а чего опасался Тео, понимала не до конца, но осыпать его вопросами не решалась. Я просто соглашалась с ним и послушно притворялась, что он мне неинтересен, когда мы пересекались на виду у других. Я ощущала что-то неуловимое, что-то неумолимо-тягостное – то, что лучше всего можно было охарактеризовать фразой «Так надо».

И это «Так надо» вполне устраивало меня. Тео был со мной, и этого было достаточно.

От внешнего мира нас по-прежнему отгораживали трибуны школьного стадиона. Тео всегда знал, когда поле свободно от тренировок, и всегда находил способ сообщить мне о следующем свидании. Он завел привычку задерживаться после наших общих уроков, чтобы его приятели-слизеринцы уходили, не дождавшись его, а я и так постоянно копалась дольше всех. Когда в кабинете почти никого не оставалось, Тео улыбался мне кончиками губ. Плавившись от его взгляда, я шла к выходу и на секунду замирала в дверях, а он подходил ко мне и, останавливаясь за спиной, шептал на ухо: «Завтра на нашем месте».

Мы часто молчали, сидя рядом. В воздухе летали крупинки снежной пыли. Ветер теребил волосы. Тео задумчиво вглядывался в туманную даль, а я смотрела на него, и отчего-то у меня щемило сердце. Тео не был до конца искренен со мной, он мало говорил о себе, больше любил слушать глупости про меня. Я краснела, сбивалась, плела несуразности о своем детстве, а он улыбался. Иногда смеялся, но потом всегда обнимал меня и тихонько целовал в висок.

Мне хотелось срастись с ним. Просто прилипнуть к нему. Я растворялась от его мимолетных прикосновений, когда он вдруг дотрагивался до меня, закрывала глаза, вдыхала его запах – морозной мяты. Он и сам был как морозная мята. Меня всегда трясло рядом с ним.

Было непостижимым, что мое чувство вдруг оказалось взаимным. Как так вышло, какие звезды сошлись на небе, что он – совершенно потрясающий Тео – влюбился в обычную меня?

Из-за того, что нам приходилось скрываться, наших встреч было мало. Мне не хватало их. И вместе с тем Теодора стало так много в моей жизни, что мне делалось невыносимо страшно при мысли, что же будет, если вся эта сказка вдруг прекратится?.. Трепетный страх забирался внутрь и щекотал мне позвоночник, словно играя мелодию на натянутой струне. Хрустальную музыку усыпанной инеем мечты.

– Останешься в замке на рождественских каникулах? – спросил Тео. Он сидел, перекинув одну ногу через лавку, и смотрел на меня, склонив голову набок.

– Пока не решила. До них же еще больше недели, – отозвалась я. – А ты? – спросила с робкой надеждой. Если уж оставаться, так вместе.

– А я – как ты, – усмехнулся он.

– Поедешь ко мне домой, если я захочу? – слегка удивилась я.

– Тогда уж лучше не к тебе, а ко мне в поместье. Твой злобный отчим выгонит меня без разговоров.

Он шутил, а мне казалось, что я пошла бы за ним на край света.

– Тогда я тоже уйду, – ответила почти шепотом, утопая в его глазах.

– Маленькая, смелая пуффендуйка… – лукаво проворковал Нотт.

Он всколыхнул во мне воспоминания. Начало года. Коридор, полный учеников. Мальчишка, у которого отобрали сумку. И Тео, стоящий так близко. Так близко, что я могу разглядеть цвет его глаз…

– Или просто очень глупая пуффендуйка… – повторила я плывущую в памяти фразу Тео. – Я помню каждое твое слово…

Он один был перед глазами. Я мечтала дотронуться до него губами. Меня влекло к нему с такой силой, что заволакивало сознание, немело тело. Он не отрываясь смотрел на меня. Долгие, тягучие секунды.

– Это всё неправильно, – хрипло проговорил он.

Эмоции душили, обреченность его интонаций печалила меня.

– Что неправильно? – тонким голосом спросила я.

– Что мы вместе. Но по-другому я не могу, – и его губы коснулись моих.

Мир плавился, исчезал в огненной лаве. Я снова неудержимо дрожала, пока Тео дарил мне свой поцелуй. Всю жизнь, казалось, до этого дня я мерзла, и только теперь наконец согревалась. Вся моя жизнь до этих мгновений была сплошной ледяной пустотой – и лишь сейчас его горячее дыхание заполняло эту пустоту. Да, Тео был теплым, а его прохладный, мятный запах окутывал меня ласковым ветром.

***

– Мы почти перестали видеться, болтать, сплетничать. Тебя почти никогда нет рядом. Где ты пропадаешь, Ханна? – вздыхала и жаловалась Сьюзен за завтраком.

Да, я пропадаю. Я с головой пропадаю в нем.

– Ты какая-то всё время отстраненная, постоянно где-то в своих мыслях. Ты вообще слышишь меня?

– Что? – рассеянно переспросила я.

Сьюзен уставилась на меня, поджав губы. Её взгляд бегал по моему лицу, словно она силилась что-то прочитать на нем, разглядеть ответ на важный вопрос.

– Ханна, я начинаю подозревать кое-что очень… – она осеклась, и в глазах её явственно промелькнула паника.

– Что подозревать? – сглотнула я, похолодев. – Я ничего такого не делаю, чтобы меня подозревать…

– Ты с ним, да? – резко перебила Сьюзен.

В её голосе переливалась сталь. Она не уточнила, с кем. Но и так всё было понятно.

– Нет, – соврала я слабым, дрогнувшим голосом. Глядя в глаза подруги, я вдруг ощутила на себе всю тяжесть этого мира. Как никогда сильно меня угнетало то, что мы с Тео вынуждены были прятаться. С самого начала всё было как-то не так. Словно мы шли наперекор судьбе…

– Ладно. Хорошо, – отчаянно закивала Сьюзен. – Ты просто не забывай… Не забывай, кто его отец.

Она встала из-за стола, отшвырнув вилку. Прибор надрывно звякнул, столкнувшись с тарелкой, в которой осталась так и недоеденная подругой овсянка.

***

Как Сьюзен догадалась? Я задавалась этим вопросом и приходила к единственному выводу: она слишком хорошо меня знала. Она была тем самым человеком, который мог заметить любые, даже трудноуловимые, изменения во мне. А я была человеком, который очень плохо умеет врать, и в тот раз за завтраком своей неубедительной попыткой солгать я лишь подтвердила предположения подруги.

Сьюзен волновалась за меня, и её тревога по-настоящему мучила. Мне хотелось думать, что для беспокойства нет никаких оснований. Сын – не отец. Сын не обязательно во всем похож на своего отца.

Разве сможет Теодор, мой Тео, разве он сможет пытать кого-то, шантажировать или… убивать?

…По телу бежали мурашки, а сердце жалобно стискивалось. Внизу, у подножия высоких трибун, простирался припорошенный снегом стадион. Вокруг со свистом носился ветер, нагоняя на меня чувство необъяснимой тоски.

– Тео, расскажи мне про свою семью... – тихо попросила я.

Он посмотрел на меня, болезненно поморщившись, и это его выражение почему-то царапнуло мою душу безнадежностью…

– Думаю, это ни к чему, – после некоторой паузы приглушенно ответил он и отвернулся.

– Пожалуйста, – прошептала я.

Теодор тяжело вздохнул, то ли сдерживая недовольство, то ли просто от усталости.

– Что ты хочешь узнать? Про маму я тебе рассказывал, а отец… – он прикрыл веки на несколько мгновений, как если бы что-то грызло его изнутри. – Это всё очень сложно.

– У тебя с ним… плохие отношения? – осторожно спросила я, в нехорошем предчувствии затаив дыхание и наблюдая его напряженность.

– У меня с ним стены Азкабана, – неожиданно жестко хмыкнул Теодор. – Вот и все наши отношения.

От его внезапной резкости я задрожала. Меня словно отбросило назад, в те бесконечно бессмысленные дни, когда Теодор был чужим и жестоким со мной.

– Но… он же Пожиратель... – слабо проговорила я.

– Про Пожирателей смерти поговорим? – Теодор скорчил подобие улыбки и вопросительно приподнял бровь.

– Просто ты... как будто не осуждаешь его… – непонимающе ответила я.

– А что должен? – прищурился Теодор. – За что мне его осуждать? За то, что из-за геройского Поттера он сидит в Азкабане? Скорее, я сочувствую своему отцу.

– Что ты такое говоришь, Тео?.. – упавшим голосом спросила я, чувствуя, как слабость растекается по телу.

Он смотрел на меня долго и пристально. А у меня внутри всё обрывалось и скатывалось в пропасть.

– Ханна, мы не сможем с тобой нормально общаться, если ты ни чем не будешь отличаться от той толпы недоумков и грязнокровок, которые шепчут за моей спиной «Пожиратель», будто это… какое-то ругательство, – раздраженно выплюнул он.

Что ты такое говоришь, Тео? Как же так?

– Это не ругательство. Так называют… убийц, – к глазам моим подступали слезы, но я отчаянно старалась сдержаться.

Его губы дернула неприятная усмешка, лицо стало непроницаемым, а взгляд – холодным и отчужденным:

– Что же. Занятное мнение. Только ты ни черта не понимаешь в этой жизни, Ханна Аббот.

Я не заметила, когда начала плакать: до того, как Тео встал и ушел, или уже после. Просто в какой-то момент вдруг поняла, что уже очень долго сижу на пустой трибуне и не могу остановить слезы.

***

Иногда в жизни наступает такой момент, когда всё внутри тебя будто заходится в рыданиях. Иногда ты чувствуешь себя настолько истонченным страданиями, что давит даже воздух. И никак не вздохнуть. Кислород не проходит, не проталкивается в сжатые легкие, потому что там – внутри каждой клеточки – сплошное отчаяние. Сердце пережёвывает боль, по венам бежит обида. А сознание жалят острые осколки разочарования и несправедливости.

Впервые в жизни меня душил такой губительный страх. Мысль о том, что Теодор может разделять убеждения Пожирателей смерти, вселяла в меня ядовитый ужас.

Он не может. Он не может и не разделяет. Это просто злость. У него нет матери, а теперь ещё и отца. Он просто разозлен. Но это пройдет. Это обязательно пройдет.

Я практически ненавидела Сьюзен за то, что она натолкнула меня на тот злосчастный разговор. Если бы я только могла повернуть время вспять! Я бы никогда, никогда больше не заговорила с Теодором о его отце.

Весь следующий день после ссоры с Ноттом я провела как в бреду. Уроки, чьи-то лица, чьи-то голоса – всё сливалось, проходило посторонним фоном, налипшим кошмаром, который невозможно было с себя стряхнуть. Меня била внутренняя истерика, грозившая вот-вот вырваться наружу.

Я мечтала, чтобы Тео вдруг появился рядом и просто обнял меня, нашептывая бархатное: «Это просто плохой сон, глупенькая».

Но когда мы со Сьюзен стояли у дверей кабинета истории магии, и мимо проходил Теодор, я поспешила спрятаться подруге за спину.

– Да что с тобой такое? – встревоженно спросила она.

– Пожалуйста, просто стой и не двигайся, ладно? – проскулила я в ответ, до боли сжимая веки, чтобы ненароком не натолкнуться на взгляд Теодора, в котором боялась увидеть отстраненность и равнодушие.

А уже поздно вечером я брела по пустынным коридорам, слушая эхо своих каблуков. У нас с Эрни Макмилланом было дежурство. Его тихий и восторженный бубнёж об уроках зельеварения с профессором Слизнортом странным образом не давал мне разреветься, и я мысленно благодарила Макмиллана за его невероятное самолюбие. Эрни был человеком, который обожал увлеченно рассказывать о себе и никогда не лез в душу к другим.

Меня катастрофически пугала перспектива еще одной бессонной и изматывающей ночи. Я страшилась той минуты, когда снова окажусь в своей постели, наедине с собственными мыслями. Но дежурство, к сожалению, не могло длиться вечно.

Шаг. Ещё один шаг. Каждый из них отдавался в груди толчком сдавленного сердца. Каждый из них приближал меня к краю засасывающей бездны.

Скоро я провалюсь во мрак бесконечной, убивающей бессонницы...

Коридор, ведущий ко входу в кухни, чуть дальше – натюрморт и крышки встроенных в стену огромных бочек. И надо только постучать в правильном ритме по одной из крышек, и вход в гостиную Пуффендуя откроется, чтобы проводить её обитателей в их спальни… И, может быть, кто-то найдет покой среди желтых пологов, но я встречу там лишь сквозняк, что будет продувать дыру, зияющую в моей груди.

От бессилия кружилась голова, тусклый в свете редких факелов коридор терял четкость очертаний, а впереди, около входа в гостиную, маячила расплывчатая фигура в темной мантии.

Теодор Нотт.

Я вижу тебя. Но ты мираж – результат сильнейшего желания увидеть тебя.

Ведь мираж же?

Я моргнула, но Теодор не растворился. А потом я и Эрни поравнялись с ним.

– Что ты тут делаешь, Нотт? – осведомился сбитый с толку Эрни. – Уже был отбой.

Теодор проигнорировал вопрос Макмиллана и обратился ко мне:

– Нам надо поговорить.

– Что значит поговорить? – непонимающе переспросил Эрни. – Уже отбой был!

– Можно тебя попросить убраться в свою гостиную, Макмиллан? – с еле сдерживаемой яростью процедил Теодор. Казалось, что если Макмиллан начнет спорить, то Теодор припечатает его к стене и просто-напросто придушит.

– Ханна? – Эрни растерянно посмотрел на меня.

– Да, иди в гостиную. Всё нормально, – тихо проговорила я.

Смерив Нотта подозрительным взглядом, Эрни направился к бочкам. Продолжая недовольно коситься на Нотта, он постучал по одной из деревянных крышек в нужном ритме, та со скрипом открылась, и Эрни ушел в общую гостиную Пуффендуя.

Теодор дождался тишины и только потом спросил:

– Теперь ты меня избегаешь, да? – это было словно утверждение, произнесенное с деланным спокойствием, почти с упреком.

– Нет… – с трудом разлепив губы, ответила я.

Просто обними. Пожалуйста. Просто обними. И пускай всё это закончится.

– Ага, – жестко хмыкнул Теодор. – А мне вот так не показалось, когда ты сегодня пряталась за спину своей подружки.

– Ты пришел поругаться? – подняв на него глаза, устало спросила я.

– Просто не хочу, чтобы ты рыдала из-за меня! – раздраженно выпалил он.

Он стоял передо мной, взвинченный и в то же время непостижимо хладнокровный. Казалось, протяни руку – и вот он. Но я не тянула к нему руки, я боялась нащупать безответность.

– Я не рыдаю, – произнесла жалким, дрожащим голосом.

А Теодор терял терпение, расставался с коронной слизеринской выдержкой:

– Ой, да брось! А чего ты ожидала? Ты прекрасно знала, кто мой отец. Ты всегда знала мою фамилию, ею можно пугать грязнокровных детишек, – мрачно хохотнул он. – И все равно бегала за мной. Не надо теперь делать меня виноватым!

– Я за тобой не бегала. И хватит на меня кричать! – слезы, горькие и неудержимые, заструились по моим щекам. Сердце в груди разрывалось, сгорало, словно задетое раскаленным железом. В пору было осесть на пол и рассыпаться в бесцветный пепел. Под его взглядом, в котором нет надежды…

За что же ты так со мной? В чем ты меня обвиняешь? Я бы простила тебе всё, что угодно, а ты не хочешь простить мне моего страха? Это всё неправильно, да? Так ты однажды говорил? И ты никогда не верил, что у нас получится, и всегда ждал конца?

Всегда. Ждал. Конца.

Он внезапно шагнул ко мне, пытаясь сомкнуть пальцы на моем плече, но я отшатнулась от него.

– Вот как? – холодно вымолвил он. – Очень доходчиво.

Как же часто я смотрела в его удаляющуюся спину. Ровную, вытянутую в струну. Он уходил прочь так много раз.

Как же часто я смотрела на свое заплаканное отражение в зеркале. Много, много раз. И вот опять.

Ледяная вода хлестала из крана, мои руки дрожали. Я сползла на кафельный пол ванной и впилась зубами в кулак.

Глава 20. Шаг

– Что с ней? – вполголоса спросила Меган Джонс, одна из моих соседок по спальне.

Её встревоженный тон на мгновение создал в моем сознании образ палаты для душевнобольных. Вот так вот обычно шепчут над теми, с кем всё… плохо. Сочувствие пополам с любопытством.

– Не знаю, – нетерпеливо промолвила Сьюзен. – Мегги, оставь нас одних, пожалуйста.

И Мегги оставила. Безропотно ушла, тихо прикрыв за собой дверь.

– Завтракать идешь? – поинтересовалась Сьюзен, явно особо не надеясь услышать утвердительный ответ.

Сьюзен стояла рядом с моей кроватью, полог над которой не был задернут. Я лежала спиной к подруге, сжавшись в клубок и подтянув к себе колени. На мне была та самая одежда, в которой я вернулась с дежурства. Манжеты на рукавах тонкого джемпера всё еще оставались сырыми: когда ночью в ванной я пыталась успокоить себя ледяной водой, мне было не до брызг и случайно облитой кофты… Как, впрочем, и теперь.

– Нет.

Бесцветное и отрешенное «нет». Как и вся моя жизнь без Теодора.

– А на уроки?

– Нет.

– А что случилось, не расскажешь? – настырно продолжала Сьюзен.

– Нет.

Ничего уже нет. И меня самой нет. Есть только чувство. И оно больше меня. Я сгораю в его бесконечности, в его всепоглощающей бескрайности.

– Нотт? – спросила Сьюзен. Тихо и резко. И все равно внезапно, хотя я и ждала, что она обязательно заговорит о нём.

Словно тончайшее лезвие облизало мое ноющее сердце, и мне с отчетливой ясностью представилось, как из раны потекли красные капли, так похожие на густой вишневый ликер. Я обессиленно прикрыла веки, допуская маленькую заминку, мимолетную паузу перед ответом:

– Нет.

– Значит, Нотт. – Сьюзен шумно втянула воздух. – Что он сделал?

– Ничего. Ничего такого, о чем бы ты меня не предупреждала, или о чем бы я сама не догадывалась, – отстраненным, тоненьким голоском сказала я.

Он ничего не сделал. Просто случается, что глупые люди, склонные тешить себя самообманами, расстраиваются из-за правды, которую на самом деле знали всегда. И я как раз из таких людей.

– Ханна! – изумилась Сьюзен. – У тебя с ним в самом деле что-то было?

Тяжело вздохнув, я села на кровати и измученно уставилась на подругу. Было странно наблюдать её удивление. Получалось, что она, несмотря ни на что, до сих пор продолжала лелеять иллюзорный шанс… ошибочности собственной теории.

О нет, Сьюзен. Ты всегда была проницательной.

Я кивнула в подтверждение. И Сьюзен даже как-то сникла:

– И как далеко вы зашли?

– До поцелуев, – мои губы дернулись в горькой усмешке, которая тут же исчезла.

– А он не требовал от тебя… ну… сама понимаешь… – Сьюзен стыдливо замялась.

Смысл дошел до меня не сразу, но как только я осознала намек, мне стало гадко и противно.

– Ради Мерлина, Сьюзен! – воскликнула я. – Не делай из него маньяка! Что ты вечно думаешь о нем самое плохое?

– А ты, очевидно, думаешь о нем только хорошее, – с сарказмом заметила она. – Вон как тебе весело.

– Мне не весело, – возразила я. – Но не говори, что он плохой. Потому что он не…

Я осеклась, закусив дрожащие губы и из последних сил стараясь не разрыдаться.

Потому что он не плохой. Тео не плохой.

– Но что случилось? Что он тебе такого сделал, что ты страдаешь и все равно не перестаешь защищать его? – Сьюзен опять по-особому вглядывалась в меня, взволнованно и пытливо. Словно остерегалась моей неискренности.

– Ничего. Просто он… Он мне очень нужен, – грустно промолвила я, опуская голову.

Без него я не чувствую себя.

Я без него дышать не могу.

– Хорошо. Ладно. – Сьюзен собралась с духом, явно намереваясь выдать некую речь. – Да, я могу понять, чем он тебе нравится. Он красивый, весь из себя такой таинственный. Скорее всего, может быть обаятельным. Но эта твоя любовь к нему… Я не знаю… Она делает тебя несчастной. Он, этот твой Теодор, он делает тебя несчастной.

– Сьюзен… – попыталась было я, предчувствуя бесполезность её дальнейших слов.

Что она могла сказать? Что Теодор – потенциальный Пожиратель смерти? Что он опасен и непредсказуем? Я и так всё это знала. Только вот почему-то меня не пронимало. Ничего не могло остудить чрезмерный жар моей любви к Теодору…

– Не перебивай меня! – разозлилась непреклонная Сьюзен. – Не хочешь сама делиться своими переживаниями, так хотя бы не мешай высказаться мне!

Я затравленно взирала на Сьюзен снизу вверх. Не было никаких сил даже просто выслушивать её упреки. Она бросала их в никуда, лишь нагнетая и без того душную атмосферу нашей спальни.

– Ханна, я тебе честно скажу: факт ваших отношений меня шокирует. С тобой-то всё ясно, но он чего вдруг проявил к тебе интерес? Нет, ты не подумай, что я считаю тебя непривлекательной. Я вовсе не это имею в виду, – поспешно вставила она, а потом серьезно посмотрела на меня: – Дело в нём. Он играет с тобой. Одумайся, пока не наделала глупостей!

– Ты ничего о нем не знаешь, – твердо сказала я.

Я по своему обыкновению упрямо оправдывала Нотта. Ограждала его от голословных обвинений Сьюзен.

Он не играет со мной. Тут… другое. Тут препятствие. Тут пропасть, разделяющая наши с ним взгляды…

На лице Сьюзен промелькнула тень, она какое-то время пристально смотрела на меня.

– С тобой невозможно разговаривать. Ты на нём помешалась, – в глазах её читался укор, смешанный с досадой и злостью. – Я иду на уроки. Преподавателям скажу, что тебе нездоровится. А ты сходи в больничное крыло и попроси у мадам Помфри успокоительной настойки.

Она уверенно зашагала к выходу и скрылась за дверью. А в мутном пространстве комнаты остались висеть обрывки её фраз.

Он делает тебя несчастной.

Теодор делает тебя несчастной.

Почему у меня не получалось воспринимать это как повод обидеться на Теодора? Как повод разлюбить его хоть на капельку? Ведь я страдала, безумно страдала.

Почему вероятность его косвенной причастности к Пожирателям смерти тут же не заставила меня взглянуть на него по-новому? Но нет же. Я любила Тео с прежней силой и, кажется, готова была… предать свои идеалы, лишь бы быть с ним.

Готова предать свои идеалы? Предать общечеловеческие идеи честности, доброты и гуманности? Быть с ним, даже если завтра он скажет, что согласен с деятельностью Пожирателей смерти и с гордостью вступит в их ряды?

Осознание того, насколько эгоистичны и беспринципны были эти мысли, повергло меня в дикий ужас. Допустив их, я сама себе показалась чужой и незнакомой. Подойдя к зеркалу, я уставилась на свое отражение. Это всё еще была я – бледная и подавленная. Но что-то было в моих потухших зрачках. В глубине них тлела моя новая цель.

Мне нужно вытащить Тео из его заблуждений. Убедить, что всё может быть по-другому. Он лучше всего того кошмара, в котором погряз. И он не должен становиться тем, кем стал его отец.

***

В декабре всегда рано темнеет. В декабре люди ждут Рождества, новогодних праздников и каникул, подгоняя последние сумрачные деньки уходящего года. Некоторые верят, что в будущем их встретят сказочные чудеса. Некоторые скрывают, что верят. А некоторые даже убеждены, что не верят.

Но, скорее всего, верят все. Ведь каждый мечтает о счастье. Просто не всем мечтам суждено сбыться.

…В течение недели, оставшейся до конца первого семестра, я так и не отважилась поговорить с Тео, хотя мне постоянно хотелось броситься к нему прямо посреди Большого зала или на уроке (даже если это были уроки профессора Снейпа) и, наплевав на все приличия и возможные сплетни, заключить его в объятия. И больше никогда не выпускать…

Но я боялась… Я всё ждала, когда Тео сам сделает первый шаг. Как если бы от этого шага зависела вся моя судьба. И если он сделает его, то значит, он готов бороться за нас, а если нет, то… То меня просто не хватит на сражение за нас обоих…

А потом наступили зимние каникулы, ученики заняли места в алом паровозе «Хогвартс-Экспресс» и поехали из школы в Лондон. За окном мелькали заснеженные холмы, редкие деревушки с как будто игрушечными домиками, деревья с корявыми голыми ветвями, темные ели. Клубился привычный туман, в котором растворилась вся моя радость и сгинули все надежды.

Размеренный стук колес о рельсы располагал к задумчивости. Со мной в купе ехали Сьюзен и Эрни. Иногда они вяло переговаривались, но чаще молчали. Макмиллан читал книгу, а Сьюзен, подобно мне, стеклянным взглядом смотрела в окно.

– Пойдем, что ли, проверим, чтобы никто не шалил в коридорах? – обратился ко мне заскучавший Эрни. Вот же любил он свои полномочия старосты!

– Пускай Сьюзен сходит с тобой, – предложила я. – У меня совсем нет настроения.

– Но я же не староста, – отозвалась Сьюзен.

– Я отдам тебе свой значок. Младшие курсы все равно плохо знают, кто старосты в школе, а шумят в коридорах в основном они. А если попадется какой-нибудь дотошный маленький когтевранец с хорошей памятью на лица, скажешь, что временно исполняешь мои обязанности, – улыбнулась я.

– Ну, давай, – согласилась Сьюзен. – Пошли, Эрни. Ух, сейчас я припугну малявок! – воодушевленно воскликнула она перед тем, как покинуть купе.

И я осталась одна. Да я и так постоянно была одна. Кто бы меня ни окружал, я всегда чувствовала одиночество и неполноценность. Без Теодора Нотта в мире было холодно и пусто. Без Теодора Нотта от меня была только тень. А он почему-то не хотел вернуть мне… самого себя. А вместе с собой и меня саму.

Окно казалось матовым – таким плотным был туман по ту сторону стекла. Развеялся бы он, наконец. Стало бы легче дышать. Не щемило бы так сердце…

И вдруг дверь купе с тихим щелчком отворилась. Я не повернулась на звук тотчас же. Я на мгновение замерла. Потому что почувствовала того, кого так не хватало… И страшно было, что мне это лишь мерещится.

А потом резко повернула голову и завороженно посмотрела на него, не смея смаргивать появившиеся в глазах слезы. Теодор стоял у двери, которую он уже успел закрыть. Он пришел. Он сделал шаг.

Как сон. Господи, словно сон.

Я встала, медленно подошла к нему. Сердце выбивало рваный ритм, дыхание останавливалось, тело охватывала неудержимая дрожь.

Только бы коснуться его. Только бы не опоздать. А то же сны заканчиваются на самом лучшем моменте.

И я просто бросилась к нему на шею, обхватила руками и почувствовала, как он тоже обнимает меня. Как его ладони прижимают меня за талию, скользят по спине. Я цеплялась за него, судорожно и безостановочно, словно тонула в океане, а он был спасительной соломинкой.

– Теодор… – бормотала я сквозь слезы. – Господи, Теодор…

Растворялись все эти долгие дни без него, стирались недосказанности и, наоборот, сказанные сгоряча слова. Будь он хоть трижды Пожиратель смерти, меня не волновало это сейчас… Самый родной. Он был самый родной и самый нужный.

– Тише, тише… – шептал он.

– Не уходи, пожалуйста… – я уткнулась носом в его белоснежную рубашку, оставляя на ней мокрые следы от своих слез. – Пожалуйста…

– Не уйду. Я не уйду… Я скучал. Так скучал по тебе…

Я все цеплялась за Теодора руками, боялась, что он исчезнет, а он гладил меня по волосам. Потом он взял мое заплаканное лицо в обе свои ладони, большими пальцами стирая слезы с моих щек, заглянул в мои глаза и произнес:

– Если ты хочешь, давай проведем каникулы в моем поместье. Мы говорили об этом. Помнишь?

Растерянный. Он был растерянный, какой-то одновременно и окрыленный, и отчаянно придавленный эмоциями. Как человек, который решился на безумство, последствия которого, скорее всего, будут печальными. Но перед этой печалью будет миг настоящего, неподдельного счастья, ради которого стоит рискнуть.

– Конечно, хочу. Но как? Меня же ждут дома… – слезы все лились из моих глаз, я давилась ими. И никак, никак не могла поверить в происходящее.

Как же мне тебя не хватало. Как же я жила без тебя?..

И внезапно дверь за спиной Теодора поехала в сторону.

– Ханна!.. – с порога вскрикнула Сьюзен.

Я чуть отстранилась от Теодора, он выпустил меня из объятий. Вместе мы встретили выразительный и изумленный взгляд моей подруги.

– Сьюзен, пожалуйста, – сипло попросила я. – Мне нужно убедить маму и отчима, что я не поеду домой на каникулы.

– Не поедешь домой? А куда ты поедешь? – переспросила она, машинально прикрывая дверь и не сводя глаз с Теодора. Сьюзен выглядела потрясенной до глубины души.

– Ко мне, – тихо вмешался Теодор и привлек меня чуть ближе к себе, приобнимая за плечи.

– Но, – задохнулась Сьюзен. К ней возвращалось самообладание, она наполнялась чувством праведного возмущения, однако слова всё еще подбирала с трудом: – То есть?

– Только ты должна меня прикрыть, – добавила я.

– И как? – Сьюзен хлопала ресницами, наверное, в безуспешных попытках прогнать наваждение...

– Подойдем на вокзале к моей маме и отчиму и скажем, что я проведу каникулы у тебя, – на ходу выдумала я план действий. Мне было все равно, какую нелепицу придумать. Хотелось только одного: быть с Теодором. Только с ним. Неважно как. Неважно где. – А потом…

– …ты сбежишь с ним, – поджала губы Сьюзен. – Я не буду в этом участвовать, – отрезала она.

– Но вы же с Ханной подруги, – спокойно сказал Теодор. – И Ханна говорила, что самые лучшие.

– О да, Нотт, она правильно тебе говорила. И я, как самая лучшая её подруга, желаю ей добра и счастья. Мне надоело видеть, как она плачет!

– Не похоже, – вымолвил Теодор.

– В смысле? – дрожащим от негодования голосом спросила Сьюзен.

Теодор чуть склонил голову набок:

– Ханна просит тебя о помощи, а ты не желаешь ей помочь. Если ты не согласишься, то она будет плакать из-за тебя.

– Что? – выдохнула Сьюзен.

Как меж двух огней. Они ругались, а я стояла, и мне казалось, что у меня сейчас подкосятся ноги.

– Тео! Сьюзен! Пожалуйста… – взмолилась я в отчаянии. – Сьюзен, прошу. Это очень важно для меня!

Сьюзен лишь истерично фыркнула. Я не представляла, как до нее достучаться, как разбить эту глухую стену непонимания, тщательно выстроенную ею из закоренелых предубеждений.

– Ну что тебе стоит? – не выдержал Теодор.

– Умоляю, – сорвался с моих губ бессильный шепот.

Глава 21. Печальное очарование

Мир мельтешил перед глазами размытыми образами, невнятными изображениями. Нужно было собраться, держать себя в руках, но не получалось. Волнение смешивалось со страхом, с боязнью, что ничего не выйдет.

– Не могу поверить, что я это делаю, – тихо прошипела Сьюзен, когда мы сошли с поезда и двинулись вдоль волшебной платформы номер девять и три четверти, высматривая моих родителей среди других людей.

– Спасибо тебе! Огромное спасибо! – волна благодарности затопила меня, и я произносила эти слова уже, должно быть, в сотый раз подряд.

Сердце колотилось о ребра, словно… оторванное. Ведь оно принадлежало Теодору. И вдали от него не могло существовать ни минуты. Как магнит, оно тянулось к нему – к моему любимому темноволосому Тео, который сказал, что будет ждать меня у выхода с вокзала Кингс-Кросс. Где-то там – под серым и нависающим лондонским небом.

– Надеюсь, я не пожалею об этом, – многозначительно объявила Сьюзен, а потом натянула на лицо фальшиво-беззаботную улыбку: – Здравствуйте, мистер Норрингтон!

Мы остановились напротив моего отчима – солидного джентльмена с вечно хмурой физиономией. Я всё никак не могла хоть чуть-чуть сосредоточиться и мечтала не выглядеть как человек, которого только что огорошили какой-то новостью. Иными словами мечтала не выглядеть так, как… выглядела. Но реальность плясала, словно блики по ту сторону мутного стекла, а в сознании тягучей, жгучей патокой перекатывалась одна единственная мысль – отпустите меня к Теодору! Эта мысль поглощала, взрывалась внутри миллиардами острых импульсов, лишая терпения, отключая восприятие всего постороннего, всего, что не Теодор Нотт.

Мистер Норригтон смерил меня и Сьюзен неприветливым взглядом, как если бы находился здесь по принуждению и нисколько этого не скрывал.

– Чего так долго? – не поздоровавшись, спросил он.

– Эм… Толкучка была на выходе из вагона, – рассеянно промямлила я. – А мама где?

– Мама ждет в министерской машине. И твой брат уже десять минут как пересек барьер и присоединился к ней. Ты задерживаешь всю семью! Быстро прощайся со своей подругой и пошли. Мне ещё сегодня на работу! – прикрикнул отчим.

В другой день его несправедливые нападки обязательно задели бы меня. Но не сегодня, когда все мое существо буквально подбрасывало на месте от нестерпимого желания сорваться и убежать в мою мечту, в мою ожившую сказку.

– Мистер Норригтон, – осторожно начала Сьюзен с настолько милым видом, на какой только была способна, – дело в том, что я пригласила Ханну провести рождественские каникулы у меня. Вы не против?

Вне всяких сомнений Сьюзен жаждала, чтобы мой отчим оказался категорически и безоговорочно против. А чужие желания сбываются чаще собственных… И, словно в подтверждение этой печальной истины, мистер Норрингтон тяжело вздохнул, едва не закатывая глаза от недовольства:

– В стране напряженная обстановка. Нужно соблюдать повышенные меры безопасности, а не по гостям разъезжать, Ханна.

Вот так. У него опять виноватой была я. Сьюзен сказала, что сама пригласила меня, а отчим услышал то, что захотел: легкомысленная и недальновидная Ханна напросилась в гости. Это напрягало и беспокоило, потому что он не покупался на вежливость Сьюзен, а лишь зацикленно воспитывал меня. Стало жутко страшно, что он обязательно не разрешит, не позволит, и всё назло мне – докучающей ему падчерице.

– Это моя подруга. Я уже однажды гостила у неё летом. У неё безопасно, – настаивала я.

– Да-да. Наш дом защищен хорошими чарами, – подтвердила Сьюзен. – И я же не какой-нибудь подозрительный слизеринец…

Я невольно вздрогнула и выразительно посмотрела на подругу: мол, что ты несешь? Мистер Норрингтон же нахмурился и после некоторой паузы произнес своим скрипучим голосом:

– Предположим, я согласен. Но надо спросить у твоей мамы.

Это его «согласен» повисло огромным плакатом перед глазами. Меня словно только что оправдали в зале суда.

– Если вы согласны, то она-то уж точно не запретит, – быстро сориентировалась я. – До свидания! Пойдем скорее, Сьюзен.

Я схватила её под локоть, стремясь сию же минуту исчезнуть из поля зрения отчима и не дать тому шанса передумать. Возможно, мы с подругой сбегали уж слишком резво, и если бы я оглянулась, то увидела бы озадаченность на лице мистера Норригтона, которая, в общем-то, тревожила меня бессовестно мало. Примерно нисколько.

Потом мы со Сьюзен прощались, она почему-то просила меня быть осторожной и не терять голову. Я кивала, а мои обещания подхватывал ветер… Ибо голову я потеряла в ту самую секунду, как увидела Теодора в своем купе. Сьюзен смотрела на меня с каким-то почти страданием, нервно кусала губы. А когда она вместе со своими родителями скрылась за разделительным барьером, я вдруг задрожала и почувствовала на щеках слезы, вызванные… чем?

Глубочайшей признательностью к подруге, которая помогла мне?

Или одним долгожданным объятием, случившимся под аккомпанемент стучащих о рельсы колес? Под мелодию бьющихся в унисон сердец?

Я стояла на пустеющей платформе и ощущала себя перышком. Испытывала такую колоссальную, безграничную легкость, что от этого было невозможно вздохнуть. Слишком тоненькая, слишком невесомая, как горячий пар, я улетала куда-то вверх – к небу и выше…

Выждать чуть-чуть, как он сказал. Выждать, чтобы на перроне не осталось знакомых, и бежать к Тео. Уходите скорее. Все-все уходите. Мне нужно к нему. Так нужно…

Взрослые колдуны и колдуньи, одетые в причудливые магловские наряды, которые они так плохо умели подбирать, продолжали покидать станцию, уводили своих юных отпрысков, лучше сведущих в тонкостях немагической моды. И когда волшебная платформа стала практически безлюдной, я тоже отправилась к барьеру и окунулась в суету вокзала Кингс-Кросс. Хотелось бежать, расталкивая прохожих. И я бежала, но толкать никого не пришлось – казалось, будто все расступаются передо мной, не смея мешаться на моем пути к Теодору.

И там, у выхода снаружи, где небо роняло крохотные редкие снежинки, а воздух дышал прохладой и надвигающимися сумерками, Теодор ждал меня. Высокий, в коротком черном пальто и черных узких брюках; его темные волосы лежали небрежно и отбрасывали тень на прекрасные глаза и бледные скулы. Он снова был какой-то почти нереальный, словно его видела только я. Или, наоборот, только я и рисковала вдруг потерять его, упустить из виду…

Несколько последних шагов, рывков от зыбкого края пропасти, что норовил обрушиться под ногами, – и я вновь в ласковых и теплых руках Теодора. Он должен был удержать меня, вырвать из плена отчаяния и горечи, спасти из лап моих жутких призраков.

– Кто нас заберет? – прошептала я ему в шею.

– Никто, – ответил он мне на ухо. – Мы доберемся до Косого переулка, а оттуда по каминной сети в мое поместье.

– Никто тебя не встречает? – я посмотрела ему в глаза, чувствуя смесь смущения и жалости. Совершенно один. Без матери, без отца. Получается, что и без близких родственников... Один-одинешенек – и было так грустно понимать это. Но вряд ли Тео хотелось, чтобы я жалела его. Любое сочувствие наверняка представлялось ему унизительным и отторгалось на генном уровне.

– Формально у меня есть опекун – мой двоюродный дядя. Но, к счастью, ему нет до меня никакого дела, – ответил Тео, а потом добавил: – Тем более что он мне и не нужен… уже.

И, может быть, демонстрируя подобную независимость и самостоятельность, он храбрился. Но, скорее всего, нет. Что-то в его взгляде и выражении лица выдавало – он привык жить в мире, где все строят вокруг себя стены, где принято прятать свои чувства за масками и где лучше казаться безразличным, чем… слабым в своей искренности.

– Что ты так смотришь? – мягко улыбнулся он, гладя меня по волосам.

– Нет, ничего… – я дала себе слово постараться ничем не выказать своей жалости к нему. Ненужной ему жалости…

– Пойдем? – предложил Тео.

– Пойдем, – тихо согласилась я.

Мы шли по вечерней улице, украшенной рождественской иллюминацией. Огни общего праздника сверкали, делая ярче мое собственное счастье. Наше с Тео тайное счастье.

Какое же это было счастье – просто идти рядом с ним! Просто ехать рядом с ним в магловском автобусе с потрепанными креслами. Мы смотрели на плывущий за окном Лондон, и Тео рассказывал о своих любимых местах в нем. О каких-то неизвестных мне скверах, маленьких фонтанах, площадях с голубями… Оказывается, Тео хорошо знал город. Город, полный маглов, что так не вязалось с его аристократической чистокровностью…

– Откуда ты всё это знаешь? – завороженно спросила я.

– Летом иногда гулял тут.

– А как же маглы? – удивилась я, с опозданием подумав, что это прозвучало в духе: «Ты же чистокровный и ненавидишь маглов».

– Ну я же не с маглами гулял, – деликатно возразил Тео. – Я гулял один. Лондон – чудесный город, даже несмотря на толпы маглов в нем, и как-нибудь я тебе это докажу, – пообещал он.

– Я верю, – шепнула я. Конечно же, Лондон чудесный, если ты так говоришь…

В «Дырявом котле» мы купили немного летучего пороха. Игнорируя любопытные взгляды местной злачной публики, вместе влезли в камин и, тесно прижавшись друг к другу, закружились в вихре холодного зеленого пламени, который унес нас в гостиную фамильного поместья Ноттов.

Гостиная особняка предстала передо мной просторным залом, не освещенным ничем, кроме каминного огня, который, как только мы с Тео ступили в комнату, сменил изумрудный цвет на обычный золотисто-оранжевый оттенок.

Здесь были диваны и кресла с резными витиеватыми ножками, деревянный столик, шкафы с прозрачными дверками, в стекле которых отражалось горевшее в камине пламя. С потолка свисала роскошная люстра. Высокие окна обрамлялись плотными шторами, подхваченными плетеными держателями-шнурками. А ещё здесь царила величественность и шелестели отголоски истории. Но вот уюта не было…

К стенам дома уже подкрались сгустившиеся сумерки, они заползали сюда сквозь окна, как дымка, сотканная из нитей черного тумана. Мы с Тео стояли вблизи единственного источника света – камина, украшенного коваными узорами. Я медленно осматривала комнату, а потом почувствовала на себе внимательный взгляд Тео.

– Ну как тебе? – с усмешкой поинтересовался он, скидывая пальто со своих плеч.

– Впечатляет, – честно призналась я, представляя себе масштабы всех остальных помещений дома. Тео помог мне снять верхнюю одежду, а потом на миг отошел к ближайшему креслу, чтобы бросить в него оба наших пальто. – И весь особняк… он пустой? Только ты и я?

– Если не считать двух эльфов, то… – Тео изогнул одну бровь и сделал вид, что призадумался: – …да.

Почему-то он улыбался, словно факт того, что в поместье нет никого, кроме нас, должен был обрадовать меня. Как ребенка, которого взрослые наконец оставили одного дома, наградили абсолютной свободой – делай, что хочешь, всё жилище в твоем распоряжении.

Но я не почувствовала ни радости, ни свободы, лишь новый приступ тоски и сострадания, сдавивший мне горло. Огромный, безлюдный особняк. Множество темных, не согретых комнат, в углах которых зияет тягостная пустота. Дорожки длинных коридоров, по которым бродит незримое одиночество, холодом въедаясь в вековые каменные стены. Вот она – грандиозная, но такая печальная обитель многих поколений Ноттов…

В сознании возник образ того, как Тео идет в бесконечности мрачных коридоров собственного дома, окутанный эхом голосов надменных предков, обреченный на их судьбу. Он идет прямо, он знает, что тьма постепенно заберет у него сердце, оставив взамен равнодушие, бесстрастность и возможность забыть, что в жизни существует боль…

Огонь из камина больше не согревал меня. Я не смогла скрыть накатившей грусти, и тогда настоящий Теодор, живой и теплый, а не тот, что привиделся, подошел совсем близко, взял мой подбородок кончиками пальцев и приподнял мое лицо. Он по-прежнему мягко усмехался, но теперь, когда нас разделяла пара сантиметров, я разглядела, что в глазах его плескалась какая-то надсадная задумчивость.

Снова. Господи, это снова происходило…

Он снова не верил в нас. Он снова был рядом, но как всегда будто ускользал от меня… И меня тут же обдало ощущением безнадежности. Ощущением неминуемого разрыва.

Я обняла его. Так крепко, как только хватило сил. Я решила, что в этот раз ни за что не отпущу его. Ведь я так его люблю. Так люблю.

– Больше никогда не оставляй меня, слышишь? Без тебя мне кажется, что я в аду...

Всем своим телом я почувствовала, как от моих слов он напрягся.

– Не говори так, – тихо сказал он.

– Я не могу без тебя, – я отодвинулась, чтобы вновь заглянуть ему в глаза. – Все эти дни были невыносимыми...

– Нет, – он остановил меня и очень серьезно произнес: – Пожалуйста. Я прошу тебя: не говори так.

Настойчивость, смешанная с… чем? С мольбой? Зачем он просит меня о невозможном? Даже если я не буду произносить этого вслух, я не перестану думать об этом.

Разлука с тобой действительно губит меня, Тео.

Нужно было сказать что-то значимое. Что-то очень важное…

– Я люблю тебя, Тео.

Я люблю тебя. Люблю. Люблю. Люблю. Вот она – вся моя правда.

А он застыл, смотрел на меня с испугом, метавшимся на дне его зрачков, и молчал. И ничего не делал, пока у меня не задрожали губы. А потом взял мое лицо в свои ладони, нагнулся так, что кончики наших носов соприкоснулись. Он закрыл глаза и прошептал, прислоняясь своим лбом к моему:

– Нельзя плакать. Я поцелую тебя, и ты не будешь плакать…

Поцелуй был кратким и нежным, но и от такого по телу разлилась плавящая истома, которая усиливалась от его бархатного, обволакивающего голоса:

– Знаешь, почему нельзя плакать? Потому, что у меня сегодня день рождения.

– День рождения? – растерянно переспросила я.

– Да, – улыбнулся Тео, перебирая пальцами мои волосы и заправляя одну прядь мне за ухо.

И мне стало стыдно за свое поведение. Стыдно, что я, любившая Тео уже не первый год, узнала о том, когда у него день рождения, от него самого и, собственно, именно в день его рождения. Стыдно за свою слабость и постоянную плаксивость. Стыдно, что он вечно был вынужден успокаивать меня. Было ли ему хорошо от таких вот поцелуев? Нравилось ли ему гладить меня по голове, слушая всхлипы?

– У меня нет подарка… – зачем-то пробормотала я. Просто потому, что нужно было что-то говорить…

– Если ты пообещаешь быть веселой – это будет отличным подарком, – ласково сказал Тео.

Обещать что-либо – не всегда легко, но еще тяжелее бывает держать свое слово. Но ради Тео мне хотелось стараться. Ради его светлых глаз, нежных рук, искренних улыбок… Ему не нравилось быть причиной моих слез, но он был, и самой частой…

– Обещаю, – ответила я.

Я буду стараться, Тео. Я буду учиться быть счастливой. Но только с тобой. Ты будь рядом. И, пожалуйста, не сдавайся обстоятельствам. Всё еще можно изменить. Даже если твою судьбу кто-то решил за тебя…

Теодор вдруг хитро усмехнулся, явно озаренный радостной идеей.

– Я, кстати, знаю, что может тебя позабавить, – интригующе произнес он. – Сейчас мы будем ужинать. Кикки, Лером!

Тут же из воздуха с громким хлопком возникли два сморщенных, одетых в серые тряпки существа – эльф и эльфиня. Явившись на зов хозяина, оба одновременно отвесили низкие поклоны, отчего их несуразно большие уши заколыхались.

– Молодой хозяин вернулся домой? Какая радость для старого Лерома! Что угодно молодому хозяину от Лерома и Кикки? – подобострастно пролепетал один из эльфов.

– Накройте на стол на меня и мисс Аббот, – велел Тео.

– А что молодой хозяин прикажет приготовить? – тоненько пискнула эльфиня, украдкой косясь на меня выпученными круглыми глазами. – Кикки помнит, что у хозяина сегодня важный праздник. Кикки должна приготовить что-то особенное для хозяина и его гостьи?

– Нет, обычный ужин с обычной сервировкой, – ответил Тео.

Домовики в очередной раз низко поклонились, едва не утыкаясь вытянутыми носами в ковер, после чего испарились выполнять полученный приказ. Хлопок, похожий на выстрел, – и там, где они стояли, осталось… ничего. Вот бы с такой легкостью растворялись проблемы.

…Оказалось, что в старинном особняке Ноттов была огромная трапезная комната с таким немыслимо длинным столом, что можно было подумать, будто кто-то украл его из Большого зала Хогвартса. И под «обычной сервировкой» подразумевалось, что два человека займут места ровненько на противоположных концах этого стола. Видимо, в доме Ноттов это была сама собой разумеющаяся традиция, раз эльфы накрыли стол именно так. Своеобразная причуда богачей-аристократов.

– Ого, – кратко констатировала я, сраженная столь экстравагантным зрелищем.

– Сейчас мы с тобой прикинемся пафосными аристократами, – весело объявил Тео.

– Но ты и так аристократ… – робко улыбнулась я.

– Надеюсь, не очень пафосный? – он хитровато посмотрел на меня из-под своей челки.

– Если только совсем немножко…

Тео был прав, когда предсказывал забавности. Ведь это и правда было комично: мы сидели в нескольких метрах друг от друга, и между нами тянулся громадный стол, с противоположной стороны которого Тео посылал мне полные самоиронии взгляды. Становилось понятно, что подчеркнутую помпезность собственного поместья и принятые в высшем обществе нормы поведения он находил в какой-то мере нелепыми.

Рукава его белой рубашки были закатаны, что придавало ему мальчишечьей дерзости. В классической, почти готической обстановке трапезной комнаты Теодор казался мне… принцем. Я любовалась им, забывая про аппетитные кушанья в моей тарелке.

И вдруг меня осенило:

– Тео, тебе же семнадцать исполнилось!

Он повел головой в знак согласия. Просто кивнул и всё – как будто это не он сегодня стал совершеннолетним!

– Но… Семнадцатилетие люди обычно… празднуют, – запинаясь, проговорила я и тут же виновато потупилась. Ну разве Теодору сейчас может хотеться праздников?!

– Во-первых, я праздную. Точнее, мы с тобой вместе празднуем. – Тео жестом руки обвел абсолютно ненарядный и почти полностью пустой стол. – Во-вторых, а что меняется? Я такой же, как и вчера, – заключил он, пожимая плечами.

И все же, пожалуй, только беззаботные люди любят собственные дни рождения…

– Теперь тебе можно колдовать вне Хогвартса, – произнесла я, разрывая повисшее молчание.

– В особняке и его окрестностях и так всегда было можно, – ответил он. И, перехватывая мой недоуменный взгляд, продолжил: – Чары надзора накладывают не на школьника, а на место, в котором он живет. Надзор не страшен детям из семей волшебников. Его стоит бояться только маглорожденным, которые проводят каникулы среди своих магловских родственников и соседей, ведь кроме самого маглорожденного, там некому колдовать, и в случае чего Министерство сразу поймет, кто применял магию. В моем же доме одни только эльфы колдуют день и ночь. Даже будучи несовершеннолетним, я всегда мог беспрепятственно использовать магию дома и в других местах, где живут взрослые волшебники.

Его слова привели меня в изумление. Получалось, что я много лет жила, пребывая в обиднейшем из заблуждений…

– На самом деле, это не удивительно, что ты не знала о таких занимательных подробностях действия надзора. В Министерстве предпочитают умалчивать об этом. Можешь отомстить им прямо сейчас. Давай, наколдуй что-нибудь, – коварно усмехнувшись, предложил Тео.

У меня не было причин не доверять ему. Я достала волшебную палочку из заднего кармана джинсов и, поколебавшись несколько секунд, несмело взмахнула ею:

– Люмос! – и на кончике моей палочки зажегся яркий огонек.

На мгновение представилось, что ко мне уже на всех парах летит министерская сова с грозным письмом-предупреждением, но потом сознание затопило совершенно иное.

– Выходит, я всегда могла колдовать на каникулах… – отрешенно протянула я, уставившись перед собой стеклянным взглядом.

Я вспомнила, как прошедшим летом после пятого курса мне безумно сильно, почти до изнеможения, хотелось вызвать патронуса. Как я страдала под гнетом разъедающих сознание мыслей, порожденных всеобщей паникой из-за новостей о возвращении Того-Кого-Нельзя-Называть. Как я стояла у окна в своей комнате и мечтала прогнать туман и склизкую унылость, что прочно окружили наш коттедж…

– Тео, а ты умеешь вызывать патронуса? – тихо спросила я. Но, несмотря на длинный стол между нами, он услышал меня, ибо широкая трапезная особняка обладала отличной акустикой и усиливала звуки.

Тео молчал, сделавшись вдруг задумчивым… А я внезапно осознала, что здесь было холодно и тускло. Слишком длинный стол, слишком огромное помещение, слишком мрачный дом, слишком гнетущая атмосфера…

– Вряд ли, – наконец глухо ответил он.

– А я... умею, – призналась я. – То есть раньше точно умела. Может, и теперь получится…

Тео оживился и вскинул на меня заинтересованный взгляд.

– Так попробуй, – предложил он.

Я поднялась со стула, шагнула в пустое пространство сбоку от стола, вздохнула, сосредотачиваясь, и… не почувствовала себя способной отыскать внутри хоть какое-то подобие радости.

Тогда я зажмурилась. Я представляла наши с Тео поцелуи, всегда... дождливые от моих слез. Я вспоминала его объятия, как хваталась за него, будто он мог исчезнуть. Я думала о его глазах, в которых часто замечала тоску. Я снова видела его бредущим во тьме коридоров ледяного поместья. И он уходил от меня…

Я застыла, совершенно ошеломленная, с поднятой в руке палочкой, и не могла вымолвить ни слова.

– Ханна? – окликнул меня Тео, и я повернулась на звук его голоса. Мой безнадежный взгляд встретился с его обеспокоенным.

Почему мне кажется, что ты уйдешь? Что бросишь меня, оставишь этому холодному безжалостному миру, в котором ты – единственное мое солнце?

– Идем, – хрипло сказал он. – Покажу тебе сад. Там у тебя точно получится. Осенью и зимой он такой… как ты. У него твое настроение – печальное очарование…

Глава 22. Подхваченная ветром

Красоту природы замечают не все и не всегда. Многие смотрят на деревья – и видят не более чем деревья, смотрят на небо – и видят лишь небо. Способность видеть прекрасное в простых и доступных вещах дана далеко не каждому…

Сад, расположенный за особняком Ноттов, был потрясающий. Он завораживал хрустальной иллюзорностью и погружал в чувство светлой грусти, ибо казалось, что он был… душой готического поместья. Красивой, но замерзшей душой.

Припорошенные снегом дорожки вели мимо конусовидных декоративных пихт, аккуратных шарообразных кустарников, фруктовых деревьев с голыми ветвями, на которых блестел иней. Мы шли, и Теодор взмахом палочки зажигал редкие фонари, что возвышались на тонких железных столбиках, украшенных коваными змейками. И с каждым новым источником света всё кругом начинало сверкать еще ярче, словно усыпанное не снегом, а тысячами переливающихся алмазов. Застывшая, невероятная гармония, в которой я ощущала себя так, будто наконец попала в одну из своих хрупких грез, сбежав прочь от немилосердной реальности.

Сбежав с Тео. С единственным, кто был мне нужен.

Мне хотелось взять его за руку, хотелось, чтобы его пальцы переплелись с моими, но я не решалась и лишь сильнее натягивала рукава своего пальто.

Мне нравилось искоса наблюдать, как в морозном воздухе облачком пара растворяется дыхание Тео. И у меня щемило сердце от любви к каждому такому облачку.

Я ждала чего-то. Мне верилось, что вот-вот… и произойдет чудо.

А потом с неба вдруг посыпались снежные хлопья.

– Хах! – выдохнул Тео. Я остановилась, а он подбежал на пару шагов вперед, повернулся ко мне и подставил лицо падающему снегу. – В детстве я обожал такие крупные снежинки.

Они плавно оседали ему на темные волосы, липли к пальто. Они порхали как блестящие, прозрачные бабочки.

Тео крутанулся вокруг себя. И я вспомнила, как однажды сама кружилась от счастья. В гостиной Пуффендуя после той ночи в больничном крыле, когда Тео признался мне в своей… симпатии. Когда он впервые шептал мне то, что принадлежало только нам. Когда впервые пустил меня в свой неприступный мир.

И вроде бы я рассказывала тебе про осень и опавшие листья. И вот теперь я знаю, что ты любишь снежинки…

Я улыбалась, а мои холодные пальцы не слушались, норовя не удержать рукоятку волшебной палочки. Но у меня получилось:

– Экспекто патронум!

И из палочки вырвался мерцающий туман, из которого соткался маленький призрачный кролик – мой патронус. Самое умилительное и безобидное существо в мире.

Волшебный зверек, легко отталкиваясь лапками от поверхности, бегал между голыми деревьями. Он был искрящимся серебристым солнышком. Он освещал вечер, он нес с собой сказочное лунное сияние и как будто бы даже… тепло.

– Беги к нему, – шепнула я своему кролику, когда тот вернулся ко мне, и он тут же юркнул к Теодору.

Снег все летел и летел с небес. Тео крутился на месте, пытаясь следить за стремительным патронусом, что носился вокруг него. А потом кролик развеялся крохотными искорками-пылинками. Маленький невесомый комочек счастья, и его присутствие теперь всегда будет витать в этом невероятном саду…

– Потрясающе! – с искренней улыбкой похвалил Тео.

– У тебя тоже получится! – я подбежала к нему, окрыленная собственным успехом. – Давай!

– Э-э-э... нет, – после заминки мягко ответил он и чуть склонил голову набок, словно извиняясь. И я снова ощутила ту зыбкую недосказанность, которая всегда стояла между нами. Как будто было что-то такое, о чем мы оба знали, но молчали. Ибо если озвучить это вслух, то… рухнет вся та неустойчивая конструкция под названием «наши отношения».

Нет людей, которые никогда не носят масок. Нет такого человека, который ни разу в жизни не делал вид, что всё хорошо, испытывая при этом внутреннюю боль от саднящих в груди ран. Я не была талантливым маскировщиком, но даже у меня кое-как выходило скрывать свои эмоции от родителей и друзей. Но вот спрятать свою грусть от Теодора я никогда не умела.

Он читал её в глубине моих зрачков тогда, когда я пыталась быть непринужденной и веселой.

– Нам достаточно и твоего пушистенького патронуса, – усмехнулся он, стараясь приободрить меня, за что я была ему безмерно благодарна.

– Ну а ты думал, что у меня будет какой-нибудь доберман? – проворчала я, смущенная иронией Тео по поводу внешнего вида моего патронуса.

– Нет, я думал, что это будет свирепый гризли, – хитро ухмыляясь, изрек он, а потом вдруг обнял меня обеими руками за талию и притянул к себе. – Шучу. Я так и знал, что это будет что-нибудь маленькое и милое. Ты же у меня маленькая и милая...

В его глазах отражались сверкающие огоньки. Снежные хлопья сыпались, танцевали вокруг нас. И мне казалось, что нет в мире места лучше, чем этот сад. Под этим снегом, в этот вечер, когда губы его касались моих. Мягкие и горячие губы, от которых я растворялась, рассыпалась на множество снежинок и подлетала к небесам…

– Мне снилось это, – неожиданно для самой себя сказала я, когда мы с Тео в обнимку шли по дорожке, возвращаясь назад в дом. – Сад, патронус, снег… Я видела всё это.

– И поцелуй? – промурлыкал он.

– Нет, поцелуй не видела… Но сцена с патронусом повторилась точь-в-точь как во сне. И это не первый мой вещий сон. Мне иногда снятся сны, в которых я вижу будущее.

Я сама не понимала, зачем призналась Тео в этой своей странной тайне. Может быть, потому что сейчас доверяла ему так, как не доверяла никому и никогда…

– И часто такое бывает? – почему-то нахмурился Тео. Он даже остановился, чтобы иметь возможность смотреть прямо на меня.

– Ну… Не очень. Я думаю, что это что-то вроде дара провидения… – неуверенно договорила я, стушевавшись под его настороженным взглядом.

– О таком не стоит никому говорить. И мне не надо было.

– Но… Я верю тебе… – непонимающе проговорила я, обескураженная его тревожной реакцией на мой пускай себе и необычный, но не такой уж и страшный секрет.

– Все равно не надо было, – упрямо повторил Тео, а потом его взгляд вдруг соскользнул куда-то в сторону особняка, к которому я была повернута спиной. И мне показалось, что Тео вмиг и думать забыл про наш разговор. Что-то другое привлекло его внимание: – В гостиной горит свет. В доме кто-то есть, – напряженно сообщил он.

Тео взял меня за руку.

– Когда зайдем внутрь, на всякий случай держись за мной, – и от этого его приказа меня охватил настоящий страх. Чего он опасался? Вернее… кого?

В дверях, что вели из дома в сад, мы наткнулись на перепуганного эльфа Лерома, который, очевидно, отправился нас искать.

– Хозяин, мастер… Там ваш… – пролепетал домовик, но Тео даже не дослушал и сразу направился в гостиную, должно быть, уже зная, кого там увидит…

Это был высокий, худощавый мужчина, облаченный в серую дорожную мантию. Его вытянутое лицо землистого цвета говорило о лишениях, которым он подвергался в последнее время. Седина не пощадила ни единого волоса из тех, что всё еще оставались на его голове, равно как и небрежную щетину на остром подбородке и впалых щеках. Мужчина выглядел помятым… Помятым, давно не молодым аристократом.

– Отец?.. – выдохнул Теодор, а потом, несколько пошатнувшись, как если бы в одночасье сбросил с плеч тяжелейший груз, сорвался с места и подошел к мужчине.

– Теодор, сынок… – сквозь сжатые зубы бормотал Нотт-старший, вцепившись сыну в плечи и чуть встряхивая его. – Выпустили, наконец. Меня выпустили…

Я же, будто впав в транс, так и стояла на пороге гостиной. Невозможно. Он же должен быть в тюрьме… Неужели сбежал?

– Кто эта девушка? – внезапно заметил меня мужчина. Я вздрогнула, когда этот неожиданно жесткий тон вырвал меня из оцепенения.

Тео взглянул на меня и от растерянности и тревоги не сразу нашелся, что ответить. Он еще не до конца отошел от потрясшей его встречи с отцом, но изо всех сил старался взять себя в руки.

– Я… пригласил её.

– В доме не должно быть никого постороннего. Ей немедленно надо покинуть поместье, – потребовал Нотт-старший. Бегающий взгляд, суетливые механические движения – мужчина нервничал. И это его беспокойство обладало неприятным свойством. Оно усиливало мое собственное.

– Да, хорошо, – кивнул Тео.

Как только Тео приблизился ко мне, меня обдало холодом свинцового предчувствия. Я боялась того, что он скажет. Хотелось пятиться назад, спрятаться от происходящего, которое мозг отказывался воспринимать. Убегать и прятаться от неминуемого – разве есть на свете что-то еще более бесполезное?

– Ханна, – Тео на секунду прикрыл глаза и сглотнул. – Ты должна вернуться домой, – его голос был твердый. Отчаянно твердый. Отчаянно… измученный.

– Нет… Нет, я не хочу! – я бессознательно затрясла головой. Нельзя домой. Нельзя. Ни в коем случае нельзя. – Я никуда отсюда не уйду!

– Тебе надо вернуться домой, – методично и по словам произнес Тео. – Пожалуйста.

Мне всегда становилось жутко, когда он был так настойчив. Ибо подобная настойчивость обычно присуща людям, которые, если принимают решение, то самоотверженно следуют ему до конца…

А может, он просто пытается меня защитить?

– У меня дома, скорее всего, закрыты камины... Моя мать и... отчим... Они всё время говорят про безопасность... – сбивчиво проговорила я.

– Где ты живешь? – громко встрял в разговор Нотт-старший, которому явно не терпелось избавиться от меня.

Я в страхе уставилась на него. Пожиратель смерти. Впервые я видела Пожирателя смерти так близко. Он ждал моего ответа, и я почему-то не могла не повиноваться ему, чувствуя себя трусливой, слабовольной школьницей.

– Южный Йоркшир. В восточных окрестностях города Барнсли, – дрожащим голосом сказала я, пасуя перед этим мрачным человеком.

– Пошли. Я трансгрессирую тебя туда.

Перед тем, как мистер Нотт крепко схватил меня за локоть и вывел из гостиной, я бросила последний беспомощный взгляд на его сына. И то ли это была вина головокружения и слабости, то ли – игра воспаленной фантазии, но мне казалось, что меня безжалостно волокут от Тео по темному узкому коридору. Я отдалялась и отдалялась от него, так и не разглядев выражения его лица…

Территория особняка была огорожена высоким забором. Нотт-старший тащил меня по широкой центральной дорожке прямо к воротам, за которыми уже не действовали чары защиты от нежелательной трансгрессии. Я часто спотыкалась, будучи не в силах выдерживать быстрый шаг мужчины.

Где-то там, за моей спиной, осталась громадная глыба поместья. Мрачный дом, который невозможно согреть… Где-то там в холодной комнате остался Тео…

Перепуганная и растерянная, я не успела подготовиться к своей первой в жизни трансгрессии. Я даже не успела вздохнуть и набрать воздуха в легкие. А в следующее мгновение меня уже сдавливало, затягивало, засасывало в тугую воронку. Какие-то жалкие три-четыре секунды мерещились мне вечностью…

Когда все закончилось, я рухнула на колени, давясь выворачивающим наизнанку кашлем и сотрясаясь в приступах нервной дрожи.

– Это сквер на востоке Барнсли. Отсюда доберешься сама, – сказал мистер Нотт и, крутнувшись на месте, исчез.

Кое-как поднявшись на ноги, я добрела до скамейки, рядом с которой горел тусклый уличный фонарь. Снегопад не обошел стороной и город Барнсли. Порывистый ветер подхватывал снежинки, и они, невесомые и покорные, безропотно уносились в указанном направлении… Вот и меня так же унесло.

Я зябко поправила шарф, пальцы тряслись то ли от потрясения, то ли от холода, и я смутно сообразила, что перчатки остались в поместье – в моей сумке, которую я в суматохе забыла захватить перед трансгрессией.

Мой мир снова перевернулся. Прекрасный сад развеялся, как восхитительное сновидение, которое плохо только тем, что обязательно обрывается. Взамен же остались непонимание, страх и горечь.

Из вороха множества спутанных в голове мыслей выделилась лишь одна более-менее конкретная.

Словно сама Вселенная разлучает нас с Теодором. А он и не противится ей…

Мне почему-то стало обидно, и я пожалела о том, что не успела на прощание еще раз сказать Тео, что люблю его. Просто чтобы он помнил, что у него есть и всегда буду я.

Глава 23. Отпускаю. Уходи.

Динамик радио разносил по кухне бодрые рождественские песенки, но иногда кряхтел и шипел, прерывая мелодии. Ему как будто не нравилось быть единственным нарушителем натянутого молчания, в котором проходило утро сочельника. Мама возилась у плиты, готовя блюда для маленького семейного торжества в честь Рождества. Я же сидела за столом и гипнотизировала взглядом тарелку с овсянкой. Вскоре на кухню явился мой десятилетний младший брат Ник.

– Ханна! – увидел он меня, и глаза его мгновенно загорелись пытливым любопытством: – Так ты расскажешь мне про «Ночной рыцарь»? Говорят, он такой быстрый, что всех пассажиров обязательно тошнит. Тебя вырвало?

– Ник, – одернула его мать, – я же запретила тебе говорить про этот злосчастный автобус!

– Но, мам! – заныл Ник. – Мне же интересно!

– Не зли меня! Хватит с меня и выходок твоей сестры! Садись есть, и чтобы ни звука от тебя не было! – мама с размаху поставила на стол еще одну тарелку с кашей.

Я тихо вздохнула и понурила плечи. Ник же, усевшись ровненько напротив, не сводил с меня заинтригованного взгляда. Он, как и все дети магов, в особенности мальчики, мечтал однажды лично прокатиться на лихом волшебном автобусе.

Но Ник и не догадывался, почему я не спешила посвящать его в детали своей поездки на «Ночном рыцаре». Он полагал, что причиной моего отказа был мамин строжайший запрет на любое упоминание об этом автобусе. И полагал ошибочно, ибо не знал, что на самом деле никакой поездки не было… А значит, и рассказывать было нечего.

Я обманула своих родных.

Когда вчера поздно вечером отчим увидел меня на пороге нашего коттеджа, вспыхнул грандиозный скандал. Как оказалось, к моменту моего внезапного возвращения мама успела не только отправить сову семье Боунс, но и получить обратный ответ, в котором Сьюзен заверяла, что я остаюсь у неё на все каникулы и что у меня всё отлично. А в самом конце письма была приписка якобы от моего имени, где я передавала всем теплые приветы…

– Как это понимать? – громыхал на весь дом мистер Норрингтон, потрясая кулаком с зажатым в нём письмом. – Что это за шутки?

– Я… Мы со Сьюзен… поссорились, – бормотала я, пытаясь собраться с мыслями. Пытаясь прийти в себя.

Поссорились… Это слово оцарапало мне сердце. Это всё выдумки. Выдумки. Я не ссорилась со Сьюзен. И с Тео мы больше никогда не поссоримся, ведь так?

Стремительная трансгрессия, а потом еще полчаса пешком по темным, заснеженным улицам прежде, чем я наконец очутилась дома. Последние силы покинули меня. Я едва стояла на ногах, и освещение нашей уютной гостиной казалось мне чересчур ярким.

– И ты так оскорбилась, что решила наплевать на осторожность и отправиться домой на ночь глядя? В гордом одиночестве? Вполне соответствует твоему уму, – язвительно произнес Марти. – Кстати, как ты добралась-то?

Я лихорадочно переводила взгляд с одного лица на другое. Побагровевший от негодования мистер Норрингтон, поджавшая губы мама, расплывшийся в ухмылке Марти, охваченный неподдельным интересом Ник…

– На… На «Ночном рыцаре», – нашлась я.

Ник охнул с благоговейным восторгом, но остался единственным, кто воспринял мой ответ с энтузиазмом.

– Что?! А ты в курсе, что кондуктора этого автобуса посадили в тюрьму за пособничество Пожирателям смерти?! – возопил отчим, а затем обратился к моей матери: – Инна, смотри какая у тебя безрассудная дочь!

– Где твои вещи? – сдержанно спросила мама, хотя натянутый её голос почти звенел. Уязвленная очередным упреком со стороны мужа, она смотрела на меня с осуждением.

– Вещи? – переспросила я, не подготовившись и к этому вопросу. – Забыла… у Сьюзен.

– Знаешь, у людей вообще-то есть мозги, и обычно они ими пользуются. Ты тоже как-нибудь попробуй, – издевательски предложил Марти.

И мои нервы сдали. Внутри треснуло что-то, отвечающее за выдержку и самоконтроль.

– Хватит ко мне цепляться! – вспылила я в отчаянии. – Сколько можно? Не нравится, что я вернулась? Так я могу пойти туда, откуда пришла! На улицу!

Я уже развернулась к выходу из гостиной, как меня перехватил за руку мистер Норрингтон.

– Ты пойдешь к себе в комнату! И не надо тут закатывать истерику!

Он грубо выпроводил меня в прихожую к лестнице, что вела на второй этаж. Чувство жуткой несправедливости душило меня, и горькие слезы уже щипали глаза…

В моей комнате было темно и холодно. Я не стала зажигать лампу, не желая рассеивать этот ледяной мрак. Я лежала на кровати, подавленная и уставшая, закрывала глаза и представляла, что я в особняке Ноттов.

Под дверями стоял Ник и безостановочно скулил, упрашивая меня рассказать ему про «Ночной рыцарь». Но я не внимала просьбам брата, его уговоры услышала лишь мама, которая пришла и, должно быть, отругала его, велев идти спать.

Я не хотела разбирать слов ни Ника, ни мамы... Их голоса доносились до меня как-то глухо, словно из тоннеля.

Сквозняк невесомыми струйками витал в комнате. И я будто слышала бархатный шепот Тео, ощущала его мятное дыхание. Он убаюкивал меня, мягко убирая пряди волос с моего лица. Его замерзшие пальцы касались щеки, а потом по следу его прикосновений текли горячие слезы…

…Никогда еще у меня не было таких грустных рождественских каникул. Накликав на себя гнев матери и отчима, я почти безвылазно сидела в своей комнате.

Тикали часы, невесомо колыхались бледно-сиреневые занавески на окнах, на столике неслышно шуршало так и не дописанное письмо для Сьюзен… Комната словно жила своей собственной жизнью, ибо её хозяйка мысленно находилась далеко-далеко.

Образы под закрытыми веками уносили меня в готическое поместье Ноттов. И душу мою саднило неясное предчувствие чего-то такого, что уже как будто случилось, но во что я упорно не хотела верить, предпочитая спасаться от тревоги на затуманенных берегах отрицания собственных догадок…

Вопросы не давали мне покоя, а вероятные ответы на них пугали и заставляли сердце конвульсивно сжиматься. Почему Тео так настойчиво просил меня покинуть особняк? Что я не должна была узнать или увидеть?

Почему он так безоговорочно поддержал требование своего отца? Всегда ли и во всем он с ним соглашается?

Что это была за растерянность в его серо-голубых глазах? И почему потом взгляд его вдруг застлала пелена непроницаемости, как если бы Тео разом отбросил не только все свои сомнения, но и все… надежды?

А его отец? Как он освободился и чем его возвращение может обернуться для Тео? И почему нигде, абсолютно нигде нет новостей о побеге Пожирателей смерти из Азкабана?

Я тысячу раз прокручивала в голове сцену встречи старшего и младшего Ноттов. Тео явно не был возмущен или расстроен, когда увидел отца, скорее наоборот. Казалось, будто он всё это время нуждался в отце и вот, наконец, дождался его...

А еще я думала про сумку с вещами, которую везла домой на каникулы и которую впоследствии забыла у Теодора. Она была маленькая, и в ней не было ничего важного или ценного – лишь пара конспектов, да письменные принадлежности. И собственно сама сумка меня совершенно не волновала. Мне хотелось иного – чтобы Тео использовал её как предлог связаться со мной.

Поначалу я искренне верила, что Тео решит вернуть мне сумку лично. Что он явится к нам домой, обнимет меня, успокоит и прогонит прочь все мои опасения.

Дни проходили, а Тео всё не было, и я стала мечтать о домовом эльфе, который возник бы прямо посреди моей комнаты с сумкой наперевес и письмом от «молодого хозяина» в жилистом кулачке. А остаток каникул тщетно грезила хотя бы о сове с посылкой и записочкой…

Я подгоняла время, желая поскорее очутиться в Хогвартсе, под одной крышей с Теодором. Но время – хитрая штука. Его нельзя торопить, иначе оно сыграет с тобой злую шутку и замедлит свой бег, растягивая секунды в минуты, а минуты – в часы...

В последний вечер каникул Министерство Магии организовало доставку школьников обратно в стены замка по сети летучего пороха. Измотанная бесконечным тревожным ожиданием, я впрыгнула в камин первая, раньше Марти. Прохладные языки изумрудного пламени дарили мне чувство изнеможения и легкости, словно были глотком свежего воздуха для задыхающегося. Затем перед глазами возник уставленный цветами кабинет профессора Стебль.

– Рассказывай! – Сьюзен подловила меня, когда я выходила из дверей кабинета. Вместе с ней мы отправились в гостиную Пуффендуя. – Потому что я в недоумении! Я тебя выгораживаю, подделываю твой почерк, шлю письмо твоей маме. А через сутки мне приходит загадочный ответ, в котором ты сообщаешь, что к Нотту ехать передумала и что каникулы проводишь дома… И после этого больше ни одного письма! Оно-то, конечно, хорошо, что ты к Нотту не поехала. Но вряд ли ты могла просто так передумать…

Сьюзен не заслуживала того, чтобы я врала ей. И видит Мерлин, как сильно я сама устала от всего этого вранья, но…

– Испугалась. Сама не знаю, почему. Просто испугалась, – очередная ложь слетела с моих губ, растворяя правду в последних лучах заходящего за окнами коридора солнца.

Ночью мне не спалось, а рассвет наступал мучительно медленно…

Начало нового семестра окрасилось в цвета ликования шестикурсников – с утра на специальной доске в общей гостиной красовалось большое объявление о том, что Министерство организует уроки трансгрессии для тех, кому уже исполнилось семнадцать или исполнится до тридцать первого августа. Следуя примеру однокурсников, я расписалась внизу объявления, выражая тем самым свое желание посещать эти занятия.

Ребята с восторгом предвкушали, как научатся волшебству пропадать и появляться в новом месте, а я вспоминала руку Пожирателя смерти, железными тисками впивающуюся в мой локоть, и то, как меня продавливало куда-то, прежде чем сквер на востоке города Барнсли не обступил меня своими заснеженными деревьями…

С тех самых пор, как Нотт-старший перенес меня в этот безлюдный сквер, я и не видела Тео… Как же давно!

Тео был мне нужен. Нужен. Очень нужен. Это было как действие дурманного зелья, вызывающего сначала эйфорию, а потом привыкание и зависимость.

Колени мои едва не подкосились – такая бессильная легкость охватила меня, когда я, примчавшись на завтрак в Большой зал, наконец-то увидела Тео. Я судорожно выдохнула, только сейчас осознавая, в каком страхе жила последнюю неделю. В страхе за него, упорно не дававшего знать о себе все каникулы.

Но радость моя тут же испарилась, уступив место беспокойству. Тео сидел за столом Слизерина спиной к пуффендуйскому столу. И я почувствовала, как под кожу по всей длине позвоночника пробирается мороз.

После того, как мы начали встречаться, он всегда садился лицом к столу Пуффендуя и украдкой дарил мне незаметные ухмылки. Такие, которые я очень любила: чуть хитроватые, лишь одним уголком рта.

Я смотрела в его спину, обтянутую черной мантией, сердце в груди замирало в неясной тревоге, а пальцы еле-еле удерживали вилку. Неужели Тео меня избегает?

Повернись, пожалуйста. Найди меня глазами.

Но он так и не повернулся, а вскоре встал и в компании Драко Малфоя быстрым шагом направился к выходу из Большого зала…

– Теодор! – запыхавшись, позвала я, нагнав их в холле. С тех пор, как Тео разрешил называть себя кратким именем, в общении с ним я редко употребляла полный вариант. Но сейчас специально назвала его Теодором, чтобы не выдать Малфою нашу… дружбу.

Парни остановились. Выражение лица Малфоя было недовольным, почти брезгливым, а взгляд Нотта – холодным и нечитаемым.

– Да? – Тео вопросительно изогнул бровь.

– Можно с тобой… поговорить? – бесцветным голосом спросила я, чувствуя, как тело наливается свинцом.

– А что, тебе больше не с кем? – раздраженно процедил Малфой.

Тео, не отводя от меня взгляда, обратился к нему:

– Иди один, Драко. Я тут немного… задержусь.

Малфой подозрительно сощурился, явно не представляя себе, какие дела могут связывать его приятеля с обычной полукровкой из Пуффендуя. Но ушел он молча, все свои мысли оставив при себе.

Из Большого зала в холл выходили ученики. Они спешили на уроки, и никто не обращал на нас с Тео внимания.

– Ты чего такой… хмурый? – непонимающе спросила я, делая к нему шаг. – Это же я…

Он как-то странно усмехнулся, будто с сарказмом, но очень горьким и невеселым. Глядел куда-то в сторону…

– Да я вижу, что это ты… – сказал он, вздыхая, а потом посмотрел на меня: – А впрочем, к чему этот разговор сейчас? Давай вечером встретимся в коридоре в северном крыле замка, около ниши с витражом.

– Ладно… – слабо произнесла я, еле ворочая онемевшим языком.

– Ты же помнишь, где конкретно? – уточнил он. И было в этом что-то жестокое. Ведь он прекрасно знал, что я никогда бы не забыла.

Такое не забывают… Некоторые места навсегда становятся особенными, если связаны с определенными людьми и событиями.

Конечно же, я помнила, как однажды сидела на широком подоконнике в нише с витражом, спрятавшись там ото всех. Конечно же, я помнила, как потом Тео нашел меня и ласково гладил по голове. Конечно же, я помнила, что чувствуешь, когда оживают сокровенные мечты…

– Я помню, – тихо, но отчетливо ответила я.

…Я ждала его долго. На часах было уже почти десять вечера. И в этом долгом ожидании я улавливала шепот обреченности. Обреченная ждать его. Он всегда не там, где я. У него свой мир. А я без него на перепутье, блуждаю в одиночестве, из которого нет выхода.

Когда в дальнем конце тусклого коридора показался его темный силуэт, я уже не могла унять внутренней дрожи. Я обхватила себя руками, колени мои тряслись и подкашивались. Чем ближе Тео подходил, тем сильнее у меня было ощущение, что он обязательно пройдет мимо, что он идет вовсе не ко мне…

– Твоя сумка, – он остановился в шаге от меня и протянул мне мою забытую сумку, и я только сейчас заметила её у него в руках.

Почему же ты не вернул мне её на каникулах, Тео? Почему не пришел ко мне домой? Почему не писал? Ведь я так нуждалась в тебе…

– Спасибо, – поблагодарила я, а потом не выдержала. Сумка выпала из моих рук и шмякнулась на каменный пол. Я кинулась к Тео, порываясь обнять его, прижаться к нему щекой. – Тео… Я не понимаю… Что не так? Что изменилось?

Он не позволил себя обнять, ловко перехватив меня за руки выше локтя. Не было больше мягкой теплоты в его глазах. Лицо не выражало эмоций, словно закованное в маску отчужденности. Такой недосягаемо далекий. Зачем он снова закрывается от меня?

Пока мысли разлетались в моей голове, Тео вдруг проговорил совершенно бесстрастно:

– Нам нужно расстаться… – И голос его мурашками пробежал по моему телу.

Нам. Нужно. Расстаться. Какие-то три глупых слова.

– Что? – с замирающим сердцем переспросила я.

– Я не буду просить понять меня, потому что ты никогда меня не поймешь, – всё тем же ровным тоном говорил он. – И я ничего не стану объяснять, потому что ты будешь ненавидеть меня в любом случае… вне зависимости от моих объяснений. Но мы должны расстаться. Так будет лучше.

Так. Будет. Лучше. Три страшных, оглушающих слова.

– Кому лучше? – дрогнувшим голосом спросила я. И вдруг меня словно осенило. Ударило наотмашь догадкой, за которую я тут же схватилась: – Это из-за твоего отца, да? Это он тебя заставил?

На мгновение маска как будто слетела с его лица, и оно исказилось гримасой измученности.

– Я не могу идти против семьи, – устало отчеканил Тео.

– Но почему? Если любишь, то всё можно! – возразила я, едва не плача.

– А я когда-нибудь говорил, что люблю? – вдруг спросил он.

Он всё еще держал мои руки, стоял надо мной, склонившись, так близко и вместе с тем… на расстоянии, шириною в целую пропасть.

В нем заключался весь смысл моей жизни. Он и был моей жизнью. Без него я растворялась, истончалась, исчезала.

– Не бросай меня, Тео… – шептали мои губы. – Не бросай меня вот так… словно ничего никогда не было…

– А ничего и не было, Ханна. Ты всё сама себе придумала. Я – никто для тебя, ты – никто для меня, и мы должны… отпустить друг друга, – уговаривал он.

– Ты не никто… – я затрясла головой. – Ты не никто, Тео! Я люблю тебя!..

– А я тебя нет, – он сказал это слишком поспешно, отворачиваясь. – Прощай.

Перед глазами всё плыло. Он снова уходил. Нет. Нет. Нет. Он не мог опять уйти. Практически сбежать!

– Я тебе не верю!

Мой выкрик ударом врезался в его спину. Он замер на полушаге.

– Повтори это. Повтори это, глядя мне прямо в глаза, – потребовала я.

И Тео вновь подошел ко мне, остановился напротив. Мои руки сами потянулись к нему, вцепились в рукава его мантии. Он заглядывал прямо мне в глаза. Его серо-голубой взгляд был непроницаемым и замкнутым.

– Я тебя… – он осекся, склонил голову набок, – …не люблю.

Не знаю, сколько прошло времени. Может быть, секунда, а может быть, и час… Время как будто остановилось, а пространство застыло.

А потом Теодор Нотт аккуратно отцепил меня от себя. Я покачнулась. И я чувствовала себя куклой. Жалкой, брошенной куклой.

– Прощай, Ханна. Так будет лучше.

Так. Будет. Лучше. Три слова, выведенные остро-заточенным пером, ярко-алыми чернилами, кровью прямиком из сердца. Три слова, подводящие черту между мной и Теодором.

***

«Я тебе не верю!»

Её отчаяние выворачивало ему душу. Её страх сжигал его заживо. Её влажные от слез глаза – это всё, что он видел. Мир сузился до размера этих светло-карих радужек.

Он шел, как слепой, почти на ощупь. Брел в темноте вечерних коридоров Хогвартса, чувствуя, как невыносимая усталость давит ему на плечи.

Сейчас не нужно было держаться гордо. Ни к чему была вся эта показанная надменность.

Он был один. И он позволил себе ссутулиться, прогнуться под тяжестью… навалившейся пустоты.

Он так и не дошел до стены, преграждавшей вход в слизеринскую гостиную. Он остановился где-то на полпути, в мрачном подземном коридоре, и уселся прямо на холодный пол, прислонившись спиной к ледяному камню…

Его сердце дрожало.

А её сердце он только что разорвал в клочья.

Конечно, она тебе не верит. И ты – идиот, если думаешь иначе.

Господи, почему это оказалось так сложно? Просто отпустить её. Ведь это правильно. Единственное правильное решение – отпустить её. Отдалить от себя, вычеркнуть её… отовсюду. Из головы, из мыслей, из… себя.

Она никогда его не поймет. Она никогда не примет его таким, какой он есть. Она захочет изменить его – и она уверена, что это возможно. Что достаточно будет одного его желания.

Не будет достаточно, Ханна. Мои желания вторичны. Меня приговорили презирать и ненавидеть их всех: маглов, грязнокровок… И мне не свернуть с этого пути.

У меня есть отец и долг перед ним. Темный Лорд не терпит предателей. И нам с отцом нельзя оступиться…

А любовь – это непозволительная слабость. Любовь не дает преимуществ, а лишь обременяет страхом потерять того, кто стал тебе слишком дорог.

Из любви надо выпутываться. Не поддаваться действию её опьяняющего яда, не верить искушающему шепоту надежды. Потому что любая надежда – это обман, сказка для опрометчивых романтиков. И чем раньше принимаешь эту истину, тем меньше боли испытаешь потом.

И я так виноват перед тобой, Ханна. Моя маленькая, милая Ханна. Я отпустил тебя так поздно. Я подпустил тебя к себе так близко. И теперь тебе будет так больно со своими обломанными крыльями. Ты будешь ненавидеть меня за ту лживую надежду, что я не имел права тебе дарить, но подарил, чтобы потом отобрать… И пусть. Пусть.

Лучше ненавидь меня, чем люби. Так чисто и преданно, так прекрасно и сильно. Я боюсь такой любви. И не хочу, чтобы ты сгорала для меня, напрасно и бессмысленно.

Тьма ночи расползалась вокруг Теодора, принимала его в свои текучие сети. Он опустил веки, проваливаясь куда-то в полузабытье.

Его душа истекала её слезами. Он чувствовал их соль на своем языке. И он практически слышал её всхлипы.

Она плачет сейчас.

Где-нибудь, подтянув к себе коленки, уткнув лицо в ладони…

Ему хотелось туда – в это «где-нибудь». Обежать все закоулки замка и найти её. Она светлый лучик солнца и она отдает свое тепло слишком беззаветно. Её нужно оберегать. Защищать от всего: от алчных и жестоких людей, от жуткой правды, от её же собственной самоотверженности, от темноты…

Сердце его сжалось. Если Ханна не нашла в себе сил добраться до своей гостиной, то, скорее всего, она сейчас так же, как и он, окружена темнотой ночи и холодом пустынного коридора… Ему стало по-настоящему страшно за неё. Так же страшно, как тем вечером в поместье, когда неожиданно вернулся его отец и буквально вырвал Ханну из рук растерявшегося Теодора.

Он помнил тот вечер с болезненной четкостью. Каждый штрих, каждый кадр.

«Вряд ли она умеет трансгрессировать, – стучало тогда в сознании Теодора. – Господи, хоть бы она смогла сосредоточиться… Хоть бы отец крепко её держал».

Сам Теодор держал бы её так крепко, что наверняка у неё остались бы синяки. Но держал её не он. Ибо он остался в гостиной. Сидел на диване, сжимая руками пульсирующую от мыслей голову. Десять минут прошли в мутном ожидании, а потом из прихожей раздались шаги. Когда отец переступил порог гостиной, Теодор нервно вскочил на ноги и, поколебавшись долю секунды, отрывисто спросил:

– Тебя отпустили… или ты сбежал?

Вариант с побегом претил Теодору своей унизительностью. Неужели отцу – чистокровному магу – пришлось сбегать из тюрьмы, словно преступнику? Версия с официальным освобождением, безусловно, была лучше, но с трудом верилось, что отца могли просто так освободить. После ареста отец потерял власть, а фамилия Нотт – уважение. Министерство, возглавляемое Скримджером, не пошло бы на такое.

Одно было ясно: и в первом, и во втором случае замешан Темный Лорд. Либо он организовал побег, либо действовал через каких-то скрытых сторонников в правительстве. И, конечно, Темный Лорд не затеял бы этого, если бы у него не было каких-то планов…

Теодор в выжидающем напряжении смотрел на отца, отмечая для себя, каким тот стал исхудавшим и издерганным.

– Отпустили, – хмыкнул отец.

И, видимо, на лице Теодора явственно проступило недоверие, послужившее причиной последовавших подробностей:

– В Визингамоте есть парочка наших людей. Адвокатам лишь нужно было напирать на то, что во время погрома в Министерстве никто из нас не применял никаких непростительных заклятий. По сути, против нас были лишь слова мальчишки Поттера, да метки на руках. Из конкретных обвинений – только незаконное проникновение в закрытые залы Министерства. Почти семь месяцев отсидки как раз и компенсировали это преступление, – торопясь, рассказывал отец. – Но выпустили не всех. Только тех, кто оставался на свободе после Первой Магической Войны. Меня, Крэбба, Гойла. А вот Люциус Малфой всё еще в тюрьме. Темный Лорд очень гневается на него… Но к лету на свободе будут все схваченные Пожиратели. Темный Лорд сейчас занят обдумыванием плана побега для них, а также поиском способа добраться до Скримджера…

Он замолчал, оборвав свою сбивчивую речь, перевел дыхание, делаясь вдруг крайне серьезным.

– Теодор, послушай, – отец подошел совсем близко, так что Теодор видел его мечущийся взгляд. – Сегодня я был у Темного Лорда. Он настроен решительно. И я хочу, чтобы ты уехал в Хогвартс. Про сына Малфоя ходят определенные слухи, якобы сам Темный Лорд поручил ему некое невыполнимое задание... Наказал Люциуса через его сына. Я хочу уберечь тебя от чего-то такого. И поэтому ты должен быть в школе. Ты еще не готов расплачиваться за мои промахи. Я отправил Снейпу сову сразу же, как вернулся в поместье и услышал от Лерома, что ты приехал домой на каникулы. Я попросил Снейпа организовать связь камина в его рабочем кабинете с одним из каминов поместья. Думаю, ответ придет к утру, и тогда ты без промедлений отправишься в школу.

– Я-то отправлюсь, – скептически отозвался Теодор, – но ты же понимаешь, что когда-нибудь мне все равно придется…

– Придется, Теодор, придется… Но сейчас ты должен быть в школе. Там до тебя никто не доберется.

Отец стоял перед ним, и Теодор улавливал отголоски обреченности, опутывающие их обоих, слышал лязг сковавших их цепей. Теодор давно знал свое предназначение. Но вот представлял себе всё это по-другому. Когда-то, совсем еще мальчишкой, он полагал, что быть на стороне Темного Лорда – это быть на стороне силы и могущества. На стороне, которая неминуемо победит и установит новые порядки в магическом обществе: волшебники смогут выйти из тени, им не нужно будет больше прятать свою магию в угоду маглам, а маглорожденные начнут вести себя скромнее, понимая, что им никогда не стать ровней чистокровным.

Но сейчас Теодор смотрел на собственного отца, запуганного и жалкого, и как никогда отчетливо понимал, что в их с отцом случае быть на стороне Лорда – это обязанность. Не было даже иллюзорности выбора или свободы. Была лишь покорная преданность, черпавшая свои истоки в… страхе. Темный Лорд не простил своим приспешникам, что после его исчезновения они обеляли свои имена, убеждая суд, что действовали под заклятием Империус.

И в глубине души Теодор не мог не признавать, что прежний мир – мир без Темного Лорда – нравился ему больше. Тот мир был спокойным. В том мире он мог бы быть с Ханной Аббот.

– Папа, а как та девушка, с которой ты трансгрессировал? С ней всё нормально?

– Ты переживаешь за неё? Она тебе так важна? – резко спросил отец, но вместо ответа наткнулся на молчание, ибо Теодор не собирался делиться с ним настолько личным. – Она хоть чистокровная?

– Чистокровная… – раздосадованно соврал Теодор.

– Нормально с ней всё, – хмуро изрек отец. – Но Теодор, подумай, надо ли тебе сейчас люди, которых нужно оберегать? Любые привязанности сейчас будут лишними.

Оберегать – какое точное слово. Ханна такая хрупкая. Её нужно оберегать.

Той ночью Теодор не пошел спать в свою комнату. Он долго сидел в кресле у камина в гостиной особняка и задумчиво смотрел на танцующий огонь. А потом взгляд его случайно зацепился за предмет на каминной полке…

Это была небольшая женская сумка на длинном ремне. Забытая ею сумка. Было нечестно копаться в ней, но Теодор не смог удержаться и, потянув за молнию, открыл ее. Внутри были пара тетрадей, пергамент, чернильницы, перья, перчатки… А на самом дне обнаружился маленький флакончик духов. Теодор опустился на колени перед камином, откупорил склянку, вдохнул аромат, незнакомый и приторно сладкий. Ханна не пользовалась этими духами. Да ей и не нужно было. Она и без них пахла цветами…

Да. Она – цветок. И её нужно оберегать. И в первую очередь – от меня самого.

К ремню сумки был приколот круглый желтый значок с изображением барсука – символа её факультета. Раньше Теодор смотрел на Пуффендуй едва ли не с насмешкой, а все «барсучата» казались ему недалекими болванами. Ханна сломала этот стереотип. Теперь он знал, что пуффендуйцы просто-напросто… добрые.

Теодор аккуратно отцепил значок и спрятал к себе в карман. На память.

Глава 24. Воспоминания ранят

Когда-нибудь каждый из нас задумывается о том, что бы с нами было, если бы в какой-то момент нашей жизни мы поступили иначе. И, как правило, такому обдумыванию чаще всего подвергаются те эпизоды, которые связаны с неудачами, ошибками и разочарованиями… То есть с тем, что хотелось бы исправить или чего хотелось бы избежать.

И вот ты сидишь, склонившись над осколками собственной жизни. Осколки эти все с острыми, как лезвие бритвы, краями. И из них можно даже попытаться сложить что-то цельное, да вот только вряд ли получится. Осколки эти до крови ранят пальцы. И собрать свою жизнь по кусочкам оказывается слишком сложным заданием.

И все, что тебе осталось, это вспоминать прошлое. Прошлое, в котором ты оступился. В котором шел на поводу у эмоций. В котором предпочитал не видеть очевидного… Прошлое, в которое не вернуться и которое не изменить.

…Вначале мне казалось, что я умру. Что сердце просто не выдержит всей этой боли. Оно тряслось так лихорадочно, что практически выпрыгивало из груди. И мне хотелось поймать его в ладонь, сдавить и успокоить.

Я разучилась засыпать и стала бояться ночей. Но ночи наступали, желала я того или нет. Они разливались мрачным океаном, и я тонула, захлебывалась в своих чувствах, в своем отчаянии.

Я теряла себя, точнее то, что от меня осталось. Я много плакала, и каждая пролитая слезинка еще больше истончала меня…

Сьюзен не лезла с расспросами. Я сказала ей, что навсегда разочаровалась в любви, и она удовлетворилась таким ответом. По крайней мере, до поры до времени. Сьюзен всегда была хорошей подругой и умной девушкой. Она, конечно же, прекрасно понимала, кто стал причиной моего разочарования. Понимала она и то, что сейчас лишние разговоры на эту тему будут для меня слишком болезненны.

Дни проходили, и на место истерикам пришли апатия и отрешенность. Я все также не могла нормально спать по ночам, но теперь, подолгу лежа в темноте, я слушала свои мысли смиренно и покорно.

Мне с детства говорили, что время лечит. Это неправда. Просто со временем стирается четкость и сглаживается первоначальная острота. Время отбирало у меня Теодора. Оно превращало мое прошлое в мираж. Иногда мне казалось, что всего этого и не было. Ни моей провальной попытки попасть в сборную факультета по квиддичу, ни опасных поисков фамильного кольца в библиотеке, ни прекрасной ночи в больничном крыле, ни сверкающего заснеженного сада... Вообще ничего из того, что произошло со мной за последние месяцы. Целый кусок жизни просто взял и выпал куда-то.

Я забывала прикосновения Теодора. Я смотрела на себя в зеркало и уже не верила, что его губы когда-то целовали мои…

Часто я ловила себя на том, что неподвижно смотрю в одну точку. Мне не становилось легче, и дыра внутри не делалась меньше. Потому что такие огромные дыры никогда не зарастают.

Время не лечит. Оно учит жить с болью в сердце и пустотой в груди.

К февралю я скатилась по всем учебным предметам. Меня даже вызвала к себе декан Пуффендуя профессор Стебль. Она заботливым тоном говорила, что хотя на шестом курсе и не сдают ни СОВ, ни ЖАБА, это все равно не повод расслабляться, и что-то еще и еще… А я не слушала её, думая о том, как замечательно было бы вовсе не ходить на все эти уроки. Особенно на заклинания и защиту от Темных искусств, которые вместе со мной посещал и Нотт…

Соврал ли он, когда сказал, что не любит? Любил ли он меня вообще когда-нибудь? И хотя бы в половину так же сильно, как всегда любила его я? Уже было неважно. Он принял решение, он оставил меня. У него были на это какие-то свои веские причины, которые он не захотел мне рассказывать.

Иногда наши взгляды случайно пересекались, и я знала, что в такие моменты смотрела на него абсолютно подавленно. Он не мог не понимать, как сильно мне его не хватает… Вот только я никогда не была центром его жизни. Я не нужна была ему так, как он был нужен мне. Я цеплялась за него слишком долго, растворила себя всю в нем без остатка… А он спокойно мог обойтись и без меня.

Идти вперед сложнее, чем стоять на месте и смотреть назад. Я не умела преодолевать сложности, я смотрела назад.

Изменила ли бы я прошлое? Думаю, что да. И я бы начала с самых истоков своей печальной любовной истории. Я бы сделала все, чтобы попросту не сдвинуть с места наши с Теодором отношения. Чтобы он так навсегда и остался для меня несбыточной мечтой – недосягаемым мрачным слизеринцем с задумчивыми серо-голубыми глазами.

Мечты редко сбываются, а чаще не сбываются и вовсе. Моя сбылась, но быстро растаяла. Хрупкая грёза, иллюзорное счастье, сладкий обман. Ледяные капли реальности смыли всё хорошее, но такое недолговечное... Взамен же – только боль, пустота, безнадежность. И одиночество, абсолютное и поглощающее. Одиночество, к которому вновь надо было привыкать.

Порою, когда от боли становилось невозможно дышать и слезы текли из глаз сами собой, а любое общество тяготило, я приходила на поле для квиддича, на нашу с Тео трибуну. И иногда я… действительно ждала его. Почти верила, что он придет. Но тучи плыли над стадионом, а ветер трепал мои волосы и напевал тоскливую песню с грустным концом.

Случалось, что я думала об отце Теодора. Я по-прежнему считала, что Нотт-старший сыграл некую роль в решении своего сына расстаться со мной. Я терзалась мыслью, что, наверное, должна была кому-нибудь рассказать о его освобождении из Азкабана. Ну, хотя бы Гарри Поттеру. Но почему-то так никому и не рассказала. Может быть, я молчала ради Тео…

Жизнь превратилась в смазанное блеклое пятно. Это было похоже на то, как будто я потерялась в густом тумане и медленно бродила по кругу. Каждый день тянулся медленно, но оглядываясь, я понимала, что время летело, ускользало от меня. Каждый день я покидала спальню, сливалась с толпой школьников, что-то делала, что-то говорила.

А потом наступила незаметная для меня весна.

…Серые тучи застилали волшебный потолок Большого зала Хогвартса. Шел урок трансгрессии. Шестикурсники равномерно распределились по всему залу. Перед каждым учеником лежал тренировочный обруч, в центр которого надо было трансгрессировать.

– Приветствую вас на очередном практическом занятии, ребята. Ровно через месяц, двадцать первого апреля, состоятся финальные испытания, – вещал тоненький министерский инструктор Уилки Двукрест. – Времени осталось мало, поэтому соберитесь, настройтесь на результат, а главное – поверьте в себя.

С трансгрессией, как, в общем-то, и с другими вещами в моей жизни, у меня не ладилось. Все мои попытки заканчивались тем, что я отрешенно глядела в пространство в середине обруча, и перед внутренним взором моим растекались непрошенные воспоминания про поместье Ноттов…

– Итак… Нацеленность. Настойчивость. Неспешность, – напомнил Двукрест основополагающие принципы успешной трансгрессии. – По моей команде… Раз! Два! Три!

Как обычно, удача сопутствовала далеко не всем школьникам. Большинство, и я в их числе, не сдвинулись с места. Некоторые, глупо покружившись на месте, позапрыгивали в свои обручи. Какого-то когтевранца расщепило, и оба его уха остались висеть в воздухе в паре метров от собственного владельца. После того, как бедняге оказали помощь, Двукрест призвал всех ко второй попытке:

– Сконцентрируйте все ваши помыслы на стремлении попасть в нужное вам место! Впустите в свой разум сосредоточенность и настойчивость! Ищите путь туда, где вы сейчас хотите оказаться! Раз! Два! Три!

Большой зал наполнился привычной суматохой. И вдруг – хлоп! И в центре моего обруча возник… Теодор Нотт. От неожиданности я отступила на шаг назад.

– Я… – запнулся Тео. Он выглядел растерянным и удивленным.

Раздавались глухие хлопки трансгрессии. Кого-то опять расщепило. Кто-то кричал. Кто-то радовался… А мы с Тео стояли друг напротив друга, и все звуки исчезали куда–то.

И в какой-то момент стало казаться, что во всем мире нас только двое…

Это слишком прекрасно, и мир, где есть «мы», никогда не сбудется. Это вновь слишком близко, несколько мгновений – и мне опять надо учиться жить без тебя. И в этом вновь слишком много безнадежности. Но, пожалуйста, просто постой так еще немножечко, ведь это всё, чего мне так хочется…

– Извини, – словно опомнившись, тихо сказал Тео. – Случайно вышло…

С едва уловимым промедлением он шагнул из моего обруча и отправился в другой конец Большого зала. Туда, откуда переместился ко мне. Проводив его взглядом, я с бессильным вздохом закрыла глаза.

Почему-то стало сложнее от мысли, что, возможно, я небезразлична ему, но он все равно меня отвергает.

***

Теодор однажды сказал мне, что наступление совершеннолетия ничего не меняет. Он был прав.

Пятнадцатого апреля мне исполнилось семнадцать. Я осталась прежней – ранимой и грустной девочкой, которая всю жизнь мечтала о настоящей любви. Мечтала сильно-сильно. И обожглась сильно…

Иногда я задавалась странным вопросом: почему я появилась на свет именно весной? Ведь мне больше подходила осень, со всей её пасмурной меланхолией и сыростью. И тем не менее это была весна – сезон романтики, нежности и вдохновения. Пора года, когда особенно тяжело приходится тем, кто… одинок.

Мне желали любви. Улыбались и добавляли: «Ведь весна же!» Они не знали, что любви во мне было в избытке. Одна только Сьюзен пожелала мне того, чего действительно не хватало:

– Сил тебе, Ханна, и оптимизма. Знай: всё будет хорошо. Ты только поверь в это.

Сломанные куклы смотрят на мир лицами-масками и послушно кивают, притворяясь, что верят в сказку о том, что всё будет хорошо. Ведь жизнь течет, продолжается. И никому не объяснить, что твои раны не лечатся. Никто не поймет.

Мне было сложно среди людей. А день рождения неминуемо влек за собой концентрацию повышенного внимания, заставляя сожалеть о свойственном многим пуффендуйцам дружелюбии. Каждый считал своим долгом поздравить меня.

Ах, если бы только все забыли о моем дне рождения!

К вечеру я устала изображать вежливую приветливость. Я выскользнула из общей гостиной и отправилась в совятню. Пустые трибуны, широкие подоконники в безлюдных коридорах, ветреная совятня – меня манило в такие места, ибо от одиночества можно спастись только в одиночестве.

Совятня была пристанищем не только для сов и филинов, но и для сквозняков. Птицы копошились на своих жердочках, хлопали крыльями, крутили головами. Ветер шевелил валяющиеся на полу прутья соломы и ветхие обрывки от упаковок совиного корма.

Я остановилась напротив одной из школьных сов, большой и серой. Своей совы у меня никогда не было. Я смотрела на птицу, её круглые глаза-бусинки внимательно изучали меня. Сова протянула лапку.

– У меня нет письма, – тихо призналась я птице. Та ухнула и убрала лапку. – Я не знаю, что написать. Я не знаю слов, которыми можно выразить всё то, что у меня на душе. Я не знаю, кому написать. Маме? Разве она когда-нибудь старалась понять меня?

Есть один мальчик, мама. Он забрал у меня весну. Его всегда было так много в моем сердце, что когда он ушел, я думала, сердце перестанет биться совсем.

Этот мальчик никогда не будет со мной, мама. У него красивые глаза. Светлые, серо-голубые. И он умеет улыбаться глазами, но лучшее в себе он предпочитает прятать.

Знаешь, мама, этот мальчик замерз и не хочет согреться. Мне бы лишь греть его, обнимать – и ничего больше в жизни не надо. Но, касаясь его, я каждый раз на пальцах своих видела иней…

Я не нужна ему, мама. А мне нужен только он.

Я очнулась, стоя посреди продуваемой насквозь совятни. Закатное солнце било в незастекленные оконные проемы в стенах. И в воздухе как будто переливался тоненький перезвон колокольчиков.

– Теодор? – тихо позвала я. Почему мне как наяву казалось, что я чувствую его присутствие? Вот так сходят с ума? Его запах на моей коже. Его руки, сомкнутые за моей спиной. Объятие, в котором мне хотелось остаться навечно.

– Теодор? – я вертелась вокруг себя. Перед глазами рябили ярусы с совами на жердочках.

Ну ты же здесь. Здесь… Ну где же ты?

– Теодор? – голос срывался, звук застревал в груди. Теодора здесь не было.

Мне исполнилось семнадцать лет.

– Я так больше не могу… – шептала я, сидя на усыпанном соломой полу и совсем не по-взрослому утыкаясь лицом в коленки.

***

Разочарование в конечном итоге делает человека безразличным.

Одноклассников страшно волновала предстоящая летняя сессия, а мне было всё равно. По словам преподавателей, от экзаменов зависело будущее. Может, чьё-то и зависело… В моем же случае экзамены представляли собой не более чем неприятную условность, которую зачем-то нужно было соблюдать. Ведь даже самые блестящие отметки не вернули бы мне Теодора…

– Ты будешь подробно расписывать последствия неумелого применения щитовых чар? – спросила Сьюзен, сосредоточенно водя кончиком пера по губам.

Обложившись учебниками и пергаментами, мы со Сьюзен вместе устроились на её кровати в спальне. Уже было очень поздно. Другие девочки из нашей комнаты легли спать, и чтобы им не мешать, мы спрятались за пологом и в тусклом свете двух волшебных палочек готовили домашнее задание для Снейпа. Через неделю начинались экзамены – и первым как раз был экзамен по защите от Темных искусств. Снейп зверствовал, и в целях повторения пройденного за учебный год материала задавал километровые сочинения по всем темам по очереди.

– Не знаю. Наверное, ограничусь описанием того, как заклинание должно работать, если выполнено правильно, да и всё. Я не претендую на высокий балл… – пожала я плечами.

Сьюзен нахмурилась:

– Что значит «не претендую»? Почему ты всегда себя недооцениваешь, Ханна? Ты не глупая, и если постараешься… – она не закончила, оборвала саму себя на полуслове. Когда она вновь заговорила, её голос звучал тихо и с каким-то осторожным утверждением: – Дело не в этом, да? Не в том, что тебе трудно дается учеба?

Я молчала, отстраненно глядя в книгу. О Теодоре я всегда молчала. Молчала каждый раз, когда Сьюзен пыталась поговорить о нем, убедить меня в том, что его нужно и можно забыть. Я замкнулась в себе. Замкнула внутри себя всё, что произошло между мной и Теодором.

– Это в прошлом. Он бросил тебя, – снова принялась уговаривать Сьюзен. – Уже давно пора… смириться. Зачем ты тратишь себя на человека, который никогда тебя не любил?

– Как смириться, если больно? – едва слышно сказала я. – И эта боль… Она постоянно напоминает о нем.

– Что же он с тобой сделал, Ханна? – тяжело вздохнула Сьюзен. – Пожалуйста, посмотри на меня и послушай. Ну что хорошего в любви, похожей на зависимость? Чувства не должны душить, они должны окрылять. Нужно искать того, с кем будет комфортно и спокойно, а не того, с кем ты будешь сгорать в страсти и кому будешь многое прощать во имя великой, но мучительной любви. Вот я, например. Я любила Захарию очень сильно, но он же был просто невыносим, всё время придирался, помыкал мной. Мне было трудно с ним расстаться, но оставаться с ним было еще сложнее… Да, поначалу очень тяжело приходить в себя и возвращаться к нормальной жизни. Зато потом обязательно становится легче.

Комфорт и спокойствие – разве это не блеклая замена настоящей любви? Как жалкое утешение для разбитого сердца.

– Перестань надеяться, что Нотт вернется к тебе, – упрашивала Сьюзен. – У вас с ним в любом случае нет будущего. Он не изменится. Он не просто паренек из Пуффендуя, он чистокровный слизеринец, сын Пожирателя смерти…

Она легонько сжала мои ладони, выказывая тем самым поддержку. И я подумала, что единственный способ избавить её от переживаний за меня – это начать убедительно притворяться, что я разлюбила Теодора…

Из задумчивости меня вырвал отдаленный грохот. Хогвартс будто содрогнулся. Я замерла, скованная дурным предчувствием.

– Что это? – испуганно спросила Сьюзен. Она отодвинула полог над кроватью, чтобы мы могли прислушаться.

Шум перебудил наших соседок по комнате. Девочки зажгли лампы и встревоженно переглядывались. Грохот повторился, отчего стены спальни задрожали, а вслед за ними задрожала и я. Из-за дверей стали доноситься голоса и топот – пуффендуйцы просыпались и в беспокойстве покидали свои спальни.

– Пойдемте и мы в гостиную, – в ужасе пискнула Сьюзен.

Общая гостиная была полна народу – от первокурсников до семикурсников. Все были в пижамах, халатах. На каждом лице отражались недоумение и страх.

– Что за жуткий шум? Вы слышали? – паниковали в толпе. – На взрыв похоже!

После очередного гулкого раската, донесшегося откуда-то из коридоров замка, с полок в гостиной упала и разбилась вдребезги пара горшков с цветами. Это сработало как катализатор – пуффендуйцы ломанулись к выходу из гостиной, словно боялись, что сейчас на них обрушится потолок.

Я не успела опомниться, как оказалась в слабо освещенном коридоре. Мне не хватало воздуха. Сердце бешено стучало, врезаясь в ребра. Что происходит? Куда идти? Я озиралась по сторонам, будто барахтаясь в вязкой тине всеобщей растерянности, и безуспешно пыталась отыскать глазами Сьюзен…

Несколько мальчишек побежали в вестибюль к мраморной лестнице, чтобы разузнать хоть что-нибудь. Спустя какое-то время один из них вернулся и взволнованно прокричал:

– Там сражение! В школе Пожиратели смерти, а в небе висит черная метка!

Я обомлела, чувствуя, как ноги перестают держать меня. Пожиратели смерти! В Хогвартсе! А грохот – это заклятия, разбивающиеся о стены! Господи, как же противоестественно и невозможно всё это звучало, но… не мог же мальчик так зло и дико шутить?

– Гарри! Мы услышали шум, а тут еще какие-то разговоры про черную метку… – послышался крик Эрни Макмиллана.

Я лихорадочно оглянулась и увидела, как мимо скопления пуффендуйцев стрелой промчался Гарри Поттер. Кажется, его одежда была перепачкана в крови…

Кровь означает смерть. Черная метка в небе… Кто-то убит…

Я прислонилась спиной к каменной стене и медленно сползла вниз, чувствуя, как ледяная поверхность обжигает кожу через тонкую ткань ночной сорочки. Меня охватила дурнота, я будто проваливалась куда-то. Голова шла кругом, реальность возникала в сознании ослепляющими вспышками.

Заберите меня отсюда. Кто-нибудь, пожалуйста. Я не хочу войны. Это слишком страшно, когда наяву. Я не хочу баррикад, разделяющих меня и Теодора… Где ты, Теодор? На чьей ты стороне сейчас? Всё ли с тобой хорошо?

Не знаю, сколько прошло времени перед тем, как грохот сражения прекратился. Просто в какой-то момент стало тихо, не слышно было даже разговоров в коридоре. И это напоминало затишье перед бурей.

Как в тумане я шла к распахнутым настежь парадным дверям Хогвартса. Холл был усыпан красными рубинами из разбитых гриффиндорских часов. Почему именно гриффиндорских? Алые камни, как окровавленные осколки треснувшего навсегда мира…

Прохладное дыхание июньской ночи щекотало мои голые лодыжки. Я зябла в своей тонкой сорочке и боялась поднять голову, чтобы рассмотреть нависающие над замком зеленоватые тучи, что несли в себе угрозу и свидетельствовали о… страшной потере.

– Черная метка! Смотрите, прямо над Астрономической башней! – охали школьники.

Толпа медленно приближалась к подножию башни. И в просветах между людьми я увидела, что там, прямо на траве, лежал человек, странно-изломанный, похожий на марионетку. Потом к человеку пробился Гарри Поттер и рухнул перед ним на колени.

Ученики и преподаватели зажигали огоньки на палочках, выражая свое уважение и скорбь... Ибо человека звали Альбус Дамблдор, и он был мертв.

Мой старый сон, который прежде всегда обрывался. Мой старый сон, который прежде я никогда не видела до конца…

– Нет… – я попятилась назад, слабо тряся головой. – Нет-нет-нет! Всё просто не может быть так плохо… Это же сон… Просто страшный сон! Мне это снится! Ну проснись же! Пожалуйста, проснись…

Но я не спала, а кошмар действительно сбылся.

Тяжесть потрясения придавила меня, я осела на землю и зарыдала.

Вот и всё. Ничего уже не будет так, как было раньше. Не осталось ни света, ни надежды, ни веры. Во что верить, если худшие кошмары оживают, а мечты рассыпаются в пыль? На что надеяться, если даже самая сильная любовь не может победить тьму?

Чьи-то руки коснулись моего плеча.

– Тео?.. – я подняла заплаканное лицо.

– Нет, это не Тео, это я, – слабо прошептала Сьюзен, опускаясь рядом со мной на корточки. – Вон он, твой Тео…

Я повернула голову в указанном направлении. Теодор стоял чуть поодаль группы слизеринцев. Все они тоже были в пижамах, а не в мантиях с галстуками, но даже так их факультет с легкостью угадывался. Никто в этой группе не поднимал вверх зажженных волшебных палочек в честь погибшего директора…

Теодор смотрел на зловещую черную метку в небе. И в эту самую секунду я вдруг ясно поняла, что он бросил меня навсегда. И вместе нам никогда не быть…

…Следующим утром за завтраком в Большом зале висела гнетущая, почти больничная тишина. Многие ребята, да и преподаватели, сидели с опухшими от слез глазами. Аппетита ни у кого не было, столовые приборы не звякали о тарелки.

Экзамены отменили. Хогвартс без Дамблдора стал казаться чуждым и уязвимым, как подвергшийся взлому грабителей дом, в котором уже не получится чувствовать себя в безопасности. Родители некоторых учеников не стали дожидаться официального окончания учебного года и спешно забирали своих детей из школы.

Мне тоже хотелось уехать, и я даже заранее упаковала вещи в чемодан. Я ощущала странную опустошенность, как если бы нахождение в замке постепенно лишало меня материальности. Поэтому, когда в полдень в гостиную Пуффендуя зашла профессор Стебль и сообщила, что в вестибюле меня ждут родители, я испытала облегчение.

В вестибюле я обнаружила не только маму с отчимом, но и Марти, готового к отъезду. Обняв маму, я еле слышно попросила:

– Просто заберите меня отсюда…

Мы ехали домой в специальной машине, которую мистеру Норрингтону выделило Министерство Магии. Я уставилась в окно и думала о Теодоре.

Большую часть своей жизни я провела без Теодора. Лишь коротенький отрезок, длиною в несколько быстротечных недель, я прошагала за руку с ним. И этого хватило, чтобы навсегда забыть, как это вообще возможно – спокойно жить без него.

Когда он ушел, я хотела вернуть время назад и сделать так, чтобы наших отношений никогда не было… Я так отчаянно верила, что так бы и поступила.

Я так отчаянно врала сама себе.

Дни, проведенные с ним, были лучшими в моей жизни. И если бы я вернулась в прошлое, то только ради того, чтобы пережить эти счастливые дни заново, даже зная, сколько боли ждет впереди…

***

Теодор стоял на верхних ступеньках мраморной лестницы, чуть спрятавшись за выступающую колонну, и наблюдал, как Ханна Аббот обнимает приехавшую за ней маму.

Ханна покидала Хогвартс. И у Теодора почему-то было чувство, что она уезжает навсегда… И не только из школы.

Она как будто насовсем уезжала из жизни Теодора, оставляя его одного. И теперь уже точно.

Она долго не хотела верить в их расставание. Она долго ждала, что он вернется. Раздавленная печалью, она ходила по школе бледной тенью. Он был тому виною. Он сам себе казался палачом. «Забудь меня», – он мысленно молил её. Он даже злился на неё. За то, что она продолжала его любить, когда должна была ненавидеть.

Он злился и на себя, потому что понимал, что лишь притворяется, будто отпустил её. Ему не хватало её тепла. И иногда он уставал заставлять себя быть равнодушным.

И вот Ханна уезжала. Похоже, она наконец смирилась с их расставанием. Чего он и добивался. Но тогда почему сейчас ему было так горько? Почему он до боли сжимал челюсть?

Потому что сам, несмотря ни на что, всегда верил, что они еще смогут быть вместе? Не признаваясь себе, жил с тайной надеждой в сердце?

С надеждой, которая вчера с оглушительным треском рухнула прямо ему на голову… Там, где у подножия Астрономической башни лежал убитый Дамблдор. Великий маг. Поверженное добро.

Ты глупец, Теодор. Как можно было быть таким наивным? Как можно было верить в то, что этот эксцентричный старик сильнее Темного Лорда?

Хватит уже пытаться сбежать от своей судьбы. Довольно пускать сопли. Тебя не таким воспитывали.

Не будь жалким, не держись за воспоминания, которых не должно было быть.

Воспоминания… Они приходят сами, не спрашивая дозволения.

Теодор снова вспомнил совятню. Молчаливый закат в середине апреля. Где-то на деревьях вокруг школьного озера шелестели молоденькие листья. Отзвуки их шелеста словно бы витали под сводами замка.

Это было её семнадцатилетие. И он знал, что в этот день Ханна обязательно будет искать уединения.

Теодору хотелось поздравить её. Подарить ей одну минуточку рядом с собой…

Поэтому, заметив Ханну в коридоре около кухни, он проследил за ней. Теодор ступал бесшумно, и Ханна, сама того не ведая, привела его в совятню. Он сомневался и выждал пару минут перед тем, как перешагнуть порог помещения.

Ханна неподвижно стояла у дальнего оконного проема. Здесь не было стекол, и ветер ласково подхватывал пряди её распущенных светлых волос.

– Привет, – приглушенно произнес Теодор.

Она едва заметно вздрогнула и оглянулась. Смотрела на него, как на… чудо. И даже не моргала, будто боялась, что он исчезнет. Боже, сколько же он значил для неё! Осознание этого грузом легло ему на плечи.

– С днем рождения, – сказал он ей, уже жалея, что пришел сюда.

– Откуда ты знаешь? – удивилась она. Такая хрупкая, такая нежная, она отгоняла от себя напрасную надежду, но всё равно светилась ею…

– Слышал, как Макмиллан поздравлял тебя в Большом зале, – ответил Теодор, подходя к ближайшему окну и добавляя в пустоту: – Теперь ты уже взрослая. И должна выкинуть из головы эту детскую любовь… Ты должна двигаться дальше.

– Детскую любовь? – упавшим голосом повторила Ханна за его спиной.

Не детскую. Я знаю, Ханна… Но что еще я могу тебе сказать? Как еще убедить тебя не любить меня?

– А, знаешь, ты прав, – вдруг согласилась она. Так неожиданно, что Теодор даже обернулся. – Но только в одном. Мне действительно надо двигаться дальше. Но перед этим… Перед тем, как я попытаюсь идти вперед, пожалуйста… обними меня. Один раз. Самый последний.

Она просила о невозможном. О запредельном. О том, что потом станет самым горьким воспоминанием, которое будет медленно убивать ночами, оплетать ядовитой паутиной, вонзаясь в душу шипами.

– Я забываю твои прикосновения, Тео… – шептала она. – Прошлое исчезает, а я не хочу, чтобы оно исчезало. Это ведь часть моей жизни…

Она смотрела на него жалобно, будто от него зависела вся её жизнь. Она так бесконечно нуждалась в нем…

Теодор сам не понял, как оказался рядом с ней. Аккуратно отвел пшеничную прядь волос с её прекрасного лица. А потом, повинуясь мольбе светло-карих глаз, сорвался… Нет, не в пропасть. В полёт. Он обнял её. Он крепко прижимал её к себе, улетая в небо над обрывом...

– Правда в том, Ханна, что я боюсь… Я боюсь, что если забуду тебя, то мое сердце превратится в камень, ибо ты лучшее, что случалось со мной в жизни, и без тебя в ней не останется света. Но еще сильнее я боюсь никогда тебя не забыть. А мне нельзя, мне просто нельзя быть слабым… – покаянно шептал он, беря её лицо в свои ладони. – Правда в том, что я люблю тебя, Ханна. И я никогда не представлял, что можно так любить…

Её глаза лучились. Она не дышала, не смея верить своему счастью… Она пахла цветами. Осенним, хрустальным ароматом.

Он отступил на два шага, доставая из кармана мантии волшебную палочку.

– Но ты не будешь помнить того, что сейчас произошло. Ни разговора, ни признания, ни объятия…

Ханна не сразу сообразила, что значат его слова. Но, заметив в его руках палочку, обо всем догадалась. На лице её промелькнул испуг.

– Нет! – выдохнула она, подавшись вперед.

– Обливиэйт! – хрипло произнес Теодор…

Тогда, в совятне, он оставил Ханну одну. Поспешил уйти, пока она не открыла глаза.

Так было правильно.

Дубовые двери Хогвартса с эхом затворились, и этот звук вернул Теодора в настоящее. Вестибюль был пуст. Ханна уехала из замка.

Часть II. Глава 1 (25). Обратно в Хогвартс

Зелье на вкус было терпким, как крепко заваренный чай, и горчило на языке. Но я пила его не морщась, ведь каждый глоток приближал меня к желанному – спасительному сну, утягивающему в тяжелый дым абсолютного ничего.

Пустота. Несколько часов совершенного неприсутствия во Вселенной и... очередное утро. Очередная попытка дышать.

Если бы вдруг кто-то сказал мне, что воздух отравлен, я бы поверила. Я бы не удивилась и не испугалась. Я бы внимала этому голосу, единственному, кто посреди океана лжи наконец шептал мне истину, и с тихим облегчением говорила бы в ответ: «Я знала… Я всегда знала».

Если чего-то не видишь, не значит, что этого нет. Едкая пыль отчаяния и страха, зерна сомнений и неопределенности – воздух впитал их яд в себя, насквозь пропах ими.

– Мама, приготовишь мне еще зелья? – я спустилась на завтрак из своей комнаты. – Та бутылка, которую ты дала мне на прошлой неделе, закончилась.

Мама, возившаяся у кухонной плиты, хмуро посмотрела на меня через плечо:

– Сколько ты уже его принимаешь? Так долго нельзя.

Конечно же нельзя, и умом я понимала это, ведь побочные действия – сонливость, тошноту, предобморочную слабость – никто не отменял. И тем не менее…

– Не долго. Всего две недели, – устало возразила я.

– Ханна, – мама обернулась и вытерла руки о фартук, – я понимаю, что у тебя бессонница, что от недосыпания у тебя болит и кружится голова, но зелья я тебе больше не дам. И не только потому, что опасно пить его много дней подряд. Мне не из чего его готовить. В доме больше не осталось лепестков вечносонной азиатской орхидеи.

Вечносонная азиатская орхидея. Волшебный цветок, чьи нежные белые бутоны всегда закрыты…

– А купить их? – начала было я.

– В Косом переулке сейчас опасно, и лишний раз соваться туда неразумно! – отрезала мать. – Всё, дочка, возьми себя в руки. Мы все нервничаем, но как-то справляемся без зелья для сна без сновидений.

Под глазами у мамы залегли темные круги, а уголки всегда сжатых губ были опущены – так бывает у тех, кто находится в постоянном тревожном напряжении. Она волновалась за семью.

Мистер Норрингтон был понижен в должности. Раньше он являлся начальником Комитета по выработке объяснений для маглов, теперь же данный Комитет ликвидировали за ненадобностью, а отчима перевели в Отдел торговли, назначив рядовым экономистом. Однако его не сильно беспокоил невысокий уровень престижа полученной должности, скорее наоборот – устраивал. Мистер Норрингтон стал мнителен и остерегался быть заметным для министерских вербовщиков в Пожиратели смерти.

Война шла уже совсем рядом. От рук Пожирателей смерти гибли маглы и неугодные волшебники. Официально нигде не объявлялось, но любому волшебнику было понятно, что этим летом власть в стране захватил Тот-Кого-Нельзя-Называть. Действующий курс правительства магической Британии, которое возглавил новый министр Пий Толстоватый, уже открыто был направлен против маглов и маглорожденных. На страницах «Ежедневного пророка» активно продвигались идеи чистоты крови, выходили ужасающие в своем содержании статьи: что магическая сила передается только от волшебника к волшебнику при рождении, а значит любой маглорожденный маг – или, как теперь их называли, «магловский выродок» – свою силу преступным образом уворовал у настоящего волшебника. Кроме того, «Пророк» сообщал, что в связи с расследованием обстоятельств смерти Альбуса Дамблдора в розыск объявлен... Гарри Поттер.

Верить в то, что магическую силу можно украсть или отобрать, было абсурдным.

Верить в то, что Гарри мог быть причастен к убийству директора, было дикостью. Подконтрольные Министерству газеты клеветали, чтобы посеять смуту и заставить людей сомневаться в Гарри и его словах о том, что Дамблдора убил Снейп.

Дамблдор часто говорил ученикам, что в трудные времена нужно верить в любовь. Но мне не осталось и этого…

– Почему тебе так нужно это зелье? – Марти подкараулил меня около входа в мою комнату. Он прищурился, с любопытством глядя на меня. – Что тебе снится?

– Плохой сон, – просто сказала я, лишенная всяких сил пререкаться. – Логично, да?

– Если ты расскажешь, о чем он, то я мог бы сжалиться и истратить на тебя немного лепестков вечносонной орхидеи из моих личных запасов ингредиентов, – выставил он условие.

Корыстный братец. Ничего не сделает по доброте душевной.

– Спасибо, но я как-нибудь перебьюсь, – ответила я, отодвигая Марти плечом, чтобы протиснуться в комнату, а потом закрыла дверь перед его носом.

Как-нибудь перебьюсь?

Сказать проще, чем сделать. Я прислонилась лопатками к гладкой поверхности двери, сползла вниз, обхватила голову руками…

Мама думала, что меня терзают мысли о войне и об испытаниях, что ждут всех нас. Она не подозревала, что к этим мыслям примешиваются и другие. Теодор Нотт оставался моей самой главной проблемой.

Ночами мне снился сон о нем. Реалистичный, жуткий до дрожи кошмар, повторяющийся с тех самых пор, как я вернулась из Хогвартса на летние каникулы.

Юноша закатывает левый рукав черной мантии… Чьи-то длинные серые пальцы держат древко волшебной палочки, кончик которой утыкается в обнаженное предплечье юноши… На бумажно-белой коже парня медленно проявляется…

Черная метка. Кружево из мрака, выжженное не только на левом предплечье Теодора, но и, кажется, на сетчатке моих глаз.

Ближайшей же ночью я сидела на кровати, обняв колени. Подушка манила, словно магнит, тяжесть в теле и голове была невыносимой. Это был мой приговор, моя вечность – видеть Теодора в ужасных снах. Видеть, как он отдает себя на службу Тому-Кого-Нельзя-Называть.

Я проснулась в холодном поту. Лето выдалось жарким и полыхало немилосердным зноем. Ночи были душными, почти осязаемо-вязкими. Но сейчас я не чувствовала тепла, страх леденил мне сердце.

А на следующий вечер произошло неожиданное. Вернувшись из ванны, я обнаружила на прикроватной тумбочке бутылку с пурпурным напитком – зельем для сна без сновидений. Рядом лежала записка: «Здесь примерно на пять раз. Это всё, на что у меня хватило лепестков. P.S. Я лучше, чем ты обо мне думаешь. М.».

…По понятным причинам от зелья пришлось отвыкать. Я «предвкушала» бесконечную череду ночей в плену одного и того же кошмара. Но вопреки моим опасениям кошмар стал сниться реже, а постепенно и вовсе прекратился. И уже позже, под самый конец каникул, ко мне вдруг пришло страшное осознание: вещие сны переставали мне сниться, когда… сбывались. Так было всегда, включая и сон про гибель Дамблдора…

Был ли сон про Теодора вещим? Я со слабой надеждой мечтала, что нет.

Последние дни августа принесли с собою непогоду. Порывистый ветер разбивал капли дождя об оконное стекло, мокрые дорожки стекали вниз. Я сидела у себя в комнате, смотрела на заплаканный садик, на опущенные ветви тонкой ивы, и твердила про себя свою молитву: с Тео всё будет хорошо…

Мы расстались больше полугода назад. Раны от расставания уже не кровоточили так сильно, как в первые месяцы. Привычка жить без Теодора потихоньку возвращалась ко мне. Только вот теперь там, где в душе жили иллюзии и грезы, осталось лишь тянущее чувство пустоты.

Почему после нашего разрыва я никогда не пыталась заговорить с Теодором? Почему всегда ждала от него первого шага? Возможно потому, что с самого начала он был тем, кто дал развитие нашим отношениям. Он сам впустил меня в свою жизнь, сам же и вычеркнул. Был ли смысл мне становиться навязчивой, если Теодор всё решил за нас обоих?

Порою мне казалось, что я была неправа, что не попыталась бороться за него. Я сама не делала ничего для того, чтобы быть с ним, хотя когда-то давала себе обещание вытащить Теодора из его заблуждений. Помочь ему понять, что он не должен следовать путем своего отца. И тогда в голове звякал непрошеный колокольчик: а что если Тео не нужно, чтобы кто-то его вытаскивал?

И я не знала, как я буду относиться к Теодору, если окажется, что он принял метку… Я не знала, как буду чувствовать себя, понимая, что люблю Пожирателя смерти. Я лишь только знала, что эта любовь не пройдет никогда.

***

У этого тумана были щупальца, склизкие и мертвецки-холодные.

Можно было закрыть глаза, досчитать до десяти, открыть их, взмахом дрожащих ресниц прогоняя наваждение, и начать воображать, что всё как раньше: что туман – это только лишь клубы дыма, которые пускает в небо алый «Хогвартс-Экспресс». Можно было услышать призраки детского смеха…

Кто-то действительно смеялся, и звук этот казался потусторонним, неестественным на молчаливо-траурной платформе, а потому быстро прекратился. Должно быть, родители поспешили угомонить своего неуместно веселого отпрыска. И, должно быть, он ехал в школу впервые. И он не знал той яркой атмосферы, почти праздничной суеты, которая обыкновенно царила на платформе номер девять и три четверти в первый день осени, когда школьники занимали места в вагонах паровоза и под прощальные напутствия родителей дружно отправлялись в Хогвартс навстречу учебному году.

Одной половине первокурсников можно было даже позавидовать. Им было не с чем сравнивать. Зато другая половина, состоявшая из тех, кому ранее уже доводилось провожать в школу старших братьев и сестер, сейчас вызывала сочувствие. Наш с Марти младший брат Ник ехал в Хогвартс в первый раз. Волшебная платформа встретила его угрюмо и неприветливо, а он помнил ее другой. Ник храбрился, но все равно выглядел разочарованным – его лишили сказки, вышвырнули из детства и фантазий в жестокую и тусклую реальность. Несправедливо, но ничего тут уже не попишешь.

На перроне было сыро и промозгло, а еще – малолюдно. По новому закону маглорожденные школьники потеряли право учиться в Хогвартсе, ибо не имели родственников-магов и не могли доказать, что свои волшебные способности получили честно.

Каждый же чистокровка и полукровка получил от Министерства особое разрешение на учебу – сертификат, подтверждающий Статус крови. Такой сертификат лежал и у меня в чемодане. На пергаменте, заверенном магическими печатями и подписями членов специально созданной комиссии, значилось: «Ханна Аббот. Полукровка. Статус крови подтвержден. Основание: мать Инна Норрингтон (в девичестве Аббот) – чистокровная колдунья». По сути, сертификат был даже не разрешением, а предписанием – новоиспеченный директор Хогвартса Северус Снейп издал правило, по которому школа стала обязательной для всех юных волшебников. Не явиться на учебу было нельзя.

На лицах взрослых, провожавших своих детей, отражалась тревога и неизбежность; они будто отправляли родных сыновей и дочек в тюрьму и мучились тем, что делают это собственноручно.

– Дети, – обратился к нам мистер Норрингтон. – Я очень вас попрошу – не лезьте на рожон. Особенно ты, Ханна. Никаких Отрядов Директора… Или как вы там называли свой бунтующий кружок… Поняла меня?

Отчим подкрепил свою фразу настойчивым взглядом. Я отвернулась, отстраненно уставившись на поезд, окутанный серой дымкой.

– За Ником следите, – взволнованно сказала мама. – Марти, слышишь? Приглядывай за братиком. Надеюсь, он попадет в Когтевран, как и ты…

– Мам! Что ты про меня как про маленького говоришь? – возмутился Ник.

– Сынок, я просто очень переживаю за вас. Обещай, что будешь вести себя хорошо, – она попыталась его обнять, но Ник капризно увернулся. Мамино объятие подорвало бы его репутацию самостоятельного и бесстрашного мальчика.

А вот зато я не уворачивалась и принимала прикосновения родного человека как нечто необходимое. Странное ощущение охватило меня – мне казалось, что, сев в поезд, я уеду и уже не вернусь… И это было очень важно – обнять на прощание маму.

Мы сели втроем в одно из купе вагона для старост: я и два моих брата – Марти и Ник. Мы с Марти побоялись бросать Ника в поезде одного. Застучали колеса паровоза – «Хогвартс-Экспресс» помчался на север, держа путь к школьному замку, затерянному на краю острова Великобритания. Марти нервничал и решил отвлечься чтением толстого учебника по древним рунам. Он уткнулся в книгу и как будто бы увлеченно ее читал, но страницы, впрочем, переворачивал слишком редко.

Ник озирался и временами, когда за дверью слышались шаги и голоса, непоседливо ерзал. Ему было скучно, но интуитивно он улавливал что-то гнетущее, а потому не решался паясничать или требовать к себе внимания. Я искоса смотрела на младшего брата и почему-то чувствовала вину – мне хотелось, чтобы этот день стал для него праздником, а не тем, чем был. Но что я могла сделать?

За окном мелькали силуэты деревьев, вырисовывающиеся сквозь полупрозрачный туман. На запотевших окнах проступала изморозь, наводившая меня на неприятную, липкую мысль, что нас сопровождают дементоры… В купе было довольно сумрачно, вскоре зажегся свет. А через некоторое время паровоз вдруг замедлил свой бег, потом колеса лязгнули о рельсы последний раз, и «Хогвартс-Экспресс» замер.

– Так быстро приехали? – округлил глаза Ник.

Причина остановки выяснилась очень скоро. Пожиратели смерти в черных мантиях и серебристых масках врывались во все купе и искали Гарри Поттера… Так все ученики узнали, что Гарри Поттер – надежда всей магической Британии на свержение действующих нечеловеческих порядков – скрывается неизвестно где и в школу не вернется.

Значит, Гарри ударился в бега… Но почему? Это такой план или он… сдался? Второй вариант я отгоняла от себя, как назойливую муху.

К вечеру поезд прибыл в Хогсмид. Застеленное черными тучами небо грозно нависало над маленькой железнодорожной станцией. Ночь была уже рядом, мрак сгущался, а тучи обещали вот-вот разразиться ливнем. Фонари на редких столбах одиноко рассеивали тьму, но света было мало.

…ты лучшее, что случалось со мной в жизни, и без тебя в ней не останется света…

Эхом прошептал внутри меня чей-то голос, такой ласковый и такой грустный. Кто и когда это сказал? И почему этот кто-то был так пронзительно несчастен? Печаль неведомого мне человека разлилась в груди ноющей болью, я закусила губу и отвернулась, чтобы ни Марти, ни Ник не успели заметить внезапно нахлынувшей на меня тоски.

А отвернувшись, вдруг заметила на станции Теодора... Высокий, в черной мантии, он просто стоял посреди маленькой платформы Хогсмида и смотрел на длинный ряд карет, запряженных незримыми фестралами.

– Марти, проводи Ника к Хагриду, ладно? – не сводя с Нотта глаз, медленно попросила я.

– А ты куда? Эй, Ханна! – недоуменно прокричал Марти мне вдогонку.

А меня будто что-то подтолкнуло, сорвало с места. Ноги сами понесли меня к Теодору.

– Тео? – тихо, почти беззвучно выдохнула я, приблизившись к нему.

Он обернулся. Волосы его еще сильнее отросли за лето. Он повзрослел. Но не только это в нем изменилось…

Я невольно перевела взгляд на его левую руку, как если бы могла видеть сквозь ткань рукава мантии. Теодор, перехватив направление моего взгляда, сунул ладонь в карман. Я встрепенулась, как от удара тока, и снова посмотрела ему в лицо.

– Чего ты хочешь? – странно прищурившись, спросил он. Мои подозрения не обрадовали его.

– Ты теперь один из... них? – чувство обреченности сдавило мне сердце и подступило к самому горлу. Мне отчаянно хотелось удостовериться, что мой сон – ложь, игра воспаленного разума.

Теодор откинул голову, глядя на меня свысока, как будто прячась за эту надменность, черпая в ней поддержку.

– Боишься, что у меня Черная метка? – насмешливо ужалил он словами, словно тысячей острых иголок.

Ожесточенный. Вот что изменилось в нем.

– Пожалуйста, – слабо попросила я. – Покажи руку. Я просто хочу знать, что это не так…

– У меня нет метки, – делаясь вдруг серьезным, отрезал он в ответ на собственный вопрос.

– Но…

– У меня нет метки, – уже злясь, повторил Теодор. – Всё. Расслабься и иди в карету, – он не удержался и провел ладонью по лицу. То ли от усталости, то ли от раздражения…

Небо обрушилось дождем.

Порывы ветра холодными пощечинами хлестали лицо, подхватывали мои распущенные волосы. Мантия путалась в ногах, пока я шла вдоль карет, выстроившихся в ряд на земляной дороге. Я искала Марти.

Подошвы ботинок скользили по размокшей земле. Зацепившись за какую-то корягу, я упала, успев выставить руки вперед. Где-то поблизости раздались смешки. Слабая, одинокая, жалкая, перепачканная в грязи… Одного дождя хватило, чтобы раздавить меня.

Кто-то подхватил меня за левую руку выше локтя. Я с мимолетной надеждой оглянулась. Но это был не Теодор.

– Давай помогу, – застенчиво предложил круглолицый Невилл Лонгботтом.

Глава 2 (26). Песня Шляпы

Парящие под заколдованным потолком свечи не горели. Большой зал освещали настенные факелы. Северус Снейп занимал центральное место за преподавательским столом. В привычной черной мантии, с привычным холодным выражением лица – он увенчивал собою царившую здесь полутьму. Пожиратель смерти в кресле директора…

Похоронная атмосфера Большого зала вводила в состояние оцепенения, когда не покидает ощущение, что происходящее – это только иллюзия, которая всё никак не развеется. Если бы я была смелой, я бы взмахнула волшебной палочкой и зажгла бы все свечи под потолком. Но я не была смелой.

Я смотрела на Теодора. Он сидел с самого краю слизеринского стола. На него падала ползущая из угла тень, и он почти сливался с ней. На станции Теодор не захотел показать мне руку. «Неужели ему было что скрывать?» – шептала я мысленно.

Отворились двери – профессор Макгонагалл, строгая и вытянутая в струну, привела в зал вереницу перепуганных первокурсников. Пока я отыскивала среди них Ника, Макгонагалл подошла к табурету, стоявшему перед шеренгой новичков, и положила на него Распределяющую Шляпу. Некоторые традиции никогда не нарушаются. В абсолютной тишине Шляпа пропела:

В этой жизни ты только пешка.
Не сойдешь за доски границу,
Пока жив, пока бьется сердце,
Что оставил в тоске темницы.

Сам избрал ты себе дорогу,
Сам решил быть всегда ведомым.
Покорился и страху, и мести,
Потерялся в тщеславии, лести.

Позабыл, что есть в мире солнце.
Доброту навек счел за слабость.
Что спасет твою душу от дебрей?
Мой ответ – вера, надежда, храбрость. [1]

Допев последнюю строчку столь философского послания, Шляпа затихла и обмякла безжизненным кулем. Со стороны гриффиндорского стола раздались короткие аплодисменты – львы среагировали на слово «храбрость». Снейп сохранил маску каменной невозмутимости на лице, но темные глаза его чуть сузились.

Началась церемония распределения. Первокурсники в алфавитном порядке садились на табурет и узнавали свой факультет, а у меня в ушах всё звучали слова услышанной песни. Не было сомнений, что Шляпа обращалась в первую очередь к слизеринцам. Но и не только к ним – также к любому в Большом зале, кто в эти тяжелые времена поддался страху и начал терять надежду. Кто поверил, что бороться со злом бессмысленно, а значит, надо ему подчиниться.

– Норрингтон, Никос!

Ник вышел из шеренги. Подсвеченный слабым светом редких настенных факелов, братик почему-то показался мне таким маленьким, что у меня защемило сердце.

– КОГТЕВРАН! – выкрикнула Распределяющая Шляпа.

Когда я, будучи одиннадцатилетней девочкой, приехала в школу в первый раз, Макгонагалл говорила нам, что факультет станет для нас второй семьей, а Хогвартс – домом. Но разве мог такой Хогвартс стать домом для Ника?

Я перевела взгляд на преподавательский стол. По левую и правую руки от Снейпа сидели незнакомые волшебник и колдунья. Оба коренастые и сутулые, с гаденькими, победными оскалами на некрасивых лицах. Меньше всего они походили на людей, способных воспитывать и обучать.

– Попрошу тишины, – обратился к школьникам Северус Снейп, вставая со своего кресла, когда церемония распределения подошла к концу.

Пожалуй, требовать тишины было лишним, все и так молчали.

– В этом году Хогвартс подвергнется серьезным изменениям. Прежде всего, познакомьтесь с новыми преподавателями: профессор Амикус Кэрроу, – Снейп кивнул влево, – будет вести защиту от Темных искусств. Профессор Алекто Кэрроу, – Снейп совершил кратковременный кивок вправо, – обучит вас магловедению, которое в этом году относится к обязательным предметам. Кроме того, Амикус и Алекто будут следить за дисциплиной.

Брат и сестра Кэрроу взглядами беспокойных, бегающих глазок шарили по ученикам, растягивали губы в кривых, не предвещающих ничего хорошего улыбках. Методичный голос Снейпа словно бы выкачивал силы.

– Далее. Некоторые из вас, – Снейп посмотрел в сторону гриффиндорского стола, – считают, что правила существуют не для них. Это неверное и опасное убеждение. Советую от него отказаться. И последнее. Если я или кто-нибудь из профессоров Кэрроу узнаем, что среди вас есть кто-то, кто располагает сведениями о местонахождении Нежелательного лица № 1, известного вам как Гарри Поттер, и укрывает эти сведения от руководства школы, – Снейп выдержал угрожающую паузу, – то этот кто-то очень пожалеет, что не сообщил информацию добровольно и своевременно.

Аппетита у меня и так не было, а после директорской речи от еды и вовсе стало мутить. Хотя эльфы постарались на славу – стол был завален яствами.

Ничего не хотелось. Меня душила горечь и переполняла беспомощность – их въедливая тина была в каждой клеточке моего существа.

***

Зеленоватая дымка стелилась по полу в школьных кабинетах, плесень облипала стены коридоров. Хогвартс погряз в сырости, полумраке и ауре зловещего предчувствия. Хогвартс попал под режим деспотичных и безжалостных Пожирателей смерти Кэрроу.

Алекто Кэрроу – язык с трудом поворачивался называть её профессором – внешне была невысокая, грубая и чем-то смахивала на растолстевшего и уменьшившегося в росте Филча.

– Мы на пороге нового порядка! – хрипло объявила Алекто на первом уроке магловедения, сверкая злобными, алчными глазками. – Наконец настал тот долгожданный час, когда не маглы будут управлять нами, а мы – маглами!

На лицах большинства одноклассников сначала отразились недоумение и сомнения в адекватности… профессора. Но Алекто говорила дальше – и вот уже на нее смотрели со страхом и отвращением.

Хотя в ряду слизеринцев некоторые одобрительно хмыкали. Крэбб и Гойл, например, сидели, вальяжно раскинувшись на стульях, Паркинсон и Булстроуд ядовито улыбались. В то же время Малфой был бледный как мел и будто кем-то обиженный. Нотт же взирал на Алекто сумрачным взглядом исподлобья, а что он при этом думал, было известно лишь ему одному…

– Веками волшебников угнетали! Нас загнали в подполье! И кто? Кто это сделал, я вас спрашиваю? – с пугающей маниакальностью вопрошала Алекто Кэрроу и тут же сама ответила: – Маглы! Эти грязные свиньи, тупые животные, коварству которых нет границ! Но скоро всё изменится. Мерзкие маглы ответят за все свои злодеяния!

Чем громче она распалялась, тем больший ужас охватывал меня. Что же ждет бедных маглов, когда «всё изменится»? Жуткие картины будущего возникали в моем воображении: измученные пытками, ни в чем не повинные люди стояли на коленях, складывали на груди ладони и молили о пощаде. И не получали ее… Пожиратели смерти не знали, что такое пощада.

Если магловедение превратилось в смешивание маглов с грязью, то защита от Темных искусств – в изучение черной магии. Коренастый и сгорбленный Амикус посвящал занятия калечащим заклятиям, эффективным способам проклятий и созданию темных артефактов. Но Амикус не собирался особо углубляться в теорию – он требовал у учеников выполнять темные заклятия на практике. Ни у кого ничего не получалось: никто не хотел использовать черную магию. А если кто и считал подобное приемлемым, то все равно освоить тяжелое заклинание так быстро не мог.

Амикус хрипло смеялся, но все школьники понимали, что скоро его начнет бесить огульная неспособность к темным искусствам. Лишь вопросом времени был также и тот факт, что слизеринцы вроде Крэбба и Гойла обязательно научатся всем тем заклинаниям, которые демонстрирует Кэрроу, и с удовольствие начнут применять их на каждом, кто попадется под руку…

Спокойно смотреть на то, чем становится любимая школа, было невозможно. Но недовольство в основном оставалось немым. Лишь некоторые не боялись смело перечить Кэрроу.

Чаще всех так поступал Невилл Лонгботтом.

– Вы лжете! Вы ненавидите маглов и хотите заставить и нас их ненавидеть! – выкрикнул он на одном из первых уроков магловедения, сверля Алекто прямым взглядом.

Класс оторопело замер, Алекто покраснела от гнева. Я зажала себе рот рукой, чтобы не вскрикнуть, когда Алекто взмахнула волшебной палочкой, словно плетью, и на щеке Невилла появился кровавый порез…

…Вечерами расстроенные новой действительностью пуффендуйцы сидели у камина в общей гостиной, которая, кажется, осталась единственным местом во всем замке, где можно было согреться. Ребята жаловались на жизнь, с ненавистью обсуждали Снейпа, костерили Кэрроу, но всегда осторожным шепотом, будто стены могли подслушать. Никто не понимал, почему нет вестей о Гарри Поттере; версия о том, что он попросту сбежал и трусливо скрывается, приводила всех в уныние.

Я чувствовала в себе смесь бессилия и возмущения. Творившееся в Хогвартсе казалось мне безумием. Кто же допустил такое? Как же так?

Я была слабой и напуганной. А в мыслях всё время был Теодор. Мне не хотелось верить, что черная, уродливая метка в самом деле клеймит ему руку, но поведение Теодора на станции в Хогсмиде лишь усилило мои подозрения.

Прошло две недели в школе, и я заново осознала, как сильно мы с Теодором отдалились друг от друга. Словно он всегда был тем мрачным Теодором Ноттом, который так и не успел разрешить мне называть себя коротко и ласково – Тео.

Холодный, недосягаемый, он бросил меня, разбил мне сердце. Он причинил мне столько боли, что я до сих пор барахталась в ней.

И сейчас, когда в Хогвартсе заправляли Кэрроу, когда за стенами замка разгоралась война, я приходила в отчаяние и злилась на Теодора, который выбрал другую сторону баррикад. Который предал нашу любовь.

Но тяжело было не только мне. Сьюзен переживала за своего отца Эркюля Боунса.

– Я так боюсь за него, Ханна. – Сьюзен сидела на своей постели, глядя в никуда. В глубине ее глаз застыл страх, и он подчинял ее. Желтый балдахин над кроватью отбрасывал тень, придавая ее коже болезненный оттенок. Такая подавленная, такая бесцветная… Куда делась всегда яркая и энергичная Сьюзен?

Ее отец был членом судебной коллегии Визенгамота. Больше года назад он был среди тех, кто вынес обвинительный приговор пойманным в Зале Пророчеств Пожирателям смерти. Сейчас же, после смены политического курса, мистер Боунс оказался в очень сложной ситуации – из опасений за безопасность своей семьи он был вынужден участвовать в судилищах над «предателями крови» и «магловскими выродками». Естественно, такое положение дел претило принципам мистера Боунса…

– Когда-нибудь он откажется, и… – Сьюзен почти плакала, а меня вновь разрывало от беспомощности. – Понимаешь, эти люди, которых он судит… они ведь ни в чем не виноваты. Но он не может иначе… И я чувствую себя страшным человеком, потому что из-за моего отца… из-за меня ломаются чьи-то судьбы.

– Ты не ломаешь ни чьих судеб, Сьюзен… – только и могла ответить я, осознавая, что во всем мире не сыскать слов, которые бы ее утешили.

И я чувствовала, что она уже не со мной. Сьюзен ушла в себя, отстранилась от всех, словно бы ощущая себя прокаженной. Она корила себя и своего отца за страх.

Но бояться – это ведь не всегда стыдно. Особенно, когда твой враг очень силен. И особенно, когда ты боишься не за себя, а за дорогих и близких. Ведь только такой страх способен превратиться в храбрость. В ту самую, о которой пела Шляпа.

***

Профессор Стебль с видом озабоченной матери оглядела класс, задержавшись взглядом на раненом лице Невилла.

– Сегодня будем срезать плоды бадьяна, – сообщила она. – Бадьян обладает целебными свойствами. Мадам Помфри сможет приготовить из него сильный заживляющий раствор. Мисс Аббот, сходите, пожалуйста, в подсобку и принесите корзину побольше. Будем ссыпать в нее плоды.

В подсобке пахло удобрениями. Полка, заставленная разнообразной хозяйственной утварью, обнаружилась быстро. Вот только корзины разместились на самом ее верху. Роста мне не хватало, и я решила применить магию.

– Акцио, корзина! – и корзина просто свалилась с полки… Я была измотана переживаниями, и даже самое легкое волшебство давалось мне с трудом.

Подобрав корзину, я пошла к выходу из подсобки и в дверях вдруг столкнулась с Невиллом.

– Проходи, – с улыбкой сказал он и отступил, освобождая проход.

Порез, который нанесла ему Алекто Кэрроу, уже успел покрыться бурой коркой и выделялся с такой болезненной четкостью, что на него не получалось не смотреть.

– Спасибо, – выдавила я из себя ответную улыбку.

Невилл впечатлял меня своей самоотверженностью. Он безрассудно бросал вызов тирании и вседозволенности Кэрроу и, несмотря ни на что, не терял веру в торжество добра. Кто бы мог подумать, что из неуклюжего мальчика вырастет настоящий гриффиндорец? Но какую же высокую цену он платил за то, что не пасовал перед Кэрроу!

Невилл направился к ящикам, а я уже собиралась идти назад в теплицу, как вдруг передумала.

– Невилл! – окликнула я его, делая шаг обратно в подсобку. Он повернулся ко мне, держа в руках небольшой ящик с садовыми ножницами. – Ты же совсем не обязан этого делать… Я имею в виду… перечить Кэрроу. Все равно ты их не остановишь…

Невилл сдвинул брови.

– Нет, обязан, – твердо сказал он. – Так бы сделал Гарри, и я так буду делать, потому что только так можно вселить во всех надежду. Я докажу, что Кэрроу и Снейпа не стоит бояться, и вместе мы будем бороться против их режима.

– Просто… очень трудно смотреть на то, как они тебя наказывают, – тоненьким голосом призналась я.

– Не переживай за меня, – смягчаясь, усмехнулся Невилл. – Видела бы ты меня в Отделе Тайн! Вот там было опасно. А Кэрроу… Ничего страшного они мне не сделают. Я же чистокровный, и вряд ли Сама-Знаешь-Кто похвалит их, если они начнут разбазаривать чистую кровь.

Невилл подошел ко мне поближе, насколько позволяли ящик в его руках и корзина в моих.

– Думал сказать тебе это после урока, но раз уж выдался удобный случай… – понизил он голос. – Мы с Джинни и Полумной решили снова собрать Отряд Дамблдора. У тебя остался фальшивый галлеон? Из тех, что Гермиона для нас сделала?

– Да. Остался… – растерянно сказала я.

– Это будет наш способ связи. С помощью галлеонов будем передавать сообщения друг другу. Вечером в это воскресенье в Выручай-комнате будет собрание. Надо обсудить, что конкретно мы предпримем против Кэрроу. Надеюсь, ты придешь… – добавил он, немного потупившись. – И передай своим: Сьюзен, Захарии и Эрни, ладно?

Плоды бадьяна я срезала механически, думая не о них, а о разговоре с Невиллом.

Невилл горел решительностью, пускай и по-гриффиндорски шальной. Неважно, насколько это было опрометчиво на первый взгляд. Главное, он не опускал руки, он верил. У него была надежда, которую он хотел вернуть и остальным.

Надежду, что власти Того-Кого-Нельзя-Называть обязательно придет конец.

***

Был вечер субботы, ужин подходил к концу. Я вышла из Большого зала, в холле меня догнал Марти. Он быстро огляделся по сторонам, явно опасаясь, чтобы нас никто не подслушал.

– Майкл Корнер и Терри Бут шептались в гостиной Когтеврана о возрождении поттеровского отряда. Ты… вступишь туда? – как бы между прочим поинтересовался он.

– Я еще не знаю, – ответила я. И это была правда. Между тем собрание ОД должно было состояться уже завтра.

– Не вступай! – вдруг взволнованно выпалил Марти, но тут же спохватился: – То есть… я хотел сказать… Ник! Его очень пугают Кэрроу, и он переживает, что у тебя будут неприятности. Он сам говорил мне. И папа! Помнишь, он запретил тебе?

Затем брат умолк, явно сконфуженный тем, что выдал свое волнение.

– Марти, а ты боялся, что Ник попадет, например, в Гриффиндор, и ни ты, ни я не сможем его опекать? – спросила я, уставившись в пространство. – Я боялась.

– Ну… – замялся Марти, слегка недоумевая. – Нет. Я был уверен, что он окажется в Когтевране, ведь в нашей семье все…

– …в школьные годы носят синие галстуки. Я знаю, – договорила за него я. – Кроме меня, конечно.

– Твой факультет тоже вполне… хороший, – подбирая слова, сказал Марти. – Уж лучше Слизерина, так это точно.

Я тихо хмыкнула. На его месте так сказали бы многие. Ученики других факультетов всегда недолюбливали Слизерин, а в этом году слизеринцев и вовсе начали ненавидеть.

– И на Слизерине есть хорошие люди. Их беда в том, что они заблудились, – ответила я, вгоняя Марти в еще большее недоумение. – Ладно, я пойду к себе, а то что-то голова болит.

– Но ты так и не ответила ничего конкретного на мой вопрос! – крикнул мне в спину опомнившийся Марти.

…В спальне я села на кровать. На ладони моей лежала золотая монета – фальшивый галлеон, и, глядя на него, я искала в себе силы сражаться. Я вдруг отчетливо поняла, что не хочу позволить страху и боли утянуть меня в свою трясину. Тебе не понравится мой выбор, Марти.


________________________________
[1] – Песню Шляпы я сочинила сама.

Глава 3 (27). Истории повторяются

Нас собралось всего тринадцать. Остатки былого Отряда. Чертова дюжина… Плохой знак? Вроде того, что наша затея изначально лишена всяких надежд на удачу?

Возможно.

Ибо мы – всего лишь маленькая кучка подростков-бунтарей, называющих себя Отрядом Дамблдора, а Кэрроу и Снейп – Пожиратели смерти, заполучившие власть и устанавливающие свои чудовищные порядки и правила.

Однако хотелось верить в иное – в то, что даже когда кажется, что против тебя весь мир (в том числе и знаки судьбы), нельзя становиться легкой добычей отчаяния.

Выручай-комната в этот раз преобразилась и была похожа на большую уютную гостиную. В камине с приятным потрескиванием горели тоненькие поленья, создавая вечернее освещение. Собравшиеся ребята сидели на пухлых бордовых подушках. Каждый пришел сюда за общей целью, но по собственным причинам.

Моей причиной был Тео. Для меня участие в ОД было чем-то вроде протеста. Мне хотелось доказать Тео, что он не прав, хотелось, чтобы он… Чтобы он что? Пожалел о своих решениях? Возможно… раскаялся?

Я не представляла, как конкретно Невилл намеревается противостоять новому школьному режиму, и какой в этом будет моя роль, но мне просто необходимо было делать хоть что-нибудь. Необходимо было отвлечься от пагубных мыслей о том, в каком безвыходном тупике мы все. Необходимо было научиться быть сильной.

Необходимо было заглушить боль, что рубцовыми ранами исполосовала мне душу. Слишком много себя я отдала человеку, который с легкостью отказался от моей любви. Он не растоптал её, нет. Он просто вернул мне её, мою невинную любовь. Не принял её. И с тех пор я тащила её груз на себе. Одна. Я любила и за себя, и за него. А он… Тео ушел, чтобы стать частью той реальности, с которой собравшиеся этим вечером в Выручай-комнате хотели сражаться.

Но как сражаться? Пока всё выглядело так, будто всё, на что мы способны, – это только обсуждать возможные варианты действий, направленных против Кэрроу, и ничего более…

– Надо дать отпор произволу Кэрроу! Надо держаться вместе! И помнить, что Гарри воюет за нас и за Дамблдора! Он вернется и будет рад узнать, что мы сохранили Отряд!

Невилл говорил пылко, его круглое лицо светилось, а «боевые» шрамы служили доказательством, что он будет сопротивляться во что бы то ни стало. Мне же тактика подставлять себя под удары, как это делал Невилл, казалась бесполезной. Большинство, видя, какая кара ждет за нежелание держать язык за зубами, вряд ли станет подражать подобной храбрости.

Пока я предавалась пессимизму, присутствующие сыпали разнообразными идеями:

– Как насчет забастовочных завтраков? – предложил Симус Финниган.

– Не думаю, – скептически отозвался Эрни Макмиллан. – Посылки и почту проверяют, забыл?

– Что точно нужно сделать, так это продолжить обучаться боевой и защитной магии, – убежденно сказал Майкл Корнер.

Близняшки Патил поддержали Майкла, а вот Лаванда Браун высказала возражение:

– С нами нет Гарри, а занятия обычно вел он.

– Ничего страшного, – ответил ей Терри Бут. – Никто не отменял книги. Выучим теорию, а после будем тренироваться на практике в Выручай-комнате.

– Обучаться магии – оно конечно хорошо, – заговорил Невилл, и всеобщее внимание вновь переключилось на нового лидера Отряда, – но у нас другая цель. Наша цель – вселить во всех надежду. Чтобы народ верил, что Гарри никуда не пропал и обязательно вернется.

На этих словах Джинни вздернула подбородок и сурово сжала губы, как бы выражая тем самым готовность переубедить любого, кто посмеет усомниться в Гарри хоть на секунду. На ее рыжих волосах танцевали отблески пламени из камина. Она была красивой, но еще красивее, еще лучше была ее внутренняя сила духа. То, чего так не доставало мне. То, что в одночасье утратила Сьюзен, которая сидела рядом со мной, подтянув к себе колени. Но Сьюзен хотя бы пришла, а вот Захария Смит категорически отказался, посоветовав нам поискать других дураков для наших ненормальных затей…

В Хогвартсе всё тяжелее было сохранять силу духа. Эта сила потихоньку покидала обитателей замка. Напуганная хриплыми голосами Кэрроу, она просачивалось сквозь щели, ускользала в небытие… Невилл был прав. Ее нужно было удержать. Или даже вернуть.

– У меня есть план, – торжественно объявил Лонгботтом.

Оказалось, что план его заключался в том, чтобы рисовать краской на стенах коридоров ободряющие и призывные надписи. По задумке Невилла это должно было: во-первых, сплотить всех, кто был против режима Кэрроу-Снейпа; во-вторых, сподвигнуть школьников на борьбу; в-третьих, изрядно подпортить нервы новым «профессорам» и «директору».

Вылазки предполагалось делать по ночам, но не сразу после отбоя, когда коридоры полны дежурных преподавателей и старост, а после полуночи. Чтобы не попасться Филчу или Кэрроу, мы должны были координировать свои действия с помощью фальшивых галлеонов. То есть один пишет на стене, другой сторожит ближние коридоры и, если что, передает сообщением сигнал тревоги напарнику.

Терри Бут и Падма Патил вызвались за пару ближайших дней найти заклинание, которое сделает краску несмываемой, чтобы Филч потом целую вечность оттирал надписи, а они как можно дольше украшали собою стены и вдохновляли школьников.

Эрни напомнил о времени. Все так увлеклись планами, что не заметили, как стрелки часов, висящих над камином, подобрались к без двадцати минут десять.

– Скоро отбой. Пора закругляться и идти к себе. Выходим по двое или по трое, – руководил процессом раскрасневшийся Невилл. – Будет плохо, если нас толпой заметят около Выручай-комнаты… И будьте осторожны!

Когда мы со Сьюзен добрались до спальни и начали переодеваться в ночные сорочки, она тихо сказала:

– Невилл придумал хорошую идею. Я рада, что есть такие люди, как он, как Джинни, как Полумна… Они настоящие молодцы. Можно только завидовать их отваге.

Потом я лежала в кровати. Сон не шел ко мне, и я поняла почему: меня задела фраза Сьюзен и философский тон, которым она была сказана. Как будто само собой подразумевалось, что надписи будет делать кто-то смелый – Невилл, Джинни, Полумна, Майкл Корнер, Симус Финниган, сестры Патил… То есть любой из ОД, но не я и не Сьюзен.

А мне не нужно было, чтобы мое участие в ОД было лишь формальным.

…Я решила напроситься добровольцем и, как только Терри и Падма отыщут заклинание для придания краске стойкости, отправиться на ночную вылазку и оставить собственную надпись на стене.

Утром, пока моя уверенность была твердой, я дала себе установку сразу же поговорить с Невиллом. Мне хотелось поскорее оповестить его о своем решении, чтобы потом, даже если я начну сомневаться и трусить, нежелание разочаровать Невилла не позволило бы мне пойти на попятную.

Я подошла к нему перед травологией и, запинаясь, предложила свою кандидатуру.

– Я, конечно, уверена, что меня обязательно поймают. С моей-то удачливостью… – мямлила я, будто оправдывалась. – Но мне бы очень хотелось сделать эту надпись. Мне нужно… Не знаю… Почувствовать, что я могу… Что я хоть что-то могу…

На открытых грядках ветер колыхал побеги растений. Невилл положил руки мне на плечи:

– Не поймают, – заверил он. – Я же буду рядом. Вместе мы сила, – проговорил он, глядя прямо мне в глаза.

К вечеру на страницах одной из библиотечных книг когтевранцами из Отряда было обнаружено заклинание несмываемости. Час пробил.

***

Истории повторяются. Год назад я вот так же в ночи тихо ступала по темному коридору, а за моей спиной шел Теодор. Мы искали его кольцо в библиотеке. И были схвачены Филчем…

Год назад всё и началось. Своеобразная точка отсчета. Жизнь отворила передо мной двери в мечту, я шагнула в её объятия. У моей мечты привкус всегда был горько-сладким – счастье окутывало сладкой обманчивостью, чтобы после рассыпаться в ничто и остаться горьким осадком в душе. Каждый поцелуй был слаще предыдущего, но все они одинаково горчили на языке, потому что конец наших с Тео отношений всегда призраком витал над нами.

Сейчас же, спустя год, рядом со мной шел Невилл Лонгботтом. Друг, приятель, просто однокурсник? Я даже не знала, кем он для меня был. Но одно знала совершенно точно: с Невиллом было… надежно. Он пообещал, что нас не поймают, и в это сразу поверилось.

Мы условились, что он встретит меня около кухонь в половине первого ночи. Я должна была выйти из гостиной только после того, как на моей заколдованной монете появится сообщение от Невилла, что он уже на месте.

Рисовать надпись мы пошли вдвоем. Краску заранее трансфигурировали из воды, заклинанием придали ей свойства несмываемости, уменьшили ведерко, чтобы спрятать его в карман. Надпись запланировали сделать на одной из стен вестибюля, рядом с Большим залом.

Тишина темных коридоров заставляла ежиться, но в то же время являлась признаком того, что поблизости никого нет. Мы с Невиллом крались к вестибюлю, словно шпионы из книги. Пару раз мимо проплыли привидения, вынудившие нас спрятаться и переждать за колоннами и доспехами.

У Невилла в крови играл адреналин, он был сосредоточен, целенаправлен, и даже в полумраке ночи было заметно, как блестят его глаза.

– «Отряд Дамблдора: мобилизация продолжается» – как тебе? – с предвкушением шепнул он. – Пускай Кэрроу знают, что мы ни за что не собираемся останавливаться!

На каменном полу пустого вестибюля прямоугольниками растекался лунный свет, что лился из высоких окон.

– Очень рискованно делать надпись прямо в вестибюле, не находишь? – шепотом обратилась я к Невиллу и опасливым взглядом окинула пространство вокруг себя. Здесь была мраморная лестница, вход в коридор первого этажа, вход в подземелья, выход на балкон, дверь в чулан, гобелены, доспехи… Филч или Кэрроу могли появиться откуда угодно, из любого темного угла!

– Тут нашу надпись все увидят. На это и расчет, – простодушно ответил Невилл.

Сердце замирало в моей груди, и я даже и не надеялась, что смогу унять внутреннюю дрожь. В голове назойливо крутилось воспоминание из прошлого – как в библиотеке меня с Теодором застукал Филч. Тогда я едва не умерла от страха. Хоть бы всё обошлось сейчас.

Мы бесшумно подошли к закрытым двустворчатым дверям Большого зала.

– Около дверей и напишем. – Невилл указал рукой на часть стены, которая должна была послужить холстом, а потом повернулся ко мне: – Ну что, готова? – спросил он с легким волнением в голосе и искорками азарта в глазах.

– Уже поздновато отступать, – с нервной иронией улыбнулась я.

– Действуем так: я поднимаюсь по мраморной лестнице и дежурю на площадке. А ты пока быстренько делаешь надпись. Постоянно будь начеку, если почувствуешь, что галлеон теплеет, то это я отправил тебе предупреждение. В этом случае сразу уходи, беги в свою гостиную.

После этого напутствия Невилл неслышно юркнул к лестнице, а я сделала несколько шагов в сторону от дверей Большого зала и остановилась напротив голой стены. Трясущимися руками я извлекла из переднего кармана толстовки уменьшенное ведро с краской, аккуратно поставила его на пол, склонилась над ним и, направив на него волшебную палочку, произнесла увеличивающее заклинание:

– Энгоргио! – Ведро чуть подпрыгнуло, раздулось в размерах и с глухим хлопком приземлилось на пол. – Тише, тише, ведерко… – прошептала я, снимая с него крышку, но явно обращалась не к ведерку, а скорее успокаивала саму себя.

Потом я вытянула из правого заднего кармана джинсов малярную кисточку, всунув на ее место волшебную палочку, и обмакнула кисточку в краску. Медленно выпрямилась во весь рост, глубоко вздохнула…

Отряд…

Краска была синей. Рука дрожала, и буквы получались пляшущими, но так, пожалуй, было даже… задорнее.

…Дамблдора…

Почему-то мне казалось, что чудаковатый директор, если бы был жив, то совершенно не возражал бы против того, что одна из учениц ночью раскрашивает стены замка.

…мобилизация продолжается!

Поставив восклицательный знак, я отошла немного назад, чтобы оценить собственное «творение». И, замерев, смотрела на надпись в некотором оцепенении.

Я всё-таки это сделала. Нарушила кучу школьных правил и запретов. Да эта же надпись подействует на Кэрроу, словно красная тряпка на быка!

Вдруг я поняла, что улыбаюсь. Этот призыв на стене должен был стать катализатором сопротивления и расшатать установившийся режим. Он должен был стать искоркой, которая разожжет настоящий огонь. Пускай даже запалом этому огню служит отчаяние…

Отчего-то на глаза навернулись слезы. Я тихонько рассмеялась, глядя в потолок.

Пожалуйста, Тео… Завтра каждый в Хогвартсе узнает, что он не одинок даже тогда, когда чувствует себя совершенно потерянным и жалким. Так дай же и мне это почувствовать. Я для тебя это делаю. Я для тебя смелая…

– Ханна! – моего плеча неожиданно коснулся Невилл. – Почему ты не уходишь? Я же отправил тебе сигнал!

И тут я внезапно вспомнила, где нахожусь. Машинально я сунула руку в карман толстовки: монета, за которой я забыла следить, в самом деле была горячей. В страхе я повернулась к Невиллу – на его лице был нарисован испуг и неподдельное беспокойство.

– В коридоре рядом с лестницей бродит Филч! Нельзя, чтобы он что-нибудь заподозрил и спустился в вестибюль! – прошептал Невилл. – Надо уходить!

Он подхватил ведро с краской за ручку, перед этим наспех нахлобучив на него крышку. Не сговариваясь, мы на цыпочках понеслись к ступенькам, которые вели вниз – в подземный коридор, где начинался путь к кухням и комнатам Пуффендуя. Ведро опасно раскачивалось в руке Невилла, и я всю дорогу молилась, чтобы крышка не слетела и краска не расплескалась… Остановились мы только, добравшись до огромных бочек, предваряющих вход в гостиную Пуффендуя.

– Уф! – выдохнул Невилл.

У меня тряслись ноги, я бессильно прислонилась к стене, на несколько длинных мгновений прикрывая глаза. На одной из стен был зажжен одинокий тусклый факел – коридор был подземным, а поэтому лишенным окон, и некоторые из его факелов не тушили даже на ночь. Красноватым оттенком свет проникал сквозь закрытые веки. Я слушала тишину, нарушаемую лишь сопением Невилла.

– Ты хотя бы успела? – отдышавшись, вполголоса поинтересовался он.

– Да, – я посмотрела на него, слабо усмехнувшись и чуть щурясь оттого, что глаза еще не привыкли к свету.

Невилл просиял от восторга.

– Молодец! – радостным шепотом воскликнул он и от переизбытка чувств вдруг… обнял меня. – Какая же ты молодец! Мы покажем этим Кэрроу!

Глава 4 (28). Расплата за хорошее

Я всегда считала себя тихоней и серой мышкой. Девочкой, которая послушно следует всем правилам и делает то, что велено, но не потому, что чтит дисциплину, а потому, что боится быть непокорной. Но очень этого хочет.

Для окружающих я тоже всегда была обычной тихоней.

То, что, наплевав на безопасность, сегодня ночью я в компании Невилла пошла и оставила на стене призыв к борьбе (а, по сути, бросила вызов самим Кэрроу), было страшной глупостью с моей стороны.

Но тогда почему сейчас мне хотелось улыбаться? Я лежала в своей постели, перебирая в памяти мгновения недавнего приключения. Вспоминала свою надпись, чуть кривоватую из-за дрожавших рук, захватывающий побег с «места преступления», счастливую улыбку Невилла…

До утра оставалось всего несколько часов, а мне не спалось. Окунувшись в атмосферу бунтарства, став непосредственным её творцом и вдохновившись ею, я ощущала необычайный прилив веры в будущее и собственные силы.

Одеяло было мягким, я куталась в него, обнимала, как плюшевую игрушку, а на губах моих играла добрая ухмылка из-за гордости за себя.

Радость моя, однако, была недолгой. Расплата за искорку надежды не заставила себя долго ждать…

…Сказать, что меня трясло, когда я утром шла на завтрак, это ничего не сказать. Пол плыл под ногами, люди вокруг виделись смазанными силуэтами, а их голоса доносились до меня, словно приглушенные водной толщей. Громче всего остального я слышала собственное дыхание.

Мне казалось, что все знают. Что у дверей Большого зала меня уже ждут двое Кэрроу.

Вот сейчас. Я приду в холл. И все расступятся передо мной и обратят ко мне лица. А потом каждый из них медленно повернется, и я посмотрю туда, куда смотрят они, – на надпись на стене и двух Кэрроу, взирающих на меня недобрым взглядом…

Когда наваждение отступило, я поняла, что уже нахожусь в холле. Здесь было необычайно многолюдно, но никто даже и не думал пялиться на меня. Школьники толпились рядом со входом в Большой зал, переговаривались и не спешили идти внутрь к своим факультетским столам. Внимание каждого из них привлекала стена слева от дверей и слова на ней.

Я огляделась – мне хотелось отыскать Теодора и издали по выражению его лица попробовать отгадать его реакцию. Но он либо был среди тех немногих, кто не стал задерживаться в холле и уже ушел в Большой зал, либо был загорожен от меня людской массой. Зато я наткнулась взглядом на Невилла, стоящего на нижней ступеньке мраморной лестницы. Заметив, что я смотрю на него, он заговорщицки мне улыбнулся, и от этой его улыбки я почувствовала, как напряжение внутри меня, превратившее мои нервы в звенящие струны, потихоньку спадает.

Всё получилось. Наша надпись стала… событием. Каждый ученик увидел её.

И хотя я стояла позади, за спинами ребят, я всё равно чувствовала, как сильно все взбудоражены и впечатлены. Что они испытывали? Должно быть, это было что-то вроде того, когда, погружаясь в трясину отчаяния, просишь сил и помощи свыше и вот наконец получаешь знак, что всё еще может быть по-другому. Что еще может взойти солнце и осветить непроглядное болото твоего существования. Они чувствовали воодушевление.

– Что встали, как стадо баранов? А ну разошлись! – раздался вдруг рявкающий голос Амикуса Кэрроу.

Амикус Кэрроу был не один, а в сопровождении своей сестры Алекто. Ученики спешно расступились, шарахаясь в стороны и освобождая дорогу парочке Пожирателей смерти... и позволяя им увидеть стену, где синей краской было выведено «Отряд Дамблдора: мобилизация продолжается».

Я зажмурилась…

– КТО? Кто это сделал? – в ярости завопил Амикус, практически разрывая мои барабанные перепонки. – Признавайтесь, или вам всем не поздоровится!

Разлепив веки, я увидела, как побагровевшие от злости брат и сестра Кэрроу маниакально всматриваются в окружающую их толпу школьников, оцепеневших от ужаса. Кэрроу выискивали среди них вероятного автора надписи. Но почти все ученики, включая и некоторых слизеринцев, в страхе пятились и выглядели одинаково напуганными.

Все, кроме Джинни Уизли. Она улыбалась. Смелая и дерзкая Джинни. Яркая и озорная Джинни с волосами цвета огня...

Заметная Джинни.

– Ты! – завизжала вдруг Алекто с искаженным от гнева лицом. – Рыжая Уизли, острая на язык! – с этими словами она подскочила к Джинни, мертвой хваткой вцепилась ей в локоть и встряхнула ее. – Это ты сделала? А ну признавайся, чертовка!

– Пустите! – Джинни брыкнулась, тщетно пытаясь вырваться.

Меня охватил приступ паники. Что мне делать, если Кэрроу навредят Джинни? Если они навредят ей за то, что сделала я?

– Не трогайте ее! – выкрикнул Невилл, срываясь с места и выбегая вперед. – Это мог сделать любой из нас! Потому что, кроме слизеринцев, здесь все против вас! И против Снейпа!

Около Невилла тут же возник Амикус. Он вывернул Невиллу руку, зажатая в ней волшебная палочка с тихим стуком упала и покатилась по каменным плитам…

– Хочешь узнать, Лонгботтом, что будет с любым дурачком, который пойдет против нас? – со зловещей усмешкой проскрежетал Амикус и пихнул обезоруженного Невилла, отчего тот повалился на пол. – Пускай это послужит уроком тебе и всем остальным!

В этот момент мне показалось, что у меня остановилось сердце. И время словно тоже остановилось…

– КРУЦИО! – проорал Амикус Кэрроу. – Круцио, щенок!

Это был первый раз, когда на моих глазах к человеку применили непростительный Круциатус. Амикус пытал Невилла с деспотичным наслаждением. Алекто зашлась ликующим, мерзким смехом.

– Вы никакой не отряд! – алчно скалился Амикус, обводя присутствующих бешеным взглядом. – Вы сборище мелких, непослушных выродков, которых надо хорошенько проучить! Круцио!

– Прекратите! – срывающимся голосом кричала Джинни, всё еще находясь в руках Алекто.

А Невилл, славный и совсем не заслуживающий наказания Невилл, корчился в конвульсиях боли на полу…

Хватит. Пожалуйста, хватит…

Я шептала это то ли вслух, то ли нет, уже почти готовая рухнуть на колени. А даже если и вслух, разве Амикус или Алекто Кэрроу вняли бы моим мольбам?

Вот она – свершившаяся реальность. Пожиратели смерти. Наказания, пытки, убийства… Вот каким стал наш мир.

Страх и отчаяние возвращались, накрывали с головой, сметали на своем пути всякие намеки на светлое будущее. Меня как будто засасывало воронкой обратно в пучину моих страхов, в водоворот моей собственной боли. И уже не выбраться оттуда. Я зажала себе уши…

Только бы не слышать этот крик.

– Что тут происходит? – со стороны мраморной лестницы прозвучал вопрос, заданный бесстрастным тоном Северуса Снейпа. И это подействовало на всех, подобно ледяному душу.

Все школьники замерли, и в толпе стали слышны тихонькие всхлипы – сцена безжалостной пытки потрясла некоторых до слез. На пороге Большого зала появились преподаватели, очевидно, выскочившие на шум. Профессор Стебль держалась за сердце, Минерва Макгонагалл сжимала в руке волшебную палочку... В мыслях пронеслось, что они не могли не обратить внимания на надпись, когда шли на завтрак, а значит, отнеслись к ней... с одобрением.

Амикус прекратил мучить Лонгботтома, Алекто разжала пальцы на локте Джинни, и та, освободившись, тут же бросилась на колени рядом с Невиллом, которого била крупная дрожь, мешавшая ему подняться хотя бы на четвереньки.

Под прицелом десятков пар глаз Снейп прошествовал в центр, глянул сначала на пыхтящих Кэрроу, потом около секунды рассматривал Невилла, с помощью Джинни пытающегося встать на ноги. В конце концов Снейп устремил свой непроницаемый взгляд на лозунг на стене, после чего спокойно произнес:

– На завтрак у каждого из вас осталось всего десять минут. Любой, кто опоздает на урок, будет наказан.

Холл опустел быстро. Но большинство учеников отправились не в Большой зал, а сразу в учебные кабинеты. Этим утром им отбили аппетит.

Этим утром я почувствовала, как снова сломалась. И я не знала, кто сможет собрать меня по кусочкам.

Ни Сьюзен, которая выглядела такой же подавленной, как и я. Ни напуганный Марти, который увязался за мной с одним единственным требованием: «Скажи, что ты не в Отряде». Ни Невилл, перед которым я теперь испытывала двойственную вину: во-первых, потому, что он один пострадал за то, что мы сделали вместе, а во-вторых, из-за того, что я разочаровалась в его идее с надписями, а его стремление бороться уже не восхищало меня, а казалось мне напрасным.

И только Теодор бы мог. Но он по-прежнему оставался одной из главных причин, по которой я и разваливалась на части.

А вечером, вернувшись в пуффендуйскую гостиную, я увидела, что к доске объявлений приколот свежий лист пергамента – на завтра после ужина Снейпом было назначено внеочередное собрание старост.

Глава 5 (29). Собрание старост

Пытка, которой подвергся Невилл, была показательной – с ее помощью Кэрроу хотели запугать учеников и наглядно продемонстрировать, кто теперь власть в Хогвартсе. Хотя не исключено, что Кэрроу не рассуждали столь глубоко и пытали просто потому, что любили пытать. Жестокость была их сущностью, и у этой жестокости имелся особый оттенок – первобытный и дикий.

В любом случае это не сработало. Кэрроу просчитались, даже если ничего и не считали.

В маленьком Отряде не собирались сдаваться так быстро, сразу же после столкновения с первыми серьезными трудностями. Ведь никто и не говорил, что будет легко. Никто не отменял горькую аксиому – не бывает войны без страданий и риска.

Ближайшей же ночью стены замка обзавелись еще одной надписью. На этот раз призыв к борьбе был оставлен на стене в коридоре третьего этажа напротив туалета Плаксы Миртл, то есть ровненько на том месте, где когда-то было начертано послание о вновь открытой Тайной комнате.

– Ничего-ничего. Попадетесь скоро, гаденыши, – злобно пообещала Алекто Кэрроу, прохаживаясь по классу во время урока магловедения. Вероятно, она повторяла свою угрозу всем курсам, но седьмой подозревала сильнее других, потому что именно на нем учились друзья и приятели Гарри Поттера.

Я была почти на сто процентов уверена, что новая надпись была делом рук Джинни. Она никогда не позволила бы Кэрроу хоть на секунду увериться, что они могут сокрушить боевой дух подпольщиков из Отряда.

Невилл подтвердил, что надпись сделала Джинни. Он улыбнулся и назвал Джинни бесстрашной, и после этого смотрел на меня слишком внимательно и вдумчиво… Я чувствовала его взгляд на себе.

– Нельзя сдаваться, слышишь? Теперь тем более. Если им не противостоять, они подумают, что уже победили. А это не так. Я верю в Гарри. Он обязательно вернется. Мы просто не имеем права бездействовать, – тихо, но настойчиво сказал мне Невилл.

Мы вдвоем сидели у школьного озера, разместившись на корне огромного дерева. По расписанию у наших одноклассников был урок трансфигурации, на которую ни я, ни Невилл не ходили с шестого курса, так как не набрали достаточно баллов на СОВ.

Сентябрь заканчивался. Дни были пасмурными, подернутыми серой дымкой. Окрестности замка затопила осенняя хандра, заполнила щемящей пустотой и смыла все краски. Частенько моросил дождь, вот и сейчас стеклянную гладь озера пытались разбить мелкие капельки.

Я молчала. Над головой музыкой шелестели листья, а еще выше – в небе – в своей недолгой жизни умирали пепельные облака. Я не находила слов, которые нужно было сказать Невиллу. Вчера профессор Макгонагалл лично увела его в больничное крыло прямо из холла; также, воспользовавшись правом декана, она на весь день освободила его от уроков, и до конца дня он оставался в башне Гриффиндора.

Вчера не надо было даже стараться, чтобы избегать Невилла, и неминуемого разговора о том, что «нельзя сдаваться» и «мы обязательно справимся», и всех этих взглядов, в которых он прячет досаду, и от которых я ощущаю вину за собственную слабость. И хуже этих взглядов только ободряющие улыбки, озаряющие его израненное лицо, ибо от них чувство вины лишь усугубляется…

А сегодня… Сегодня, когда я бочком попятилась из Большого зала, потом со звонком колокола пулей выскочила из кабинета магловедения, а затем одна из первых ретировалась из теплиц, Невилл сделал правильный вывод.

Я понимала, как глупо было сбегать и прятаться, причем абсолютно от всех, но все равно продолжала это делать. После обеда я незаметно ускользнула на лужайку перед озером. И сидела тут в одиночестве, пока ко мне вдруг не присоединился Невилл и не заставил меня усомниться в том, так ли уж незаметно я ушла к озеру?

Беседа не клеилась, потому что о чувствах, которые тяготят, трудно разговаривать. Вместо этого люди говорят о чем угодно, часто – о других людях, но тема смелой Джинни быстро исчерпала себя…

– Ты очень расстроилась? Сильно за меня испугалась? – осторожно спросил Невилл.

Рано или поздно он бы все равно это спросил – я так очевидно его избегала, что ему просто ничего не оставалось, как отыскать меня и честно поговорить со мной обо всем случившемся.

– Я просто до сих пор не до конца верю, что это… произошло, – отозвалась я, отстраненно глядя на противоположный берег озера. – В голове не укладывается. Школа… Круциатус…

Я перебирала свои внутренние ощущения, самым ярким из которых было потрясение.

– Это всё очень серьезно, понимаешь? – Мой голос дрогнул, и я сглотнула, чувствуя ком в горле и жжение в глазах. – Это не шутки… Не Амбридж, которую можно было безнаказанно изводить забастовочными завтраками…

– Ханна, – прервал меня Невилл, – я же не призываю тебя делать что-то опасное или открыто выступать против Кэрроу. Ты можешь и вовсе ничего не делать, я всё пойму. Я просто хочу, чтобы ты не пыталась отговорить меня, – произнес он с ударением на последнее слово. – Я просто хочу, чтобы ты верила. Ты, вон тот мальчик, – он указал на ребенка, сидящего с книжкой около кустов неподалеку, – и вообще все, кого я смогу убедить, верили, что надежда есть всегда.

Он немного помолчал и добавил:

– Знаешь, Джинни говорит, что у Гарри есть план. Она не знает, какой. Но план точно есть. Так что все будет хорошо.

Я слушала его, хлюпая носом.

– А Круциатус… Буду считать это боевым крещением! – улыбнувшись, воскликнул Невилл, и от его задора мне почему-то стало легче, как будто оковы, сжимавшие меня последние несколько месяцев, наконец ослабли. Пусть не до конца и не надолго, но всё же ослабли.

Я вдруг рассмеялась, смахивая неугомонные слезы:

– Просто я неисправимая пессимистка и плакса!

Все будет хорошо. И у Гарри есть план. Я буду верить в это хотя бы несколько минут…

– У меня где-то был платок, – спохватился Невилл. – Сейчас!

Он стал суетливо обыскивать карманы мантии. Спустя полминуты из одного из них он извлек белый платок, но уронил его на землю, даже не успев протянуть мне.

– А я неуклюжий болван! – самокритично констатировал Невилл, качая головой и смущенно усмехаясь.

Я посмотрела на него. Слезы больше не текли по моим щекам. И зачем я только избегала его – человека, для которого поддержка других приоритетнее собственной безопасности, а дружба – самое ценное, что есть на свете? Как можно было думать, что он будет меня в чем-то упрекать или заставит чувствовать себя виноватой?

Меж тем дождь начал усиливаться. У озера проще дышалось и светлее грустилось – я бы, кажется, осталась здесь, пропустив ужин. Я бы даже пропустила предстоящее после ужина собрание старост и, может быть, осталась здесь до весны, ведь именно с наступлением весны принято связывать перемены к лучшему. Но непогода и холод гнали обратно в школу.

Невилл помог мне подняться на ноги, поддерживая за руку. Я продрогла, зубы мои стучали.

Я шла рядом с Невиллом и чувствовала за собой шлейф из эфемерного спокойствия, обретенного у озера. Шлейф этот медленно таял, отдавая себя ветру, я оглянулась, словно думала, что смогу разглядеть, как рассыпается в воздухе моя собственная выдумка. Взгляд мой зацепился за дерево, на корне которого мы с Невиллом сидели. Дождь размывал контуры, и мне почудилось, что у дерева, прислонившись плечом к стволу, стоит Теодор.

Я моргнула. Мираж рассеялся.

***

Общие собрания старост обычно проходили в кабинете директора, вход в который преграждала каменная горгулья. Она требовала пароль, поэтому старосты попадали внутрь только в сопровождении деканов.

Круглый кабинет, хозяином которого теперь являлся Снейп, освещался свисающей с потолка кованой люстрой со свечами. Куда-то исчезли столики, уставленные тикающими волшебными приборчиками, и без них кабинет выглядел пустым.

На стенах дремали многочисленные портреты прежних руководителей Хогвартса. Портрет Дамблдора висел прямо позади массивного письменного стола, стоявшего на возвышении.

– Всякое сопротивление режиму будет строго караться. – Снейп в своей обычной черной мантии медленно расхаживал перед столом. – Любое нарушение правил повлечет за собой наказание. Я хочу, чтобы понимание этого дошло до каждого ученика этой школы. Даже до тех, до кого доходит туго.

Снейп говорил, привычно растягивая слова. Его голос разносился по кабинету, а я недоумевала: почему Гораций Слизнорт привел сюда так много слизеринцев? Их должно быть только шестеро – по двое старост с пятого, шестого и седьмого курсов. Что же здесь делают другие, те, которые никогда не были старостами? Почему здесь Крэбб, Гойл, Булстроуд?..

Почему здесь… Нотт?

Теодор стоял в тени у камина, как всегда закованный в свою мрачность, и мне казалось, что он ощущает на себе мой взгляд, хотя и не подает виду. Я смотрела на него почти неотрывно. И ощущала, как промерзает позвоночник от непонятного предчувствия, усиливавшегося по мере того, как Снейп продолжал свою речь:

– Принимая во внимание последние события, я счел целесообразным возобновить действие Декрета об образовании № 24. С этого момента трем и более ученикам запрещено собираться вместе, а любая ученическая организация подлежит регистрации.

– Я так и знал, что он предпримет что-то такое, – шепотом сообщил мне всезнающий Эрни.

Декреты Амбридж? Они не работали даже при ней. Неужели Снейп всерьез полагает, что они вдруг станут эффективными сейчас? Амбридж чего только не придумала, чтобы изловить с поличным участников ОД. Она даже учредила…

Сердце в груди пропустило удар, когда меня вдруг осенило. У меня была секунда. Секунда до того, как…

– Также в Хогвартсе вводится комендантский час. После семи вечера ученики обязаны быть в своих гостиных, однако данное правило не распространяется на членов Инспекционной дружины.

В группе слизеринцев оживленно заулыбались. Теодор не улыбнулся, он склонил голову, челка упала ему на глаза.

Снейп еще говорил что-то про график вечерних патрулирований и про то, что задача старост – тщательно следить за дисциплиной и доносить обо всех проступках Амикусу и Алекто Кэрроу. Но у меня шумело в ушах.

Иной раз мечтаешь, чтобы реальность оказалась неправдой. Но в такие моменты можно щипать себя хоть до синяков и ровным счетом ничего не добиться. Жизнь любит устраивать неприятные сюрпризы, с которыми не хочется мириться.

А я не хотела спокойно мириться с тем, что Теодор вступил в Инспекционную дружину.

Глава 6 (30). На скалистых утесах

Совладать с эмоциями было невозможно.

Я склонилась над раковиной, вцепившись в ее края руками. Чтобы успокоиться, мне срочно требовались несколько минут наедине с собой и холодная вода, поэтому сразу после собрания старост, конец которого не отпечатался в моем сознании, я примчалась в ближайший женский туалет.

Жар обиды и непонимания кипел внутри меня.

Ты же всегда был независимым, Теодор. Всегда сам по себе. Ты не был в этой дружине даже на пятом курсе. Зачем же ты там сейчас?

И ответ был таким очевидным. Таким убивающим. Обрушивался на меня с такой ясностью.

Это доказательство. Больше не получится отрицать. Если у Теодора и нет Черной метки, то будет.

Потому что он с ними. Заодно с Кэрроу, со Снейпом… С Пожирателями смерти!

Мерлин, да это же почти предательство! Во что он превращается? Как он может предавать сам себя? Лучшее в себе?

Меня трясло от желания найти Теодора и выкрикнуть ему в лицо всё то, что творится у меня на душе. И чтобы моя откровенность вдребезги разбила всю его выдержку. Сократила наконец ту дистанцию, которую он так долго и старательно выстраивал между нами.

Я всплеснула руками, с силой ударяя ими о края раковины, как если бы она одна была виновата во всех моих проблемах. Вымещать злость на предметах – верный признак беспомощности. Понимание этого разозлило меня еще сильнее, и я не смогла больше ни секунды находиться в этом тусклом туалете, безучастные стены которого повидали так много девичьих истерик...

Куда идти? Казалось, что в целом свете не существует места, способного меня приютить.

Выскочив в коридор, я прислонилась спиной к двери, чтобы на миг ощутить за собой хоть какую-то опору, и закрыла глаза... В груди полыхала горечь, неимоверно сильная, граничащая с ненавистью.

Неожиданно кто-то схватил меня за локоть. Испугавшись, я инстинктивно попыталась вырваться, а когда разглядела, что это был Теодор Нотт, опешила и едва не задохнулась от нахлынувшего вдруг желания ударить его в грудь, но даже пикнуть не успела. Через секунду он с легкостью втолкнул меня обратно в туалет, шагнул внутрь сам и прикрыл за нами дверь.

Теодор замер спиной к раковинам и скрестил на груди руки. Я стояла напротив него около стены и капризно тёрла свой локоть, хотя в действительно мне было не так уж и больно.

Называется – бойся своих желаний. Выкрикнуть ему всё в лицо? Вот он – выкрикивай.

– Ты же в этом Отряде, я правильно догадываюсь? – спокойно спросил Теодор, выжидающе глядя на меня. От него волнами исходила стальная напряженность, свидетельствовавшая, что он далеко не так спокоен, как хочет казаться.

– А ты теперь сторожевой пёсик Снейпа? – резко съязвила я. Теодор сузил глаза.

Я смотрела на него – он на меня. И воздух накалялся от импульсов нашего противостояния.

– Разговор не обо мне, – холодно и с нажимом напомнил он. – Ты не должна думать, будто можно без всяких последствий раздражать Кэрроу.

– Почему ты мне это говоришь? Разве тебе есть дело до меня и до того, что я делаю? – с вызовом выкрикнула я.

Скажи «Да». Пожалуйста, скажи «Да». Если бы тебе было безразлично, ты бы не пришел сюда.

Но вместо этого он хмыкнул:

– Вы глупцы, если думаете, что кто-то может победить Темного Лорда.

– А ты глупец, что не веришь в добро! – запальчиво воскликнула я.

– В какое добро? – прищурившись, фыркнул Теодор и сделал шаг ко мне. – В Поттера? Где он, этот Поттер? Покажи мне его, – он выдержал паузу, потому что мы оба знали, что мне нечего на это ответить. – Его нет, Ханна. Вы верите в сбежавшего придурка. Всё было бы гораздо проще, если бы ты перестала верить в сказочки, – добавил Теодор, впуская в свой голос нотки глухой досады.

Он больше не смотрел на меня, он отвернулся лицом к окну, глядя туда, где сгущался вечер.

Он всё еще был тем самым Тео – мальчишкой с дерзким беспорядком на голове и обворожительной ухмылкой. Моим Тео. Но когда в последний раз он улыбался? Когда он решил забыть сам себя?

Как-то разом вдруг навалилась усталость.

– Ты просто запутался, Тео! – измученно взмолилась я, делая крохотный шажок к нему и всматриваясь в его профиль. – И идешь на поводу у отца. Но всё может быть по-другому…

Он болезненно поморщился от моих упрашиваний.

Было так важно убедить его и вместе с тем так невозможно. Такой замкнутый. Так хотелось пробиться сквозь ледяную броню в его сердце. Еще минуту назад я, кажется, ненавидела его, а сейчас снова ощущала, как сильно он мне нужен. Мой Тео. Самый лучший. Самый любимый.

– Ты же добрый… Я знаю, я чувствую это…

Теодор вдруг одним движением оказался рядом и прижал меня к стене. Он тяжело дышал, взгляд его пылал отчаяньем и злостью. Я задрожала, мгновенно ощущая себя невероятно маленькой по сравнению с ним.

Но потом он быстро оттолкнулся руками от стены, будто одумавшись, и отступил назад.

– Ты ошибаешься, – хрипло проговорил он, придав своему лицу холодное выражение. – Мир изменился, Ханна. Хватит цепляться за прошлое.

– Ты бы не пришел сюда, если бы тебе было всё равно, – упрямо сказала я, когда Теодор был уже у двери.

Он замер на секунду.

– Скоро комендантский час. Иди в спальню, – не оборачиваясь, ответил он, а затем ушел.

Он всегда уходил первым. И я, наверное, ненавидела его за это… Наверняка я утверждать не могла, потому что дыра в моей груди была такая огромная, что иногда я чувствовала только её.

Я вернулась в свою спальню, совершенно разбитая и угнетенная мыслью, что Теодор никогда не примет мою помощь.

Мне бросился в глаза зачарованный галлеон, оставленный утром на прикроватной тумбочке. Монета слабо светилась в полумраке спальни. Я взяла ее в руки и прочитала сообщение на ребре: «Я обещаю, что мы победим. Невилл». Это послание получили все участники ОД, потому что монеты были заколдованы с помощью Протеевых чар. Но мне почему-то показалось, что Невилл отправил его ради меня.

***

Позже я нашла объяснение поведению Теодора. Защита. Он хотел меня защитить, ибо полагал (и не без оснований), что я подвергаю себя опасности. Ну а иначе зачем он проследил за мной и завел этот разговор про ОД?

Он пришел, и это означало его небезразличие.

А еще он как будто… защищал меня от самого себя. Когда-то я прочитала в одной книге слова о том, что порою защитить своих любимых можно лишь держась от них подальше. И теперь мне казалось, что именно это Теодор и делает. Уже давно делает…

Он был зол тогда. Что его больше злило? То, что я рискую собой? Или то, что у него не выходит равнодушно реагировать на всё, что со мной связано?

Тот его отчаянный взгляд, когда он прижал меня к стене, дразнил надеждой, будто я всё еще дорога Теодору. Но надежда эта оставалась напрасной, потому как ради меня он не желал расставаться со своими убеждениями, уверенный, что другого пути у него нет.

Хотелось надломить эту его уверенность.

Его вступление в Инспекционную дружину обидело меня, а обида странным образом подстегнула и придала мне сил. Я знала Теодора другим – замечательным и заботливым – и не хотела верить, что он добровольно выбрал сторону зла.

***

Каждый новый день в Хогвартсе был хуже предыдущего. По утрам мне не хотелось вставать с постели. Но я вставала, чтобы коснуться замерзшими ступнями пола и вязнуть, вязнуть, вязнуть…

Темнел купол неба. Весь октябрь за окнами шли дожди, и иногда я представляла, что скоро услышу, как безжалостные морские волны бьются о подножие замка. В моем воображении Хогвартс стоял на скалистом утесе, словно Азкабан, заточивший в себе школьников-узников.

Репрессии Кэрроу против несогласных с режимом набирали обороты. Тех учеников, которые открыто перечили или пытались срывать уроки магловедения и ЗОТИ, Амикус и Алекто жестоко наказывали – оставляли на отработки и подвергали пыточным заклятиям, вплоть до Круциатуса. Попадавшихся после отбоя в коридорах бросали на ночь в темницу.

У мадам Помфри прибавилось хлопот – к ней часто обращались за помощью после отработок у Кэрроу.

Макгонагалл, Стебль, Флитвик и другие учителя смотрели на школьников с сочувствием. Они по мере сил опекали всех нас, не доносили Снейпу и Кэрроу ни о каких проступках, просили, чтобы никто не пытался бежать из школы, потому что все потайные пути из замка охраняли дементоры и Пожиратели смерти. Но, в общем и целом, у учителей были связаны руки, и единственное, чем они действительно могли помочь, – это оставаться в школе на своих постах и стараться, чтобы им не подыскали замену в духе Кэрроу.

По всей школе были расклеены пергаменты с Декретом № 24 «О запрете незарегистрированных студенческих организаций» и приказом Снейпа о комендантском часе.

Слизеринцы из Инспекционной дружины проверяли посылки, конфискуя всё подозрительное и докладывая об этом Амикусу и Алекто, читали письма на случай, если Гарри Поттер свяжется с кем-то в Хогвартсе. Вечерами и ночами члены дружины вместе с Кэрроу и Филчем патрулировали коридоры, поэтому о сборах ОД в Выручай-комнате пришлось забыть.

И тем не менее в Отряде Дамблдора по-прежнему не опускали руки, продолжали сопротивляться, находили способ обойти патруль и оставить на стене призыв к борьбе или ободряющий лозунг. Многие в Хогвартсе обозлились против Кэрроу, и у Невилла с Джинни и Полумной появилась широкая негласная поддержка.

Я же больше не выбиралась ночью делать надписи и никогда не осмеливалась спорить с Кэрроу. Однако кое-что всё-таки делала.

Хогвартс был изолирован от внешнего мира, сюда не долетали новости о том, что происходит за его стенами. Но у Эрни нашлось старое, неработающее радио, которое он смог починить. Я вместе с Эрни и Сьюзен стала слушать программу «Поттеровский дозор», которую выпускал Орден Феникса. Ее иногда удавалось поймать в эфире, и в эти минуты война становилась остро-реальной, подбиралась особенно близко. В программе говорили ужасную правду о сожженных деревнях, убитых маглах и посаженных в Азкабан маглорожденных. Мы втроем записывали имена погибших и схваченных на списки, экземпляры которых затем тайно распространяли среди учеников, чтобы они могли удостовериться, всё ли нормально с их родственниками. Получалось что-то вроде подпольной газеты. Пускай это были и не очень храбрые действия – всего лишь послушать радиопередачу, – но так от нас троих была хоть какая-то польза.

…В один из последних дней октября сразу после обеда я незаметно отдала Невиллу очередной список с именами жертв и привычной уже строчкой: «Никаких известий о Гарри Поттере». Невилл сосредоточенно пробежал глазами по пергаменту, хмуро вздохнул, пряча его в сумку, а потом предложил проводить меня до кабинета, где проходили уроки заклинаний.

Мы поднялись по ступеням лестницы и двинулись вдоль коридора. Справа от нас тянулись высокие окна, слева на одинаковых промежутках друг от друга стояли постаменты с рыцарскими доспехами, металлическая поверхность которых отражала смутный свет.

До нас стали доноситься звуки потасовки. За эту осень в школе участились стычки между учениками Слизерина и других факультетов. Снейп даже издал приказ, строго запрещающий драки.

Присмотревшись, я увидела Симуса Финнигана и Винсента Крэбба, а чуть поодаль от них еще пару слизеринцев. Симус, проорав что-то о том, что его друг Дин Томас не трус, кинулся с кулаками на Крэбба. Но силы были не равны, учитывая, что Крэбб был не один…

– Симусу надо помочь, а то они его прикончат! – Невилл немедленно рванул на подмогу.

Я, повинуясь безотчетному порыву, выхватила из сумки палочку, уже готовая бежать следом, как мое запястье внезапно перехватила чья-то рука. Меня резко развернули. Ну конечно же… Кто еще это мог быть?

С секунду Теодор сверлил меня взглядом, в котором явственно читалось стальное предупреждение «Не смей!», после чего он, продолжая крепко стискивать мое запястье, отволок меня за громоздкие доспехи. Я спиной ударилась о каменную стену.

– Я же просил тебя этого не делать! – прошипел Теодор, нависая надо мной.

– От кого ты меня защищаешь? От себя? – дерзко глядя ему в глаза, спросила я то, что давно вертелось на языке. Он смотрел на меня, сжав челюсть, и практически рычал.

– Назло мне, да?

– Может, и назло! – выпалила я.

– Я бы мог отвести тебя к Кэрроу, и поучительная пытка вправила бы тебе мозги, – едко сказал он в сантиметре от моего лица.

– Ты… этого не сделаешь, – заявила я вроде как уверенно, хотя голос мой предательски дрогнул, а сердце в груди забилось чаще. На его мантии красовался ненавистный мне значок Инспекционной дружины. Так на что еще Теодор мог быть способен?

Теодор хмыкнул, довольный тем, какой произвел эффект. Губы его изломила кривоватая ухмылка.

Почему я боюсь его? Почему не понимаю? Он читал меня, как раскрытую, наивную книгу, я же никогда не могла разгадать его до конца. Возможно, поэтому и не могла достучаться до него.

Это была моя персональная война. И в ней я терпела поражение за поражением.

– Эй! А ну пусти ее! – подоспевший Невилл пихнул Теодора в плечо, стараясь оттолкнуть от меня. Невилл дышал отвагой, решительно готовый к бою.

Теодор оступился, но устоял на ногах. У него в глазах полыхали дикие огоньки, но вместе с тем он оставался безумно хладнокровным.

– Ого! Надо же, – насмешливо вскинул брови Теодор, выпрямляясь во весь рост и с неприязнью глядя на Невилла. – Что, Лонгботтом, геройствуешь вместо Поттера? Сейчас проверим, не много ли ты о себе возомнил! – И он поднял палочку, одному Мерлину известно, какое собираясь применить заклинание…

– Теодор, не надо! – похолодев, выдохнула я.

– Ступефай! – выкрикнул Теодор, целясь в Невилла, но тот вовремя сориентировался и пустил в ход щитовые чары.

Заклинание срикошетило – Теодор, хотя и успел среагировать и двинуться в сторону, был частично задет и слегка покачнулся. Распалившись еще сильнее, Теодор снова взмахнул палочкой, но я бросилась к нему, вставая перед ним. Имела ли на него какое-то влияние? Возможно. Потому что под натиском моих слабых ручонок он утихомирился и перестал рваться в наступление.

– Да что ты такое вытворяешь? – отступила я на шаг, глядя на Теодора и глазам своим не веря.

– Ханна? – напряженно проговорил за моей спиной Невилл, касаясь моего плеча. Он, очевидно, думал, что мне нужна помощь.

– Идем на урок, Невилл, – глухо сказала я, не отводя взгляда от Теодора.

– Я тебя предупредил, – с угрозой напомнил Теодор прежде, чем я отвернулась.

Последнее слово всегда оставалось за ним.

Вместе с Невиллом и присоединившимся к нам Симусом, который обзавелся огромным фингалом под глазом, мы пришли в кабинет Флитвика.

Теодор же на чары не явился. Он был слизеринцем, а слизеринцам было можно всё. Даже прогуливать уроки.

***

В северном крыле замка особенно веяло холодом. И сквозняков тут было больше, чем где.

Теодор не пошел на урок. Он сидел на подоконнике в нише с витражом и курил, сжимая в левой ладони желтый значок с изображением барсука, который когда-то забрал у Ханны.

Он его так и не выбросил.

Глава 7 (31). То, что я не замечала

Листья, грязновато-желтые и темно-бурые, прощались с осенью, падали на землю или оседали на поверхность школьного озера. В голых ветвях путался ветер. Предзимнее небо нависало над окрестными холмами.

В этом году в Хогвартсе не проводились соревнования по квиддичу – Северус Снейп запретил многое, в том числе и игры.

Я сохранила старую привычку изредка приходить на спортивное поле и, попадая в декорации прошлой жизни, предаваться воспоминаниям. Я пару раз брала в пустых раздевалках метлу, взбиралась на нее и летела вверх, не боясь разбиться о низкое небо. От холода слезились глаза, коченели пальцы.

Лавки на трибунах были облеплены мокрой, подтлевшей листвой, испачканы грязными разводами от брызг. Я расчищала себе место, садилась и думала над вопросом, которым до меня столетиями задавались миллионы людей.

Почему я? Почему это всё выпало нам? Мне, Теодору, Невиллу, Сьюзен?.. Ведь мы могли бы быть просто подростками, без войны, без страданий…

И, как и миллионы людей, я не находила ответа. Несправедливость – это фундаментальная основа человеческого существования. Мы не выбираем, где и когда родиться.

Мы также не выбираем, кого любить. Любовь сильнее здравого смысла.

***

Ближе к концу ноября Невилл, Джинни и Полумна решили выкрасть из кабинета Снейпа меч Гриффиндора, который, как рассказала Джинни, Дамблдор завещал Гарри. Бывший министр Скримджер не отдал Гарри меч, настаивая на том, что это собственность Хогвартса.

Джинни считала, что Дамблдор ничего не делал просто так, а значит, меч обязательно понадобится Гарри, когда тот вернется в Хогвартс.

Однако у ребят ничего не вышло… Им удалось забрать меч Гриффиндора из ящика, но Снейп засек их на лестнице, ведущей из кабинета. Все трое были наказаны и отправились на вечернюю отработку к Хагриду в Запретный лес. Наказание повеселило Невилла: во-первых, точно такое же он умудрился получить еще на первом курсе; во-вторых, с Хагридом бояться в лесу было нечего. А вот из-за неудачи с кражей меча Невилл расстроился прилично.

Спустя неделю мы с Невиллом вдвоем сидели на скамейке во внутреннем дворике Хогвартса. Дворик был безлюден. День клонился к вечеру, тучи скрывали солнце. Я разглядывала носки своих ботинок, когда Невилл снова посетовал на провал.

– Да ладно тебе, Невилл. Откуда нам знать, собирается ли Гарри вообще возвращаться в школу?.. – задумчиво отозвалась я.

– Ну вот... И ты туда же, – протянул Невилл. – Я тебе скажу то же, что повторяю Симусу: Гарри вернется, надо только подождать. И нет, я не упрямый осел, – добавил он. – Я просто верю в друга.

Я улыбнулась, глядя на Невилла вполоборота:

– Всем бы таких друзей, как ты, – сказала искренне.

У Невилла лицо было возмужавшее, но всё такое же добродушное, глаза зеленовато-карие, а волосы слегка курчавились. Улыбка всегда выходила немного застенчивой, потому что он старался не показывать чуть выступающие передние зубы. И он краснел, когда смущался.

У него был свежий шрам над правой бровью, но Невилл определенно был согласен еще не на один шрам, и всё ради того, чтобы поддержать других.

Рядом с ним война отдалялась, потому что верилось – она непременно закончится.

Невилл вдруг протянул руку и дотронулся до моей щеки.

– У тебя ресничка… – сказал он. Он не убирал руку, большой палец лежал на моей скуле. Я не шевелилась.

И Невилл вдруг поцеловал меня. Просто коснулся своими губами моих.

Прошло примерно пару секунд прежде, чем отрезвляющая мысль «Что он делает?» вспыхнула в моем сознании. Наваждение сразу же отступило. Я отстранилась и в полнейшем смятении отвела взгляд.

Неправильно. Боже мой, это неправильно... Друзья не целуются.

– Вышло не очень, да? Прости… – тускло извинился Невилл. – Ты, наверное, не так представляла себе свой первый поцелуй…

– Это… не первый… – прошептала я. Слова вырвались спонтанно, пока я пыталась выровнять дыхание. Привычные представления обо мне и Невилле стремительно рассыпались, и я понимала только то, что не хочу, чтобы что-то менялось.

– Да? – растерялся Невилл. – То есть… Просто у меня это первый… И с чего я только взял, что и у тебя тоже? – он вконец смутился.

Как же ужасно я себя веду! Такая вот реакция девушек, должно быть, снится парням в худших кошмарах.

– Невилл, прости… Я не хотела тебя обидеть… Дело не в тебе… – повернувшись к нему, просящим голосом пролепетала я.

– Нет-нет, я не обиделся! Не переживай! – спохватился Невилл и тоже принялся оправдываться: – Это ты прости! Я должен был спросить тебя…

Неловкость зашкаливала, так же, как и количество взаимных извинений. Больше всего на свете мне захотелось сейчас одного – сбежать отсюда.

– Невилл… Я… Знаешь, мне надо идти… – пробормотала я, понимая, насколько неубедительно это звучит. – Так что… Увидимся позже! – и я поспешила встать и уйти.

Оставшийся позади Невилл, вне всяких сомнений, мечтал провалиться сквозь землю.

***

Следующие два дня выпали на выходные. В субботу я пряталась от Невилла, отсиживаясь в гостиной Пуффендуя, а в воскресенье, не зная, куда себя деть, натянула джинсы и теплую толстовку и снова пришла на одинокий стадион.

Серел небосвод. Мир выцвел, словно старая фотография, вечный отпечаток тени лежал на нем. Ветер рвал факультетские знамена на высоких шестах.

Я села на метлу, оттолкнулась от земли и полетела в объятия студеного неба...

Случившийся во дворике поцелуй открыл мне глаза на одну важную вещь.

За эту тяжелую осень, обретя в Невилле поддержку, я не заметила, как стала значить для него больше, чем просто друг.

И ведь были же знаки!.. Но моя абсолютная неготовность к новым отношениям мешала мне их увидеть.

В душе я все еще лелеяла надежду, что буду вместе с Тео, верила, что наше расставание неокончательно. Мне не нужно было счастья вдали от Теодора. Я нарочно замыкалась в одиночестве. Не могла и не хотела двигаться дальше. Поэтому само собой разумеющимся было воспринимать Невилла исключительно по-дружески.

Холодный воздух морозил щеки, а я всё думала: а что теперь?..

Как вести себя с Невиллом теперь – после того, что случилось?

Как сказать ему, что его чувства не взаимны?

Мои мысли прервал громкий окрик с земли:

– Эй, ты там! А ну спускайся! – Это были слизеринцы из Инспекционной дружины – пять человек, среди которых был и Нотт. Кричавший имел фамилию Харпер, я помнила его, потому что год назад он выступал за сборную Слизерина по квиддичу.

Спланировав вниз, я поплелась к ним, предполагая, что сейчас мне скажут, что вышел новый приказ, запрещающий покидать стены замка без личного разрешения Снейпа или Кэрроу.

– Чего ты тут летаешь? Твое дело следить за порядком в школе и смотреть, чтобы никто не нарушал дисциплину, – приказным тоном заявила Панси Паркинсон, которая являлась старостой Слизерина. – Староста ты или кто? Сколько еще мы будем выискивать вас непонятно где и напоминать о ваших обязанностях?

Мне не понравилось, что Паркинсон так бесцеремонно командует мной. Я понуро глянула на Теодора, слабо рассчитывая на то, что он, возможно, осадит ее. Но Теодор предсказуемо промолчал.

Мне ничего не оставалось, как покорно отправиться в школу и, переодевшись в мантию, до семи вечера дежурить вместе с Эрни в пустых коридорах.

***

И хотя я позволила себе слабость избегать Невилла на протяжении выходных, я не могла не понимать, что наилучшим вариантом всегда была и остается честность. Поэтому в понедельник на истории магии я нацарапала записку: «Надо поговорить»; подписала ее своим именем, сложила вдвое и с помощью заклинания левитации отправила сидящему в соседнем ряду Невиллу.

После урока мы с Невиллом вышли в коридор, остановились у окна, за которым сыпался мелкий снег. И я просто попросила:

– Я понимаю твои чувства, но давай всё оставим, как есть? Ты замечательный друг, и я не хочу терять нашу дружбу. А для этого нам нужно забыть тот поцелуй…

– Обещаю вспомнить о нем не раньше, чем начну писать свои мемуары, – улыбнулся он.

Меня охватило облегчение пополам с восхищением. Я еле удержалась, чтобы не обнять Невилла. Он был невероятным. С ним было так легко, как ни с кем.

…Но поцелуй всё же внес в наши отношения толику напряженности.

Нет, Невилл держался молодцом и даже быстро перестал заливаться краской при виде меня. Он, как и раньше, делился со мной планами ОД, помогал на травологии, иногда проводил до кабинетов. А вот я ощущала скованность, мучилась тем, что делаю Невиллу больно. Мне не нравилось быть объектом его неразделенной любви, ведь по личному многолетнему опыту я знала, что значит безответно кого-то любить. И как только живется привлекательным людям, у которых много поклонников?

Но дать Невиллу шанс означало бы обмануть его, ведь то, что я к нему испытывала – благодарность, признательность, дружеская привязанность, – не было похоже на любовь и вряд ли могло в нее трансформироваться. Я бы не была счастлива и сделала бы несчастливым и Невилла, ведь имитация счастья – не счастье.

Невилл очень сильно отличался от Теодора.

От преступно-красивого и мрачно-опасного Теодора, поцелуи которого когда-то плавили меня в непередаваемой истоме, разносили по телу мурашки… От Теодора, которого иногда не хватало так сильно, словно бы без него я разучилась самостоятельно дышать. Мой воздух, моя жизнь, моя необходимость…

Я каждый день смотрела на Теодора в Большом зале и на общих уроках, в груди моей жгло и тянуло болью. Я знала, что, будучи в Инспекционной дружине, Теодор задерживал нарушителей комендантского часа и отдавал их Кэрроу…

Теодор иногда тоже поглядывал на меня, будто проверял, нет ли признаков того, что я собираюсь устроить открытый бунт против режима. А однажды в его серо-голубых глазах промелькнуло что-то подозрительно напоминающее… ревность. Это произошло утром, когда я столкнулась с Теодором в дверях, выходя из Большого зала в холл. В тот момент я была не одна, а вместе с Невиллом. Теодор смерил нас долгим, оценивающим взглядом, потом криво хмыкнул, и я почему-то почувствовала себя виноватой…

***

С наступлением декабря я уже просто стала вычеркивать дни на календарике, ощущая острое желание скорейшего прихода зимних каникул. Я вымоталась, устала от темных коридоров и холода стен, от затравленных лиц и переговоров украдкой, от постоянного страха, что произойдет что-то плохое, и строевой дисциплины, навязываемой Снейпом. Мне нужна была передышка.

В этом Хогвартсе не получалось быть обычной девочкой, которая переживает из-за любви. Было слишком много других поводов для переживаний.

Найти в себе силы переступить порог кабинетов Амикуса и Алекто Кэрроу с каждым разом становилось всё сложнее. Алекто на уроках магловедения стремилась разжечь ненависть к маглам. Она коверкала историю – говорила, что решение о Статуте Секретности ущемляет права волшебников, и когда-то было принято под давлением коварного магловского правительства. Внушала, что электричество в лампочках маглов – это сворованная магия. Говорила, что у маглов есть оружие (бомбы, автоматы, ружья), которое они придумали с целью уничтожения волшебников… Часто хотелось заткнуть уши.

Амикус Кэрроу еще в октябре собрался было обучать нас режущему заклятию (тому, которое обожала применять к ученикам Алекто Кэрроу), но на одно из занятий неожиданно пожаловал Снейп и объявил, что все юные волшебники обязаны владеть маскирующими и дезиллюминационными чарами. Эти чары отличались крайней сложностью в освоении, и их изучение растянулось до конца семестра (в том числе и потому, что мало кто стремился побыстрее ими овладеть, ведь впереди маячила перспектива учить темные заклинания). Амикус был нетерпелив, он постоянно выходил из себя на уроках.

Я очень ждала рождественских каникул.

– Наконец-то, – прошептала я сама себе, прикрывая глаза, когда паровоз «Хогвартс-Экспресс» тронулся, унося меня домой.

– Да уж, – согласилась Сьюзен, сидящая со мной в одном купе. Ее отец в письмах настаивал на том, чтобы она осталась в школе, но Сьюзен не послушала его.

За окном проплывали укрытые снегом просторы.

Глава 8 (32). Предчувствие

Одинокие огоньки угасают, даря свое тепло, свой свет. Они горят тогда, когда вокруг тьма, и собственная самоотверженность губит их. Но не светить они не могут. Ведь иначе тьма наступит еще раньше…

…Окно в моей комнате заиндевело. Осторожно дотронувшись до него ладонью, я со смесью удивления и отстраненности наблюдала за тем, как от прикосновения тает тонкий лед. Как он может таять, если пальцы такие бледные, такие холодные?

Из щели между рамой и подоконником дуло, легкий сквозняк раскачивал занавески.

На сердце было тяжело. Минула уже половина зимних каникул, которые были омрачены ужасным событием – когда мы ехали домой, поезд замедлил бег, ворвались Пожиратели смерти и похитили Полумну… Невилл и ребята из Когтеврана пытались им помешать, но тщетно. Таким образом, отец Полумны поплатился свободой собственной дочери за то, что печатал в «Придире» статьи в поддержку Гарри Поттера. Постепенно сторонники Того-Кого-Нельзя-Называть добирались до каждого, кто стоял у них на пути…

Погасли проблески настроения, появившиеся, когда я наконец вырвалась из жуткого Хогвартса. Каждое утро я просыпалась с чувством непонятной, ноющей тоски в груди. На первый взгляд, причиной тому было недавнее похищение Полумны, но чем больше я пыталась связать одно с другим, тем упорнее что-то внутри подсказывало мне, что мой страх связан не только с этим. Было что-то еще.

Предчувствие.

Какое-то неясное предчувствие новых бед, и оно грызло меня, мучило. Когда я концентрировалась на этом чувстве, мне казалось, что оно похоже на огромные часы, которые стоят на пустынном пляже и вязнут в песке, словно покосившаяся башня. Их маятник раскачивается, и каждый удар секундной стрелки приближает что-то неумолимое…

Со вздохом поправив шаль на плечах, я отошла от окна и направилась к выходу из комнаты. Нужно было спускаться завтракать. Плетясь по коридору к лестнице, я наткнулась на младшего брата Ника. Он уже собирался бежать дальше, но я окликнула его:

– Ник, постой!

Он повернулся ко мне. Я постаралась разглядеть на его лице следы грусти, которую он, возможно, скрывает. Но Ник выглядел абсолютно обычным, и я почувствовала, как сильно устала от собственной мнительности.

– У тебя всё нормально? – тихо спросила я, потому что на громкость не было сил.

Ник ответил утвердительно, хотя и удивился, с чего бы мне об этом спрашивать, ведь мы были рядом с родителями, под их защитой, а не в школе, где заправляли Кэрроу. Я хотела задать тот же вопрос и маме, но потом решила, что не стоит пугать родных.

Тяжесть на сердце не позволяла как следует вздохнуть. Вечером, накинув пальто, я вышла на маленькую террасу за домом. На улице воздух был пропитан свежестью, и дышать было как будто бы проще. Кружились снежинки, покинувшие небо – свою ледяную обитель. Некоторые из них опускались мне на лицо, оставляя на нем влажные следы.

Из едва уловимого, кристального вихря ткались воспоминания. Оживали картинки под веками. Холодное поместье Ноттов. День рождения Теодора. Сверкающий патронус, бегающий меж деревьев. Поцелуй под снегом. Последний вечер, когда я была счастлива…

Я люблю тебя, слышишь? Я по-прежнему люблю тебя, Тео.

Сколько зим пройдет прежде, чем падающий снег перестанет напоминать мне о тебе?

Вечность. Целая бесконечность зим. Моя любовь не остынет, не завянет.

Этой ночью я долго не могла заснуть, необыкновенно остро ощущая расставание с Теодором. Так, как будто это случилось вчера. Рана обнажилась, и истерзанное сердце обливалось горькими слезами. Я ненавидела эту войну, ненавидела культ чистокровности. Именно они развели нас с Теодором разными дорогами…

Утром, когда серый рассвет вступил в свои права, меня разбудил настойчивый стук в окно – большая серая сова просилась, чтобы ее впустили. Я не сразу встала – с минуту полежала в кровати, придавленная к матрасу ощущением, словно из меня выкачали всю жизненную энергию. Лишь на пару часов мне удалось забыться сном, мутным и тревожным, который не то что не помог прогнать усталость, а только усугубил ее.

Сова продолжала напоминать о себе. Не смея игнорировать ее и дальше, я доковыляла до окна и открыла его. Морозный воздух ворвался в комнату. Трясущимися от холода руками я отвязала конверт.

Это было письмо от Сьюзен. На двух листках, исписанных чернильными строчками, Сьюзен жаловалась, что каникулы проходят тускло и совсем не празднично, а поэтому приглашала к себе в гости. «Поговори с родителями. Может они отпустят тебя хотя бы на денёк? – выражала надежду она. – Тогда хоть чуть-чуть развлечемся. Попьем чаю, поболтаем, у камина погреемся».

Но я была в таком состоянии, когда одинаково тяготит как одиночество, так и любая компания, а поэтому ответ стал для меня проблемой.

Под вечер я сидела в гостиной, забравшись с ногами в кресло. На коленях моих лежал листок пергамента, кончик пера, обмакнутый в чернила, уже успел подсохнуть. Я отстраненно глядела на рождественскую елку. Трепетали огоньки свечей, отражаясь от стеклянных игрушек, серебрился волшебный, не тающий иней на ветках.

Елка, подарки… В сложившихся реалиях всё это казалось каким-то дежурным, будто слабая попытка изобразить прошлую, мирную жизнь.

Мне хотелось в детство. Снова быть ребенком, который радуется зиме и чувствует особую магию Рождества.

Когда мы со Сьюзен учились на младших курсах, мы придумали собственную рождественскую традицию. В последнюю ночь перед отъездом из школы мы брали какую-нибудь книжку, прятались за пологом одной из наших кроватей и, давясь хихиканьем от предвкушения, гадали на будущее. Делалось это очень просто – книге задавался вопрос, после чего нужно было открыть ее на случайной странице и начать читать с того абзаца, который выхватит взгляд. Написанное и было предсказанием. Почему-то всегда попадалось что-то смешное, и это страшно нас веселило. Потом, когда я обнаружила у себя настоящий дар предвидеть будущее, все темы, связанные с гаданием и провидением стали для меня очень серьезными. На пятом курсе я, не объяснив причину, отказалась гадать вместе со Сьюзен, и наша книжная традиция сама собой сошла на нет.

В задумчивости я отложила перо с пергаментом, поднялась с кресла и подошла к шкафу. За стеклянными дверцами хранились книги. Может попробовать?

Наугад я вытащила одну книгу, повертела ее в руках, прижала большой палец к срезу страниц, перелистывая их все за один раз и слушая, как они шелестят. Затем захлопнула ее и резко открыла на середине. Взгляд мой упал на верхний абзац, и глаза прочитали строчку: «И ветер стонал, и выли звери в лесу, и скрипели деревья. И в голосах их, слившихся в один, было знамение: беда уже на пороге».

Похолодев, я потрясенно смотрела на зловещие слова. Последняя капля... Со сдавленным всхлипом я отшвырнула от себя книгу, как если бы та была ядовитой. В гостиную забежала мама и, найдя меня в слезах, тут же прижала к себе.

– Ну что ты, доченька? – приговаривала она, гладя меня по голове.

– Мама… – плакала, я не в силах выдавить из себя ничего связного. – Я устала, я так устала…

– Солнышко мое, – ласково утешала она. – Наверное, опять плохо спишь, да? Иди к себе, приляг…

Она отвела меня в постель, помогла лечь и подоткнула одеяло так, как делала это, когда я была маленькой.

***

От каникул оставалось всего ничего – два дня. Я всё-таки решила сменить обстановку и принять приглашение Сьюзен, ставшее моим последним шансом получить хоть какие-то положительные впечатления перед отъездом в школу.

– Дома тебе не сидится! – с недовольством воскликнул отчим, когда я попросилась навестить подругу. Но мама, видя мою подавленность, пошла мне на встречу и переубедила его.

К Боунсам меня отправили после полудня. Камины, которые в целях предосторожности теперь всегда были закрыты при помощи паролей, разблокировали. Вернуться назад я должна была в десять вечера.

Двухэтажный домик Сьюзен находился в графстве Лестершир, на отшибе поселения, раскинувшегося на равнине неподалеку от города Гленфилд.

Вся в саже, слегка пошатываясь от головокружительного полета по дымоходам, я шагнула из камина в гостиную Боунсов.

– Как я рада тебя видеть! – прошептала Сьюзен, крепко обняв меня. В голосе ее слышалась радость, смешанная с облегчением. Такая обычно наступает после долгого ожидания.

В гостиной меня также встретил мистер Боунс – высокий, полноватый мужчина с проседью в черных волосах и усах. Он радушно поздоровался со мной, после чего, сославшись на дела, удалился в свой кабинет. Миссис Боунс дома не было, она работала медсестрой в больнице Святого Мунго и в эту субботу дежурила. Я осталась в полном распоряжении Сьюзен.

На чистой и уютной кухне мы выпили чаю с домашним клюквенным пирогом, делясь тем, как провели рождественский вечер, а затем вышли на задний двор, где устроились на старых, скрипучих качелях. Обхватив железные цепи руками в варежках, я молча слушала Сьюзен.

– Папа был не в восторге, когда я попросила, чтобы ты погостила у нас. Я спросила, почему нельзя, но он в ответ не сказал ничего внятного, отделался уже порядком поднадоевшими фразами об опасности выходить из дома. Мне кажется… что он что-то скрывает, Ханна, – делилась наболевшим Сьюзен. – Его не хотят переводить из судебной коллегии Визенгамота на другую должность, он по-прежнему вынужден участвовать в этих несправедливых судах над маглорожденными. Возможно… ему даже угрожают, – понизив дрогнувший голос, продолжала Сьюзен. – Но я его знаю, Ханна. Мой папа не из тех, кто будет сидеть и трястись от страха, делая то, что скажут. Я думаю: мы же создали Отряд Дамблдора? Это значит, что работники Министерства Магии, несогласные с Тем-Кого-Нельзя-Называть, тоже вполне могли организовать какую-нибудь подпольную группу, так ведь? Знаешь, если так, если папа придумал, как помочь маглорожденным, то я горжусь им…

Над нами свинцовые тучи крошились мелкой, снежной пылью. Я мерзла, и холод просачивался в сердце грустью и жалостью к Сьюзен. Небо смотрело на нас, и видело две одинокие фигуры, двух девушек, которые уже выросли из качелей, но на войне были всего лишь детьми…

Снег пошел сильнее, и нам пришлось вернуться в дом. По деревянной лестнице, что вела из прихожей на второй этаж, мы со Сьюзен поднялись в ее комнату.

– Я совершенно не хочу назад в Хогвартс, – вздохнула Сьюзен, усаживаясь по-турецки на кровати. – Как представлю, что снова придется терпеть Кэрроу и их уроки!

– Я тоже не хочу, – согласилась я, садясь напротив неё. Однако согласилась лишь на словах, потому что на самом деле не могла утверждать это со стопроцентной уверенностью.

С одной стороны – разве легко мне было дома? Я мечтала о каникулах, верила, что они станут моим спасением, но в действительности всё оказалось совсем не так, как представлялось. Дома я томилась в тревоге и неизвестности, оторванная от друзей, и накручивала себя, тогда как в Хогвартсе имела возможность слушать «Поттеровский дозор», участвовать в делах ОД.

С другой стороны, мысль о скором отбытии в Хогвартс угнетала. Как снова вынести всё это? Как не задохнуться в замке, пропитанном отчаянием? Страх в глазах сдавшихся, опрометчивая смелость борющихся – отчаяние было в истоках и того, и другого.

Как сердцу продолжать биться при взгляде на Нотта, когда охватывает, когда сковывает самое тягостное на свете чувство – любовь, растворенная в безнадежности? Но и вдали от Теодора, дома, одной в своей холодной комнате, было невыносимо тяжело. Хотя бы просто видеть его, знать, что он в порядке…

– У тебя по крайней мере есть Невилл, – вдруг сказала Сьюзен, и я от неожиданности поперхнулась воздухом. – Брось изображать удивление. Я же не слепая, – с хитринкой в глазах заулыбалась Сьюзен, становясь похожей на себя прежнюю.

У меня сильно забилось сердце, а щеки, наверняка, порозовели.

– Мы с Невиллом просто друзья, – поспешила возразить я.

– Ну конечно, – еще шире улыбнулась Сьюзен. – Только вот для «просто друзей» вы слишком много времени проводите вместе. А эти его взгляды на тебя – их невозможно не заметить!

– Нет никаких взглядов! Обычно он на меня смотрит!

Это что же получается? Для окружающих мы кажемся… парочкой? Вот это новости. А если и Теодор так думает?

– Невилл всегда краснеет, когда на тебя смотрит, – с удовольствием парировала Сьюзен. – И ты вот прямо сейчас вся румяная сидишь.

– Я румяная, потому что злюсь! Хватит выдумывать! Мы просто друзья. Всё, точка! – отрезала я, ощущая, как вскипает раздражение.

– Я не понимаю твоей реакции. Что такого в том, что вы с Невиллом нравитесь друг другу?

– Да не нравится он мне! – не выдержала я, а потом подняла на Сьюзен несчастный взгляд: – И не хочу, чтобы и я ему нравилась… – простонала я.

Сьюзен несколько секунд внимательно смотрела на меня, затем сказала голосом, в котором не осталось ни капли задора, зато звучал горький укор:

– Понятно. А я-то думала: наконец она забыла своего Нотта! Ага. Зря надеялась. Сынок Пожирателя смерти до сих пор в почёте.

Она обиженно опустила голову, делая вид, что ей очень интересно рассматривать ногти на руках. Мы сидели рядом, но недопонимание в очередной раз отбросило нас на разные берега пропасти. Я протянула к Сьюзен руки, накрыла ее ладони своими, мечтая не чувствовать одиночество хотя бы в этот день – в день, который проводила вместе с подругой. Но одиночество, верный мой спутник, уже распускало внутри свои лепестки. Оно всегда было со мной, где бы я ни находилась.

– Сьюзен, пожалуйста… Давай не будем ссориться, – прошептала я. – Давай не будем делать друг другу еще больнее, ведь и без того больно…

Одна слезинка капнула, приземлившись на наши скрепленные руки. Сьюзен шмыгнула носом, утерла рукавом глаза. Она теперь часто плакала, хотя раньше никто не мог довести озорную и бойкую Сьюзен до слез.

– Знаешь, а я ведь правда думала, что у вас с Невиллом больше, чем дружба, – усмехнулась она, идя на примирение. – Ну а что? Он изменился, возмужал. Ты бы присмотрелась к нему.

– Сьюзен, – предостерегла я, опасаясь нового витка разговоров о Невилле, которые неизбежно приведут к Теодору.

– Нет, ну ты вспомни, каким он был раньше! – воскликнула Сьюзен, после чего вскочила с кровати и подбежала к письменному столу. Из ящика тумбочки она вытащила альбом и вернулась с ним обратно.

Это был альбом со школьными фотографиями в бордовой кожаной обложке, которую Сьюзен обклеила бусинками и разноцветными бумажными цветочками. С одной из фотографий нам улыбались мальчишки: Симус Финниган по-панибратски закинул руку на плечи Эрни Макмиллану, рядом стоял Невилл Лонгботтом – пухлый, смущающийся мальчик в застегнутой не на те пуговицы мантии. На снимке ребятам было лет по двенадцать.

Откинувшись на подушки в изголовье кровати, мы со Сьюзен листали страницы альбома. Щемящая тоска охватила меня – я смотрела на нас всех маленьких, не знающих, что ждет впереди…

За окном постепенно темнело. Зимние вечера всегда подкрадываются рано и незаметно. Сказывался многодневный недосып, подушка под головой убаюкивала мягкостью, у меня слипались веки.

– Надо бы попить кофе, а то засну, – зевнула я.

– Пойду заварю нам по кружке, – отозвалась Сьюзен.

Она тихо притворила за собою дверь.

Полумрак в комнате мешал рассматривать снимки. Я села, приподняла колпак керосиновой лампы, чтобы открутить и зажечь фитиль, как вдруг с улицы один за другим послышались глухие хлопки, будто кто-то компанией трансгрессировал прямо к дому Боунсов.

Охваченная внезапной тревогой, я не стала зажигать свет, а вместо этого медленно подошла к окну и из-за занавески разглядела с десяток человек в черных мантиях, стоящих на дороге около дома. Один из них поднял руку с палочкой… Я отшатнулась, а через секунду услышала, как на первом этаже раздался взрывоподобный грохот бьющегося стекла.

Сердце у меня ухнуло вниз. Я услышала, как внизу вскрикнула Сьюзен, как мистер Боунс выскочил из кабинета, распахнув дверь так, что она стукнулась о стену, и взволнованно позвал нас:

– Сьюзен! Ханна! Девочки, где вы?

Я бросилась к выходу из комнаты и по узкой лестнице быстро сбежала в прихожую. Здесь я наткнулась на мистера Боунса. Из коридора, что вел на кухню, выскочила Сьюзен.

– Папа, что это такое? Что происходит? – в испуге спрашивала она. Но я уже поняла, кто эти люди в черных мантиях…

– На нас напали Пожиратели смерти! – подтвердил ужасную догадку мистер Боунс. – Сейчас они будут здесь! В кабинете разбили окно, защитные чары разрушены! – торопясь, объяснил он. – Вам надо спрятаться! За мной, быстро!

Всё происходило в считанные мгновения. Ошеломленная и парализованная страхом, я едва ли могла пошевелиться, да и Сьюзен тоже. Не успели мы опомниться, как мистер Боунс вывел нас обеих в коридор. Там слева была узкая дверь. Мистер Боунс рванул ее на себя и втолкнул меня и Сьюзен внутрь маленькой кладовой, в которой около стен стояли два высоких стеллажа с хранившимися продуктами.

– Папа, а ты? – в отчаянии прошептала Сьюзен, когда стало очевидно, что он не собирается заходить внутрь. – Разве ты…

Но она не смогла договорить, ее губы продолжили шевелиться, но уже беззвучно. Сьюзен схватилась за горло, изумленно глядя на отца. Я растерянно перевела взгляд на мистера Боунса и, заметив волшебную палочку у него в руках, догадалась: он наложил на нас заклятие немоты. Но не только его. В следующий миг мы лишились способности двигаться, стали невидимыми.

– Всё будет хорошо, – напоследок пообещал мистер Боунс и захлопнул дверь, оставив нас в полнейшей темноте. Лишь внизу у порога пробивалась скудная полоска света.

Ничего не будет хорошо. И я ясно чувствовала это. У меня бешено стучало сердце. Факт того, что я не могла ни говорить, ни шевелиться, заставлял меня паниковать еще сильнее. Просто стой и беспомощно слушай.

Со стороны прихожей прогремел звук выбитой входной двери, а следом за ним раздались голоса, хлопки заклинаний, звон разбитой вазы, треск шкафа…

– Петрификус Тоталус! – атаковал заклятиями мистер Боунс ворвавшихся в дом Пожирателей смерти. – Остолбеней!

Ужас волнами накатывал на меня. Тот, уже знакомый ужас, который владел мною в ночь, когда Пожиратели напали на Хогвартс и убили Дамблдора. Было так страшно, что я мечтала о безумном – потерять сознание, отключиться. Лишь бы только всё это закончилось. Чтобы больше не бояться, не чувствовать.

– Круцио! – грубо выкрикнул кто-то из Пожирателей. Послышался звук, с каким человек падает на пол, а потом сдавленный хрип мистера Боунса.

Я похолодела, собственное отчаянье, собственный страх усиливались от понимания того, что рядом со мной, в этой кладовке заперта Сьюзен, и это ее отец там хрипит, корчится от боли… Мне захотелось плакать, просто рыдать и выть, обхватив себя руками.

– К чему эти капюшоны, Яксли? – тяжело пропыхтел мистер Боунс после пытки. – Зачем маскарад, если вы теперь и есть власть?

– Заткнись! – рявкнул Пожиратель смерти, которого мистер Боунс назвал Яксли. – Думал, мы не узнаем, что это ты сообщаешь магловским выродкам, что скоро за ними явятся и отдадут под суд? Думал, не узнаем, что это ты помогаешь им бежать? Где ты их прячешь? – требовал он. – У себя в доме?

– Никого здесь нет… – прохрипел мистер Боунс. – Все, кого я смог спасти, уже даже не в этой стране. Вам до них не добраться, как ни старайтесь… – и его речь прервалась очередным криком боли.

– Проявлять бессмысленную храбрость даже перед лицом смерти? – насмешливо изрек Яксли. – На самом деле, таких, как ты, даже интереснее убивать… Авада Кедавра!

Предсмертное «Нет!» мистера Боунса эхом отпечаталось в моей голове. Позади меня Сьюзен тихо всхлипнула, сдерживая рвущийся наружу вопль. А потом звуков не стало, ни биения сердца, ничего. Я просто несколько вечных мгновений летела в черноту непоправимости случившегося, потеряв опору, не ощущая себя…

Заклятия, наложенные мистером Боунсом, уже не действовали, умерли вместе с ним, но я всё равно не была в состоянии пошевелиться. Шок был слишком силен. Может быть, я не двигалась потому, что знала, что стоит мне пошевелить хотя бы пальцем – и я осознаю, что мистер Боунс действительно убит.

– Он же ничего не успел рассказать, Яксли! – возмутился кто-то из Пожирателей смерти, голос которого я услышала как-то нечетко, будто издалека.

– Он ничего бы и не рассказал, – оборвал его Яксли, а после скомандовал: – Обыскать дом! Со смертью Боунса разрушились все защитные чары, с помощью которых он мог прятать маглокровок.

Обыскать дом. Эта фраза, словно удар, привела меня в чувства. Весь страх, весь ужас разом вернулись ко мне вместе с пониманием того, что нас неминуемо найдут…

Было слышно, как Пожиратели разошлись по дому, врываясь в комнаты, хлопая дверцами шкафов. Я едва могла дышать и безостановочно дрожала. Где-то в темноте я нашарила ладонь Сьюзен, вцепилась в нее. Как Сьюзен вообще держалась? Может быть, еще не до конца поверила?

За дверью кладовки раздались приближающиеся шаги. Я замерла, молясь, чтобы тот, кто пришел нас найти, прошел мимо. Но его шаги затихли прямо напротив двери, и через секунду он распахнул ее. И сердце мое в этот миг, кажется, перестало биться… Потому что я взглядом столкнулась с… Теодором. Он был без капюшона на голове, облаченный в мантию Пожирателя смерти.

Теодор застыл на месте в слабо освещенном коридоре, коснулся своего лица, перевел взгляд на маску, которую держал в руках. Потом уставился на меня глазами, полными растерянности, непонимания и даже страха, конечно же не ожидавший, что обнаружит в доме Боунсов меня… Я смотрела на него в ответ, глаза в глаза.

Смотрела и не верила. Смотрела сквозь пелену слез.

Пожиратель смерти… Предатель… Явился сюда вместе с другими… Напал на мистера Боунса вместе с ними…

– Что там, Теодор? – внезапно прозвучал неподалеку от кладовки знакомый, жесткий голос Нотта-старшего. – Кто-то есть?

– Никого… – не отрывая от меня взгляда, глухо отозвался Теодор, и губы его едва двигались. – Никого нет…

Он одним движением закрыл дверь. Я почувствовала, как по щекам потекли слезы, прижала ладонь ко рту, едва сдерживая всхлипы…

Вскоре кто-то из Пожирателей смерти бросил остальным:

– В доме никого нет. Уходим!

Уже с улицы один из них крикнул «Морсморде!», и заклинание выстрелило раскатом грома.

Когда Пожиратели убрались из дома, и стало тихо, Сьюзен толкнула дверь кладовки, побежала в прихожую. Я пошла за ней следом, шатаясь и держась за стены.

В прихожей всё было разбито, перевернуто. Зеркало зияло трещиной, осколки рассыпались по полу. В ступенях лестницы виднелись выбоины. А у самого ее подножия неподвижно лежал мистер Боунс. Руки его были раскинуты, серый пиджак съехал набок.

Сьюзен бросилась на колени рядом с отцом.

– Папочка! Пожалуйста, папочка! – зарыдала она. – Он мертв, Ханна! Они убили его!

Она трясла его за плечи, обнимала, а он открытыми глазами, в которых навсегда угасла жизнь, смотрел в потолок…

В прихожую с улицы влетали снежинки. За распахнутой настежь входной дверью виднелось разукрашенное зеленым свечением небо. И над домом Сьюзен тучей висела Черная метка.

Глава 9 (33). Верный ответ

Первая реакция – всегда отрицание. Оно нарастало во мне с каждой секундой.

Этого не может быть. Этого не может быть...

Так больно, так ярко врезались в сознание все детали разгромленной прихожей. Куда ни глянь – всё кричало о свершившейся трагедии. Разбитое зеркало. Покореженный комод. И в центре всего – убитый мистер Боунс.

Плач Сьюзен оглушал.

Нет-нет-нет. Этого всего нет. Это всё неправда…

Я попятилась и, не отдавая себе отчета, развернулась и побежала на улицу. Мне казалось, что я обязательно найду там Теодора. Он ведь не выдал нас. Не выдал. А значит, он не мог уйти вместе с другими Пожирателями смерти. Он где-то здесь… Ждет меня... Потому что он не с ними, не один из них. Он не может быть одним из них...

Я твердила про себя этот бред, отчаянно желая верить в него. Не разбирая дороги, бежала вперед, пока снег летел мне в лицо, пока слезы текли из глаз, а ветер подхватывал волосы.

Только бы найти его. Пожалуйста, Теодор, будь здесь. Потому что если тебя не будет, то…

Его не было.

Я упала на снег. Зеленое небо, изуродованное меткой, висело надо мной. Мне хотелось, чтобы оно было черным. Мне хотелось пролежать так целую вечность и ничего не чувствовать. Даже своего тела. Чтобы холод забрал с собой весь страх, боль и грусть. И до скончания времен смотреть в бездонную, черную пустоту, не думая ни о чем…

…Очнувшись, я обнаружила себя на диване в гостиной Боунсов. Я не знала, сколько прошло времени с тех пор, как я лишилась сознания во дворе: десять минут или, может быть, целый час. Я вообще потеряла счет времени. Надо мной склонился мистер Норрингтон с белым, перепуганным лицом.

– Где Сьюзен? – едва разлепив губы, прошептала я.

– Она вместе со своей мамой, наверху в своей комнате, – ответил отчим. – Ханна, девочка моя, как ты? Нам надо скорее трансгрессировать отсюда. Мало ли что, вдруг здесь всё еще опасно. Ты можешь встать?

Одежда на мне была липкая и холодная, я сильно вымокла и замерзла, пока была на улице. Меня начало мелко трясти. Вдруг разом пришли эмоции, воспоминания и мысли, ударив по сознанию вихрем. В груди стал разрастаться сгусток невыносимой боли. Слишком много всего произошло, чтобы это можно было вытерпеть.

Мистера Боунса убили за то, что он помогал маглорожденным. Всех убьют, всех, кто попытается сопротивляться. У этой войны уже определен конец.

Теодор среди убийц. Как же так? Он… Человек, которого я люблю. Сьюзен никогда меня не простит…

– Мне надо к Сьюзен, – я встала, превозмогая озноб и намереваясь идти наверх. – Я должна ей помочь, я должна быть с ней…

Но отчим остановил меня.

– Ханна, нам нужно домой, – настаивал он, пока я вырывалась. – Мы уже ничем не поможем…

– Мне надо… Пожалуйста… – упрямилась я, чуть не рыдая.

Но отчим, игнорируя мое стремление, крепко обхватил меня, и через секунду воронка трансгрессии уже несла нас домой. Прямо из гостиной. Для этого не понадобилось даже выйти на улицу. Маленький особняк Боунсов больше не защищало ни одно заклятие.

***

В ночь, когда Пожиратели смерти напали на мистера Боунса, всё изменилось. Война впервые оказалась так близко, впервые затянула в самый эпицентр. Впервые ее участниками стали близкие мне люди.

Следующим утром наступил последний день зимних каникул. Я долго лежала у себя в комнате, бессмысленно глядя в потолок. Осветивший землю рассвет был сер, непрогляден и мрачен, и он принес с собой вопрос.

Как жить дальше?

Когда-то расставание с Теодором стало для меня концом света. Единственным, что помогало мне держаться, была вера. Я могла мечтать, что мы будем вместе. Я верила, что он не может быть и никогда не будет Пожирателем смерти. Не вступит в ряды убийц. Чистота крови могла значить для него очень много, но он никогда не должен был отстаивать её любыми методами.

Столько времени я мучилась сомнениями, подозревая, что на его предплечье есть метка, но все эти мучения были ничем по сравнению с тем, что я испытала, узнав об этом наверняка.

Это было как смерть чего-то внутри меня. Конец веры во что-то хорошее. Страшное, бесконечное разочарование в человеке, за которого я была готова отдать всё.

Это было финалом. Тем, с чем просто не было сил мириться. И я не понимала, как теперь жить, зная эту правду.

Что Теодор чувствовал, когда смотрел, как другие Пожиратели мучают и убивают мистера Боунса? В каких еще нападениях участвовал? Сколько смертей видел?

Мне хватило и одной, чтобы она, казалось, навсегда застыла у меня перед глазами. Сьюзен на коленях перед мертвым телом отца… Ее плач, ее отчаяние…

В ящике тумбочки лежал фальшивый галлеон. Еще перед зимними каникулами Падма Патил усовершенствовала Протеевы чары. Раньше сообщения отправлялись всем сразу, теперь же можно было послать и личное, предварительно назвав имя конкретного адресата.

Слезы неудержимо катились из глаз каждый очередной раз, когда я не находила в себе решимости связаться со Сьюзен. Я не знала, имела ли я право написать ей. Не знала, как она к этому отнесется.

Чувство вины обручем сдавливало мне сердце. Ведь в глубине души я всё еще давала шанс Теодору, несмотря на всё, что он сделал, несмотря на то, что сама видела серебряную маску Пожирателя в его руках...

Как убрать это из себя? Я чувствовала себя отравленной. И стоя перед зеркалом, представляла, как любовь сочится по венам ядом. Кожа была бледной, под глазами – темные круги. Я терла потрескавшиеся губы, которые Теодор когда-то целовал.

Когда это появилось во мне?

Я не знала. Не помнила.

Это всегда было внутри. Наверное, я родилась с этим чувством, и оно лишь ждало время, когда проснуться и взять свое.

Я не помнила, как это – не любить его.

***

Ничего не могло спасти меня от возвращения в школу, и несмотря на ужасное психологическое состояние, холодным январским утром я вместе с семьей стояла на вокзале около «Хогвартс-Экспресса».

– Так надо, дочка. Пожалуйста, потерпи еще немного, – дрожащим голосом прошептала на ухо мама, обнимая меня на прощание. – Мы бы с радостью разрешили вам не ехать в школу, но так нельзя. Эти новые законы…

Мы с Марти и Ником сели в одно купе. Паровоз помчался вперед, сквозь бесцветные дали, скованные тоской. Прислонившись лбом к окну, я наблюдала, как проносятся пейзажи, как постепенно тускнеет горизонт.

Еще недавно скорое возвращение в Хогвартс воспринималось мной, как возможность снова быть среди друзей из ОД, снова ощущать причастность к борьбе с режимом Кэрроу, снова быть хоть немного ближе к Теодору…

Но после того, что случилось в доме Боунсов, мне было страшно ехать в школу. Я не представляла, что скажу Сьюзен при встрече, и какой будет ее реакция на меня – подругу, влюбленную в человека, косвенно виноватого в смерти ее отца. Я не представляла, что испытаю, когда увижу Теодора. Теперь, когда я знала правду. Когда разрушилось то последнее, что позволяло мне верить в него.

Он оказался тем, кем его всегда считала Сьюзен – обманщиком и подлецом. Осознавая это, я заплакала…

– Ханна, пожалуйста, не плачь, – попросил меня Ник, беря за руку, и с серьезной искренностью, на какую способен только ребенок, добавил: – Мы с тобой.

Они действительно были со мной. Вся семья. Мама не отходила от меня всю ночь после того, как отчим забрал меня из дома Боунсов. Марти предлагал сварить зелье для сна без сновидений. Ник помогал собирать школьный чемодан. И даже отчим изменил своему привычному ворчливому отношению ко мне.

Чувство благодарности нахлынуло на меня, и я приобняла младшего брата. Семью нужно ценить, какими бы ни были наши родные, и сейчас, после того, как моя подруга потеряла отца, я понимала это как никогда.

Вечером поезд высадил нас на конечной станции в Хогсмиде. Со щемящим сердцем я проводила взглядом Сьюзен, садящуюся в карету, так и не осмелившись к ней подойти. Дверца за ней со скрипом захлопнулась, будто иллюстрируя собой еще одну преграду, выросшую между нами.

За ужином в Большом зале Эрни рассказал мне, как накануне чуть не упал со стула, услышав в «Поттеровском дозоре» о том, что приспешники Того-Кого-Нельзя-Называть убили отца Сьюзен.

– Сначала Полумну похитили, теперь у Сьюзен беда, – горестно вздохнул он.

Мне совершенно не хотелось есть, ужин вылился в бесцельное ковыряние вилкой в картофельном пюре. Никаких официальных банкетов по случаю возвращения учеников с зимних каникул в Хогвартсе никогда не устраивали, поэтому сейчас Большой зал был мрачным, полупустым. Подрагивало пламя висевших на стенах факелов, вполголоса переговаривались школьники. Далеко не все собрались на ужин.

Сьюзен за столом не было – она сразу отправилась в спальню. Как не было и Теодора за соседним столом...

Меня бы тоже не было, но я оттягивала момент встречи со Сьюзен, хотя чем дальше, тем сильнее ощущала необходимость с ней поговорить. Сьюзен была моим последним, призрачным шансом оправдать Теодора… Моей последней надеждой.

Я покинула Большой зал почти последняя. У огромной бочки, что была входом в общую гостиную Пуффендуя, я остановилась, ощущая, как на меня накатывает волна беспомощности и какой-то вселенской предрешённости.

Если бы Сьюзен только сказала, что не винит Теодора в смерти ее отца…

В спальню я зашла, замирая и практически не чувствуя себя. Сьюзен плакала, уткнувшись лицом в колени. У ее кровати собрались одноклассницы: кто-то сидел и обнимал Сьюзен за плечи, кто-то просто стоял рядом. Когда я вошла, девочки уставились на меня, и постепенно их лица приняли недоуменное выражение. Они не понимали, почему я не бегу успокаивать свою лучшую подругу, а стою у дверей, словно приросши к полу. А я смотрела на заплаканную Сьюзен и видела в ее взгляде, адресованном мне, упрек и… неприязнь.

Я просто не могла сдвинуться с места, вдруг ощутив вину за всё сразу, тяжелую, придавливающую. Не отправив Сьюзен ни одного сообщения, отсрочивая нашу встречу, я позволила ей понять, что колеблюсь между ней и Теодором. Я стояла у дверей, мучилась и знала, что не найду слов, чтобы выпросить извинений, чувствовала себя ужасной предательницей, и тем не менее отчаянно желала прощения не только для себя, но и для Теодора.

– И ты всё еще можешь смотреть мне в глаза? После всего? – звенящим от слез голосом начала Сьюзен. – Уже встретилась с ним? Поболтали?

В ее тоне сквозила злая обида. Ее жестокие слова рвали мне душу. В глазах защипало, я беспомощно держала руки у лица, закрываясь от этих слов, как от ударов.

– Зачем ты пришла? Утешать меня? Не нужны мне твои лицемерные утешения! – выкрикнула Сьюзен.

На нас растерянно смотрели одноклассницы. Я бы стерпела любое унижение, потому что заслуживала его, но им просто нельзя было слышать о многих вещах.

– Девочки, пожалуйста, оставьте нас одних, – попросила я. Обеспокоено переглянувшись, те вышли за двери.

– Он был там! Твой Нотт! Он даже маску снял! – набросилась на меня Сьюзен, размазывая по щекам слезы.

– Он не выдал нас, – умоляюще сказала я, заранее понимая, что это не подействует.

– Хватило совести! – взвизгнула Сьюзен. – Ты снова его защищаешь? Да как ты можешь?

– Сьюзен, пожалуйста… – прорыдала я, заламывая руки.

– Боже мой, как ты только можешь?! Что с того, что он нас не выдал? Он спрятал нас только потому, что была такая возможность! А что он сделает, когда у его ног будет валяться человек, и ему скажут пытать его Круциатусом? Что он сделает, Ханна?! Что молчишь? Думаешь, он откажется?

Мне хотелось прекратить свое существование, зажать уши, заставить Сьюзен замолчать. Всё, что она говорила, было правдой, острой, как лезвие. И всё внутри меня сопротивлялось этой правде.

– Он будет пытать и убивать, Ханна! И этого человека ты любишь? Этого человека ты защищаешь? – вопрошала Сьюзен. – Как же я мечтаю ему отомстить! Всем рассказать, что он Пожиратель смерти, всем рассказать, что я лично видела его среди убийц моего папы! Но только потому, что лучше никому не знать, что мы с тобой в тот момент прятались в кладовке, я не сделаю этого!

– Тебе просто нужно кого-то ненавидеть, – ответила я, всхлипывая. – И ты выбрала Теодора…

– Кого-то ненавидеть? – тяжело и угрожающе дыша, прервала меня Сьюзен. – Я не только его ненавижу. Я и тебя ненавижу! – она говорила всё громче и громче. – Видеть тебя не могу! Уходи! Ненавижу тебя! НЕНАВИЖУ!

Парализованная ее криком, я попятилась и наткнулась спиной на дверь.

– УБИРАЙСЯ! – срывая голос, повторила Сьюзен.

Тогда только я выбежала из комнаты. Снаружи у дверей толпились озадаченные одноклассницы. Я никого не замечала и ничего не слышала: у меня в ушах грохотали слова Сьюзен.

…Ночь я провела в гостиной, скрутившись на диване. На уговоры девочек идти спать в спальню я не отзывалась. В камине потрескивал слабый огонь. Мне было холодно под тонким пледом.

Сколько может простить любовь? Где та грань, за которой начинается слепое всепрощение? Где та черта, переступив которую лишаешься гордости, принципов? Где начинается эгоизм, когда ради того, чтобы удержаться рядом с человеком, можешь пойти на всё? Когда начинаешь терять себя?

Голова была полна вопросов, на которые существовал лишь один верный ответ.

Я люблю Теодора, всегда буду его любить, но эту любовь нужно перечеркнуть. Она останется моей болью, рубцом на сердце.

Теодор больше не заслуживает ни одного шанса. Продолжать искать ему оправдания, простить ему соучастие в убийстве мистера Боунса – означает предать друзей и то, за что мы все боремся. Я должна сделать свой выбор. И этот выбор – друзья, семья, вера в мир. Я должна быть со Сьюзен. Даже если она не захочет, чтобы я была рядом, она должна быть уверена, что я на ее стороне, что меня ничего не связывает с Пожирателями смерти.

Глава Глава 10 (34). Теодор

Теперь почти всегда было темно, и приближение рассвета нельзя было угадать по небу – его можно было лишь ощутить. Ранним утром я открыла глаза, пробудившись от беспокойного и короткого сна. Стоило сердцу глухо удариться о ребра, как в очередной раз пришло осознание трагедии, случившейся в семье Сьюзен.

Куда-то идти и что-то делать казалось лишенным смысла, но безысходность ситуации заключалась в том, что нужно было собираться на уроки. Маршировать в строю маленьких, безвольных, заведенных солдатиков, за которыми, словно коршуны, наблюдают Кэрроу.

Покинув факультетскую гостиную, приютившую меня на ночь, я тихо вернулась в спальню. Прежде чем отворить дверь, я медлила в тени коридора, продрогшими пальцами касаясь холодной дверной ручки.

Войдя, я увидела, что Сьюзен лежит в постели, отвернувшись от всех. Едва ли она была в состоянии встать и отправиться на уроки. Возможно, соседки по комнате ждали, что я что-то сделаю, как-то помогу ей. Но видя, что я ничего не предпринимаю, девочки тихо посовещались и решили действовать сами. Одна из них сбегала за профессором Стебль.

– Сьюзен, милая, – ласково сказала профессор, помогая Сьюзен подняться. – Будет лучше, если первое время ты проведешь в Больничном крыле под присмотром мадам Помфри. Давай я помогу тебе встать…

Приобнимая Сьюзен за плечи, профессор увела ее из спальни, а я, застыв в сторонке, отрешенно смотрела им вслед.

Когда дверь закрылась, соседки по комнате сочувственно покачали головами.

– Сьюзен сейчас нужно быть дома с мамой, а не на уроках у Кэрроу! – всплеснула руками Меган Джонс. – Какой же Снейп бессердечный человек! Почему из его приказа нет исключений? Почему даже в такой ситуации ученик не имеет права побыть дома, а обязан находиться в школе?

Соглашаясь с Меган, девочки разошлись к своим кроватям и тумбочкам, чтобы закончить сборы перед тем, как отправиться на завтрак. Потом, когда сказать уже вроде бы было нечего, в воздухе повисла какая-то тяжелая, натянутая пауза. Молчали одноклассницы, искоса посматривая на меня. Молчала я, машинально складывая в сумку школьные принадлежности, при этом не различая, какие книги беру или сколько перьев уже положила. У меня не шла из головы картина: профессор только что увела Сьюзен, а я просто стояла и смотрела…

Стояла и смотрела.

И не смела даже следом пойти, чтобы проводить...

Я чувствовала, как волна вины всё дальше отбрасывает меня от берега, и уже было не добраться, не доплыть назад, туда, где на каменном побережье разлетались в клочья узы нашей со Сьюзен дружбы.

Я сама всё разрушила. Вчера я могла сказать Сьюзен, что она всегда была права насчет Теодора, но вместо этого практически умоляла простить его – человека, причастного к смерти ее отца. Разве после этого я была достойна зваться ее подругой? В глазах неприятно защипали сердитые слезы. Меня охватила беспомощная, горькая злость на саму себя и на судьбу, что обошлась со всеми нами так несправедливо.

– Ханна… – вдруг прозвучал за спиной осторожный голос Меган. – Можно с тобой поговорить?

Только не это… Я не хотела говорить, ведь было очевидно, что темой разговора станет Сьюзен.

– Мы с девочками с ночи думаем... – всё же продолжила Меган, несмотря на отсутствие ответа. – И никак не можем понять… Что же такого у вас со Сьюзен произошло, что она… не хочет тебя видеть?

– Пожалуйста, не надо… – закрыв глаза, умоляюще прошептала я, но Меган не замолчала.

– Сьюзен потеряла отца. Даже если вы с ней что-то не поделили, сейчас не время ругаться! – призвала она, всё так же стоя за моей спиной. – Вы же со Сьюзен всегда были лучшими подругами, Ханна! И ты не можешь вот так вот бросать ее, когда ей плохо, – договорила она с отчетливым укором, пока остальные поддакивали.

– Я же попросила: не надо! – развернувшись лицом к девочкам, в отчаянии воскликнула я. – Думаете, я без вас не знаю, что Сьюзен плохо? Зачем вы так?

Мои слова прозвенели, заставив девочек растерянно замолкнуть. Уже через мгновение я пожалела о том, что сорвалась. Девочки были ни при чем. Разве я могла осуждать их за то, что они сочли, будто я отвернулась от Сьюзен? Они ничего не знали о моих отношениях с Теодором Ноттом, не знали, что он причастен к гибели отца Сьюзен. Не знали, что любовь к нему делает меня предательницей.

Они видели лишь, что когда у Сьюзен случилось горе, я оставила ее, словно самая большая на свете эгоистка, и даже не предполагали, что Сьюзен моя поддержка теперь и даром не сдалась.

Оставаться в спальне и дальше было выше моих сил. Я подхватила сумку и выбежала вон, на ходу вытирая рукавом мантии глаза. Не разбирая дороги и задевая людей, я выскочила сначала в холл с мраморной лестницей, а оттуда – на крыльцо, ведущее во внутренний дворик школы. Там, под навесом я остановилась.

Где конец всему этому кошмару? Почему всё это просто не закончится? Меня душила боль, и вздохнуть хотя бы разок было немыслимой задачей.

Школьная мантия не спасала от уличного холода. Одинокий ветер, уставший от безлюдья, потянулся ко мне и обнял своими руками-клешнями. Он, наверное, тоже хотел тепла.

Забирай всё, что осталось. Оно не твое, но тот, кого я мечтала греть, никогда не хотел моего тепла. Поэтому забирай.

Я задрожала и в ту же самую секунду вдруг почувствовала чужое присутствие.

– Ханна... – голос, знакомый до боли, до срывающегося вниз сердца, заставил меня обернуться.

В метре от меня стоял Теодор. И небо свидетель – я не была к этому готова. С моего плеча съехал ремень, сумка упала, глухо шмякнувшись о камень крыльца.

Весь мир в одночасье стал фоном. Калейдоскоп из образов взорвался в сознании: разгромленная прихожая, открывающаяся дверь кладовки, серебряная маска в руке… Я покачнулась, делая шаг назад и натыкаясь спиной на перила.

Но уже через секунду дурнота стала проходить, уступая место утренней горечи и обиде. Я ощутила вдруг, как сильно хочу узнать, какие именно слова Теодор скажет мне.

Зачем он отыскал меня? Сказать, как он горд собой? Или как смехотворны всё это время были мои иллюзии?

А впрочем, неважно, что скажет он, главное то, что скажу ему я.

Мне захотелось, чтобы в моих глазах Теодор увидел, что это конец. Чтобы он посмотрел на меня и понял – я больше не верю в него и больше не буду цепляться за хорошее в нём…

– Ханна, я… – начал Теодор, неуверенно шагнув навстречу.

Его лицо было бледным. Тень от челки падала на глаза, но не могла скрыть странного, потухшего выражения в глубине зрачков, похожего на тоску…

– Я знаю, ты вряд ли хочешь меня видеть… – надсадно договорил Теодор, подойдя ближе.

Пораженная обреченностью в его интонации и взгляде, я оцепенела.

Это он заставил меня перегореть. Его холод, стальной и совершенный. Сколько раз я хотела, чтобы Теодор остался, а он уходил, подставив взгляду спину… Я пробивалась сквозь его броню и отстраненность, а он молчал, наблюдая, как я раню себя во имя любви. Я не верила в его жестокость, а он стал Пожирателем смерти…

Но отчего же сейчас он выглядит несчастным, будто грешник, презирающий сам себя?

Я ожидала увидеть его каким угодно, но только не таким. Он мог снова быть чужим и отстраненным, словно бы в груди его не сердце, а камень. Он мог сжигать меня насмешкой. Но нет.

Он был разбитым и уставшим, и от этого было в тысячу раз хуже...

– Как давно у тебя метка? – спросила я ослабшим голосом.

– С лета, – признался Теодор, даже не пытаясь увернуться от ответа.

Сегодня он почему-то решил быть честным до конца. Я наблюдала, как правой рукой он подтягивает левый рукав мантии, расстегивает пуговицу на манжете рубашки, оголяя предплечье, пока метка полностью не открылась глазам…

Черный череп со змеёй на бледной коже. Я так и знала... Просто не хотела верить.

– Теперь ты… ненавидишь меня? – горько сглотнув, спросил Теодор, всё еще удерживая на весу левую руку с меткой.

Слезы сжимали горло, и я задыхалась от ощущения пустоты, которой стало вдруг так много и вокруг, и внутри меня. Я тихо всхлипнула.

– Уходи… Прошу тебя… – зажатая с одной стороны перилами крыльца, с другой – Теодором, я попыталась развернуться, чтобы больше не видеть его, но не получилось.

Теодор вдруг привлек меня к себе.

– Пожалуйста, нет… – он уронил голову мне на плечо, отчего я тихо ахнула. – Только не прогоняй…

Он пах мятой и горьким дымом сигарет. Он дышал мне в шею. И я дрожала, замерев в его руках.

– Почему ты такой? – в бессилии простонала я. – Почему мне кажется, что тебе… плохо?

– Я так испугался за тебя… Ханна, ты хоть понимаешь, что могло случиться, если бы вас нашел не я?.. – шептал он, сжимая меня в объятиях. – Ты хоть понимаешь, что я мог потерять тебя навсегда?

Сердце словно разрывалось на части.

Потерять?.. Он боялся меня потерять?

Почему нужно было, чтобы произошло так много всего, чтобы он наконец признался, что я важна ему? Почему только теперь, когда простить его означает отвернуться от Сьюзен?

Почему только теперь, когда прощать ему нужно так много: его выбор в этой войне, его метку?

– Чего ты добиваешься, Теодор? – прошептала я, пока слезы катились по щекам. – Ты хочешь, чтобы я тебя пожалела? Чтобы снова тебе верила?

– Я лишь хочу попросить тебя об одном: пожалуйста, будь осторожна. Слышишь? – он настойчиво сжал мои плечи, заглядывая мне в лицо. – Я не смогу всё время быть рядом и защищать тебя…

Путь к прощению – хлипкий мост над пропастью. Чем больше нужно простить, тем длиннее и ненадежнее мост. Кто-то скажет, что раз так, то и не нужно прощать. Я же много раз в своей жизни без оглядки бежала по этому мосту, рискуя оступиться там, где нет дощечки.

Но не в этот раз. В этот раз нельзя.

Ради Сьюзен.

Ради друзей и семьи.

Нельзя любить Пожирателя смерти.

– Всё, что ты сделал… – глотая слезы, проговорила я. – Всё, что ты сделал, Теодор… Это стоит перед глазами. Я видела. Ты был там, когда убили отца Сьюзен...

Теодор как будто хотел что-то сказать, но не знал, что. И лишь измученно смотрел на меня. Потом губы его приоткрылись.

– Если я скажу, что мне жаль, ты поверишь мне? – спросил он глухо.

– Даже если тебе жаль, это не оживит мистера Боунса! Даже если тебе жаль, разве ты сможешь сказать мне прямо сейчас, что больше не будешь участвовать в нападениях? – голос сорвался, и я глубоко вздохнула. – Даже если тебе жаль, Теодор, разве это что-то меняет?

Он молчал, отведя взгляд в сторону. И только ветер трепал его волосы. Даже ветер знает, что молчание порою красноречивее слов.

– Вот именно, Тео, – горько договорила я. – Это ничего не меняет.

***

Когда она ушла, оставив его на крыльце одного, он почувствовал вдруг, как сильно замерз. Но не из-за ветра или холода вокруг, нет. Он замерз изнутри, и исцарапанная его душа просилась, чтобы ее отогрели.

Он безвольно упал на колени и опустил голову. Длинная челка свесилась ему на глаза.

Только Ханна могла его отогреть. Он так невыносимо, так отчаянно нуждался в ней. Он так сильно хотел ее увидеть и коснуться хотя бы кончиками пальцев. Единственный его свет в непроглядном мраке. Но разве мог он рассчитывать на то, что Ханна примет его и простит?..

Он хотел отыскать её еще вчера вечером, как только поезд привез их обратно в школу, но просто не знал, как показаться ей на глаза. Пока все его одноклассники сидели в Большом зале на ужине, он стоял посреди школьной спальни, отрешенно уставившись на собственные ладони – ему казалось, что у него на руках кровь. Заклятие, отнявшее жизнь у Боунса, вылетело не из его палочки, но Теодор всё равно считал себя убийцей.

Как он дошел до этого?.. В этом мире было темно и одиноко, и в этом мире ему отказали в праве на душу.

Полгода назад, летом перед седьмым курсом, он получил свою черную метку. Отец Теодора всегда мечтал оттянуть этот момент, но Темный Лорд, разгадав это желание, сделал ровно обратное, и на предплечье Теодора появилось клеймо в виде черепа со змеёй.

– Позволю потешить себя надеждой, что вдвоём от вас будет больше пользы, господа Нотты, – хрипло прошептал в тот вечер Темный Лорд.

Теодор собирался принять свою судьбу достойно – так, как будто выбрал её сам. Его долгом было помочь отцу вернуть назад расположение Темного Лорда.

С летних каникул Теодор вернулся еще более замкнутым, чем был всегда. Весь семестр он безмолвно выдерживал выразительные взгляды слизеринцев. Специально о метке он никому не рассказывал, но многие на факультете были отпрысками Пожирателей смерти, а значит, могли знать о ней. Наверное, многим из них представлялось, что Теодор страшно горд собой.

А его раздирали сомнения.

Чем была для него эта война? Сколько значили для него вековые идеалы Ноттов – чистокровность и влияние? На многое ли он был готов ради них? Как далеко придется зайти, чтобы помочь отцу, попавшему в немилость к Темному Лорду?

Как защитить Ханну? Такую храбрую, но такую хрупкую… Им нельзя было быть вместе. Теодор оставил Ханну ради ее же собственной безопасности, ибо она значила для него слишком много, а он был в ситуации, когда привязанности делали его уязвимым, когда за его ошибки могли наказать тех, кто ему дорог. Ханна по другую сторону баррикад. Смирится ли она с неизбежностью власти Темного Лорда? Или, быть может, продолжит бороться?

Теодор старался держаться от Ханны подальше, не давая ей шанса «верить в них», «верить в добро внутри него» и во все другие сказки. Но верить в сказки, кажется, было ее любимым занятием… Хогвартс окунулся в свою маленькую, местную войну. Ханна позволила недоумкам из кучки сопротивленцев, для пущей грозности звавшимся «Отрядом Дамблдора», втянуть себя в бессмысленную борьбу против школьного режима. И это по-настоящему бесило Теодора, потому что он был уверен – Ханне заморочили голову, внушили ей пустые надежды.

В обязанности Инспекционной дружины входило патрулирование коридоров после отбоя. Избегая компаний, Теодор шатался по ночному замку. Он никогда точно не знал, спит ли Ханна сейчас или вместо этого рисует какую-нибудь дурацкую надпись на стене. Каждый раз он боялся, что не успеет первым найти ее, и она попадется Кэрроу или кому-нибудь другому из дружины.

Он оберегал Ханну на расстоянии, но когда она рисковала собой, приходилось вмешиваться. Теодор требовал от Ханны не ввязываться в бунт против школьных порядков, а она говорила ему: ты запутался, ты не такой, всё может быть по-другому…

Манило заткнуть ее резким, грубым поцелуем, но еще сильнее хотелось продемонстрировать ей метку. Задрать рукав и – на, полюбуйся! Не ожидала? А ведь так и есть – ты любишь Пожирателя смерти!

Она любила его, а он хотел ее ненависти и презрения. Ему было бы в миллион раз проще изображать из себя мерзавца, и он, в конце концов, стал бы им.

Но честность всегда давалась Теодору с трудом. Он знал, что будет прятать от Ханны правду о метке так долго, как только сможет. Ханна была первым и единственным в его жизни человеком, перед которым он испытывал стыд, и она не заслуживала быть испачканной этой правдой.

Чем ближе были зимние каникулы, тем чаще Теодор приходил в безлюдное северное крыло замка. Он забирался на подоконник, вытягивал из пачки сигарету… За окнами целый мир, гнилой и жадный, безразлично смотрел ему в лицо. Теодор с горькой злостью смотрел в ответ.

Перед Рождеством сова принесла письмо от отца с сообщением, что на зимние каникулы Теодор обязательно должен вернуться в поместье.

Не было ни одного Пожирателя смерти, который бы не участвовал в нападениях и убийствах. Темный Лорд поручал такие задания всем, чтобы в конце концов все они одинаково замарали руки и уже не имели пути к отступлению. Теодор, являвшийся Пожирателем смерти пока еще лишь условно, со всей отчетливостью понял, что на каникулах ему придется переступить черту и доказать свою преданность Темному Лорду не только словом, но и делом.

Этим делом стало участие в убийстве Эркюля Боунса, одного из судей Визенгамота. Боунс сумел предупредить нескольких маглокровок о том, что их имена занесли в списки тех, кого будут судить по обвинению в краже магии, и помог им спрятаться. Так себе преступление – скорее благородство. Но в мире чистокровных за благородство по отношению к маглам и грязнокровкам наказывали.

– Держись около меня, – в беспокойстве напутствовал отец. – Понял?

Теодор не мог отделаться от отголосков внутреннего протеста. Ощущая себя марионеткой, он тупо повторял всё за отцом и другими Пожирателями смерти. Они вместе трансгрессировали к нужному дому, вместе ворвались внутрь. В Боунса полетели десятки заклятий. Теодор сжимал в руке волшебную палочку, но использовал ее лишь чтобы защитить себя самого от рикошетивших заклинаний…

Он помнил, как с трудом отвел взгляд от мертвых глаз убитого Боунса. Помнил, как стянул с себя маску, провел ладонью по лицу, будто в попытке стереть паутину реальности… Помнил, как побрел по темному коридору, совершенно не представляя, что будет делать, если где-нибудь наткнется на прячущихся маглокровок. Он машинально рванул на себя первую попавшуюся дверь, а за ней… За ней он увидел Ханну, и в первое мгновение не мог поверить своим глазам. Его прошиб ужас. Откуда она здесь? Почему? Потом он заметил рядом с Ханной ее подругу Сьюзен... Его окатило вдруг волной осознания. Он вспомнил, какая у Сьюзен фамилия, и понял, что убитый пять минут назад Эркюль Боунс был отцом лучшей подруги Ханны…

Он, кажется, так и стоял бы, глядя на Ханну, целую вечность, если бы не окрик отца. Ни за что бы, никогда он их не выдал бы.

Уже дома, будто в пьяном бреду, Теодор добрался до своей комнаты. Всё внутри него переворачивалось и тряслось при мысли, что Ханну мог найти не он. И этот её взгляд, полный страха и боли… Война задела самое любимое. Теодор наконец-то всё понял. Больше не было сомнений.

– Я не хочу быть убийцей, отец, – с клокотавшим в груди сердцем произнес Теодор, когда отец показался на пороге комнаты.

– Теодор, сын мой… – отец подошел, хватая Теодора за плечи. – Мы должны. Мы не можем больше ошибаться, сынок. Ты же понимаешь, что по-другому нельзя… – убеждал он, сжимая пальцы на плечах Теодора.

– Во что ты втянул нас? Зачем, скажи? – Теодор уже не мог сдерживать отчаянного, беспомощного негодования. – Чего тебе было мало, когда много лет назад ты пошел за Темным Лордом? Денег? Власти? У тебя же всё было! – взвыл он. – Удовлетворить тщеславие? Погляди, что из этого вышло! Теперь мы просто пешки, и вынуждены делать всё, иначе нас убьют! – Теодор отошел к кровати и сел, качая опущенной головой. – Я пытался, я так долго убеждал себя, что это мой долг, но нет… Я не могу…

– Теодор, мы должны сделать всё, чтобы помочь Темному Лорду. Если Поттер победит, подумай, что с нами будет? Все Пожиратели попадут в тюрьму! В прошлый раз Визенгамот поверил нам, но в этот раз всё иначе. Второй раз никто нам не поверит… У нас нет выбора…

Связанный обязательствами перед Темным Лордом по рукам и ногам, отец бормотал всё это, вызывая у Теодора едва ли не презрение. Отец был жалок.

– Знаешь, всё это время, я говорил себе, что человечность – это слабость. Я хотел заглушить в себе все чувства и думал, что так будет правильно. Но это не так. Какая была причина его убивать, отец? – спросил Теодор, глядя в несчастные глаза отца. Тот не ответил, и Теодор продолжил: – Какой вред нам с тобой причинил этот судья? Да ты хоть знаешь, что этот человек – отец девушки, которая учится со мной? Ты хоть представляешь, каково мне теперь будет смотреть на эту девушку?

Столько всего рвалось наружу. Теодор зарычал от безнадежности.

А хуже всего было то, что в устах отца гремела неизбежность, от которой безотчетно хотелось сбежать.

– Куда ты? – нервно позвал отец, но Теодор не стал его слушать.

Южный Йоркшир. В восточных окрестностях города Барнсли.

Однажды Ханна говорила, где живет.

На улице Теодор попытался трансгрессировать. Плевать, что это было безрассудством. Он не знал точного адреса, у него не осталось сил, но он пробовал снова и снова, злясь и раз за разом поднимаясь с колен, когда падал на снег, теряя равновесие.

Он хотел к Ханне. Так сильно хотел знать, что с ней всё хорошо.

Но трансгрессировать в ту ночь у него не вышло.

Спустя день Теодор стоял на платформе номер девять и три четверти и издали смотрел на семью Ханны. Родители обнимали ее, прежде чем посадить в поезд, готовый отвезти ее саму и ее братьев в школу, которая уже и не школа вовсе…

– Я помню эту девушку, – раздался за спиной голос отца. – Теодор, скажи, ты влюблен в нее?

– Я бросил ее. Тебе не о чем переживать, – жёстко ответил Теодор, не сумев скрыть в тоне упрека, будто отец один был виноват в их расставании.

– Она ведь не чистокровная, – утвердительно хмыкнул отец.

– И что с того? – повернувшись к отцу, с мрачным вызовом осведомился Теодор.

– У нее дурное происхождение. Забудь ее. Чувства к ней вынуждают тебя жалеть грязнокровок…

– Довольно, отец! – прервал его Теодор. – Если ты боишься, что я отступлю от клятвы Темному Лорду, то этого не будет. Я буду играть эту роль столько, сколько потребуется. Ради тебя. Ради всех наших предков, которые осудили бы меня, что я не ценю чистокровность. Мне некуда отступать, особенно после того, как я участвовал в убийстве. Но не жди, что я скажу тебе, будто согласен с тобой или Темным Лордом. Не думай, будто я делаю это ради спасения собственной шкуры, будто ради этого я готов превратиться в кого угодно! Может быть когда-нибудь я привыкну. Может быть когда-нибудь я вырву себе сердце из груди, чтобы не чувствовать неправильность того, что происходит!..

Потом он зашел в поезд. Колеса тяжело стучали о рельсы. Теодор стоял около двери в купе, в котором сидела Ханна и оба ее брата. Он хотел зайти, но так и не посмел.

Глава 11 (35). Знак надежды

Сьюзен провела в Больничном крыле больше недели, после чего её выписали. За эти дни я ни разу её не навестила. Иногда я приходила к дверям палаты, но для чего – не знала сама. Ведь зайти внутрь всё равно не решалась.

Смерть случается не только с умершим человеком. Она случается также и с теми, кому этот человек был дорог, с его родными и близкими. Они остаются на этой земле, и у них очень сложная задача – им предстоит жить дальше, но уже без того, кого они любили. И если слова Сьюзен о ненависти были правдой, если ненависть ко мне поможет ей заглушить боль от потери отца хоть на капельку, то пускай она ненавидит меня. Нужно было постараться сделать всё, лишь бы только Сьюзен стало легче. Не попадаться ей на глаза, не навязываться и не лезть.

…Январь сменился февралем. Снег вокруг школы таял, хотя впереди был еще месяц зимы. Ветер налетал порывами, и природа дрожала в ознобе. Днем я старалась не замерзнуть, а ночью подолгу лежала в кровати без сна, зная, что Сьюзен тоже не спит. Мы больше не разговаривали. Отчасти поэтому вечерами я засиживалась в общей гостиной у камина, лишь бы только не идти в спальню и не вынуждать Сьюзен терпеть мое общество. Другой причиной были ночные кошмары – неоднократные сны-напоминания о нападении на дом Боунсов. Первое время я просыпалась в холодном поту, подскакивала на кровати и едва сдерживала крик. И хотя сильный шок стёр из памяти детали, только теперь я осмыслила произошедшее.

Нас ведь действительно могли убить.

И сидя в темноте, я зябко обхватывала себя руками и медленно ворочала в сознании слова Теодора:

…ты хоть понимаешь, что могло случиться, если бы вас нашел не я?..

***

Время продолжает идти даже тогда, когда твоя жизнь превращается в методическое существование. Ты смотришь перед собой и не всегда видишь хоть какой-нибудь смысл, но всё равно встаешь по утрам, занимаешься каким-то делами. Ты не всегда представляешь, как выдержать хотя бы следующие пять минут, но пять минут проходят, а за ними час, день, ночь.

По четвергам школьное расписание отличалось особенной благосклонностью: всего лишь два предмета – история магии и травология. Оба легких, а главное – никаких Кэрроу и никакого Теодора Нотта…

В очередной четверг профессор Бинс читал свою монотонную лекцию, а я, расположившись у окна, смотрела вдаль, на верхушки елей Запретного леса. Ветер раскачивал их, и они, покорные перед ним, дружно уступали его порывам, будто толпа людей, преклоняющих головы…

После звонка вместе с Невиллом я отправилась к теплицам. Тропинка вела мимо безмолвных холмов по окрестностям замка. Тишину нарушал лишь топот подошв о стылую землю – мы с Невиллом шли и молчали.

Невилл заметил, что после каникул я вернулась сама не своя. Он чувствовал, что что-то случилось. Он пытался расспрашивать меня. Но тщетно. Я так и не смогла рассказать ему, что в момент нападения на мистера Боунса мы со Сьюзен прятались в доме и едва не погибли.

Любви, невзаимно стучащей в сердце Невилла, было недостаточно, чтобы мы могли быть парой. Но чтобы вместо этого быть просто друзьями, её оказалось много... Когда-то я попросила Невилла оставить наши отношения как есть, и он вынужден был стоять на месте, я же делала шаги всё дальше и дальше от него. Расстояние постепенно, дюйм за дюймом росло между нами.

Но моя замкнутость была не единственным, что волновало Невилла. Он очень переживал за Полумну. С тех пор, как Пожиратели смерти похитили её, о ней не было никаких новостей.

– Я всё еще иногда пытаюсь связаться с Полумной с помощью зачарованного галлеона, – произнес Невилл, разрывая молчание. – Но еще ни разу она не ответила на мое сообщение. Наверняка же у нее отобрали волшебную палочку, поэтому она не может наколдовать ответ…

Сказав это, Невилл вдруг остановился и сжал кулаки.

– Вот же гады! – гневно воскликнул он, но через некоторое время, будто успокаивая самого себя, добавил: – Но ничего. Полумна только с виду слабая и беззащитная. А на самом деле она смелая. Она умеет за себя постоять! С ней все будет хорошо, я уверен!

На травологии Невилл с таким неистовством принялся утрамбовывать компост в горшки, что сразу стало понятно – невозможность помочь Полумне злит его.

Этим же вечером у него была назначена очередная отработка у Кэрроу. Подстёгнутые похищением Полумны, Невилл и Джинни всё больше и больше усилий прилагали, чтобы досадить Амикусу и Алекто. Они раз за разом срывали уроки магловедения и защиты от темных искусств, организовывая забастовки. Одно упрямство натыкалось на другое: каждая забастовка заканчивалась тем, что Кэрроу оставляли её участников после уроков и наказывали.

За час до отбоя я пришла к кабинету Амикуса Кэрроу, чтобы дождаться Невилла и других наказанных ребят. У меня в кармане была припрятана заживляющая настойка бадьяна – я знала, что после отработки она им понадобится. Когда дверь открылась, из кабинета, поддерживая друг друга, вышли наказанные ученики. За их спинами я успела мельком заметить, как внутри кабинета рядом с Амикусом собрались несколько слизеринцев из Инспекционной дружины, среди которых получилось различить Крэбба и Гойла.

– А что на отработке делали слизеринцы? – спросила я чуть позже, помогая Невиллу смочить кусочек бинта в настойке. На самом деле я обо всем догадалась сразу, но мне зачем-то было нужно услышать этому подтверждение.

– Ну, Кэрроу, видимо, наскучило пытать нас, – хмыкнул Невилл, протирая ссадину на щеке. – В этот раз они решили предложить это слизеринцам. Достойная смена подрастает, ничего не скажешь. Хотя чего еще от них ждать?

Страх, что среди них мог быть Теодор, холодной волной хлынул мне под ребра и сжал сердце.

***

С приближением субботы учеников школы ждал неприятный сюрприз – традиционная прогулка в Хогсмид была отменена. На огромной доске объявлений около Большого зала появился пергамент с новым приказом директора. Северус Снейп счёл, что уровень дисциплины в школе падает, и поэтому решил подвергнуть всех учеников наказанию: отныне прогулки в Хогсмид строго возбранялись. Право на посещение деревни осталось лишь за старостами и членами Инспекционной дружины, но и то не по желанию и не ради праздного досуга. В специально отведенные дни старосты в сопровождении Инспекционной дружины должны были отправиться в Хогсмид и приобрести для своего факультета перья, чернильницы, свитки чистого пергамента, корм для сов и прочие необходимые для учебы вещи, которые имеют свойство заканчиваться.

Поскольку первый такой день выпал на завтрашнюю субботу, всю пятницу на пару с Эрни Макмилланом я провела, собирая заявки пуффендуйцев. Нам сдавали деньги и отдавали бумажки со списком пожеланий. Суета отвлекала от грустных мыслей, но полностью сосредоточиться на своих обязанностях всё равно не выходило. В Большом зале и в коридорах я оборачивалась на слизеринцев, старшекурсников и младшекурсников – смотрела на них, и тело мое цепенело в тяжелой задумчивости. Кто из них способен пытать своих одноклассников? У скольких из них на руках черные метки – есть или будут в будущем? Что с ними не так, если души их наполнены этой алчной жестокостью?

Вечерний обход школы перед комендантским часом мы с Эрни совершали молча, наговорившись за день, пока принимали заявки. К окнам льнула темнота, черные тучи прятали от взора звёзды. Звёзд не видно смутными ночами, но где-то они есть, и стоит только подождать, пока небо проясниться, как оно засияет, усыпанное крупинками далеких маяков. Но вокруг было так много плохого, что в добрый исход верилось с трудом. Казалось, что все звезды давно погасли, и следом за черными тучами придут другие черные тучи…

На одном из этажей нас неожиданно нагнал Марти. По его встрёпанному виду я сразу заподозрила неладное и не ошиблась. Дело касалось нашего младшего брата Ника.

– Ник пропал! – в неподдельной тревоге выпалил Марти. – Осталось полчаса до отбоя, а его нет ни в гостиной Когтеврана, ни в своей спальне! Ума не приложу, куда он мог деться!

Я почувствовала, как от волнения быстро забилось сердце. Предположения смешались в кучу: от простых, что Ник мог просто засидеться в библиотеке, забыв про комендантский час, до ужасных и страшных – что с ним что-нибудь случилось!

Эрни помчался проверять библиотеку, мы с Марти обежали несколько пустующих кабинетов.

– Надо поискать в Больничном крыле! – хватая Марти за руку, крикнула я.

Преодолев несколько лестничных площадок, мы быстро добрались до больничной палаты. Рванув на себя дверь, я остановилась на пороге и судорожно огляделась – и точно! На одной из коек сидел Ник, рядом с ним стояла мадам Помфри и обрабатывала ему рану на лице.

– Боже мой, Ник! – бросилась я к нему и заключила брата в объятия. – Как ты нас напугал!

Если не брать во внимание ранку, брат выглядел вполне целым и невредимым. Чувство облегчения, подобное тому, когда словно бы гора падает с плеч, затопило меня изнутри.

– Что случилось? Почему ты здесь? – спросила я.

– Простите меня… Пожалуйста, только не злитесь… – залепетал Ник, пока я обнимала его. – Я был на отработке у Кэрроу. Когда на магловедении Алекто стала кричать на Мию… девочку из моего класса… Я просто… я просто не смог промолчать!

Мой маленький герой, заступившийся за девочку. Я ощутила гордость за Ника. Хоть он и повёл себя опрометчиво, в его поступке отразилась невероятная храбрость. А еще это было очень мило.

– Тебе не за что просить прощения, глупыш, – прошептала я, заглядывая Нику в лицо.

– Очень даже есть за что! – возмутился Марти, держась за сердце. – Я чуть не умер, волнуясь за тебя! Почему ты не сказал, что наказан?

– Потому что ждал, что ты именно так и отреагируешь! – воскликнул Ник, глядя на Марти. – Я так и думал, что ты будешь ругаться!

Возможно, спор мальчишек продолжился бы, если бы не вмешавшаяся мадам Помфри:

– Так, ребята, вашему брату нужен отдых. Он еще слаб после Круциатуса…

Мы с Марти разом охнули.

– Круциатуса?.. – я почувствовала, как сердце проваливается вниз. – Тебя пытали? – голос мой ослаб и задрожал. – Кэрроу?

Ник отрицательно покачал головой.

– Кто-то из Слизерина?

На этот раз младший брат кивнул…

– Крэбб, – насупившись, буркнул он.

Это не укладывалось в сознании… Ученики Хогвартса пытают других учеников! Покинув Больничное крыло и оставив там Ника, мы с Марти разошлись каждый по своим спальням. В комнате я села на кровать и обхватила голову.

«Хватит... С меня хватит...» – повторяла я про себя, не зная даже, к кому обращаюсь, к каким высшим силам.

Меня душила беспомощная злость, обращенная на весь Слизерин и на каждого человека в нем.

На Винсента Крэбба, который пытал моего брата.

На Снейпа и Кэрроу.

На Теодора Нотта – потому что он был частью всего этого. Меня обжигало от мысли, что когда Ника мучили, Теодор мог стоять рядом и безучастно смотреть.

***

Она снилась ему. В легком белом платье, с цветами, вплетенными в светлые, волнистые локоны. Чудесная, осенняя красота, ускользающая, воздушная, недосягаемая… Он шел к ней по дорожке, усыпанной опавшими листьями. Этот сад, однажды согретый светом ее души, тоже любил ее. Деревья увядали в прекрасной грусти, ласковым шелестом наполняя воздух.

Он подошел к ней. Он очень боялся, что она вдруг исчезнет.

– Постой… – прошептал он. – Дай хоть прикоснуться к тебе…

Он вел пальцам по ее пшеничным волосам. Она принимала его касания, закрыв глаза.

– Прости… – беззвучно шептал он, разлепив сухие губы. – Прости меня… – он не знал даже, за что просит прощения: за всю ли ту боль, которую причинил девушке, не заслуживающей этого, или за будущие свои грехи, на которые был обречен…

Потом Теодор проснулся и долго смотрел в темный потолок. Словно невидимые узы привязывали его к Ханне – и он бессилен был их разорвать. Он любил ее. И он жил с ее именем в сердце.

Теодор встал в мрачном, тоскливом настроении. Сегодня нужно было сопровождать старост в Хогсмид. Через пару часов он должен стоять у парадных дверей Хогвартса готовый, стойкий, безэмоциональный, будто ничего в этом мире не способно задеть его.

По дороге от Хогвартса до Хогсмида он будет идти вслед за Ханной, старательно усмиряя бурю в душе.

Он будет ледяным Теодором Ноттом.

Он будет противен сам себе.

Ему было гадко смотреть на собственное отражение. Теодор отвернулся от зеркала, с силой оттолкнувшись от умывальника, и направился обратно в спальню. В спальне он накинул на шею зеленый галстук и уже собирался идти в гостиную, но у двери остановился, так и не открыв ее, потому что его слуха достиг разговор, доносившийся из коридора.

– Эти малявки так смешно верещат, когда их пытаешь! – гоготал Винсент Крэбб.

Стоя за закрытой дверью, Теодор напрягся – он понял, что Крэбб хвалится вчерашними «подвигами» на вечерней отработке у Кэрроу, где те предлагают всем желающим слизеринцам отработать Круциатус на наказанных учениках. Теодор никогда не участвовал в этих пытках – ему претила сама идея этого. Кэрроу словно бы принимали всех кругом за животных, которые должны испытывать восторг от жестокости.

– Самые смешные те, которые храбрятся, – подхватил Гойл. – Тот белобрысый малой из Когтеврана чуть не лопнул, стараясь не закричать, когда ты его пытал. Как там его звать? Норрсон? А нет! – перебил он себя. – Я вспомнил! Ник Норрингтон.

Теодор услышал знакомое имя, и у него сами собой сжались кулаки. Выходит, вчера на отработке Крэбб с Гойлом издевались над младшим братом Ханны. Внезапный гнев затуманил Теодору рассудок. В этот момент дверь спальни отворилась. На пороге стоял Крэбб, чуть поодаль – Гойл. Оба явно намеревались зайти внутрь. Теодор, однако, не сдвинулся с места, упрямо загораживая проход.

– Чё замер, Нотт? – нахмурил брови Крэбб. – Василиска увидел?

– А я должен в сторону отпрыгивать, когда ты идёшь? – сквозь зубы спросил Теодор.

Физиономия Крэбба выразила непонимание, смешанное со злобой.

– Ты чё, Нотт? Нарываешься? – спросил он. Тяжелое молчание Теодора лишило его терпения. – Да уйди ты с дороги! – вспылил Крэбб, толкая Теодора.

Теодор пошатнулся, теряя на миг равновесие, но уже через секунду выхватил волшебную палочку:

– Импедимента! – выкрикнул он.

Крэбба отбросило с порога в коридор. Пролетев пару метров, он врезался в стену.

У Теодора в жилах клокотала ярость. Он отпихнул Гойла, пытавшегося его удержать, подлетел к лежавшему Крэббу и со всей силы врезал ему кулаком в лицо, вкладывая в удар всю ненависть, которую сейчас испытывал. Всю ненависть, которая рвалась наружу уже долгое время. Теодор занес кулак еще раз, но тут его настиг ответный удар Крэбба. Теодор почувствовал боль в челюсти. Потом кто-то стал оттягивать его назад.

– Нотт, ты что с ума сошел? – услышал он голос Драко Малфоя.

– Не трогай меня! – раздраженно ответил Теодор, отталкивая от себя Малфоя. Гойл в это время помогал подняться на ноги Крэббу.

– Думаешь, метку получил – и крутой, да? – бросил Теодору Крэбб. – Как бы не так! Только сунься еще раз – мало не покажется!

– В самом деле, Тео, что на тебя нашло? – спросил Блейз Забини, вопросительно изогнув бровь.

Глядя на них, Теодор вдруг осознал, что никто из них ему не близкий друг. Никому из них он не мог рассказать всего, что творилось на душе. Он был один.

– Да пошли вы все! – вытирая кровь с губы, вымолвил Теодор и, отодвинув плечом Малфоя, пошел прочь.

***

Утром я навестила Ника в Больничном крыле, после чего присоединилась к Эрни и десятку других старост со всех факультетов. В сопровождении Инспекционной дружины мы выдвинулись в Хогсмид.

Темные тучи, устилавшие небо, медленно тянулись за горизонт. Я шла, упрямо глядя себе под ноги и до боли впиваясь ногтями в ладони. Где-то позади шагал Теодор Нотт. Здесь же были и Крэбб с Гойлом.

Очутившись в Хогсмиде, я сперва растерялась – настолько всё вокруг изменилось. Заброшенные дома, побитые витрины, слякоть и грязь. Невольно меня посетила мысль, что Снейп, пожалуй, очень правильно запретил сюда прогулки: нечего здесь делать школьникам. На лице Эрни читалось то же потрясение, которое испытала я.

Чтобы быстро купить всё необходимое, мы с Эрни решили разделиться: он пошел в магазин за чернилами и пергаментами, я отправилась в лавку за углом, где продавали перья для письма и совиный корм. Путь мой лежал через центральную улицу, и посреди дороги я остановилась, охваченная нахлынувшими вдруг воспоминаниями. Когда-то на этом месте веселились и играли дети. Они катались на обледеневшей дороге. А теперь тут было безлюдно.

Когда-то на этом месте меня спас Теодор. Всегда такая неуклюжая, я поскользнулась прямо на дороге, и в меня врезался бы мальчишка, катающийся на льду, но Теодор вовремя оттянул меня в сторону. Прежняя жизнь показалась вдруг такой далекой, а все её события такими нереальными. Я оглянулась вокруг себя, передо мной будто наяву растворялись картинки прошлого, оставляя меня в пустоте настоящего...

В магазине я долго стояла у прилавка, невидящим взглядом уставившись на товар. Впрочем, покупателей практически не было, и продавец совсем не торопил меня. В какой-то момент звук дверного колокольчика напомнил мне, где я нахожусь. Я вяло встрепенулась.

– Мне перья для письма, пожалуйста. Двадцать штук. И еще пару коробочек совиного корма.

Рассчитавшись за всё, я спрятала покупки в сумку и собралась уходить. Взгляд мой упал в сторону стеклянной витрины, сквозь которую была видна улица, и я вдруг увидела, что рядом со входом в магазин стоит… Теодор. Кажется, он курил.

Вряд ли он оказался у магазина случайно. Скорее всего, целенаправленно проследил, куда я пошла, и теперь караулил меня у выхода. А у меня не было никакого желания ни видеть его, ни тем более говорить с ним. Но не оставаться же в магазине. Поколебавшись с полминуты, я всё же подошла к двери и толкнула ее. Снова зазвенел колокольчик, морозный ветер ударил в лицо. Я хотела пройти мимо, но Теодор, стоило мне появиться в поле его зрения, быстро затушил окурок и увязался следом.

– Ханна, постой! – позвал он.

Я не остановилась. И с каждым шагом накручивала себя всё больше. Воображение упорно подкидывало мне сцены, в которых Ник корчится на полу в муках, а Теодор безразлично наблюдает за этим со стороны. Я снова до боли сжала кулаки, упрямо идя вдоль безлюдной улочки.

– Сочувствую твоему брату, – произнес Теодор за моей спиной. – Надеюсь, с ним всё хорошо.

Опешив, я не сдержалась и фыркнула. Спустя мгновение попытка убежать потерпела стремительный крах – Теодор догнал меня и развернул к себе, схватив за руку.

– Ты злишься? – всмотрелся он мне в лицо. – Я серьезно. Мне жаль, что Ник пострадал…

– Только не говори, что тебя там не было! – хмыкнула я, чувствуя, как к горлу подступают слезы обиды. – Стоял и смотрел, пока моего брата мучили Круциатусом?

– Что? – не веря, переспросил Теодор. – Нет, конечно! Меня там не было!

Несколько мгновений наши взгляды буравили друг друга.

– Я тебе не верю, – надломленно промолвила я. И хотя Теодор выглядел довольно искренним, я просто не могла позволить себе довериться ему еще раз.

Он стоял напротив, совсем-совсем близко. Я боялась дышать. Вдохнуть в легкие знакомый мятный запах и новый – горький запах сигарет.

– Я не верю тебе, – едва слышно повторила я и, покачав головой, снова зашагала вперед.

– Я не хожу на эти отработки! – выкрикнул он мне в спину, чуть ли не рыча.

Вновь забилось, заныло израненное сердце. Я остановилась, обхватив себя руками.

– Если не веришь, можешь спросить у Лонгботтома, – произнес Теодор, приблизившись и опять разворачивая меня к себе. – Он там частый гость. Он назовет тебе имена, и моего там не будет.

Подняв глаза, я заметила, что у Теодора была рассечена губа в уголке рта. Совсем свежая рана... Пальто на нем было расстегнуто, волосы растрепаны, галстук болтался на шее не затянутым как следует, словно был ему удавкой…

– Где бы ты ни появилась, всё время около тебя этот Лонгботтом, – тихо сказал Теодор, и в тоне его отголоском звучала досада. – Я постоянно вижу его около тебя. Ни за что не поверю, что он может тебе нравиться. Он же нелепый...

– Зато всё это время он был рядом, а где был ты? – напомнила я слабым шепотом, уже чувствуя, как меня затягивает в бездну серо-голубых глаз Теодора...

Мятный его аромат невесомо коснулся моих губ. Я не могла и не хотела противостоять этому притяжению… Теодор нагнулся и мягко поцеловал меня, и послушно поддаваясь, я вся задрожала в его руках. Как магнит, я тянулась к нему израненным сердцем. Мне было нечем дышать, словно во всем мире в одночасье выкачали воздух.

– Прекрати, хватит… – задыхаясь, бессильно всхлипнула я ему в губы.

Я аккуратно отстранилась и, оказавшись вне его рук, вдруг снова почувствовала ветер и холод. Пытаясь совладать с эмоциями, я зябко обняла себя. Мне так сильно хотелось, чтобы Теодор понял, как трудно мне было всё это время.

– Ты соврал мне про метку, – цепляясь за свою обиду, прошептала я. – Ты так долго врал мне… А ведь всё, что мне было нужно, – это признание, Тео! Тебе надо было только сказать мне, что на самом деле ты на моей стороне! Что ты стал Пожирателем смерти вынужденно, что тебя заставил отец… Я бы всё поняла! Я бы поняла, что у тебя нет выбора, что обстоятельства против тебя… Но мы бы были вместе! И мы бы обязательно нашли выход...

– Какой выход? Неужели ты не понимаешь, Ханна? – измученно вздохнул Теодор. – У меня действительно нет выбора!.. В этом-то и проблема! – Он на миг закрыл глаза, запрокидывая голову к небу, после чего взглянул прямо на меня: – Я не хотел становиться Пожирателем смерти, не хотел участвовать в нападении на дом твоей подруги, но меня никто и не спрашивал... А знаешь, в чем еще одна загвоздка? Даже если Поттер каким-то чудом победит, для меня ничего не закончится. Меня в тюрьму посадят, Ханна... Я так погряз в этом всем... – в отчаянии договорил Теодор.

Я чувствовала, что слезы вот-вот потекут из моих глаз. Невыносимо и пугающе было думать, что всё так безнадежно. Теодор стоял в полушаге от меня. И всё, чего мне хотелось, – это обнять его и почувствовать, как бьется его сердце. Чувствовать его руки, смотреть в его глаза, знать, что он защитит, верить, что всё наладится… Главное только верить.

Пока я молчала, Теодор взял мое лицо в свои ладони. Он был так близко впервые за столько долгих месяцев… Я прикрыла глаза, потерлась щекой о его руку.

– Я совершил столько плохого... Сможешь ли ты когда-нибудь простить меня за всё это? За всю ту ложь, за всю ту боль, что я тебе причинил, – на этих словах он крепко меня обнял. – Я бы очень хотел быть на твоей стороне, Ханна, только совсем не представляю, как это сделать...

Я обняла его в ответ. С неба посыпался белый снег.

Будто бы в знак надежды.

***

По сути ничего не изменилось. Но идя в группе старост назад в замок, я чувствовала тот слабый огонек надежды, который загорелся во мне под нежданным снегопадом.

Теперь я знала наверняка, что Теодор не рад быть Пожирателем смерти. Он не разделяет их взглядов. Он заложник обстоятельств.

И это главное.

И пускай сейчас выхода нет, пускай Теодор ничего мне не обещал, пускай он даже не верит, что можно что-то изменить…

Мне всё равно стало легче.

Его поцелуй сказал, что он любит меня. Его объятие на миг заслонило меня от всех невзгод мира.

Оставалось кое-что еще. Мне нужно было понять, что я простила его. Для этого я отыскала Ника. Брат сидел в Большом зале и ел суп. Присев к нему поближе, я заглянула ему в глаза и, затаив дыхание, прямо спросила:

– Ник, ответь мне, пожалуйста. Это очень важно. Когда ты был на отработке, среди слизеринцев, которые вместе с Кэрроу пытали наказанных, был Теодор Нотт?

Я и так знала, что его там не было. Просто мне нужно было, чтобы Ник произнес это вслух. Это был рубеж, а за ним – прощение. Я готова была простить Теодору то, что он бросил меня когда-то. Я готова была простить ему даже то, что он Пожиратель смерти.

– Не было, – ответил Ник, слегка удивившись моему вопросу. – Там были Крэбб, Гойл, Харпер, Булстроуд…

Но я уже не слушала.

– Хорошо, – поцеловала я Ника в макушку. – Как же это хорошо…

Глава Глава 12 (36). Свой собственный океан

Снег падал еще несколько дней. В задумчивости я останавливалась у окон и смотрела, как он кружится в воздухе.

Одни сложности ушли, но на их место пришли другие... Страх, что Теодор поддерживает Пожирателей смерти и их методы, отступил, рассыпался белым пеплом снегопада, однако сердцу все равно не стало спокойно. Тео был в ловушке, в настоящей западне, и ни он, ни тем более я, не представляли, как ему выбраться из нее. Какие существовали варианты? Разве мог он пойти против воли Того-Кого-Нельзя-Называть? Мне было страшно даже просто подумать о том, что случится с Теодором при таком раскладе...

Еще одной сложностью была Сьюзен. Почему-то чувство вины перед ней лишь усугубилось. Особенно сильно это ощущалось в те моменты, когда я представляла, что начинаю говорить с ней о Тео. Мне хотелось поделиться с ней его историей, рассказать о том, как на самом деле ему тяжело. Мне хотелось донести до нее, что я всегда была на ее стороне, что я простила Тео, только убедившись, что он тоже хотел бы быть на нашей стороне, но я понимала, что Сьюзен вряд ли станет меня слушать.

Мне очень не хватало её, как не хватает теплых лучей солнца в затянувшуюся на века пасмурную пору, и всё, что оставалось, – это верить, что хотя бы где-нибудь в глубине души ей не хватает меня. Жаль, что я не всегда ценила нашу дружбу. Жаль, что всё рухнуло именно в тот момент, когда нам обеим было сложнее, чем когда-либо в жизни. Из горы обломков предстояло собрать то, что когда-то было целым, выстроить по кирпичику прежние отношения, и я не знала, справлюсь ли, если Сьюзен не захочет помочь…

В понедельник утром первым уроком была травология. Мы работали в помещении, где обитали растения, любящие холод. Согревающие чары были запрещены, потому что могли навредить капризным цветам, поэтому всё занятие пришлось дрожать. В конце урока профессор Стебль отвела всех нас в теплую оранжерею и начала диктовать домашнее задание. Нужно было разделиться на пары и в течение недели подготовить совместный доклад. Все мы здорово замерзли и никак не могли отогреться. Кое-кто уже согрел себя чарами, другие просто дышали на окоченевшие ладони. Сзади кто-то выронил учебник – видимо, продрогшие пальцы плохо слушались своего обладателя. Книга упала сбоку от моих ног. Я обернулась и спешно нагнулась, чтобы помочь поднять книгу, а когда выпрямилась, то встретилась взглядом… со Сьюзен. Это был ее учебник. Не зная, что сказать, я неуверенно протянула его.

Секунд пять Сьюзен исподлобья смотрела на меня, и я, набравшись смелости, осторожно спросила:

– Как насчет того… чтобы поработать в паре?

Сьюзен взяла свою книгу из моих рук и, прижав ее к груди, молча обошла меня, двинувшись в направлении Меган Джонс.

– Меган, ты еще не нашла, с кем будешь делать доклад? – донесся до меня ее голос...

А когда-то мы были неразлучны.

***

Промозглый ветер сдул с календарей последние дни февраля. Со времени нашей с Теодором встречи в Хогсмиде прошло больше двух недель. Иногда я ловила на себе его взгляды, но поговорить еще раз шанса не выпадало.

В одиночестве я пришла к кабинету на урок профессора Флитвика. У дверей уже собрался почти весь класс. Теодор уже тоже был здесь.

До звонка оставалось минут пять, когда к Теодору подошел староста-пятикурсник из Слизерина и принялся что-то шептать ему. Поскольку я стояла неподалеку, мне удалось расслышать, что он сказал:

– Теодор, профессор Снейп просил передать, что тебя прямо сейчас ждут в кабинете директора. Прибыл твой отец. Он хочет с тобой поговорить.

Теодор скривился, но все же оттолкнулся плечом от стены и вскоре скрылся за поворотом, что вел к лестнице. Коридор наполнил звук колокола, оповещающего о начале урока. Ученики заспешили в кабинет. Я замешкалась на пороге, глядя туда, где только что исчезла фигура Тео. Внутри неприятно заныло беспокойство. Что хочет от Тео его отец? Такой внезапный визит вряд ли предвещает что-то хорошее...

Тео вернулся в класс ближе к концу урока. Он всегда безупречно умел прятать свои эмоции, поэтому по его внешнему виду нельзя было определить, какие чувства он испытывает после разговора с отцом. Моим же чувством была тревога, похожая на сдувшийся внутри воздушный шарик, и это чувство не покидало меня до самого звонка. Когда же тот наконец прозвенел, я побрела к выходу. У самых дверей меня вдруг нагнал Теодор, и не успела я опомниться, как он незаметно вложил мне в ладонь клочок пергамента. Не оборачиваясь, Теодор пошел вперед, а я от растерянности на миг остановилась, но, сжав клочок в руке посильнее, пришла в себя. Подождав, пока коридор опустеет, я приблизилась к окну и развернула пергамент.

«После уроков на нашем месте. Пожалуйста, приди. Т.Н.».

Нашим местом всегда были трибуны школьного стадиона.

…Я не была здесь уже давно. Над голыми трибунами тяжело проплывали подгоняемые ветром тучи. На тонких, высоких шестах развевались потрепанные, выцветшие знамена факультетов. Если закричать, то заброшенный, стылый стадион ответил бы эхом.

Я не ожидала, что это будет настолько грустно – снова сидеть здесь рядом с Теодором. Память бережно хранила воспоминания о прошлых встречах на этом стадионе. Сейчас всё было совсем не так, как прежде, когда робкая любовь дарила крылья. Когда от счастья казалось, что словно бы паришь над землёй…

Теодор заговорил первым. Его взор был обращен вперед, но Теодор не вглядывался в окружающее пространство – для этого он был слишком погружен в себя.

– Знаешь, я пытался вести себя с тобой по-разному, – задумчиво произнес он, – но чаще всего был неискренним и прибегал ко лжи… Теперь я хочу быть честным. Ты ведь слышала, что меня навещал отец? – спросил он, скосив на меня взгляд.

Я тихонечко кивнула, слушая его с замиранием сердца.

– Когда в детстве я плакал, – всё так же глядя перед собой, продолжил Тео, – отец называл меня размазнёй и требовал успокоиться. И чем старше я становился, тем лучше учился прятать свои эмоции и чувства. Я привык думать, что доброта, любовь и привязанности делают людей слабыми и уязвимыми... Я потому и порвал с тобой, что не хотел лишних привязанностей.

– Потому что считал, что любовь делает тебя слабым?.. – поникшим голосом переспросила я.

– Я долго думал, что после расставания ты будешь меня ненавидеть, а я смогу тебя забыть.

– Со мной не вышло, – грустно сказала я в пустоту.

– Со мной тоже не вышло… – тихо признался он и, помолчав, добавил: – Вся моя холодность напускная, ведь в действительности я никогда не был бесчувственным. Я боялся за тебя, Ханна, и сейчас боюсь. Не хочу тобой рисковать, ведь в моем окружении всякая привязанность – это уязвимое место. У меня есть отец, и если я ошибусь, накажут не меня, а его. Если ошибется он, отвечать буду я.

Я слушала, закрыв глаза, впитывая его слова, они кружились в голове вихрем, они заставляли биться сердце. Мне мерещились снежинки Хогсмида, плавно танцующие вокруг. Из груди вырвался тихий полувздох-полувсхлип, и я распахнула веки, глядя на Тео как будто в первый раз. Вот почему он меня бросил. Всё это время он боялся за меня!

Пока я медленно отходила от открывшейся мне правды, на краю сознания билась какая-то важная мысль. И в конце концов я вспомнила, по какой причине мы с Тео сидим на трибунах.

– Тео, а что хотел от тебя твой отец? – едва слышно выдохнула я, чувствуя на губах прохладу ветра.

Теодор полез в карман и извлек тонкую пробирку, закупоренную пробкой. Пробирка была заполнена зеленоватой жидкостью с редкими, крохотными пузырьками воздуха.

– Это зелье. Отец дал мне его. По иронии судьбы он хорош в зельеварении… – невесело усмехнулся Тео. – Он считает, что зелье поможет мне.

– И что… оно делает?

Теодор тяжело вздохнул.

– Оно отключает чувства, – припечатал он меня ответом. – Если его выпить, оно будет действовать полгода. Шесть месяцев внутри не будет ничего, кроме безразличия и холодного расчета. Сердце как кусочек льда. Никакой душевной боли и мучений, никаких страхов или переживаний. Уйдут все сомнения, вся жалость, все эмоции… Неплохо, да? – с горьким смешком закончил он.

– И ты… ты хочешь его… выпить? – в ужасе прошептала я и замотала головой. – Не пей! Пожалуйста, не пей! Не предавай себя и меня, прошу!

Мои слова подхватил ветер и эхом разбил о холодные трибуны. Теодор еще раз вздохнул и приобнял меня, прижимая к себе.

– Не бойся, – мягко проговорил он, слегка укачивая меня, будто ребенка. – Если бы я хотел его выпить, стал бы я тебе о нем рассказывать?

Смеркалось. Вечер ранней весны опускался на нас невесомой вуалью, и мне хотелось просидеть так до рассвета.

***

Ползли наполненные сыростью и лишенные тепла дни марта, приближая пасхальные каникулы. Снейп и Кэрроу продолжали сталкиваться с сопротивлением. За неделю до каникул в Отряде Дамблдора придумали и воплотили в жизнь новый план. Ребята применили в кабинетах, в которых вели уроки Кэрроу, специальные чары. Благодаря этим чарам внутри кабинетов перестали срабатывать заклинания. Амикус и Алекто приходили в ярость, не понимая, почему волшебные палочки не откликаются на их команды, пока не сообразили, что в помещении стоит антиколдовской блок. После этого инцидента Северус Снейп собрал всю школу в Большом зале и заставил всех учеников в течение часа писать на пергаменте фразу «Я не буду нарушать дисциплину».

Ранним утром в последнюю субботу марта окутанный дымом паровоз «Хогвартс-Экспресс» стоял на рельсах, готовый отвезти школьников домой на Пасху. Когда все расселись по местам, тяжелые, железные колеса тронулись и стали набирать ход, прокладывая путь в Лондон.

В поезде мне удалось поговорить с Теодором. Специально или нет, но он сел в один со мной вагон, и мы встретились в коридоре, когда я вышла из купе, чтобы чуть-чуть подышать.

Мы стояли друг напротив друга, взявшись за руки.

– Не покидай свой дом, обещаешь? – попросил Тео. Он промолчал о том, что случилось, когда я покинула дом в прошлый раз, на рождественских каникулах, но я уверена, мы оба об этом подумали.

– Хорошо, – шепнула я, заглядывая ему в глаза. – Ты тоже пообещай мне. Ни при каких обстоятельствах не пей зелье.

Он усмехнулся, но не легко и весело, как он делал это когда-то, а грустно и устало.

– Все слизеринцы мерзавцы. Я справлюсь и без зелья, – попытался пошутить он, но я не оценила шутки.

– Не говори так. Ты не мерзавец. Я знаю это.

Мне хотелось добавить, что всё образуется, но горло сжалось, не позволив произнести слова. Образуется ли?.. Вопрос, на который у меня не было ответа.

***

За семестр я сильно отвыкла от своей комнаты, поэтому утром, открыв глаза, в первое мгновение я удивилась, обнаружив себя дома, а не в Хогвартсе. Всё здесь было наполнено родными запахами. Едва уловимый фруктовый аромат занавесок, полочка с моими любимыми книгами, ваза с цветами.

Подойдя к окну, я выглянула в сад. Конец марта. Деревья, кусты и клумбы еще и не думали зеленеть. Этот месяц похож на тебя, Теодор. Внешне зима, но сердце у него весеннее.

Потом я спустилась завтракать. Ник с Марти то и дело бросали на меня взгляды, полные крайнего любопытства, смешанного чуть ли не с ошеломлением, будто они раскусили меня или узнали какую-то мою страшную тайну. В начале завтрака я не придала этому значения, но спустя десять минут мне стало некомфортно.

– Марти, что такое? – спросила я, поёрзав на стуле.

– Поговорим после завтрака в саду, – сдавленно ответил он.

У раскидистого клёна, царапавшего голыми ветвями небосвод, мы остановились. Поведение братьев было настолько странным, что меня пробрал озноб.

– Ханна, что тебя связывает с Теодором Ноттом? – не ходя вокруг да около, выпалил Марти и поправил очки на носу.

Я опешила и начала заикаться:

– Н-ничего… – промямлила я в испуге. – А п-почему ты спрашиваешь?..

– А потому, Ханна, что вчера я видел тебя с ним в поезде! – обличительным тоном произнес Марти, после чего понизил голос и, оглядевшись по сторонам, продолжил: – Вы разговаривали, а потом обнимались! Что вообще происходит?! Его отец приспешник Того-Кого-Нельзя-Называть!

Я лишь беспомощно открывала и закрывала рот, не представляя, как всё объяснить. Марти тем временем говорил дальше:

– На шестом курсе одно время ходили дурацкие слухи про тебя и него. Девчонки шептались, что он якобы танцевал с тобой на Хэллоуинском балу. Еще говорили, что он вроде каким-то образом спас тебя в Хогсмиде, когда ты упала на льду… Но я думал, это неправда!

– Про нас… шептались? – изумилась я.

То, что о нас сплетничали, стало для меня новостью.

– Как-то ты не спешишь всё это отрицать… – растерянно проговорил Марти. Я молча опустила глаза, а Марти добавил: – Значит, не зря я проследил за тобой в поезде.

– Проследил? – в удивлении я вскинула взгляд.

– Ник недавно сказал, что ты спрашивала у него, участвует ли Нотт в отработках у Кэрроу. Мне показалось это странным, потому что я сразу вспомнил разговоры о вас на шестом курсе.

– Ник! – воскликнула я. – Это же был секрет!

– Извини… – потупившись, виновато пискнул тот.

Я понуро посмотрела на них обоих. Правильно говорят, что всё тайное когда-нибудь становится явным.

– Раз вы всё знаете, что я могу отрицать? – со вздохом отозвалась я.

Позже мы кружком сидели на полу в моей комнате. Я призналась Марти и Нику, что на шестом курсе тайно встречалась с Теодором. Марти сидел с круглыми глазами, а Ник стыдливо хихикал.

– Всё очень сложно, Марти, – покачала я головой. – Волшебники привыкли считать, что все слизеринцы одинаковые, но это не так. Теодор не хочет служить Тому-Кого-Нельзя-Называть, но у него нет выбора. Я боюсь подумать, что с ним будет, если он откажется, – сказала я, обхватив себя руками. – Не представляю, как ему выбраться из этой западни.

Воцарилась тишина. Марти отходил от шока, осмысливая услышанное. Ник кусал губы. Я отвернулась к окну, за которым на ветру раскачивались голые ветви высокого, в два этажа, клёна. Именно его листья устилали по осени наш сад.

– Я ведь не рассказывала, как так вышло, что Пожиратели смерти не нашли нас со Сьюзен в тот вечер, когда убили мистера Боунса, – тихо произнесла я. – На самом деле нас нашли. Это был Теодор. И он не выдал нас. Он соврал другим Пожирателям смерти, чтобы защитить нас.

– Я… Я не знаю, что сказать… – Марти был потрясен. – Я и подумать не мог…

Марти часто заморгал – видимо прослезился, но изо всех сил постарался этого не показывать. Он неуклюже обнял меня и пробормотал:

– Он молодец, что защитил тебя.

Я похлопала его по плечу, вдруг осознавая, что мне уже очень давно хотелось выговориться.

…Каникулы проходили в одиноких прогулках по саду, а чтобы отвлечься от горьких мыслей – в попытках читать книги. Впрочем, чтение едва ли помогало.

В один из вечеров я села за стол и начала писать письмо для Сьюзен. В письме я писала о том, как мне не хватает ее, и сотню раз просила прощения. В конце я просто сидела, уставившись на многочисленные, выведенные пером строчки, и думала о том, каких, должно быть, сил Сьюзен стоило вернуться в родительский дом, ходить по комнатам и знать, что ни в одной из них она больше не встретит отца. Письмо я так и не отправила.

В другой вечер я позаимствовала у Марти несколько учебников по высшему зельеварению и принялась искать информацию о зелье, отключающем чувства. Лишь в одном учебнике мне попался перечень темномагических зелий, среди которых упоминалось нужное. Естественно не было указано ни ингредиентов, ни рецепта. Были кратко расписаны лишь его свойства: эффект от одной дозы длится от весны до осени, или от лета до зимы, или от осени до весны, или от зимы до лета, иными словами – полгода; зелье может вызвать у волшебника приступы жестокости; действие зелья можно разрушить, если вынудить того, кто его принял, испытать сильные чувства, что практически невозможно, ибо всякие чувства пребывают в глубоком сне...

В последний вечер каникул я сидела на лавке в саду и смотрела на медленно темнеющее небо.

Внутри каждого из нас океан. Из боли, любви, страданий, смеха, радости, грусти, печали, надежды, отчаяния… И каким бы не казался человек, твердым, беспечным, замкнутым или веселым, одним словом любым – внутри у него обязательно есть свой собственный океан. Как можно отказаться от чувств? От своего океана? Даже если больно, даже если трудно, именно чувства позволяют человеку оставаться человеком. Именно благодаря способности сочувствовать и переживать в душе горит путеводный огонек.

***

Каникулы, длиною всего лишь в одну неделю, казались Теодору бесконечно долгими. Он бродил по стылому, полуосвещенному поместью, порою останавливаясь у портретов предыдущих Ноттов, прадедов и прапрадедов.

Родословное древо Теодора уходило корнями в глубь веков. Из старинных дневников, хранившихся в библиотеке поместья, он знал, как сильно Нотты хотели, чтобы волшебникам не нужно было прятать свою силу, как они чтили чистоту крови, ибо верили, что кровь маглов ослабит род, если вольется в его жилы, как ценили влияние и знатность. Знали ли они, что обрекут младшего своего потомка на то, чтобы тот очернил их фамилию убийствами ради всего этого?

Когда Теодор не бродил по дому, он сидел в своей комнате и сверлил взглядом пробирку с зеленоватым зельем. Стоит только выпить, и оно дарует безразличие, поможет душе зачерстветь – именно таким должен быть потомок Ноттов. Не так давно он ведь и сам стремился быть таким, желал срастись со своей маской. Холодный дом, детство без матери, репутация, омраченная темной славой отца… Никто и никогда не ждал от Теодора Нотта добра или благородства. Пока не появилась Ханна. Одна она заботилась о его сердце. Одна она мечтала, чтобы оно – это сердце – не превратилось в кусочек льда.

Ханна вытащила из глубины лучшее в нем – то, что было там всегда, даже тогда, когда никто не видел в нем ничего хорошего. И Теодор не собирался убивать в себе человека. Он не хотел пить зелье.

Он не хотел того мира, который готовил для всех Темный Лорд. Чистота крови, могущество магии и влияние потеряли для него значение. В этой войне Теодору было важно только защитить Ханну и спасти отца.

Вечером в последний день пасхальных каникул эльф как обычно позвал Теодора к ужину. Теодор спустился в столовую. Сумрачный зал освещался настенными канделябрами. Теодор с отцом сидели друг напротив друга на противоположных концах длинного стола. Когда столовые приборы соприкасались с тарелками, можно было уловить едва слышное эхо перезвона. Теодор молча жевал и вспоминал тот единственный раз, когда ужинал здесь вместе с Ханной. Тогда казалось, что всё так сложно, но на самом деле всё было легко и просто – они захотели и, бросив всё, нагулялись по Лондону, умчались в поместье, бродили по саду...

– Почему ты до сих пор не выпил зелье? – прервал мысли Теодора отец. Голос его гулко отразился от стен.

– Потому что я не собираюсь его пить, – без предисловий ответил Теодор.

– Чувства вредят тебе, сын. Их нужно заглушить. Мы не в тех условиях, чтобы ты мог позволить себе быть мягким и поддаваться милосердию.

Теодор скептически взглянул на отца и потянулся за бокалом сока. Он успел сделать три глотка прежде, чем понял, что вкус сока отличается от обычного. Сердце тут же застучало в нехорошем предчувствии, а голова уже начала кружиться. Бокал выпал из ставших вдруг непослушными пальцев и покатился по столу, разливая остатки. Хватаясь за край стола, Теодор поднял взгляд на отца – тот неотрывно на него смотрел…

– Что ты наделал, отец? – прохрипел Теодор, с ужасом понимая, что только что выпил зелье, которое отключит ему чувства.

Шатаясь, Теодор встал из-за стола, но не смог сделать и шага – тут же упал на колени. Внутри груди жгло, Теодор схватился за горло и закашлялся. Воздуха бы… Но воздух как будто перестал поступать в его легкие…

За секунду до того, как Теодор потерял сознание, Нотт-старший успел подбежать и подхватить его. Он опустился вместе с сыном на пол и, обнимая его бессознательное тело, прошептал:

– Прости меня, сынок… Прости… Это всё ради тебя… Когда-нибудь ты поймешь…

На его старом лице блестели слезы.

Глава 13 (37). Возвращение

Вереница черных карет, поскрипывая колесами, медленно катилась к замку по размокшей дороге. Это было мое последнее возвращение в Хогвартс – последний семестр последнего курса. Семь лет назад я ступила на тропинку взросления и тогда даже предположить не могла, что конец учебы будет омрачен войной…

Замок-исполин упирался башнями в тяжелые, вечерние тучи. Дубовые двери главного входа были отворены настежь, и на лестницу падал свет, лившийся изнутри.

В этот раз нас всех поджидало нововведение: все прибывшие в Хогвартс ученики обязаны были пройти досмотр своих сумок и чемоданов. В холле собралась вся школа. Брат и сестра Кэрроу стояли около мраморной лестницы и наблюдали, как по их приказу старшеклассники-слизеринцы из Инспекционной дружины роются в вещах других школьников.

– Что это? Удлинители ушей? Дурацкие штуки из магазина вонючих предателей крови Уизли запрещены! – и Гойл потащил какого-то мальчишку из Гриффиндора прямиком к Кэрроу. Мальчик попытался вырваться, начал брыкаться, но участь его была неминуема.

– В темницу его на всю ночь! – распорядилась Алекто.

Теодор тоже участвовал в досмотре, проверяя чужие вещи. Ожидая в толпе, когда подойдет моя очередь, я глядела на него и ощущала груз на сердце. Как же ему, должно быть, неприятно это делать, думала я.

Тем, кто оценит содержимое моей сумки на предмет чего-то запрещенного, оказалась Панси Паркинсон. Я расстегнула сумку и протянула ее, удерживая за ручки. Пока Панси копалась в ней, я снова отвлеклась на Теодора, который в этот момент досматривал первокурсника из Пуффендуя.

– Обморочные орешки из набора забастовочных завтраков? – хмыкнул Теодор, извлекая наружу маленькую коробочку. – Пойдем, поделишься с профессорами Кэрроу. Ты им орешки, а они тебе абонемент в темницу на всю ночь.

– Нет, пожалуйста! – испугался мальчик. – Там всего пара штук осталась! Я прямо сейчас выкину!

Но Теодор не отпустил его. Он схватил мальчика за плечо и со всей уверенностью поволок к Кэрроу. Я не могла поверить своим глазам и ушам. Тео ведь мог просто сделать вид, что не заметил эти несчастные орешки! Зачем же вести к Кэрроу и доводить дело до наказания?

– Эй! – Паркинсон щелкнула пальцами у меня перед носом. – Здесь тебе не время мечтать. Забирай своё барахло! Ты не одна в очереди!

Машинально взяв сумку, я на негнущихся ногах побрела к себе в спальню. После ужина я обязательно поговорю с Теодором.

...Легкий сквозняк змейкой пробирался через ткань одежды и дотрагивался до кожи. В коридоре было тускло и холодно. Спрятавшись за массивной колонной, я незаметно наблюдала за Теодором. Он сидел на подоконнике, одну ногу вытянув, другую согнув в колене, и курил, выпуская в пространство серый дым. Теодор отправился сюда – в малолюдное северное крыло замка – сразу из Большого зала, и я тихо проследовала за ним, не выдав себя ни единым звуком. Мне хотелось подойти к Теодору и расспросить, почему он так поступил с пуффендуйским мальчишкой, но отчего-то я медлила.

Меня словно откинуло на несчётное количество шагов назад – я снова наблюдала за Теодором с расстояния, и он снова казался таким далеким и недосягаемым… Блеклый свет коридора, темные пятна окон и невидимая преграда между нами. Между мной и Тео. Как мне дотянуться до него? Когда наконец он по-настоящему будет рядом? Зачем он опять пытается быть хуже, чем он есть? Почему не дает себе шанса? Каждый раз, когда я приближаюсь, когда пытаюсь растопить тот лед, что сковывает его сердце, он наглухо закрывается. Неужели именно это и происходит снова?

С противоположного конца коридора раздались одинокие шаги, и из-за поворота показался незнакомый мне гриффиндорец лет пятнадцати. Я приготовилась полностью спрятаться за колонну, чтобы он не заметил меня, когда будет идти мимо, но парень, миновав окно, на подоконнике которого сидел Теодор, вдруг остановился и развернулся.

– Вообще-то в школе нельзя курить. Или вам, любимчикам Кэрроу, можно всё? – бросил он Теодору.

Теодор демонстративно затянулся, потом лениво слез с подоконника.

– Даже если и нельзя, то что ты сделаешь? – насмешливо спросил он.

– Например, доложу о твоем проступке профессору Макгонагалл, – с чисто гриффиндорской бравадой ответил тот.

– Как смело, – хохотнул Теодор, после чего лицо его вдруг переменилось, сделавшись жестким. – Депульсо! – резко произнес он.

Отбрасывающие чары вмиг припечатали гриффиндорца к стене, причем встреча с каменной поверхностью для того явно была болезненной. Я охнула, прижав ладонь ко рту. Пока парень приходил в себя от внезапного удара, Теодор подошел к нему вплотную и, схватив за одежду у горла, приподнял на уровень своего лица.

– Думаю, мне стоит затушить сигарету о твой лоб, чтобы у тебя хотя бы доказательства были, когда ты храбро побежишь жаловаться старой кошке, – сквозь зубы процедил Теодор.

– Ага. Давай, попробуй! – пропыхтел прижатый гриффиндорец. Он не мог двигаться и был вынужден стоять на цыпочках, потому что ростом не дотягивал до Теодора.

У меня по позвоночнику побежал мороз, и, повинуясь внутреннему чувству потрясения, я сама не заметила, как выскочила из своего укрытия.

– Что ты делаешь, Теодор?! – выдохнула я.

Оба взгляда устремились на меня. Теодор вскинул одну бровь, и губы его вновь переломились в усмешке. Создалось впечатление, что гриффиндорец со всеми своими угрозами донести о курении Макгонагалл резко перестал волновать Теодора. Всё его внимание переключилось на меня. Но то был какой-то нехороший интерес – будто Теодору наскучила прежняя игрушка в виде гриффиндорца и в моем лице он нашел другую.

– Тебе повезло, – обратился он к гриффиндорцу, отпуская его. Парень сполз по стене и шмякнулся на ноги. – Скажешь потом спасибо Ханне Аббот из Пуффендуя. А теперь проваливай, скоро комендантский час, – Теодор пинком прогнал гриффиндорца из коридора.

Тот, хотя и выглядел явно раздосадованным своим фиаско, всё же благоразумно поспешил уйти. Оставшись с Теодором наедине, я вдруг почувствовала… страх. Только вот я боялась не Теодора.

Какая-то догадка на самом краю сознания. Вот что меня пугало. Словно рассыпавшиеся на ветру мелкие, блестящие осколки. Они кружились, и кружились, и кружились, желая собраться в какой-то образ, во что-то целое, чтобы я поняла.

– А вот и наша малышка Ханна, – улыбаясь в угол рта, проговорил Теодор, медленно направившись ко мне. – Не заставила себя долго ждать.

Он никогда не называл меня малышкой, и сейчас это звучало не иначе как издёвка.

– Что происходит, Теодор? – вся словно бы сжавшись, непонимающе спросила я. – Сначала ты отдаешь Кэрроу мальчика, у которого нашел орешки, потом накидываешься на гриффиндорца…

Теодор лишь склонил голову набок.

– А как ты думаешь? – задал он вопрос, гипнотизируя меня своим холодным, как лезвие, взглядом. – Ну же. Мне всегда казалось, что ты чуткая. Ты должна догадаться.

Снова в сознании закружился вихрь.

Должна догадаться…

И из осколков вдруг возникла тонкая колбочка с зеленой жидкостью и как наяву застыла перед глазами. Догадка оглушила меня.

– Ты выпил… зелье? – я едва смогла произнести эти ужасные слова. – Нет… Только не это…

Словно статуя, я стояла, примерзшая к полу.

– Именно, – подтвердил Теодор, подходя ближе. – Именно это, малышка Ханна. Что такое? Ты расстроена? Ну не переживай так. Может тебе станет легче, если я скажу, что выпил его не сам? Отцу пришлось пойти на хитрость и подлить мне его. Видишь ли, прежний Теодор всегда был слабаком, и у него никогда не хватило бы духу выпить зелье.

Первые секунды потрясения прошли, и постепенно ко мне вернулось самообладание, зыбкое и неуверенное, но его хватило, чтобы я смогла возразить:

– Зелье не изменило тебя, и ты это знаешь. Оно лишь отключило твои чувства. Но внутри ты всё еще прежний Теодор, который, к слову, никогда не был слабаком.

Теодор помрачнел.

– Вот только не надо этого пафоса! – поморщившись, прервал он. – Звучит так, будто ты уже спланировала целую операцию по спасению моей души. Ведь именно с этой целью ты сейчас изрекла фразу про прежнего Теодора внутри меня? Я сразу тебя предостерегу: не надо всего этого. Не путайся у меня под ногами. Лучше иди играйся в свой кружок сопротивленцев.

В этот момент в коридоре раздался звонок, напоминающий о наступлении комендантского часа.

– Я считаю до пяти. Если ты сейчас же не уберешься отсюда, то ночь тебе придется провести не в постельке, а в темнице, – прищурившись, улыбнулся Теодор. – Там не будет подушки, чтобы рыдать в нее, так что поторопись.

Все силы, какие остались во мне, пришлось потратить на то, чтобы не заплакать у него на глазах. Сжав зубы, я пошла прочь. Он бы не сказал такого, если бы не зелье, но слышать все эти жестокие слова всё равно было больно. Ведь они были произнесены его голосом.

Ночью, скрутившись в кровати, я корила Теодора за то, что он был недостаточно бдительным и позволил отцу себя обмануть, хоть я и не знала, в чем конкретно заключала та хитрость, которую использовал Нотт-старший. Мне хотелось возложить вину за выпитое зелье именно на Теодора. Это нужно было для того, чтобы снова не скатиться в чувство жалости к нему. Чтобы в наши последующие стычки не быть и не выглядеть размазнёй перед ним.

В книжке Марти было написано: действие зелья можно разрушить, если вынудить того, кто его принял, испытать сильные чувства, что практически невозможно, ибо всякие чувства пребывают в глубоком сне.

Так вот жалостью я не вызову в Теодоре сильные чувства – скорее снова рассмешу...

В ту же ночь ко мне впервые пришел новый кошмар.

Загнанная, упавшая на колени у холодной, сырой стены, я смотрела на Теодора снизу вверх, а он стоял напротив в паре-тройке шагов от меня. То ли темница, то ли подвал – здесь было бы совсем темно, если бы не один тусклый факел около входа. Дыхание вырывалось из груди рваными вздохами-выдохами.

Теодор присел рядом на корточки и, протянув руку, аккуратно приподнял мне голову, легко дотронувшись до подбородка. Темные волосы ниспадали на его лоб и бросали тень на глаза, так что они казались черными, а не серо-голубыми, как обычно. Он смотрел на меня мягко, словно не желая напугать, а я сидела на грязном полу, вся дрожащая, теряющая последний шанс всё изменить, и погибала от этого фальшивого, издевательского сочувствия на его лице.

– А ты, малышка Ханна, всё пытаешься меня спасти? – его шепот был ласковым, почти нежным. – Наверное, ты очень устала носить в сердце эту любовь, ведь так? Право дело, сколько можно переживать из-за моей души? Я помогу тебе это исправить. Не бойся. Один Круциатус, и всё закончится. Ты навсегда запомнишь эту боль. Боль, которую я тебе причинил.

Он выпрямился и поднял волшебную палочку…

Паника пополам с отчаянием накрыла меня, и на этом моменте я проснулась от собственного крика, сразу же резко сев на постели. Сердце в груди колотилось как сумасшедшее.

Один из тех самых снов.

Из тех, которые сбываются.

***

Шлейф приснившегося кошмара преследовал меня словно невидимая тень. Где бы я не была, чем бы не занималась, я всё время думала о том, что видела во сне. Что за обстоятельства должны были довести до такого?.. Нити судьбы похожи были на лабиринт, в котором так легко застрять.

Находиться в школе день ото дня становилось всё сложнее. Уставшие, вымотанные сопротивленцы продолжали бороться, частенько получая за это наказания. Старшеклассники старались помогать младшим, чтобы в трудных ситуациях те не чувствовали себя брошенными. Не всегда всё удавалось. Майкл Корнер был пойман, когда пытался освободить первокурсников, которых Кэрроу с Филчем заковали в цепи за провинность. Конечно же, Майклу не поздоровилось.

Апрель принёс первые ранние грозы. Шел второй урок, а за окнами было темно из-за туч, поэтому в кабинете был зажжен свет. Тонкие свечи на люстрах под потолком медленно истекали восковыми каплями. Алекто тем временем распиналась на любимую тему: о предателях крови.

– Маглолюбцам не должно быть места среди нас. Вся мерзость должна быть изничтожена на корню!

Она говорила и дальше, но я уже не слушала – я смотрела на Сьюзен. Стиснув добела губы, сжав руки в кулаки на парте, она вне всяких сомнений думала об убитом Пожирателями смерти отце. Он поплатился жизнью за то, что помогал маглорожденным. Его смелость, его благородство Алекто сейчас втаптывала в грязь, оскорбляла память о нем.

Внутри меня все органы скрутились в узел от ненависти к Пожирателям смерти, и взгляд сам собой метнулся к Теодору. Он не может, не имеет права быть частью всего этого! Но как вытащить его, я не знала… Уже неделю он был под действием этого ужасного зелья; я наблюдала за ним и молилась, чтобы он ничего не натворил. Лелея надежду, что, может быть, я невнимательно прочитала статью в книге Марти, чего-то не заметила, я взяла у него книгу еще раз и перечитала ее. Ничего нового. Никакого контрзаклятия или зелья с отменяющим эффектом. Способ по-прежнему был один – заставить человека испытать сильные чувства. Если же этого не сделать, то всё, что остается, – это ждать, когда чары разрушатся сами, но для этого должен пройти не месяц, и даже не два месяца, а целых полгода. Слишком долгий срок, чтобы за это время Тео не совершил что-нибудь плохое...

Вечером разыгралась гроза. Капли настойчиво барабанили в окошки пуффендуйской спальни. Мне было не по себе. Натянув кофту поверх школьной рубашки, я отправилась в гостиную. Некоторые из студентов всё еще корпели над домашним заданием. Я ожидала увидеть среди них Сьюзен, потому что ее не было в спальне, но нигде ее не заметила. Внутреннее чувство тревоги усилилось.

Около получаса я просидела в кресле у камина, ожидая возвращения Сьюзен, но она так и не появилась. На послание, отправленное ей с помощью зачарованного галеона, никакого ответа не последовало. Монотонное тиканье секундной стрелки вытеснило все другие звуки. Шелест пергаментов, скрип перьев, тихие разговоры – всё вокруг стало фоном, отдалилось. Комендантский час неумолимо приближался, и волнение в груди нарастало. Нужно было действовать.

Прицепив к рубашке значок старосты, я покинула гостиную. Значок был нужен на случай, если я кому-нибудь попадусь, ведь, продемонстрировав его, я могла списать свое нахождение вне пуффендуйской гостиной на обязанность дежурить.

Коридоры Хогвартса отзывались вслед эхом шагов. Я проверила холл. Взметнулась вверх по мраморной лестнице, оглядела левый коридор, потом правый. Побежала на следующий этаж. В какой-то момент из-за поворота стали доноситься приглушенные всхлипы. Я сразу же устремилась туда и уже издали заметила фигуру Сьюзен. Она сидела на полу рядом с кабинетом, в котором Алекто Кэрроу вела магловедение.

Когда я подбежала к Сьюзен, мимолетное облегчение от того, что подруга быстро нашлась, тут же сменилось паникой. Ладони Сьюзен были измазаны, рядом стояло ведро с той самой краской, с помощью которой Отряд Дамблдора наносил на стены трудносмываемые лозунги в поддержку Гарри Поттера. На полу валялась кисть. А на двери кабинета магловедения огромными, неаккуратными буквами была выведена надпись: «НЕНАВИЖУ ПОЖИРАТЕЛЕЙ СМЕРТИ! ВЫ ВСЕ УБИЙЦЫ!»

– Господи, Сьюзен, зачем ты это сделала?! – прошептала я в ужасе.

– Я ненавижу их! Как же я их ненавижу! – Сьюзен плакала, размазывая слезы по лицу. – Все эти вещи, которые Кэрроу говорила сегодня на уроке… Мне казалось, что у меня остановится сердце… Как же мне плохо без папы… Как же мне плохо, Ханна…

Волна сострадания смела меня с места. Я кинулась к Сьюзен, упала рядом на колени и обняла ее. Сьюзен вся тряслась. Истерика рвалась из нее, будто вода из прорвавшей плотины. Только не прогоняй, дай помочь.

Она не прогоняла. Она безудержно рыдала, как человек, который слишком долго держался и пытался быть сильным. Эти слова, написанные синей краской на двери ненавистного кабинета, были не просто словами. То была боль, переполнявшая Сьюзен. Боль, облеченная в форму. Меня снова придавило ощущением вины. Столько дней меня не было рядом. Столько дней Сьюзен оставалась один на один со своим горем! Решение оградить Сьюзен от моего общества уже не казалось таким правильным.

Оставаться посреди коридора во время комендантского часа было невероятно опасно. И, как в подтверждение этого, где-то неподалеку раздался отчетливый шум шагов и голосов.

– Должно быть, это патрулирующие! – встрепенулась я. – Наверное, нас услышали! Надо уходить, иначе они поймают нас! – я привстала и потянула Сьюзен за собой. Она растерянно кивнула и с моей помощью неловко поднялась с колен.

Голоса послышались уже совсем близко, я инстинктивно оглянулась назад – из-за поворота вот-вот должны были показаться люди.

– Ну же! Бежим! – воскликнула я.

Мы ринулись бежать, но стоило сделать шаг, как я споткнулась о ведро, краска вылилась на пол, и, поскользнувшись на ней, я упала прямо в синюю лужу. Сьюзен, увидев всё это, прервала побег, поспешила ко мне и подала руку. Я быстро вскарабкалась на ноги, попутно еще раз оглядываясь в сторону поворота – и в эту же самую секунду оттуда вышли двое слизеринцев из Инспекционной дружины. Взгляд сразу же опознал в одном из них Теодора. Компанию ему составил Грегори Гойл.

Краем сознания я поняла, что нам со Сьюзен уже не убежать. Сердце ёкнуло в отчаянии. Мы успели преодолеть от силы пару метров перед тем, как нас схватили.

– Куда-то собралась? – шепнул Теодор мне на ухо. Он остановился у меня за спиной и крепко стиснул мои руки.

Гойл удерживал Сьюзен.

– Пусти! – брыкнулась я, пытаясь вырваться. Не то чтобы я верила, что смогу освободиться, но представать перед Теодором перепуганной и жалкой я тоже не собиралась.

Я снова дёрнулась, и на этот раз Теодор отпустил меня, но сделал это так неожиданно и резко, что, оказавшись на свободе, я практически потеряла равновесие.

– Кто из вас автор этих художеств на двери? – спросил он, наклоняя голову набок. – Дай угадаю. Это была Боунс, да? Ведь у глупышки Аббот на такое никогда не хватило бы духу, – глядя мне в глаза, усмехнулся он.

– А вот и нет! – возразила я, уверенно выдерживая его взгляд. – Это была я! Ведь именно так я и отношусь к Пожирателям смерти. Я их ненавижу! Только такого отношения они и заслуживают! – твердым голосом объявила я.

Самым важным сейчас было защитить Сьюзен и не допустить, чтобы ее наказали. Уж слишком много она натерпелась в последнее время. Сьюзен сзади охнула, и я, боясь, что она начнет брать ответственность на себя, продолжила:

– Сьюзен здесь ни при чем. Она пыталась отговорить меня, поэтому отпустите ее!

Учитывая, что вся моя одежда была в краске, особенно рубашка, а Сьюзен по сравнению со мной была испачкана лишь чуть-чуть, мои слова звучали более чем правдоподобно. Хотя по ухмылке Теодора можно было заподозрить, что он догадывается о моем стремлении выгородить подругу.

– Ну тогда и отвечать тебе, раз ты у нас такая маленькая и смелая, – улыбнулся он. – Боунс пускай проваливает отсюда, а Аббот отведем к Кэрроу.

Гойл уже давно привык выполнять чужие указания. Обычно команды ему отдавал Малфой, но приказа Теодора он тоже послушался. Гойл грубо отпихнул от себя Сьюзен, так что она едва устояла на ногах. Меня же потащили с собой.

– Нет! Всё не так! – опомнилась Сьюзен, оказавшись позади. – Ханна! Ханна! Не смейте трогать ее! – она повисла было на руке Гойла, но тот толкнул ее, не став слушать, и Сьюзен упала на пол.

По крайней мере удалось спасти ее от наказания. А вот собственное обозримое будущее маячило впереди клеткой со львом...

В кабинете Кэрроу я сжалась в комок. Сердце в груди билось часто-часто, трепетало пойманной птицей. В приступе шальной, отчаянной надежды мне хотелось верить, что Теодор сейчас очнется от чар и сделает что-нибудь, чтобы выручить меня. Но зелье, разлитое по его венам, крепко сковало все его чувства. Он был безразличен к моим страданиям, равнодушен к моей беспомощности.

Алекто Кэрроу сидела за письменным столом, ее брат отсутствовал.

– Попался кто-то из шайки, что уродует стены надписями? – Алекто встала и обошла стол, направляясь ко мне. – Глупая девка! Думала остаться безнаказанной? Завтра ты у меня эту надпись будешь отдирать от стены своими руками, а пока что... КРУЦИО!

В первое мгновение это было как удар плетью, сбивший с ног. Кажется, я вскрикнула, а в следующую секунду невыносимая, запредельная боль скрутила меня, обожгла огнем, вонзилась во внутренности тысячей острейших шипов. И из всех мыслей осталась только одна.

Перестаньте...

Перестаньте...

Пожалуйста, перестаньте!

Пытка закончилась так же резко, как и началась. Перед глазами всё плыло, в ушах звенело. Я попыталась приподняться с пола, но это далось мне с трудом – руки тряслись и не слушались. Я взглянула на Теодора... И в этот момент поняла, что всё. Я больше не могу терпеть и держаться. Мне хотелось плакать от обиды. От того, что он стоит безучастный и такой чужой. От того, что обстоятельства всегда оказывались сильнее и отбирали его у меня. Отбирали у нас с ним наше хрупкое «мы». Это разрывало на части не меньше, чем Круциатус полминуты назад.

– Отведи паршивку в темницу, – выплюнула Алекто, обращаясь к Теодору, – и брось там на всю ночь.

Теодор поднял меня за руку выше локтя – едва живая и абсолютно подавленная, я не была в состоянии даже сопротивляться. Пока он вёл меня куда-то в подземелья, я путалась в ногах и спотыкалась. Мне вспомнился мой сон. Это происходило. Кошмар сбывался наяву, утягивая меня в бездну неотвратимости. Рвано всхлипывая, я хватала ртом воздух. Что же делать?

Что же мне делать?

В узком, слабо освещенном коридоре, стены которого были сплошь в подтёках, в ряд тянулись одинаковые дверцы. Теодор остановился у одной из них, отворил заклинанием и завел меня внутрь, бросив у стены напротив выхода. Я упала на колени. Темница была маленькой и практически непроглядной.

– Пожалуйста, Теодор... Это ведь только зелье... – прошептала я, стараясь достучаться до него. – Ты сильнее... Ты сможешь перебороть это в себе!

Теодор уже готов был уйти, но после моих слов остановился. Взмахом палочки он зажег одинокий факел на стене у выхода и обернулся ко мне. Тусклый свет позволял видеть его лицо.

– А ты, малышка Ханна, всё пытаешься меня спасти? – он коротко и тихо рассмеялся, после чего покачал головой, возводя взгляд к потолку. – Всё веришь, что мне это нужно?

Всё в точности, как в том кошмарном сне: загнанная, упавшая на колени у холодной, сырой стены, я смотрела на Теодора снизу вверх, а он стоял напротив, в паре-тройке шагов и усмехался... Как не допустить того, чтобы сон сбылся?..

– Мне никогда не было это нужно. Ни до зелья, ни после. И в глубине души ты это знаешь. – Теодор присел рядом на корточки, заглядывая мне в лицо. – Сейчас я настоящий Нотт. И я не хочу, чтобы что-то изменилось, – темные волосы ниспадали на его лоб и бросали тень на глаза, так что они казались черными, а не серо-голубыми, как обычно. Он смотрел на меня мягко, словно не желая напугать, а я сидела на грязном полу, вся дрожащая, теряющая последний шанс всё изменить...

– Н-неправда... – я запнулась. Мой голос был тонким. – Ты не такой!..

– Знаешь, в чем твоя проблема, малышка Ханна? Вот в этом, – он указал пальцем на мое сердце. – Наверное, ты очень устала носить в сердце эту любовь? – прошептал он с фальшивым сочувствием. – Ведь так? Право дело, сколько можно переживать из-за моей души? Я помогу тебе это исправить. Не бойся. Один Круциатус, и всё закончится. Ты навсегда запомнишь эту боль. Боль, которую я тебе причинил.

На этих словах Теодор выпрямился и устремил кончик волшебной палочки на меня. Но он не применил заклинание тотчас же. Вместо этого он просто стоял и молчал, непонятно для чего оттягивая момент.

И пока он молчал, я подумала о том, что Круциатус – это очень больно. Едва ли кто-то, кому доводилось терпеть пытку непростительным заклятием, скажет, что в его жизни была боль сильнее. Но то касается физической боли.

А бывает боль другая. Когда смотришь в глаза человека, что направил на тебя палочку, и не можешь поверить, что сейчас он произнесет запретное слово «Круцио».

Я отказывалась верить, а он медлил. Всё внутри меня будто обмерло.

– Это не ты, Тео... Это не ты… Во всем виновато зелье... Не надо, пожалуйста!.. Я люблю тебя!

Теодор стоял прямо и по-прежнему ничего не предпринимал. Секунды отщелкивались, одна, вторая – и его рука с волшебной палочкой начала мелко дрожать. Лицо исказилось, будто внутри него шла какая-то борьба.

– Замолчи! – сквозь зубы прохрипел он. – Сейчас же замолчи!

Третья секунда, четвертая, пятая... Рука с направленной на меня палочкой тряслась всё сильнее. Теодор зарычал, хватаясь за голову, и вдруг рухнул на колени.

– Прекрати это! – сжимая голову, закричал он и поднял на меня отчаянный взгляд. – Всё, что ты наговорила мне, – чушь! Слышишь? Это чушь! Почему же тогда у меня не получается пытать тебя?!

...действие зелья можно разрушить, если вынудить того, кто его принял, испытать сильные чувства...

Память снова подкинула мне строчки из книги. Что-то внутри Теодора сопротивлялось темным чарам. Значит, не всё потеряно.

У меня была только одна попытка. И ее нельзя было упустить. Я подползла к Теодору, потянулась к его лицу и прильнула к его губам.

Если наше «мы» еще возможно...

Если у этой любви еще есть шанс...

То это сработает.

Отдавшись поцелую, я ощутила, как вокруг нас вдруг порывом взметнулся ветер. Оглянувшись, я ахнула от невероятного зрелища: мы были в самом эпицентре, волна магии кружилась вокруг мерцающим вихрем, пока не растворилась, разойдясь, словно след от камня, брошенного в воду. Я посмотрела на Теодора. Его волосы всё еще легонько развевались, как и мои собственные.

– Теодор? – несмело позвала я и затаила дыхание.

Он медленно открыл глаза. На лице читалось смятение и непонимание.

– Что сейчас произошло?.. – растерянно прошептал он. – Такое чувство, что... – он слегка качнул головой, словно пытался утрясти свои мысли, и вдруг взглянул на меня с ещё большим удивлением: – Зелье... Оно больше не действует!.. – пораженно произнес он, и взгляд его восторженно просиял.

– Ты вернулся... – еле слышно прошептала я, сцепив руки у него на шее и едва веря своему счастью. – Ты вернулся. Нам удалось!

Теодор смотрел на меня еще несколько мгновений, после чего привлек к себе, заключая в объятия. Я почувствовала, что дрожу от переполнявших меня эмоций и пережитых событий.

– Ханна... – бормотал Теодор, гладя меня по волосам. – Тише... Всё позади... – потом он отстранился и с тревогой выдохнул: – Как ты? Тебя же пытала Кэрроу! Всё хорошо? Ничего не болит?

Он даже принялся ощупывать меня – голову, плечи, руки, будто проверяя, целы ли мои кости.

– Всё хорошо. Не бойся, – мягко заверила я, останавливая его и ощущая, как его забота согревает сердце и унимает в теле всю ту боль, что осталась после полученного в кабинете Кэрроу наказания.

Мы с Теодором всё еще сидели на коленях. В сырой темнице. Но теперь мы были рядом.

Глава 14 (38). Немного тишины

Когда действие зелья разрушилось, ощущения были такие, будто он наконец вынырнул на поверхность. Будто его так долго тянуло куда-то на темное дно, но он всё же не поддался. Он всё же не утонул.

Но один бы он не справился.

Теодор обнимал Ханну, которая только что спасла его, и задыхался от того, что наконец может свободно дышать. Он больше не шел на дно, и воздуха вокруг было так много-много…

Они остались в темнице на ночь. Теодор мог бы, конечно, увести Ханну отсюда, и никто бы не узнал, что он отпустил пленницу. Но они оба так устали. Хотелось просто быть рядом и чтобы никого больше. Сидеть в тягучей тишине, привалившись к стене, и баюкать Ханну на своих руках.

– Я всё помню. Всё, что делал, пока был под зельем, – тихо признался Теодор, задумчиво глядя перед собой. – Как же хорошо, что я не успел натворить ничего по-настоящему плохого, потому что рано или поздно зелье всё равно перестало бы действовать, и тогда я бы остался один на один со всем, что совершил. Один на один с огромным чувством вины...

Он немного помолчал, перебирая светлые пряди Ханны, и добавил:

– Если бы не ты, Ханна…

Но она прервала его:

– Не я, а мы, – прошептала она, дотрагиваясь ладошкой до его щеки. Ее лицо было так близко. – Зелье перестало действовать не благодаря мне, а благодаря нам. Благодаря нашим общим чувствам. Это значит, что ты…

Она не договорила. Фраза затихла, как растворившийся в тишине еле слышный звон колокольчика. Может быть, Ханна боялась. Боялась ошибиться, хотя очень хотела верить в то, что так и не произнесла вслух. А может быть, она просто хотела, чтобы эти слова произнес именно он.

Он ведь действительно никогда не говорил ей этих слов, за исключением того раза в совятне. Но в тот раз, признавшись, он сразу же стёр её память об этом...

Конечно же, ты не ошибаешься, родная моя, самая лучшая на свете девочка! Прости, что не помнишь, как однажды я уже признавался тебе...

Так же, как тогда, Ханна смотрела на него с затаенной надеждой. И Теодор вдруг осознал, что уже давно принял свои чувства к ней. Он больше не отвергал их, не бежал от них. Он чётко знал, что сделает всё, чтобы защитить ее. Он всегда будет рядом. Он обязательно придумает тысячу способов уберечь ее от опасностей и невзгод. Даже если судьба не позволит им быть парой и жить вместе, Теодор всё равно будет присутствовать в ее жизни хотя бы на расстоянии. Он будет незримым защитником, тенью неподалеку. Он никогда ее не оставит.

– Я люблю тебя, Ханна. Я люблю тебя так сильно, что не могу выразить это словами, – произнес Теодор, обнажая перед ней своё сердце.

Эта любовь здорово огрела его по голове, да так, что уже и не опомниться.

Эта любовь незаметно стала смыслом его жизни.

Он сцеловывал ее слёзы, потому что она, как он и ожидал, заплакала от счастья. Он вдыхал ее запах и дурел от ощущения разливающейся по телу нежности. А в мыслях стучало настойчивым маршем: у тебя на руке метка, которая возлагает на тебя груз обязанностей, и война еще не закончилась, ты уже участвовал в одном убийстве, и неизвестно, что будет дальше… И так хотелось отмахнуться от всего этого, забыть обо всём хотя бы сейчас. Но не удавалось. Тогда Теодор в бессилии зарылся носом в светлые волосы Ханны и вспомнил, что есть еще кое-что, о чем он никогда ей не рассказывал.

– Помнишь, как в начале шестого курса еще до того, как мы начали встречаться, мы постоянно попадались друг другу на глаза? – спросил он и продолжил после того, как она выдохнула ему на ухо тихое «да». – У Слизнорта в кабинете тогда стояли котлы, а в них были образцы зелий, которые мы должны были научиться варить. Ты не посещала тех занятий и не знаешь, но в одном из них была Амортенция…

– Это зелье пахнет тремя любимыми запахами, – прошептала Ханна.

– Да, так и есть, – подтвердил Теодор. – Помню, как я приходил на зельеварение, и с каждым следующим уроком запах в котле становился всё сильнее. Чем чаще мы сталкивались с тобой, тем отчетливее я улавливал, что чувствую твой аромат в этом зелье. Амортенция в том котле пахла пшеничным полем, зимним воздухом… и тобой, – Теодор с некоторым усилием заставил себя оторваться от волос Ханны и взглянул на нее.

– А как я пахну? – заворожено спросила она.

– Цветами. Осенними цветами. Чарующая, терпкая меланхолия. А ещё сладко, как какой-нибудь ягодный мусс. И нежностью. Тебя хочется оберегать, заботиться о тебе, ведь ты кажешься такой хрупкой и беззащитной. Я так боялся, что не уберегу тебя, Ханна… – он вновь обнял ее, уронив голову ей на плечо. – Так боялся, что даже запрещал себе тебя любить…

– Обещай, – прерывисто шептала она, – что больше никогда не решишь… что лучшая идея защитить меня – это расстаться со мной и держаться от меня подальше. Не надо думать, что рядом с тобой мне опасно… Самые страшные опасности случились как раз после нашего расставания. Тот вечер в доме Сьюзен... Что бы с нами обеими было, если бы не ты?..

– Обещаю, – шептал в ответ Теодор. – Обещаю, что буду рядом.

***

В темнице было зябко, и Тео согрел нас заклинанием. Мы разговаривали, а потом я заснула у него на руках, и перед тем, как погрузиться в сон, успела подумать, что мне было бы тепло и без согревающих чар, ведь Тео был так близко. Разве нужно еще что-то?

Мне ничего не снилось. Я заснула на руках у любимого человека, и его присутствие даровало спокойную ночь, лишенную кошмаров.

Проснулась я от ощущения, что меня куда-то несут. Разлепив веки, я обнаружила, что это был Тео. Он держал меня на руках и, прижимая к своей груди, нес вверх по ступенькам, ведущим из подземелий.

– Уже утро? – пробормотала я.

Во всем теле была невероятная слабость, и мне в самом деле показалось, что поставь он меня на ноги – я упаду, не сделав и шага. Как бы я не храбрилась, вчерашний Круциатус не прошел бесследно. Не в силах держать глаза открытыми, я опустила тяжелые веки, еще теснее прижалась к груди Тео и поудобнее устроила голову у него на плече. Мне было уютно как никогда, и очень захотелось задержаться в этом моменте как можно дольше. Возможно, даже жить у него на руках.

– Еще не утро, но рассвет уже скоро, – отозвался Тео. – Ты так крепко спала. Было жалко будить…

– А куда ты меня несешь? – сонно поинтересовалась я.

– В Больничное крыло.

Ответ удивил меня и даже частично развеял сонливость.

– Но зачем? – я отстранилась от плеча Тео и подняла взгляд вверх, чтобы видеть его лицо и глаза.

– Затем, что ты всё еще очень слаба и тебе нужен отдых, – объяснил Тео, склонившись ко мне.

Он остановился посреди какого-то коридора. Позади и впереди нас трепетали факелы, а за окнами рождался несмелый рассвет – такой, как путь к нашей с Тео любви. Мы шли к ней так долго, так несмело, столько раз оступались и столько раз пытались заглушить свои чувства.

Но теперь всё будет по-другому. Я верила в это.

Легонько, одними подушечками пальцев я дотронулась до щеки Тео. Он наклонился еще ближе и кончиком своего носа слегка потерся о кончик моего.

– Хорошо. Идем в Больничное крыло, – согласилась я, млея от ласки, словно сонный котенок на солнце.

В Больничном крыле было занято около половины коек – в основном младшекурсниками, пострадавшими от жестоких наказаний Кэрроу. Кого-то из них привело сюда нежелание молчать, кто-то просто оказался не в том месте и не в то время – итог для всех был один. Пыточное заклятие и больничная койка.

В палате висела тишина, все ребята еще спали. Одна только мадам Помфри ходила вдоль кроватей, заботливо поправляя сползшие одеяла. Едва завидев нас на пороге, она тут же бросила свое занятие и устремилась к нам:

– Что случилось? Что с ней? – озабоченно спросила медсестра. Ее тревогу можно было понять, ведь Тео по-прежнему держал меня на руках. Мадам Помфри смерила Тео настороженным взглядом – всё же он был слизеринцем, а к слизеринцам отношение у многих было не самое лучшее.

– Ханне досталось Круциатусом от Кэрроу. Можно, она пока побудет здесь?

Скорее всего, мадам Помфри удивилась тому, что слизеринец помогает девушке с другого факультета, но, даже если у нее возникли какие-то вопросы, она не стала ничего спрашивать, а вместо этого быстро указала на свободную кровать. Тео аккуратно уложил меня, шепнув на прощание, что после уроков обязательно вернется. Когда он уходил, мадам Помфри заметила вслух:

– Похвально, что вы способны на такие поступки, мистер Нотт.

После она принесла мне чистую ночную сорочку, и я переоделась, скинув с себя перепачканные краской рубашку и юбку. Странно, но, наконец очутившись в кровати, я поняла, что спать мне уже не хочется.

За окном почти наступило утро. На душе было светло, а сердце – полно тепла и нежности. Я смотрела в потолок и вспоминала разговор в темнице. Все те чудесные слова, произнесенные Теодором. Его обещание быть рядом. Если всё это – не синоним счастья, то как назвать это по-другому?

Как назвать это иначе, кроме как счастьем?

Кусочек счастья посреди войны.

***

До общешкольного подъема и завтрака оставалось меньше часа. Из Больничного крыла Теодор отправился к кабинету магловедения, где на двери красовалась надпись, из-за которой Ханна получила наказание. Нужно было поторопиться и успеть стереть ее до того, как Алекто Кэрроу проснется и потребует этого от Ханны.

Делом это оказалось весьма непростым. Чары, которыми заколдовали краску, были из категории длительнодействующих. Это значило, что необходимо было время, неделя или даже больше, чтобы они начали поддаваться контрзаклятию. Очищающее заклинание брало надпись слабо. В приступе накатившего мрачного раздражения Теодор даже саданул кулаком о стену и сбил до крови костяшки пальцев. Его злило даже не то, что надпись не желала исчезать. Злил сам ее смысл.

«НЕНАВИЖУ ПОЖИРАТЕЛЕЙ СМЕРТИ! ВЫ ВСЕ УБИЙЦЫ!»

Эти два коротких предложения кричали ему в лицо очень правдивое обвинение. Теодор знал, что точно так же, как не может сейчас стереть эти слова, никогда не сможет стереть с предплечья метку.

В конце концов Теодор просто бросил на дверь сильные маскирующие чары, придав написанным краской буквам цвет темного дерева.

Потом он брел к себе в спальню. Шел через холл будто по встречной полосе, потому что все школьники спешили в Большой зал на завтрак, и Теодор один выбивался из общего потока. Ему не хотелось есть, не хотелось на уроки, ему вообще ничего не хотелось, кроме одного – пойти в Больничное крыло и там сесть у кровати Ханны. Она будет спать, а он просто устроится рядом на каком-нибудь очень маленьком и неудобном стуле или можно даже вообще без стула. Стул не нужен. Он сядет прямо на пол сбоку от ее кровати, прислонится к краю спиной, откинет голову, закроет глаза и позволит себе еще немного тишины и спокойствия…

Он так и сделал.

Вместо того, чтобы идти в спальню за учебниками, послал всё куда подальше и направился к Ханне. Она не спала и сразу же заметила его, стоило ему очутиться на пороге Больничного крыла. А еще его заметила мадам Помфри.

– Что-то случилось, мистер Нотт? – нахмурилась медсестра.

Если он просто скажет «Можно я посижу здесь рядом с Ханной?», Помфри прогонит его.

– Я… плохо себя чувствую, – не очень убедительно объявил Теодор. – Вы должны меня госпитализировать.

– Мистер Нотт, – Помфри подошла к нему. – На своем веку я перевидала столько студентов, что поверьте: я отличу больного от здорового.

Теодор почувствовал, как от недовольства в жилах снова начинает закипать раздражение.

– У меня рука болит. Я травму получил, – нашелся он и продемонстрировал медсестре сбитые до крови костяшки.

Вот так-то! Что теперь скажете? Теодор даже хмыкнул про себя.

– Разве же это травма? – всплеснула руками мадам Помфри. – Я вылечу ее в два счета!

Боковым зрением Теодор заметил, как Ханна тихонько хихикает, пряча улыбку за одеялом. Ситуация действительно выглядела комично. Теодор покачал головой, вздыхая и закатывая глаза.

– Ну да, так и есть: я просто хочу прогулять эти несчастные уроки, – честно сказал он. – Неужели это такое ужасное желание, что я не могу остаться здесь хотя бы до обеда?

– О, Мерлин! – насупилась мадам Помфри, махая на Теодора рукой. – Это какой-то сумасшедший дом, а не школа! Делайте, что хотите! Только пойдемте, я обработаю вам рану.

Заживляющая мазь жгла и щипала, но это была совсем детская боль.

Это была совсем и не боль даже.

Ребенком плачешь из-за разбитой коленки, а повзрослев, мечтаешь, чтобы та коленка навсегда осталась самой большой трагедией, что случалась в жизни.

Теодор и впрямь уселся на пол, прислонившись спиной к кровати, на которой лежала Ханна. Он откинул голову и, закрыв глаза, наслаждался тем, как Ханна легонько перебирает его волосы.

– Тео? – замерев, вдруг позвала Ханна. Голос ее был испуган.

Теодор открыл глаза и через плечо обернулся на Ханну. Она неотрывно смотрела вперед. Теодор повернул голову в том же направлении. Около двери Больничного крыла, застыв на месте, стояла Сьюзен Боунс.

Глава 15 (39). Зябкая весна

Несколько секунд Сьюзен смотрела на нас взглядом человека, у которого в мыслях застыл один единственный вопрос: «Как же так?..» Первоначальное выражение неверия на ее лице сменилось обидой, она попятилась… А еще буквально через мгновение она убежала. Приоткрытая дверь палаты качнулась и скрипнула ей вслед.

Я предприняла бездумную попытку встать с постели и броситься вдогонку за Сьюзен. У меня не было заготовлено никаких слов. Наверное, я бы просто говорила ей всё подряд, просила наконец выслушать меня. Но от резкого движения перед глазами поплыли предательские круги, ватные ноги не захотели крепко стоять, меня повело, и я точно поцеловала бы лицом пол, если бы не Теодор. Слабость вынудила меня остаться в палате.

***

Следующим утром, получив разрешение мадам Помфри на выписку, я сидела в Большом зале. Немногочисленные совы роняли почтовые конверты и свёртки прямо в завтрак школьников. Раньше сов было много – они залетали в зал целой стаей, хлопали крыльями, создавая весёлую суету и шум. Теперь же условия изменились: проверявшая почту Инспекционная дружина могла придраться даже к безобидным вещам. И родители, и дети знали об этом, поэтому писем писали мало – коротко и по существу. Посылок и вовсе старались не отправлять, чтобы невольно не накликать проблем.

Проводив глазами серую сову, доставившую письмо Эрни Макмиллану, я перевела взгляд на Сьюзен. Сьюзен в свою очередь даже и не смотрела в мою сторону. Подперев щеку, она вяло ковыряла вилкой в тарелке с едой. Не ела, а просто ковыряла.

В тот раз, найдя Сьюзен в коридоре рядом с кабинетом магловедения, плачущую и вымазанную в краску, я почувствовала, будто где-то внутри нее есть для меня прощение, будто всё снова может стать как раньше. Но потом она застала меня в палате с Теодором, и вот мы снова вернулись туда, откуда начали...

Мне очень сильно хотелось всё ей объяснить. Необходимость этого давила и мучила. Я столько времени молчала и старалась не навязываться, почему-то веря, что без меня Сьюзен будет лучше, но таким поведением всё лишь усугубила, вынудив страдать ее еще больше. Дальше так нельзя. Сьюзен не знает всей правды. Нужно, чтобы она выслушала меня и поняла, что у меня были причины простить Теодора.

Я не чувствовала достаточно смелости, чтобы сделать это прямо сейчас. Но с другой стороны, смелости никогда не бывает достаточно. И я решилась. Поднявшись на ноги, я обошла стол и зашагала к сидящей поодаль Сьюзен. Должно быть, боковым зрением она заметила мой манёвр.

– Сьюзен… – приблизившись, только и успела обронить я. Не взглянув на меня, Сьюзен быстро встала из-за стола, закинула на плечо учебную сумку и устремилась к дверям…

У меня не было первого урока, в расписании значилось время для самоподготовки. Со звонком все разбрелись по классам, и в пустынной школе было неуютно. Я подошла к окну в безлюдном коридоре. Что же, наверное, любой на месте Сьюзен не пожелал бы меня ни видеть, ни слышать…

Задумавшись, я уставилась на Запретный лес, простирающийся вдалеке за окном. Деревья возвышались темной стеной. Спустя некоторое время мое внимание привлекло движение: из чащи леса медленно выскользнула черная тень. Парящая, словно призрак, но одновременно с тем материальная, она по воздуху поплыла к школе. Дементор!.. Я знала, что теперь они сторожат школу, но видеть мне их до сего момента не приходилось. Сердце быстро забилось. Словно в оцепенении, я отступила от окна, холодея и чувствуя, как меня охватывает всепоглощающий страх. В ушах снова раздались выкрики заклятий, и я будто снова очутилась в темноте запертой кладовки. Крепко зажмурившись, я зажала уши ладонями…

Чувство реальности вернулось только, когда я наткнулась спиной на стену, противоположную окну.

Назад. Скорее назад в спальню, в теплую, желтую спальню.

Задыхаясь, словно бежала на скорость несколько километров, я примчалась в спальню. Но здесь тоже было пусто. Столько пустоты, чтобы впитать и приумножить мой страх.

К счастью, я знала расписание Теодора. Наизусть. Очередность каждого предмета. Так было всегда, начиная с самого первого курса. Еще тогда я впервые выучила его. Когда еще даже не поняла, что навсегда влюбилась в замкнутого мальчика из Слизерина, и не отдавала себе отчета в том, что тихо радуюсь, если наши уроки совпадают…

Сейчас он был на трансфигурации.

Прибежав к кабинету, я стояла неподалеку и считала секунды до конца урока. Со спасительным звонком профессор Макгонагалл вышла из класса, и за ней стали выходить семикурсники. Теодор задержался на пороге, сразу заметив меня. Когда все ушли, я просто бросилась к нему и обняла, прижимаясь ближе. Под моим напором Теодор в первое мгновение даже слегка пошатнулся, привалившись к стене.

– Всё нормально? – обеспокоено спросил он, смыкая вокруг меня руки и заключая в такие необходимые объятия.

– Теперь да, – прошептала я, ощущая его рядом, вдыхая его запах и чувствуя, как страх растворяется.

В пучине творившегося безумия и оживающих кошмаров только рядом с Тео мне было спокойно.

***

Часто стояла ветреная погода. Казалось бы – разгар весны, пора бы наступить теплу. Но выйти на улицу без мантии означало попросту продрогнуть.

В один из дней мы с Теодором сидели у озера на маленьком, невысоком обрыве – берег на полметра возвышался над уровнем воды. Редко удавалось вот так вот убежать вдвоем от всего куда-нибудь подальше. В такие минуты мы не говорили о том, что будет потом, когда школа закончится. Не говорили о том, какие придется принять решения. Но в этот раз я потянулась к его предплечью и сдвинула вверх рукав, обнажая метку. Теодор не препятствовал. Он склонил голову набок, чтобы смотреть на метку вместе со мной.

– Есть причина тому, почему я получил метку так рано, – отозвался Тео. – Темный Лорд ничего не делает просто так. Это наказание для моего отца. Плохо служишь в одиночку – придется служить вместе с сыном.

– Но разве не твой отец и втянул тебя во всё это? – удивилась я. – Мне всегда казалось, что твой отец только и мечтает, чтобы ты поскорее вступил в ряды Пожирателей смерти...

Тео вздохнул.

– Отец... Знаю, ты не лучшего мнения о нем, и у тебя есть для этого все основания. Но всё обстоит иначе. – Тео помедлил, подбирая слова для объяснения. – Мой отец уже давно ничего не решает. Когда-то он пошел за Темным Лордом, захваченный его идеями чистокровности. Все мои предки были помешаны на этих идеях, и отец не стал исключением. Наверное, он переоценил себя и не был готов к тем методам борьбы, которые избрал Темный Лорд. Отец раз за разом допускал ошибки. И теперь, чтобы сохранить жизнь, отец, как и я, может лишь подчиняться и выполнять приказы... И, черт, как же бесит, что я кручу в голове варианты и абсолютно не представляю, что же мне делать!

Тео с силой сжал кулаки…

Последней фразой он коснулся будущего. Того, что будет потом. А о том, что будет потом, говорить было очень тяжело.

***

В течение апреля ситуация в школе накалилась до предела. Самые отчаянные сопротивленцы из Отряда Дамблдора настолько разозлили Кэрроу, что были вынуждены спасаться уходом в подполье. Причем в прямом смысле этого слова. Невилл, Симус, а за ними и некоторые другие ребята и девочки сбежали в Выручай-комнату. Они спрятались там насовсем и больше не появлялись на уроках.

Несколько раз мой зачарованный галлеон загорался, и на его ребре проступали сообщения от Невилла. Он предлагал присоединиться к компании подпольщиков, писал, что тогда мне не придется больше терпеть Кэрроу и Снейпа. Но как я могла? Ведь мне бы пришлось оставить сразу всех, кто мне дорог: Теодора, Сьюзен, Марти, Ника...

Апрель закончился. В ночь на первое мая мне не спалось. Я думала о том, что война длится уже так долго, но всё, что происходило и происходит, – всё это казалось лишь затяжным преддверием какого-то финала, который случится очень скоро, который уже навис над всеми тучей, и гром вот-вот грянет… Но утром всё вокруг было по-прежнему: те же усталые лица школьников и учителей, те же полутемные коридоры и зябкие кабинеты.

После обеда вместе с другими семикурсниками я пришла на урок к Амикусу Кэрроу. В начале учебного года этот урок формально еще назывался «Защита от Темных искусств», теперь же в расписании без всякого стеснения значилось – «Темные искусства». Первые и вторые парты по обыкновению заняли слизеринцы, потому что никто из студентов других факультетов не горел желанием сидеть близко к Амикусу. Остатки еще не сбежавших в Выручай-комнату когтевранцев, пуффендуйцев и гриффиндорцев расположились за партами подальше.

– Чего расселись? Встали все! – ворвался в кабинет разъяренный Амикус.

В обед его разозлил Терри Бут, вскочивший на лавку и кричавший на весь Большой зал новость о том, что Гарри Поттер вместе с друзьями на драконе сбежал из Гринготтса. Новости о Гарри были редкими, но, когда они появлялись, вместе с ними приходила надежда, что где бы он не находился, он ищет способ победить и обязательно его найдет. И хотя известие о побеге на драконе казалось невероятным, многие в зале воодушевились и громко зааплодировали, чем вывели Амикуса из себя.

– Бут уже свое получил, – оскалился Амикус, оглядывая собравшихся в классе семикурсников. – А сейчас время преподать урок тем, кто бегал по коридорам и повторял эту дурацкую новость! Алекто, заводи этих гадёнышей! – крикнул он в сторону входной двери.

После его слов дверь распахнулась. Переступив порог, в кабинет зашла Алекто, и тут всё внутри меня оборвалось… Она была не одна. С собой она привела человек шесть-семь первокурсников, и среди них был Ник! Дети двигались скованно, их руки были вытянуты и плотно прижаты к телу. По всей видимости, Алекто предварительно применили к ним волшебные путы, которые невидимыми веревками обвились вокруг их тел. Я охнула и беспомощно взглянула на Марти – тот ответил мне точно таким же взглядом.

Своим вскриком при виде Ника я привлекла внимание Алекто. Как хищная птица пикирует, вцепляясь когтями в свою жертву, так и Алекто среди всех выбрала именно меня.

– Аббот! Выйди-ка вперед!

Оглянувшись по сторонам, словно в поисках поддержки, я на свинцовых ногах двинулась в начало класса, туда, где у доски рядышком друг к дружке стояли обездвиженные первокурсники. Что конкретно от меня потребуется, я не знала, но явно ничего хорошего…

– Всякие мерзости на дверях писать ты горазда, – сказала Алекто, неприятно улыбаясь. – Давай посмотрим, что ты умеешь делать полезного. Используй на мелюзге Круциатус!

В классе за моей спиной раздался шепот, кто-то в бессилии простонал, кто-то тихо возмутился, кто-то даже присвистнул. А я, застыв, смотрела в расширенные, испуганные глаза первокурсников. И внутри не было ни малейшего сомнения в том, как поступить.

– Я не буду этого делать, – тихо сказала я.

– Что? – прищурилась Кэрроу. – Что ты сказала?

– Я этого делать не буду! – громко повторила я, глядя прямо в лицо Алекто. И хотя сердце в груди тряслось, мне не было страшно. Чувство внутреннего протеста заглушило всякий страх.

Алекто сжала челюсть.

– Осмелела? Не боишься? Сейчас забоишься! – угрожающе процедила она. – А ну встала в ряд!

Алекто взмахнула палочкой, и я почувствовала, что больше не владею своим телом. Моими руками и ногами теперь управляла Алекто. Под влиянием ее заклинания меня с силой потянуло встать в шеренгу первокурсников и резко развернуло лицом к классу. После этого Алекто взмахнула палочкой еще раз, и всё тело больно сдавило невидимыми путами. Имея возможность двигать лишь глазами, я взглянула на Тео. Он стоял около своей парты в первом ряду, весь напряженный и до побелевших костяшек сжимающий в кулаке рукоять волшебной палочки.

– Кто хочет попробовать вместо Аббот? – обратилась Алекто к классу. – Что, никто?

Но желающие уже нашлись: Винсент Крэбб и Грегори Гойл, обожающие пытки и издевательства.

– Молодцы! – одобрил их рвение Амикус.

Крэбб и Гойл с глумливыми ухмылками подошли к шеренге. К моему ужасу, Крэбб остановился как раз напротив Ника. Гойлу было приказано проучить меня за отказ. Оба уже приготовились произнести заклинание, как вдруг…

– Экспелиармус! – выкрикнул Тео.

Волшебная палочка с проворностью выскользнула из рук Крэбба, спустя миг своего оружия лишился Гойл. Палочки в мгновение ока отлетели в сторону Амикуса. Первая щелкнула его точно по носу – от неожиданности Амикус зажмурился и неуклюже оступился. Через секунду по носу ему попала уже вторая палочка. Весь класс шокировано замер. Крэбб и Гойл тупо смотрели на свои пустые руки.

– Ты что вытворяешь?! – вскричал Амикус, когда наконец опомнился, и в гневе уставился на Теодора.

Но Теодор в ответ сдерзил.

– Вы про заклинание? Так оно случайно вырвалось, – вызывающе ответил он в наступившей тишине, всем своим видом демонстрируя, что не «случайно» и не «вырвалось».

– Ты сделал это специально! – зверея, заорал Амикус. – Ах ты ублюдок! – Амикус взмахнул палочкой, и Теодора отбросило на ближайшую парту. Сидящие за ней слизеринки Панси Паркинсон и Трейси Дэвис с визгом вскочили. – Забыл, что на службе у Темного Лорда? И вместо того, чтобы доказывать свою преданность его идеям, будешь такие номера выделывать?! – приблизившись к Теодору, Амикус схватил его за ворот мантии.

Мне уже все равно было, что сделают со мной, – волновал меня только Тео. Он не дал мне и Нику пострадать, но тем самым навлек беду на себя… Это могло закончиться очень плохо, но не закончилось, потому что дверь кабинета вдруг резко распахнулась и на пороге возник директор Снейп… Повисло всеобщее замешательство, заставившее всех присутствующих замереть на месте.

– Чем вы тут занимаетесь, Амикус? – оценив обстановку, раздраженно поморщился Снейп.

– Этот сопляк… – пропыхтел было Амикус, но Снейп жестом прервал его.

– Мне не интересно, – отрезал он. – Сворачивайте всю эту бестолковую деятельность, которую вы называете уроком, и быстро следуйте за мной. Есть крайне срочное дело. Алекто, вас это тоже касается, – добавил Снейп.

Амикус нехотя выпустил из пальцев воротник Теодора и напоследок пригрозил:

– Не думай, что на этом всё.

Когда Амикус и Алекто доковыляли до дверей, Снейп бросил классу:

– Все уроки отменены. Разойтись по своим гостиным и не сметь их покидать.

После того, как дверь закрылась, увлекая за собой троицу Пожирателей смерти, в классе поднялась сильная суматоха. Марти и Эрни подбежали к шеренге и в два голоса крикнули «Финита!» – универсальное контрзаклинание, отменяющее большинство других. Волшебные путы развеялись, и, обретя возможность двигаться и свободно дышать, в первое мгновение я даже слегка потеряла равновесие.

Я не знала, кого или что благодарить за такое своевременное появление Снейпа, какое такое дело привело его сюда, да и не важно было. Я просто молча стояла, едва справляясь с частым дыханием, и смотрела то на Тео, то на Марти, который одновременно и обнимал, и ругал Ника. Это и было самым важным – понимать, что Тео только что рискнул ради нас.

– Нотт, ты что больной? – взвизгнула Паркинсон. – У тебя же неприятности будут! Да причем из-за кого? Из-за какой-то Аббот и каких-то первокурсников! – в изумлении фыркнула она.

– Приятель, Панси права, – согласился подошедший Забини. – Что за геройство?

– Да ладно. Всё же обошлось… – усмехнулся Тео, разминая ушибленное плечо.

Крэбб и Гойл тем временем достали свои закатившиеся под стол волшебные палочки.

– Я тебя уже как-то раз предупреждал, а ты опять нарываешься! – набычился Крэбб, направляя на Теодора палочку. Гойл последовал его примеру, но в намечающиеся разборки вмешался Драко Малфой.

– Слышали, что сказал Снейп? Нужно идти в гостиную. Крэбб? – повысил голос Малфой, когда понял, что Крэбб не очень-то реагирует на его приказ, а продолжает буравить взглядом Теодора. Теодор отвечал ему кривой ухмылкой. – Что непонятного я сказал? – разозлился Малфой, и после этого Крэбб с Гойлом всё же двинулись за ним к выходу.

Постепенно класс опустел. Лишь я продолжала заворожено смотреть на Тео со своего места у доски, а Тео смотрел на меня, сидя на краешке парты. Он мягко улыбался в уголок рта. Уставший. Но такой сильный. Такой любимый.

Потом он подошел ко мне, зарылся рукой в мои волосы на затылке, притянул меня к себе близко-близко.

– Сумасшедший… – восхищенно прошептала я, глядя ему в глаза и обвивая руки вокруг его шеи.

– Угу, – прислонившись своим лбом к моему, кивнул он. – Наверное, сумасшедший. Да и пускай.

Никогда до этого Тео не целовал меня так жарко, так пьяняще и так долго. Все предыдущие поцелуи были такими невинными по сравнению с этим. Он усадил меня на ближайшую парту и за бёдра притянул к себе. На мне была школьная юбка и чулки лишь до колен… От прикосновений к обнаженной коже бёдер я дрожала, растворялась в дурмане новых, головокружительных ощущений. Я обнимала его за шею. Прогибалась в спине, запрокидывала голову, позволяя его губам снова и снова находить мои. А он горячо, глубоко и сладко целовал меня…

***

До самого вечера в общей гостиной Пуффендуя гадали, почему Снейп отменил уроки и приказал всем сидеть в гостиных. Большинство ребят сошлись во мнении, что это как-то связано с новостью о побеге Гарри Поттера из Гринготтса.

С наступлением темноты пуффендуйцы разошлись по спальням. Я тоже отправилась спать, но насыщенный на события день не оставил мне ни единого шанса на быстрый сон. Голова была полна мыслей, а сердце эмоций. Уши и лицо до сих пор горели при воспоминании о развратном поцелуе на парте. Чтобы прогнать смущение, я перевернулась со спины на бок и попыталась думать о чем-нибудь другом, а думать действительно было о чем.

Инцидент на уроке стоил мне нервов. Чудовищное требование Кэрроу пытать младшекурсников до сих пор отзывалось внутри возмущением. Его отголоски на секунду охватили меня, но потом снова вернулась тревога. Тео защитил меня, Ника и остальных наказанных, и если абсолютное большинство в классе изумились, когда он это сделал, то я точно знала – он не мог по-другому. Эта мысль была как комочек чего-то теплого и ласкового в груди, но одновременно с этим она несла беспокойство. Только бы теперь у Тео не было проблем с Кэрроу, только бы всё обошлось.

Вздохнув, я перевернулась на другой бок. Взгляд упал на пустую кровать Сьюзен. Раньше в эту грустную игру играла я – засиживалась в гостиной как можно дольше и не шла в общую спальню, чтобы не попадаться Сьюзен на глаза. В последнее же время так вела себя уже Сьюзен. После нескольких моих попыток заговорить с ней она стала избегать меня.

Мысль о том, что она сидит там у тлеющего камина, калачиком свернувшись в кресле, уколола меня виною. Стало до того совестно, что я села на кровати, нашарила ногами тапочки и, накинув халат, тихонько пошла в гостиную.

Из гостиной в коридорчик, ведущий от спален, падал мягкий, приглушенный свет. Я думала застать Сьюзен в одном из кресел, но вместо этого случилось то, к чему я не была готова: я вдруг наткнулась на Сьюзен прямо на пороге... Должно быть, она направлялась в спальню и не слышала, что из коридора кто-то идет. От неожиданности Сьюзен испугалась и отпрыгнула. Я тоже растерялась, открыла было рот, но никак не могла произнести хоть слово.

– Я… хотела сказать… что уже поздно… – неуверенно проговорила я, хотя, конечно же, говорить нужно было совсем не то.

Сьюзен уже взяла себя в руки.

– Не стоило волноваться. Всё нормально, – глухо буркнула она, стараясь быстро пройти мимо.

Еще один шанс утекал сквозь пальцы из-за моей нерешительности. Я мысленно простонала. Снова оставить всё так, как есть, и не попытаться ничего исправить? Смотреть, как она уходит? Нет, так нельзя.

– Сьюзен! – выдохнула я, подаваясь вперед. – Сьюзен, пожалуйста… Я не знаю, как ты… Но я так больше не могу…

Она замерла на полушаге, но не повернулась.

– Я ужасная подруга. Я вынудила тебя думать, будто бросила тебя… Прости меня за это! Пожалуйста! – продолжила я у нее за спиной, чувствуя, как сжимается горло. – Я представляю, как для тебя всё это выглядит. Теодор причастен к смерти твоего папы, а я всё равно с ним… Будто несмотря ни на что я выбрала его вместо тебя… Но, Сьюзен, на самом деле я не выбирала между вами, потому что я не хочу терять ни тебя, ни его, и это правда! Даже если ты не поверишь, я хочу, чтобы ты знала. Теодор не хотел участвовать в нападении на твой дом. Его заставили. Он обязан служить, потому что иначе Тот-Кого-Нельзя-Называть может… убить его!.. – эти слова были настолько ужасными, что я еле заставила себя их произнести. – Пожалуйста, поверь: я бы не простила Теодора, если бы он этого не заслуживал…

Сьюзен вздохнула – я видела, как поднялись и опустились ее плечи – и наконец повернулась. Взгляд ее не выражал неприязни, он был просто очень-очень уставшим и измученным… А еще в ее глазах стояли слезы.

– Боже, Ханна, ты вовсе не ужасная… – несчастно прошептала она, потом помолчала, будто решаясь, продолжать или нет, и всё же продолжила: – Дело не в том, что я считаю, будто ты бросила меня. Я так не считаю, и не считала так даже в те моменты, когда мне казалось, что я тебя ненавижу... – со страданием в глазах сказала Сьюзен. – Умом я всегда понимала, что ты не стала бы иметь ничего общего с Ноттом, если бы он этого не заслуживал. А раз ты с ним, то, наверное, заслуживает… И сегодня он вроде как защитил тебя на уроке, что еще больше подтверждает не только те слова, что ты сейчас мне сказала, но и мои собственные мысли… Но эти мысли… Мысли о том, что я ищу оправдания причастному к смерти папы, они разрывают меня! Я как будто предаю папу! – со всхлипом воскликнула Сьюзен и спрятала лицо в ладонях.

Она сдавленно зарыдала, больше не сдерживаясь. Плечи ее затряслись. Я вмиг оказалась рядом и обняла ее. Недосказанности между нами рушились, как будто скалы разбивались вдребезги. Только вот уберечься от острых обломков не удалось.

– Позволь мне быть рядом, – попросила я сквозь слезы. – Пожалуйста… Мне ужасно от мысли, что ты проходишь через такое в одиночку…

Но Сьюзен не успела ничего ответить. Входная дверь вдруг стремительно отворилась – и в гостиную ворвалась декан нашего факультета Помона Стебль. Облаченная в мантию поверх ночной рубашки, профессор была крайне взволнованна и чем-то обеспокоена. Заметив нас, она воскликнула:

– Мисс Аббот, мисс Боунс, девочки, как хорошо, что вы не спите! Поможете мне быстро всех разбудить!

– А что случилось? – спросила я, чувствуя, как сердце проваливается в пятки. Весь вид профессора говорил о том, что что-то произошло. В памяти сразу вспыхнули события годичной давности. В тот раз, когда погиб директор Дамблдор, всё тоже началось ночью.

– Все ученики должны срочно собраться в Большом зале! В школе скоро будет небезопасно! – на ходу бросила профессор Стебль, торопливо направляясь к спальням.

Не прошло и минуты, как весь факультет был на ногах. Двери во всех комнатах были распахнуты. Студенты всех возрастов спешно переодевались, некоторые попросту накидывали дорожные мантии прямо на пижамы. Я впопыхах переоделась в первое, что попалось под руки: в школьную рубашку с юбкой.

Вырванные из сна, многие ребята еще не до конца обрели способность как следует соображать. Если тебя будят среди ночи, то естественно вообразишь самое плохое. Поднялась страшная суматоха с оттенком паники и непонимания. Все вопросительно озирались по сторонам, галдели и нестройной толпой двигались к выходу.

В холле толпа пуффендуйцев присоединилась к школьникам из других факультетов. Слизеринцы поднимались из подземелий, когтевранцы и гриффиндорцы спускались вниз по мраморной лестнице. Некоторые школьники прильнули к окнам и во все глаза что-то рассматривали. Протиснувшись сквозь толпу, я тоже подошла к окну и увидела нечто, заставившее меня ахнуть: над Хогвартсом и его территорией возвышался гигантский защитный купол из магии! Не успела я переварить один шок, как в холле раздался металлический грохот, и мимо с лязгом промаршировал строй оживших железных доспехов.

Слова Стебль о том, что в школе скоро будет опасно. Защитный купол. Доспехи, идущие словно на войну. Всё выглядит так, будто Хогвартс готовится к обороне… Только от кого?

Потоком школьников меня вынесло в Большой зал.

– Ханна! Ханна! – услышала я голос Марти и оглянулась. Взъерошенный, перепуганный Марти махал мне одной рукой, а другой тащил за собой Ника. – В нашей гостиной сейчас такое случилось! – выпалил он, когда прорвался ко мне сквозь скопление народа. – После того, как Снейп увел Кэрроу с урока, он приказал им дежурить около гостиной Когтеврана. Амикус потребовал у Флитвика пустить Алекто внутрь, и она с самого вечера сидела у нас. Мы всем факультетом не понимали: зачем? А ночью, когда мы все спали, из гостиной вдруг раздался какой-то грохот, шум, голоса. Мы все ринулись туда, а там Алекто и Амикус обездвиженные на полу, около выхода стоит профессор Макгонагалл, а рядом с ней... Гарри Поттер! Оказалось, что Кэрроу поджидали Гарри и думали его поймать.

– Но у них ничего не вышло! – радостно перебил сияющий Ник. – Ура! Гарри Поттер вернулся!

– Что ты так веселишься, Ник? Всё очень серьезно, – простонал Марти, после чего перевел взгляд обратно на меня: – К счастью, Кэрроу его действительно не поймали, но на этом ничего не закончилось. Мы такое слышали, такое слышали! Гарри сказал профессору Макгонагалл, что на школу собирается напасть Тот-Кого-Нельзя-Называть! О, Мерлин! Скорей бы нас всех эвакуировали! – бросился в панику Марти.

Как громом пораженная, я стояла и смотрела на них двоих. Вот, наконец, и объяснение...

Глава 16 (40). Защитники Хогвартса

Язычки пламени настенных факелов и парящих под потолком свечей трепетали, будто тоже были взволнованны. За четырьмя факультетскими столами Большого зала собралась вся школа – десятки испуганных, обеспокоенных лиц. Все слушали профессора Макгонагалл, которая стояла в центре на возвышении. В своей речи профессор подтвердила то, что пятью минутами ранее сказал мне Марти. Пожиратели смерти во главе с Тем-Кого-Нельзя-Называть намеревались атаковать Хогвартс. Среди студентов сразу же нашлись те, кто захотел остаться и оборонять школу.

– Совершеннолетним можно остаться, – разрешила профессор Макгонагалл. – Все остальные в сопровождении мистера Филча и мадам Помфри должны проследовать в Выручай-комнату и немедленно эвакуироваться.

Я то и дело бросала взгляды на Теодора, сидящего за столом Слизерина. Теодор тоже часто посматривал на меня, встревоженно и напряженно.

Во мне нарастало скопление чувств – страха и растерянности. С неумолимостью урагана приближалось то, чего я так боялась: нас с Теодором вот-вот снова раскидает по разные стороны баррикад, отбросит друг от друга. Я в отчаянии сжала голову. Пока в зале звучал строгий и решительный голос Макгонагалл, мне еще удавалось держать себя в руках, но потом стены вдруг глухо загудели, и я ощутила, что будто бы проваливаюсь в вязкий, дурной сон наяву... Отовсюду загремел громкий, холодный голос. Это был Тот-Кого-Нельзя-Называть, и он говорил о тщетности усилий тех, кто хочет вступить в бой:

– Вы не можете противостоять мне. Отдайте мне Гарри Поттера, и я оставлю школу в неприкосновенности. Даю вам на раздумье время до полуночи.

Скрежет отодвигаемых скамеек, топот ног, разговоры, огненное свечение факелов, всеобщее движение – всё это вернулось в сознание не сразу. Когда чувство дурноты ослабло, я подняла голову. Вокруг уже вовсю шла эвакуация. Стол Слизерина был пуст: никто из слизеринцев не захотел остаться и защищать школу, все они толпились у выхода. Тео к выходу не шел. Он отделился от толпы и направился ко мне. Я вскочила и бросилась ему навстречу. Тео быстро обнял меня, потом отодвинулся, держа за плечи.

– Тебе нужно уходить, – твердо сказал он. – Ханна, слышишь? – он легонько встряхнул меня, чтобы привлечь мое внимание.

Но я смотрела на него, смотрела в его глаза, в которых плескалось отчаяние и тревога, означавшие только одно.

– А ты? – слабо спросила я, прекрасно понимая, на чьей стороне он обязан сражаться.

– Я… – Тео осекся. – Метку жжет, это значит, что Он призывает всех Пожирателей смерти, и я должен явиться… О, нет, зачем я это несу? Я же тебя напугаю! – оборвал он сам себя. – Ханна, пожалуйста, просто иди в Выручай-комнату! – взмолился Тео. – Ради меня! Смотри, вон там твои братья. Иди с ними. А я что-нибудь придумаю!

Впав в оцепенение, я словно не чувствовала своего тела, не вполне слышала окружающие звуки. Лишь смотрела на Тео и понимала, что не готова к тому, что сейчас он уйдет, чтобы присоединиться к Пожирателям смерти. Я знала, что у него нет выбора, но от этого было не легче.

Оглянувшись назад, я увидела, как много осталось в зале тех, кто собрался принять участие в битве. Несколько десятков учеников за столами Когтеврана, Пуффендуя и Гриффиндора. Все школьные преподаватели. А еще в Хогвартс прибыли члены Ордена Феникса, среди которых были не только мракоборцы, но и недавно выпустившиеся из школы ребята. Я заметила близнецов Уизли, Ли Джордана, Оливера Вуда. Так много людей. Никто из них не собирался отступать, все они хотели стоять за Хогвартс до конца. Ведь не всё еще потеряно, еще есть шанс. Гарри вернулся. Что-то же значит его возвращение.

– Мы ведь можем победить, – цепляясь за последнюю, шальную надежду, прошептала я. – Останься со мной! Мы с тобой заранее решили, что ничего не можем изменить, но, может быть, всё не так? Может быть, нельзя сдаваться! Смотри, сколько всех осталось!

Тео сжал меня в крепком-крепком объятии. Так сжимают, чтобы успокоить. Так сжимают на прощание.

– Я должен идти. Ничего не случится, обещаю, – попытался заверить он.

– Нет! – запротестовала я, чувствуя, что начинаю плакать. Горькие слезы потекли по щекам. – Я не хочу, чтобы ты уходил! Я не хочу, чтобы ты шел к Нему!

– Все будет хорошо, – не выпуская меня и не позволяя мне брыкаться, повторил Тео. – Прошу тебя, пожалуйста, отправляйся домой. Я дам о себе знать, как только смогу, и мы обязательно встретимся. Обещаю, что не сделаю ничего плохого.

Он отвел меня, всхлипывающую, к Марти и Нику. Братья топтались недалеко от выхода в ожидании, пока я к ним присоединюсь.

– Идите в Выручай-комнату и эвакуируйтесь из замка, – взволнованно сказал Тео, обращаясь главным образом к Марти. – Ханна должна добраться домой в сохранности. Обязательно позаботься о ней, понял?

– Д-да... Да! Конечно! – закивал испуганный Марти.

И, как бы я не пыталась это предотвратить, Тео всё же ушел. Взглянул на меня еще раз и ушел из Большого зала…

Марти взял Ника за руку и тоже торопливо направился к выходу. Я так и осталась стоять.

– Ханна! – позвал меня Марти. – Надо скорее уходить!

Я слепо побрела к дверям. Перед глазами стоял образ Тео в мантии Пожирателя смерти, железная маска, скрывающая лицо… Я знала, как отчаянно он не хочет всего этого, как сильно он ненавидит метку на своей руке. И всё равно он проваливался в это болото. Нет, это невыносимо!

В дверях я снова оглянулась на Большой зал. Среди добровольцев, готовых дать бой Тому-Кого-Нельзя-Называть, были все мои друзья – Сьюзен, Невилл, Эрни, сестры Патил, Лаванда Браун… И еще много студентов, имен которых я не знала. Далеко не все из них были совершеннолетними.

Решение возникло само. Твердое и такое правильное. На одно длинное мгновение я закрыла глаза и сжала кулаки.

– Нет, Марти. Я остаюсь.

Шедший впереди Марти обернулся, а вместе с ним и Ник.

– Что? – ошарашенно выдохнул Марти.

– Я остаюсь, – повторила я. – Неправильно думать, что мы ничего не можем сделать. Надо попытаться. Я не хочу, чтобы Тот-Кого-Нельзя-Называть победил. Я не хочу, чтобы мир изменился и забрал у меня тех, кого я люблю! – воскликнула я, чувствуя, что не имею права сдаться. – Мы можем победить! Разве нет?

Сердце внутри стучало и разрывалось. Надо было кричать эти слова Теодору до тех пор, пока он не сказал бы, что никуда не уйдет. Он не должен был уходить! Он не должен биться на стороне Пожирателей смерти! Зачем я отпустила его? Я останусь и обязательно его найду. Мы будем вместе защищать Хогвартс и обязательно победим!

Где-то на подступах к замку уже началось сражение – было слышно, как заклинания с глухим, словно раскаты далекого грома, грохотом разбиваются о магический купол. Но Хогвартс держался. Главный мракоборец Кингсли с возвышения в центре зала растолковывал план сражения. Вокруг него собралось войско Хогвартса. Сосредоточенные лица, волшебные палочки наготове. В течение этого ужасного, сложного года, полного боли и потерь, школьники учились боевой магии, изо всех сил сопротивлялись Кэрроу. Преподаватели не давали нас в обиду и выгораживали, как могли. Орден Феникса защищал магические деревни по всей стране, отбивая нападения Пожирателей смерти. Столько решительности, столько совместных усилий – всё это просто не может в итоге оказаться напрасным.

– О, нет... – вырвалось у Марти. – Скажи, что я ослышался! Пожалуйста, скажи, что я…

Но встретившись с моим взглядом, он несчастно умолк. Потом Марти растерянно осмотрел Большой зал.

– Они такие смелые... – проговорил он дрожащими губами, глядя на защитников Хогвартса. – Ты тоже, Ханна. Ты такая смелая. Прости меня за то, что я такой трус. Ты всегда была права на мой счет... Будь осторожна, ладно?

Они с Ником одновременно обняли меня. Потом Марти рукавом утер глаза, стараясь вернуть себе самообладание.

– А можно я тоже останусь? – воспользовался моментом Ник.

– Нет, конечно! – в два голоса воскликнули мы с Марти.

Крепко схватив Ника за руку, Марти повел его за собой в холл к мраморной лестнице. Уже смешавшись с массой учеников, Марти еще раз оглянулся на меня и, понурив голову, отправился эвакуироваться.

***

Метку начало жечь за несколько минут до того, как в школе был объявлен всеобщий подъем. Пока все сидели в Большом зале и слушали Макгонагалл, Теодор спрятал руку под стол, чтобы незаметно закатать рукав и взглянуть на предплечье: очертания черепа со змеёй были черными как обычно, хотя пылали так, что, казалось, пропалят кожу насквозь. Ему даже не нужно было слушать сообщение о скором нападении на школу Темного Лорда. Теодор понял это и без того.

Самым важным было убедиться, что во время битвы в замке не будет Ханны – от одной мысли, что она окажется в эпицентре сражения, по спине Теодора бежал мороз. Ее волосы как всегда пахли цветами, и ему было так сложно, так страшно выпускать ее из объятий, но нужно было отвести ее к братьям. Сказать старшему из них, чтобы обязательно позаботился о ней.

Нужно было хотя бы попытаться успокоить ее, заверить, что всё будет хорошо. И Теодор сказал Ханне: я что-нибудь придумаю. Он соврал ей, потому что на самом деле совершенно не знал, что здесь можно придумать. У него связаны руки. Где-то там среди Пожирателей смерти его старый отец. И если Теодор не явится – значит, подставит его.

Теодора охватили горечь и отчаянье, а поверх всего этого – злость. Словно запертый к клетке, он бился о решетку, бился всем телом, с размаху, и не мог вырваться. Он злился на себя, злился на отца, злился, что вынужден во всем этом участвовать.

Чтобы трансгрессировать и попасть к Темному Лорду, нужно было выйти за ворота Хогвартса, ибо в замке трансгрессия не действовала, и Теодор отправился на улицу. Однако, уже стоя на ступенях громадного парадного крыльца, он увидел, что территория замка огорожена магическим куполом, наколдованным преподавателями, сквозь который не пробраться. Теодору вдруг показалось, что это знак. Сама судьба чинит препятствия на его пути к Темному Лорду. На секунду эта мысль вызвала в нем едва ли не радость, но только на секунду, потому что имелся еще один способ покинуть замок.

Оставался еще трактир в Хогсмиде – туда вел проход из Выручай-комнаты. Именно через трактир сейчас эвакуировались ученики. Можно было трансгрессировать оттуда. Теодор развернулся и, возвратившись в холл, взбежал вверх по мраморной лестнице.

Всюду было полно эвакуирующихся. Кто-то спотыкался, кто-то кого-то звал, стараясь перекричать шум вокруг. Со всех сторон толкались и галдели, но Теодор не замечал суматохи. Поглощенный мыслями, он сжал кулаки и на мгновение даже остановился. Пускай на нем и будет железная маска и мантия Пожирателя смерти, но причинить вред защитникам Хогвартса его никто не заставит. Теодор точно знал, что в разгаре битвы ни одно заклятие не сорвется с его палочки и не ранит никого из школьников, учителей или мракоборцев.

Он поднял голову, чтобы взглянуть, что делается вокруг, как вдруг среди мельтешащих лиц заметил братьев Ханны. Старший Марти вел за руку младшего Ника. Но они были только вдвоем... Сердце, ударившись о ребра, резко провалилось вниз. А где же Ханна?..

Мгновенно сорвавшись с места и забыв на всё остальное, Теодор судорожно растолкал нескольких попавшихся на пути человек и подлетел к Марти и Нику.

– Где Ханна? Ну? – пришлось схватить Марти за воротник, потому что тот выглядел совершенно пришибленным и смотрел перед собой стеклянными глазами. – Марти, где Ханна?

– Она… Она осталась… – сбивчиво проговорил Марти.

– Что ты такое несешь? – встряхнул его вмиг похолодевший Теодор.

После встряски Марти наконец сфокусировал свой взгляд.

– Да! Она осталась! – придя в себя, заорал он вдруг. – И не тряси меня! – взвился Марти, сбрасывая с себя руки Теодора. – Она говорила, что любит тебя! Ладно я, со мной всё понятно! Я – слабак, и поэтому не остался! Но ты-то что? – с обвинением выкрикнул он. – Тебе же всё нипочем! И Кэрроу, и кто угодно! Ты должен ее защитить! Ты должен быть рядом с Ханной! Хоть кто-то должен быть рядом с ней! – прокричал он срывающимся голосом, будто самого себя ненавидел за то, что малодушно сбегает подальше от битвы.

Хогвартс гулко содрогнулся – далекий купол пал, и стен замка достигло первое заклятие. С потолка над их головами песком осыпалась горсть побелки. Теодор потрясенно попятился, а уже через секунду, не помня себя, помчался вниз, один против всего людского потока. Как-то сразу стало плевать на жжение в метке. Если Ханна осталась в замке, то он тоже никуда не уйдет. Страх за нее был сильнее всего остального.

На пороге Большого зала Теодор лихорадочно огляделся и, найдя Ханну, бросился к ней. Она ахнула от неожиданности.

– Вот ты где, – выдохнул он. Он прижал ее к себе, чувствуя смесь облегчения, оттого что она рядом, целая и невредимая, и тревоги, потому что боялся за нее и приготовился защищать до потери пульса.

– Ты… Ты не ушел?.. – едва выдохнула она. В глазах ее уже вспыхнула надежда, Ханна вся вмиг засветилась ею, хотя не смела, боялась верить. – Ты остаешься?

Теодор кивнул, ощущая вдруг, как все сомнения рушатся. Ощущая вдруг радость оттого, что он по ту сторону баррикад, по которую хочет быть.

– Я остаюсь с вами, Ханна, – произнес Теодор. – Давай попробуем помочь Поттеру победить.

Прижимая Ханну к своей груди, Теодор смотрел в темный, полный звёзд потолок. Может быть, стоило просто закинуть Ханну на плечо и силой увести отсюда. Но Теодор позволил себе поверить. Может быть, это было опрометчиво, может быть, это было зря, но он ощутил вдруг, что верит в возможность победы светлой стороны. Он не мог знать наверняка, что в случае этой победы ждет его с отцом, но зато знал, какими будут их перспективы, если победу одержит Темный Лорд. Пожизненная служба. Теодор надеялся сбросить эти оковы.

У подножия замка уже началась битва. Стены дрожали, выдерживая удары. Теодор был готов. Он защитит Ханну. И он обязательно отыщет отца.

Глава 17 (41). На рассвете

Хогвартс был охвачен битвой, словно пожаром. В воздухе стояла пыль, выбитые окна осколками хрустели под ногами, под напором заклятий потолок шел трещинами.

– Черт, я привлекаю внимание, – раздосадованно выругался Тео, привалившись спиной к стене.

Вдвоем с ним мы добежали до укрытия в незаметном закутке коридора и спрятались там, чтобы хоть чуть-чуть отдышаться. Десять минут назад в гуще сражения мы столкнулись с одним из Пожирателей смерти. Тот узнал Теодора и после этого быстро смекнул, что Теодор бьется на другой стороне.

– Ох, и зря ты так поступаешь, мальчишка Нотт! – насмешливо заявил Пожиратель, резко взмахивая палочкой, но Тео без промедления отразил вылетевший луч проклятия. Мое присутствие Пожиратель смерти совершенно не принял в расчет, сосредоточившись лишь на Тео, и, воспользовавшись этим, я быстро выкрикнула заклинание разоружения. Пожиратель смерти бросился за своей палочкой, и в это мгновение Тео оглушил его.

После произошедшей стычки у меня до сих пор тряслись руки. Какое счастье, что в нужный момент я не растерялась!

– Надо найти отца, – отталкиваясь от стены, сказал Тео и выглянул из укрытия.

– И Сьюзен, – добавила я.

И мы вновь бежали сквозь пыль и грохот, спотыкаясь об обломки, поскальзываясь на разбитом стекле. Сердце заходилось, выпрыгивая из груди, мне не хватало дыхания, и среди хаоса лишь рука Тео, сжимающая мою, придавала уверенности.

Внизу в холле шел особенно ожесточенный бой, десятки поединков. Симус Финниган на пару с Невиллом отбивались от противника в черной мантии. Мы с Тео метнулись на помощь, но парализующие заклинания, выпущенные из наших палочек, не попали в цель – Пожиратель смерти вовремя увернулся. Оглянувшись, Пожиратель швырнул в нас ответным проклятием.

– Пригнись! – выкрикнул Тео, прикрывая меня. Луч просвистел прямо у нас над головами, врезавшись в дальнюю стену.

– Остолбеней! – заорал Невилл, и отвлекшийся Пожиратель смерти рухнул на каменный пол.

Спустя мгновение Невилл рванул к нам, в два прыжка оказываясь рядом.

– Ты! – не разобравшись, накинулся он на Тео. – Гад! Отойди от нее!

– Невилл, нет! Теодор с нами! – воскликнула я, бросаясь вперед и вставая у него на пути.

– Ханна, он заодно с Пожирателями смерти! У него метка! – прокричал Невилл, думая, что меня надо спасать от Тео.

– Это ничего не значит! Теодор на нашей стороне! Разве ты не видел, что он только что помог вам с Симусом победить в схватке?

Невилл оторопело уставился на меня, а подоспевший Симус выпалил:

– Я видел, что он помог! Какого черта, Нотт? Ты точно ничего не перепутал? Ваша компашка приспешников по другую сторону!

– Ханна уже два раза повторила, что я на вашей стороне! – раздраженно перебил Тео. – Думаю, что с сотого раза до вас наконец дошло бы, только вот ведь какая незадача! Мы посреди поля боя, и времени убеждать вас нет!

В этот момент, словно в подтверждение его слов, совсем рядом пронеслась вспышка заклинания. Часть перил мраморной лестницы разлетелась вдребезги. Чтобы уберечься от обломков и пыли, пришлось укрыться за колонной.

– Мы с Симусом отправляемся взрывать мост, чтобы задержать егерей и не позволить им проникнуть в замок на подмогу войску Волдеморта, – сообщил Невилл, обращаясь ко мне. Потом он сжал мои плечи и, сверля взглядом Тео, тенью стоящего за моей спиной, добавил: – Ты точно уверена, что ему можно доверять?

Я кивнула. Невилл колебался еще несколько мгновений, после чего всё же выдавил:

– Ладно. Ему я не верю, но зато верю тебе. Я верю, что ты знаешь, что делаешь.

Невилл отступил на шаг, всё еще глядя на меня, потом еще на шаг, и в конце концов вдвоем с Симусом они скрылись в направлении выхода на задний школьный двор.

Битва вокруг разгоралась. Нужно было думать о Сьюзен. Где она? Что с ней? Может быть, ей нужна помощь? Я принялась оглядываться, пытаясь обнаружить ее среди участников сражения. Взгляд мой скользнул по распахнутому створу главных дубовых дверей, и, в ужасе вцепившись в Тео, я попятилась назад. Пауки! Огромные, черные пауки лезли прямо в холл! Все, кто был здесь, будь то Пожиратели в черных мантиях или защищающие школу ребята, кинулись врассыпную, потому что пауки не разбирали, на кого нападать. Тео потянул меня вверх по мраморной лестнице. На ходу оборачиваясь, он бросал в гигантских пауков заклинания.

Сжав в руках волшебные палочки, мы мчались по коридору, чтобы добраться до потайного выхода из замка – Тео хотел попасть на улицу, потому что внутри замка нам так и не удалось отыскать ни его отца, ни Сьюзен. Стены вокруг дрожали, и, не выдержав напора, впереди внезапно обрушилась потолочная балка. Рухнувшие обломки подняли столб пыли. Тео резко затормозил и остановил меня. Пришлось бежать другим путем. И только мы добежали до поворота и повернули за угол, как вдруг лицом к лицу столкнулись с… Амикусом Кэрроу. Это было так неожиданно, что я застыла на месте. Тео моментально заслонил меня собой и выхватил палочку, предупредительно направляя ее на Амикуса.

Какую-то долю секунды Амикус внимательно смотрел на Тео, словно бы соображая, чего от него ждать. Понятное дело, он рассчитывал увидеть Тео воюющим на стороне Пожирателей смерти, но сейчас всё было наоборот: Тео загораживал сторонницу Гарри Поттера и целился в Амикуса. Рука Амикуса потянулась к палочке в кармане…

– Остолбеней! – быстро выкрикнул Тео, пытаясь опередить, но Амикус с легкостью отбил луч заклятия.

– Так-так-так. Какая удачная встреча. Так ты, стало быть, предатель, парень, – с угрожающей радостью, вспыхнувшей в алчных глазах, проскрежетал Амикус, в упор глядя на Тео. – Это объясняет твою выходку на уроке.

Кэрроу медленно надвигался на нас, и выглядел он при этом так, словно только что выиграл в лотерею. Видимо, ему очень хотелось поквитаться с Тео за тот случай на последнем уроке.

– Я же говорил, что тебе придется ответить! – воскликнул Амикус и в эту же секунду прорезал заклинанием воздух. Тео увернулся от проклятия и оттащил меня. Фиолетовый луч врезался в стену. Во все стороны градом полетели мелкие камни и штукатурка.

– Я его задержу, а ты беги! – быстро шепнул мне Тео.

Я не могла на такое согласиться, но сказать ничего не успела. Тео повернулся к Амикусу и резко выкрикнул оглушающее заклятие – Амикус снова без труда его отразил. Завязалась дуэль. Я попыталась хоть как-то вмешаться, но Амикус невербальным заклинанием оттолкнул меня, не позволив приблизиться. Сердце колотилось, а паника нарастала. Я вскрикнула, когда Амикус вдруг взмахнул волшебной палочкой, словно управляя невидимой веревкой, и сбил Тео с ног.

– А она тебе кто? Подружка твоя? – рассмеялся Кэрроу, шагая ко мне, вжавшуюся в стену, и направляя на меня палочку. – Круцио!

Я пискнула, зажмурившись, но боль не наступила... Вместо этого я услышала отчаянное рычание Тео – он кинулся на Амикуса, повалив того на пол. Тео несколько раз врезал ему по лицу, но Амикусу всё же удалось перехватить его кулак.

– Ты и твой папаша всегда были предателями, – шипел Амикус. – Ради Темного Лорда я сел в Азкабан, а твой папаша наплел суду, что действовал под Империусом, и пятнадцать лет жил припеваючи!

– Как, должно быть, сложно признать, что мой отец оказался умнее, да? – едко процедил Тео, удерживая руку Амикуса, в которой тот сжимал волшебную палочку.

– Ты заплатишь! За всё заплатишь! Оба с папашей заплатите! – грозился Амикус. – Темный Лорд наградит меня за то, что я вычислил предателей!

– Вы и ваша сестра всегда были для Темного Лорда лишь мелкими исполнителями самой грязной работы. И так будет всегда. Выше вы не подниметесь, – пообещал Тео.

– Ах ты сопляк! – рассвирепел Амикус, с силой хватая Тео за воротник и опрокидывая на спину. – Сейчас ты у меня взвоешь от боли! А потом я за шкирку притащу тебя к Темному Лорду и посмотрю, что он с тобой сделает!

Тео судорожно пытался доползти до выпавшей из рук волшебной палочки. Он практически смог до нее дотянуться, но Кэрроу, уже поднявшийся на ноги, взревел «Круцио!», и Тео выгнулся от боли...

«Действуй же, Ханна!» – проорал в голове внутренний голос, и я будто наконец очнулась. Страх, сковавший всё тело, исчез, превратившись в решительность.

– Остолбеней! – громко вскричала я, направляя палочку в спину Амикуса Кэрроу, и тот, оглушенный и обмякший, повалился на каменный пол лицом вниз.

Шатаясь, я подошла к Тео и опустилась на колени рядом. Тео обнял меня, крепко прижимая к себе.

– Как я за тебя испугалась… – дрожащим голосом прошептала я, уткнувшись ему в грудь. От осознания того, в какой опасности Тео только что был, меня всю трясло. – Когда это всё закончится, Тео?..

Казалось, что эта темная ночь длится уже сотню лет. Ее мрак был таким густым, таким бездонно глубоким, наполненным звуками взрывов и криками боли… Но нужно было выстоять. Нужно было дождаться рассвета.

Следующим, что произошло, был вновь раздавшийся над Хогвартсом голос Того-Кого-Нельзя-Называть.

***

Нам было дано часовое перемирие. Тот-Кого-Нельзя-Называть отозвал свое войско, но с одним условием. В течение этого часа, пока ночь будет сменяться рассветом, Гарри Поттер должен явиться к нему в Запретный Лес и сдаться. Если он этого не сделает, битва начнется снова…

Во всей школе стало очень тихо, звуки битвы заглохли, но никто не знал, надолго ли. Защитники Хогвартса собрались в Большом зале. Мы с Тео застыли на пороге. Сердце екнуло и забилось сильнее, когда среди людей я наконец заметила Сьюзен. Она сидела на скамье, рука ее была перевязана. Срываясь с места, я сразу же направилась к ней.

– Господи, Сьюзен, ты ранена? – в испуге выдохнула я.

– Ханна! – всхлипнула Сьюзен, увидев меня и вскакивая на ноги.

Я обняла ее, и Сьюзен заплакала, делясь тем, что пережила за последние часы. Она говорила, и мне хотелось обнимать ее еще сильнее.

– Когда я увидела Пожирателей смерти, меня будто ослепила ненависть, – говорила Сьюзен сквозь слезы. – Я так хотела убить хотя бы одного, что совсем забыла об опасности. В какой-то момент у меня почти получилось, я стояла над одним из них, он хрипел у моих ног, но я так и не смогла... Так и не произнесла убивающее заклинание... И когда я замешкалась, он вдруг вскочил, и точно прикончил бы меня, если бы не Эрни и Терри… Они отшвырнули его от меня. Но если бы они не успели, я бы не отделалась одним лишь порезом… Я бы лежала сейчас рядом с погибшими…

А погибших было много. Они лежали на носилках посреди зала. Опустившись на скамью, я осматривала Большой зал и чувствовала, что не могу вздохнуть. В горле встал ком. Всё вокруг казалось каким-то невозможным, нереальным. Будто стоит лишь проснуться, и всё развеется. Но, к сожалению, я не спала.

***

Ханна осталась в Большом зале помогать раненым. Сказав ей, что хочет немного подышать воздухом, Теодор тихо вышел во двор. Он странно чувствовал себя, находясь в Большом зале среди выживших, раненых и погибших. Он замечал на себе взгляды. На него смотрели с недоверием, как на чужака. Для них он был Пожирателем смерти, а для Пожирателей смерти он был предателем.

Когда сжигаешь за собой все мосты, будь готов к тому, что возможности возврата к прежнему уже не будет.

Победа Поттера начала казаться слишком призрачной. Теодор взглянул на небо, всё еще сумрачное и не спешащее светлеть, и сжал челюсть. Пожиратели смерти, среди которых должен быть и отец, ждут Поттера в лесу. И если Поттер посмеет сдаться, то все усилия и надежды были напрасными…

…На рассвете Пожиратели смерти вновь подступили к замку. Впереди всех шествовал сам Темный Лорд, необычайно довольный и торжествующий. Поттер лежал на руках лесничего Хагрида. Мертвый. Однако защитники Хогвартса собрали остатки силы в кулак, и бой продолжился.

Теодор чувствовал, как глухо бьется упавшее вмиг сердце. Но потом откинул все мысли и решил, что пойдет до конца. Теперь только вперед, раз дороги назад нет. Он был рядом с Ханной, когда эпицентр сражения переместился в Большой зал. Он отражал заклятия, целился оглушающими в Пожирателей смерти. Они были здесь все до единого, и среди масок он наконец узнал отца. Отец как раз занес руку с палочкой, намереваясь поразить заклинанием кого-то из защитников школы. Не раздумывая, Теодор бросился к нему и остановил.

– Нет! Не надо! – выкрикнул Теодор.

Лицо отца вытянулось от мгновенного испуга и удивления, а приподнятая рука с палочкой опустилась.

– Теодор? Когда ты не явился на зов Темного Лорда, я подумал, что ты эвакуировался...

– Я не эвакуировался, – глядя на отца, произнес Теодор.

И тогда в глазах отца мелькнула догадка и отразился страх.

– Ты остался, чтобы биться не за Темного Лорда, а против него… – потрясенно произнес он, больно вцепившись в Теодора. – Но зачем, сынок? Темного Лорда не победить!

Казалось, отец готов был взвыть от отчаяния.

А Теодор уже и сам не знал, зачем всё это. Всё тело болело еще с тех пор, как Амикус Кэрроу ударил его Круциатусом. Теодор дико устал, и у него не было ответа. Он повернулся и взглянул на Ханну.

Он хотел сказать: я люблю ее больше жизни, и я должен был остаться с ней, прости.

Он хотел сказать: я никогда не хотел быть убийцей и не хотел никого убивать.

Он хотел сказать: видишь, всё рушится, всё, на что я надеялся, идет прахом, и ты чертовски прав!

И в этот самый момент, словно из ниоткуда, в Большом зале вдруг возник Поттер, неизвестно как оказавшийся живым. Он появился посреди хаоса, вызвав у всех, кто был за него, новую волну надежды, самую последнюю, самую отчаянную. Красный и зеленый луч схлестнулись в центре. Раздалась ослепительная вспышка, и Темный Лорд рухнул замертво. Гарри Поттер сразил его.

Сразу зал погрузился в тишину, а потом взорвался возгласами. Не веря, что всё закончилось, Теодор сделал шаг по направлению к Ханне. Она тоже шагнула к нему, вся растерянная, испачканная сажей, такая хрупкая и еще не до конца осознавшая то, что случилось, но глаза ее уже светились счастьем. И спустя секунду Теодор уже был рядом. Она вдруг показалась ему сокровищем, выстраданным, таким, ради которого стоило всё это вынести, и он даже не сразу смог коснуться ее – просто смотрел и не мог насмотреться.

Ханна протянула руки и обхватила его за шею. И тогда Теодор подхватил ее и закружил в объятии. У Ханны по лицу текли слезы, она одновременно и плакала, и смеялась от счастья. Ему тоже захотелось смеяться. И он смеялся, переполненный радостью.

И вокруг них радовались десятки других людей. Но Теодор сжимал в своих руках Ханну, и она была для него целым миром.

Глава Глава 18 (42). Ждать тебя

«Мракоборческий отдел Министерства Магии сообщил, что более половины всех известных приспешников Того-Кого-Нельзя-Называть в данный момент заключены под стражу в Азкабан. В отношении них ведутся расследования. Отмечается, что многие из них сдались властям добровольно. Те, кто всё еще остается на свободе, обязательно будут схвачены. Уже на днях состоятся первые судебные слушания, в ходе которых будут рассмотрены дела бывших пособников темных сил. Им будут вынесены приговоры…»

Не дочитав статью, я отложила газету и подошла к окну. Вне всяких сомнений, эта новость принесла радость тысячам волшебников в Британии. Она должна была обрадовать и меня, но нет.

Всю радость пока пришлось отложить в сторону. В тот момент, когда казалось, что всё наконец наладится, что все беды позади, нас с Тео настигло новое испытание…

Мы догадывались, что так будет. Тео не был хозяином своей судьбы, когда получил метку, но это не значило, что ему не выставят за нее счет. Это не значило, что его не призовут к ответу. Тео знал и был готов к этому, и я знала, только вот готова не была. Наивная, я верила, что его тут же простят. Я думала, стоит всем только узнать, что во время битвы Тео отрекся от Пожирателей смерти и бился за Гарри Поттера, и этого окажется достаточно. Но не оказалось…

Битва за Хогвартс завершилась четыре дня назад. Мракоборческий отряд прибыл в школу тем же памятным утром, практически сразу после падения Того-Кого-Нельзя-Называть. Многие Пожиратели смерти были настолько ошарашены поражением своего предводителя, что растерялись и не предпринимали попыток к бегству. Лишь некоторые успели трансгрессировать.

Тео увели прямо с поля боя. Он держался стойко, не показывая волнения или страха, хотя был измучен и вымотан. Когда на него и его отца надели наручники и начали толкать их обоих в спину, Тео повернулся и напоследок шепнул мне: «Всё будет хорошо». Сейчас Тео был в Азкабане, и мне оставалось только гадать, как он там…

Меня из разрушенного Хогвартса забрали мама с отчимом. Они вдвоем расплакались от облегчения, когда увидели меня живой и невредимой. Я тоже плакала: и от счастья, потому что войне пришел конец, и от горечи, вспоминая погибших, и от нового страха, появившегося после того, как мракоборцы увели Тео.

Первые пару дней после битвы я провела как в тумане, думая о Тео каждую секунду. Я повторяла про себя его фразу, сказанную напоследок, и верила, что так оно и будет: всё будет хорошо, отдел расследований во всём разберется, и совсем скоро Тео обязательно освободят. Однако сегодня утром, после допроса в Министерстве Магии, все мои наивные надежды рассыпались пеплом…

Мракоборцы Министерства, расследуя деяния Пожирателей смерти, опрашивали многих свидетелей и потерпевших. Мы со Сьюзен являлись главными свидетельницами по делу о нападении на мистера Боунса и должны были дать показания, чтобы помочь расследованию. Но, поскольку Сьюзен пока еще находилась на лечении в больнице, сегодня показания давала только я.

– Содействие Тому-Кого-Нельзя-Называть, соучастие в убийстве мистера Эркюля Боунса, применение пыток Круциатус к ученикам Хогвартса, – отчеканил министерский следователь, когда я спросила, в чем обвиняют Тео.

Если бы я стояла, то у меня, наверное, подкосились бы колени, но я сидела и поэтому судорожно вцепилась в край стола. Пока следователь задавал бесчисленные вопросы, я никак не могла унять зябкую дрожь, охватившую меня то ли оттого, что в маленьком, сером кабинете было пусто и сыро, то ли оттого, что следователь говорил о Тео, как о… преступнике, не отделяя его от Кэрроу, или Яксли, или любого другого Пожирателя смерти. Мне сделалось по-настоящему страшно, потому что я впервые осознала, насколько всё серьезно: Тео грозит срок в тюрьме!

– Пожалуйста, поймите, Теодор никогда не поддерживал Пожирателей смерти! Он не выдал нас со Сьюзен, когда мы прятались в кладовке. Он остался биться на стороне Гарри Поттера. Теодор ни в чем не виноват! – в конце концов отчаялась я.

– Мисс Аббот, ответьте еще на один вопрос. Во время учебного года Теодор Нотт применял к вам пыточное заклятие Круциатус?

– Боже, нет! – опешив, воскликнула я.

– Не надо его бояться, детонька. Он за решеткой, – участливо прокряхтела дряхлая старушка-секретарь, ведущая протокол допроса.

– Что… что вы такое говорите? – задохнулась я от услышанного. – Он не применял ко мне Круциатус! И ни к кому другому!

В коридоре меня ждала мама. Сразу после допроса мы пошли к каминам в атриуме и перенеслись домой. Я поднялась к себе в комнату, расстроенная и растерянная. Сидеть на месте было невыносимо. Казалось, что необходимо сию же секунду принять какое-то решение, начать действовать, но всё, что я могла, – это в напряжении мерить шагами комнату. А потом от накатившей беспомощности рухнуть на кровать, прочитать статью в газете о скорых судах и совсем раскиснуть.

Меня пугало, что никто в Министерстве, похоже, не собирается разделять Пожирателей смерти на тех, кто вступил в организацию по своей воле, и на тех, кто был вынужден это сделать. Следователи и обвинители в данный момент видят только то, что находится на поверхности, и никто не считает нужным заглянуть хоть чуть-чуть вглубь.

Снизу послышался шум – из Министерства вернулись Марти, Ник и мистер Норрингтон. Я вскочила и сразу же направилась к лестнице.

– Как прошло? – спросила я, отведя братьев в сторону.

– Кроме нас там была, наверное, половина Хогвартса. Нас приглашали в кабинет по очереди и просили назвать имена учеников, которые применяли Круциатус к другим, – сказал Марти. – Нотт на отработки никогда не ходил и Круциатусом никого не мучил, значит, его никто не назовет, и с него снимут хотя бы одно обвинение.

Марти вздохнул, глядя на меня с сочувствием. Он очень корил себя за трусость, помешавшую ему принять участие в битве, и поэтому испытывал огромную благодарность к Тео, который вопреки всему остался в тот момент со мной.

***

Следующим утром, спустившись на кухню, я наткнулась на обеспокоенный взгляд мамы. При виде меня она тут же встала из-за стола.

– Ханна, я всё понимаю. Я верю, что этот юноша помог тебе, и что он не совершал того, в чем его обвиняют, но мы… – она взглянула на отчима, который сидел за столом, встревоженно выпрямившись. – Мы не можем позволить тебе навестить его в Азкабане.

Только сейчас я заметила в ее руках коричневый конверт с печатью Министерства. Еще в кабинете следователя я написала прошение, чтобы мне позволили свидание с Тео.

– Это разрешение? Они написали, что мне можно его навестить? – спросила я, чувствуя, как сердце начинает биться в волнении.

Мама протянула мне письмо, и я быстро пробежалась глазами по строчкам. Завтра рано утром мне разрешалось навестить Тео! Осознание того, что я наконец его увижу, оглушило, и я даже не сразу расслышала, как мама повторила слова о своем запрете:

– Так или иначе, фамилия этого молодого человека Нотт. У него есть метка Пожирателей смерти, и пока его не оправдают, не стоит иметь с ним какие-то контакты.

– Но… Я не могу просто сидеть дома, пока Тео там, – попыталась объяснить я, растерявшись от того, что мама с отчимом вознамерились воспрепятствовать свиданию.

– Прости, Ханна, но нет. В этом вопросе мы с твоим отчимом останемся непреклонны.

Я пыталась возражать и спорить, но бесполезно. К горлу подступили слезы, и мама, мучаясь от этого разговора не меньше, чем я, подошла ближе, протягивая ко мне руки:

– Прости, доченька, родная моя, прости… Но камины мы заблокировали. Экзамен на трансгрессию ты не сдала. Тебе не попасть к нему в Азкабан, – прошептала она. – Я верю, что у тебя к нему чувства. Я знаю, как это бывает. Но пять дней назад, когда случилась эта страшная битва, мы чуть тебя не потеряли. Никогда в жизни мы больше не хотим пережить что-то подобное. Наш долг оберегать тебя.

– Тео спас меня и Сьюзен в тот вечер в доме Боунсов! Он остался защищать меня, когда на Хогвартс напал Тот-Кого-Нельзя-Называть! Неужели этим он ничего не доказал? – воскликнула я. – Почему никто не верит?

– Мы верим, – мистер Норрингтон тронул меня за плечо. – Ты храбрая девочка, – мягко сказал он, заглядывая мне в глаза. – Мы так гордимся тобой за то, что ты осталась там, на поле боя. И мы верим тебе. Если ты говоришь, что этот мальчик невиновен, то так оно и есть, – отчима переполнили эмоции, и его голос дрогнул. – Но одних нас недостаточно. Его обвиняют в пособничестве Тому-Кого-Нельзя-Называть, а его отец и вовсе давний и известный Пожиратель смерти, и с этим ничего нельзя поделать…

Спустя какое-то время мама с отчимом ушли из кухни, а я опустилась на стул и некоторое время так и сидела. Потом на пороге кухни появился Марти.

– Зато я сдал экзамен на трансгрессию, – на всякий случай оглянувшись, тихо сказал он.

***

Марти постучался в мою комнату, когда за окном еще было темно. Предрассветные сумерки окутывали наш дом и окрестности. Едва услышав стук, я подскочила с давно застеленной кровати и выскользнула из комнаты. На цыпочках, чтобы не разбудить родителей, мы с Марти спустились вниз к задней двери, ведущей в сад. Когда мы вышли за калитку, Марти взял мою руку и, крутнувшись на месте, перенес нас в Лондон, ко входу в Министерство Магии.

В столь ранний час в атриуме было малолюдно. Дежурный волшебник сонно зевал, пока регистрировал меня и Марти, записывая цель нашего визита. Позади него возвышались распахнутые створки золотой решетки, за которой располагался зал с лифтами.

В Азкабан нельзя было попасть без сопровождения мракоборца, поэтому, когда с регистрацией было покончено, мы с Марти отправились на второй уровень, к штаб-квартире мракоборческого отдела. Убедившись в подлинности моего разрешения на свидание, один из мракоборцев проводил нас с Марти в специальное помещение, где активировал портал.

До этого момента мне никогда не приходилось задумываться, каким образом волшебники добираются до Азкабана. Я думала, что портал доставит нас прямо к воротам тюрьмы, но вместо этого мы очутились на небольшом острове посреди моря. Здесь было ветрено, но ветер дул не с ожесточенной силой, а лишь кружил над одиноким островом, словно усталый путник, наконец вернувшийся домой. Волны с шумом набегали на берег, и где-то в небе кричали птицы.

– Дальше на лодке, – сказал мракоборец, махнув рукой в сторону маленькой пристани.

Я подняла глаза, взглянув вперед, и мне открылась громадная башня Азкабана, видневшаяся вдалеке. Всё внутри упало, и я так и застыла на месте, не в силах оторвать взгляда от ужасной, подпирающей свинцовые тучи крепости. Уже почти неделю Тео находился за ее стенами.

Разрешение было выписано только на мое имя, поэтому Марти остался ждать на острове в маленькой деревянной будке охранника пристани, а я села в лодку. Подгоняемая волнами, она причалила к каменистому берегу. Ворота тюрьмы тяжело отворились, позволяя зайти, и мракоборец повел меня темными коридорами и узкими лестницами. С каждым шагом я всё сильнее пугалась тюремного мрака, в котором оказался Тео. До чего же несправедливо, что его держат здесь! Сердце стучало, рвясь к нему и изнывая от переживаний.

Тео ждал меня в небольшой комнатке для посещений, в той ее части, которая была огорожена решеткой. Объявив, что у нас есть десять минут, мракоборец вышел в коридор, и, как только за ним с лязгом закрылась железная дверь, я бросила к клетке. Прутья решетки помешали обнять Тео как следует, но я просунула руки и первые несколько мгновений просто стояла, ухватившись за Тео хоть как, и не могла ни разговаривать, ни думать, ни надышаться.

– Когда мне сказали, что у меня будет посетитель, я уже было испугался, что меня почтит своим обществом мой дядюшка из Франции, – шепотом усмехнулся Тео, уткнувшись носом мне в висок. – Знаешь, он такой зануда. Стоял бы и причитал о том, что так и думал, что его племянничек пойдет по наклонной.

Я самую малость отодвинулась, чтобы наконец взглянуть на него. Та же рубашка, что и в день битвы, подсохший шрам на щеке, который Тео получил в схватке с Амикусом, и за все эти дни в Азкабане никто так и не помог ему его залечить. Темные круги под глазами выдавали сильнейшую усталость, но, несмотря на это, Тео так отчаянно старался делать вид, что всё в норме, так храбрился, пытаясь даже что-то шутить про своего дядюшку, что я чуть не разрыдалась, но рыдать было последним, что сейчас было нужно. Это только усугубило бы и без того гнетущую ситуацию.

– Это неправда, – завороженно прошептала я, не в силах на него наглядеться. – Ты и думать не думал ни про какого дядюшку. Ты знал, что это буду я.

Он кивнул, прислоняясь своим лбом к моему и тихонечко, почти невесомо коснулся губами моего виска, прикрытых век и спустился ниже – к губам.

– Знал. И всю ночь боялся, что что-нибудь сорвется, и тебя не пустят сюда.

– Мама с отчимом не хотели меня пускать, но это неважно. Я бы все равно придумала, как попасть к тебе.

– Я верю, – шепнул Тео в ответ, мягко улыбаясь уголком рта и гладя большим пальцем мне щеку. – Чем я только заслужил тебя?

Он говорил, а я слушала, впитывая в себя его голос. Тео рассказал, что у него тоже было несколько допросов. То, что ему разрешили посетителей, было хорошим знаком – это означало, что расследование проходит в его пользу.

– Суд надо мной состоится уже на этой неделе. Перед заседанием мне дадут выпить сыворотку правды. Поскольку в моих показаниях не было обмана, есть надежда, что всё разрешится благополучно. Даже если не все обвинения снимут, то хотя бы отпустят под залог.

Десять минут неумолимо подходили к концу, и мы стояли, переплетя пальцы, пока отсчитывались последние секунды перед скорой разлукой.

***

Если бы у меня спросили, где я сейчас хочу быть, я бы ответила – на берегу того маленького острова с пристанью, откуда виден Азкабан. Сидеть у кромки воды, чувствуя соленые брызги моря на губах. Зябнуть от ветра и смотреть вдаль на громадную крепость, за стенами которой держат Тео…

Раз сейчас мы не можем быть рядом друг с другом, то я бы хотела ждать его именно там.

Но никто не позволил бы мне этого сделать, и вместо этого я лежала в своей комнате. Я потеряла чувство времени, а серый, однообразный свет из окна, за которым медленно плыли майские тучи, не позволял понять, находится ли день в разгаре или, быть может, уже клонится к вечеру.

В дверь тихо постучали, и, обернувшись, я увидела на пороге маму.

– Можно к тебе? – спросила она.

Я кивнула, мама подошла и присела на край кровати. Она легонько погладила мне волосы и тихо вздохнула:

– О чем вы только думали? Особенно Марти. Он, если честно, поразил нас до глубины души.

– Ну, в нем тоже есть капелька авантюризма, – слабо усмехнулась я, лежа на боку.

– Да уж. Вы еще те авантюристы, – снова вздохнула мама.

Она не злилась – просто очень сильно переживала. Как и отчим. Нас с Марти даже толком не отругали за наш визит в Азкабан.

– Ты ведь не обижаешься, что я не хотела пускать тебя? – спросила мама. – Может быть, я в чем-то бываю и не права, но это оттого, что я очень тебя люблю и всегда пытаюсь сделать, как лучше…

– Нет, – я приподнялась, чтобы обнять маму и почувствовать ее родное тепло. – Конечно, нет. Я не обижаюсь и всё понимаю.

– Ты у меня умница, – мама сжала меня в объятии, после чего с ласковой улыбкой взглянула на меня: – Когда ты только успела вырасти? Кажется, еще вчера ты была такой маленькой и играла в игрушки, а сегодня уже девушка. Красивая, юная, и у тебя даже есть молодой человек!

Я смущенно опустила глаза, чувствуя, как щеки начинают розоветь, и тогда мама снова погладила меня по волосам.

– Ханна, он действительно такой хороший? Он стоит всего этого? Твоей борьбы, твоих переживаний?

– Мама, он замечательный, – прошептала я, прикрывая веки.

Говорить о нем вот так – с мамой, в тихой комнате, тихим голосом, искренне и открыто – было потрясающе. Любовь к нему, нежная, цветущая, обволакивала меня, и мне не хватало слов, чтобы описать, как сильно я люблю. А, может, излишние слова и не нужны были. Мама всё поняла и по одной короткой фразе.

– О, дочка, кажется, этот Тео действительно украл твое сердце.

– Мама, я верю, что его обязательно освободят, но знаю, что даже после этого будет нелегко. Я пуффендуйка, Тео слизеринец. Всё равно останутся люди, которые не поймут меня, которые ни за что в жизни не поверят, что Тео невиновен, и будут говорить – как ты можешь быть с ним, ведь он Пожиратель смерти! Но я готова к этому. Потому что Тео не просто хороший – он самый лучший на свете!

В эту ночь, как и во многие другие, мне не спалось, и, сидя на подоконнике, я глядела в прояснившееся небо. Мне были видны крошечные блики звезд. Я приоткрыла окно, и весенний ветер коснулся моего лица, подхватил пряди распущенных волос, пустил волну мурашек по коже. Может быть, он – этот ветер – прилетел ко мне с маленького острова посреди неспокойного моря, где несколько лодок качаются на волнах у маленькой пристани.

Глава 19 (43). Мы никогда не будем одиноки

Следующие несколько дней прошли в тягостном ожидании: суд над Тео должен был состояться уже буквально вот-вот. Я не только отчаянно мечтала, чтобы этот день поскорее настал, но и очень сильно его боялась…

Вечер накануне суда обещал быть ужасным из-за моей абсолютной неспособности справиться с волнением, но прошел гораздо лучше, чем мог бы. А всё потому, что случилось другое долгожданное событие – в гости заглянула Сьюзен, и благодаря ей я смогла хоть чуть-чуть отвлечься от тяжелых мыслей. Мы вместе с ней вышли в сад и устроились в тени пышного клена.

Сьюзен наконец выздоровела – ранение руки, полученное во время битвы, больше не беспокоило ее. Этим утром Сьюзен выписали из больницы, и она смогла сразу же отправиться в Министерство Магии и дать свидетельские показания по делу Тео. После этого мы с ней наконец смогли увидеться – впервые с момента окончания битвы. Я хотела навестить Сьюзен еще когда она лежала в больнице, но не вышло: больница была переполнена пострадавшими в войне, и, чтобы не создавать столпотворение в коридорах и палатах, навещать пациентов разрешили только родственникам. И хотя от меня в этой ситуации ничего не зависело, мне все равно было ужасно совестно.

– Прости, что не навестила. Мне сказали, что раз я не родственница, то нельзя…

– Всё в порядке, – заверила Сьюзен. – Кроме мамы никого не пускали.

– Спасибо, что на допросе ты говорила в защиту Тео, – переполненная признательностью, уже не в первый раз поблагодарила я. – Ты не представляешь, сколько для меня и для Тео это значит!

– О, Мерлин! Ханна, мы же уже договорились: я не сделала ничего особенного. Я просто сказала правду, – проворчала Сьюзен. – Прекращай уже.

– Ты сделала очень много. Ты сказала следователю, что ни в чем не винишь Тео. Именно за это я тебя благодарю, – прошептала я, глядя на Сьюзен.

Несколько секунд Сьюзен разглядывала свои руки, а потом подняла на меня взгляд и серьезно произнесла:

– Мы все совершаем ошибки. Во время битвы я сама чуть не оступилась. Чувство ненависти едва не довело меня до убийства другого человека. И хотя этим человеком был напавший на меня здоровенный Пожиратель смерти, который, стоило мне замешкаться, чуть не убил меня, я все равно не простила бы себя, лиши я кого-нибудь жизни... Так нельзя. Я хочу быть прежней Сьюзен, доброй, жизнерадостной и понимающей. И я уверена, что мой папа тоже этого хотел бы, – она помолчала, затем добавила: – Я простила Теодора Нотта. А тебя мне и вовсе не за что было прощать. Всё хорошо. Честно.

Набрав в легкие воздух, Сьюзен с шумом выдохнула, словно сбрасывая с себя тяжесть прошлого. Потом в глазах ее появилась мягкая задумчивость.

– Я долгое время не понимала, как ты можешь продолжать любить Нотта, и не верила, когда ты говорила, что он лучше, чем все о нем думают, – произнесла она, – но теперь я верю, потому что ради тебя он сражался на нашей стороне. Он ведь понимал, чем ему грозит этот поступок и какие ужасные наказания его ждут, если Тот-Кого-Нельзя-Называть вдруг победит, но все равно пошел на это. Теперь я официально могу сказать: твой Тео наконец заслужил тебя! – тепло усмехнувшись, объявила Сьюзен.

Когда дети мирятся, они держатся за мизинчики. Нам обеим было по восемнадцать, детство вроде как закончилось, но есть вещи, которые не хочется менять. Я протянула палец – Сьюзен не сдержалась и заулыбалась, берясь за него своим. От ее улыбки на душе посветлело. Я бы, кажется, воспарила от радости, если бы не груз предстоящего завтра суда, камнем лежащий на плечах.

***

Утром, застыв у зеркала, я дала себе обещание, что со всем справлюсь и всё выдержу. Тео обязательно оправдают, иначе быть не может.

Но стоило переступить порог судебного зала, как волнение уже не получалось унять. Просторный подземный зал освещали тусклые факелы, ряды скамей уходили вверх, образуя трибуны. К началу слушания свободных мест практически не осталось. Так много людей…

Коллегия Визенгамота заняла центральную ложу, на рядах слева и справа устроились все остальные: сотрудники Министерства Магии, пресса, зрители.

Сидя рядом с мамой, я в напряжении вцепилась пальцами в край скамьи и практически не сводила глаз со стоящего внизу кресла, предназначенного для подсудимых. Взгляд от него я оторвала только тогда, когда двери зала распахнулись, и под усилившийся шепот с трибун два мракоборца ввели в зал Тео. Темная челка свешивалась ему на глаза. Он был бледный и измотанный, но шел ровно, держа спину прямо. В этом и был весь Тео – как бы плохо ему не было, он всегда находил в себе силы не показывать этого людям.

Тео подвели к креслу, и когда он сел, его запястья тут же сковали выползшие из подлокотников цепи. Сердце мое замерло и застучало сильнее. Тео взглядом нашел меня среди толпы в зале и едва заметно кивнул. «Я с тобой», – одними губами прошептала я, уверенная, что он поймет. Ты же знаешь: я навсегда с тобой.

Потом главный судья Визенгамота ударил своим молотком, и суд начался…

Вначале судья сообщил присутствующим, что обвиняемый Теодор Нотт находится под действием сыворотки правды, после чего приступил к допросу. Я сидела, едва дыша от страха и беспокойства, а Тео методично отвечал на все вопросы, рассказывая о своей вынужденной службе. В зале периодически раздавался ропот, журналисты щелками фотокамерами. Понять, хорошо ли всё проходит или нет, было невозможно. Несмотря на то, что Тео, находясь под действием сыворотки, не давал повода усомниться в правдивости своих ответов, многие волшебники на трибунах все равно смотрели на него холодно и осуждающе…

Время как будто играло в странную игру – мне казалось, что заседание длится целую вечность, но когда главный судья объявил, что коллегия удаляется на пятнадцатиминутный перерыв для принятия решения, я взглянула на часы и выяснила, что с того момента, как Тео ввели в зал, прошло даже меньше часа. Перерыв, хотя и был кратким, также показался мучительно длинным. Пока секундная стрелка ползла по кругу, внутри все сжималось в ожидании.

– Мистер Теодор Нотт, встаньте, – объявил главный судья, когда заседание возобновилось. – Сейчас вам будет вынесен приговор.

Тео поднялся с кресла, цепи на его руках натянулись. Звуки зала стихли, а, быть может, я уже просто не слышала ничего, кроме голоса судьи, и не видела никого, кроме Тео, статуей застывшего у кресла.

– Вас обвиняют в трех преступлениях: применение пыток к ученикам школы Хогвартс, пособничество Тому-Кого-Нельзя-Называть, а также соучастие в убийстве мистера Эркюля Боунса, – перечислил судья. – В ходе расследования и допросов свидетелей и потерпевших было доподлинно установлено, что пыток к ученикам школы вы не применяли. Данное обвинение с вас снимается.

И хотя я знала, что именно это обвинение с Тео уж точно снимут, сердце все равно подпрыгнуло от секундной радости. Однако тревога и напряжение сразу же вернулись, потому что с оставшимися обвинениями всё было не так просто.

– Далее. Суд принял во внимание тот факт, что сегодня, находясь под действием сыворотки правды, вы подтвердили все сведения, которые сообщили во время расследования. Благодаря этому у суда имеется достаточно оснований согласиться с тем, что ваше вступление в организацию «Пожиратели смерти» было вынужденным и не соответствовало вашим убеждениям. На это указывают следующие факты. Первое – в ночь нападения на мистера Эркюля Боунса вы не применяли в отношении погибшего боевых заклинаний, а также не выдали Пожирателям смерти найденных вами в кладовке дома мисс Сьюзен Боунс и мисс Ханну Аббот, что подтвердили обе девушки. И второе – в решающий момент, во время битвы за Хогвартс, вы сражались против Того-Кого-Нельзя-Называть и помогли одержать победу над ним. Подытоживая всё вышесказанное, суд решил признать вас невиновным и вынести вам оправдательный приговор. Вас выпустят из Азкабана и вернут вам волшебную палочку. Однако в течение следующих трех лет к вам будут применяться меры дополнительного контроля: в течение этого срока вы не сможете покидать страну и будете обязаны пускать сотрудников Министерства Магии в ваше поместье для периодических обысков. Приговор суда вам ясен?

– Ясен, – кивнул Тео.

И тогда наконец прозвучали слова судьи, от которых мое сердце готово было выпрыгнуть из груди от счастья:

– Освободить в зале суда!

Трибуны зашумели, среди возгласов раздавались и недовольные, но я и не надеялась, что оправдательный приговор в отношении Тео будет встречен с единодушной радостью. Но всё это потом. Сейчас не это было главным, а совсем другое.

Цепи с рук Тео упали, звякнув о подлокотники. И не только эти цепи, а вообще все, которые когда-либо сковывали его. Тео наконец-то стал по-настоящему свободным!

Волшебники в зале начали вставать со своих мест и расходиться. Понимание, что всё плохое позади, накатило вдруг ощущением легкости, да такой сильной, что в глазах защипало от навернувшихся слез. Я побежала вниз, не вполне даже чувствуя поверхность ступенек под ногами, потому что не бежала, а практически летела, чтобы скорее обнять Тео.

Его руки, сомкнувшиеся за моей спиной, были самыми необходимыми. Я погладила его по щеке – чуть-чуть колючей. Родной мой… Такие круги под глазами…

– Всё, чего я сейчас хочу, – устало проговорил Тео, прижимая меня к себе, – это оказаться дома, и чтобы рядом не было никого, кроме тебя.

***

Отпуская меня с Тео, мама держала мои ладони и улыбалась растроганно и растерянно. «Я люблю его, мама. И больше ни одного мгновения не хочу провести вдали от него», – шептала я про себя, зная, что мама все прочитает в моих глазах…

…Огромное его поместье окружали распустившиеся деревья. Можно было гулять по саду и разговаривать, ведь так много нужно было сказать друг другу, но в первый вечер мы с Тео просто лежали в обнимку в его комнате. Битва за Хогвартс, сквозняки и сырость Азкабана, допросы и суд отобрали много сил, и Тео почти сразу провалился в беспокойный сон. Я смотрела, как он спит, осторожно касалась его лица, гладила по щеке, едва веря, что всё это наяву, что мы наконец всё преодолели, а потом уткнулась ему в плечо и, убаюканная бархатистым покоем и мятным запахом Тео, тоже уснула.

Когда наутро я открыла глаза, было еще очень рано, но Тео уже успел куда-то уйти. Я скинула одеяло, припоминая, что засыпала не укрывшись, и мимолетом улыбнулась, представляя, как Тео укрывал меня. Он знал, что к утру я точно замерзну в своей тонкой рубашке и юбке.

От внезапного одиночества мне стало неуютно. Не хотелось расставаться с Тео даже на минуту. Не теперь, когда мы наконец обрели возможность быть вместе. Я знала, что потом я обязательно перестану все время бояться его потерять, но для этого должно пройти время.

Где искать Тео, я не имела никакого представления. Всё в особняке было для меня неизвестным, но в коридоре мне очень удачно встретился домовой эльф по имени Лером. Он и отвел меня к нужным дверям. Перед тем, как войти, я осторожно постучала и только после этого толкнула дверь. Моему взору предстал рабочий кабинет, обставленный строгой, старинной мебелью. Общая мрачная атмосфера комнаты, а также мелкие детали, вроде семейной фотографии на письменном столе, сразу дали понять, что хозяин этого кабинета – отец Тео...

Тео сидел не за письменным столом, а чуть поодаль – на диване у стены, обложившись какими-то тетрадями в кожаных переплетах, и эти тетради валялись повсюду, некоторые даже на полу. Когда я вошла, Тео оторвался от чтения и поднял на меня взгляд... усталый и воспаленный.

– Тео?.. – в тревоге выдохнула я.

– Это отцовские дневники, – объяснил Тео, вставая на ноги и отбрасывая на диван тетрадь, которую до этого читал. – Здесь много о чистокровности, но кроме этого отец записал и много историй из обычной жизни: обо мне, о маме... О том времени, когда мы были семьей.

Тео тяжело вздохнул и запустил пальцы в волосы, привычным движением руки отбрасывая челку со лба. Потом он подошел к окну.

– Знаешь, когда я смотрел на свою метку и не верил, что этой гнусной службе придет конец, были моменты, когда я во всем винил отца. Я его практически ненавидел. А теперь он в тюрьме. И нет никаких шансов, что он выйдет оттуда так же легко, как я. – Тео сглотнул, словно его мучил комок в горле. – Отец небезгрешен. Он сделал много плохого, он хотел власти, когда пошел за Темным Лордом, а в результате превратился в слугу. Он практически утянул меня следом, подлил мне зелье, прекрасно понимая, каких дел я мог натворить с отключенными чувствами. Но несмотря на всё это, он все равно мой отец, и у меня нет сил его ненавидеть. После смерти мамы только он был моей семьей, – договорил Тео.

И почему только в собственном доме Тео всегда кажется мне таким одиноким? У меня сжалось сердце. А как было раньше? Я вдруг представила Тео маленьким, тихим мальчиком на руках у его красивой матери, которую однажды видела на фотографии. Они могли играть в саду, она могла читать ему книжки, а его отец, наверное, был где-то рядом, смотрел на свою семью и счастливо улыбался... Пораженная этой мыслью, я осознала, что впервые думаю об отце Тео не как о Пожирателе смерти, а как... о человеке. И вдруг мне открылось то, чего я раньше не понимала.

Он не желал Тео зла. Всё, что он делал, было ради сына.

Подойдя к Тео, я обняла его со спины.

– Тео, твой отец подлил тебе зелье, потому что думал, что этим защитит тебя, да?

– Да, – подтвердил Тео. – Он всё время боялся, что я откажусь служить Темному Лорду и пострадаю из-за этого.

Всё еще находясь в кольце моих рук, Тео развернулся ко мне лицом и привлек меня к себе. Я покрепче прижалась щекой к его груди:

– Думаю, твой отец очень тебя любит, просто не умеет это показать...

– В тюрьме мне позволили один раз с ним увидеться. Я не был уверен в том, что он скажет. Предполагал, что, возможно, он будет зол. Но отец сказал, что рад, что всё закончилось именно так. Сказал, что я сильнее, чем он, потому что смог сделать собственный выбор.

Желая поддержать Тео, я взглянула на него. Его отношения с отцом всегда были очень сложными. Тео никогда не любил поднимать эту тему. И зная это, зная характер Тео, я тихо попросила:

– Ты только больше не замыкайся в себе… Ты не должен выносить все проблемы в одиночку…

Он перевел на меня взгляд, и впервые за время этого разговора губы его тронула усмешка. Такая, как я люблю – теплая и искренняя. Выражение его лица стало мягким.

– Не буду, – заверил Тео, обнимая меня за талию. – Ты же со мной, а значит, я со всем справлюсь. Мы справимся.

Сердце затрепетало, охваченное нежностью и робким восторгом. Мы справимся. Этой короткой, невероятной фразой Тео только что сказал мне, что я ему нужна. Что у него есть я, а у меня есть он, а значит, мы никогда не будем одиноки в этом огромном, восхитительном мире, за который стоило бороться, чтобы в нем цвела наша любовь.

Быть необходимыми друг другу, знать, что между нами больше нет недомолвок, доверять, заботиться, быть искренними, любить и быть любимыми, быть друг с другом каждый час, каждый день и всегда – это и есть настоящее счастье!

***

Лучи раннего солнца играли золотом в ее пшеничных локонах. Стоя у распахнутого окна в его комнате, Ханна закрыла глаза и потянулась, подставляя лицо свежему ветру и солнечному теплу. Тео любовался ею, а потом подошел и обнял со спины.

– Тебе очень идет моя рубашка, – промурлыкал он ей на ухо.

Тео знал, что сейчас Ханна засмущается. Так и произошло. Он усмехнулся, а Ханна мгновенно вспыхнула и спрятала покрасневшее лицо у него на груди. Он так любил ее за это. Всё в ней, каждую мелочь. То, как она стеснялась, стоило ему пошутить. Как улыбалась, когда что-то радовало ее, смотрела на него своими распахнутыми, светящимися глазами. Как ходила по поместью, восхищаясь всему, что видела. Дом, ранее бывший для Тео лишь мрачной, холодной обителью, вдруг посветлел и преобразился. Ханна жила здесь всего пару дней, а Теодор вдруг с удивлением почувствовал, что он дома, чего с ним давно не случалось, когда он бывал в родном поместье.

– Я уже связалась с мамой и попросила ее собрать мне каких-нибудь вещей. Сегодня она отправит их вместе с Марти, – пробормотала Ханна, всё еще прячась у Тео на груди.

После суда, отправляясь в поместье, ни Тео, ни Ханна не подумали, что Ханне следовало бы сперва заскочить к себе домой и взять какой-нибудь сменной одежды, чтобы хватило на первое время. Они поняли это, когда во второй вечер Ханна не знала, в чем лечь спать – ни ночных сорочек, ни пижамы у нее не было. В первый вечер такой проблемы не возникло, потому что от усталости и пережитых потрясений они просто вырубились на кровати прямо в том, в чем были на суде. Тео принялся дразнить Ханну, полушутя предлагая свои рубашки (расцветок, правда, было мало – все сплошь белые и черные), и не мог сдержать улыбки, глядя на то, как Ханна жутко смущается от таких предложений. Впрочем, уже на следующее утро она все равно оказалась в его рубашке…

И Тео был совсем не против, чтобы она ходила так всегда. Мало того, что она выглядела соблазнительно милой в его рубашке, ведь та была ей сильно велика, но еще это создавало ощущение, будто он постоянно касается ее, отдавая свою защиту, которую Ханна принимает и в которой нуждается.

Мысленно Тео мечтал, чтобы Марти повременил с доставкой вещей Ханны, но Марти, пунктуальный как часы, прибыл в поместье ровно в назначенное время – сразу после завтрака. Он неуклюже выбрался из камина в гостиной, вытащив следом чемодан.

– Большое спасибо, Марти! И маме передай спасибо! – попросила Ханна, после того, как они поинтересовались друг у друга делами и оба ответили, что всё хорошо.

– Передам обязательно, – ответил Марти. Придвинув очки пальцем поближе к глазам, он начал с интересом оглядывать огромную, готическую гостиную. – Куда чемодан отнести? В какую комнату? – отвлеченный интерьером, машинально спросил он.

– В мою, – широко улыбнулся Тео. – Я поселил Ханну в своей. Теперь у нас общая комната.

Марти растерянно на него уставился. Потом до него дошел скрытый смысл сказанного. Уши Марти стремительно покраснели. Похоже, стесняться – это у них семейное.

– О, нет! Можно без пошлых подробностей? Это же личное! – заорал Марти, торопливо бросившись к камину, чтобы скорее спастись от неловкой ситуации. Он бросил в камин горсть летучего пороха и скрылся в лучах зеленого пламени.

– Ну вот зачем было? – смущенно проворчала Ханна.

Впрочем, уголки ее губ едва заметно ползли вверх – она сама готова была захихикать.

– Не знаю… Но было же забавно, согласись? – усмехнулся Тео. Потом он подошел к Ханне поближе и произнес, ласково касаясь ее волос: – Я очень тебя люблю. Извини, если иногда буду вести себя, как сумасшедший влюбленный мальчишка, готовый кричать всему миру, что ты моя.

Ханна привстала на цыпочки, радостно улыбаясь, и Тео потянулся к ее губам, вовлекая в поцелуй.

Вечером Тео вернулся из Министерства, куда отправился, чтобы уладить дела с имуществом – многое, чем владел отец, теперь нужно было переоформить на себя. Ханна заснула прямо на диване в гостиной – ждала его, но ее сморил сон. Тео присел рядом. Смотреть на нее спящую было, пожалуй, одним из самых лучших ощущений на свете. Он просидел так некоторое время, потом аккуратно взял Ханну на руки и понес наверх, чтобы она спала в удобной кровати, а не на жестком диване. Он вдруг вспомнил, как на шестом курсе Ханна потеряла сознание, и он нес ее в больничное крыло. Еще тогда он впервые почувствовал, что хочет заботиться о ней, только вот в тот раз едва ли готов был самому себе в этом признаться, ведь тогда он не верил в любовь.

И вот теперь Тео держал Ханну на своих руках, а его сердце сжималось при мысли, что еще совсем недавно он отталкивал ее, делал ей больно. Он так сильно привык противиться чувствам, считая их слабостью, он делал это много лет, он был замкнут, сердит на весь мир, одинок и жесток – в своей твердой броне было так удобно, но Ханне он позволил узнать себя другим. Он осмелился впустить ее в свою жизнь, и она помогла ему сделать правильный выбор. Она подхватила его у самого края, когда он уже почти вовлек себя во тьму. Тео полюбил Ханну всем сердцем, и свет внутри него не погас, а загорелся ярче.

С Ханной он узнал, что это вообще такое – по-настоящему чувствовать.

Во время войны она даровала ему силы поверить в то, что не всё предрешено, и выбрать сторону, ради которой действительно стоило бороться. Чтобы у них был этот мир. Чтобы Ханна улыбалась. Чтобы просыпаться рядом с ней по утрам и смотреть, как она спит. Ощущать, как всё, что порою грызет душу, отступает всё дальше и дальше, и остается только нежная, сонная, солнечная Ханна и огромное, не помещающееся в груди чувство любви к ней, чувство сумасшедшего счастья. Ради того, чтобы всегда быть с ней вместе. Ради этого стоило бороться.

***

Обмакнув кончик пера в чернила, я поднесла руку к пергаменту и остановилась. Надо было сосредоточиться и ответить на письмо, но у меня никак не получалось. В последнее время столько всего произошло, столько всего захватывающего, трогательного и греющего мне сердце, что уместить рассказ о моих делах в скромные пару абзацев было решительно невозможно.

Я могла бы написать о многом.

Вот уже три месяца как в магической Британии царит мир. Уже три месяца мы с Тео живем вместе в поместье. Целое лето. Столько всего пришлось вынести на пути к нашему счастью.

Порою мне вспоминаются ужасы войны и страшная битва, и в такие моменты становится страшно, что победы могло не случиться. Иногда я просыпаюсь в слезах, и тогда Тео сразу же обнимает меня, шепчет, что он рядом, – и все страхи отступают. Рядом с Тео ни у одного кошмара нет шансов напугать меня.

Как я его люблю. Как же я люблю моего Тео! Он потрясающий, самый лучший, самый заботливый и невероятный. Иногда мне кажется, что моя любовь к нему никогда не достигнет предела, ведь с каждым днем она становится только больше. И тот трепет, что заполняет меня, когда Тео касается меня, – это лучшее ощущение на свете.

Мне хотелось написать о том, как на седьмом курсе я злилась на Тео, думая, что он поддерживает Пожирателей смерти, а он в действительности никогда их не поддерживал. Как ему было трудно разрываться между долгом перед отцом и чувствами ко мне. Как он злился на меня, когда я вступила в Отряд Дамблдора – он хотел меня защитить, а я не понимала. Он все время защищал меня. Даже когда я думала, что он бросил меня, – даже тогда он защищал меня.

Мне хотелось написать, как я переживала, когда после битвы Тео поместили в тюрьму, как во время следствия я без конца твердила, что Тео спас меня и Сьюзен, не выдав нас Пожирателям смерти, а после суда, который, к великому счастью, завершился благополучно, Тео сказал мне:

– Мне не нравится, когда ты ставишь мне это в заслугу, будто я совершил что-то невероятное. Я имею в виду – я бы спас тебя любой ценой. Если бы понадобилось, я бы оглушил любого, кто посмел бы угрожать тебе. Ты же знаешь: я бы встал на пути у кого угодно.

– Знаю, – кивнула растроганная я. – Конечно, знаю.

Мне хотелось написать, как в начале лета мы с Тео ходили на мероприятие, посвященное месяцу со дня Битвы за Хогвартс. По распоряжению нового министра магии Кингсли Бруствера был открыт мемориал – большой памятник из темного мрамора с высеченными на нем именами жертв прошедшей войны. Мы стояли там, читая имена тех, с кем учились в школе, имена их родителей. Рядом стояла Сьюзен. Тео снова был замкнут и невесел. Но после мероприятия он попросил у Сьюзен прощения, сказав, что очень сожалеет о нападении на ее дом, и выдохнул только тогда, когда Сьюзен сказала, что простила его.

– Не ошибайся больше, Тео Нотт. И береги Ханну. Если бы не она, тебя бы не было сейчас здесь, – ухмыльнулась она.

Мне хотелось написать, как потом мы сидели с ней на лавке в тени деревьев, и она рассказала, что начала встречаться с Эрни Макмилланом.

– Мне кажется, он давно начал мне нравиться. Не знаю точно, когда это началось, но, наверное, еще в школе. Мама говорила, Эрни так забавно доказывал медсестре в больнице, что он мой парень, а его все равно не пустили меня навестить, – рассмеялась она. – Знаешь, что самое забавное? К тому моменту он еще не успел мне ни в чем признаться, а значит, медсестра и моя мама узнали, что он хочет со мной встречаться, раньше меня!

– О, Сьюзен, как я рада за вас! – завизжала я, ощущая, как на меня накатывает радость за подругу.

Мне хотелось написать, как неловко мне было повстречать Невилла Лонгботтома. Он подошел к нашей лавке, и Сьюзен оставила нас наедине, чтобы мы могли поговорить. Невилл кинул взгляд на Теодора, который стоял поодаль около мемориала.

– Э-э-э… Так значит, Теодор Нотт?.. – неловко почесал затылок Невилл.

– Еще с шестого курса, – робко улыбнулась я.

С моей души упал последний камень – Невилл не осудил меня за любовь к Тео.

Мне хотелось написать, как по возвращении домой Тео признался, что видел, как я разговаривала с Невиллом, и что это вызвало в нем ревность. А потом признался еще и в том, что на седьмом курсе ревновал меня к Невиллу постоянно. Я принялась уверять Тео, что никогда не испытывала к Невиллу ничего кроме дружбы. Тео остановил меня и сказал, что знает.

Тео знает, что он мой единственный. Мой слизеринец с серо-голубыми глазами. Туманные его глаза теперь всегда полны любви. Он больше не прячет ее во взгляде.

Мне хотелось написать, как много мы с Тео разговариваем. Он больше ничего от меня не скрывает. Сколько потрясающих и трогательных вещей он мне рассказывает! Он рассказал, что начал видеть фестралов еще в детстве. Его мама долго болела, и когда она умирала, он сидел у ее кровати.

Он признался, что однажды стер мне память. Он попросил довериться ему, я закрыла глаза, и после произнесенного Тео контрзаклинания перед внутренним взором ожила картинка из прошлого – на шестом курсе в совятне в день моего семнадцатилетия Тео впервые признался мне в любви. Тео волновался, как я отреагирую на воспоминание. На меня накатила позабытая грусть: тогда в совятне нам обоим было очень больно – это было время, когда мы находились в разлуке. Но гораздо сильнее грусти было другое чувство – восхитительное погружение в ту бесконечную, щемящую любовь между нами, которой был пронизан момент в совятне.

– Никогда больше тебя не оставлю, – прошептал мне Тео, обнимая и целуя. – Никогда больше не заставлю испытать такую боль.

Мне хотелось написать о том, как Тео исполнил данное полтора года назад обещание показать мне Лондон, и мы весь день гуляли по городу, до тех пор, пока не пошел дождь, и даже после того, как он пошел. Вместе мы забываем обо всем на свете, а гулять без зонта – это романтично, а не глупо.

Мне хотелось написать о том, как Тео обожает смешить меня. Я очень люблю его шутки. Некоторые из них очень милые, а другие приводят меня в ужасное смущение. Я пытаюсь хмуриться, но у меня никогда не выходит, и я все равно каждый раз смеюсь вместе с ним.

У нас в гостях часто бывают мама, отчим (которого теперь я называю просто по имени – Фероксус) и Марти с Ником. Мама считает Тео невероятно обаятельным, потому что он любит отвешивать ей комплименты. А это он умеет, ведь его с детства учили быть аристократом. Она отлично с ним ладит, и я часто прихожу в полный восторг, когда со стороны наблюдаю, как они вместе над чем-то смеются. Марти с Ником, кажется, тоже привыкли к Тео, и думаю, они смогут стать настоящими друзьями.

Мне хотелось написать о том, что порою Тео все равно бывает замкнут – это случается, когда он думает о своем отце, которого приговорили к длительному тюремному заключению. И хотя его отец счел собственное наказание искуплением за все совершенные ошибки, Тео все равно разозлился из-за суровости приговора. Я не люблю моменты, когда Тео зол или грустит, потому что сама страшно расстраиваюсь. Я знаю, что он сложный. Он не из тех открытых, беззаботных ребят, которые идут по жизни легко и ко всему относятся с юмором. Но видеть его грустным просто выше моих сил. И Тео знает это. Он до сих пор порою просит у меня прощения за то, что причинял мне боль, хотя мне не за что его прощать.

Но разве у кого-то бывает совсем без грустных моментов? Ни у кого.

Они есть в жизни каждой пары для того, чтобы еще сильнее ценить друг друга. Еще сильнее беречь друг друга. Знать, что есть тот, кто принимает тебя таким, какой ты есть, и всегда поддержит. Кто любит тебя целиком и полностью, беззаветно, бесконечно, всем сердцем.

В общем, это лето, наше первое с Тео лето – оно совершенно особенное.

– Ну, как? Придумала, что написать? – прервал череду моих мыслей Тео, выходя на балкон.

– Я могла бы написать очень многое, но боюсь, что если выплесну на папу сразу столько всего, то он испугается и подумает, что правильно делал, что не общался со мной столько лет, – улыбнулась я.

– Он твой отец, и он пишет, что очень хочет узнать тебя. Наверное, он обрадуется всему, что ты напишешь, – предположил Тео.

– Наверное, ты прав, – согласилась я. – Он добрый, просто когда-то спасовал перед трудностями, поэтому и оставил нас с мамой и уехал в Америку. Но прямо сейчас я не готова написать ему очень личное письмо. Думаю, нужно время, чтобы прийти к этому.

Пока я была вся погружена в свои чувства и мысли, кончик пера успел высохнуть. Я вновь обмакнула его в чернила и, наконец, принялась за письмо. Конечно же, я не написала всё то, о чем думала десять минут назад. И дело даже не в том, что за те годы, что мы не виделись, родной папа стал далеким и практически чужим. Просто многое из этого было настолько личным, что я не поделилась бы этим вообще ни с кем. Хотелось, чтобы эти мгновения принадлежали только нам с Тео.

Когда пару дней назад сова принесла мне письмо из Америки, я лишилась дара речи. В письме папа писал, что всё это время следил за новостями из Британии и очень переживал. Он сообщил, что в течение года отправлял письма моей маме, чтобы узнать, не пострадал ли кто из нас во время войны. Мне он писать не осмеливался, потому что не был уверен, прощу ли я его за то, что он оставил меня, и захочу ли общаться с таким отцом. В конце письма папа выражал надежду, что я всё-таки прощу его и захочу возобновить с ним общение.

Я ощутила, что никакой обиды внутри меня уже давно нет. Я вспомнила, как была привязана к нему в детстве, и решила, что обязательно дам ему шанс. Каждый, кто искренне хочет исправить свои ошибки, заслуживает шанса.

Когда я дописала письмо, Тео принес одну из почтовых сов, которые жили при поместье.

– Тео, а как она полетит через океан? – заволновалась я, вообразив, какого будет несчастной птице преодолевать такое расстояние.

– Она не будет лететь всю дорогу. Только до Министерства Магии. Международные письма доставляют с помощью порталов, – успокоил меня Тео.

Тео помог мне привязать конверт к лапке совы, и, подойдя к краю балкона, мы выпустили птицу. Тео обнял меня, и, стоя рядом, мы наблюдали, как сова, широко расправив крылья, взмыла в ясное небо, унося с собой послание моему папе.

***

Вскоре наступила осень – совершенно особенная, наша первая с Тео осень. И случилось то, из-за чего я полюбила эту пору года еще сильнее. В саду, полном золотистых деревьев, пропитанном едва уловимым пряным ароматом, у алтаря, украшенного белыми цветами, мы с Тео сказали друг другу «Да». Я смотрела Тео в глаза, он смотрел на меня, а ласковый ветер кружил в воздухе яркие листья.

Спустя год любовь превратилась в новую жизнь, и мы с Тео гуляли по этому саду уже втроем. Тео держал на руках нашу крошечную, светловолосую Хлою. Наше счастье, нашу дочку.

Теперь я знаю: даже если кажется, что жизнь состоит из одних разочарований, – так будет не всегда. Секрет прост. Нельзя сдаваться. Верьте в свои мечты, идите к ним, боритесь за них – и всё обязательно изменится к лучшему. Всё будет хорошо. Мы с Тео это доказали!

Конец.