Пролог: РозаМеня никогда не перестает удивлять то обстоятельство, что господин Малфой, выходя на свет, не превращается в кучу пепла. Он ужасно бледный, совсем, как Скорпиус. Вообще-то, я уверена, что Скорпиус будет выглядеть именно так, когда станет старше, за исключением слегка редеющих волос и бледно-серых глаз. Скорпиус как-то сказал мне, что унаследовал глаза от матери – бледно-голубая смесь оттенков, что потрясающе смотрится в сочетании с его светлыми волосами. Он похож на шведа, какого-нибудь Бьёрна Овертсрёма. Вместо этого его зовут Скорпиус Гиперион Малфой. Гиперион! Обхохочешься.
Я схожу с хогвартского экспресса на платформу и стараюсь отыскать глазами маму и папу. Из-за густых облаков пара единственно, кого я вижу - это господина Малфоя, шагающего под солнечным светом, освещавшим его черты альбиноса. Но затем пар становится ещё более густым, и он тоже пропадает из виду. Я останавливаюсь, когда пар застилает всё вокруг, и ничего не видно, и тут Скорпиус натыкается на меня, спустившись с поезда.
- Всё ещё ищешь повод коснуться меня, Скорпиус?
- Да, я весь месяц это планировал. Наконец-то моя жизнь обрела смысл, Лягушонок, - сухо отвечает он. Я ненавижу это прозвище! Один неудачный эксперимент на зельеварении - и к вам приклеилось погонялово на всю жизнь. Я поворачиваюсь, чтобы наградить его самым свирепым взглядом, на какой только способна. К моему удивлению, он не превращается в расплывшуюся массу из кожи и крови под моим разъедающим душу взглядом, а вместо этого смотрит в сторону.
- Ой-ой-ой, - говорит он, и я поворачиваюсь, чтобы посмотреть, что там такое.
Действительно, ой-ой-ой. Я вижу свою маму, стоящую справа от колонны, и отца Скорпиуса, стоящего слева от нее, и при этом совершенно не догадывающегося о присутствии моей мамы. Они оба нас ищут, пытаясь разглядеть в паровом тумане. Мы знаем, что, увидев нас, они двинутся навстречу и... я не знаю, что может случиться. Каждый, кто хоть что-то слышал о Второй волшебной войне, знает, что Гермиона Уизли, в девичестве Грейнджер, не ладила, мягко говоря, с Драко Малфоем, Но это было сто лет назад, и с тех пор они друг с другом не разговаривали. Мы со Скорпиусом замерли, не зная, что делать, и тут Скорпиус снова меня толкнул, потому что на него налетел Ал.
- Какого чёрта ты делаешь? Кто стоит в конце ступенек прямо перед дверью? - бурчит Ал, но замолкает, когда осознаёт, что врезался не в кого-нибудь, а в Скорпиуса Малфоя. Скорпиус бросает на него короткий, но в высшей степени раздражённый взгляд, а потом вновь обращает своё внимание на отца, который нас к тому времени заметил. Ал бормочет что-то вроде неловкого извинения, прежде чем попытаться проскользнуть мимо нас, но заканчивается это тем, что он вновь толкает Скорпиуса, а тот, в свою очередь - меня. Мы оба поворачиваемся, чтобы остервенело на него глянуть, и лицо его такого же красного цвета, как и волосы его мамы. Господин Малфой приближается, и мама тоже. Они подходят к нам одновременно. Я слышу, как Ал вскрикивает от боли, когда Скорпиус отпихивает его локтем и шепчет:
- Отвали.
- Почему ты тут стоишь? – произносят синхронно мама и господин Малфой, и выражение их лиц при этом – просто самое забавное зрелище, которое мне довелось наблюдать за весь прошлый год. Похоже, что каждый из них считает себя изобретателем этой фразы и принимает за личное оскорбление тот факт, что кто-то другой посмел ею воспользоваться. Когда они узнают друг друга, брови у обоих в изумлении взлетают вверх. И раздается громкий скрипучий звук – и это вовсе не тормоза Хогвартского экспресса. Звук похож на царапанье ногтей о доску, и неловкость между ними почти осязаема.
- Грейнджер.
- Малфой.
У них официально закончились темы для разговора, и они переключают внимание каждый на своего отпрыска, при этом стараясь придать лицу нормальное выражение, скрыв ужасную неловкость. Мама мне говорит:
- Отойди от входа. Ты вызываешь столпотворение, - она тянет меня от двери и тут впервые замечает Скорпиуса. Она останавливается и улыбается ему.
- Привет, Скорпиус.
- Привет, миссис Уизли, - уголком глаз мы все видим, как господин Малфой останавливается. Я бросаю на него взгляд, и похоже, что он хочет что-то сказать, но в последний момент передумывает.
- Так это и есть знаменитый Скорпиус Малфой. Очень приятно
наконец с тобой познакомиться лично. Я
столько о тебе слышала, - почему она должна была выделить слово «столько»? Я краснею, когда Скорпиус смотрит на меня и ухмыляется, прежде чем ответить:
- Очень приятно наконец познакомиться с вами тоже. Лично.
Мне хочется раствориться в клубе пара, провалиться сквозь землю, слиться с окружающей средой – все что угодно, лишь бы избежать самодовольного взгляда на бледном, заостренном лице Скорпиуса. Но тут я слышу голос господина Малфоя:
- Что ж, Грейнджер, тебе повезло больше, чем мне. Когда он впервые познакомился с твоей дочерью в первом классе, я грозился отрезать себе уши и отослать их юной мисс Уизли, чтобы вместо Скорпиуса она сама рассказывала мне о себе.
Теперь у
Скорпиуса на лице появляется забавное выражение. Я официально заявляю – господин Малфой вовсе не кажется таким уж плохим. Мама издает смешок, приходит от этого в ужас и пытается замаскировать его кашлем. Господин Малфой немного сконфужен, но в то же время ситуация его явно забавляет. Скорпиус выглядит так, словно серьезно раздумывает, стоит ли убийство отца заключения в Азкабан. Мама откашливается и переключает внимание на меня с Алом.
- Здравствуй, Ал, дорогой.
- Привет, тетя Гермиона.
- Милый, я только что видела твою маму, - она смотрит вправо и щурится, и мы все неосознанно за ней повторяем, - мне кажется, я и сейчас ее вижу. Но думаю, что Гарри здесь нет, - бормочет она и, похоже, это побуждает господина Малфоя к действию.
- Давай-ка я возьму твой багаж, Скорпиус. Нам надо идти.
- Нет, я сам могу это сделать, - и Скорпиус пытается отойти, но господин Малфой уже подхватывает багаж. Они уходят, явно на ножах.
- Где твой брат, Роза? – спрашивает мама, оглядывая толпу в поисках его рыжеватой макушки.
- Наверное, с Лили.
- Что значит «наверное»?
- Мы не вращаемся в одних и тех же кругах, мама. Он первоклассник.
- Ты и Ал общаетесь со слизеринцем, но проводишь границу между собой и собственным братом? – она озадаченно качает головой. – Отыщи-ка брата и возвращайся сюда. Я взяла машину, но на дорогах ужас что творится. Как ты понимаешь, сегодня пятница, а через неделю – Рождество. Ты знаешь, что делается на дорогах в такое время.
- Я пойду, поищу его, тетя, - говорит Ал и убегает, прежде чем мама успевает ответить. Она смотрит на меня и улыбается.
- Скучала?
- Конечно же, мам! Что за вопрос?
- Ну, я не знаю. Ты не общаешься с братом. Подумала, может ты и от других членов семьи отказалась.
Я закатываю глаза и обнимаю ее.
- Где папа? – спрашиваю я, когда отстраняюсь.
- Работает, я полагаю, - бормочет она, и я собираюсь спросить, что она подразумевает под этим «полагаю», но тут мой взгляд падает на Скорпиуса. Похоже, он находится в самом разгаре горячей обличительной речи – чемодан лежит забытый на земле, между ним и его отцом. Господин Малфой выглядит так, будто из последних сил сдерживается, чтобы не вытащить палочку и не уничтожить Скорпиуса: он делает глубокий вдох и закрывает глаза, чтобы успокоиться, и я полностью его понимаю. В последние четыре месяца Скорпиуса можно было использовать в качестве одной из горгулий, сидящих на крыше Хогвартса, или даже помощника дементора в Азкабане –
настолько он был благодушным. Но тут я вспоминаю, из-за чего так себя вел, и мне становится его жаль. В конце концов, это нормальное поведение для человека, мать которого этим летом покончила жизнь самоубийством.
Я еще немного смотрю на него со стороны и ясно вижу, насколько он и господин Малфой похожи друг на друга, и дело не только в бледной коже и заостренных подбородках. Атмосфера грусти окутывает их обоих, словно одеяло, их плечи опущены, и в глазах тяжесть утраты. Я замечаю, что и мама наблюдает за этой сценой. На ее лице застыло странное выражение. Выглядит смущенной и грустной, но при этом видно, что она старается не показывать своих чувств. Через секунду она кривит губы и переключает свое внимание на что-то еще. Интересно, о чем она думает…
Я отхожу от нее и приближаюсь к Скорпиусу, не совсем понимая, что делаю.
- Скорпиус, - зову я, и застаю конец его фразы, в которой он говорит отцу, что очень сожалеет, что ему пришлось через это пройти. Они оба смотрят на меня. – Я хотела спросить, может, придешь к нам домой на обед в День Подарков*? Каждый год в День Подарков мы устраиваем большой семейный обед, и в этом году он будет проходить у нас дома. Обычно бывает очень весело. После обеда мы проводим матч по квиддичу и смотрим фильмы. Помнишь, я рассказывала тебе о том, что такое фильмы?
Он смотрит на меня, не мигая, будто я ему порекомендовала использовать розовую губную помаду, или еще что-то, такое же абсурдное.
- Естественно, вы тоже приглашены, господин Малфой.
- Приглашен куда? – спрашивает мама, подходя к нам.
- Твоя дочь любезно пригласила нас провести День Подарков с вашей семьей, - я понятия не имею, поддерживает ли господин Малфой эту идею, или нет. Он говорит, растягивая слова, и от этого создается впечатление, будто он насмехается, и собеседник автоматически чувствует себя глупо. Интересно, знает ли Скорпиус, что манерой разговора очень напоминает отца, которого он так ненавидит?
Брови у мамы взлетают вверх, и она выглядит так, словно разрывается между тем, чтобы ужаснуться, и тем, чтобы проявить фальшивую вежливость.
-
Я бы с удовольствием пришел, - говорит Скорпиус, исподтишка бросая на отца злобный взгляд.
- Замечательно. Господин Малфой тоже может прийти, верно, мам?
Все на меня смотрят, и я знаю, что они хотят наложить на меня умолкающее заклятие. Интересно, расценивается ли грехом то, что я получаю от этого огромное удовольствие?
- Э-э, я уверена, что господин Малфой занят. Мне бы не хотелось навязываться… - она умолкает.
- Это Рождество. Никто не работает в Рождество, - напоминаю им я. Я просто поражаюсь тому, что не рухнула под горящим от ненависти взглядом Скорпиуса, - просто… я не хочу, чтобы вы были одни на Рождество.
Мама еле сдерживает стон. Бровям господина Малфоя грозит опасность навсегда остаться под волосами. Скорпиус свирепо смотрит на меня. У него это очень хорошо получается. Однако господин Малфой быстро приходит в себя.
- Что ж, это звучит… Я дам вам знать. Посмотрим. Скорпиус, бери свой чемодан и пошли, - и он быстро разворачивается, торопясь уйти, как будто опасается, что я вот-вот приглашу его с нами пожить или еще что-нибудь в этом роде.
Я поворачиваюсь к маме, ожидая выговора, но она пристально смотрит вслед господину Малфою и Скорпиусу с явным выражением недоумения на лице.
- Мам?
- Э-э. Странно, такого ответа я не ожидала.
- Ты думала, что он согласится?
- Нет. Я ожидала увидеть, как вены на его шее лопнут от такого оскорбления – пригласить его преломить хлеб с кем-то вроде меня, - потрясенно отвечает она.
- Люди меняются.
- Неужели?
- В любом случае, он сказал «посмотрим». Так что девяносто пять процентов вероятности, что он не придет.
- Меня волнуют оставшиеся пять процентов.
- Люди меняются, мам, - повторяю я. Она фыркает.
- Кстати, а где папа?
- Его рано вызвали на задание. Ты же знаешь, как это происходит, моя хорошая, - она все еще смотрит в сторону, глядя, как господин Малфой исчезает в пелене белого пара.
- Задание? Сейчас? Но дядя Гарри – его начальник. Я уверена, он бы не посылал его на задание, зная, что папа должен нас сегодня встретить на вокзале. Ручаюсь, сам-то он сейчас здесь. Это так несправедливо.
Мама бормочет что-то, чего я толком не могу разобрать, и я уже хочу повторить свой вопрос, когда подбегает Хьюго и обнимает ее сзади.
- Мам!
Она поворачивается, улыбается, и, похоже, забывает о папе. Но я не забываю.
Глава первая: ГермионаК тому времени, как мы приехали домой, рождественские пробки, еще больше усиленные пятничным движением на дорогах, вызвали у меня головную боль размером с Англию. Мы выехали с вокзала два часа назад, и сейчас начало восьмого. Добравшись до шоссе, вести машину стало проще, но до этого мы больше получаса продирались сквозь намертво загруженный Лондон. Иногда я ненавижу водить. Дети голодные и капризничают. Нам едва хватало времени на то, чтобы они успели переодеться и разложить свои вещи, прежде чем отправиться к Гарри. Я выхожу из машины, и как только магически открываю багажник, то вспоминаю, почему мы не аппарировали с Кинг Кросса – да, багаж-то дойдет нетронутым, но при этом Роза и Хьюго рискуют потерять пальцы на руках или ногах. Зачем этим детям столько барахла?! Они пробудут здесь всего лишь две недели, прежде чем вернутся в школу. Я не понимаю этого.
- Поторопитесь. Хьюго, ты пойдешь в душ последним. Я не знаю, чем ты там занимаешься, но я не хочу опаздывать из-за того, что ты обнаружил Атлантиду у нас в ванне, - я палочкой отправляю чемоданы в дом, в то время как дети спешат войти вовнутрь.
- Мне кажется, я знаю, что он там делает, и вот что я вам скажу: это отвратительно, Хьюго!
- Роза! – восклицает Хьюго.
- Роза, - начинаю я, но в последний момент передумываю. Я решаю оставить это на Рона – это его территория. Я провела беседу с Розой о менструации, так что Рон должен поговорить с Хьюго о мастурбации, - давай-ка, поторапливайся и первой ступай в душ.
Сейчас, перед Рождеством, на улице очень темно, и я зажигаю фонарь на крыльце легким взмахом палочки. Вдалеке, ниже по холму, я вижу огни своих соседей. Самые близкие наши соседи живут в семи километрах от нас, и, признаться, обычно мне это обстоятельство очень нравится. Но, несмотря на сравнительную отдаленность, люди в городке очень дружелюбные. Они не знают о том, что мы волшебники, и секретность (и безумно высокая ипотека) – та цена, которую мы платим за этот идеальный дом и вид из него.
Я вхожу вовнутрь, бормоча «Люмос», и слышу, как Хьюго спотыкается на лестнице.
- Почему ты не зажег свет? – кричу я ему снизу.
- Не знаю. Я думал, что ты это сделаешь, - кричит он в ответ, и я закатываю глаза. Он, несомненно, сын Рона.
Недавно мы установили гибридное магитричество. Из министерства пришел волшебник и провел здесь полдня, что было ерундой по сравнению с тем, сколько мы его ждали. Сначала он сказал, что придет в среду, потом в четверг, потом перенес свой визит на следующий четверг. Я вынуждена была, к стыду своему, размахивать своими регалиями ветерана войны и недавно преобретенным статусом Мудрейшего, чтобы хоть как-то ускорить процесс. Большую часть дня он провел, размахивая палочкой и устанавливая выключатели. Когда я обратила внимание на очевидное отсутствие проводов, он объяснил, что источником энергии является министерство, потратив еще пятнадцать минут на лекцию о том, как эта штука работает с магической точки зрения. И что именно от министерства мы будем получать счета раз в месяц. Он все бухтел и бухтел о сложностях, связанных с процессом, и о том, как в зданиях вроде Хогвартса и поместья Малфоев, хранящих очень древнюю магию, установить магистричество будет невозможно, потому что оно все там спалит. По причине того, что две эти вещи - древняя магия и магистричество - несовместимы. По моему твердому убеждению, абсолютно все несовместимо с поместьем Малфоев, и меня всегда поражало, что Малфой продолжал там жить. Даже его мать переехала куда-то во Францию. Волшебник-техник также разъяснил, что можно будет пользоваться только самыми основными электроприборами. Хьюго и Роза были ужасно расстроены, когда узнали, что нельзя будет установить компьютер. А мои родители обрадовались тому, что у них по-прежнему оставалась приманка для внуков, в придачу к любви и привязанности, естественно. Но теперь мы хотя бы могли смотреть телевизор и слушать, как министерство разглагольствовало о всякой ерунде. Люди даже представить себе не могут, какая это морока - ввести новый закон, даже такой простой, как о пользовании магитричеством. Нужно учитывать каждую маленькую деталь, а это необыкновенно сложно. Поэтому, что уж говорить о более серьезных делах, которыми занимаюсь я, связанных с досрочным освобождением заключенных. Все это заставляет меня по-другому смотреть на эти самые маленькие детали и в каждодневной жизни, поэтому я прихожу в ярость, когда обнаруживаю гору немытой посуды в раковине.
Нереально, чтобы один волшебник мог оставить такой беспорядок. Рону должны были в этом помочь. Он встал сегодня очень рано, где-то около четырех, и отправился на задание. Я еще час провела в кровати, а потом поднялась, немного поработала в кабинете и отправилась готовить завтрак. Я и для него оставила кое-что, потому что как знать - он мог вернуться к семи и к тому времени проголодаться, решила я. Хлеб и варенье, ничего особенного, так как с некоторых пор он отказался от мяса (недавний бзик, винить за который надо Падму Патил). По-видимому, Рон таки вернулся домой. Позавтракал. Приготовил обед – овощи, фасоль, рис – и при этом умудрился использовать почти всю, имеющуюся у нас в кухне, посуду. Бардак был невероятный. Но меня возмутило не это. У Рона есть палочка, и он знает, как ею пользоваться. Почему он не мог наложить простое моющее заклятие? Я миллион раз показывала ему, как это делается.
Я взмахнула палочкой, наводя порядок. Мои родители всегда недоумевают, почему я придаю этому такое значение. Они не понимают, что магия связана с человеком, ею пользующимся, и даже если по-настоящему я не мою посуду, постоянное использование магии отбирает силы (хотя, конечно, не столько же сил, сколько ручной труд). Это простое заклинание, и обычно не очень утомительное, но после целого дня, проведенного в Визенгамоте, я прихожу домой очень уставшей. Рон мог бы помыть посуду сам. Я вздыхаю и иду в кабинет, соображая, хватит ли мне времени подготовиться к завтрашнему слушанию, но как только бросаю взгляд на Ежедневный Пророк, я разворачиваюсь и иду в душ.
Сложно сказать, когда все приобрело настолько серьезный оборот, потому что большую часть времени дела обстояли, как обычно. Рон ходил на работу, возвращался вечером домой, мы ужинали, он мог бы заскочить к Гарри или Джорджу, потом приходил домой, мы немного болтали и заваливались в кровать, где могли заняться или не заниматься сексом, смотря по настроению. Увлечения Рона длились обычно недели три, максимум месяц. Когда он сказал Гарри и мне, что в свободное от работы время хочет попробовать писать для спортивной колонки Ежедневного Пророка, я рассмеялась.
- Что? Я не смогу писать? И всегда-то у тебя этот удивленный тон, - он покачал головой, и я улыбнулась. Этой шутке было уже двадцать лет, но она все еще продолжала вызывать у меня улыбку.
- Конечно же, сможешь. Но ты помогаешь Джорджу в его магазине, не говоря уже о том, что ты аврор.
- Миона, я аврор третьего разряда. Я думаю, что смогу одновременно и писать, и преследовать темных магов.
- Если бы не мог, то отделу авроров следовало бы пересмотреть требования к приему на работу, - сказал Гарри с улыбкой, сделав глоток своего огневиски. У меня вырвался смешок, когда я на него глянула. Затем я откинулась на спинку дивана в доме у Поттеров. Джинни уснула на оттоманке. Меня всегда удивляло, что она так быстро пьянела. Мы праздновали мое недавнее назначение начальником отдела исполнения магических законов. Сначала я думала, что Гарри расстроится, не получив этой должности сам, но потом выяснилось, что он никогда ее и не хотел, так что считал мое назначение избавлением от заклятья. Он просто обрадовался, что теперь мы оба стали членами Визенгамота.
Рон поднялся и пошел в туалет. Я подвинулась ближе к Гарри и схватила его за руку прежде, чем он успел сделать еще один глоток. Он уже был слегка пьян, глаза осоловели. Теперь, когда я сидела так близко от него, гусиные лапки вокруг глаз были хорошо заметны.
- Он ведь не может работать на Ежедневный Пророк. Ну, будучи министерским работником. Ты же начальник отдела авроров, ты должен это знать.
- Ты думаешь, он не будет этим заниматься?
- Конечно же, будет. Ты же знаешь, как он загорается вначале.
- Ты думаешь, ему не стоит этого делать?
- Просто я не хочу, чтобы он расстраивался, когда выяснится, что у него ничего не получилось. Он не писатель, Гарри. Мы оба это знаем.
- Иногда людям необходимо самим сделать выбор, даже если впоследствии он и окажется неверным.
- Я понимаю, но это не значит, что он должен каждый раз бросаться в омут с головой.
- Мне кажется, ты должна с этим смириться. Это преходящее увлечение – как пришло, так и уйдет, - он усмехнулся собственному выбору слов. – Возможно, мне тоже следует начать писать, - он снова усмехнулся и икнул.
- Ты и твоя жена безнадежны, - сказала я, забирая стакан из его рук.
- Да, это так, - сказал он более мрачно, и я внимательно посмотрела на него. Похоже, он собирался мне что-то сказать. Вид у него был грустный, и мы какое-то время сидели и смотрели друг на друга. И тут вернулся Рон. Я соскочила с дивана и мгновенно об этом пожалела, потому что выглядело это подозрительно. Рон переводил взгляд с Гарри на меня. Гарри откинул голову на спинку дивана и закрыл глаза, ни на что не обращая внимание. Я прикончила остаток его напитка и спросила Рона, когда у него назначено собеседование в Ежедневный Пророк.
Это произошло больше шести месяцев назад.
Я вышла из ванной и набросила на себя первое попавшееся – нижнее белье, джинсы, голубой свитер и ботинки. Пар из ванной превратил мои волосы в шар, но мне не было до этого никакого дела. Мои мысли были о Роне. Я и представить себе не могла, что Рон окажется хорошим писателем. Ну, то есть, по его же словам – он не совсем писатель. Он хороший рассказчик, и читателям нравится его стиль. Он пишет, но именно Падма Патил, редактор, переводит его английский пятилетнего ребенка в читабельные статьи.
Я сажусь на край кровати и застегиваю ботинки, пытаясь вспомнить, когда в последний раз мы с Роном о чем-то разговаривали. Я даже не знаю, где он сейчас. На расследовании? Или обсуждает свою будущую колонку с Падмой (да и обсуждением ли они занимаются). Постель не убрана, поэтому, предполагаю, он вздремнул перед уходом. «Интересно, был ли он
один?» - шевелятся в голове предательские мысли. Я от них отмахиваюсь, поднимаюсь и взмахом палочки заправляю кровать. Я иду обратно в ванную и вынимаю из пузырька противозачаточную таблетку. Ведьмы пользовались контрацептивами сотни лет, прежде чем эта умная мысль пришла к Магглам. Выкидыш, который у меня был шесть месяцев назад, заставляет меня задуматься о необходимости принимать эту таблетку. Может быть, мне не суждено больше иметь детей. И с той сексуальной жизнью, которая у меня есть – в смысле, никакой – я, пожалуй, должна смириться с мыслью, что детей у меня больше и не будет. Я раздумываю, принять ли таблетку или нет. Вряд ли у меня сегодня состоится секс с мужем – очень уж нереальное предположение. Но я все равно принимаю таблетку.
Интересно, пойдет ли Рон к Гарри. Просто не верится, до чего все дошло. Он даже не удосужился встретить собственных детей на вокзале. Внезапная вспышка гнева поднимается во мне и мгновенно утихает. Рон мог быть на задании. Он мог сейчас лежать где-нибудь в канаве, раненый. Подобное произошло с ним девять месяцев назад. Он месяц провел в больнице. Я ужасная жена.
Я спускаюсь вниз.
- Хьюго, поторопись. Я готова, - кричу я, подходя к двери.
ХХХ
- Джеймс видел это своими глазами, - говорит Джинни, как только я вхожу в кухню. Хьюго и Роза напрочь забывают обо всем при виде Тедди. Все любят Тедди. Ему будет просто, если он когда-нибудь решит выставить свою кандидатуру на пост Министра Магии.
- Что видел? – спрашиваю я, в то время как она смешивает мне коктейль, а поднос со «свиньями в одеяле» выплывает из духовки и приземляется на кухонный стол. Я с благодарностью принимаю напиток – водку и клюквенный сок. В доме очень шумно.
- Роза пригласила Малфоя на обед в день подарков, - говорит она после того, как отхлебывает свой собственный напиток. Ее палочка в это время выкладывает закуски на подогретое блюдо. Джинни приготовила и вегетарианские закуски, специально для Рона, поскольку он теперь не ест мясо. Странно, я знаю. Это все из-за Падмы.
Я издаю стон.
- Не знаю, что себе думала эта девчонка. Такое чувство, что она была под дурильным заклятием.
- По словам Джеймса, именно ты выглядела так, словно схлопотала это заклятье. Он сказал, что глядя на тебя, можно было подумать, что ты проглотила зонтик, а глядя на Малфоя – что он на него сел.
- М-да, я всегда подозревала, что у Малфоя было что-то в заднице, - пробормотала я в свой бокал, и Джинни чуть не подавилась, рассмеявшись.
- Что ж, возможно, он изменился, - говорит она после того, как вытирает разлившийся напиток со своей могучей груди. Невероятно, но факт - у Джинни теперь могучая грудь. Последствие троих детей, как я полагаю. Я фыркаю в ответ.
- Кто изменился? – произносит Гарри, входя в кухню и хватая сырную булочку с противня. Джинни хлопает его по руке, но слишком поздно: он успевает запихнуть булочку в рот.
- Малфой и Гермиона сегодня на вокзале, - отвечает Джинни.
- Ага. Я только что слышал эту историю.
- Что? Уже?
- Джеймс? – спрашивает Джинни, и Гарри кивает.
- Да. Они изображают всю сцену в лицах, с Алом в роли Скорпиуса. Ему здорово удается мрачный вид, да и говорит он в точности, как Скорпиус. У Розы такое выражение лица, будто она проглотила зонтик или что-то в этом роде. Она, кстати, изображает тебя, - он поворачивается ко мне, и Джинни разражается смехом. Я закатываю глаза и делаю еще один глоток.
- Но, может быть, он действительно изменился. Я-то долго о нем ничего не слышала. С того самого случая, когда его жена покончила с собой, - странно, и это говорит именно Джинни.
У меня с языка чуть было не срывается, что его жена, должно быть, отчаянно хотела от него избавиться. Все так и говорят, но это жестоко. Он действительно ничего такого не делал, чтобы заслужить подобного рода комментарий, и именно с этим у меня и возникают некоторые опасения.
- Он выглядел абсолютно раздавленным на похоронах, если судить по фотографиям из газет, - говорит Джинни.
- Я поверить не могу, что пресса заявилась на похороны. Никакого уважения к чужому горю, - искренне говорю я.
- А как он выглядел сегодня?
- О, он выглядел хорошо. Волосы начали редеть, но он был безукоризненно одет, как всегда, и вот только странно запущенная борода его портила. Он, пожалуй, занимается спортом, потому что не поправился ни на гра...
- Нет, я имею в виду, как он выглядел с эмоциональной точки зрения. Создавалось впечатление, что он вот-вот сорвется или что-нибудь такое?
Я уверена, что щеки у меня пылают, и Джинни награждает меня хитрым и подозрительным взглядом. Я делаю большой глоток, чтобы скрыть смущение.
- Похоже, он хотел свернуть Скорпиусу шею. Скорпиус с недавних пор отвратительно себя ведет. Но, к моему удивлению, Малфой был на редкость терпеливым. Я ожидала от него большего проявления гнева.
- Возможно, он изменился.
- Все продолжают это повторять. Вы что, забыли, каким расистским, самодовольным, мелочным, испорченным отродьем он был? Послушайте, я знаю: существует вероятность того, что он изменился, но в последний раз я видела его в Выручай-комнате, когда он пытался сдать тебя, Рона и меня Волан-де-Морту. Такого рода воспоминания никогда не бледнеют. Прошло очень долгое время после того случая с дьявольским огнем, прежде чем я решилась зажечь духовку в доме своих родителей, не опасаясь вызванных этим ночных кошмаров.
Гарри криво усмехается, потому что и он прошел через такой же посттравматический шок. Джинни инстинктивно кладет руку ему на плечо. Он сжимает ее ладонь, а потом отходит от нее и садится за круглый кухонный стол.
- Я сомневаюсь, что Малфой придет к тебе домой в день подарков, - говорит он, - возможно, он и изменился, но не сошел же с ума. Я уверен, что невозможно поменяться так, чтобы стать совершенно другим человеком.
- Верно. Я даже ожидала, что он скажет что-то вроде «не придуривайся, Грейнджер, ноги моей в твоем доме не будет, даже если кто-нибудь решит мне за это заплатить».
- Это прозвучало истинно по-малфоевски, - похвалила меня Джинни.
- Роза постоянно копирует Скорпиуса. По всей видимости, он разговаривает в точности, как его отец.
- Я все еще не могу привыкнуть к мысли о том, что они подружились. Даже Ал с ним разговаривает.
- Скорпиус терпит Ала, - поправляет Гарри, - не похоже, чтобы они особенно ладили. Ал в тайне боится его.
Лично я считаю, что Ал боится собственной тени, но не произношу этого вслух. Я не знаю, как он очутился в Гриффиндоре, и как стал вращаться в тех же кругах, что и Скорпиус Малфой – слизеринец и сын бывшего Пожирателя Смерти.
- Я полагаю, в жизни случаются и более странные вещи, - тихо говорю я, но Гарри меня слышит.
- Да, к примеру, если Малфой все-таки заявится.
- Беднягу Рона хватит инфаркт, - говорит входящий в кухню Джордж, - мало того, что его дочь по уши влюблена в малфойского отпрыска…
- Типун тебе на язык, Джордж! – восклицаю я, и Гарри с Джинни смеются.
- …поэтому я сомневаюсь, что он обрадуется, увидев Малфоя, развалившегося на его оттоманке.
- Рон пришел с тобой? – спрашиваю я.
- Почему он должен был прийти со мной?
- Его не было в магазине?
- Нет, я думал, он на расследовании, - мы оба поворачиваемся к Гарри. Гарри качает головой, и в комнате становится тихо, когда он отвечает:
- Наверное, он в Пророке.
- Да, наверное. Дети очень хотели его увидеть.
- Он появится, - говорит Гарри и поднимается, чтобы взять бокал из моих рук. Он пуст, но Гарри его не наполняет. Я смотрю на него, и он награждает меня красноречивым взглядом. Я знаю, что означает этот взгляд. Он означает, что Гарри не хочет, чтобы я сказала что-то такое, что позже можно свалить на алкоголь. Я в ответ поднимаю бровь, давая понять, что обычно это с ним случается. Джинни прочищает горло и объявляет:
- Рон здесь.
Мы все смотрим сквозь дверь кухни и видим, как Роза и Хьюго повисли на своем отце. По пути в гостиную Гарри проходит мимо меня и бросает еще один красноречивый взгляд. «Веди себя цивильно», - говорит этот взгляд.
Я всегда виду себя цивильно; я - положительный персонаж.
Как только я вхожу, то вижу его стоящим в центре комнаты и рассказывающим Розе, Хьюго и остальным детям какую-то дурацкую квиддичную историю. Дети в восторге. Я решаю вручную накрыть на стол. Чуть позже он входит в столовую, сияя, как идиот. Я смотрю на него.
- Гляди, - говорит он, протягивая руку, на которой лежит маленькая галька.
- Что это?
- На прошлой неделе Барри Доннеридж на своей метле проделал парящий прыжок, подняв столб пыли, когда хвост его метлы коснулся земли. Эта маленькая галька застряла в метле, и ты не поверишь: каждый раз, когда он пытался повернуть направо, он оказывался на сорок градусов дальше, чем намеревался. А все из-за этой гальки. Она величиной в горошину, а вызвала такие последствия. Это напомнило мне маггловскую сказку, которую ты детям рассказывала – Принцесса и Горошина, так, по-моему? – он глядит на меня, ожидая подтверждения. Я смотрю на него без выражения. - Короче, я всю свою новую колонку посвятил этой гальке.
- Она напоминает тебе о горошине? А она тебе не напомнила о том, что ты должен был встретить сегодня своих детей на вокзале? Роза и Хьюго чуть шеи не свернули, высматривая тебя. Я вынуждена была им солгать, сказав, что ты на задании, потому что ты не позаботился сообщить мне, где на самом деле находишься. Я полагаю, эта галька не напомнила тебе о том, чтобы связаться со мной по каминной сети?
- Миона…
Я беру гальку из его рук и смотрю на нее более внимательно.
- Да, она напоминает мне о горошине. Вернее, о твоих мозгах такого же размера, - я швыряю в него гальку, и он уклоняется. Галька попадает в вазу на буфете, и та опасно качается.
В первую секунду он смотрит на меня с обидой, а потом начинает смеяться. Невероятно, ему кажется это забавным! Я так разозлилась, что протягиваю руку к палочке, но он меня останавливает.
- Подожди, подожди, подожди, подожди. Прости меня, но это действительно было смешно. Ты только что назвала меня горохоумным?
Я гляжу на него, сбитая с толку. Он стоит и изо всех сил пытается не расхохотаться, но это у него плохо получается. Вопреки желанию, уголки моих губ поднимаются в улыбке, и я трясу головой в раздражении. Он приближается, увидев, что я опустила палочку.
- Прости. Ты права. Я должен был там быть. Я должен был позвонить. Прости.
И именно это слово приводит меня в чувство. Я делаю глубокий (или, как бы он сказал, драматичный) вдох.
- Ты так часто используешь это слово, Рон… оно начало терять свое значение, - я ухожу, оставив его в недоумении. Ваза, наконец, падает и разбивается.
Интерлюдия: СкорпиусВопреки расхожему мнению, детям в поместье Малфоев было раздолье. Даже отец рассказывал о своем детстве, проведенном здесь (до Хогвартса), как о каком-то потерянном рае. Наверное, поэтому он постарался и меня растить так же. Как и он, я до Хогвартса не ходил в школу - нам, то есть мне, моим двоюродным сестрам Александрии и Вероне (Алекс и Ви), дочерям дяди Блейза и тети Дафны, дочкам тети Панси – Блер и Джоанне, и сыну господина Нотта – Сиднею, наняли частного педагога. Нашим учителем был высокий, худой волшебник со вздернутым носом и плотно сжатыми губами, придававшими ему вид человека, только что понюхавшего что-то ужасно вонючее. Мы всегда смеялись, говоря, что источником вони служила его верхняя губа, но дядя Блейз сказал, что просто бедный волшебник не привык к чистому запаху нашего безобразного богатства. Наш учитель был шотландцем. Как выяснилось, его жена работала в ночную смену в больнице Святого Мунго, и поэтому он должен был каждый раз торопиться домой, чтобы присматривать за «своей крохой», как он называл сына. Это означало, что мы могли каждый день проводить за игрой в квиддич и плавать в озере за нашим домом, слушая, как поют русалки, и пытаясь их поймать. По вечерам мы собирались на ужин в одном из домов (только не в нашем – отец категорически отказывался заходить в нашу столовую и гостиную по причинам, в то время мне неизвестным). Когда мама возражала, он шел на компромисс и устраивал ужин в саду при лунном свете. Такие ужины завершались для детей «охотой на мусор»* в лабиринте из живой изгороди, где победитель получал новую метлу, новую мантию, новое все, что угодно, в то время, как взрослые хмелели и пытались этого не показывать. Иногда мы устраивали игру в убийство. Дядя Блейз, отец и тетя Панси поощряли такого рода развлечения, утверждая, что это будет для нас, будущих слизеринцев, хорошей практикой. Это закалит нас. Мама обычно хмурилась, но всегда в конце незаметно похлопывала меня по спине, если мне выпадала роль убийцы, и никто об этом так и не догадывался.
Когда наши уроки проходили в доме господина Нотта, мы прокрадывались в лес, и старались отыскать фестралов, которые, как нам было известно, его населяли. Мы неделю не могли найти проклятое существо, и когда я пожаловался на это отцу, он скривил губы и взглянул на меня со смесью жалости, недоумения и легкой горечи. Потом он постарался изменить выражение лица, чтобы отвращение не настолько бросалось в глаза, и наклонился ко мне так близко, что я увидел жесткость в его серых глазах.
- Не старайся так быстро повзрослеть, Скорпиус, и никогда не желай увидеть смерть.
Когда мы в следующий раз проводили урок в доме господина Нотта, то наткнулись на магический забор, не позволявший нам войти в лес. Мы могли лишь видеть изображение леса, для нас недоступного, но когда я стоял у самого забора - клянусь, я почувствовал холодное дыхание на своем лице. Одна из моих кузин – я, честно, не помню, кто именно – начала поддразнивать меня, говоря, что это было дыхание Смерти. Ночи напролет после этого меня мучили кошмары, в которых Смертью на самом деле был мой отец. Я просыпался с криками, и мать с отцом прибегали ко мне в спальню с палочками наготове, чтобы уничтожить предполагаемых злодеев. Я не хотел, чтобы отец узнал о моих снах, боясь, что он накричит на меня за то, что я слабый и глупый, поэтому я всегда, шепотом, просил маму, чтобы он ушел, и потом рассказывал ей о причине своих криков. Это его задевало и ставило в тупик, но он каждый раз молча уходил, чем успокаивал и одновременно разочаровывал меня. Я понятия не имею, рассказывала ли она ему о причинах моих кошмаров, но он всегда был особенно добр ко мне после этих эпизодов.
Когда я рос, я никогда не встречался ни с Розой, ни с Алом, ни с кем бы то ни было другим из клана Поттеров и Уизли. Отец общался только с маленькой группой своих чистокровных друзей, на своей или их территории, и кроме них – почти ни с кем во всей Великобритании. Я никогда не слышал, чтобы имя миссис Уизли, господина Уизли или Гарри Поттера, слетало с уст родителей – даже тогда, когда миссис Уизли, мама Розы, попала на первые полосы газет и заставила Визенгамот ввести закон об оплате труда домашних эльфов.
Я очень хорошо помню День Освобождения Домашних Эльфов. Это случилось около двух лет назад, в начале августа, когда мы гостили у бабушки на ее вилле в Антибе, на юге Франции. Отец читал газету за завтраком, мама сидела на балконе (достаточно близко, чтобы он мог за ней присматривать) и, не мигая, смотрела на бесконечный голубой морской пейзаж. Важно отметить то, что это происходило именно за столом, потому что впервые отец читал газету при мне. Раньше он всегда это делал в своей комнате. Если он был занят, то велел домашним эльфам отнести газеты в его комнату. Я никогда не видел газету до того, как он успевал ее просмотреть. В то время я думал, что он просто очень хотел быть в курсе событий. Я и представить себе не мог, что он тщательно просматривал газеты до меня, чтобы убрать из них любое упоминание о себе и своем темном прошлом. Но тогда я был ребенком, и газеты меня совершенно не интересовали. Для меня они были всего лишь белыми промежутками, втиснутыми между черными линиями, изредка перемежающимися фотографиями какого-нибудь волшебника, заснятого с самым неудачным выражением лица.
Как бы там ни было, в тот день отец сидел за столом с бабушкой и со мной, когда бабушка повернулась к нему и сказала:
- Было время, когда не существовало ни смешивания, ни этих глупостей об освобождении домашних эльфов. Скоро они начнут сидеть со мной за одним столом и попивать мой чай. Времена и вправду изменились, не правда ли, Драко, дорогой?
- Ты права, мама, - ответил отец, не поднимая взгляд от газеты. Я до сих пор не знаю, слышал ли он ее в тот момент. Судя по его рассеянному ответу, он мог бы согласиться на отсечение собственной головы - так он заинтересовался чтением статьи, которая восхваляла миссис Уизли, неестественно обнимающую какого-то домашнего эльфа. Эльф должен бы, по замыслу, изображать, что по гроб жизни ей обязан, а на самом деле выглядел так, словно мечтал повеситься от стыда. Я хотел спросить отца, слышал ли он, что сказала бабушка, но тут вошли дядя Блейз с тетей Дафной и девочками, и мы почти сразу очутились на яхте, где отец наколдовал пузыри нам на головы, чтобы мы могли понырять и поиграть под водой в игру «поймай в море», наловив себе предстоящий ужин. Мама не двинулась с балкона.
Как видите, весь круг моего общения в детстве состоял из девчонок. Когда я родился, взрослые, наверное, вздохнули с облегчением, потому что стали уже опасаться, что больше некому будет продолжать род чистокровных волшебников в Англии. Две основные мужские фигуры в моей жизни – это отец и дядя Блейз, его свояк. Господин Нотт часто бывает в разъездах и работает допоздна (он подчиненный отца), поэтому я редко его вижу. Жену его я вижу чаще. Тетя Панси благополучно развелась. Она вышла замуж за какого-то до омерзения богатого иностранца и теперь тратит его алименты. У нее с мамой были странные, натянутые отношения, включающие в себя улыбки и едкие, едва замаскированные под шутку, оскорбления в адрес друг друга. Отец и дядя Блейз получали от этого огромное удовольствие.
Мама была необыкновенно тихой ведьмой. Она чрезвычайно редко повышала голос, и тон ее перепалок с тетей Панси никогда не выходил за обычную нейтральную частоту. Она была очень хладнокровной. Но однажды я был свидетелем того, как она потеряла самообладание. Мне только что исполнилось девять лет, и мы с мамой и тетей Панси отправились на Диагонову аллею. Тетя Панси обещала купить мне что-то экстравагантное, а мама, конечно же, не пожелала, чтобы бывшая девушка моего отца ее превзошла, поэтому мы вошли в салон Мадам Малкин и медленно, но верно раздули счет до немыслимых размеров, потому что обе изо всех сил старались перещеголять друг друга в выборе подарка. Я устал и закатил глаза. Все утро я притворялся, что мне все равно, но когда услышал, о чем мама говорила Мадам Малкин, я решил уйти. Она хотела окунуть мою мантию в золото и обшить ее красными бриллиантами! Ужас какой – неужели она не понимала, что к тому моменту, как они закончат меня наряжать, я буду напоминать Гриффиндорский меч? Прерывать их было бессмысленно – они с головой погрузились в обсуждение. Похоже, даже Мадам Малкин их не слушала и не подливала масла в огонь, как обычно это делали отец с дядей Блейзом, чтобы увидеть, как далеко обе дамы могли зайти в своих чудачествах. Вместо этого, она нервно смотрела на дверь; взгляд перебегал с мамы на тетю Панси и обратно на дверь, как будто она опасалась прихода какого-то нежелательного клиента.
Я вышел из магазина и бесцельно побрел по улице, и мог поклясться, что люди глазели на меня чересчур пристально. И смотрели они не так, как обычно – с любопытством или завистью к цвету моих волос. На этот раз мои волосы привлекали именно ненавистные взгляды, вместо просто пристальных. Я чувствовал себя странно, словно шел сквозь дым. В то время я еще не осознавал, что видел ауру этого места – политическую атмосферу, накаленную и темную, как перед грозой (не помню, кто дал такое сравнение – отец или тетя). Но мне было только девять лет. Меня совершенно не волновал политический климат. Я прошел мимо огромного банка Гринготтс, через секунду поняв, что тут я еще ни разу в жизни не был, и даже не знал, что за банком что-то расположено. Охранник-гоблин развернул меня, и, спеша как можно быстрее убежать от страшного, низенького, носатого существа, я оказался в незнакомом переулке. Что-то темное происходило там. Казалось, что переулок всегда находился в тени, хотя там было ужасно жарко. Меня пробил странный озноб. Я был слишком мал, чтобы понять: недавно тут практиковали черную магию.
Переулок представлял собой ровный участок земли, в отличие от Диагоновой аллеи, не вымощенной белым камнем, а покрытой неровным асфальтом. Асфальт от влажной августовской жары размяк, и весь переулок пестрел колдобинами. Это я тогда думал, что от жары – на самом деле это были следы, оставленные Второй волшебной войной. Саму Диагонову аллею залатали, но никого не волновали маленькие переулки, отходящие от нее. Запах, вернее, зловоние, как от внутренностей рыбы или гнилого картофеля, ударило мне в нос. Чем же это пахло? Вмятины на земле были заполнены грязной водой, и я предположил, что под переулком или где-то очень близко от него находилось болото. Я нечаянно вступил в одну из таких грязных луж, и отвращение переполнило меня. Я вытянул ногу из илистой массы, и что-то метнулось за ней. Я отшатнулся. Это была змея. Конечно же! Я сразу должен был узнать этот запах. Я только что вступил в змеиное гнездо.
Змея изготовилась для броска, брызнув мне в лицо противной сероватой грязью. Я был в ужасе. Я так испугался, что чуть было не потерял сознание. Я был не только напуган, но и пребывал в шоке от того, что все это происходило в центре Лондона, а не где-то вдали от цивилизации, в диком густом лесу. Извиваясь, тварь отделилась от остальных скользких черных змей и двинулась на меня с явно злобными намерениями. Меня парализовало от отвращения. Я стоял, шатаясь (во всяком случае, так это тогда ощущалось, хотя, я больше чем уверен, что вовсе не двигался, скованный страхом), и змея набросилась на меня.
- Ну же, Мерлин тебя побери, - смутно услышал я, как кто-то выругался, и тут промелькнула вспышка, а за ней еще одна – и в тот момент, когда змея взлетела вверх, хлестнув меня по лицу своим крепким хвостом, она загорелась зеленым светом и упала замертво на землю. Остальные змеи сразу же осознали свое поражение и вернулись в вонючую водяную нору. Я поднял глаза и увидел господина Борджина, смотрящего на меня. Получается, я находился в конце переулка, за лавкой Борджина и Беркса. Теперь все стало понятно.
- Юный Малфой, уходи отсюда, - я уставился на него, все еще пребывая в шоке, - ну, чего уставился? Я сказал, убирайся. Пошел вон!
Он не должен был повторять мне это в третий раз. Я развернулся и побежал из переулка так быстро, что, наверняка, оставил за собой собственную тень. Странная была встреча. Мне уже доводилось видеть господина Борджина раньше. Его нельзя было назвать особенно дружелюбным, но он никогда не был таким грубым. Я перестал об этом думать. К тому времени я вернулся на Диагонову аллею и увидел толпу людей, собравшуюся у салона Мадам Малкин. Несколько любопытных зевак удобно расположились на безопасном расстоянии через дорогу. В центре собравшихся стояли мама, тетя Панси и Мадам Малкин. Мама бешено озиралась и звала меня. Тетя Панси стояла, фактически прикрывая собой маму.
Я побежал к ним, стараясь пробраться сквозь толпу. Фасад салона Мадам Малкин был заляпан какой-то черной грязью, очень похожей на ту, что сейчас прилипла к моему правому ботинку и левой щеке. Я обратил внимание на это совпадение и яростно попытался стереть возможно инкриминирующие меня улики (я был Малфоем – я родился со знанием того, что означало выражение «инкриминирующие улики»). Однако я был не единственным, кто заметил это подозрительное совпадение, потому что вдруг услышал возглас:
- Вот и виновник!
- Скорпиус! – звала мама.
- Мама!
- Не говорите глупостей! На нем те же следы, что и на стене магазина – он явно пострадавший, так же, как и мы. Это же маленький невинный ребенок, которого вы, варвары, проклинаете в своей ненависти, - выпалила она моему обвинителю. Лицо ее было красным от гнева. Я никогда ее такой не видел.
- Ненависти? Это вы, чистокровные, всех ненавидите. Министерство должно было сжечь всех чистокровных. И их жен, - проорал человек в надвинутом на глаза капюшоне. Он был явно не из числа любопытных зевак. Он был подстрекателем.
- Люциус Малфой должен быть следующим, после Кэрроу, которых сегодня Поцеловали.
- Скорпиус!
- Я иду, мама! – крикнул я. Толпа меня теснила. Я видел маму: одна рука прикрывает растущий живот. Я заметил, как ноздри у тети Панси раздуваются, палочка наготове.
- Она называет нас варварами. Сама вышла замуж за варвара, прячущего свою личину за статусом и деньгами, - продолжал мужчина в капюшоне.
- Вам здесь не рады, - кто-то прокаркал в поддержку.
- Скорпиус!
- Возвращайся домой к своему пидору-мужу, Пожирателю Смерти. Его должны были сжечь, да и тебя тоже!
Звук ломающихся хрящей, раздавшийся, когда я врезал этому волшебнику по носу, навсегда останется в моей памяти; было похоже, словно разбили стекло, спрятанное в подушках. Мама схватила меня за руку и притянула к себе, в то время как тетя Панси схватила за руку ее. Через секунду мы аппарировали в поместье Малфоев.
В тот день я впервые увидел Гарри Поттера. Я не знал, кто он такой – думал, что кто-то не особенно важный. Я, естественно, ошибался. Домашние эльфы вели себя так, словно сам Мерлин навестил поместье. Как только я его увидел, отец с матерью отправили меня в мою комнату. Позже, после ужина, отец ко мне пришел. Он усадил меня на кровать, а себе наколдовал стул с прямой спинкой, который установил прямо напротив меня.
- Сын, мы с твоей матерью не дураки, поэтому наш сын тоже не может быть идиотом. Похоже, твое сердце таит немного злобы – но это хорошо, потому что иначе твои предки перевернулись бы в гробу: иметь одновременно и добросердечного, и умственно отсталого потомка явно выше их сил, - я взглянул на портреты деда Сигнуса и бабки Друэллы, которые смотрели на меня, мрачно кивая головами. Отец тоже наградил их особым, патентованным взглядом Драко Малфоя, в результате чего они вынуждены были, шипя и ругаясь, перейти в свои другие портреты.
Так он проявлял свою доброту, и отличить ее от суровости было практически невозможно. Я знал, что сказанная им фраза звучала оскорбительно, но при этом понимал, что он искренне старался вести себя как можно мягче.
- Почему ты это сделал?
- Он сказал что-то очень грубое о вас обоих, сэр.
- Что он сказал?
- Он назвал тебя Поджигателем Сердца.
- Что, прости?
Клянусь Мерлином, на тот момент я был уверен, что отца назвали Поджигателем Сердца, а не Пожирателем Смерти. Да, я знаю, что выражение, услышанное мною, не имело никакого смысла, но я слышал то, что слышал. Разумеется, теперь-то я знаю, что тот человек сказал нечто совсем иное.
- У него был непонятный акцент. Я думаю, он был кокни. Я не знаю, что означает Поджигатель Сердца – может быть, это какое-то простонародное оскорбление, - я был в замешательстве. Отец слегка улыбнулся. Он сделал глубокий вдох и успокоился.
- Ты ударил его по лицу за то, что он назвал меня «Поджигателем Сердца»? Что еще он сказал? Я хочу знать все, что ты слышал. Что он сказал?
- Я не знаю, - он красноречиво приподнял бровь, давая понять, что знает о моем вранье. И тут я вспомнил.
- Он сказал, что мама должна вернуться домой к своему пидору-мужу, Поджигателю Сердца, и что вас обоих должны были сжечь на костре.
- Понятно. Ты знаешь, почему он это сказал?
- Нет. Я лишь знаю, что мне это не понравилось. Он не должен был так тебя называть. Он не должен был называть тебя пидором. Учитель сказал, что это ругательство.
Он опять наградил меня взглядом, смысл которого я в тот момент не понял, но теперь-то догадываюсь: он просто удивился тому, на что именно я так отреагировал. Я тогда еще не знал, кто такие Пожиратели Смерти, иначе разговор прошел бы совсем в ином ключе.
- Гм, постарайся больше этого не делать. Это нехорошо, и я не хочу, чтобы Гарри Поттер когда-нибудь еще приходил к нам домой.
- Да, сэр. Сэр, а чем он так знаменит?
Это показывает, какое обучение мы получили, если никто из нас ни разу не слышал о Гарри Поттере, и мы понятия не имели о том, что мой отец был в действительности Пожирателем Смерти.
Отец немного помолчал, прежде чем ответить – то есть, прежде чем придумать подходящую ложь.
- Он знаменит тем, что в школе решил вызвать меня на дуэль.
- Правда? И кто победил?
- Мы этого так и не выяснили, потому что как только мы начали поединок, в зал ворвался волшебник, одетый в черную мантию, с чеком на пятьдесят тысяч галлеонов, а также мисс Хогвартс 1991, украшенная почетной лентой и разбрасывающая конфетти, и все стали поздравлять Поттера с присвоенным ему званием Самого Глупого Болвана в Истории.
Я громко рассмеялся.
- Все знают, что я лучше него, - протянул отец с серьезным выражением лица. Я опять засмеялся, потому что знал - на самом деле он шутит. А вот теперь я не так-то в этом уверен.
Следующий день мы провели на квиддичном матче в Австрии. Было здорово. Мне довелось познакомиться с игроками, и отец устроил мне тур по городу. Он совсем неплохой, думал я тогда. Но потом случилось Происшествие, и мама заболела, и я узнал гораздо больше об отце и понял, что он не имел ни малейшего права читать мне лекции о том, что такое хорошо, и что такое плохо, и что он никак не мог быть лучше Гарри Поттера.
Это произошло три года назад, но иногда чувствуется, что с тех пор прошло больше времени, а иногда, что меньше. Я не знаю: трудно правильно ощущать время, когда наш дом кажется мавзолеем. Отец поменял спальни. Он шесть месяцев не входил в ту, которую делил с мамой до ее смерти. Я так по ней скучаю.
Отец сидит в наколдованном им кресле в садовой беседке и курит; они с дядей Блейзом ждут возвращения из Шармбаттона тети Дафны с девочками. Похоже, он даже не замечает того, что я расположился прямо перед беседкой на скамейке рядом с застывшими розовыми кустами. Да что там говорить – я даже не уверен, что он замечает сидящего рядом с ним дядю Блейза.
- Что теперь, Малфой? О чем ты думаешь? – спрашивает дядя Блейз, выпуская ртом кольца дыма. Через деревянную решетку, окрашенную в белый цвет, я вижу, как отец вздрагивает, выходя из раздумий. Плющ, ползущий по стенам беседки – какое-то волшебное растение, и поэтому само поворачивается, раздраженно реагируя на сигаретный дым. И из-за этого мне лучше видны их лица. Они все еще меня не видят – одетого в зеленое зимнее пальто, сидящего среди неподвижных розовых кустов. Смеркается, и солнце быстро садится, разбрасывая по небу оранжевые и розовые сполохи.
- Мои мысли были далеко. Я, гм… я видел Грейнджер сегодня на вокзале.
Дядя Блейз пару секунд выглядит сбитым с толку, а потом спрашивает:
- Гермиону Уизли, в девичестве Грейнджер? – отец кивает. - И?
- Что и?
- Ну, я вижу, что лицо твое выглядит по-прежнему; хотя, она могла опять тебе врезать, но хороший целитель из Святого Мунго успел тебя подлатать.
- Ха-ха, - это произносится так сухо, что даже удивительно, как это сигарета отца не подожгла ему язык. Его «ха-ха» можно было использовать вместо трута – вот настолько оно было сухим. Дядя Блейз издает смешок, - да, и ее дочь пригласила Скорпиуса и меня к ним на обед в День Подарков.
На этот раз дядя Блейз смеется полноценным смехом. Он хлопает себя по коленям и закашливается. Отец закатывает глаза.
- А ты пойдешь?
- Не болтай чепухи!
- А почему нет? Грейнджер сейчас хорошо выглядит. Утешительный секс. Врубаешься? – он гогочет над собственной шуткой.
Отец смеется, словно против своей воли. Он смотрит на дядю Блейза и качает головой.
- Врубаешься – верно подобранное слово. Меня надо будет вырубить, причем насмерть, прежде чем я пересплю с Грейнджер.
Я закатываю глаза, но на самом деле знаю, что даже представить себе вместе миссис Уизли и отца - смешно. Солнце упадет на землю; птицы начнут сожительствовать с рыбами. Этому никогда не бывать. Ни отец, ни миссис Уизли никогда до этого не докатятся.
Дядя Блейз смеется:
- Да, а помнишь, какие волосы у нее были в школе? Она всегда выглядела так, будто только что прокатилась на метле над морем, а потом попыталась расчесаться граблями.
Отец издает смешок.
- А зубы? Такие большие, что когда она чихала, то пробивала дырку в груди.
- Так вот куда делась ее грудь.
Они смеются в унисон, а я хочу подойти и дать им обоим по губам, хотя и знаю, что это будет последним, что мне удастся сделать в жизни. Миссис Уизли очень милая ведьма, и не только внешне. После Гарри Поттера, она, пожалуй, самый лучший человек на свете.
Через какое-то время они перестают смеяться, и отец вытирает выступившие на глазах слезы.
- Да-а. Но она, похоже, ухитрилась справиться с волосами. Хотя, это довольно бессистемно: иногда волосы выглядят неплохо, а в иные дни – просто чудовищно. Спасибо, Блейз. Я давно так не смеялся.
- Гм. Но если серьезно, она выглядит сейчас гораздо лучше, чем в школе. Изменилась на сто восемьдесят градусов. Она выглядит хорошо, несмотря ни на что.
Мне хочется фыркнуть, но я не могу, если не хочу, чтобы мое присутствие было обнаружено. Своим «несмотря ни на что» дядя Блейз хотел сказать «несмотря на то, что миссис Уизли магглорожденная». По крайней мере, он не произнес слова «грязнокровка». Отец только пожимает плечами в ответ на это замечание. Дядя Блейз спрашивает:
- Так что ты всё-таки будешь делать на Рождество?
- Я не пойду домой к Грейнджер, если ты на это намекаешь, - дядя Блейз ухмыляется и делает неприличный жест, на что отец изображает позывы к рвоте. Дядя Блейз смеется и поднимает руки, показывая, что сдается. Отец опять закатывает глаза. - Ты такой инфантильный, Забини. Так вот, по поводу Рождества: мама хочет, чтобы я с ней пошел в тюрьму навестить отца. Его казнь, скорее всего, приведут в исполнение в этом году. Все возможные апелляции уже были испробованы.
- Н-да, будет весело.
- Я тоже весь в предвкушении, не могу дождаться Рождества, - из-за того, что отец растягивал слова, его сарказм казался жестче, чем у обычного человека. - Она хочет, чтобы я привел Скорпиуса.
- А как он, кстати, поживает? Я сто лет не видел своего любимого и единственного крестного, - говорит он, рассеянно глядя прямо сквозь меня. Нет, ну, действительно!
- Он… - интересно, что же он ответит, - он на грани срыва, и мама говорит, что я должен быть терпеливым – а это, как ты знаешь, является моим самым сильной стороной, - дядя Блейз издает короткий сухой смешок в ответ на шутку. - Я уверен, что он испытывает мое терпение, и это является частью какого-то грандиозного плана, цель которого – довести меня до того, чтобы его убить, и тем самым очутиться в Азкабане.
- Очень по-слизерински. По крайней мере, в Азкабане ты сможешь им гордиться.
- О, да, и когда меня запрут, я смогу сосредоточиться на этом, вместо того, чтобы думать о предстоящей смерти или о том, как бы уклониться от секса с заключенными мужиками.
- По-моему, это одно и то же, - говорит дядя Блейз, и отец согласно кивает. Я закатываю глаза.
- И мама, и Панси говорят, чтобы я был терпелив со Скорпиусом. Любая мелочь его заводит. Я всегда осторожно подбираю слова, когда отвечаю ему. Я - просто воплощение вежливости и мягких движений. Можно сказать, что я опустил палочку на землю и отступил, подняв руки.
- Да, как же поменялись роли, - бормочет дядя Блейз, и я полностью с ним согласен. Отец лишь мрачно кивает.
- Ну, если ты не будешь предаваться воспоминаниям с родителями и сыном, можешь присоединиться к нам с Дафной, ее мамой и девочками.
- Гм. Я подумаю об этом.
- Знаешь, о чем тебе стоит подумать? О Гермионе Грейнджер.
- Блейз…
- Нет, подожди, послушай меня. Она - ветеран войны, лучший друг Гарри Поттера, и единолично изменила историю, освободив домашних эльфов. Она сейчас член Визенгамота, и вполне вероятно, самый влиятельный человек в Англии после Поттера. Она в Визенгамоте, Драко. Помимо введения законов и судебных разбирательств, они еще занимаются апелляциями. Ты не забыл?
На лице дяди Блейза появляется острое, хитрое и расчетливое выражение. Он выглядит так, словно задумал что-то недоброе. Тетя Панси как-то сказала, что в школе он был очень независимым и тихим. Он был настоящим слизеринцем, сказала моя тетя Дафна, потому что никто и никогда не знал, о чем в действительности думает дядя Блейз. А это было очень полезно, потому что когда объявляли результат, он всегда мог заявить, что болел за победившую сторону. Но мама сказала, что нейтралитет дяди Блейза в школе лишил его настоящих слизеринских деньков, какие были у отца. И поэтому он теперь пытается наверстать упущенное: несмотря на то, что он взрослый, женатый человек с детьми, дядя Блейз постоянно плетет какие-то интриги, любит многозначительно складывать пальцы домиком и смеяться, как главный злодей, герой какой-нибудь сказки. К несчастью для него, не так-то много возможностей возникает для реализации его интриг, потому что большую часть времени он шатается по поместью, окруженный лишь красавицей-женой и детьми.
Отец, похоже, тоже обратил внимание на выражение лица дяди Блейза.
- И?
- И я думаю, что в твоих интересах и интересах Люциуса было бы… завести с ней дружбу. Это может тебе пригодиться.
- Понятно. Прежде, чем мы продолжим, я думаю, надо бы упомянуть пару вещей: во-первых, у змеи и крысы есть больше шансов стать друзьями, чем у нас с Грейнджер. То есть, вначале, у змеи и крысы может даже что-то получиться, но рано или поздно змея вспомнит о том, что она – змея, и у этой истории может быть лишь один предсказуемый конец.
- Я так понимаю, что змея в данной аналогии – это ты?
- Правильно понимаешь. Во-вторых, ты что, не помнишь, как называли Грейнджер тогда, в школе, да и все еще продолжают называть? «Самая умная ведьма». Так вот, она все еще порядком умна, и в жизни не купится на что-то подобное. Мое непонятно откуда взявшееся желание вдруг с ней подружиться будет выглядеть абсурдно, и она мгновенно поймет, что я что-то затеваю. И всегда будет относиться ко мне с подозрением.
- Она будет относиться с подозрением к тебе прошлому. У твоей натуры есть стороны, о которых она даже не подозревает. Ты убедил Асторию выйти за тебя замуж, показав ей эти стороны, так что я уверен, что ты сможешь убедить Грейнджер заставить Визенгамот даровать Люциусу жизнь.
Отец несколько секунд молчит, качая головой в легком раздражении, но взгляд его при этом хитрый, расчетливый. Хотел бы я знать, о чем он думает…
- Интересно, что так задерживает Дафну и девочек. Они уже должны были быть здесь, - говорит дядя Блейз, проделывая заклятье Темпус, чтобы сменить тему. Я думаю, он уже вживил эту идею отцу в голову, и ему больше ничего не оставалось делать, только как ждать результатов.
Отец тушит сигарету и собирается встать.
- Мне нужно отправить сову…
- Ты избегаешь Дафны?
- Что? С чего бы это мне избегать Дафны?
- Каждый раз, когда она входит в комнату, в которой ты находишься, ты исчезаешь так быстро, словно дезаппарируешь.
- Ну, справедливости ради надо отметить, что с некоторых пор я избегаю многих людей. Дафна не должна принимать это близко к сердцу – тут нет ничего личного.
Дядя Блейз покусывает губы, стараясь не улыбнуться.
- Знаешь, ты не виноват в том, что она нашла вризрака в платяном шкафу твоей жены.
- Я знаю.
- Она старалась решить, что делать с одеждой сестры, которая той, естественно, больше не понадобится, - отец делает глубокий вдох и медленно выдыхает, - ты также не виноват в том, что она увидела нечто, заставившее ее поседеть от страха. Но твоя вина в том, что Дафна теперь должна красить волосы в черный цвет, что делает ее ужасно похожей на Асторию.
- И почему же я в этом виноват?
- Блонд не брал ее седину, поэтому она решилась на крайние меры и выкрасила волосы в полночно черный цвет. Я просил тебя что-нибудь сделать по этому поводу, но ты меня проигнорировал.
- Потому что я мастер зельеварения…
- Именно!
- …а не парикмахер!
- Что на самом деле происходит, а, Малфой? Ты бы с легкостью мог исправить волосы Дафны, но не делаешь этого, потому что в тайне тебе нравится, что кто-то, как две капли воды похожий на Асторию, маячит у тебя перед глазами.
Наступает момент, когда отец просто смотрит на дядю Блейза; на лице угрожающая усмешка.
- Забини, если ты немедленно не заткнешься, эти слова могут стать для тебя последними.
Дядя Блейз драматически вздыхает, прежде чем произнести:
- Что происходит, Малфой?
- Как ты смеешь меня об этом спрашивать? Мой отец максимум через год может получить Поцелуй Дементора, если эта апелляция не пройдет. Моя мать тает на глазах, уверенная, что к концу года потеряет мужа и сына: один уйдет благодаря санкционированному правительством убийству, а другой - благодаря стрессу. Я думаю, что в моем доме поселились приведения. Ах, да, а еще шесть месяцев назад моя жена покончила с собой, и мой сын меня ненавидит, потому что считает, что я к этому причастен.
- А с чего он так решил? – к сожалению, отец отмахивается от вопроса, потому что я бы очень хотел услышать, как он, наконец, признает свою вину.
- Знаешь, что говорят о самоубийстве Астории? Знаешь, что говорят обо мне? Говорят, что бедная ведьма так отчаянно хотела от меня избавиться, что вынуждена была перерезать себе вены.
- Я знаю, что ты очень по ней тоскуешь.
- Трагизм ситуации заключается в том, что в настоящий момент я по ней не тоскую. Я по-настоящему ее ненавижу за то, что она так со мной поступила.
Я не могу сдержаться. Я в ярости поднимаюсь со своего места. Я встаю так быстро, что у меня кружится голова. Слова слетают с моих губ прежде, чем я осознаю то, что говорю.
- Это потому, что ты приносишь всем вред! Ты уничтожаешь все, к чему прикасаешься!
Они оба удивлены моим появлением, хотя я все это время находился перед самым их носом. Дядя Блейз в шоке, а у отца усталое выражение лица. Он говорит:
- Скорпиус, отправляйся в свою комнату. Мы позже поговорим о твоем подслушивании.
Лицо его выглядит спокойно, но голос низкий и угрожающий. Я в раздражении иду в свою комнату. Нет ничего хуже, чем знать, что тебя накажут, не подозревая, каким же будет наказание. Пожалуй, я перегнул палку. Но сейчас, в этот момент, мне на это наплевать.
************************************************************
*Охота на мусор (scavenger hunt) - игра, в которой команде или отдельному игроку надо отыскать вещи, указанные в заранее составленном списке.
Глава вторая: МалфойA/N Уважаемые читатели, большая просьба оставлять отзывы. Автор заходит на сайт и, видя, что нет отзывов, думает, что перевод плохой. И, соответственно, не даст разрешение на последующий. Равно как и другие авторы - это ведь моя единственная для них рекомендация. Я бы слова не говорила, если бы не было подписавшихся, и количество просмотров не возрастало с каждой выложенной главой. Но это не так. Пишите хоть что-нибудь, отрицательные отзывы - тоже отзывы. Заранее вам благодарна
************************************************************
Уже почти полдень, и я стою на крыльце дома Грейнджер в День Подарков. На улице ужасно холодно, и Скорпиус звонит в дверь в четвертый раз. Звонок издает раздражающе громкий звук, хотя, признаться, любой звук в настоящий момент для меня совершенно невыносим. У меня четкое ощущение, что Скорпиус не может дождаться, чтобы избавиться от меня, и звонит в дверь, чтобы кто-нибудь пришел и спас его от моего присутствия, а также для того, чтобы избежать любой попытки с моей стороны завести разговор. Я не знаю, как мы до этого докатились. Когда-то он смотрел на меня снизу вверх, и не только из-за разницы в росте, но и потому, что он уважал меня и считал замечательным. Я, конечно, знал, что в какой-то момент перестану быть суперволшебником в его глазах, вместо этого превратившись в обычного волшебника с кучей денег. Но он не относится ко мне даже как к обычному волшебнику. Он, похоже, относится ко мне как к грязи, прилипшей к подошвам его ботинок.
Я устал. Я хочу пойти домой и выпить бутылку бренди, которую Дафна подарила мне на Рождество. Вчерашний визит к отцу был самым ужасным из всех. У него осталась последняя апелляция, но, похоже, он смирился со своей судьбой. Он полностью поменял свои убеждения, но мама считает, что он притворяется. Она хорошо держалась на протяжении всего визита, но как только мы очутились на материке, она залилась горькими слезами, крупные капли которых немилосердно падали на мою шелковую рубашку. Это длилось всего несколько мгновений, а потом она устыдилась, и слезы словно остановились на полпути; она отодвинулась и сделала вид, будто вообще ничего не произошло.
В отместку за то, что я был свидетелем ее срыва (уж не знаю, сознательно или неосознанно), она провела весь день, стараясь заставить меня говорить о смерти Астории. Наконец я не выдержал и огрызнулся (собственно, тот факт, что я крепился так долго, достоин восхищения, потому что она семь часов кряду беспрестанно язвила и делала совершенно прозрачные намеки), заявив, что не намерен больше лить слезы по Астории. Я, конечно, имел в виду то, что у меня не осталось больше слез, потому что я их все выплакал, и что по этому поводу говорить было не о чем - что бы я ни сказал, Асторию не вернуть. Но Скорпиус, естественно, услышал в этом ответе лишь то, что я - бесчувственная скотина, которой наплевать на недавнее самоубийство жены. Позже я заметил, что один из домашних эльфов нацепил на свои уродливые лапы птеродактиля сапоги из драконьей кожи, которые я купил Скорпиусу на Рождество. Маленькое неблагодарное дерьмо отказалось от моего подарка! Сейчас я так же устал от него, как и он от меня, и потому рад, что он проведёт день у Грейнджер, в то время как я пойду домой и позволю себе с наслаждением предаться чувству жалости и ненависти к себе. На закуску я откушаю бренди и угощусь кислым виноградом, запечённым в горьком тесте.
Открывается дверь, и появляется Грейнджер.
Я чуть было не рассмеялся, увидев выражение ее лица. Она выглядела так, словно обнаружила перед своим домом Тёмного Лорда, исполняющего чечётку. Ее мозг отключился на добрые пятнадцать секунд. Но я только ухмыляюсь.
- Грейнджер.
- Малфой? - вопрошает она. Я думаю, она бы предпочла увидеть на своём крыльце Долорес Амбридж.
Настолько потрясённо и растерянно она выглядит.
- Он привёл меня, миссис Уизли, - отвечает за меня Скорпиус, и она смотрит на него, на меня, и опять на него с выражением отчаянной благодарности за это объяснение. Мерлин правый, ведьма выглядит так, словно Скорпиус только что спас ее от смерти. Она заметно расслабляется.
- Скорпиус! - за ее спиной восклицает ее дочь. Она высовывает голову из-под локтя Грейнджер и говорит весёлым и радостным тоном, каким ни один ребёнок (за исключением разве что моего собственного, да и то много лет назад) со мной не разговаривал:
- Здравствуйте, господин Малфой, - я настолько ошарашен ее дружелюбием, что в ответ выдаю гримасу вместо улыбки и бормочу что-то, что можно расценить и как "привет", и как нечто ещё. У нее, по-видимому, концентрация внимания не больше, чем у мухи, потому что она мгновенно переводит взгляд на моего сына:
- Скорпиус, я так рада, что ты смог прийти. Ты просто обязан на это посмотреть! - и она тянет его в дом, чуть не опрокинув Грейнджер в процессе. Через открытую дверь я замечаю какую-то картину на заднем плане и лестницу, занимающую большую часть пространства.
Грейнджер выпрямляется, видит, что я всё ещё здесь стою, и выражение страха опять появляется на ее лице - страха, что я решу остаться.
- Грейнджер, у тебя такой вид, будто Пожиратель Смерти заявился к тебе домой, - она пялится на меня. Ее глаза чуть не выскакивают из орбит, - м-да, я всегда знал, что у тебя нет чувства юмора.
Мускулы на ее лице расслабляются, и она смотрит на меня, не пытаясь скрыть раздражения. Ну, что вам сказать? Грейнджер, которую я знаю и ненавижу? Пожалуй, больше не ненавижу. Честно, таких сильных эмоций она во мне уже не вызывает. Только лёгкое раздражение.
- М-м, что ж, спасибо за то, что позволил Скорпиусу к нам сегодня присоединиться. Я знаю, что у него трудный период. Он славный ребёнок. Мне приятно видеть, что ты разрешил ему надеть подаренный мною свитер.
А, так
вот откуда он взялся. Совершенно ясно, что у Грейнджер нет ни малейшего представления о стиле, или хотя бы о том, какие цвета подходят Малфоям. Она купила ему бледно-жёлтый свитер в широкую белую полоску. Он с ним полностью слился. Он похож на привидение, страдающее желтухой. И я уверен, что он и сам это знает. И всё равно его надел, мне назло, после того, как я сказал ему, что он напоминает чахоточного больного.
- ...возможно, ему не хватает женского участия в его жизни, и я рада его предоставить. Я была поражена, когда он мне написал.
- Подожди, что? Он тебе написал? Когда он тебе написал?
У нее такой вид, будто она собирается соврать и сказать, что он написал ей жалобу, а не письмо.
- Ты с ним переписываешься? О чём вы говорите? Он мне больше не пишет!
- Успокойся, Малфой!
- О чём вы говорите? Что с ним происходит? Он совершенно перестал со мной разговаривать. Грейнджер, чем ты забиваешь голову моему сыну? Это тебя я должен обви...
- Господи! Заткнись!
Я подчиняюсь исключительно от удивления. Впервые с тех пор, как несколько дней назад я столкнулся с ней на вокзале, мы вернулись к нашим прежним отношениям, основанным на взаимной ненависти, только сейчас, пожалуй, в роли ненависти выступало раздражение.
- Послушай, он мне написал, когда... когда умерла твоя жена. Он сказал...
- Гермиона! Иди сюда! Скорей! Кошмар какой! Настоящая катастрофа! - кричит кто-то изнутри. Похоже на голос этого идиота Уизли. Она оборачивается, потом опять смотрит на меня, выражение лица обеспокоенное и явно свидетельствующее о том, что ее раздирают противоречивые мысли. Мне хочется остановить ее и сказать, что этот болван и сам в состоянии справиться с кухонным бедствием. Он помог уничтожить Тёмного Лорда - я уверен, что он как-нибудь переживёт подгоревший ростбиф.
- Гермиона! Ты идёшь? Я не думаю, что оно должно двигаться после того, как его вытащили из духовки!
Она закатывает глаза, и я ей вторю. И тут она совершает невероятное: хватает меня за руку и втягивает вовнутрь.
- Подожди в кабинете. Я через секунду приду.
Она в прямом смысле слова вталкивает меня в комнату чуть дальше по коридору и убегает, прежде чем я успеваю протестовать. Я стою там, чувствуя, что надо мной совершил насилие и обдурил пятилетний ребёнок. Это приводит меня в замешательство.
Я немного успокаиваюсь и закрываю за собой двойную дверь в кабинет. Я не хочу, чтобы Уизли или кто-то другой из тех, чьи голоса доносятся из кухни, меня заметил, проходя мимо. Я
страшно не хочу натолкнуться на Поттера. Я сомневаюсь, что Грейнджер объявит о моём присутствии, если не хочет, чтобы произошла стычка между мной и двумя ее мужьями, Поттером и Уизли. Я закрываю дверь и только теперь осознаю, что нахожусь
внутри гриффиндорского дома. И как только я это осознаю, у меня возникает ощущение, что меня заперли с
настоящим Грифоном. Я не удивлюсь, если увижу в этой комнате какое-нибудь отвратительное существо с телом льва и головой орла, появившееся из самых глубин ада. Я поворачиваюсь и... что ж, я совершенно не удивлён.
Комната заполнена книгами. Я никогда не задумывался о том, как будет выглядеть кабинет Грейнджер, но, глядя на эту комнату, я чувствую, словно мои представления (если бы таковые были) подтвердились. Кабинет Грейнджер должен выглядеть именно так. Две из четырёх стен от пола до потолка увешаны книжными полками. На стене напротив двери расположены огромные окна с постоянно льющимся из них магическим светом. Окна выходят на замёрзшее озеро. А в четвёртую стену встроен камин, вокруг которого тоже со всех сторон навешаны книжные полки. Книги лежат на диванах и на ручках диванов, где они исполняют роль импровизированных столиков. Я присматриваюсь и понимаю, что хотя всё это на первый взгляд и кажется беспорядочным, определенно существует метод, по которому это сумасшествие рассортировано.
Ее коллекция книг может соперничать даже с библиотекой Малфоев, судя только по этой комнате, потому что я уверен: остальной дом также набит книгами до отказа. Астория никогда не любила читать, а я люблю. Я помню, бывало, что я с головой погружался в какую-нибудь книгу, сидя в библиотеке, а она заглядывала туда и звала меня пойти в кровать. Ей никогда не приходилось просить дважды.
Я направляю палочку на камин, и пламя просыпается к жизни. Я ещё раз оглядываю комнату, и нахожу ее очень традиционной, хотя кожаный диван цвета слоновой кости и стеклянный столик на фоне панелей из сосны и полов вишневого дерева выделяются из общей картины, как красные флаги посреди голубого моря. На каминной полке стоит свадебная фотография Грейнджер и вечно дышащего ртом Уизли. Горе обрушивается на меня, как приступ тошноты. Это всегда происходит в самые непредсказуемые моменты. У меня вчера была встреча с одним американцем. Он спросил меня, как поживает моя жена, и я ощутил физическую боль, когда вынужден был опять сказать, что моя жена летом скончалась. От чего она умерла? Произошёл несчастный случай в ванной. И я не считаю это ложью. Многие люди случайно перерезают себе вены бритвой своих мужей.
Я пристально смотрю на фотографию. Грейнджер выглядит... я не буду лгать. Она выглядит невероятно симпатичной. И когда я говорю "невероятно", я не имею в виду восхитительно. А именно не-
вероятно. Потому что трудно поверить, чтобы она так похорошела. Я наклоняюсь ниже. Дверь открывается, и я отшатываюсь, вдруг осознав, что же я такое делаю. Я чувствую себя так, будто меня застали за чем-то грязным, вроде онанирования на фотографию тети Беллы. Грейнджер поднимает бровь, с подозрением глядя на меня. Мне этот взгляд хорошо знаком. В ответ я пристально на нее смотрю, скривив в усмешке верхнюю губу. Я хочу дать ей понять, что мне абсолютно на нее наплевать. Я хочу, чтобы она забыла, за каким занятием меня застала. Она первая уступает и отводит глаза, прежде чем вновь на меня посмотреть. На этот раз выражение ее лица нейтрально.
- Извини за то, что отвлеклась, - она закрывает за собой дверь. Я был прав. Она тоже не хочет, чтобы ее застали со мной, - небольшое бедствие, но кризис миновал, - она подходит и садится на диван, кивком головы предлагая и мне сделать то же самое. Я неохотно соглашаюсь, но сажусь на максимальном от нее расстоянии, спиной к двери, и от этого чувствую себя неуютно. Она пытается завести вежливую беседу.
- Отращиваешь бороду?
Я пожимаю плечами и скребу подбородок.
- Что-то вроде, - не все понимают, что с некоторых пор я не могу видеть бритвы.
Наступает пауза, когда мы осознаем, что не знаем, как теперь друг к другу обращаться. Это приводит нас в замешательство. Меня не покидает чувство, что она вот-вот начнет бросаться оскорблениями, укрывшись за диваном от моих заклятий. Этого не происходит, и ее неспособность следовать сценарию – причина того, что наше общение такое странное и скованное. Я знаю, что так происходит, потому что живу прошлым. Я помню, когда видел ее в последний раз. Это было в выручай-комнате, когда Крабб чуть было не превратил ее в груду пепла. Я решаю сделать первый шаг, но тут она напрочь поражает меня тем, что предлагает мне чай, и появляется поднос с блестящим чайным сервизом и печеньями на блюде. Интересно, сделан ли сервиз из стерлингового серебра гоблинов. Сильно в этом сомневаюсь. На блюде несколько трещинок, но, по крайней мере, оно выглядит чистым. Без пятен.
- А если ты не хочешь чай, то можешь остаться на обед… - говорит она очень тихо, отведя глаза. В этот момент она была похожа на школьницу, приглашавшую мальчика на свидание.
- Это Поттер тебе посоветовал меня пригласить? Не знаю, почему он всегда корчит из себя добренького, - я беру печенье с блюда. Чертов поднос продолжает толкать меня в руку и расплескивать чай по всей поверхности. Я не выношу беспорядка. Она осторожно вытирает поднос взмахом палочки.
- Да, Гарри. Я думаю, из-за того, что Луна его попросила.
Я не знаю что сказать по этому поводу, кроме того что оба, и Поттер, и Лавгуд - тронутые. Ничего нового.
- А Уизли согласен? Вкусное печенье. Я никогда не видел этой марки.
- Рон не знает, что ты здесь. Печенье домашнее. Я его испекла. Постарайся не выплюнуть. Оно не отравлено.
Я уставился на нее, рот забит печеньем. Глотать или нет? Интересно, сколько раз Панси и Астория задавались этим вопросом. Я неохотно глотаю.
- У меня, честно говоря, не было такой мысли, но теперь она появилась. Кроме того, я никогда не думал, что ты печешь.
Она усмехается.
- Я полагаю, пока не попробуешь – не узнаешь.
Я не уверен, что она под этим подразумевала: то, что печенье отравлено, или свои кулинарные способности. Я сменил тему:
- Так что там о Скорпиусе?
- Ах, да, Малфой… Скорпиус мне написал после… после того, что случилось.
- После самоубийства моей жены?
- Да. Он… он хотел узнать о тебе побольше.
- И поэтому решил воздержаться от того, чтобы спросить человека, владеющего самой полной информацией по данному вопросу, то есть меня, вместо этого обратившись к кому-то, кто знает обо мне меньше всего. Полагаю, в этом есть смысл, если под смыслом подразумевать полное его отсутствие.
- Погоди. Я думаю, что достаточно хорошо тебя знаю. Я видела тебя в самых худших твоих проявлениях. Разве это не квалифицируется, как абсолютное знание человека?
Ее слова ударили меня, как пощечина.
- Ты меня не знаешь. Ты ничего обо мне не знаешь. Кроме того, знать худшее в человеке – это далеко не все. Ты не знаешь лучшего во мне.
- Я видела и лучшее в тебе тоже, - она смотрит на меня и удерживает мой взгляд. Я мгновенно понимаю, о чем она говорит: о том печально известном эпизоде в моем доме, когда я мог выдать Поттера, Уизли и ее, но не сделал этого.
Настольная лампа расположена прямо за ней и опасно балансирует на стопке книг в твердой обложке. Лампа освещает ее… я не хочу использовать слово «романтично», но освещение именно такое. Мягкое и нежное. Она также освещена сбоку светом, льющимся из окна; бледно-голубым, отражающим чистоту неба. Ее волосы растрепаны, но в этом свете, в этом свете она выглядит… Мне неприятно это говорить, но она выглядит… почти красивой. Я отвожу от нее глаза и вместо этого смотрю на свои сомкнутые ладони, но она заставляет опять на себя взглянуть, когда произносит:
- Вот, возьми, - и протягивает мне чашку чая. Она так далеко от меня сидит, что ей приходится вытянуть руку, чтобы передать мне чашку. По-видимому, мысль о том, чтобы придвинуться поближе или использовать палочку, не приходит ей в голову. Она слегка наклоняется, и, будучи гораздо выше нее, я вижу часть ее груди в вырезе кофты. Я чувствую себя извращенцем. Я мог поклясться, что уголком глаза увидел Асторию, смеющуюся и приговаривавшую: «грязный старикашка».
- Малфой, да возьми же, наконец, чай! – раздражённо повторяет она, потому что я отвлекаюсь. Я несколько раз моргаю, чтобы убедиться в том, что в комнате на самом деле нет моей покойной жены. Грейнджер подозрительно на меня смотрит.
- Что? – спрашиваю я, отрывисто и виновато. Опять я чувствую себя так, словно меня поймали за чем-то непотребным, вроде воровства одного из кошмарных журналов Лавгуд.
- Да ради бога! – она придвигается ко мне, хватает меня за запястье левой руки и впихивает в руку чашку чая. Чашка опасно качается, а она обеими руками держится за блюдце. Рефлекторно я тоже пытаюсь его взять, но поскольку ее руки все еще там, вместо блюдца я хватаю ее за левое запястье. В результате мы держимся друг за друга, разделенные чашкой чая. Мы смотрим на чай, чтобы убедиться, что все в порядке, и он не пролился, и только затем осознаем, что делаем. Мы касаемся друг друга. И при этом она не дает мне пощечину. А я не поливаю ее горячей водой из своей палочки. Мы касаемся друг друга, и ничего плохого не происходит. Хотя, где-то в подсознании я ожидаю, что метеорит вот-вот свалится на Великобританию в качестве наказания за такой нечестивый альянс. И именно в этот момент дверь открывается, и входит Уизли.
Взгляд на его лице чуть было меня не убил. Настолько уморительно он выглядит. Словно только что застал нас занимающихся страстным и яростным сексом на диване. Грейнджер обстановку не разряжает, подскакивая, словно ее ужалили, и восклицая:
- Рон!
Поттер только сыплет соль на рану, когда секундой позже вкатывается с воплем:
- Рон, послушай, я могу все объяснить, - как будто он стоял на стреме или еще что-нибудь. Что объяснить-то?
- Малфой. Что ты здесь делаешь?
Чай проливается, и я вытаскиваю палочку, чтобы сразу же убрать пятно, но запах на диване останется. Ей придется диван оттирать. Это кожа. Она будет пахнуть. Я тоже встаю и кладу чашку с блюдцем обратно на парящий поднос.
- Я разговаривал с Грейнджер о своем сыне.
Он смотрит в недоумении. Словно узнает значение каждого слова, и, в принципе, понимает, что слова следуют друг за другом в правильном порядке, но смысла в целом предложении не видит. Он никогда не был самой быстрой метлой в когорте. Уизли глядит на Грейнджер, и она кивает.
- У Скорпиуса были некоторые… - бормочет она, но не завершает фразы.
- Теперь это миссис Уизли, - говорит он, опять направив на меня взгляд, и тут уже я прихожу в недоумение. Почему он говорит мне о своей матери?
- Что?
- Ее фамилия больше не Грейнджер. Она теперь Гермиона Уизли, - это сказано с тенью гордости и намеком на предупреждение. Я смотрю на Грейнджер и удивляюсь, почему она меня ни разу не поправила. Я знаю, что она сменила фамилию, но продолжаю называть ее по-старому. Привычка? Он опять смотрит на нее.
- Все уже собрались, Миона. Мы ждем только тебя.
- О. Я была… - она поворачивается ко мне, и вот уж чего я никогда не ожидал, так это того, что Грейнджер захочет провести со мной больше времени. Она стоит в нерешительности, не уходит.
- Малфой, почему бы тебе не остаться на обед? – спрашивает Поттер, и на секунду я должен напрячься, чтобы вспомнить, чей же это все-таки дом. Совершенно очевидно, что Уизли предпочитает, чтобы я ушел. А Поттер приглашает меня остаться, будто он здесь хозяин. Уизли меня удивляет.
- Да, оставайся, - он настолько явно этого не хочет, что я решаю остаться только назло ему. Кроме того, я все еще не закончил разговор с Грейнджер о Скорпиусе, да и предложение Блейза внезапно всплывает в памяти.
- Конечно, почему бы и нет? – все выглядят потрясенно, будто только что проиграли пари. Надеюсь, что так оно и было. Поттер первым приходит в себя.
- В таком случае, пошли. Я поставлю еще один стул.
И опять я пытаюсь понять, чей же это дом. Уизли последним выходит из кабинета, после меня. Я чувствую себя страшно неловко. И не только из-за всей этой ситуации, но и из-за того, что вдруг обнаруживаю себя пялящимся на задницу его жены, идущей передо мной. Что она такого положила в эти печенья?!
ХХХ
О чем я только думал?
Я, наверное, был не в себе. Может, на меня наложили дурильное заклятие? Или заклятие империус? Я возвращаюсь к своему изначальному подозрению о том, что Грейнджер подмешала что-то в печенье, но в этом явно нет никакого смысла. Я не вижу ни одной причины, по которой она хотела бы задержать меня в своём доме, и еще меньше понимаю, зачем сам на это пошел. Ах, да. Проклятый Блейз со своими махинациями…
Они везде – в смысле, Уизли. Я стою за домом, где возвышается огромный, накрытый к обеду стол, и смотрю, как Уизли высыпают из грейнджеровской кухни. Это напоминает мне о том случае в ванной Плаксы Миртл, когда она стукнула ногой по трубе, и сотни тараканов повылазили из своих нор. Это было омерзительнейшее зрелище, и я чуть на стену не забрался, пытаясь как можно дальше отстраниться от отвратительных тварей. А теперь – словно дежавю.
Вот старая мамаша и ее поношенный муженек. А вот тот, кого полоснул оборотень. Кстати, а вот и мой племянник, полукровка с волосами ярко зеленого цвета. Я слышал, его определили в Слизерин – единственное положительное качество в нем, что, вероятно, объясняет наличие зеленых волос. Вот вейла. Она наверняка тоже отведала печенья, потому что совершенно непонятно, что она нашла в Уизли. Я думаю, что та, что вышла замуж за одного из близнецов, тоже съела печенье. У этих Уизли просто талант отхватывать себе женщин, во всем их превосходящих – в статусе, уме, внешности. Вот пафосный зануда. Вот близнец. Второй близнец, вроде, погиб? Хвала Мерлину, он сделал миру одолжение, избавив нас от своего присутствия. Жаль, что он всех остальных с собой не прихватил. Ой-ой-ой, а вот и Уизлетта. Она, похоже, набрала пару килограммов. Особенно в груди и бедрах. Я не знаю, какой волшебник может считать ее привлекательной. Люди всегда говорят о ее огненно-рыжих волосах. Их цвет на самом деле, скорее, оранжевый. Она похожа на морковку зимой. Я полагаю, Поттер должен быть счастлив. Он всегда казался мне бесполым. А вот и все их потомство, бегает вокруг, спущенное с привязи. Скорпиус бегает вместе со всеми. Какой позор!
Согревательное заклятье наложено вокруг стола. Еда парит кругом, а вместе с ней витает в облаках и Луна Лавгуд с каким-то высоким волшебником, которого я не знаю. Гости делятся на две явно выраженные группы: тех, кто смотрит на меня с нескрываемым подозрением, и тех, кто делает вид, что меня не существует. Скорпиус относится ко второй группе. Грейнджер садится, и я отодвигаю стоящий рядом с ней стул, потому что общество всех остальных еще менее желанное, чем ее. По крайней мере, так я смогу продолжить наш разговор. Я слишком поздно замечаю, что Луна Лавгуд сидит прямо напротив меня. Черт! Ее любопытный взгляд пронизывает до костей. Все догадываются, что вступать со мной в разговор не следует. Не говоря уже о том, чтобы спрашивать, что я здесь делаю, но к Луне Лавгуд это не относится. Я подозреваю, что Поттер убедил всех ко мне не лезть, но, как я уже говорил, это не остановит Луну Лавгуд с ее нелепыми вопросами. Я внимательно изучаю посуду. По крайней мере, на ней нет пятен.
- Привет. Я доктор Деннис Грейнджер, отец Гермионы. Мне кажется, мы с вами не знакомы, - говорит мужчина, сидящий рядом со мной, и протягивает руку.
Я смотрю на его руку и гадаю, вспомнит ли он меня, если я скажу, что был самым заклятым врагом его дочери на протяжении нескольких лет, но я знал ее не как Гермиону. Я знал ее как мерзкую, отвратительную и злобную грязнокрову. Я принимаю его руку.
- Драко Малфой, - он улыбается и крепко пожимает мне руку, пытаясь сообразить, почему мое имя кажется ему знакомым. Он представляет меня своей жене, и я и ей пожимаю руку. Наша беседа ограничена запатентованными англичанами безопасными и официальными темами. Все остальные меня игнорируют. Через какое-то время разговор затихает, и я слышу только звон приборов о фарфор. Кто-то упоминает о Неопожирателях Смерти, которых все еще не поймали. Я поднимаю глаза и вижу, что Лавгуд пристально на меня смотрит. Похоже, она собирается что-то сказать. К счастью, в этот момент Грейнджер решает привлечь мое внимание. Я разворачиваюсь к ней почти полностью, чтобы не видеть Лавгуд.
- Ты был прав. Я ничего о тебе не знаю.
- Что изменило твое мнение? Кстати, это очень хорошее ризотто. Есть один рецепт, использующий шампанское.
- Ты пожал руки моим родителям. Тот Малфой, которого я знала, никогда бы этого не сделал. Я использовала топленое масло. Оно придает блюду ярко выраженный вкус. Но я бы хотела попробовать приготовить ризотто по рецепту с шампанским.
- «В молодости учишься - к старости понимаешь». Грибы – мое любимое блюдо. Мне довелось попробовать ризотто с шампанским только в Венеции. Что это - мясной соус, заливающий грибы?
- Да, мясной соус. Я запекла грибы портобелло и потом добавила соус. Я никогда не была в Венеции - всегда слишком занята. Погоди: Мари фон Эбнерэшенбах? Малфой, я представить себе не могла, что ты читаешь маггловскую литературу.
- Это вина моего отца. Или заслуга – в зависимости от того, как смотреть на вещи, - она глядит на меня озадаченно, - да, Грейнджер, он изменил свои взгляды в тюрьме. В конце концов, если бы и двадцать лет тюрьмы их не исправили, он был бы абсолютно безнадёжен. Но он изменился. Ты должна найти время на то, чтобы поехать в Венецию и попробовать то ризотто. Кстати, эти грибы даже лучше, чем ризотто.
- Мне трудно в это поверить. Добавить топлёное масло посоветовала Падма. Ты ведь ее помнишь? Падма Патил. Она сейчас редактор Ежедневного Пророка.
Я опускаю вилку, и она поворачивается ко мне.
- Тебе трудно поверить в то, что отец изменил свои взгляды, или в то, что твои грибы лучше, чем ризотто Патил?
- Довольно трудно поверить в то, что твой отец изменился.
- Знаешь, во что трудно поверить? Трудно поверить в то, что я сижу здесь вместе со всеми этими… людьми, - она подозрительно на меня смотрит, зная, что я хотел сказать нечто гораздо более оскорбительное, чем просто слово "люди", - я ем твою еду. Я ем с твоих тарелок. Мы болтаем о кулинарии и маггловской литературе. Я в буквальном смысле нахожусь бок о бок с магглами. Было время, когда, только заслышав твой голос или увидев написанную тобой статью, у меня были позывные к рвоте. Моя ненависть к тебе была настолько сильной, что один лишь взгляд на тебя наводил меня на мысль о школе для бокса, - она тоже опускает прибор и сосредотачивает на мне свой чисто по-грейнджеровски пристальный взгляд.
- А сейчас?
- А сейчас я думаю, что, безусловно, изменился, раз ты видишь меня здесь, и я говорю тебе: в этом заслуга моего отца.
- Он всегда оказывал на тебя огромное влияние.
Она бросает быстрый взгляд на рукав моего черного свитера, который, как она знает, прикрывает татуировку. Я смотрю себе на руку, а потом на нее. Она глядит на меня демонстративно, не смущаясь того, что я поймал ее взгляд. Она никогда не любила отступать.
- Он изменился, и я тоже.
Какое-то время она ничего не говорит, и я знаю, что она тщательно подбирает слова.
- Я много лет тебя не видела, - тихо говорит она. Мне приходится наклониться, чтобы ее расслышать. Я нахожусь так близко от нее, что вижу лёгкую россыпь веснушек на носу, и ровно две веснушки над верхней губой, под носом. - За прошедшие двадцать лет я слышала лишь об основных событиях, произошедших в твоей жизни: о твоём осуждении, освобождении, браке, рождении сына, смерти твоей жены - ну, ты знаешь, всё то, что попало в газеты. До этого последний раз я видела тебя в выручай-комнате. И это последнее, и самое значимое моё воспоминание о тебе за двадцать лет. То, что навсегда во мне останется. Ты пытался сдать Гарри. И при этом чуть было не убил меня.
- Я делал это ради родителей, - прошипел я в ответ. - Я не хотел, чтобы Тёмный Лорд нас наказал. Я лишь хотел, чтобы мы были в безопасности. Я сделал это ради своих родителей.
- Ты в этом уверен?
- Я верю в то, что родителей надо почитать. Я верю в семейные ценности, ужас позора и гордость долга. Так меня воспитали, - я оборачиваюсь на Скорпиуса. Он сидит в конце стола. Совершенно очевидно, что он задумал какую-то проделку. Он мельком смотрит на меня и отводит глаза, словно от пустого места. Я опять поворачиваюсь к Грейнджер. Она наблюдала всю эту двухсекундную сцену. Ее глаза смягчаются.
- Он тебя ненавидит, - откровенно говорит она.
- Я знаю. Но ты ему нравишься. Сделай так, чтобы он перестал, - говорю я, и тут же понимаю, сколько отчаяния прозвучало в моём в голосе. Она тяжело вздыхает.
- Я не знаю, смогу ли. Сейчас мы с ним в одинаковом положении. Он видит в тебе самодовольного расиста, Пожирателя Смерти, и проблема в том, что и я вижу в тебе то же самое.
Я не знаю, что ей на это сказать. Не знаю, почему, но в этот момент я чувствую себя побеждённым и опозоренным. Я лишь знаю, что вся эта идея никуда не годилась. Я смотрю в конец стола на Скорпиуса и вижу, что он смеется вместе с другими детьми. Старая мамаша разговаривает с ним, и он краснеет, когда она треплет его по волосам. Близнец что-то говорит, и весь стол взрывается от хохота, и мой сын вместе со всеми. Он поворачивается к младшему сыну Поттера и что-то ему нашептывает, отчего тот вспыхивает, широко раскрывает глаза и притворяется, что злится. Скорпиус показывает язык дочке Грейнджер. Сын Грейнджер говорит что-то, и все, включая моего сына, громко смеются. Я сто лет не видел, чтобы он смеялся. Так вот чего он хочет? Я не могу дать ему этого.
Я резко встаю из-за стола и быстро иду за антиаппарационное заграждение. Я почти не слышу, как Грейнджер меня окликает. Я разворачиваюсь на каблуках и мельком вижу ее, стоящую напротив своего замёрзшего сада, прежде чем исчезнуть и появиться у входа в собственный дом. Она выглядела потерянно. Я чувствую себя раздавленным и побежденным.
Глава третья: Гермиона- Что там стряслось с Малфоем? – спрашивает Рон, улегшись в постель.
Я в ванной, чищу зубы, страшно довольная тем, что дети, наконец, угомонились. Скорпиус, похоже, даже не заметил, что его отец ушел, но для нас это означало, что ребенок должен был остаться ночевать. Он, похоже, не возражал. Неужели дела у них настолько плохи, что Скорпиус совсем не хочет проводить время с отцом? Я ополаскиваю рот, выключаю свет и иду в кровать. Рон уже под одеялом. Я прижимаюсь спиной к его груди, и он автоматически меня обнимает. В такой позе мы засыпаем уже много лет.
Рон задал мне этот же вопрос сразу после драматического ухода Малфоя, но именно в тот момент Луна объявила о своей помолвке с Рольфом Скамандером, а затем обратилась к Гарри с просьбой быть ее подружкой невесты, потому, сказала она, что он ее самый близкий друг. Стоит ли говорить о том, что все немедленно и думать забыли о Малфое. Гарри (который сначала, после объявления о помолвке, сделался очень, очень тихим) потратил около часа, пытаясь убедить Луну в невозможности выполнить ее просьбу по причине наличия у него пениса. Джордж же все это время обсуждал, как здорово Гарри будет смотреться в розовом платье из тафты. Гарри после этого жутко напился. Потом дети провели свой квиддичный матч, а затем мы посмотрели кино, и к тому времени если кто еще и помнил о Малфое, то теперь окончательно забыл. Все, кроме меня. Выражение его лица не выходило у меня из памяти.
- Я думаю, что либо этим летом, либо до этого Скорпиус узнал о том, что его отец был Пожирателем Смерти, и теперь по какой-то причине обвиняет Малфоя в смерти… как звали его жену?
- Э… Гринграсс. Ее звали Гринграсс… Дафна! – он победно заявляет мне в шею, - ее звали Дафна Гринграсс, и он женился на ней, а Забини женился на старшей сестре.
- Нет, все не так. Он женился на Астории, а Забини женился на Дафне Гринграсс.
- Ах, да, да. Малфой словно исчез с поверхности земли. А теперь он обедает в нашем саду. Как же, черт возьми, это произошло? С каких это пор вы с Малфоем так сдружились?
- Мы вовсе не друзья. Сегодня мы пытались быть вежливыми друг с другом, но эта стеклянная маска быстро разбилась.
- Дай-ка угадаю: он сделал какое-то едкое и снисходительное замечание, оскорбил твое происхождение или, по старой памяти, посоветовал тебе остерегаться того, что совы устроят в твоих волосах гнездо?
- Нет, он ничего подобного не сказал, и в том-то все и дело. Я все ждала, что он скажет, а он вел себя очень мило и дружелюбно. Он даже порекомендовал мне попробовать в Венеции ризотто с шампанским.
- Да, а вот это уже звучит подозрительно. Малфой совсем не милый. Он адвокат дьявола, один из его приспешников, порожденье старухи с косой. Но только не милый.
Я хихикнула против воли, потому что Малфой действительно выглядел сегодня как воплощение Смерти, одетый, как и всегда, во все черное. Но потом я вспомнила, как он на самом деле выглядел. За столом он низко ко мне наклонился – так низко, что я могла почувствовать запах его одеколона. Не лосьона после бритья, а именно одеколона, потому что он щеголял бородой, по крайней мере, двухнедельной давности. Глаза его, пронзительно серые, теперь смотрят с грустью, а не с жестокостью, как раньше. Под глазами круги – я полагаю, от того, что он плохо спит.
Вы только на меня посмотрите! С каких это пор мне есть дело до того, хорошо или плохо Малфой спит? Раньше я думала, что он вообще не спит - ну, будучи принцем тьмы и все такое, и используя каждую минуту бодрствования на совершение какой-нибудь пакости, сулящей несчастья другим людям. Но сегодня я увидела другую его сторону. И теперь у меня появилась ещё одна картинка, добавленная к уже имеющемуся калейдоскопу воспоминаний: вот я заезжаю кулаком ему в нос; вот тот момент, когда его превратили в хорька; а вот он смотрит мне в лицо и говорит, что не уверен, я ли это; вот его приговаривают к пятилетнему заключению в Азкабане; вот он освобождается; его фотография, где он беззвучно плачет на похоронах жены. И вот, наконец, новая, сегодняшняя картинка, где он выглядит усталым и совершенно побежденным.
- Но сегодня он довольно мило себя вёл. Не оскорблял ни меня, ни тебя, ни Гарри. Он разговаривал с моими родителями. Он даже пожал им руки! И он ел приготовленную мной еду и даже похвалил ее!
- Ах, да, кстати, ты отлично справилась. Всё было очень вкусным - особенно ризотто. Я скажу Падме, что ты добавила топлёное масло, как она советовала, и это имело грандиозный успех!
Я раздражённо фыркаю и бормочу:
- Спасибо, - он зевает мне в плечо, - Малфой был со мной предельно корректен, а я от него отмахнулась. Он старался, а я его оттолкнула. Я не лучше Скорпиуса. Никогда не думала, что скажу такое, но я чувствую, что плохо с ним обошлась. И я обязана извиниться. Я постоянно говорю Скорпиусу, что он должен простить своего отца за то, что тот совершил много лет назад, но сама в это не верю. Бедный ребёнок, наверное, меня насквозь видит. Мерлин, я просто ужасна! Он приходит ко мне за советом, а я сама не верю в то, что проповедую! Я должна перед Малфоем извиниться. Как ты думаешь?... Рон?... Рон?
В ответ я слышу лишь тяжёлое дыхание и лёгкое похрапывание. Настоящий храп начнётся позже. Я чувствую себя глупо, выдав всю эту тираду спящему Рону. Но я думаю, что Рон прав. С какой стати я должна полночи не спать, переживая об этом бесполезном человеке? Господи, я опять! Я прижимаюсь к Рону крепче, испытывая неясное чувство вины, не дающее мне покоя.
ХХХ
Слава Мерлину, у Рона сегодня выходной. И за это надо благодарить Гарри. Он даёт Рону отгулы на праздники, дни рождения близких и важные для семьи моменты (к примеру, для того чтобы встретить детей на вокзале). Рон расплачивается за это проявление кумовства, работая почти все остальные дни в году. Мне иногда ужасно жаль Гарри, потому что ему, как начальнику отдела авроров, практически никогда не удаётся провести выходной дома, и даже вчера он вынужден был рано уйти, чтобы наведаться в офис, но я очень рада, что он дал Рону эти несколько дней. Иначе дети спалили бы дом. Сегодня он смотрит за детьми, решившими превратить наше жилище в игровую площадку. Скорпиус в полном восторге.
И именно сегодня Рон решил со мной утром пообжиматься. Я просыпаюсь, почувствовав его руки под рубашкой. Я не люблю целоваться по утрам, из-за запаха изо рта, но он настаивает. Я отстраняюсь, слегка раздражённая. Он целует меня в шею, касаясь всех "правильных мест". Он может заниматься со мной сексом даже во сне, что и сейчас недалеко от истины, потому что он всё ещё толком не проснулся. Мы так давно вместе, что он знает, на какие кнопки нажимать, чтобы получить нужную реакцию. Для него это как арифметическая задачка, которую он всегда решает, используя одну и ту же формулу: рука на груди, другая между ног, и так далее. Но он также должен бы уже уяснить, чего не стоит делать - к примеру, целовать меня в губы по утрам. Сейчас он слегка вспотевший и полусонный, поэтому и поцелуй его влажный, неприятный, и он практически плюет мне в нос. Я достигаю высшей точки раздражения. Даже то лёгкое желание, которое у меня было, исчезает. Я отталкиваю его, но он наклоняется надо мной, положив руки мне на голову; наше несвежее дыхание, смешавшись, вызывает у меня головную боль.
- Что? В чём дело?
- Прекрати. Перестань немедленно.
Теперь он окончательно просыпается.
- Что случилось? Это из-за того, что тебе скоро на работу? Ты беспокоишься о том, что дети могут нам помешать, потому что если так, я прямо сейчас встану и наложу на них на всех заклятие ступефай, - я стараюсь удержаться от смеха, но не могу. - Миона, ну же, расслабься. Тебе надо быть более спонтанной, попробовать что-нибудь новенькое.
Мистер Три приёма заявляет мне о спонтанности. Он что - шутит? Я не выдерживаю и фыркаю. Он хмурится. Он так близко от меня, что я вижу морщинки в уголках его глаз; могу посчитать каждую веснушку. Но я знаю, что он старается быть терпеливым.
- Миона, прости. Милая, прости меня, хорошо? Мы по-настоящему ни разу не пытались после выкидыша.
Моё тело цепенеет при этом слове.
Он сползает к изножью кровати, чтобы поцеловать меня между ног, но у меня окончательно проходит желание - да и можно сказать, я уже не в постели.
- Рон? Рон? - он думает, что я выкрикиваю его имя от наслаждения, а не для того, чтобы его прервать.
Грубое напоминание о нашей сегодняшней действительности в виде громкого треска за дверью и мгновенно последующей за этим детской перепалкой прерывает наше занятие.
- Вот же чёрт, - бормочу я.
- Моё обычное везение, - шутит он, и я смеюсь и думаю, что всё, возможно, не так уж и плохо, как кажется.
ХХХ
На работе я появляюсь поздно. У меня этим утром два судебных разбирательства, в добавление к заседанию, которое, я уже знаю, потребует еще одно дополнительное совещание до, чтобы его обсудить, и одно после, чтобы поразмыслить о том, что же мы там нарешали, и когда нам следует собраться опять. Я всё ещё привыкаю к новой должности. Моё утро заканчивается в начале первого, и я раздумываю, свободен ли Гарри. Я решаю это проверить, и его секретарша делает мне приглашающий взмах рукой. Когда я захожу в кабинет, то вижу его сидящим за столом и смотрящим прямо перед собой, сдвинув брови.
- Размышляешь о тайнах мироздания?
Он смотрит на меня и улыбается.
- Решаю, следует ли съесть на обед сэндвич с ветчиной и сыром, - врёт он. Я всегда знаю, когда Гарри врёт. Как выясняется, он писал письмо Луне, но он прячет его взмахом палочки. Я ничего не говорю и просто протягиваю ему сэндвич. Он улыбается, увидев, что тот действительно с сыром и ветчиной. Лёгкое постукивание палочкой - и вот уже бокалы, стоящие на другом конце стола, очутились перед нами, и сок из кувшина сам в них наливается.
- С тобой всё в порядке?
- Всё хорошо, - опять врёт он.
Какое-то время мы сидим в молчании, погрузившись каждый в свои мысли и жуя сэндвичи. Мне нравится, что я могу сидеть с ним вот так, не чувствуя необходимости заводить разговор. Мне абсолютно комфортно. Но он знает, что я пришла поговорить. И терпеливо ждёт, пока я не начну.
- Я чувствую себя ужасно по поводу Малфоя, - наконец бормочу я.
- Почему?
- Он вчера по-настоящему пытался. Он был вежлив со мной. Он разговаривал с моими родителями и ни разу не назвал их мерзкими, неотёсанными магглами.
- Тебе не кажется, что ты чересчур занизила планку?
- Перестань, ты знаешь, каким он был. Он бы в жизни не сел со мной за один стол, не ел мою стряпню и не разговаривал вежливо с моими родителями. Он бы скорее повесился.
- Брось. В нём слишком развито чувство самосохранения. Я уверен, что под угрозой палочки, он будет целоваться с твоей мамой, если поймёт, что у него нет иного выхода.
Я смеюсь.
- Знаешь, есть вещи, о которых лучше не говорить вслух, чтобы меня не травмировать. И это была одной из них, - он легко улыбается.
- Но в том-то всё и дело. Мне трудно совместить воспоминания о прежнем Малфое с тем, который был вчера у меня дома. Он говорит, что в тюрьме его отец полностью изменил свои взгляды, и что он сам изменился благодаря этому. А я чуть было не рассмеялась ему в лицо, выдав: "классная шутка, Малфой". Я вела себя ужасно.
- Люциус изменился? Вначале я периодически его проверял, но потом перестал. Я не могу сказать точно о Малфое, но да, мне кажется, что кое в чём он изменился. У него были для этого все основания, - у меня появляется явное ощущение, что Гарри знает больше, чем говорит. - Малфой отсидел срок, но и после освобождения к нему ужасно относились. Я знаю, что он не ожидал парада в свою честь, но слухи, докатившиеся до него, были совсем уж мерзкими.
- Какие слухи? О том, что он всё ещё выдаёт прежние расистские проповеди? - ни Гарри, ни я никогда не были сплетниками, но он на практике убедился, насколько слухи могут быть полезны в его работе. И я запоздало извлекла из этого урок.
- Ужасное было время, когда проводили судебные разбирательства над Пожирателями, особенно после суда над Долоховым и слухов о том, что он делал с молоденькими мальчиками. Сплетни ходили и вокруг Малфоя после его заключения. Ну, ты же знаешь, что такое слухи. Люди думают, что с мужчинами в тюрьме происходят определённые вещи. Особенно с молодыми привлекательными блондинами, вроде Малфоя. И даже если ничего на самом деле не случилось, начатые слухи невозможно ни остановить, ни опровергнуть. И хотя в его случае действительно ничего не произошло, вся эта история вызвала у него такое отвращение, что он практически полностью отдалился от общества. Злопыхатели говорили, что именно поэтому он так быстро женился на Астории. Я так не думаю. Почти о каждом волшебнике, который находился в тюрьме в то же время, что и Долохов, ходили эти слухи о "неестественных связях» - глупый и невежественный термин - особенно, если он, так же, как и Малфой, будучи Пожирателем Смерти, вращался в одних и тех же кругах с Долоховым.
- А Малфой, он...
- Гомосексуалист? Нет. Однозначно, нет.
- Ты следишь за его жизнью?
- Уже года три как. Это часть моей работы.
Три года? Скорпиус как-то вскользь упомянул в одном из своих писем о каком-то инциденте, произошедшем три года назад, который изменил ситуацию в его семье. И ещё он говорил, что впервые увидел Гарри три года тому назад.
- Что-то произошло с Асторией? Я хочу сказать, до того, как она покончила с собой, естественно. Но, возможно, то, что произошло, впоследствии послужило этому причиной?
- Кто знает...
Гарри всегда был довольно бездарным лжецом. Не знаю почему, но у меня возникло странное и ни на чём не основанное подозрение, что с Асторией что-то случилось, что-то насильственное, и Гарри вызвали с этим разобраться. Меня лишь несколько месяцев назад назначили на должность начальника отдела исполнения магических законов, и поэтому я ещё не все дела изучила.
- Мне его жаль. Сын его ненавидит - я понятия не имею, почему он так долго не знал о том, что его отец был Пожирателем Смерти, и ещё он... обвиняет его в смерти Астории. Ему сейчас очень трудно, и он по-настоящему скучает по матери, и я полагаю, что именно поэтому он начал мне писать, - я смотрю на Гарри, гадая, скажет ли он что-нибудь, - ему сейчас очень нужен отец, но я не уверена, что Скорпиус готов с ним общаться. А еще ему сейчас очень нужны друзья, - я опять на него смотрю.
- Ты права. Ал пытался быть с ним приветливее, но Скорпиус его отталкивает. Но в то же время я вижу, что и Скорпиус тоже старается, но когда он хорошо относится к Алу, у того просыпается что-то вроде синдрома жертвы, и он не знает, как на это реагировать. А когда он в ответ пытается быть вежливым, Скорпиус опять начинает вести себя с ним по-свински. Ал по-настоящему близок с Розой. Она своего рода буфер между этими постоянно ссорящимися друг с другом мальчишками.
- Да, - я внимательно смотрю ему в глаза, как и подобает хорошему слушателю. Его брови сходятся на переносице, и он отводит взгляд, как всегда делает, когда о чем-то глубоко задумывается. Похоже, он хочет что-то сказать. И он уже открывает рот, но тут нас прерывает его секретарша. Она приносит письмо от Луны. Он вздыхает над его содержанием, и я могу только предположить, что это очередная попытка уговорить его быть подружкой невесты. Я встаю, чтобы уйти. У двери я останавливаюсь.
- Ты должен сказать Луне, что розовая тафта тебе не идет, а вот золотой шифон – это, действительно, твой цвет.
Я выскакиваю из кабинета, увернувшись от брошенного им скомканного письма. Улыбаюсь, проходя по холлу. Уже почти час дня, и я останавливаюсь у своего кабинета, чтобы узнать, сможет ли мой секретарь кое-что мне принести. Услышав просьбу, он смотрит на меня так, словно я велела ему раздобыть драконье яйцо. Я быстро ухожу, не дав ему возможности протестовать.
Я возвращаюсь с другого совещания. Как обычно, за ним следует пост совещательное заседание. Я проголодалась, но как только вхожу к себе в кабинет, вижу на столе думоотвод с уже кружащейся в нем памятью. Я улыбаюсь. Мой секретарь – самый лучший секретарь на свете. Я так понимаю, что завтра он устроит себе трехчасовой обед, в виде компенсации за выполнение этого задания. Я погружаюсь в память Люциуса Малфоя.
Какое-то время мне требуется, чтобы привыкнуть к темноте, но через несколько секунд я четко вижу голые бетонные стены, зеленые от мха и гниения. В помещении нет окон, только искусственный свет, беснующийся над головой, и ничего, на чем бы он мог зацепиться. С одной стороны расположен туалет и раковина. Прямо на мокром полу лежит тонкий голый матрас, полный клещей, а вокруг него - стопки книг. Люциус сидит на матрасе и читает. Он высокий, и потому выглядит нелепо с коленями, доходящими ему до головы. Он грязен. Его тюремная одежда выглядит так, будто он только что проплыл сквозь разлитое в море масляное пятно, а потом попал в пылевую бурю. Его волосы… сразу видно, что он больше не пользуется плацентой русалок для их мытья, или какой там еще аристократичной субстанцией он их раньше мыл, чтобы они были такими шелковистыми. Теперь они выглядят так, словно их мыли слюной. Тяжелая железная дверь открывается, появляется ведьма, которая выводит его из камеры, наложив магические оковы, мне невидимые, но явно существующие, потому что он еле идёт, постоянно спотыкаясь. Его руки прикованы к телу. Он добредает до комнаты посетителей. Комната разделена множеством перегородок из органического стекла, с проделанными в нём крошечными переговорными отверстиями. Напротив Люциуса стоят Малфой, Нарцисса и Скорпиус. Малфой держит фруктовый пирог.
- Это мне?
- Я дам его охранникам, чтобы они потом передали тебе. Надеюсь, они его не съедят, - говорит Малфой и улыбается, - с Рождеством, отец.
- С Рождеством, сын. Дорогая жена, ты выглядишь восхитительно. Я сражён наповал, - Нарцисса краснеет, и я неожиданно ощущаю острую тоску. Ничто, сказанное или сделанное Роном, уже давно не вызывает у меня румянца радостного смущения. И тут вдруг на меня накатывает чувство вины и стыда, когда я вспоминаю, что вчера чёртов Малфой заставил меня вот так же покраснеть. Я вздрагиваю от шока и пропускаю, как Люциус приветствует Скорпиуса.
Я делаю глубокий вдох. Вчера я вспыхнула от горячего чая – только и всего.
- Как ты держишься, сын? - спрашивает Люциус, и я понимаю, что не могу смотреть на Малфоя. Господи, он выглядит ужасно. И это было только позавчера. У него мешки под глазами, и он бледнее обычного. И кажется ещё более худым. Он бросает взгляд на своего сына, прежде чем посмотреть на отца. И тот понимающе кивает.
- Дорогая, будь добра, позволь мне поговорить с Драко наедине, - Нарцисса соглашается, рассеянно улыбаясь, и уводит Скорпиуса. - Ты плохо спишь?
- С тех пор, как она умерла, мне ни разу не удалось проспать всю ночь. Я думал, что похороны как-то примирят меня с этим - что, простившись с ней навсегда, я смогу поставить точку, но стало только хуже. Клянусь, отец: стены нашептывают ее имя и говорят, что меня надо обвинять в ее смерти. Как ты понимаешь, то обстоятельство, что и Скорпиус меня в этом обвиняет, ситуации не улучшает.
- Всё ещё продолжает обвинять?
- Он кое-что видел... а потом узнал, что я был Пожирателем Смерти. Он не такой, каким был я в его возрасте - и это, наверное, хорошо. Так что нельзя сказать, что он был в восторге от услышанного. Он не обожествляет меня, как я обожествлял тебя в детстве, - произносит Драко с горьким сарказмом, словно указывая на очевидное. Он говорит таким тоном, будто объясняет что-то Гропу. Очевидно, что его отец уже привык к подобному снисходительно-насмешливому отношению к себе. Замечание сходит с него, как с гуся вода, и он продолжает, совершенно не задетый высокомерием сына:
- Он узнал, что ты
был Пожирателем Смерти.
- Он не смотрит на это, как на моё прошлое. Он не желает со мной разговаривать. Я прощаю ему слишком многое. Я не хочу повторять твоих ошибок и давить на него до тех пор, пока окончательно не оттолкну его от себя, и тогда уже будет слишком поздно разговаривать. Я хочу, чтобы он со мной поговорил, но он смотрит на меня со страхом и отвращением. Я полностью изменил свою жизнь, но в чём смысл? Астория мертва. Три года она страдала, потому что моё прошлое погубило ее. Иногда я оглядываюсь назад и жалею, что много лет назад она согласилась выйти за меня замуж. Я ведь предупреждал ее о себе, о своём прошлом, которое никто не забудет. Она заявила, что ей всё равно. Она сказала, что я уже другой волшебник - не тот, кем был во времена Тёмного Лорда, и что я усвоил урок. Но она ничего не извлекла из моих уроков. Она не подозревала, что не только тем, кто не извлек уроков из прошлого, суждено повторить ошибки. Я потерял жену, а сейчас я теряю сына. Похоже, что я напрасно изменил свою жизнь. Я продолжаю расплачиваться за грехи прошлого.
Какое-то время Малфой выглядит так, словно не ожидал от себя подобной откровенности. На моих глазах происходит какого-то рода выяснение отношений, и я подозреваю, что это и повлияло на его решение вчера остаться в моём доме. Такое чувство, что он теряет рассудок. Люциус несколько секунд безмолвствует, давая Малфою возможность успокоиться. Наконец, он произносит:
- Очень важно, чтобы ты смог в конце жизни испытывать безмятежность, сын. А если кто-то, как мы, когда-либо участвовал в злодеяниях, очень важно, чтобы такой человек изменился, раскаялся и попросил прощения. Скорпиус считает тебя лицемером, и я его не виню. Ты добровольно и осознанно жил во зле и не попытался ничего изменить, предпочитая предаваться порокам и продолжать ненавидеть. Но когда ты увидишь, что каяться уже слишком поздно, ты обнаружишь чудовищность своего невежества и злобы, которые привели тебя к такому ужасному и одинокому концу.
Меня поразил нравоучительный и по-прежнему снисходительный тон Люциуса. Но все же: неужели он на самом деле раскаялся? Или мои глаза и уши обманывают меня?
- И с тобой это произошло?
- Да. Но я верю, что у меня всё ещё есть шанс обрести покой. Я раскаялся и изменил убеждения. Раскаялся ли ты, сын? Ты говоришь, что это так, но пересмотрел ли ты свои взгляды в действительности? Возможно, именно поэтому ты всё ещё продолжаешь расплачиваться, как ты говоришь.
- А ты? Ты читаешь маггловские книги и думаешь, что это говорит о твоём изменении, о том, что ты стал лучше. Но у тебя не было возможности это проверить. Никто не вламывался в твой дом, и... - он умолкает, не в состоянии закончить какую-то мысль, которая, по всей видимости, является для него табу.
- Ты совершенно прав. Но никогда не позволяй себе заснуть с сожалением в душе, и потому в гневе. Покайся и попроси прощения, потому что никогда не знаешь - ведь смерть может настигнуть тебя во сне. Это то, о чём я продолжаю повторять тебе на протяжении стольких лет, и посмотри, что, в конце концов, произошло. Твой самый большой недостаток состоит в том, что ты постоянно откладываешь всё на завтра. Всегда проси мудрости, чтобы выявить свои недостатки, и смирения, чтобы их признать.
Что ты сделал для Скорпиуса? Постарался ли ты выучить его, дабы он не был в неведении? Дал ли ты ему хорошего наставника? Говорил ли ты ему добрые слова, и, самое главное, дал ли ты ему почувствовать свою любовь и привязанность? Надеюсь, что... я всё это для тебя сделал?
- Да, отец, сделал. И я не знаю, возможно, это и немного поздно, но ты действительно изменился, и я это уважаю. Но я всё ещё чувствую себя таким потерянным. Я не могу позволить себе потерять ещё и сына, - он обхватывает голову руками, словно она весом в пуд. Через какое-то время, проведённое в молчании, он смотрит на отца с хитрым выражением лица и поддразнивает:
- Я надеюсь, что ты не раскаялся только лишь для того, чтобы купить себе местечко в каком-нибудь раю, ты, высокопробный мерзавец?
- А что, ты думаешь, крылья мне не пойдут?
- Мы всегда можем приложить к тебе прокладки с крылышками и выяснить это наглядно.
Люциус смеётся, и его лицо - обветренное, уставшее лицо заключённого - чудесным образом преображается. Но улыбка быстро исчезает, когда он видит, что Малфой едва выдавливает усмешку.
- Не сдавайся и продолжай просить прощения, сын. В конце концов, люди тебя простят, а ты простишь себя.
Я выныриваю из воспоминания, так как чувствую, что видела достаточно. Мне приходится ухватиться за стол, потому что стыд грозит накрыть меня с головой. Какое-то время я сижу, забыв о чувстве голода. Я читаю материалы по апелляциям Люциуса (их было довольно много, и всем было отказано) и рапорт начальника охраны Азкабана. Часы на стене пробивают шесть, и только тогда я, наконец, отвлекаюсь от собственных мыслей. Мне надо домой.
ХХХ
- Скорпиус, дом твоего отца подключён к каминной сети? - спрашиваю я, накрыв стол для него и остальных детей. Ал тоже здесь. Он и Роза действительно неразлучны, а Хьюго захотел переночевать у Гарри, чтобы они с Лили могли всю ночь не спать и доставать Джеймса. Но, как мне кажется, Ал не думал, что Скорпиус все еще будет здесь. Скорпиус ведет себя по отношению к Алу, как некто, страдающий биполярным расстройством. То он с ним дружелюбен, но как только Ал начинает отвечать ему тем же, Скорпиус тут же словно с цепи срывается. Несмотря на это, они продолжают вместе проводить время. Два этих мальчика совершенно запутались. Гарри и Рон считают, что мне не стоит вмешиваться, потому что если бы они не хотели друг с другом общаться, они бы, естественно, этого не делали, несмотря на то, что оба близко дружат с Розой.
Честь и хвала Рону – он умудрился весь день удерживать их от разных зловредных кунштюков. Рон вообще очень хорошо ладит с детьми – в этом ему не откажешь. Пока я готовила ужин, он заставил их принять душ, и они не болтались у меня под ногами.
- Нет, мэм. Он отключил его несколько лет назад, - он выглядит прелестно в одежде Хьюго, которая слегка ему мала. Но у его отца может случиться приступ истерики, когда он его увидит. Я ставлю перед Роном его вегетарианский ужин и сажусь есть сама.
- Он отключил его три года назад?
Скорпиус застывает и бросает на меня быстрый и внимательный взгляд. Потом он засовывает в рот еду и отвечает что-то невразумительное. Он очень умен, этот ребенок.
- Гм. Ты когда-нибудь ездил на машине?
Он смотрит на меня с воодушевлением.
- Ой, мам, а можно я тоже поеду? Пожалуйста, ну пожалуйста! – встревает Роза, а Рон очень удивляется. Как бы ему Скорпиус ни нравился, он, похоже, был готов отправить ребенка домой в мешке, через совиную почту. Судя по выражению крайнего шока на его лице, и Ал так думает. С таким же успехом Роза могла сказать, что хотела бы отправиться в Тартарары. - Я никогда не видела поместье Малфоев, - продолжает она.
Рон уже готов возразить, но тут прилетает сова, и начинает скрести по стеклу. Он встает, открывает окно и протягивает сове угощение. Я уже знаю, что письмо - с другой его работы, и что он будет занят всю ночь. Это сова из Пророка. Я теряю аппетит и придумываю предлог, чтобы уйти – мол, мне надо разогреть машину.
- Погоди! Мы ведь все можем поехать с тобой, верно? – спрашивает Роза, и я ясно вижу, как надежда сползает с лица Ала, когда я соглашаюсь.
ХХХ
Скорпиус приходит в полный восторг от моей машины, и это может многое сказать о его воспитании, если мой старенький Фольксваген Туарег так его поражает. Он долго не может прийти в себя от кондиционера, радио и кожаных сидений. В какой-то момент, как и любой водитель, я бросаю взгляд в зеркало заднего вида и понимаю, что Скорпиуса с Алом нет в салоне. Роза спокойно сидит в центре со скучающим выражением лица. Я сильно давлю на тормоз, благодаря Бога за то, что она пристегнута. Я оборачиваюсь и вижу, что Скорпиус с Алом, каждый со своей стороны, наполовину высунулись из окна и болтаются над автострадой!
- Черт бы вас побрал! Какого рожна вы делаете? Немедленно влезьте обратно! – ору я на них, в то время как мотоциклисты проносятся мимо нас. Они не в курсе, что изнуренная женщина с пустыми глазами пытается предотвратить жуткое столкновение и кучу судебных тяжб по халатности. Они видят лишь то, что сумасшедшая баба с ужасными волосами вопит на невинных детей. Я палочкой закрываю окна намертво и серьезно раздумываю о том, чтобы выключить двигатель и уйти, оставив их там взаперти. Я уверена, что Рону они такого кошмара не устраивали.
Мне требуется ровно два часа, чтобы добраться от своего дома до Уилтшира, где расположено поместье Малфоев. Все хотели ехать побыстрее, сколько бы я ни пыталась объяснить, что вмазаться в дерево – это совсем не то, что они думают. На дорогах гололедица, и через некоторое время детям становится скучно, и они решают исполнить хогвартский гимн во всех возможных музыкальных вариациях – от оперы до погребального псалма. Это не сильно мне мешало, но когда пропал сигнал радио, а ломающиеся голоса Ала и Скорпиуса продолжали отражаться эхом от стекла и начали бить по моим барабанным перепонкам, я решила прибавить скорость. Я послала Малфою Патронус, сообщая, что скоро буду. Десять минут спустя я резко останавливаюсь перед самой впечатляющей изгородью, которую мне когда-либо доводилось видеть. Дети подаются вперед по инерции. Я в тревоге оборачиваюсь на них. Они смотрят друг на друга, улыбаясь до ушей.
- Сделай это еще раз!
Я закатываю глаза. Они гогочут, выходя из машины, а у меня внезапно появляются позывные к рвоте. Они бегут по дорожке, усыпанной гравием, окаймленной живой изгородью, а я иду, пошатываясь, за ними и пытаюсь этого не показывать. Где-то через триста метров они подходят к воротам, тающим перед Скорпиусом. Для него это совершенно естественно, и он не обращает внимания на то, как конструкция из кованого железа опять автоматически формируется, не давая нам пройти. Он оборачивается в полном изумлении.
- Ну что ж, он теперь дома, и мы можем ехать обратно, - говорит Ал, разворачиваясь к машине. Внезапно филигранная конструкция ворот исчезает, как дым, и являет нам Малфоя, стоящего в слабом лунном свете. Он все время стоял по ту сторону ограды, ожидая нас. Он чуть не напугал меня до смерти, но я, конечно же, притворилась, что с самого начала знала о его присутствии.
- Добрый вечер, Скорпиус, - он смотрит на одежду сына и с сожалением качает головой.
- Добрый вечер, сэр.
- Добрый вечер, господин Малфой, - хором говорят дети. Он устало им улыбается. Иногда я думаю, что он не умеет толком этого делать – в смысле, улыбаться.
- Грейнджер.
- Малфой.
- Я так понимаю, ты хочешь мне что-то сказать, - высокомерное, самодовольное отродье. Если он думает, что я собираюсь перед ним извиняться, он сильно ошибается. Он знаком приглашает меня пройти, но я словно прирастаю к месту. Мозг говорит мне двигаться вперед, но я, похоже, утратила любую способность это делать и теперь просто застыла в нерешительности.
- Скорпиус, почему бы тебе не показать друзьям лабиринт в саду?
- Пойдемте, вы поможете мне зажечь все огни. Они включаются прикосновением.
Дети уносятся прочь, а я все еще стою там, застывшая, как снег на земле. Я смотрю на дом – огромный, черный и раскинувший крылья, словно большая, уродливая летучая мышь. Он выглядит тяжелым, вычурным, безвкусным и холодным. Вдруг, совершенно неожиданно, я начинаю ртом извергать воду. А эта остролицая скотина смеется.
- Я был прав. Из тебя таки получилась отличная статуя, и еще более замечательный фонтан, - он направляет на меня палочку, и вода прекращает литься. Я в свою очередь направляю палочку на него, и ему едва удается избежать от ужасного заклятья, которое я в него швыряю. Он в ответ тоже что-то швыряет. Снежок. Я уворачиваюсь и продолжаю его преследовать.
- Малфой! Ты коварный маленький… - ору я на него, в то время как он бежит по аллее, смеясь и бросая безобидные заклятья в меня, как ребенок. Он выглядит… счастливым. Я даже не осознаю, что гонюсь за ним, до тех пор, пока меня не заносит (как выяснилось, мои сапоги не предназначены для снега) и я не плюхаюсь на задницу. Снег попадает мне за воротник. Он подходит и стоит надо мной, светлые волосы ниспадают со лба. Он их откидывает назад, прежде чем протянуть мне руку, самодовольная тварь. Он ухмыляется.
- Ты задыхаешься, - говорю ему я.
- Я знаю, я не могу припомнить, когда в последний раз бегал. Благородный волшебник ходит, а не бегает*.
- Тебе надо записаться в фитнесс клуб. Он приведет тебя в форму.
- Куда записаться? – я смотрю на него, но не могу решить, действительно ли он не знает, что это такое, или просто шутит, но когда он пытается меня поднять, я дергаю его вниз.
- Грейнджер! – клянусь вам, он визжит! Малфой делает неуклюжий виток и тоже приземляется на задницу. – Ведьма, это дорогая мантия!
- О, можно подумать. Перестань выпендриваться. Ты одет в черно-синее. Выглядишь, как синяк.
Он возмущается, и я смеюсь над его комичным гневом.
- Прошу прощения за то, что не желаю носить пальто цвета поношенных колготок, - в ответ я корчу рожу, но он делает это гораздо лучше меня. Он садится. - Мантия итальянская. Мой дизайнер вот уже семьдесят лет их шьет. Это его единственное занятие. И этот оттенок синего идеально подходит цвету моего лица.
Я тоже сажусь и поворачиваюсь к нему:
- Видишь мое лицо? – он смотрит на меня в недоумении. Я поясняю:
- Это лицо человека, которому глубоко насрать.
- Помолчала бы лучше. Твои волосы выглядят так, словно енот наконец-то нашел место для зимовки, - говорит он, привычно возвращаясь к старым, проверенным обзывательствам. Он встает и поднимает меня. Мы автоматически начинаем палочками сушить одежду друг друга, и пар волнами поднимается в воздух.
- Повернись, я хорошенько почищу тебе спину.
Он смотрит на меня так, будто я сказала, что хочу быть его душеприказчиком, и именно на меня будет возложена ответственность решить, когда отключить оборудование для поддержания его жизни.
- Я не собираюсь поворачиваться к тебе спиной. Ты что, считаешь меня идиотом?
- В интересах мира и спокойствия я не стану отвечать на этот вопрос.
Он закатывает глаза и направляется к дому. Потом оборачивается ко мне, потому что я к нему не присоединяюсь, притворившись, что вместо этого ужасно занята высушиванием своей мокрой спины.
- М-да. Как видно, у гриффиндорской храбрости есть срок годности, и твой уже истек.
Меня так легко спровоцировать. Одно замечание – и вот я уже шагаю по дорожке, пытаясь доказать, что он ошибается. Внезапно он поворачивает налево, и потом опять смотрит на меня.
- Не волнуйся, я не приглашу тебя вовнутрь. Мы можем посидеть в садовой беседке, - говорит он, поднимаясь по ступенькам. Я благодарна ему за то, что он притворился, будто не заметил, как я с облегчением вздохнула.
Беседка расположена под огромным кипарисом, обвитым плющом, который падает на беседку и постоянно двигается. Он цветет и издает какой-то сладкий и легкий запах. Я слышу выкрики детей, доносящиеся из садового лабиринта. Вся атмосфера напоминает любовный роман.
- Огни, о которых говорил Скорпиус - на самом деле феи. Они начинают светиться, если дотронуться до их крыльев, но для этого сначала надо их поймать, - говорит он после того, как наколдовывает два стула – кресло для меня и двухместный диван для себя. Он разваливается на своей оттоманке, положив ногу на ногу. Я вижу, что под ниспадающей волнами темно синей мантией на нем надет черный костюм в тонкую полоску. Он выглядит так, словно должен быть окружен когортой громил. Или Пожирателей Смерти. Не буду врать: Малфой очень, очень привлекательный внешне волшебник, но при этом он – просто воплощение тщеславия и денег. Я заметила, что он расположил мое кресло так, чтобы я сидела спиной к дому.
- Чаю? – спрашивает он, наложив утепляющие чары на беседку.
- Нет, спасибо.
- Что-нибудь покрепче, чтобы согреть кости?
- Если есть - водку и клюквенный сок.
Он щелкает пальцами, и через секунду появляется домашний эльф, одетый в чистую, бледно-серую крошечную мантию. Невероятно, но он уже успел позаботиться о моем напитке. Я награждаю Малфоя вопрошающим взглядом, и он закатывает глаза.
- Да, да. Конечно же, я им плачу, - я смотрю на домашнего эльфа, ожидая подтверждения сказанному, и он улыбается мне со смесью покорности и стыда.
- Большое спасибо, - говорю я, когда он протягивает мне мой коктейль. Он и Малфою дает его напиток, нечто темно-коричневого цвета и безо льда, а затем исчезает с легким хлопком.
И опять между нами повисает тяжелое и неловкое молчание, в то время как каждый потягивает свой напиток. Я решаю первой растопить лед и начинаю неприлично громко причмокивать, чтобы он был вынужден на меня взглянуть, а потом задаю вопрос:
- Почему мне легче с тобой общаться, когда ты привычно ведешь себя как последняя сволочь?
- Наверное, потому что ты к этому привыкла, - я улыбаюсь, приятно удивившись его самоуничижению, но затем надежда умирает, потому что он говорит:
- Это ведь началось еще в Хогвартсе, где ты так любила перед всеми заискивать.
Я чуть было не захлебываюсь коктейлем и поднимаю к нему свое мокрое (сейчас даже больше, чем прежде) лицо, чтобы наградить его испепеляющим взглядом. Он ухмыляется.
- С тобой так трудно, Малфой. Я приехала сюда, чтобы…
- Без сомнения, для того чтобы извиниться?
- Нет, не говори ерунды.
- Самоуверенная сука, - бормочет он себе в бокал.
- Заносчивый козел, - цежу я в ответ, и мы смотрим друг на друга с извечной ненавистью несовместимости кошки с собакой. Ситуация выходит из-под контроля.
- Малфой, это просто смешно. Нам обоим по тридцать восемь лет. У нас есть дети, которые каким-то образом ухитрились подружиться. Так что наверняка нам придется периодически видеться на протяжении долгого времени. Мы должны забыть о своей вражде.
- Не я делаю ситуацию невыносимой.
- Да ну? Ты ведешь себя как самодовольный испорченный ребенок. Пришло уже время повзрослеть.
- Отдай же мне должное. На тебя что, наложили забвениум? Если ты забыла, напоминаю: именно ты сказала, что все еще думаешь обо мне, как о том мальчишке, каким я был в семнадцать лет.
- В свою защиту должна сказать, что ты продолжаешь так себя вести. Вот, доказательства налицо: во-первых, у меня мокрая спина, потому что я упала…
- Ты упала из-за того, что у тебя обе ноги левые. Такие ноги последний раз я видел у богомола.
- …после того, как ты на меня напал! – я перекрикиваю его, - а во-вторых, потому что ты отказался мне довериться и не дал нам высушить спины друг друга.
- Я вчера попытался.
- Позволь мне задать тебе вопрос. Ответь на него честно. Ты бы согласился остаться на обед, если бы я не упомянула о том, что Скорпиус со мной переписывается?
Он отводит взгляд, смотрит на свой напиток и делает глоток, прежде чем ответить. Беседка потихоньку начинает освещаться – по-видимому, детям удается поймать фей.
- А ты бы приехала ко мне, если бы дом не был отключен от каминной сети, и тебе не надо было бы привезти моего сына?
- Нет, - честно отвечаю я. – Почему ты вчера его оставил? Как родитель, эт…
- Не начинай об этом, – предупреждает он, - я тебя напряг?
- Нет, Рон сегодня смотрел за детьми. Мне кажется, он понравился Скорпиусу, - я мгновенно жалею о том, что сказала. Малфой, похоже, в шоке, и я думаю, что у него было именно такое выражение лица, когда он узнал о дружбе Скорпиуса с Розой Уизли. Он выглядит уморительно, сложив губы в форму параллелограмма. – Не бойся. Я не думаю, что он собирается подать официальное прошение о том, чтобы его забрали у тебя и передали на усыновление Уизли, - его взгляд метает молнии.
- Типун тебе на язык! – я подавляю смешок, чувствуя себя странно виноватой. – Я ушел, потому что знал: вряд ли кто-то огорчиться моему отсутствию.
Я ничего не говорю, но мое молчание служит подтверждением его словам.
- Все ли ты делаешь для того, чтобы исправить ситуацию со Скорпиусом? Сейчас ему очень нужны родители. Он пишет мне потому, что нет никого, выступающего для него в роли матери. Неужели действительно никого нет?
- Ты забыла, что у меня умерла жена? – рычит он, и я съеживаюсь.
- Я не это имела в виду.
- Ты что, думаешь – я опять начал встречаться с женщинами? И дамы выстраиваются в очередь, чтобы выиграть приз и получить право называть себя второй женой Драко Малфоя, Пожирателя Смерти? И ждут не дождутся, чтобы начать выслушивать жалобы его сына о том, каким я был ужасным человеком, и что именно меня надо винить в смерти его матери?
- Почему он так думает? – он игнорирует вопрос, отчего подозрения сжимают мне сердце.
- А что по поводу Нарциссы? Панси Паркинсон? Или его тетки, Дафны?
- Я думаю, что с тех пор, как он узнал обо мне, он не очень-то жалует всю мою семью, да и круг моего общения.
- Я считаю, он сможет тебя простить, если увидит, что ты предпринимаешь шаги, как можно дальше уводящие тебя от прошлого.
- И как, по-твоему, я должен это делать? Эта татуировка необратима. Темного Лорда больше нет, но знак остался. Я лишь вступаю на Диагонову аллею, а люди сразу же пытаются перейти от меня на другую сторону улицы, словно я какой-нибудь взбесившийся оборотень, вырвавшийся на свободу. Прошло уже двадцать лет, и иногда мне кажется, что все утихло, но потом… - его голос прерывается.
- Я думаю, если мы с тобой станем друзьями, это поможет ему тебя простить.
Он смотрит на меня, в недоумении сдвинув брови. Медленно опускает свой бокал.
- Господи, на тебя наложили Империус!
- Нет! Я, конечно же, не могу этого хотеть – в смысле, того, чтобы с тобой подружиться.
- Вот теперь ты начинаешь говорить более здравые вещи, Грейнджер. Продолжай делать глубокие вдохи. Кроме того, я не думаю, что даже в теории мы могли бы стать хорошими друзьями. О чем бы мы с тобой говорили? Мы бы часами банально трепались о погоде.
- Мы англичане. Я думаю, что мы могли бы хорошо проводить время, разговаривая часами только о погоде.
- Верно. Кстати, о погоде: ты видела этот лед?
- Я знаю, просто ужас. Невозможно вести машину, и… - я останавливаюсь, видя, как он скалит зубы в усмешке. Он пошутил. Черт. Я прячу улыбку за бокалом. Мне не нравится, когда он меня смешит. Я чувствую себя странно виноватой. Я предпочитаю смеяться
над ним, а не
вместе с ним.
- Так или иначе, я думаю, что когда Скорпиус увидит, что мы с тобой прилагаем усилие, он поймет, что если я смогла тебя простить, то и он сможет.
- Ты хочешь смыть пятно с моей человечности?
- Да. И что это – отсылка к Даниэлю Бину? – я говорила о романе, вызвавшем ажиотаж два года назад; роман был о магглорожденном волшебнике, выдававшем себя за чистокровного.
- Да, я читал роман. Довольно любопытный.
- Наверное, он вызвал у тебя интересные мысли, а, Малфой, о предубеждении?
- Пожалуй, - его лицо ничего не выражало. Я решаю продолжить, но мысленно отмечаю для себя этот момент, чтобы когда-нибудь к нему вернуться.
- Я предлагаю стать друзьями для того, чтобы вместе попытаться помочь Люциусу избежать Поцелуя.
- Что? – он смотрит на меня, не мигая, глаза мгновенно становятся более темными и подозрительными.
- Я серьезно. Я работаю в Визенгамоте и собираюсь провести закон о том, что волшебникам, проведшим более десяти лет в камере смертников, должны отменить высшую меру наказания.
- У него осталась последняя апелляция.
- Я знаю. Поэтому ты должен письменно выразить сочувствие жертвам преступлений и их семьям; взывать к властям, с просьбой смягчить смертный приговор Люциусу Малфою; выразить серьезную обеспокоенность по поводу явного намерения возобновить смертную казнь в Англии после трехлетнего перерыва и настаивать на том, чтобы власти не предпринимали этого шага; подчеркнуть, что смертная казнь является не более серьезным средством устрашения в попытке предотвратить преступления, чем любая другая форма наказания; и, наконец, сделать упор на его реабилитации.
- Я уже все это писал в его предыдущих апелляциях.
- Я знаю, но меня тогда в Визенгамоте не было.
- Я не уверен в правильности этого решения.
- А в чем тут сомневаться? – я начинаю загибать пальцы, считая причины, - это его последняя апелляция, и если и она провалится, он умрет. Я изо всех сил постараюсь повлиять на постановление таким образом, что даже если его не освободят, то сохранят ему жизнь.
- А тебе-то зачем это надо?
- Я… я всегда хотела изменить закон о высшей мере наказания. Время пришло. Закон устарел, а ведь он должен отражать современные нравы и юриспруденцию магического сообщества. Вообще, многие законы были приняты в пользу чистокровных, и я намереваюсь добиться изменений и в этой области, чтобы привнести равноправие между всеми волшебниками и волшебницами. Когда я тебя вчера увидела, я почувствовала себя крайне неуютно. У меня так давно сложилось представление о тебе, поэтому видеть, что ты со мной вежлив, видеть, что ты заботишься еще о ком-то, кроме себя… Ты сказал мне, что Люциус оказал на тебя огромное влияние, заставившее тебя измениться, а на него оказала огромное внимание тюрьма. Я проверила то, что ты рассказал, и теперь я тебе верю. Я думаю, что Люциус сполна оплатил свои долги. Я искренне считаю, что он не должен получить Поцелуй. Но я также думаю, что ты все еще продолжаешь расплачиваться за свои преступления, принося в жертву собственного сына. Я надеюсь, что не сужу слишком быстро и поверхностно, но я не думаю, что ты этого заслуживаешь, и если, работая вместе с тобой в попытке освободить Люциуса, мы сможем заставить Скорпиуса образумиться, то я хочу тебе в этом помочь. Я думаю, что ты и сам стараешься изо всех сил, но тебе нужна помощь.
- Я должен кое-что обдумать, - через какое-то время мягко говорит он. Я его не понимаю. Я не вижу,
что ему может не нравиться в этой идее. После минутного молчания я спрашиваю:
- Ты предпочитаешь, чтобы он умер, вместо того, чтобы гнить в Азкабане до конца своих дней, в этом все дело?
Он смотрит на меня, и я понимаю, что раньше эта мысль не приходила ему в голову. Глаза приобретают особое выражение – видно, что он усиленно о чем-то размышляет, просчитывает, планирует. Интересно, какую слизеринскую хитрость он задумал?
Ночь холодная, и я вижу, как пар от его дыхания извивается перламутровыми лентами в воздухе, несмотря на согревающие чары. Видно, что он неловко себя чувствует, и я подозреваю, что это из-за пострадавшей гордости – как это так, что я, магглорожденная Гермиона Уизли, предложила ему свою помощь. Я уже открываю рот, чтобы сказать ему об этом, когда раздается громкий треск, как будто где-то разбили окно.
- Черт побери, - бормочем мы оба, и он поднимается на ноги. Он отводит в стороны ветки плюща и смотрит в сад. Потом подходит ко мне, останавливается и наклоняется, кладя руки на подлокотники кресла.
- Но ты не обязана заходить вовнутрь.
Воспоминания о Беллатрикс Лестрейндж и ужасах, вызванных ею, охватывают меня, и я начинаю задыхаться.
- Грейнджер, послушай, - я смотрю на него, но вижу ухмыляющееся лицо Беллатрикс. – Ты не обязана заходить вовнутрь. Даже я больше не захожу в свою гостиную. Да, маленькие негодяи проделали дыру во времени и пространстве и нашли способ создать столько невообразимого хаоса, что его хватит и на сейчас, и на обозримое будущее, но ты все равно не обязана туда заходить.
Он слабо улыбается, и я в ответ фыркаю, и опять у меня возникает это странное чувство вины, смешанное с удивлением. Погодите-ка. Малфой проявляет внимание? Я хочу подняться, но он все еще наклоняется над моим креслом, не сводя с меня глаз. У него очень привлекательные глаза.
- Малфой? – произносит мужской голос.
Малфой выпрямляется так быстро, что я слышу, как что-то в нем щелкает. Я разворачиваюсь и вижу Теодора Нотта. О нем постоянно пишут газеты, как о директоре ПАМ – ведущей фирме по производству зелий в Англии. А может, даже и во всей Европе.
- Нотт, я не ожидал, что ты придешь так рано. Когда активизируется твой портключ?
- Через час.
- Хорошо, я уделю тебе внимание через минуту. Входи, пожалуйста.
- Ничего страшного. Я сам возьму то, что мне нужно. Прошу прощение за то, что прервал вашу… встречу.
Малфой смотрит на него, слегка нахмурившись, чем, по-видимому, приводит Нотта в недоумение. Мы направляемся к дому, гадая, в какую переделку попали дети на сей раз.
************************************************************
* Измененная цитата из песни Cтинга «Англичанин в Нью-Йорке» (Englishman in New York).
Интерлюдия: АльбусЯ смотрю на него, и снова вижу это скучающее выражение лица, за которое мне хочется ему врезать. Он нацепляет его по умолчанию. Мы с Розой гонялись за феями, и тут я оглядываюсь и вижу, что он просто стоит, словно ему и дела нет до всего этого. Просто еще один день из жизни супербогатого, суперкрасивого, суперталантливого, супервысокомерного Скорпиуса Малфоя.
- Что?
У меня чуть глаза из орбит не повылазили, когда Роза задала мне этот вопрос. Неужели я разговаривал вслух?
- Что? – невинно переспрашиваю я. Она хитро улыбается.
- Что ты сейчас сказал о Скопиусе?
Я закатываю глаза, как будто она задала самый идиотский вопрос на свете, а на самом деле лихорадочно пытаюсь найти выход из тупикового положения, в которое сам себя загнал.
- Вообще-то я лично думаю, что он суперзадница, но ты же знаешь, откуда он получил свое прозвище в школе – Железная Долли. Это потому, что некоторые считают его симпатичным, но холодным, как сталь. В этом причина, верно? – господи, да остановите же меня, кто-нибудь! Почему я всё ещё продолжаю говорить? Чтобы хоть как-то исправить ситуацию, я нагибаюсь и дотрагиваюсь до крылышка маленькой хорошенькой феи. Так я думал скрыть румянец, но льющийся от ее крыльев свет только подчеркнул его.
- Ага, – усмехается Роза, и я резко оборачиваюсь, чтобы спросить, что она под этим подразумевает, и по иронии судьбы именно Скорпиус приходит мне на выручку.
Мы бы никогда в жизни не стали общаться со Скорпиусом Малфоем, более того, я бы и внимания на него не обратил, если бы не дядя Рон. В прошлом году Скорпиус, так же как и я, стоял себе один со своим отцом на платформе 9¾, когда дядя Рон его заметил и попытался избавить Розу от грозившего ей несчастья - необходимости общаться со Скорпиусом Малфоем. И пригрозил отречься от нее, если она только подумает подружиться с этим мальчишкой. Заодно он пожелал, чтобы она во всем постаралась его превзойти. Я знаю Розу. Она, естественно, мгновенно решила поступить наоборот: стоило ее отцу лишь заикнуться о запрете дружить со Скорпиусом Малфоем, как она тут же захотела этого больше всего на свете. Она даже не дождалась, пока мы добрались до школы. Она разыскала его в поезде. Хотя последнее, пожалуй, произошло по моей вине.
Я изо всех сил старался выглядеть как можно более незаметным, слиться с мебелью. Это было несложно, потому что папа все еще стоял на платформе, и все внимание было приковано к нему. Именно поэтому он обычно редко появлялся на публике, и я его понимаю. Люди с любопытством, граничащим с безумием, прижались к окнам поезда, и я решил воспользоваться этим, чтобы отыскать свободное купе для себя и Розы. Естественно, меня преследовал злой рок. Мало того, что купе, в которое я вошёл, оказалось занятым, так еще и человек, находящийся в нём, был ни кем иным, как Скорпиусом Малфоем. Когда я открыл дверь, то натолкнулся на такой хмурый взгляд, что потерял дар речи.
- Ну, чего уставился, Поттер?
Он знал, как меня зовут?! Будь ты проклят, отец! Ты и твоя слава!
- Так что же? – это был простой вопрос, но он задал его с такой злостью, словно спросил, не желаю ли я отведать заклятье Круциатус. Самое смешное заключается в том, что тогда он даже и не испытывал ко мне неприязни, которую испытывает сейчас. Просто он всегда так разговаривал, когда нервничал.
- Я… я… я…
- Прекрати. Такое ощущение, что ты мотоцикл заводишь, - сказал он, теряя ко мне всяческий интерес.
Роза, предательница, рассмеялась. Я глянул на нее и увидел, как загорелись ее глаза. Она решила использовать эту случайную встречу, чтобы с ним познакомиться. Он взглянул на нее, вернее сказать, оглядел ее с ног до головы, и коротко кивнул. Он понял, кто она такая. Наверное, и его отец тоже указал ему на нее и велел держаться подальше.
- Уизли, - поприветствовал он. Интересно, может, его отец указал также и на меня и сказал: «невзлюби его с первого взгляда, сынок».
- Не обращай на него внимания, Малфой. Он просто немного нервничает, а когда он нервничает, то заикается. Когда он пошел на урок флейты (потому что его мама настояла на том, чтобы все дети научились играть на каком-нибудь музыкальном инструменте), то как только приложил флейту к губам, то исполнил какое-то знаменитое концертное соло от начала до конца – так сильно он заикался. А ведь он на тот момент еще ни дня не проучился, - Малфой усмехнулся. – Будешь шоколадную лягушку, Скорпиус? – предлагает она, и он кивает. Теперь он уже Скорпиус? Такими темпами, она, похоже, пригласит его провести у нее дома летние каникулы еще до того, как прибудет тележка с едой.
Мы так никогда со Скорпиусом и не поладили, но научились терпеть друг друга. Он вселяет в меня ужас. Я же его, пожалуй, сильно утомляю.
И вот теперь он появляется, чтобы спасти меня от насмешек Розы:
- Эй, Поттер, ты бы смог сюда взобраться?
Я смотрю, куда он показывает, и вижу открытую фрамугу над окном второго этажа. В комнате, похоже, темно. Я вопросительно взираю на него.
- Наверное. А что, ты не можешь попасть туда изнутри?
- Мерлин! А разве это возможно? Ты хочешь сказать, что я могу зайти в свой собственный дом? – его сарказм когда-то очень меня донимал, но теперь я к нему привык.
- Мальчики, - устало говорит Роза, которая сегодня, похоже, не в настроении читать нам нотации, - Скорпиус, ты о чем?
- Мой отец что-то держит в этой комнате. Я не могу открыть дверь ни магически, ни вручную. Я понятия не имею, что это может быть. Но это окно обычно закрыто. Странно… Жаль, что тут нет моей метлы. Мне всегда хотелось узнать, что же там находится.
- Может быть, там в буквальном смысле спрятаны скелеты из его шкафа?
- Зная о традициях своей семьи, я бы не удивился, - бормочет он, - я думаю, эта комната хранит что-то из его прошлых деньков Пожирателя Смерти.
- Что? Ты серьезно?
- А ты не думал спросить его о том, что там находится?
- Нет, подобная мысль никогда не приходила мне в голову. Тебя всегда посещают такие оригинальные идеи? – я не реагирую на его сарказм. С некоторых пор мне на него исключительно по барабану. - Послушайте, мне просто любопытно. В ту комнату заходят только два человека – мой отец и господин Нотт, примерно раз в два месяца.
- Господин Нотт? – переспрашиваю я.
- Теодор Нотт, Ал, - говорит Роза с тем воодушевлением заучки, над которым часто подшучивают одноклассники, – директор ПАМ.
На лице Скорпиуса появляется странное выражение, словно он хочет ее поправить, но потом раздумывает. И я считаю, что это мудрое решение. Никто не должен вступать с Розой в полемику. Выиграть у нее невозможно. А дяде Рону и папе еще ни разу не удалось победить в споре тетю Гермиону.
- Короче, Поттер, я думаю, что ты сможешь туда залезть, потому что ты небольшого роста. Я бы попросил Розу, но она девчонка, поэтому…
Я не стану утверждать, что он это сказал для того, чтобы спровоцировать Розу; но он, безусловно, знал, что она углядит в этой фразе брошенный ей вызов, и тут же попытается опровергнуть шовинистского козла. Один из них был очень умным, а другой - до смешного наивным, и я не буду пояснять, кому предназначался каждый из этих эпитетов.
Роза тут же расталкивает нас, подходит к стене дома и хватается за ветку плюща. Плющ придает домам вроде этого старинный, респектабельный вид и наделяет его своего рода характером. Я беспокоюсь о ее безопасности и спешу ее подстраховать.
- Роза! – свирепо шепчу я. До меня все еще доносятся голоса господина Малфоя и тети Гермионы, находящихся в беседке. Плющ, словно балдахином покрывающий строение, скрывает нас от их взглядов; похоже, это тот же самый плющ, ветвь которого схватила Роза, и он вовсе не выглядит так, чтобы его можно было использовать в качестве четырехметровой лестницы. Потому что он мгновенно начинает двигаться.
- Роза! - опять шепчу я.
- Прекрати! - сердито говорит плющу Скорпиус. Я смотрю на него в раздражении.
- Что ты делаешь?
- Я разговариваю с растением, - шепотом отвечает он. Я награждаю его изумленным взглядом. Он замолкает, понимая, что сказал. – Заткнись! – обидчиво говорит он, и я улыбаюсь против воли, притворяясь, что не заметил его смущения. Вот же он дурень.
- Мы должны остановить и выпрямить плющ, - говорю я, хватая ветвь и дергая ее книзу, тем самым фиксируя. – Роза, немедленно спускайся! Если твоя мама узнает, чем ты занимаешься, она… - я не заканчиваю предложение. Я уверен, что она и сама в состоянии заполнить пробел всеми возможными вариантами наказания, которые только сможет придумать.
Скорпиус становится прямо передо мной и говорит:
- Она почти добралась до окна. Давай-ка, подсади меня.
- Что? – я поднимаю глаза вверх и точно: Роза уже протягивает руку и ногу к оконному карнизу. Я смотрю на Скорпиуса, а он внезапно кладет руки мне на плечи. Да что же это такое! Он глядит наверх, поэтому, к счастью, не видит выражение моего лица.
- Ск-Ск-Ск-Ск… - замечательно. А вот и заикание.
Он давит мне на плечи и поднимает правую ногу. Я отпускаю ветку и складываю ладони так, чтобы он мог опереться на них, как на ступеньку. Он подпрыгивает, и его тело оказывается напротив моего лица. Плющ опять движется, я смотрю вверх и вижу, что Роза исчезла. Меня охватывает паника. Но потом Роза появляется, высунув голову из окна:
- Ребята, вы должны на это посмотреть! – шепчет она.
- Поттер, хватайся за плющ и поднимайся сюда! Наш вес его обездвижит.
Эта логика кажется мне ошибочной, но, с другой стороны, мы живем в мире магии, а она постоянно побеждает (если вовсе не опровергает) законы физики. Я вынужден дважды подпрыгнуть, прежде чем мне удается схватить плющ, который постоянно норовит от меня увернуться. Я карабкаюсь по нему. Следует отметить, что у меня очень слабая верхняя часть тела. Игра в квиддич не особо развивает мускулатуру.
Я тяжело дышу, продолжая лезть вверх. Мне очень жарко, и я весь покрылся потом. Я поднимаю глаза и вижу, как ноги Скорпиуса (обутые в его лучшие черные туфли, и одетые в слишком узкие для него брюки Хьюго) исчезают за окном. Я сейчас прямо под ним и, подтянувшись в последний раз, протягиваю руку к окну – именно в тот момент, когда плющ опять начинает протестующе раскачиваться. Я вынужден изогнуться, втянув живот и болтая ногами, пока не вваливаюсь в окно, прямо на Скорпиуса.
Неужели унижению не будет конца?
Я скатываюсь с него, и мы оба лежим, хватая ртом воздух.
- Мальчики, вы просто обязаны на это взглянуть.
Я полагаю, что отчасти от страха, отчасти от возбуждения и абсолютного смущения, я вскакиваю, почти теряя равновесие. Комната темная, и освещена лишь светом, исходящим из палочки Розы.
- Какого черта ты делаешь? – Скорпиус гневно шепчет ей, поднимаясь с бетонного пола, чтобы прикрыть кончик волшебной палочки Розы, - ты что, сошла с ума? А если отец увидит свет в комнате?
- Хорошо, хорошо, - и она немедленно гасит свет. Но он горел достаточно долго, чтобы я мог увидеть, о чем же таком интересном она говорила. Теперь же только луна освещает комнату.
И опять, я думаю, что отчасти от страха, отчасти от возбуждения и абсолютного смущения я только сейчас ощущаю страшное зловоние, которое не заметил раньше. Едкая, мускусная вонь, едва не лишившая меня сознания, действует на меня, как удар в голову.
- Господи, это что же… это змеи? – восклицает Скорпиус в изумлении. Я полагаю, что из-за своего слизеринского воспитания, он не испытывает такого же отвращения, как я.
- Или что-то вроде того, - говорит Роза, пристальнее вглядываясь в пятиугольные коробки из прозрачного стекла с алюминиевыми сетками на крышке, снабженными задвижками. На огромном деревянном столе их там было около пятидесяти. Не подходя слишком близко, можно было увидеть лишь свернутые в форму S ленты и слышать непрерывное шипение, сопровождавшееся всплесками воды, а также звуками, напоминающими удары плетью, потому что твари постоянно стукались о свои стеклянные, наполненные жидкостью, клетки. Сама комната похожа на склад. В ней полно старой мебели, большую часть которой покрывают белые чехлы.
- В первый раз вижу таких змей, - говорит она, и я вынужден с ней согласиться.
Большинство змей из тех, которые были поменьше - кипенно белые или ярко зеленые. Лунный свет отражается в их чешуе всеми цветами радуги. Я подхожу ближе, и одна из змей открывает свою большую пасть, демонстрируя ярко-розовую глотку и самые длинные клыки, которые мне когда-либо доводилось видеть у змей. Глаза ее тоже белые и узкие; от шеи выступают тонкие, как бумага, похожие на крылья, наросты, а чешуйки ребристые, словно крупинки сахара.
Я отшатываюсь. Роза права (как всегда): я ничего подобного еще не видел. У некоторых змей от головы отходят тоненькие, похожие на пластиковые, щупальца.
- Я хочу вот эту, - говорит Роза, и мы со Скорпиусом смотрим на нее в замешательстве.
- Что? – спрашиваем мы в унисон, как два тупых эхо.
- Я хочу ее изучить. Помогите мне отодвинуть этот маленький ящик.
- Ты чокнулась? – я вижу, как вена на его шее вздувается. Он стоит совсем близко от меня, забыв о своем этикете, по которому обычно не приближается ко мне ближе, чем на двадцать сантиметров. – Отец меня убьет! Нельзя брать ни одной змеи.
- Я возьму только маленький, стоящий сзади ящик, - говорит она, пытаясь сдвинуть с места упомянутый ящик, зажатый со всех сторон другими. Я не дурак. Я вижу, что ящики поставлены друг на друга определенным образом и так, чтобы змеям поступал воздух через алюминиевые сетки. Так что вытащить один ящик из середины – все равно, что попытаться выудить апельсин из центра сложенной пирамидой кучи. Мы со Скорпиусом бросаемся вперед, чтобы предотвратить падение остальных ящиков. Запоздало я думаю о том, что же господин Малфой предпримет, если они все же упадут, и окажется, что я весь покрыт змеями и битым стеклом. Впрочем, мне можно об этом не беспокоиться, потому что я все равно буду трупом. Если господин Малфой меня не убьет, то отец – обязательно, или же, что гораздо более вероятно, я умру от страха прежде, чем они обо всем узнают.
При помощи Скорпиуса ей все же удается сдвинуть ящик. Пока она пробирается к окну, я как можно быстрее отступаю в центр комнаты. Все это время змея издает злобное шипение и яростное хлестанье. Ящик маленький, чуть ли не величиной с коробку от обуви, и Роза могла бы с легкостью удерживать его подмышкой. Но она, естественно, держит его так, чтобы он как можно дальше от нее находился. Роза смотрит через окно на плющ.
- Подержи-ка, - она протягивает Скорпиусу ящик, - я спущусь вниз, а ты мне его сбросишь. Я прокрадусь к машине и спрячу его в багажнике.
- Просто чудесный план, Лягушонок. Конечно же, мы абсолютно уверены в том, что задвижка не раскроется, и змея не вывалится тебе прямо на голову.
- А что, у тебя есть идея получше? Не забывай, что нам нельзя использовать магию вне школы.
- У меня есть, - говорю я, - что, если мы оставим змею здесь, спустимся вниз и будем ждать твою маму в саду, как и подобает примерным детям?
- Я не всегда с ним соглашаюсь, но думаю, что на сей раз Поттер говорит дело.
Теперь он со мной соглашается.
- Скорпиус, я только хочу изучить змею. Я отнесу ее мисс Луне, и она скажет, видела ли такую когда-нибудь, опасная ли она, можно ли ее держать дома – такого рода вещи. Ей можно доверять. Потом я ее верну. Я уверена, что мы сможем увидеться послезавтра. Я позабочусь об этом. Твой отец и не заметит, что она пропала. Ты сам сказал, что он заходит сюда только раз в два месяца.
Это явно смехотворный план, но Розу невозможно остановить. Я знаю: она сейчас вся на адреналине от предвкушения того, представившейся ей возможности изучить нечто необычное и неизвестное. Она не думает о последствиях. Она вообще ни о чем не думает! Она перекидывает обе ноги через окно и хватается за плющ. Мы высовываемся из окна, чтобы посмотреть, как она скатывается (в безумие, как я считаю). Я стараюсь не обращать внимания на яростные удары змеи в ящике.
- Как ты думаешь, почему он держит всех этих змей? – спрашивает меня Скорпиус.
- Откуда я знаю? Он же
твой отец, Пожиратель Смерти. Я понятия не имею, что он задумал.
Он поворачивается ко мне. Из-за того, что он так близко от меня стоит, я вижу - мое заявление его задело. И зачем я только… Вопиллер, полученный им от отца на первом курсе, изначально вызвал разговоры о том, что тот был Пожирателем Смерти, но именно я тогда подтвердил этот факт. Я ужасно себя чувствую, напомнив ему об этом сейчас, и пытаюсь пойти на попятный.
- То есть, я хочу сказать…
- Оставь.
- Скорпиус, - он меня игнорирует. Пытаясь перехватить коробку поудобнее, он меня толкает, и я теряю равновесие. Когда я выпрямляюсь, то сильно ударяюсь головой об оконную раму, и стекло разбивается, но порезов у меня нет.
- Чёрт! Прости меня, ради бога. Ты в порядке? - спрашивает он тоном, который по ошибке можно принять за отзывчивый, но я-то знаю, что он на такое не способен. Я тупо киваю, сбитый с толку, пока он внимательно осматривает меня на предмет повреждения мозга или ещё чего-нибудь. Он наклоняется ближе, чтобы продолжить осмотр, но останавливается в нескольких сантиметрах от моего лица. На секунду он заглядывает мне в глаза - секунду, которая, я знаю, могла бы всё изменить. Сейчас он не похож на того постоянно ухмыляющегося козла, которого я знаю. Сейчас он выглядит как живой человек с настоящими чувствами, и я вижу в его глазах всю ту боль и ярость, которые он обычно скрывает ото всех. И тут я то ли вздыхаю слишком громко, то ли моргаю, то ли что-то еще, но он теряет какую-то грандиозную мысль, которая должна была его вот-вот осенить, и момент упущен. Он быстро отворачивается и говорит:
- Гм, надеюсь, отец этого не слышал.
Я едва могу думать связными предложениями, но его слова возвращают меня к действительности. Я представляю себе, как господин Малфой вместе с тетей Гермионой натыкаются на нас, и хотя картинка в моей голове видится немного расплывчато, я знаю, чем это для меня закончится: эти двое меня убьют. А я еще слишком молод, чтобы умирать.
- Послушай, Роза не думает о последствиях, - говорю ему я. – Ты знаешь, какой она становится, когда дело касается возможности провести исследование. Ты же видел ее, когда она впервые оказалась в хогвартской библиотеке. Ты не можешь позволить ей взять эту змею. Твой отец тебя убьет. Моя тетя убьет Розу. А мой отец убьет меня за то, что я тут был и не вмешался, а я не могу себе позволить умереть сейчас. Имей в виду: я наложу на тебя ступефай, если у меня не будет другого выхода, - я выхватываю палочку, чтобы угроза прозвучала убедительнее.
-
Ты в состоянии накладывать на людей ступефай?
- Из всего сказанного мной,
это единственное, на чем ты заострил внимание?! – в гневе шиплю я, и тут происходит странная вещь: он улыбается. Я уж и не помню, когда Скорпиус искренне улыбался.
- Тебя могут отчислить за то, что ты используешь магию за пределами школы, - улыбка ослабевает, и вот он опять усмехается. Он явно подтрунивает надо мной.
Подтрунивает надо мной! И не своим обычным пренебрежительно-снисходительным тоном, а так, будто… будто мы друзья. Я заставляю себя от него отвернуться.
- Если я позволю Розе забрать эту змею, исключение из школы будет наименьшей из моих проблем.
Я бросаю на него косой взгляд. Он, похоже, собирается сказать что-то остроумное и саркастичное, но именно в этот момент змея сильно ударяет хвостом о ящик, и тот выскальзывает из его рук и падает через окно. Мое сердце уходит в пятки, и я с ужасом жду, когда крики Розы разорвут ночную тишину, но этого не происходит.
Я высовываюсь из окна и вижу, как она осторожно, чтобы не порезаться, поднимает упавший в изгородь… пустой ящик. Чертова змея скрылась!
- Скорпиус! Роза! Ал! – слышны голоса господина Малфоя и тети Гермионы, и мы пригибаемся, предварительно убедившись, что Роза спряталась за изгородью – изгородью, в которой, возможно, ползает ядовитая змея!
- Черт, мы срочно должны отсюда убираться.
Я прячу палочку, перекидываю ноги через окно и дотягиваюсь до плюща. С этой высоты виден весь садовый лабиринт; его расположенные кругами ходы освещены феями. Я вижу и крышу беседки, сделанную из стекла, и огромный кипарис с обвитым вокруг него плющом. Дерево нависает над беседкой, словно чудище, готовое к броску. Плющ не полностью покрывает строение, и я вижу, что господина Малфоя и тети Гермионы там уже нет. С того места, где я стою, мне их не видно, поэтому я предполагаю, что они находятся либо в другом конце поместья, либо внутри дома. Это плохо. Я издаю резкий свист, и Роза выглядывает из своего укрытия в изгороди. Она поднимается, и я вижу, что в ее волосах застрял листик вместе с феей, но это не страшно: главное, что огромная, белая змея не обвивается вокруг ее шеи, словно чешуйчатый шарф. Она осторожно снимает фею. Я подаю ей сигнал к бегству, и ее как ветром сносит.
Я опять протягиваю руку к плющу, который решает, что на нем сегодня уже достаточно пораскачивались двенадцатилетние балбесы, и поэтому отстраняется так далеко, что мне едва удается до него дотянуться.
- Скорпиус, помоги мне.
- И как же я тебе помогу?
- Держи меня за левую руку, чтобы подхватить, если я упаду.
- Ладно, - он хватает меня мертвой хваткой (как я понимаю, чтобы компенсировать влажность ладони). Я касаюсь пальцами ветки, и тут слышу шум за дверью.
- Черт! Это отец! Наверное, он сейчас сюда войдет. Хватай плющ, не то я тебя столкну, Поттер!
Я знаю, что хотя с некоторых пор господин Малфой прощает Скорпиусу всякого рода гадости, этот проступок вряд ли сойдет ему с рук. И я убежден, что Скорпиус скорее съест горящие угли, чем позволит, чтобы отец застал его в этой ситуации.
Я слышу звуки шагов, и Скорпиус бросается к окну. Он отпускает мою руку, и меня охватывает чувство потери, словно я держал его ладонь всю свою жизнь. Он что, серьезно собирается выпрыгнуть из окна, лишь бы его не поймали? Мне удается схватиться за плющ, но я не вижу Скорпиуса, он пропал. Мое сердце выпрыгивает из груди. В комнате вспыхивает свет, и я слышу, как закрывается дверь.
Святой Мерлин! Скорпиус все еще внутри!
Я слышу, как шаги стихают, а потом возобновляются; поочередно, то тяжелые, то легкие. У меня случается неконтролируемый приступ страха. Я различаю голос тети, доносящийся снаружи.
- И где же это ты была, юная леди?
- Мы играли в прятки. Сейчас была моя очередь водить.
- Почему ты так вспотела? На улице практически мороз! И почему у тебя в волосах листья? – на этот вопрос Роза не в состоянии внятно ответить.
- Ну что ж. Игра окончена. Пусть выходят. Где вы играли? В саду? – спрашивает господин Малфой.
Погодите-ка. Если он там, внизу, то кто же тогда сейчас в комнате вместе со Скорпиусом?
- Нет! Мы играли на той стороне.
Я могу лишь предположить, что Роза указала на противоположную сторону поместья, потому как знала, что если господин Малфой и тетя Гермиона только завернут за угол сада, то сразу же увидят меня, непонятно почему раскачивающегося на ветке плюща.
Шаги удаляются, и я опять слышу звук закрывающейся двери. Я карабкаюсь вверх по плющу, который изо всех сил старается меня скинуть, и каким-то образом ухитряюсь пробраться обратно в комнату живым и невредимым.
- Скорпиус, - шепчу я.
Он появляется из-за огромной башни то ли комода, то ли шкафа – в общем, какого-то высокого предмета мебели, накрытого белым чехлом, дрожа от страха и облегчения. Он непроизвольно потирает поясницу, и я могу только гадать, какого рода акробатические трюки он тут проделывал, пока прятался.
- Слава богу, с тобой всё в порядке. Пойдём отсюда. Роза отправила их на другую сторону твоего до безобразия огромного дома, - говорю я, взбираясь на подоконник.
- Ты меня не бросил?
Я поворачиваюсь и смотрю на него.
- Почему я должен был тебя бросить?
Секунду он глядит на меня без выражения, а потом приходит в себя. И я понимаю, что он присвоил нашим, до сих пор неопределённым, отношениям статус дружбы. Пытаясь помочь ему избежать неловкости, я говорю:
- Конечно же, я тебя не бросил. Если ты попадёшься, то и я попадусь. Но как только мы отсюда выберемся и предстанем перед глазами тёти и твоего отца - тут уж каждый сам за себя, понятно?
Он закатывает глаза, а потом опять искренне мне улыбается.
Он первым спускается по плющу, и я за ним. Естественно, судьба не хочет отблагодарить меня за только что проявленную смелость, вместо этого решив поставить меня в очередную неловкую ситуацию. Я падаю на Скорпиуса. Опять. Он не бросает в меня заклятие, отсюда я делаю вывод, что падение его немного дезориентировало. Я чувствую себя ужасно и собираюсь спросить, всё ли с ним в порядке, но тут, к моему удивлению, слышу его замечание:
- Там, в комнате, был господин Нотт. Он взял яд у пары-тройки змей и влил его в пузырёк. А ещё он сделал несколько записей, и положил блокнот в застеклённый шкафчик.
Я не знаю, что на это ответить. Я неуклюже скатываюсь с него, не собираясь задумываться о подозрительном отсутствии реакции с его стороны на то, что я так долго копаюсь. Мой мозг слишком занят другими вещами - к примеру, тем, что лихорадочно ищет себе алиби.
Мы поворачиваем за угол дома и громко зовём Розу. Она прибегает, а за ней приходят и тётя с господином Малфоем.
- Где, чёрт возьми, вы были? - спрашивают оба одновременно.
- Играли в прятки, - отвечаю я, тяжело дыша.
Они пристально на меня смотрят. Я избегаю их взгляда.
Господин Нотт выходит из той же части дома, из которой только что пришла Роза, и, на наше счастье, отвлекает взрослых.
- Малфой, я пошёл. Я позже с тобой поговорю.
Господин Малфой кивает и смотрит, как господин Нотт уходит по дорожке.
Как только он проходит то место, где были ворота (которые всё ещё не материализовались заново), он дизаппарирует с громким треском.
- Ну что ж, и нам, пожалуй, пора. Малфой, подумай о том, что я сказала, - произносит тётя.
- Подумаю. Завтра я немного занят, но через пару дней с тобой свяжусь.
Мы возвращаемся к машине, а господин Малфой и Скорпиус стоят у своего величественного дома и провожают нас глазами. Тётя садится в машину, но не сразу ее заводит.
- Я знаю, что вы двое задумали какую-то пакость. Если я услышу хоть одну жалобу со стороны господина Малфоя об ущербе, нанесённом его собственности, или ещё что-нибудь, то вы серьёзно об этом пожалеете.
Перед тем, как завести машину, она в последний раз оборачивается на поместье и награждает его горящим взглядом.
- Уф! То я вообще не вижу Малфоя, то постоянно с ним встречаюсь - на вокзале, у себя дома, у
него дома, - бормочет она, выезжая на дорогу.
Я смотрю на Розу.
- Где змея? - одними губами спрашиваю я, на что она пожимает плечами и яростно трёт руками по куртке, будто пытается ее от чего-то оттереть. Мы сидим, молча уставившись друг на друга, понимая, какую кашу заварили. Мы всю дорогу стараемся не действовать тёте на нервы и не ввязываемся ни в какие передряги. Роза говорит, что хочет спать, и практически сразу засыпает, едва закончив предложение. Мы добираемся до их дома, и тётя разрешает мне отправиться к себе по каминной сети. Я ложусь в постель, когда уже почти полночь, и хотя я чувствую себя абсолютно уставшим, мой мозг работает на полную катушку. Он прокручивает всё, произошедшее за сегодня, останавливаясь на особенно важных вещах. Наконец я засыпаю, но просыпаюсь около шести, потому что мама с папой начинают меня допрашивать о том, почему Роза оказалась укушенной ядовитой змеей.
Вот же чёрт. Тётя Гермиона нас убьёт.
Глава четвертая: МалфойЯ всегда просыпался рано. Сначала причиной тому была юность, куча энергии и дел, которые просто необходимо было сделать, и поэтому я не мог себе позволить тратить драгоценные часы на сон. Потом из-за школы. Позже мне было трудно сомкнуть глаза из-за того, что Темный Лорд, а впоследствии тюрьма держали меня в жутком страхе – я вечно боялся обернуться, потому что никогда не знал, что или кого могу обнаружить у себя за спиной. А потом из-за того, что вновь почувствовал себя юным. Я только что женился, и в постели можно было заниматься гораздо более интересными вещами, нежели просто сном. Затем из-за того, что и Скорпиус просыпался рано. Детям постоянно что-то нужно. И забота о младенце-сыне заставила меня лучше понять родителей и проникнуться к ним более глубоким уважением - особенно к маме, и, конечно же, к домашним эльфам, которые в свое время столько для меня сделали.
Теперь у меня нет жены, а Скорпиус и смотреть-то не желает в мою сторону, не говоря уже о том, чтобы просить меня о чем-то, поэтому я могу ворочаться в своей постели, сколько захочу. Но судьба жестока, и у меня не получается долго валяться. Из-за постоянного недосыпа большинство ночей я провожу в полузабытьи, которое нельзя назвать ни сном, ни бодрствованием. Я вижу Асторию, сидящую на краю кровати. Она смотрит на меня и улыбается, но потом этот образ всегда сменяется на гораздо более мрачный, и я вижу ее, истекающей кровью. Подобное происходит каждую ночь с момента ее смерти, но до сих пор при виде этой сцены мое сердце подпрыгивает и дрожит, как при землетрясении. Я крепко зажмуриваюсь и пытаюсь сфокусироваться на цветных пятнах, пляшущих у меня перед глазами – зеленых, желтых, радужных всполохах, прорезающих черноту – а не на призраке своей усопшей жены. Долго так продолжаться не может, поэтому в конце концов я вынужден вставать, чтобы чем-нибудь заняться. Всем чем угодно, лишь бы отвлечься. Так что теперь я рано поднимаюсь лишь по причине своего измученного рассудка.
Что-то скребется о стекло, и у меня сводит мускулы от ужаса. Но это всего лишь сова. Уф. Я встаю, открываю окно и прогоняю проклятую птицу, несправедливо обвиняя ее в том, что чуть было не довела меня до инфаркта. Сова доставила сообщение, в котором просили, чтобы я немедленно явился в больницу Святого Мунго и принес противоядие от Темпатио Меллитус – яда змеи из породы Сладкого Искушения.
И хотя сейчас только начало седьмого, я предпочитаю находиться в окружении больных, вместо того, чтобы пытаться справиться с собственной душевной болью.
ХХХ
Я сижу в офисе целителя Пракаша на первом этаже. Я прождал его сорок пять минут, потому что он должен был отправиться к пациенту, отчаянно нуждавшемуся в противоядии. Он говорит, что связался с господином Ноттом, но ему ответили, что тот в Америке и никак не успеет вовремя вернуться, и посоветовали обратиться ко мне. Пракаш - долговязый, лысеющий мужчина, один вид которого наносит явный вред его карьере. Он выглядит совершенно некомпетентным. Я не знаю, как можно выглядеть некомпетентно, но поверьте мне, в его случае это именно так. Он немного напоминает мужа Грейнджер, и поэтому, наверное, глядя на него, я вижу лишь абсолютно бесполезное существо. Как бы там ни было, он вернулся и теперь меня отчитывает.
- Мы слишком долго ждали этого зелья, господин Малфой.
- Что ж, говорят, что время – лучший целитель, - каламбур его явно не развеселил. Ну почему никто не понимает моих шуток? Мы продолжаем в том же духе. Я делаю едкое замечание, он его игнорирует. Через полчаса я выхожу из его офиса и вижу, что приемная на первом этаже начинает заполняться. Мне нужно в туалет, и по дороге я слышу, как стоящий на четвереньках волшебник говорит медиведьме, что он на спор засунул себе в задницу двух кусающихся фей и теперь не чувствует ног. Медиведьма спрашивает, как долго он их не чувствует. Я бы точно задал другой вопрос.
Выйдя из туалета, я собираюсь отправиться на следующую встречу, которая должна происходить в Ирландии, и тут, клянусь, я вижу Розу Уизли, лежащую на одной из коек в палате, мимо которой я прохожу. Я возвращаюсь и оглядываюсь по сторонам. Ее матери нет поблизости, но это, вне всякого сомнения, Роза Уизли, и вдруг мне все становится понятным. Она сидит в кровати. Выглядит бледной и сонной, но в остальном вполне здоровой. Она поднимает голову, замечает меня и бледнеет еще сильнее. Я прикладываю все возможные усилия, чтобы не рассмеяться. Вхожу в комнату.
- Господин Малфой.
- Роза Уизли, что ты здесь делаешь?
Похоже, что и она хочет задать мне такой же вопрос, но не решается проявить неуважение.
- Я заболела.
- Это я понял, а чем ты заболела?
Она бросает взгляд на свои руки в бинтах и тайком пытается спрятать их под одеяло. Я тоже многозначительно смотрю на ее руки. Она немедленно прекращает попытки.
- Э-э… отравилась ядом.
- Отравилась ядом? И как же, во имя Мерлина, ты умудрилась раздобыть яд? Не потому ли, что ты бродила по моему дому и совала нос туда, куда не следует, а?
- Э-э… - на ее лице появляется выражение готового сорваться признания, щеки слегка розовеют.
- Знаешь, я думал, что если скажу Скорпиусу не заходить в ту комнату, то он не зайдет. Потому что еще не случалось, чтобы он в открытую меня ослушался. На сей раз он явно зашел слишком далеко. Мне придется с ним поговорить.
- Это я виновата, сэр. Мне захотелось узнать, что находилось в той комнате, - типичная гриффиндорка. Эта вспышка благородного самопожертвования заставляет широко раскрыться ее уставшие, полусонные глаза.
- Неужели?
- Да, и он мне говорил, что заходить туда категорически запрещено, но я настояла, потому что как только он мне это сказал, я почувствовала, что просто не могу пройти мимо.
- Угу. И почему же? Скорпиус тоже так себя ведет, но он страшно избалован – так, во всяком случае, говорит мой друг. И если он по какой-то причине не может чего-то получить, то автоматически решает, что вселенная к нему несправедлива, и что он просто обязан во что бы то ни стало это иметь, хоть трава не расти. Я признаю, что оплошал и избаловал его. Но я никогда бы не подумал, что и Грейджер может испортить своих детей.
- Я не избалованная. Мама всегда учила меня тому, что в жизни необходимо иметь цели, и что нет ничего недостижимого или недосягаемого, - она подчеркивает свою сентенцию зевком. Я бы предпочел, чтобы она поставила себе цель усилить собственную бдительность.
- Понятно. Поэтому, если ты чего-то не можешь заполучить, то смотришь на это не как на очередное неизбежное жизненное препятствие, а как на цель, которую необходимо мгновенно добиться.
- Препятствия надо преодолевать, сэр.
- Безусловно.
Видно, что с ее языка готов сорваться вопрос о том, что же я здесь делаю. И при этом она периодически бросает взгляд на дверь, возможно, ожидая появления родителей или даже Скорпиуса.
- Скорпиуса со мной нет.
На этот раз она краснеет сильнее, и эта реакция слегка приоткрывает мне ее мысли о нем. Я думаю, несчастное дитя влюблено в моего сына. К сожалению для нее, характер Скорпиуса сейчас можно сравнить с Буботубером. Уизли хватит удар, если он узнает. Я вынужден громко откашляться, чтобы подавить смешок.
- Ты ладишь со Скорпиусом?
- Он нормальный парень, сэр. И вовсе не такой чокнутый, как кажется. В этом мы с ним схожи, я думаю. Сейчас с ним немного трудно, и он мало разговаривает, но зато слушает.
- Он прислушивается к тому, что ты говоришь? Он тебе доверяет?
- Я думаю, что да, - даже полусонная, она отвечает немного подозрительно, не зная, к чему я веду. Я вспоминаю о том, что и она тоже - самая умная ведьма своего поколения. Если бы на ее месте был сын Поттера, даже абсолютно бодрствующий, я бы мог подробно написать о своих целях большими флуоресцентными буквами на зеленом плакате, но он бы все равно спросил, что я имею в виду. Я решаю сменить тактику.
- Так что, эта травма испортила тебе рождественские каникулы?
- Все не так страшно, как кажется, потому что змея только обрызгала меня ядом, а не укусила. Целитель говорит, что самое худшее уже позади. Руки чешутся и слегка побаливают, но совсем не так, как было вчера вечером. И во рту все еще ощущается сладковатый привкус, но галлюцинаций больше нет. И проблем с памятью тоже. По словам целителя, требуется время, чтобы все нормализовалось, но к своему дню рождения я должна уже полностью поправиться.
- А когда у тебя день рождения?
- На Новый год. Вы можете прийти, если хотите. Обычно мы устраиваем вечеринку и фейерверки. Бывает очень весело.
- Гм, не думаю, что меня там захотят лицезреть. Мы неплохо ладим с твоей мамой, но этого никак нельзя сказать о твоем отце и дяде, - вообще-то, я сейчас ни с кем особо не лажу, но кто знает, как я буду себя чувствовать под влиянием алкоголя. Я по-настоящему терпеть не могу Уизли. Он совершенно бездарный тип. А Поттер… Даже думать на эту тему не хочу.
- Ну, папа сейчас очень занят. Он даже дома редко бывает, так что сомневаюсь, что вы с ним пересечетесь, - бормочет она.
Ага, я вовсе не так глуп или эмоционально не восприимчив, чтобы не заметить явный намек ребенка на наличие каких-то трений в семье. Как ответственный взрослый, я должен бы спросить, все ли в порядке, что в результате привело бы к задушевной беседе о том, как много работает ее отец, ля-ля-тополя, и прочих подростковых страданиях. И в другой ситуации, я, возможно, так бы и поступил, но сейчас я должен волноваться о подростковых страданиях в собственной семье, поэтому решаю использовать ее намек в личных целях.
- Гм, не всегда родители точно знают, как их поступки могут повлиять на собственных детей, - и прежде, чем она успевает отреагировать, я начинаю рассказывать историю:
- Мама Скорпиуса, миссис Малфой, хотела стать целителем в Америке, считающейся ведущей страной в области медицинского обслуживания и превосходящей в этом вопросе даже Англию. Я плохо помню ее в школе, но полагаю, что она была довольно умной ведьмой, раз решила избрать эту стезю. Она сдала экзамен, и когда вернулась домой, родители спросили, как, по ее мнению, она с ним справилась. Она искренне считала, что все прошло хорошо. Лично я тоже уверен, что всегда можно сказать, провалился ты на экзамене или нет. Человек сам чувствует, понравился ли его ответ экзаменатору, - Роза кивает, соглашаясь. Готов поспорить, что она ни разу не сомневалась в себе, в отличие от Крабба и Гойла, которые в свое время надеялись сбить с толку экзаменаторов не гениальностью, а всяким вздором.
- Так вот, все были очень рады за нее. Прошло время, и она стала готовиться к отъезду. Ей надо было переехать в Америку. Асторию всячески поддерживали, хотя ее отец постоянно советовал ей сдерживать свой восторг. Ее мать ругала отца за пессимизм. Я думаю, что она так радовалась за дочь, потому что сама не реализовала ни одной своей мечты вне стен дома. Она была богатой, соблюдающей традиции чистокровной ведьмой, и поэтому выросла в убеждении, что место женщины – в доме, рядом со своим мужем, и справедливости ради надо отметить, что ее старшая дочь, моя свояченица, избрала именно этот путь. Но это не означало, что моя теща никогда не желала большего для своей младшей дочери.
Она смотрит на меня в изумлении.
- Да, существуют семьи, в которых по-прежнему так думают. Магический мир не отличается особым новаторством. Мы довольно устаревшее общество. Да что там говорить – мы только недавно перешли на использование перьев, до этого веками таская с собой в задних карманах камни и зубило; поэтому, естественно, феминизм у нас пока на задворках, особенно в чистокровных семьях.
Она пожимает плечами и улыбается, признавая справедливость моих слов.
- Прошло три месяца, и, наконец, пришли результаты экзамена. Отец моей жены перехватил письмо и подделал ответ: теперь в письме говорилось, что школа ее не приняла. Астория была ужасно расстроена. Она не могла перенести горечь отказа. Отец утешал ее, как мог, но у нее все равно началась депрессия. Он предложил отдохнуть от Англии, и они отправились в Италию. Там я с ней и познакомился. Через год мы поженились. А еще через год, когда ее отец был при смерти (он тоже был целителем – я забыл это упомянуть? Так вот, он был целителем, и подцепил какую-то болезнь от своего пациента), и как это часто происходит с людьми на смертном одре, раскаялся и решил во всем сознаться. Он сказал, что профессия целителя совершенно неблагодарная (а для ведьмы еще более неподходящая), требующая жертвовать временем, которое можно было бы проводить с самыми дорогими людьми. Мой тесть знал, что если она будет целителем, то попытается его превзойти, и таким образом станет в этом плане еще хуже него.
- Она, наверное, так на него злилась. Я не могу поверить, что он не дал собственной дочери воплотить ее мечту.
- Сначала она была очень рассержена, но через некоторое время простила его.
- Что?
- Я не раз говорил ей, что она все еще может пойти учиться. Не знаю, как так произошло, но позже она стала исповедовать те же взгляды, что и ее отец. Я думаю, она убедила себя в этом из уважения к нему. Но кроме этого, полагаю, что если бы она в это не поверила, то признала бы, что ее жизнь со мной – своего рода компромисс, а ведь это не так. Мне нравится думать, что она была счастлива со мной, -
хотя, недавние события показывают, что я ошибался. – Как ты думаешь, почему он это сделал?
Роза медленно закрывает и опять открывает глаза. Из-за сонливости они сейчас остекленевшие, как хрустальные шарики, и я не уверен, поняла ли она то, что я пытался ей сказать.
- Я не знаю, сэр, - бормочет она.
- Мы много думали об этом все эти годы. Ее отец умер, и нам ничего другого не оставалось, как слушать объяснения ее матери, которая утверждала, что с одной стороны, такое у него было проявление любви, а с другой – он поступил так из чувства самосохранения. Он хотел соблюсти традиции и удержать рядом любимую дочь. Я не знаю. Люди подчас совершают странные поступки во имя своих близких.
- Я думаю, моя жена смогла найти объяснение действиям своего отца, потому что знала: я однажды совершил нечто похожее. Ведь причина тому, что я стал Пожирателем Смерти, была в том же – в попытке сохранить близких мне людей. И не надо на меня так смотреть! Я знаю, что ты в курсе того, кем я был.
И тут вдруг ее глаза начинают метаться по комнате, лишь бы избежать взгляда на мою руку. Потом она пристально смотрит мне в лицо. Этот взгляд граничит с неуважением, но я знаю, что она пытается не казаться грубой и не пялиться в открытую туда, где впечатана моя татуировка. Но любопытство берет верх, и она бросает быстрый взгляд на мое предплечье. Естественно, она видит только черный рукав, и опять с явным облегчением поднимает на меня глаза. Не знаю, что она ожидала там обнаружить. Что метка вышита и на одежде, чтобы меня было легче распознать?
- Как бы там ни было, в конце концов моя жена простила своего отца, - я знаю, что должен бы закончить эту фразу чем-то вроде «
и ты должна простить своего тоже», но не могу заставить себя сказать что-то настолько явное в защиту Уизли; кроме того, моя маленькая история не имела ничего общего с ее подростковыми проблемами, и любое добавление к ней лишь подчеркнуло бы этот факт. Мне только остается надеяться, что Роза оправдает свою репутацию редкой умницы и сама проведет параллель. Но самое главное, я рассчитываю на то, что ее сознание несмотря на сонливость, все-таки достаточно ясное, чтобы она могла запомнить и передать Скорпиусу эту историю.
- Тебе сказали, когда выпишут?
- Не помню, сэр.
- Что ж, я постараюсь привести Скорпиуса, чтобы он мог выразить свое сочувствие, -
и сделаю это как можно быстрее, пока мое завуалированное послание все еще свежо в твоей памяти. – Надеюсь, ты скоро поправишься. Тебе надо отдыхать.
Я взмахиваю своей палочкой, и на ее прикроватном столике появляется букет цветов. Медленно и с трудом она наклоняется, чтобы его понюхать, но как только она к нему приближается, букет превращается в канареек. Она смеется почти оглушительно.
- Спасибо, господин Малфой!
Я ухожу, недоумевая, как же такое могло произойти. Чтобы у Грейнджер и Уизли получился такой славный ребенок.
Как только я выхожу в холл, то вижу Грейджер и Уизли, стоящих возле лифта и разговаривающих. Уизли заканчивает и идет в моем направлении, к палате Розы, а я быстро отворачиваюсь и начинаю разглядывать картину, изображающую колдуна, занимающегося какой-то медицинской деятельностью. Через некоторое время я смотрю назад и вижу Грейнджер в компании медиведьмы и целителя Пракаша. Я собираюсь подойти к лифту, но тут Уизли слишком быстро возвращается из палаты Розы (полагаю, она, наконец, уснула), и я вынужден завести с ним натянутую беседу.
- Многие, глядя на твой цвет волос, назвали бы тебя проклятым, но я считаю, что ты альбинос.
- Пошел ты, - скалюсь я.
Через секунду я вижу, что Уизли уходит. Дверь лифта закрывается, и только тут целитель Пракаш меня замечает. Он машет мне, чтобы я подошел. Я решаю его проигнорировать, но Грейнджер смотрит прямо на меня; выражение ее лица кислое и подозрительное. Полагаю, она хочет со мной поговорить. Слова Блейза эхом звучат в моей голове. И вопреки здравому смыслу я подхожу к этой парочке. К тому времени медиведьма уже ушла.
- Миссис Уизли, я уверен, что вы помните господина Малфоя, - она кивает. – Это его заслуга в том, что ваша дочь вовремя получила противоядие, поэтому вы должны его поблагодарить.
Грейнджер выглядит так, словно лимон проглотила, и целитель Пракаш искренне удивлен, что так и не слышит ожидаемого «спасибо».
- Э-э…
- Малфой, нам надо поговорить, - прерывает она его.
- Непременно. Ты уже завтракала? – она качает головой, - я тоже еще нет, так что пойдем-ка, поедим. Роза спит, но с ней все в порядке, - ее глаза превращаются в щелки. - Прошу простить нас, целитель, - я беру ее за руку, но она грубо меня отталкивает. Я закатываю глаза и направляюсь к лифту, и она неохотно следует за мной. Я нажимаю кнопку пятого этажа – кафе.
Мы заказываем завтрак: она – чай с кексом, я – чай с двумя рогаликами, и усаживаемся за столиком у окна. В кафе практически никого нет, за исключением одной ведьмы на противоположном конце комнаты, устало жующей сэндвич, и другой ведьмы, которая выглядит так, словно кофе, который она пьет, спас ее от неминуемой смерти – с такой благодарностью она на него смотрит.
Зимнее солнце встало и окрасило окружающий пейзаж в бледные пастельные тона. Грейнджер медленно отводит плечи и вытягивает шею, и я вижу, как солнце освещает тонкие волоски на ней, превращая в дымку, в легкую вуаль. Меня охватывает приступ острой тоски, которая, я уверен, не имеет никакого отношения к Грейнджер, а больше к атмосфере и настроению дня. Она напоминает мне о чем-то, о тех временах, когда я был счастлив и влюблен. Кто скажет, какой запах или образ могут вдруг навести на мысль о любимом человеке или о значимом событии? Ассоциативное мышление – мощный механизм в деятельности мозга и сердца. Один лишь вид ее шеи и чувство, которое он вызывает, улучшают мое настроение.
- Прежде, чем ты обвинишь меня в связях с Сатаной или еще каким-нибудь представителем темных сил, с которыми ты меня ассоциируешь, я хочу задать тебе один вопрос.
- Только один? У меня их целая куча, так что я позволю тебе спросить первым, - ответ ее холоден, и губы сжаты в тонкую линию, указывающую на испытываемое ею раздражение.
- Твоя дочь сказала тебе, как к ней попал яд?
- Она сказала, что дотронулась до подозрительного растения. Ал говорит, что ее укусила фея. Врач утверждает, что это был яд Темпатио Меллитус: что змея породы «сладкое искушение» ее обрызгала. Я склоняюсь к тому, чтобы верить целителю.
- И поступаешь правильно.
- Какого черта ты делаешь с этими животными? Эти змеи на грани вымирания! Держать такую дома - противозаконно! Я не знаю, почему ты изо всех сил стараешься напомнить мне о своем преступном прошлом.
- Ты закончила?
Взгляд, брошенный ею, способен заморозить нефть.
- Послушай, ты знаешь, что такое ПАМ?
- Американская псевдоактриса, когда-то прославившаяся своей силиконовой грудью*?
- Что?
- Неважно. Да, знаю, - отвечает она, все это время напоминая человека, который пытается придумать безнаказанный способ меня убить. Я спешу продолжить. - «М» в «ПАМ» означает Малфой. ПАМ расшифровывается как Промышленная Аптека Малфоев.
- Директор которой Теодор Нотт…
- Да, а я – владелец.
Она непонимающе смотрит на меня, свирепый взгляд сменяется немым шоком.
- Мой тесть был целителем и заразился от своего пациента. Это послужило причиной его смерти, но пока я пытался найти средство, способное его излечить, я случайно открыл другое лекарство, которое излечивает обсыпной лишай.
Она роняет челюсть, больше не пытаясь скрыть потрясение.
- Ты?
- Я передал права своей жене, и теперь, хотя в медицинских книгах говорится, что автором открытия являюсь я, в большинстве реестров (в особенности финансовых) именно она указана его изобретателем. И поэтому средство во всех официальных документах принадлежит Гринграсс, а не Малфою, - она продолжает смотреть на меня, раскрыв рот самым непривлекательным образом. – Это привело меня к открытию собственного бизнеса. Но на тот момент совсем мало времени прошло с тех пор, как я освободился и женился на Астории. Иными словами, мое имя было на слуху, но стоит ли говорить, что приятных ассоциаций оно ни у кого не вызывало. Я просто не мог себе позволить, чтобы бизнес был связан с именем Малфоев – во всяком случае, не в этой стране. Поэтому, когда я открыл свое дело, то назначил Теодора Нотта директором, а сам занял более скромную должность. Таким образом, я не нахожусь на виду у публики и могу сохранить остатки репутации волшебника-аристократа.
- Это… это очень… практично с твоей стороны.
Она имеет в виду то, что я открыл свое дело, или то, что поставил Нотта директором? Или просто выражает свое удивление тому обстоятельству, что я оказался настолько умным, что она и представить себе не могла? Ответ на этот вопрос меня не интересует. Полагаю, она нашла для себя какое-то объяснение, выставляющее меня, как обычно, в дурном свете.
- Сначала это было небольшим предприятием. Я варил зелья у себя дома, но, как ты знаешь, бизнес разросся. И по привычке, или по традиции, уж не знаю, но основные ингредиенты все еще хранятся у меня. В том числе и яд змеи сладкого искушения.
- Ты держишь этих животных у себя дома? Ты либо опасно глуп, либо просто сумасшедший.
- Они находятся в магически опечатанной комнате, и за двенадцать лет ни разу ничего не случилось, до вчерашнего вечера, когда твоя дочь решила в нее вломиться.
- Что ты пытаешься доказать? Ты только что признал, что
двенадцатилетний ребенок может пробраться в комнату. Она ведь не в Гринготтс проникла!
- Что в свое время проделала ты. Теперь я понимаю, откуда у нее криминальные наклонности. Ты должна радоваться, что у меня были эти чертовы змеи, неблагодарная баба, ведь для того, чтобы получить противоядие, мне потребовался их яд!
- Я была бы гораздо более счастлива, если бы их у тебя не было изначально, и тогда бы и противоядия не потребовалось!
- Змеи не пришли к ней! Они не отрастили свои рудиментарные ноги и не прокрались из комнаты, чтобы ее укусить. Наоборот! Она вторглась ко мне в дом и сама отправилась искать приключения на свою задницу!
Мы зашли в тупик. Она затихла, но это была тихая ярость.
- Я поверить себе не могу, что ты на меня злишься. Я спас твоей дочери жизнь!
- Тебе бы не пришлось этого делать, если бы ты не держал в доме ядовитых змей!
- Уф. Тебя расстраивает тот факт, что именно я спас ее жизнь, в этом все дело! Если бы это был Поттер или кто-то еще, ты бы мгновенно их простила: «конечно-конечно, это был несчастный случай…»
- Неправда! – шипит она. – Просто ты заставил меня усомниться в себе. Я решила дать тебе шанс, и тут такое. И все указывало на то, что именно
ты к этому причастен.
- Не знаю, сколько еще раз я должен повторять, что я не тот человек, каким был в шестнадцать лет.
- И я это знаю. И тому есть потрясающее доказательство, - она указывает рукой на нас, имея в виду происходящий сейчас разговор, - но мозг – ужасная вещь. Вчера вечером все прошло довольно хорошо, несмотря ни на что. У нас состоялся неплохой разговор, но когда Роза заболела, я в первую очередь подумала о тебе и о том, что произошло с Кэти Белл много лет назад. Да, я знаю, что это глупо – у тебя нет причин совершать что-либо подобное, но ассоциативное мышление – мощный механизм в деятельности мозга и сердца.
Я смотрю на нее, пораженный, но она глядит на свою чашку, тщательно размешивая чай. Как странно, что она произнесла именно ту фразу, которую я только что мысленно сформулировал в голове: «ассоциативное мышление – мощный механизм в деятельности мозга и сердца». Я молчу. Я так поражен нереальностью ситуации, что лишился дара речи. Подумать только – на какой-то короткий момент мы с Грейнджер бессознательно сошлись в философском вопросе.
Тишину в кафе нарушает лишь негромкое позвякивание ее ложки о чашку. Она смотрит в окно. Ее лицо больше не напоминает огнеклюя-мантикраба. Она погружена в свои мысли. Свет мягко падает на нее, освещая кончики ее волос, и от этого кажется, будто ее лицо окружено ореолом. Ореолом? Я поднимаю глаза и вижу, что из-за не очень хорошего дизайна помещения, прямо над ней висит лампа. Такое расположение лампы бессмысленно, потому что справа находится окно, и оно прекрасно справляется с этой задачей, подчеркивая ее на удивление привлекательный профиль. И из-за двойного освещения она выглядит так, словно солнечный свет специально пробился сквозь облака, чтобы озарить ее черты. Она выглядит… потрясающе. И нет другого слова, чтобы ее описать, хотя, поверьте мне, я старался его найти, но альтернативные варианты нравились мне еще меньше. Я испытываю ужасный дискомфорт, будто в комнате стало жарко, как в пустыне. И на сей раз нет печенья, которое я мог бы в этом обвинить.
Что-то со мной не так. Совершенно невозможно, чтобы я, будучи в ясном уме и твердой памяти, находил Грейнджер красивой. Замечательно. Теперь мне придется наложить на себя забвениум. Я не могу себе позволить, чтобы это постыдное воспоминание болталось в моем мозгу, и любой опытный легилимент мог бы на него натолкнуться.
Ее голос отвлекает меня от этих тревожных мыслей.
- Я так испугалась, - она все еще рассеянно смотрит в окно. – Она каталась по полу, извиваясь от боли. Ее охватывали спазмы, глаза закатились, а руки приобрели ужасающий серо-черный цвет, словно пепел от сигареты. Хьюго орал. Он не знал, что делать. Рона не было дома. Он ушел немного раньше в Пророк, что-то доделывать, а потом, наверное, пошел на работу.
«Наверное»? Я стараюсь ничего не ляпнуть по поводу озвученного ею признака того, что у них в семье явно не все так гладко.
- Я буквально вкатилась в ее комнату. Знаешь, что я помню об этом мгновении? – она поворачивается и смотрит на меня. – В книгах любят описывать меня, Гарри и Рона в виде блистательных героев, грациозно совершающих невероятные, возвышенные, смелые поступки. Так вот. У меня явно не было приличествующей ситуации героической поступи. Я скорее представляла собой спутавшийся клубок рук и ног. Я даже стукнулась о дверной проем и чуть было не вывихнула себе плечо, - она издает смешок по поводу своей неуклюжести, и я в ответ ухмыляюсь. Должен признаться, что никогда не думал о ней, как о ком-то грациозном, и вполне могу представить ее на палубе корабля во время шторма, мечущейся туда-сюда в явно не приличествующей герою панике.
- Такой вещи, как героическая грация и поступь, не существует. Я был высоким, нескладным, неуклюжим и медлительным, бездумно выкрикивая имя жены, пробираясь к ней сквозь воду. Я поскользнулся и свалился на пол рядом с ванной, как мешок с дерьмом. Именно я ее нашел.
Я не даю себе отчет в том, что же такое брякнул, до тех пор, пока не осознаю, что она не отвечает. Я поднимаю глаза (я даже не заметил, что теперь наступила моя очередь рассеянно помешивать чай, глядя в коричневую глубину, словно пытаясь отыскать там отклик своему горю), а она смотрит на меня щенячьим взглядом своих огромных, чудесных, влажных карих глаз; губы явно дрожат от жалости ко мне. Господи, она похожа на этого диккенсовского сироту, Оливера!
- Малфой, - она даже протягивает руку и касается меня. Неожиданно. Я одергиваю руку.
- Забудь о том, что я сказал.
- Знаешь, ты можешь со мной поговорить.
- Мне знакома эта концепция. Это то, чем мы занимались последние пять минут, или я ошибаюсь?
- Я хочу сказать, ты можешь поговорить со мной о… о ней, об Астории.
- Я не имею ни малейшего желания говорить с тобой о своей жене.
Она опять фиксирует внимание на чае и забытом кексе, и я тоже пытаюсь откусить кусок от своего рогалика, но с таким же успехом я мог бы есть опилки – настолько он сухой. Пока я сижу там, размышляя, как же так произошло, что эта выпечка, словно кусок ваты, впитала в себя всю имеющуюся у меня слюну, Грейнджер бросается в атаку во второй раз.
- Вчера вечером ты сказал, что у тебя в доме есть комнаты, в которые ты больше не заходишь. Это из-за того, что с ней произошло? Или из-за войны?
- Грейнджер…
- Нет, Малфой, тебе не надо от меня защищаться. Я понимаю.
- Нет, не понимаешь. Люди постоянно говорят, что понимают, но это не так. Я знаю, что ты испытываешь необходимость что-то сказать – все, что угодно, потому что молчание кажется проявлением бесчувствия, но поверь мне: какие бы банально утешающие слова ты ни нашла, какую бы цветистую прозу ни использовала, чтобы вплести в слезливую поэму, воспевающую горе – этого будет недостаточно. Никто не понимает и никогда не сможет понять, потому что у них не было жены, которая годами сидела и рассеянно кивала, глядя в пространство, каждый раз заново переживая свой персональный ужас. Молча. Я не помню, когда в последний раз мне довелось поговорить со своей женой. На протяжении нескольких лет все, что у меня было – это ее отстраненные кивки головой, да мои чувства жуткой неуверенности в себе и вины. Мой брак разваливался, словно карточный домик, прямо у меня на глазах, поэтому, когда я увидел ее лежащей в той ванне, ты знаешь, что я почувствовал? Я почувствовал неизбежность. Все вело именно к этому концу. И никто никогда не сможет понять этого чувства, когда, несмотря на подсознательное ожидание, свершившийся факт сбивает тебя с ног, потому что является своего рода клеймом, гласящим: ТЫ ПОТЕРПЕЛ КРАХ, И ВИНИТЬ В ЭТОМ НУЖНО ТОЛЬКО ТЕБЯ. Ты этого не понимаешь, и хотя мы с тобой и не ладим, я никогда не пожелаю ни тебе, ни кому бы то ни было еще испытать подобное чувство вины.
- Я понимаю больше, чем ты думаешь, - произносит она так тихо, что я едва ее слышу.
И одна эта фраза говорит мне о том, что слова, которые я принял за проявление сочувствия ко мне, на самом деле предназначались ее собственной боли. Ее брак разваливается, скатываясь, фигурально выражаясь, по той же наклонной плоскости, что и мой. Мы смотрим друг на друга, и при этом наши щеки и шеи не краснеют от предполагаемого стыда, а, наоборот, бледнеют больше обычного. Шок наших признаний оставляет нас опустошенными, лишая возможности говорить, даже дышать. Сердца колотятся, и концентрация внимания утеряна. Сокровенность наших признаний бледнеет по сравнению с фактом того, перед кем мы раскрылись. И когда шок проходит, стыд занимает его место, и я вижу, как крохотные красные пятна покрывают ее шею и щеки. Она собирается встать, и тут я совершаю нечто невероятное: дотягиваюсь до нее через стол и хватаю за руку, взглядом фактически умоляя ее сесть. Она садится, скорее, от смятения, чем по какой либо другой причине – ведь она не ожидала ни прикосновения, ни зрительного контакта. Признаю, что мои действия можно было расценить как проявление симпатии.
- Грейнджер…
- Забудь о том, что я сказала.
- Тебе не надо от меня защищаться. Я понимаю, - передразниваю я, произнося сказанную ей ранее фразу, и она закатывает глаза, а потом выдает нечто, похожее на ухмылку (ей надо больше в этом практиковаться), и говорит:
- Не будь козлом.
- В тихом омуте черти водятся, - бормочу я, но она слышит и понимает, что я имел в виду. – Поразительно, что мы испытываем такие чувства, и даже не осознаем этого.
Ее гнев утихает, и ее накрывает пелена грусти. Нам обоим знакомо это чувство. Все рушится, и она не представляет, как остановить этот процесс. Уж я-то точно знаю это ощущение наизусть.
Она двигает пальцами и опять возвращается к своему забытому кексу, а я вынужден отстраниться. Я даже не осознал, что все еще продолжал ее держать. Я поймал себя на том, что успокаивающе поглаживаю ее руку. Господи! Какой позор! Она снисходительно притворяется, что не заметила, но вполне вероятно, что она и на самом деле не обратила на это внимания.
Мы сидим в неловком молчании, неуверенные в том, что же еще можно сказать друг другу, и я сожалею, что ранее ее остановил. Надо было позволить ей уйти. Мне нечего ей сказать. Наконец, я прочищаю горло и выдавливаю:
- Мне пора. У меня встреча в Ирландии. Возможно, я пропустил активизацию своего портключа.
- Работа? – спрашивает она с фальшивой обыденностью.
- Что-то вроде того. Большая часть моего времени поделена на посещения магазинов, решение проблем, связанных с посредниками, поддерживание связи с другими отделами и улаживание конфликтов между зарвавшимися начальниками этих отделов. Я перемещаюсь с места на место, разговариваю, ору в переговорное устройство каминной сети в тех редких случаях, когда оказываюсь у себя в офисе. Я пишу угрожающие письма и докладные записки, но мне трудно, вернее, даже стыдно назвать это работой. Нотт в действительности проворачивает основную часть дел.
Она слегка улыбается, качая головой, когда я хвастаюсь недостатком обязанностей.
- И дай-ка угадаю: это именно то, что тебе нравится.
Я широко улыбаюсь:
- Именно, - она странно на меня смотрит, склонив голову в сторону, как сова. - Что?
- Я не помню, чтобы ты когда-то улыбался.
- Что? Я улыбаюсь.
- Нет, ты усмехаешься, ухмыляешься, гримасничаешь, но не улыбаешься. Вот сейчас, к примеру – ты не обнажил зубы, и это больше было похоже на мину серийного убийцы, но все равно смягчило твои черты.
- И мы снова за свое, - на этот раз она улыбается широко, и теперь моя очередь странно на нее смотреть.
- Я пошутила. Ты должен почаще улыбаться. Улыбка тебе идет.
- Грейнджер делает мне комплименты? Гм. Уверен, что через несколько минут Англию постигнет сильнейшее землетрясение, за которым небеса прольют на нее дождем огонь и серу.
Она закатывает глаза, но продолжает улыбаться.
- Я сказала, что улыбка тебе идет, а не то, что ты хорош собой. Она делает мягче линию лба и щек.
Я не отвечаю. Вместо этого я наклоняюсь к ней поближе и слышу, как она задерживает дыхание, когда я вынимаю что-то из ее волос. Я наколдовываю дохлую крысу и кладу ее рядом с кексом.
- Что ты там говорила, крысиное гнездо? – она грозно смотрит на меня целых две секунды, а потом превращает крысу в хорька.
- Хорек – та же крыса, вообразившая себя аристократом, - говорит она. Я отвечаю ей не менее свирепым взглядом, и она разражается смехом, а я ей вторю.
- Задница.
- Самодовольная всезнайка.
- Ну вот, все стало, как прежде.
- Все стало, как прежде, - я поднимаюсь, чтобы уйти, и она тоже встает.
- Пока, Грейнджер.
- Погоди, ты не сказал мне, что думаешь о том, о чем мы вчера с тобой говорили, - я еще ни разу не слышал, чтобы она так витиевато задавала вопрос, и только тут замечаю, что кафе начало заполняться народом. Люди бросали на нас странные взгляды; больше на нее, потому что никак не могли понять, с какого перепугу она общается с бывшим Пожирателем Смерти.
- Я дам тебе ответ в канун Нового года, - она непонимающе смотрит на меня, - Роза пригласила меня и Скорпиуса на празднование своего дня рождения, - с этими словами я разворачиваюсь на каблуках и дезаппарирую, но все равно успеваю услышать, как она бормочет угрозы убийства в адрес своей дочери. Я смеюсь, исчезая в водовороте аппарации, и последнее, что я вижу – как она качает головой и тоже смеется.
_____________________________________________________________________________
* В оригинале – MIA, и Грейнджер шутит о M.I.A. – английской исполнительнице в стиле рэп. Но никак нельзя было перевести МИА – получалось только Малфойская Индустриальная Аптека, совершенно нерусский бред, поэтому из всех возможных вариантов остановилась на ПАМ, и, соответственно, обыграла имя Памелы Андерсон.
И исправила предыдущие главы, в которых упоминается МИА.
Глава пятая: ГермионаМожете мне не верить, но я искренне надеюсь на то, что Малфой сегодня заявится. Я хочу объяснить ему, что Рон вовсе не плохой муж и уж точно не плохой отец. Я бы могла написать ему письмо, но решила, что это будет выглядеть жалко и убого в его глазах, и мое утверждение потеряет даже видимость правдоподобности. Нет. Я хочу как бы между прочим заметить об этом в разговоре, и тогда это будет похоже на другое признание, хотя на этот раз я не стану критиковать своего мужа. Несмотря на то, что Малфой ведет себя со мной исключительно вежливо, даже по выражению его лица видно, что по отношению к Рону он совсем не изменился. Он явно менее терпим к моему мужу, чем ко мне, так что если он сегодня появится, я хочу постараться немедленно пресечь любой намек на (неминуемо) разгорающийся конфликт, и не дать Малфою швырнуть в лицо Рону факт моего предательства. У нас с Роном могут быть свои проблемы, но выставлять его в дурном свете, особенно перед Малфоем – просто верх вероломства. Да и вообще – с нашим браком все в порядке.
Мы с Роном ссоримся по разным пустякам. Чья очередь избавляться от садовых гномов. Почему он не сполоснул раковину после бритья. Почему я решаю наводить порядок всякий раз, когда Рон чем-то занят, и это ему мешает. Когда он меня перебивает. Когда я его перебиваю. Мы ругаемся по поводу плохо спланированных мероприятий, неубранной постели, неосторожно брошенных слов, разных тривиальных вещей и прочих «любимых мозолей» каждого. Но мы никогда не входим в конфронтацию насчет серьезных аспектов, таких, как война, супружеская верность, политика, вера в Бога и религия. Нам известны взгляды друг друга на серьезные вещи. Из-за схожести этих взглядов мы и поженились. Я всегда говорила, что знаю, за кого вышла замуж, и что только так и нужно выходить замуж: за человека, которого хорошо знаешь. Однако война не происходит каждый день. Мы не служители культа, поэтому вопросы о существовании Бога, равно как и темы, связанные с верой и судьбой, практически нами не обсуждаются. Вместо этого мы живем обычной жизнью, где продолжаем ссориться из-за пустяков, и я постоянно задаю себе вопрос: что же важнее? Глобальные вопросы? Мелочи? И то, и другое?
Наверное, ссориться по пустякам все же глупо. И поэтому, я делаю вывод, что с моим браком все в порядке.
Правда, иногда пустяки могут перерасти во что-то более серьезное, и я этого боюсь. Моя невинная оговорка рискует вылиться в серьезную проблему, если Малфой что-нибудь сегодня ляпнет.
Я стою в кухне, и вместе со мной там находятся Джинни, Луна, Вики, Энджи и моя мама. Нам всем едва хватает места на то, чтобы дышать, когда мы шныряем туда-сюда от раковины до холодильника, от стола до духовки. Ситуация не улучшается, когда появляется Молли и начинает командовать нами, словно восьмилетними детьми. Я вынуждена бросить на маму многозначительный упреждающий взгляд, когда Молли ей говорит: «Нет-нет, ягоды должны перемешиваться постепенно, не надо бросать все вместе, девочка». Девочка? Мама всего лишь на восемь лет моложе Молли!
Я сначала сердилась на мужчин, но потом все-таки согласилась, что они делают более важную работу – отвлекают детей, не давая им ввязываться в неприятности и крутиться у нас под ногами. Для этого они затеяли какую-то игру – смесь квиддича и разгнома. Я мельком бросаю взгляд из окна и готова поклясться, что вижу, как Хьюго швыряет гнома вместо квоффла! Никогда бы мой сын не посмел совершить нечто подобное, да и мой муж не позволил бы ему этого сделать, хотя, пожалуй, под последним утверждением я бы не подписалась. Я подхожу ближе к окну и тут слышу, как из гостиной доносится голос. Черт. Звонят по каминной сети.
- Алло! Алло! Рон? Гермиона?
Я вхожу в гостиную и вижу освещенную зеленым пламенем голову Падмы Патил в нашем камине.
- О, привет, Падма.
- Привет, Гермиона. С Рождеством. Ты получила рецепт ризотто, который я тебе передала?
- Да, получила. Рон
настоял на том, чтобы я его использовала.
- И как получилось?
- Здорово.
- О, я очень рада, - она не замечает отсутствие у меня в голосе всякого воодушевления. С таким же успехом она могла говорить с совершенно незнакомым человеком. И на секунду у меня мелькает мысль, что, возможно, она просто не туда попала, и думает, что говорит с другой ведьмой, мужа которой тоже зовут Рон, и которая, в отличие от меня, была бы рада с ней поболтать, - Рон дома?
- Он с детьми во дворе. Я его позову.
- Нет, нет, не нужно. Я хотела сказать, что Льюис не сможет сегодня попасть на финал испанской лиги. Я слышала, что его жена рожает, поэтому мне нужно, чтобы Рон его заменил.
- А что, больше никого нет? Почему ты сама не можешь этого сделать?
- Я тоже туда отправляюсь, но буду освещать другую тему. Ты можешь ему передать, пожалуйста? Это финальная игра испанской лиги, важное событие, и мы не можем его пропустить.
- Гм.
- Ну ладно. Пусть свяжется со мной по каминной сети, как только освободится, чтобы я смогла организовать для него портключ до того, как сама телепортируюсь. Все, пока, с Новым годом!
- Ага.
Изумрудное пламя гаснет, и комната вновь освещается бледно-желтым светом. Я поднимаю взгляд на висящую сверху лампу и ловлю отражение Рона в телевизоре. Я оборачиваюсь и вижу его, стоящим около двери. Интересно, давно ли он там находится и многое ли успел услышать. М-да, вот и накрылась моя идейка о том, чтобы «забыть» передать ему сообщение.
- Это была Падма?
- Да. Она хочет, чтобы ты поехал на финальную игру в Испанию - сказала, что Льюис не может.
Он широко раскрывает глаза – по-видимому, в эту секунду все его головокружительное будущее проносится у него в воображении.
– Финал испанской лиги? Она хочет, чтобы я туда отправился? – спрашивает он, задыхаясь от восторга.
- Да, жаль, что ты не сможешь.
- А?
- Из-за дня рождения Розы. Традиция, большой торт, песня в 11:58, фейерверки, вечеринка, и так далее. Вспомнил?
Он смотрит на меня, лицо вытягивается, и глаза сужаются от разочарования. Но тут он оживляется, и я не могу поверить своим ушам, когда слышу:
- Ты права. Послушай, Роза будет счастлива поехать туда вместе со мной. Я и Хьюго тоже возьму, конечно.
Я роняю челюсть. Он что, шутит?
- Знаю, знаю. Другие дети тоже захотят поехать. Будут обиды по поводу того, что одни поехали, а другие нет. Ты права.
- В чем права? – спрашивает входящий в комнату Гарри.
- Дружище, ты ни за что не поверишь! Падма хочет, чтобы твой покорный слуга отправился сегодня в Испанию делать репортаж о финальной игре Лиги! Я! Она имеет в виду меня!
- Что? Это просто здорово! О, но сегодня День рождения Розы.
- Я знаю. Я думал взять ее и Хьюго с собой, но это создаст неприятную обстановку среди остальных детей. Я ведь этого не планировал.
Гарри сочувственно кивает.
- Но я постараюсь вернуться к тому моменту, когда она будет задувать свечи. Надеюсь, я успею и на фейерверк. Я не могу подвести Падму.
Странно, потому что для меня ответ очевиден. Рон просто не может поехать.
- Ты не можешь подвести Падму? – повторяю я, надеясь, что он поймет намек по моему тону, - да, наверное, главное - не подвести Падму.
- Э, Миона? Я бы взял с собой детей, но ведь всех я провести не смогу, и ты знаешь, какой скулеж и галдеж они по этому поводу устроят.
- Я думаю, что твой план вряд ли полезен для детей.
- Что, квиддичный матч? – озадаченно спрашивает он, но по тому, как слегка потемнел лицом Гарри, я догадываюсь, что он-то меня понял. Гарри откашливается, и это, похоже, заставляет и Рона понять мои слова. Рон всегда был ближе к Гарри, чем ко мне.
- Миона, ты ведь не в серьез об этом думаешь?
- Думаю о чем? – спрашиваю я, чтобы убедиться, что мы говорим об одном и том же, а также для того, чтобы продемонстрировать свою стервозность.
- О том… о том, что между мной и Падмой что-то есть.
У меня действительно нет ответа на этот вопрос. Эта мысль приходит и уходит, просто мелькает в мозгу – вернее, иногда она проскальзывает с молниеносной скоростью, а иногда я задерживаюсь на ней подольше. Но ответить на этот вопрос прямо… Честно говоря, я не думаю, что между Падмой и Роном что-то есть, но знаю, что между мной и Роном наверняка нечто происходит. И мне хочется зашвырнуть в него чем-нибудь тяжёлым за его полнейшую беспечность и легкомыслие.
Внезапно меня охватывает сильная усталость, и я чувствую, что мне необходимо прилечь, но знаю, что если Молли меня поймает за этим занятием, то лучше уж смерть.
- Забудь, неважно, - бормочу я и тороплюсь выйти из комнаты. Он хватает меня за руку и тянет к себе.
- Мы поговорим об этом, когда ты вернёшься. Только постарайся вернуться до полуночи, хорошо? Ради Розы.
Я ухожу прежде, чем он успевает состроить щенячью гримасу и начать своё коронное нытьё из серии "Ну же, Миона". Дойдя до кухни, я вспоминаю, что оставила на каминной полке миску для взбивания. И вместо того, чтобы призвать ее при помощи Ассио, я возвращаюсь за ней в гостиную - вот в каком душевном раздрае я пребываю. Не знаю почему, но стресс всегда возвращает меня к маггловским методам. Наверное, срабатывает какой-то защитный механизм. Я останавливаюсь перед дверью в гостиную, когда слышу голос Рона:
- Что? Ты сошёл с ума, дружище?
- Я должен был спросить. Падма - привлекательная ведьма; привлекательная и незамужняя ведьма.
- Я этого не отрицаю, но я бы никогда ничего подобного не сделал. Я бы не смог так поступить с Гермионой.
- Хорошо. Теперь ты должен сказать ей об этом.
- Я не могу с ней сейчас разговаривать. Ты же знаешь, какой она становится, когда расстроена. Ей нужно время, чтобы успокоиться, выпустить пар. Я в жизни не забуду канареек, - это воспоминание вызывает у них легкий смешок, и я тоже не могу удержаться от улыбки.
- Ты тогда получил их по заслугам. Послушай, я просто обязан был тебя об этом спросить. Как начальник отдела авроров я закрываю глаза на все твои отлучки по поводу второй работы, которую тебе вообще иметь не полагается. И как близкий друг вас обоих, я должен был знать, что же в действительности происходит.
- Дружище!
- Нет, я серьезно. Ты много времени проводишь с Падмой в ее офисе. Ты пишешь
еженедельную колонку, а этим можно заниматься везде, где угодно, разве не так? Все, что тебе нужно – это кусок пергамента и перо.
- Я не самый лучший писатель на свете. Я хороший рассказчик. Я говорил тебе, что Падма помогает мне отшлифовать детали. Мы работаем в офисе, потому что так проще, чем постоянно туда-сюда мотаться. Кроме того, навряд ли мне удалось бы крутить тайный роман в Пророке. С таким же успехом я мог бы трахнуть кого-нибудь прямо на Диагоновой аллее.
- Справедливое замечание. Но дело не только в этом. Вы с Падмой стали очень близки. Ты заинтересовался индийской культурой. Для меня самым тревожным знаком стал тот факт, что ты решил на время отказаться от алкоголя и мяса. Я думал, на тебя наложили Империус! Ты вынуждаешь Гермиону каждый вечер готовить два ужина, из которых ты ешь только один.
- Да не болтай ерунды. Это для прочистки мозгов. Падма говорит, что когда ей нужна ясность мысли, первое, что она делает - это прекращает пить. Тогда все становится гораздо четче. Можно лучше сконцентрироваться.
- Лучше сконцентрироваться на чем? У вас все в порядке? У вас с Гермионой?
Наступает пауза, и я хочу заглянуть вовнутрь, но знаю, что мне лучше этого не делать. Достаточно того, что я подслушиваю разговор двух авроров (хотя то обстоятельство, что мне удается сделать это незамеченной, говорит либо о том, что я очень хитра, либо о том, что они весьма посредственные детективы). Тут Рон со стыдом выдавливает:
- Нет, дружище. С тех пор, как у нее был выкидыш, наши отношения изменились, и… - тут он почти шепчет, - может быть, даже задолго до этого.
Он мгновенно пытается загладить свой приступ откровенности и говорит, что все это его вина, что он был очень занят в последнее время репортажами с финальных квиддичных игр лиги чемпионов различных стран. Но по молчанию Гарри я догадываюсь, что он все понял. В заслугу ему будет сказано, что через некоторое время я слышу, как он говорит Рону отправляться на финал в Испанию, чтобы все поскорее утряслось.
- А ты не хочешь поехать со мной?
- Что?
- Ну, я сомневаюсь, что Гермиона заподозрит нас в сексе втроем.
Гарри хохочет, и я слышу их шаги, поэтому бегу в расположенный рядом кабинет и бросаюсь на диван в надежде, что они не заметили меня и мои скрытые каскадерские таланты. Я слышу, как они проходят мимо, так как забыла закрыть дверь, но они меня не замечают. Хотя, я подозреваю, что Гарри все-таки меня видел, потому что он закрывает дверь кабинета взмахом палочки.
Я встаю, подхожу к окну и смотрю на озеро. Почти половина седьмого, и небо стало совсем черным. Над поверхностью озера клубится призрачный туман. Растущие в отдалении сосны, равно как и все вокруг, слегка припорошены снегом. Все место выглядит, словно сцена из какого-то грустного авторского кино, что полностью отражает мое меланхоличное настроение.
Такое чувство, что муж и жена крутятся на орбитах разных звезд – настолько огромно разделяющее их пространство. И Рон это заметил. И если бы я признала это шесть месяцев назад, сейчас все было бы иначе. Хотя, я думаю, что знала об этом. Ведь Малфою же я об этом намекнула.
Я вспоминаю кое-что из сказанного им о своей жене. Что-то случилось с ней, с их браком, и он винит в этом себя. Что он сделал? Как он причинил ей боль? Он имел в виду физическую боль или душевную – то, как мы с Роном обижаем друг друга? Что же он такого натворил?
Ощущение страха водворяется в моей душе, когда я начинаю думать о Малфое. Неужели он чувствовал то же самое, когда понял, что все рушится?
ХХХ
Ужин великолепен. Мы все наелись до отвала и говорим, что в жизни не сможем больше проглотить ни кусочка. Но когда мой отец выходит с тортом для Розы, мы все делаем пару глотков воды, чтобы освободить хоть немного места. Я рассказываю историю о Розином рождении, так же, как и всегда делала в этот день на протяжении последних тринадцати лет. Только на сей раз Гарри исполняет роль Рона, показывая, как тот пытался засунуть Розу обратно в меня, чтобы она появилась через две минуты, вместе с новогодним фейерверком. Но она родилась в 11:58.
Сейчас 11:58. Мы поем «С днем рождения, Роза». Она оглядывается в поисках отца. Я говорю ей, что он в пути. Молли по-прежнему везде таскает с собой свои дурацкие часы, и они меня выдают. Рон все еще в Испании. Роза куксится. Хьюго залепляет ей лицо тортом, в попытке развеселить. Попытка не срабатывает. Она лишь провоцирует то, что все начинают швыряться едой, когда мы поем новогоднюю песню* в 11:59. Наступает полночь. Рона все еще нет. Фейерверки зажигают небо. Все обнимаются и целуются. В дверь звонят, и я иду открывать, спеша избавиться от летающей кругом еды, а также от вида целующихся пар. На пороге – Скорпиус и Малфой.
- С Новым годом, миссис Уизли!
- С Новым годом, мой дорогой! – мы обнимаемся, разделенные двумя огромными подарками, которые он держит.
- Извините, что пропустил день рождения Розы, - он бросает на своего отца свирепый взгляд. Малфой пожимает плечами. У него слегка осоловевшие глаза, и я подозреваю, что он пропустил пару стаканчиков, - меня все еще наказывают за то, что случилось, и часть наказания заключается в том, что мне запрещено веселиться. Мне не разрешается приближаться к полю для квиддича, и я даже говорить не буду о том, что начинается, если я сажусь на метлу.
Я чуть было не рассмеялась, услышав его слова. Но меня радует, что Малфой не проигнорировал непослушание сына и последствия, им вызванные.
- Проходи, милый. Роза в столовой. Они там затеяли битву едой, - он проносится мимо меня, чтобы не дать отцу возможности запретить ему участвовать в забаве. Я оборачиваюсь и вижу, как ему в лицо попадает торт с кремом.
- Лягушонок! Тебе повезло, что сегодня твой день рождения!
Я поворачиваюсь к Малфою. У него на лице едва заметная, полусантиметровая улыбка. Он стоит на пороге, как вампир (на которого он и впрямь похож по стилю своей одежды), который боится превратиться в пепел, если войдет без приглашения.
- Не желаешь ли войти?
- Посмотри на меня. Как ты думаешь, я хочу, чтобы моя одежда пахла тортом? – я смотрю на него, и он, действительно, выглядит безупречно. Его черная мантия расстегнута, и открывает черные брюки, черный свитер поверх серой рубашки и черные кожаные перчатки.
- Почему ты всегда носишь черное? Ты похож на средиземноморскую вдову.
- Неужели? Перестань. Ты знаешь, что я хорошо выгляжу. Так и скажи, - он выглядит превосходно, и знает об этом. Самодовольный, тщеславный ублюдок. Но от меня он комплимента не дождется – я не доставлю ему такого удовольствия. - Скажи!
- Ты идиот.
- Что? Я вот могу признать, что ты хорошо выглядишь, потому что это действительно так – ведь кусок торта, застрявший у тебя в волосах, отвлекает внимание от твоего лица.
Он смеется, глядя на меня, и мне снова хочется заехать ему кулаком по морде. Я протягиваю руку, чтобы снять торт с волос, но он вынимает носовой платок (я даже не помню, когда в последний раз видела кого-то с этим предметом, а ведь мы живем в архаичном магическом мире, который даже о существовании телефона не знает), смачивает его водой из своей палочки и вытирает остатки торта с моих кудрей.
Вот неожиданность. Я в шоке. Если бы я не знала его лучше, я бы подумала, что он проявляет заботу. На свое счастье, я знаю его достаточно хорошо.
Ясное дело – он пьян. Ну, то есть не то чтобы пьян, но и не на сто процентов трезв.
Он делает так, чтобы платок исчез (возможно, обратно в 1923 год, где его и видели в последний раз), и откидывает голову назад, чтобы на меня взглянуть. При этом он выглядит так, словно и не совершил впервые в жизни альтруистичный поступок по отношению ко мне, тем самым запустив процесс уничтожения вселенной. У него странное выражение лица, словно он хочет что-то сказать, но в последний момент решает этого не делать.
- Я так понимаю, твоя дочь чувствует себя лучше?
- Да, физически она здорова.
- Физически?
Я киваю, не зная, как заговорить о Роне. К счастью, он делает это за меня.
- Где Уизли?
- Отправился на игру в Испанию. Он освещает финальный матч испанской лиги.
- Понятно.
Мы оба не знаем, что по этому поводу сказать. Он прочищает горло, а я вздрагиваю от холода, стягивая потуже края кардигана и обхватывая себя руками.
- Ты точно не хочешь зайти вовнутрь? Здесь теплее – это явный плюс.
- Да, но внутри кишмя кишат Уизли и Поттеры – а это явный минус. Снаружи хотя бы красиво, - он делает широкий жест рукой, которым указывает на двор, холм и весь городок, расположенный под ним. Но при этом мне показалось, что он и меня имел в виду – как дополнение к красоте пейзажа. Я не уверена, но мне чудится, что он смотрит на меня многозначительно.
Что-то не так. Возможно ли, чтобы мозг застыл от долгого пребывания на холоде? Это единственное объяснение, которое я могу найти, потому что иначе получается, что Малфой только что завуалировано со мной флиртовал, а
это – ну совершенно невозможно. Я возвращаюсь к своему изначальному предположению о том, что он слегка навеселе.
Он бросает взгляд на двор и замечает качели.
- Что это такое?
Я смотрю на него, чтобы удостовериться, что он шутит. Сейчас я уже могу различить, когда он серьезен, а когда – нет. Когда он шутит, то растягивает слова больше обычного.
- Это… это качели. Ты никогда не видел качели?
- Нет. У вас, магглорожденных, всегда возникают самые сумасшедшие идеи. Что эта штука делает? – спрашивает он, подходя и садясь на деревянное сиденье. Она качается, и Малфой судорожно хватается за края, словно он находится на корабле, который вот-вот перевернется.
- На них сидят и туда-сюда раскачиваются, делая поступательные движения.
- Туда-сюда? Поступательные движения? И при этом на глазах у окружающих? Да, Грейнджер, вот уж не знал, что ты склонна к эксгибиционизму, - он двусмысленно ухмыляется, и я закатываю глаза**.
- Знаешь, когда-нибудь твое лицо так и застынет в этой гримасе.
- Ага, и я поверю тебе, потому что мне четыре года.
Он какое-то время не обращает на меня внимания и с удовольствием раскачивается, полностью погрузившись в движения центробежной силы и новизны доселе невиданной игрушки.
- Знаешь, для моей задницы немного жестковато.
- Я зимой убираю подушки.
- Принеси их обратно. Тут ужасно холодно!
- Мы можем зайти вовнутрь.
- Но внутри Уизли, да и качели снаружи, - смотрит он на меня с таким выражением, словно его обижает моя непонятливость.
Как? Нет, почему? Как и почему он умудряется так выводить всех из себя? Это для меня непостижимо.
Взмахом палочки я возвращаю подушки на качели и добавляю толстый, тяжелый плед из искусственного меха. Он чуть не задыхается под всеми этими покрытиями и не замечает радостную усмешку, появившуюся у меня на лице.
- Грейнджер! – приглушенно шипит он, и я стараюсь сменить выражение лица на менее садистское и спешу (вернее, иду вразвалочку) к нему на помощь.
- Ты пытаешься меня задушить?
- И с чего ты только взял, что мне захотелось бы так поступить? – саркастически спрашиваю я. Он выныривает из-под подушек с раскрасневшимся лицом (настолько, насколько это возможно в таком холоде и при его природной бледности), и с растрепанными волосами, отбрасывает плед и при этом чуть не опрокидывает меня. Плед поднимается в воздух и нависает над нами, словно плотное, опушенное голубое облако, а Малфой тянет меня за руку и опускает на сиденье рядом с собой. Я теряю равновесие и оказываюсь гораздо ближе к нему, чем мне бы хотелось. Я практически прилипаю к его боку, когда плед опускается на нас, медленно и мягко, как снег, ранее падающий с неба.
- Удобно?
- С алкоголем было бы еще лучше.
Я вздыхаю, и при помощи Ассио призываю бутылку шампанского (в конце концов, сегодня Новый год, но все равно выбранная мною бутылка – самая дешевая и купленная специально для него) и два бокала, а заодно и свое пальто. Он выпрастывает руку к летящему по воздуху бокалу, в который бутылка автоматически наливает вино. Я как слон в посудной лавке, неуклюже пытаюсь одновременно вытащить левую руку из-под пледа и запихнуть правую в рукав пальто.
- Клянусь, ты хуже ребенка, - бормочет он, отставляет стакан и помогает мне одеться. Он резко стягивает плед, берет мою левую руку и вталкивает ее в пальто, словно хлам в мешок пихает, и то же самое проделывает с моей правой рукой, но еще менее нежно. Он поднимает вверх воротник моего пальто с таким видом, словно это была самая изнурительная работа, которую ему когда-либо доводилось проделывать.
- Умнейшая ведьма нашего поколения, как же. Даже пальто надеть не в состоянии. Слепой павиан способен это сделать… - ворчит он, а потом протягивает руку к своему напитку и передает мне мой бокал. Я решаю не убивать Малфоя – сегодня, во всяком случае, потому что Азкабан не для меня.
- Счастливого Нового года, - поворачивается он ко мне и говорит, приподнимая бокал. Я смотрю на него и вижу, что он по-настоящему этого хочет. Он искренне надеется, что этот год будет счастливым.
- С Новым годом, Малфой. Я желаю тебе здоровья, счастья и спокойствия.
Он слабо улыбается, и мы чокаемся бокалами под затяжной вспышкой фейерверка. Я слышу, как в доме начинает играть музыка. Салют всё ещё продолжается, обрызгивая небо красными и зелёными огнями и периодически освещая наши лица. Я чувствую себя на удивление легко - вопиющая мысль, учитывая, что я нахожусь в компании Малфоя - но подозреваю, что причиной тому является алкоголь и убаюкивающее покачивание. Я кладу ноги на сиденье и глубже зарываюсь под плед, не особо заморачиваясь тем, что испытываемое мною тепло идёт не только от согревающего меня алкоголя, но и от его тела. Я стараюсь не замечать ни того, что прижимаюсь к нему, ни того, что он меня не отталкивает (последнее - гораздо важнее). Могу лишь предположить, что его правый бок онемел от холода. Но мне так хорошо и удобно, что я притворяюсь, будто тоже не ощущаю прикосновения.
- Ты уже знаешь, что собираешься изменить в новом году?
- Я в это не верю, - говорит он, и в его голосе слышится ледяной фатализм. Меня пронизывает лёгкая дрожь, и я чувствую, как его тело напрягается. Но он всё равно не отодвигается. Вместо этого он как можно незаметнее накладывает на нас согревающие чары. Меня просто обволакивает тепло. Фейерверки наконец прекратились, и мы слышим отдалённые голоса людей, суетящихся в доме, и музыку, доносящуюся из городка. Темнота окутывает нас, словно чёрная бархатная ткань. Лунный свет слабо отражается от бокалов, его волос, наших обручальных колец. Мы праздно раскачиваемся, расслабленные и умиротворённые.
- Неужели ты не хочешь ничего изменить в этом году?
- Ты же собираешься заняться апелляцией моего отца, чтобы он не получил Поцелуй, разве нет? И поскольку это дело под контролем, то...
- Я просматривала некоторые из его воспоминаний. Он действительно изменился. Читает маггловские книги.
- У него больше ничего не осталось - только время и его мысли. Одиночество такого рода оказывает серьезное воздействие на человека.
Я не отвечаю, хотя его слова показывают, о чём он думал в течение нескольких последних месяцев, а может, даже и лет. Я провожу небольшой эксперимент: зеваю и поеживаюсь, как от озноба, и таким образом слегка от него отстраняюсь. А он, явно бессознательно, придвигается поближе ко мне. Я повторяю манёвр, но на этот раз приближаюсь к нему, и он тоже ещё больше клонится в мою сторону. Эти движения едва ощутимы, но я их замечаю.
Малфой стремится к человеческому теплу.
- Он сейчас много читает. Азкабан разрушает душу, но отец способен выжить в любой ситуации. Он приспособился. Он начал читать, и как-то взял на пробу маггловскую книгу. Я не помню, какую именно, но она показалась ему интересной, познавательной и просветительной. Прошли месяцы, прежде чем он рассказал маме и мне о том,
что он читает, но мы и сами заметили, как он изменился. Когда он впервые сказал нам об этом, клянусь, у мамы перехватило дыхание. Она подумала, что он стал жертвой собственного воображения. Это случается со многими заключёнными. Они все немного сходят с ума, и по правде говоря, я тоже думаю, что отец малость тронулся, но он не превратился в абсолютно Глюкануто-малохольного Люциуса Малфоя.
Мы оба прыскаем со смеху над этим прозвищем, но я думаю, что это больше от шампанского, потому что на самом деле то, о чем он говорит - явно не смешно, а, напротив - откровенно жутко.
- В итоге мы признали, что это поведение не являлось частью какого-то замысловатого плана бегства – из тюрьмы или от реальности. Мама дала мне задание выяснить, был ли он искренним, и так мы с отцом сблизились. Нас связала любовь к книгам – сначала обычной волшебной литературе, а потом он начал скармливать мне маггловские романы. Он стал чуть ли не профессором, книжным гуру. Его страсть заразила и меня, хотя я и сам всегда любил читать. Возможно, сейчас бы он с удовольствием с тобой поговорил. Вас бы объединила общая любовь к литературе.
- Не говоря уже об общей неприязни к Волан-де-Морту.
Он слегка морщится при упоминании этого имени и делает большой глоток. Та-ак, понятно: для него это по-прежнему щекотливая тема.
- То есть ты согласен, чтобы я попробовала убедить Визенгамот даровать ему помилование?
Какое-то время Малфой не отвечает. Он перекладывает бокал в правую руку и опускает ее на спинку качелей за моей спиной (я вынуждена пригнуться, чтобы он не заехал мне кулаком по голове). Он немного наклоняется влево, подпирает лоб левой рукой, глубоко вдавливая средний и указательный пальцы в кожу, и слегка кривит губы. Он выглядит так, словно решает особенно сложную задачку по арифмантике. Наконец он медленно и тихо говорит:
- Когда я был в школе, и люди обо мне говорили, я не возражал. Пусть болтают - я был популярным. Одни обмирали, едва взглянув на меня, другие завидовали, слабые боялись, а у остальных я вызывал отвращение. Мне не нужно напоминать, к какой группе принадлежала ты. Естественно, ты была из тех, кто обмирал от восхищения.
Я захлебываюсь своим напитком, потому что комар чуть было не залетел мне в рот. Малфой растягивает слова больше обычного, поэтому я знаю, что он шутит, но комар выбирает самый неудачный момент. Малфой лукаво смотрит на меня, ошибочно истолковывая мою реакцию:
- Есть доля правды в том, что я сказал?
- Поверь мне, то, что я заехала тебе в нос, не было агрессивным, но страстным объяснением в любви с моей стороны. Заруби себе на носу (и этот каламбур не случаен): я сделала это, потому что ты был редкостной свиньей.
- Угу, - нахально улыбается он. – В то время я не мог этого признать, но, оглядываясь назад – внимание, Грейнджер, сейчас я сделаю тебе комплимент – ты тогда была очень даже ничего, да и сейчас тоже.
Малфой пьян. Однозначно.
Он продолжает, не осознавая, что эта ситуация меня смутила, а у Сатаны вызвала улыбку.
- Так вот, на самом деле я тогда страстно жаждал быть в центре внимания. Любил, чтобы обо мне говорили. В то время я, похоже, всегда знал, что делать, и при этом мне лишь казалось, что я делаю только то, что пожелаю – в действительности я поступал так, как того требовали обстоятельства. С другой стороны, после войны, когда меня освободили, я постоянно чувствовал себя неуверенно, потому что жизнь перестала следовать простым и понятным принципам моего воспитания. Все изменилось. Все, что имело для меня значение – изменилось. И у меня сохранилось только мое имя, но как раз оно и стало самым большим моим проклятием.
Обо мне ходили жуткие слухи, злословие не прекращалось, и я никак не мог заставить людей замолчать. Как только один человек что-то сказал – невозможно было засунуть эти слова обратно ему в глотку. Нельзя было отменить услышанное. Ты знаешь, сколько часов я потратил на то, чтобы выяснить, как можно наложить забвениум на толпу? К опровержениям относились, как к слишком нарочитым протестам, а молчание в глазах людей служило признанием правоты этих сплетен, которым все были рады верить. Вот почему я полностью изолировал себя от магического общества. Вот почему я передал права на изобретение Астории. В этом причина того, что я платил учителю Скорпиуса бешеные деньги, лишь бы он не проговорился о моем прошлом. И потому я велел домашним эльфам сжечь все, что связывало меня с ним, с этим самым прошлым (маленькие гады слишком буквально все восприняли – я вовремя спохватился, увидев, что они собрались сжечь весь дом). Я мог справиться с финансовыми санкциями. Даже тюрьму я перенес сравнительно неплохо. Но ты как хочешь меня называй – слабаком или гордецом - я не могу вынести их злобные наговоры.
Прошли годы, и люди в основном выкинули меня из головы. Знаю, знаю. Я жалкий слизеринец – стремлюсь к скрытности. Признаю это. И как только я подумал, что, может быть,
может быть, люди забыли о том, кем я был… То, что они сделали… И до сих пор продолжают говорить… Ты знаешь, что говорят? Говорят, что она покончила с собой, потому что стремилась изо всех сил от меня избавиться!
Он близок к неистовству. Я избавляюсь от бутылки и бокалов, но он, похоже, этого не замечает. Он резко убирает правую руку, и я опять вынуждена пригнуться, чтобы не получить затрещину. Малфой прячет лицо в ладонях и глубоко вздыхает, словно пытаясь прийти в себя.
- Малфой? Драко? – его имя ощущается как нечто странное и незнакомое на моих губах; язык натыкается на это вторгшееся слово, будто на кусок ваты, вставленный между зубами на приеме у дантиста. – Драко?
Он цепенеет на несколько мгновений, но потом опускает руки и поворачивается ко мне. Даже в этом свете его глаза выглядят покрасневшими.
- Прости меня за мой срыв, Грейнджер. До этого я был у Панси на вечеринке (она устраивает ее каждый год) и, возможно, слишком много выпил. Мне не хотелось находиться в обществе людей, но она настояла на моем приходе. Я вынужден был пить, чтобы как-то скрасить это времяпрепровождение. Возможно, шампанское сейчас было ошибкой. У тебя есть содовая?
Я уставилась на него, потрясенная. Так вот как он со всем справляется. Вот почему он все еще живет в этом ужасном, проклятом доме. Вот в чем причина того, что он может работать и пикироваться со мной. Вот отчего у него такие серьезные проблемы со Скорпиусом. И дело вовсе не в алкоголе.
В этот момент я понимаю, что Малфой постоянно прибегает к технике раздельного мышления, потому что не в состоянии говорить о своих чувствах. Но долго он не сможет продолжать в том же духе.
- Ну, так как? Содовая у тебя есть?
- Э-э, да, нет. Извини. Да, у меня есть содовая, - палочкой я наколдовываю другой стакан и призываю нам содовую при помощи Ассио. Я открываю бутылку и наливаю ему шипучку. Он делает несколько глотков, откидывается назад, опускает голову на спинку качелей и закрывает глаза. А потом произносит, все еще с закрытыми глазами:
- Грейнджер, я пытался сказать, что когда ты начнешь кампанию по поводу помилования моего отца, это вызовет бешеный резонанс в прессе, потому что ты – это ты, а он – это он. Когда я этим занимаюсь, никто и не вспоминает. Большинство людей обо мне забыло – средства массовой информации упоминают мое имя только тогда, когда со мной случается что-нибудь «интересное». Но если ты займешься апелляцией, снова начнут ворошить мое прошлое, да и твое тоже. Ты знаешь, как работает пресса. Я хочу сказать, что много об этом думал, и я готов. Я готов ко всему, что бы они ни говорили, но ты должна помочь мне со Скорпиусом. Он еще не все обо мне знает, и мне нужно, чтобы ты поспособствовала как-то сгладить эти вещи. Я потерял жену. Я не могу потерять еще и сына, - он открывает глаза и пристально на меня смотрит.
Странное чувство охватывает меня в этот момент. У меня появляется внезапная потребность признаться кому-нибудь – и особенно ему – что и со мной не все в порядке. Мне совершенно
необходимо сказать ему, поделиться этой сугубо личной информацией именно с ним, и таким образом дать ему понять, что не он один страдает молча. Я испытываю головокружение, от которого чуть не теряю сознание.
- Малфой, с тобой все в порядке?
Он вопросительно поднимает бровь, но я не отступаю под его пристальным взглядом. Я делаю глубокий вдох и медленно говорю:
- Судя по рассказанному тобой, я поняла, что ты винишь себя за развалившийся брак, - его глаза сужаются, и фирменная отталкивающе-злобная гримаса водворяется на его лице, давая мне знать, что у меня нет ни малейшего права это обсуждать. Но я продолжаю. - Я думаю… Я думаю, что и мой брак катится в том же направлении. Я не могу потерять Рона. Ты – единственный из знакомых мне людей, чей брак не удался. Только ты сможешь меня по-настоящему понять. Я не хочу очутиться в том же положении, что и ты.
Мой голос звучит хрипло, и я поднимаю глаза на пристроенный над качелями портик, пытаясь не расплакаться при Малфое. Я знаю: то, что я сказала, было оскорбительно и больно для всех участвующих сторон. Я все-таки бросаю на него взгляд и вижу, что он пристально смотрит на меня, на лице – упрямое выражение. Видно, что он меня изучает. Прокручивает в голове всевозможные варианты ответа. Наконец, он почти искренне улыбается и говорит:
- Что ж, в некоторых аспектах у тебя получается лучше, чем в свое время у меня. Ты признала сам факт существования проблемы, хотя тебе нужно сказать об этом ему, а не мне.
Тут я не удерживаюсь, и слезы текут по моим щекам. Я отворачиваюсь, устыдившись того, что так перед ним распустилась.
И вдруг я чувствую руку на спине и чуть не подпрыгиваю. Это Малфой, и он пытается меня утешить. Рука просто лежит там, неподвижно, как наковальня, потому что он явно не уверен, что же еще предпринять. Я поворачиваюсь и вижу, что его брови почти исчезли в слегка редеющих волосах.
- Что? – я ненавижу свой голос за то, как он дрожит от напряжения, пытаясь справиться с подступающим рыданием.
- Я, наверное, страшно пьян. Ты… очень… красивая.
- Что?
Я ошарашена. Я чувствую себя так, словно только что обнаружила под кроватью Гнуторогого Храпнеклюжа. Все происходящее - совершенно непостижимо. Прошу прощения, но это единственное наречие, которое я могу подобрать. Это его замечание возглавляет список, под названием «Вещи, сказанные Малфоем, в которые я никогда не поверю».
Вдруг я слышу доносящийся до меня со стороны дома голос Рона, частично приглушенный музыкой. Его портключ, похоже, приземлил его на заднем дворе. Я мгновенно поднимаюсь, и часть пледа – та, что накрывала меня - падает на землю. В спешке я спотыкаюсь, и Малфой пытается подхватить меня (да, я знаю, это невероятно, но сегодня он полон сюрпризов). Он все еще укутан в плед, и в сочетании с уровнем алкоголя в его крови… что ж, с точки зрения устойчивости его явно нельзя сравнить с гранитной скалой. Он валится на меня, и мы барахтаемся на земле, покрытые искусственным мехом и содовой.
- Миона! Я вернулся! Где ты?
Мы с Малфоем смотрим друг на друга широко раскрытыми глазами. Я пытаюсь подняться. Он смеется над абсурдностью ситуации. Я слышу приближающиеся шаги Рона и ухитряюсь встать. Малфой настолько пьян, что не мог бы найти выход из пустой комнаты с одной, широко открытой, дверью.
Появляется Рон и смотрит на меня, справедливо недоумевая по поводу того, что же я здесь делаю, одна, на улице, с лежащим на земле Малфоем, завернутым в плед и громко хохочущим.
- Малфой, что ты делаешь?
Малфой встает, держась за меня, чтобы не упасть. На лице – хитрая ухмылка.
- Я? Я просто сидел тут с твоей женой и туда-сюда раскачивался, делая поступательные движения.
Не может быть, чтобы он только что произнес это вслух!
Рон стоит, похожий на неандертальца, коим его всегда обзывал Малфой, с широко раскрытым ртом и глупым, недоумевающим выражением лица. Я в бешенстве от них обоих. Отталкиваю Малфоя от себя.
- Скорпиус останется ночевать. Ты не возражаешь? Но запомни, ему не разрешается развлекаться, так что заставь его прочитать свое
Постановление об Освобождении домашних эльфов, датированное 2015 годом. Это будет для него хорошим уроком. Я заберу его завтра утром.
Я молчу. Я так на него зла, что боюсь сказать какую-нибудь гадость и получить в ответ удар по самому больному: как он уличит меня в предательстве по отношению к Рону, потому что я рассказала ему о нас то, что ни в коем случае не должна была рассказывать.
Он идет, шатаясь, к месту аппарации. Перед тем, как исчезнуть, он бросает на меня взгляд, и я понимаю, что он вовсе не так пьян, как изображает. Я вижу это по его лицу: глаза у него ясные и взгляд проницательный. Но тогда, получается, что вся эта ночь с ним… Мог ли он действительно верить в то, что говорил?
Я стою, не двигаясь, вспоминая обо всех странных вещах, которые он сегодня сказал, но самым странным было то, что он употребил слово «магглорожденные», а не «грязнокровки». Неужели он на самом деле изменился?
Я чувствую себя так, словно столкнулась с чем-то чрезвычайно интересным, но у меня нет об этом достаточной информации, и поэтому я должна сама провести исследование. Жажда неизведанного охватывает меня, но то обстоятельство, что именно Малфой ее вызвал, заставляет мое сердце беспокойно колотиться.
Я поворачиваюсь к Рону. Он качает головой и что-то бормочет о том, как Малфой абсолютно сбрендил. Но тут он замечает, что выражение моего лица явно не предвещает ничего хорошего. Темпус, наложенный мной, показывает, что уже без четверти час.
- Послушай, солнышко, прости меня за то, что опоздал, но я…
- Я не злюсь.
- Но я…
Не имею ни малейшего понятия о том, что он сказал дальше, потому что быстро захожу вовнутрь и захлопываю за собой дверь – прямо у него перед носом, дверь в его собственный дом! Знаю, знаю. Я проигнорировала первый совет Малфоя – признать то, что у нас есть проблема.
_____________________________________________________________________________
* Традиционная новогодняя песня всех англоязычных граждан - Auld Lang Syne -
Старое доброе время, на стихи Роберта Бёрнса («Забыть ли старую любовь и не грустить о ней…» Пер. С. Маршака)
** В оригинале обыгрывается игра слов swing (качели) и swing (свинг, сексуальная девиация, при которой обмениваются партнерами). Долго ломала голову, как же это передать – и придумала длиннющее объяснение с «поступательным движением». Надеюсь, вышло не сильно топорно :-). Вообще, в этой главе была куча идиом и игры слов. Еще одна - Ludicrous Lucius (Нелепый Люциус), который я перевела как «превратился в Глюкануто-малохольного Люциуса Малфоя». Пришлось слегка пожертвовать грамматикой :-).
Глава шестая: МалфойБольше двух месяцев прошло с тех пор, как я виделся с Грейнджер в последний раз, в новогоднюю ночь. Когда на следующее после этого утро я проснулся с похмельем (которое ощущалось так, словно эльф поселился у меня в голове и пытался, пинаясь и толкаясь, из нее выбраться) и с ужасом вспомнил о том, что наплел прошедшей ночью, стыд накрыл меня с головой. Стоит ли говорить о том, что с тех пор я избегаю Грейнджер. Я отправил домашнего эльфа забрать Скорпиуса из ее дома и не поехал на вокзал его провожать, боясь столкнуться с ней на платформе 9¾.
Через две недели я получил от нее письмо, оповещающее, что ее законопроект прошел в первом чтении. Совершенно не было необходимости мне об этом писать – все газеты и так кричали о данном событии. В своем письме она также сообщала, что папка с делом моего отца теперь находится у нее, и она собирается просмотреть ее для предстоящей апелляции. Не хочу ли я встретиться и обсудить что-нибудь в связи с этим? Не-а.
Она отправила мне другое письмо, когда приближалось второе чтение ее законопроекта. Не хотел бы я встретиться и обсудить? Нет.
Она послала мне третье письмо, спрашивая, не избегаю ли я ее. В отличие от предыдущих разов, когда я давал ей определенные, односложные ответы, проснулась моя гордость, и я решил отказать ей в удовольствии почувствовать свою правоту. Знаете, как кто-то может спросить вас о чем-то одном, но вам не хочется на это отвечать, и вместо этого вы заводите историю о своем дяде Деннисе, который приехал к вам домой на Рождество, и облапил вашего брата, потому что у того были длинные волосы (братец был в бунтарском подростковом возрасте), и он был похож на девушку, и это привело к ужасным разборкам, и ваш дядя вынужден был либо протрезветь, либо выметаться из вашего дома, а ваш брат остриг волосы и представил семье своего лучшего друга Шона в качестве своего возлюбленного? Да, так вот я сделал нечто похожее, только в эпистолярном жанре. Вместо того, чтобы просто ответить Грейнджер: «нет, я тебя не избегаю. Просто я сейчас очень занят», я пустился в объяснение о цвете волос Дафны, и как ей нужно обратно перекраситься в блондинку, и обо всех трудностях, с которыми я сталкиваюсь в процессе, пытаясь подобрать нужный оттенок, потому что основной ингредиент для зелья надо купить у старой карги, которая хочет пойти со мной на свидание, а в свое время хотела быть приходящей няней Скорпиуса, и как поиск правильного цвета волос привел к тому, что наша с Блейзом дружба поставлена под удар. М-да, это была катастрофа. Грейнджер ответила мне соответственно:
Дорогой Малфой,
Что ты несешь?!
С уважением,
Гермиона Уизли,
П.С. С какого перепугу Панси опять хочет с тобой встречаться? Она никогда не слышала о том, что нельзя мыть руки в грязной воде?
Это вызвало у меня приступ смеха (да, я знаю, что смеялся над собой и Панси, но это меня не остановило), и я вынужден был присесть, чтобы справиться с покалыванием в боку. По крайней мере это научит Грейнджер не задавать мне вопросов.
После этого мы с ней не общались, хотя ее имя постоянно появлялось в газетах. Пресса сообщала, что она поругалась с Поттером по поводу своего законопроекта. Некоторые фракции утверждали, что все это – политический ход, чтобы в дальнейшем баллотироваться на пост министра магии. Она пытается манипулировать людьми? Она пытается манипулировать апелляцией Люциуса Малфоя? Она берет взятки у семьи Малфоев? Гермиона Грейнджер забыла о жертвах войны? Гермиона Грейнджер поддерживает движение Неопожирателей Смерти? Как обычно, газеты, похоже, заклинило на тенденциозных и сенсационных сообщениях – настоящая журналистика не заморачивается о последствиях. И, как водится, старались поместить ее худшие снимки – она выглядела на них на всех так, словно никогда и не слышала о существовании расчески.
И, естественно, меня посетил Поттер со своим помощничком. В один не слишком прекрасный день они появились перед моими воротами, и я не сильно торопился почтить их своим присутствием.
Меня молча отконвоировали в отдел авроров, где усадили в комнате для допросов, изъяли мою палочку и, как это ни странно, галстук. Я не знаю, что, по их мнению, я мог делать с галстуком, но если они считали, что я мог с его помощью вырубить двух опытных авроров, то кто я такой, чтобы спорить с подобного рода репутацией?
- Мне следует нанять адвоката?
- Тебе нужен адвокат? – спросил Поттер.
- В чем меня обвиняют?
- Мы просто беседуем, - сказал Уизли, но при этом совершенно не выглядел дружелюбно. – Когда в последний раз ты разговаривал с Гермионой Уизли?
Мне было нечего им сказать. Обвинения мне не предъявили, и не позволили обратиться к адвокату. Я смотрел на голые стены и презрительно усмехался. Я очень хорошо умею заставить людей от меня отвалить, при этом не говоря ни слова. Я годами оттачивал данную технику в Хогвартсе, и когда очутился в тюрьме, мог взглядом выразить эту мысль. И поэтому единственное, что Поттер и Уизли в тот день от меня получили – одно немое, но вполне красноречивое «отвали».
Допрос длился на протяжении пяти часов. Вот еще одна вещь, которой меня научил Азкабан – терпение (ну… не то чтобы очень, но все-таки…), и через пять часов я так и не произнес ни слова. Через какое-то время их дежурство закончилось, а сверхурочно отдуваться не было ни малейшего смысла.
Они меня отпустили, но когда я вошел в лифт – Поттер уже поджидал меня там. Как, во имя Мерлина, он это проделал?! Я чуть было не выскочил, но двери уже закрылись, и лифт двинулся по направлению к фойе. Я прислонился к стенке, а он разглядывал меня с особенным, осуждающим презрением.
- Какого черта ты пялишься, Поттер?
- Если ты причинишь Гермионе хоть какой-нибудь вред, прямо или косвенно, - он бросает на меня красноречивый взгляд, и я еще больше сатанею, - я хочу, чтобы ты знал: я лично тебя убью. А потом заявлю, что это было самообороной. Я начальник отдела авроров и член Визенгамота. Я смогу провернуть это дело безнаказанно.
Лифт тренькнул, сообщая о прибытии на нужный этаж, и он вышел первым. Я раздумывал, стоит ли мне швырнуть в него каким-нибудь заклятьем поомерзительнее прямо там, на месте, но в конце концов решил, что он того не стоил. Плевать я на него хотел.
Тем не менее, я держался от Грейнджер подальше.
А потом, когда я меньше всего этого ожидал, то вдруг получил от нее письмо, говорящее, что мне не стоит посылать Скорпиусу вопиллер по поводу полученного им «Т» на пробном экзамене по трансфигурации. Я понятия не имел, о чем она говорила. И только я сел, чтобы написать ей ответ, как прилетела хогвартская сова и принесла письмо от учителя Скорпиуса по трансфигурации, который выражал беспокойство по поводу «Т» моего сына, полученное им на пробном экзамене по трансфигурации. На какое-то мгновение я подумал, что Грейнджер – ясновидящая. Странно, у меня всегда было ощущение, что она не сильно жаловала предсказания, но потом я пораскинул мозгами и понял, что она, скорее всего, слышала об этом от Розы Уизли. Я решил последовать ее совету и не послал Скорпиусу вопиллер, как в прошлый раз, когда он завалил защиту от темных искусств. Он все еще был наказан за выходку с кражей моей змеи, в результате которой чуть было не погибла Роза (кстати, змею мне до сих пор не вернули, и Скорпиус утверждает, что не знает, где она). Кроме того, я сейчас по-настоящему ненавижу вопиллеры, потому что один из них послужил причиной моего разрыва с сыном. Я послал ему вопиллер в конце первого семестра за то, что он завалил зельеварение, и с таким же успехом я мог бы послать ему черную метку. Именно с тех пор все пошло под откос. Я написал Грейджер и поблагодарил ее за совет.
С тех пор мы переписываемся, касаясь всех тем вообще и ни одной в частности.
Мы ни разу не упомянули о моем отце.
А три недели назад, сидя вечером с Панси и Блейзом в гостиной за коктейлем в ожидании ужина, я получил два письма. Первое было от учителя Скорпиуса по трансфигурации, сообщавшее, что мой сын явно стал лучше учиться. Второе было от Грейнджер, и там говорилось, что отказа она не примет, и что я просто обязан встретиться с ней по адресу, указанному на прилагаемом к письму портключе, в противном случае она сама за мной явится. Я взглянул на своих гостей и смог легко себе представить, какая катастрофа произойдет, постучись Грейнджер прямо сейчас в мою дверь. Панси понятия не имеет о том, что мы с Грейнджер сейчас в нормальных отношениях. Она, как и остальной магический мир, пребывает в уверенности, что Грейджер напрочь сбрендила. Блейз по-прежнему считает, что я воспользовался его советом и манипулирую ею. Что, если Грейджер каким-то образом скажет им о том, что я провел с ней новогоднюю ночь, где назвал ее красивой, и что теперь мы с ней переписываемся? Этого ни в коем случае нельзя допустить. Я скорее соглашусь есть гвозди. Ржавые.
Я немедленно поднимаюсь, бормочу извинения о непредвиденно возникшей ситуации, требующей моего обязательного присутствия, и как только дотрагиваюсь до приложенной к письму безобидной старой мыльницы, мгновенно телепортируюсь в другое место. Мои действия выглядят так, словно я совершаю их по собственной воле, но я почти убежден в том, что это – похищение.
Сейчас четверг, шесть часов вечера, и я по ее требованию иду по улице в каком-то из пригородов Суррея. Кругом тихо, и небо все такое из себя буколическое. В конце длинной улицы расположен гигантский собор, архитектурный стиль которого косит под готику. Небо за ним кое-где темно-серое, а кое-где - ярко красное. Я знаю, что Грейнджер не позвала меня сюда только ради потрясающего вида. Я смотрю на адрес и объяснения, которые она написала, чтобы удостовериться, что иду в правильном направлении, и спешу по подъездной дорожке к дому, похожему как две капли воды на все остальные дома на этой улице, за исключением двора, за которым, видно, ухаживали с большой заботой и любовью. Сегодня седьмое марта, но цветы, посаженные живущими тут людьми, уже начинают расцветать. Мама бы позавидовала. Я стучу в дверь три раза, и она мгновенно открывает. Я захожу вовнутрь до того, как она успевает меня пригласить.
- Гм, все-таки не вампир, как я вижу, - бормочет она и закрывает дверь. Я решаю проигнорировать ее колкость.
- Грейнджер, зачем ты позвала меня сюда? В чем такая спешка? Я был на важной встрече! – я не посчитал нужным пояснить, что моя важная встреча заключалась в обсуждении последних сплетен с Панси и Блейзом. – И вообще: где это я нахожусь?
- Ты держишь адрес в руках. Или ты попал сюда как-то иначе?
- Грейнджер!
- Я пошутила! – я пристально смотрю на нее, скрестив руки на груди и постукивая ногой. – Последний раз таким заведенным я видела только мотоцикл – такой маггловский вид транспорта, - она бросает на меня красноречивый взгляд.
- Я не заведенный.
- Конечно же, нет. Это дом моих родителей. Я позвала тебя, потому что нам надо кое-что обсудить. Ты должен подключиться к каминной сети. Я не могу постоянно посылать тебе сов.
Я не хочу объяснить ей, почему я не желаю/не могу подключить свой камин к сети. Она смотрит на меня где-то с минуту, в надежде, что я поясню, в чем дело, но я резко меняю тему:
- Где твои манеры? Ты что, не собираешься взять у меня пальто и повесить его?
Она хмурится, берет пальто и швыряет его себе за плечи, не беспокоясь посмотреть, куда оно упадет. Пальто черной кучей валится на пол перед дверью. Честно говоря, я не знаю, зачем я его ношу. Погода довольно теплая, и вполне можно было бы оставить его дома. Но, тем не менее – это мое пальто, и она не имеет права так с ним обращаться!
- Ведешь себя, как пятилетний ребенок, Грейнджер! – она поворачивается и уходит. – Не смей уходить, когда я с тобой разговариваю!
Я вытаскиваю палочку и пристраиваю пальто на вешалку, потом иду за ней - по-видимому, в кухню. Она маленькая и уютная, с круглым столом посредине. Стены выкрашены в приятный, мягко-голубой цвет. Свет с люстры отражается в маленьких керамических плитках кафеля, покрывающего стену над плитой. Над дверью висит распятие, а над окнами прибиты пальмовые листья в виде крестов. Я чувствую себя ужасно не в своей тарелке – стою неловко у стола, не зная, что бы предпринять. Такое чувство, что у меня слишком много конечностей. Я не уверен, что делать с руками, поэтому засовываю их в карманы. Она же не может стоять спокойно. Мечется по кухне и с кипучей энергией открывает и закрывает ящики. В общем и целом, производит впечатление наркоманки во время ломки.
- Я бы пригласила тебя к себе домой, но даже если Рона и нет, то у Гарри есть двадцатичетырехчасовой доступ в наш камин, и мои охранные чары его признают. Ты знаешь, что мой дом – его дом, так что он в буквальном смысле может войти в мою гостиную каждую секунду, и мне не хочется приступать к объяснениям… у нас и так сейчас отношения натянутые, - я хочу спросить, что она под этим подразумевает, но она продолжает прежде, чем я успеваю вставить хоть слово. – Я решила с тобой встретиться, потому что ничего не слышала от тебя по поводу апелляции. Я видела, что вы с Нарциссой подали необходимые бумаги, но мне не довелось выслушать ваше мнение на этот счет. Вполне возможно, что с тобой, Скорпиусом и Нарциссой проведут собеседование. Я представила проект закона в Визенгамоте, но ты ни словом не обмолвился со мной по этому поводу, хотя твое имя появляется в газетах так часто, что им уже можно заменять союзы и предлоги. Ты ничего не рассказываешь мне о ваших отношениях со Скорпиусом. Они улучшаются, ухудшаются, остаются без изменений?
- Я не знал, что тебе требуется еженедельный отчет.
- Вовсе нет. Просто я беспокоюсь. Ты написал мне то идиотское письмо, когда я спросила, не избегаешь ли ты меня, - о, нет! Она собирается говорить о «Ночи, которой не должно было случиться». Честно говоря, под этим кодовым названием у меня числится много событий, и то, что я назвал Грейнджер красивой, занимает в их списке только десятое место. Но все равно, раз оно вошло в десятку, то классифицируется мною как мини-катастрофа. Она продолжает:
- …и я немного волновалась. Между прочим, я думаю, что ты мог бы стать отличным политиком. Ты весьма ловко научился не давать прямой ответ на вопрос.
- Да, я уверен – общественность спит и видит, чтобы избрать бывшего Пожирателя Смерти на пост министра магии.
- Ну, министр магии – наверное, все-таки, чересчур амбициозно. Возможно, не надо ставить целью достичь звезд – для начала можно ограничиться и крышей дома.
- Гм, например, устроиться в школу и учить детей тому, чего стоит остерегаться?
- Они должны остерегаться только тебя! – говорит она с улыбкой, и поэтому я не обижаюсь. Кроме того, что обидного в правде? Глаза у нее слегка покрасневшие, как будто она плакала. Она замечает, что я пристально ее рассматриваю, собираясь спросить, плакала ли она, и отворачивается, чтобы открыть холодильник. Она что-то мне говорит, но я не слышу, потому что не могу оторвать взгляд от ее бедер, обтянутых серой юбкой.
- Та-ак, к сожалению, я ничего не могу тебе предложить, за исключением кошмарных на вкус печений из муки крупного помола, овсяных хлопьев и свежевыжатого свекольного сока, - говорит Грейнджер после того, как выпрямляется и захлопывает дверцу холодильника. Потом она поворачивается ко мне.
- Что?
- Что? – чуть ли не кричу я ей в ответ, защищаясь. Она смотрит на меня в недоумении. Мороз холодильника на ней отразился, и я вижу, как ее соски напряглись и вытянулись под блузкой. Она туже стягивает жакет и складывает руки на груди. Я молюсь всем богам, чтобы она не заметила, как я на нее пялился. Чтобы сменить тему, я спрашиваю:
- Где твои родители? – как только я это произношу, то понимаю, что она, скорее всего, говорила мне об этом. У нее на лице такое выражение, словно она не может понять – тупой я, или просто глухой. Мне все равно, какой вариант она выберет, потому что правда (то, что я, мягко говоря, разглядывал ее совсем не по-деловому) слишком унизительна.
Мне плохо из-за испытываемого чувства вины и отвращения к себе. Я не знаю, что хуже: то, что меня опять тянет к обществу женщин, и я реагирую на плоть, или то, что именно Грейнджер пробудила во мне эту тягу. Чем больше я думаю об этом, тем больше убеждаюсь: у меня вызывает стыд то обстоятельство, что подобные чувства продолжают возникать у меня в ее присутствии. Я не могу вспомнить, когда в последний раз испытывал влечение к женщине – и особенно к той, на которой я не был женат.
Я уверен, что это не имеет никакого отношения непосредственно к Грейджер. Просто что-то в ней вызывает во мне такой отклик, словно дежавю или нечто подобное. Но я не могу понять, что именно является триггером. Я просто знаю, что у меня улучшается настроение, когда я с ней, но это совершенно нелогично, потому что сия особа раздражает меня до невозможности.
- Ты тупой или глухой?
Понимаете, о чем я говорю?
- Я только что тебе сказала, что мои родители сейчас в пабе. Сегодня вечер викторины, их категория – религия и литература, - она указывает на распятие в качестве подтверждения своим словам. – Они сейчас на очистительной диете, поэтому вся еда в доме - фрукты для соков и продукты из цельной муки. Ты что, меня не слушал?
- Я иногда отключаюсь, когда ты говоришь. Твой голос так же раздражает слух, как и царапанье гвоздей по стеклу. Нам стоит ограничиться совами.
Она выглядит так, словно вот-вот накроет меня каким-нибудь страшным заклятьем, но я должен был это сказать. Моё замечание было совершенно не к месту, но мне до жути захотелось вернуть себе чувство привычной реальности, потому что совершенно очевидно: со мной что-то не так, раз Грейнджер вызывает у меня тень желания. На ней надеты длинная серая юбка и гладко-белая блузка, на которую наброшен серый же пиджак. В сочетании с буйной каштановой шевелюрой это напоминает серебряную вазу, покрытую стогом сена. Совершенно немыслимо, чтобы именно эта женщина могла в конце концов заставить меня что-то
почувствовать после стольких лет.
- Мой голос так звучит? Твоя манера разговора напоминает постоянные, предсказуемые модуляции ручной пилы, и при этом ты имеешь наглость говорить мне о моём голосе?
Мы стоим, уставившись друг на друга. Я чувствую себя идиотом, находясь на этой маггловской кухне и изо всех сил стараясь сфокусироваться на чём-то слева от Грейнджер, чтобы избежать взглядов на ее фигуру. Это так странно. Сегодня вечером я видел Панси. Она выглядела, как всегда, потрясающе. Почувствовал ли я хоть какое-нибудь движение ниже пояса? Не-а. Представлял ли я ее себе обнажённой, пока она разговаривала? Ни в коем разе. И вот, я стою тут и говорю Грейнджер, что готов засунуть в уши свою волшебную палочку, лишь бы не слышать ее голоса – и призрак вожделения пролетает надо мной, в то время как я мысленно стягиваю с нее блузку.
От этой мысли я чуть было не валюсь в обморок.
- Малфой, с тобой всё в порядке? Ты плохо выглядишь. Тебя тошнит? - ее голос доносится смутно, словно издалека. Меня действительно тошнит. Тошнит от того, что я схожу с ума, потому что это единственное объяснение происходящему, которое я могу придумать. Я попал в иное измерение, в жалкую жизнь другого Драко Малфоя, где тело его жены ещё не остыло, а он воображает, как трахает Гермиону Грейнджер в кухне ее родителей.
- Малфой! Малфой!
- Дай мне, пожалуйста, воды. Мне надо присесть, - слышу я свой голос. Моя жена, наверное, в могиле перевернулась. Мои предки покидают свои портреты в усадьбе Малфоев в эту самую минуту.
- В чём дело? Ты болен? Может, голоден? Ты что-нибудь ел?
Она впихивает мне в руку стакан с водой. Суетится. Я обследую стакан, желая удостовериться, что он чистый. К счастью, пятен я не обнаруживаю. Осторожно отхлёбываю воду, страстно желая, чтобы Грейнджер исчезла. Она наклоняется надо мной, и ее тело проглядывает сквозь блузку. Я закрываю глаза.
- Ты ел? Я думаю, нам надо поесть. Давай куда-нибудь сходим. Допивай свою воду, - я открываю глаза. Она уже выпрямилась и смотрит на меня с тревогой, явно плещущейся в этих больших диккенсовских глазах, подернутых дымкой сострадания ко мне, убогому, - давай же. Нам надо выйти, чтобы аппарировать отсюда. Я поставила антиаппарационные заклятия в доме.
Я следую за ней на улицу, всё ещё ошеломлённый. Я думаю, что и впрямь болен, или же кто-то наслал на меня порчу. Другого объяснения нет. Я смотрю на Грейнджер, когда она протягивает мне моё пальто, и ничего к ней не чувствую, так что подозреваю, что это влечение приходит и уходит, как волны тошноты. Только вместо приливов и отливов дурноты, меня накрывают приступы влечения к Грейнджер. Какая заковыристая порча! Но с какой целью ее наложили?
- Ты сможешь аппарировать? Мы могли бы поехать на машине.
Я смотрю на машину, припаркованную возле дома. Она серебряная, и у нее есть четыре колеса и двери - и это всё, что я могу о ней сказать. Грейнджер оглядывается по сторонам, а потом шепчет:
- Ассио, ключи от Ауди, - я не успеваю вовремя возразить, как она хватает меня за руку и ведёт к транспортному средству. Двери открываются, и она усаживает меня вовнутрь, в то время как я пребываю в состоянии зомби, со все еще кружащейся головой от того, что случилось в кухне, и от нереальности происходящего. Постоянно спрашиваю себя: «Что я здесь делаю?» «Что же такое случилось?» и «Почему это происходит со мной?». Такое чувство, что я ударился головой и очнулся в новом и незнакомом месте.
Я вынужден полагаться на способности Грейнджер управлять этим устройством, и сей факт меня чрезвычайно удручает. Она говорит, что права у нее с девятнадцати лет, но в этом мало утешительного. Я бы предпочел услышать, что она изобрела эту штуковину и знает в деталях, как она работает, и что цель ее жизни – постоянно совершенствоваться в навыках управления ею.
Грейнджер даже пытается дать мне импровизированный урок:
- Видишь, вот это – тормоза, чтобы машина останавливалась. Это – педаль газа, для того чтобы двигаться вперед, а это – сцепление…
- Почему ты босиком?
- Видишь ли, рекомендуется водить машину в плоской обуви, а не в шлепанцах или в туфлях на высоких каблуках, которые сегодня на мне. Я бы могла трансфигурировать свою обувь, но когда я сделала это в прошлый раз, чары рассеялись в самый неподходящий момент, поэтому я предпочитаю водить босиком.
- А в чем заключается опасность?
- Каблук может застрять под педалью газа, и вместо того, чтобы тормозить, я буду увеличивать скорость, и мы можем врезаться в зад грузовика, и наша машина взорвется, и мы умрем ужасной смертью от того, что лобовое стекло располосует нам лица, а затем пламя поглотит наши тела.
Я не смог быстро выскочить из машины, потому что она заперла двери на замок. Она хватает меня за руку до того, как я успеваю дизаппарировать.
- Малфой, Малфой! Я пошутила!
Я смотрю на нее, и она чуть не валится на пол от смеха.
- У тебя патологическое и совершенно неуместное чувство юмора.
- У меня? Это ты шутишь о Пожирателях Смерти на крыльце моего дома, - я закатываю глаза, в то время как стараюсь придумать достойный ответ. У меня его нет, поэтому я лишь презрительно усмехаюсь. Она качает головой и улыбается, почти по-доброму, но не совсем.
- Пристегнись, вот так.
Она демонстрирует действие на себе, и я повторяю, а где-то в подсознании у меня мелькает мысль, что, будь это в любовном романе, она бы наклонилась, чтобы обстоятельно научить меня этой премудрости. Интересно, соответствует ли Грейнджер тому типажу, который описывают в любовных романах? Обладает ли она пресным и шизофреническим характером, сдобренным по крайне мере десятком неврозов, которые мужчины находят очаровательными? Не-а. А мог бы я быть смуглым, погруженным в темные мысли, таинственным незнакомцем, опасным, но при этом хорошим парнем, даже рыцарем, под отталкивающей личиной? Ни при каких обстоятельствах. Начнем с того, что я блондин. Кроме того, Грейнджер слишком умна, и поэтому я уверен, что она подумала об альтернативном варианте вместо того, чтобы наклониться ко мне и пристегнуть ремень самой. Нет, она никогда не сможет быть героиней любовного романа. Но мысль очень забавна, и я издаю смешок. Она скептически на меня смотрит, без сомнения, решив, что страх свел меня с ума, но при этом ничего не говорит. Вместо этого она поворачивает ключ, и пространство наполняется тихим, ровным урчанием. Мы движемся, а она, похоже, практически не прикладывает к этому никаких усилий. Это совершенно потрясающе!
- Вы, магглы и магглорожденные, самые большие загадки вселенной.
- Знаешь, раньше ты бы по-другому закончил эту фразу, сказав, что мы – величайшая ошибка природы. И ты бы однозначно употребил другое слово вместо «магглорожденные».
Мне нечего на это ответить. Я думаю, мне нравится ездить на машине, хотя бы по той причине, что можно притвориться, будто смотришь на пробегающий перед тобой ландшафт, и таким образом игнорировать вопросы, ответа на которые у тебя нет.
Поездка в центр города прошла без каких-либо происшествий, и я этому рад. Я стараюсь дышать ровно и спокойно, когда она сворачивает на улицу с более интенсивным движением, и мне кажется, что на дороге сотни различных машин. Стоит невероятный шум. И это не просто свист ветра в ушах, как при полёте на метле. Это низкий гул - словно что-то пытается раскрошить это изобретение из стали и стекла, в котором мы застряли. Это одновременно и пугает, и заводит.
Она интересуется, что мои родители говорят об ее участии в апелляции и законопроекте, и я могу ответить ей лишь то, что они возлагают на нее большие надежды.
- И от этого им невероятно стыдно.
Она бросает на меня быстрый взгляд и тихо спрашивает:
- И тебе тоже стыдно? Поэтому ты избегаешь встреч со мной?
- Нет, мне не стыдно от этого, - к моему собственному удивлению, это действительно так. - И причина того, что я не хотел тебя видеть, вовсе не в этом, - наконец я признаю то, что на самом деле избегал ее, и хотя она, как я и ожидал, вспоминает «Ночь, которой не должно было случиться», но делает это немного иначе, чем можно было предположить. Вместо того, чтобы позлорадствовать над моим признанием, она говорит только:
- Ты был не так уж пьян той ночью. Ты всё это говорил всерьёз?
Я смотрю на нее, но она устремила взгляд на дорогу. В этом нет серьёзной необходимости, так как машина практически стоит в "пробке", как Грейнджер это называет. Внутри автомобиль освещен разноцветным неоновым светом: красным и ярко белым - от окружающих машин, и жёлтым - от уличных фонарей. Мне хорошо виден ее профиль, и в голову приходит та же мысль, что и в новогоднюю ночь. Я отворачиваюсь к окну.
- Да и нет, - тихо говорю я. Это признание заставляет меня ощутить вину одновременно с радостным возбуждением, словно мне удалось не попасться на совершении какого-то грязного проступка, вроде воровства женских трусиков и все такое. К счастью, Грейнджер оставляет мой ответ без комментариев. Вместо этого она резко сворачивает влево и ударяет по тормозам. Ещё немного - и у меня была бы травма головы!
- Чёрт побери, ведьма! Тебе что - никогда не говорили комплиментов?!
- Что? А, нет, ты здесь ни при чём. Вон в том пабе подают сэндвичи с курицей по-филадельфийски. Я уж и не помню, когда в последний раз их ела.
Я уверен, что сижу, разинув рот от изумления. Она ловко паркуется перед пабом и выскакивает из машины, в то время как я вожусь с ремнём безопасности, словно неандерталец, каким я, собственно, и являюсь в мире магглов. Эта ведьма просто поразительна!
ХХХ
- Я ищу этот сэндвич в Англии с тех пор, как провела летний отпуск в Америке, где ела его впервые. Я пробовала и другие сэндвичи, но все они и в подмётки не годились филадельфийскому. С тех пор я постоянно испытываю разочарование.
- ...пиком кульминации которого, вне всякого сомнения, был твой брак с Уизли?
Грейнджер притворяется, что меня не слышит. Вместо этого она заказывает два сэндвича (она настояла на том, чтобы и я его попробовал) и напитки: стакан воды для себя (она не хочет портить впечатление от идеального вкуса сэндвича сахаром или алкоголем) и джин с тоником для меня (мне нет дела до идеальности этого вкуса).
Мы сидим в кабинке, в отдалении от окон и спиной к посетителям паба, словно тайные любовники. Приносят напитки, и я внимательно рассматриваю бокал на предмет пятен, и не найдя их, с удовольствием отхлебываю алкоголь.
- Ты писал Скорпиусу? - спрашивает она.
- Да, но он не ответил ни на одно письмо. Однако я продолжаю в надежде, что однажды он передумает.
- Я знаю. Роза перехватывала твои письма. Она их хранит в надежде, что однажды он передумает и захочет их прочесть, - я задыхаюсь от нахлынувших чувств восхищения и благодарности по отношению к дочери Грейнджер. - Ему сейчас нелегко приходится в школе из-за всей этой шумихи в газетах по поводу моего законопроекта, апелляции Люциуса и того эффекта, который первый оказывает на второе. Вдобавок, газеты опять ворошат твоё прошлое. Я делаю то, о чём ты просил. Я пишу ему, и ненавязчиво пытаюсь намекнуть, что ему следует пересмотреть свой юношеский максимализм. Он мне не отвечает, но у меня теперь новая тактика - я действую через Розу. Она говорит, что Скорпиус может быть самим собой только тогда, когда играет в квиддич; вернее сказать, разговаривает о квиддиче, поскольку ты запретил ему развлекаться, как наказание за историю со змеёй. Она, так же, как и я, не особенно жалует спорт, но Ал и даже Хьюго очень его любят, и они стараются разговаривать с твоим сыном о квиддиче как можно чаще, в надежде, что он начнёт касаться и других тем.
И вновь меня накрывает волна благодарности к Грейнджер и ее детям. Меня изумляет, что все они так заботятся о моем сыне, который, я больше чем уверен, по-настоящему жутко с ними себя ведёт. У меня не было таких друзей в его возрасте. Крабб и Гойл выступали в роли моих персональных громил, и тогда, в мои школьные годы, это было наиболее приближённое к понятию "друзья". Моя дружба с Панси и Блейзом по-настоящему укрепилась только после войны, когда мы осознали, что нам всем есть что терять и помимо состояния.
- Поразительно, ты не считаешь? - говорю я, делая большой глоток коктейля, чтобы заглушить свои эмоции. - После всех моих стараний мой ребёнок входит в подростковый период угрюмым, злым и ожесточённым. Другими словами, несмотря на все мои усилия, он всё равно превратился в меня. Я рад, что у него есть такие друзья, как Роза, Хьюго и даже сын Поттера.
Она смотрит на потолок, и я тоже поднимаю вверх глаза.
- Что? На что ты смотришь? - спрашиваю я, потому что не вижу ничего, кроме балок.
- После того, что ты сказал, в любой момент должна сверкнуть молния и поразить тебя насмерть.
Я улыбаюсь, и она улыбается в ответ.
- У вас с Поттером всё в порядке? - я меняю тему, потому что опять испытываю тошнотворный приступ влечения к ней. Надо ещё выпить.
- Да. Он, видишь ли, находится в очень сложном положении. Как тебе известно, он начальник отдела авроров, и поэтому в Визенгамоте требуется его официальное присутствие. Но только при проведении серьёзных слушаний. И его не было, когда я представляла свой законопроект. Я не говорила ему об этом, равно как и о том, что буду разбираться с апелляцией твоего отца, используя именно случай с раскаявшимся и изменившимся Люциусом в качестве примера для необходимости введения этого закона. Гарри был в совершеннейшем шоке, потому что впервые услышал об этом в новостях.
- Почему ты ему не сказала? Я всегда видел в нём твоего второго мужа, с которым у вас нет секса, но зато присутствует глубочайшее уважение друг к другу.
- Я не хотела, чтобы он меня отговорил. Я знала, что так может произойти, поэтому откладывала до последнего, когда передумать было бы уже слишком поздно. Да и вообще, чтоб ты знал: пресса выставила это в гораздо более трагическом свете, чем было в действительности. Сначала Пророк сделал снимок, где мы с ним спорим в вестибюле министерства, и тут началось. Он ведь расстроился только из-за того, что я его не предупредила. А Пророк раздул из этого целую историю. На самом деле Гарри за то, чтобы Люциус не получил Поцелуй, если не за его освобождение. Проблема в Джинни. Трудно поддерживать человека, который когда-то чуть было не погубил твою жену.
Я чувствую неловкость, но далеко не в той степени, в которой должен. Она так отстраненно говорит на эту тему, словно обсуждает это не со мной – сыном человека, совершившего в прошлом эти преступления - а с кем-то другим.
- Разве она не должна и на тебя тоже обижаться? В конце концов, ты ведь ее подруга и невестка.
- Она и обижается. В настоящий момент, вся семья Уизли на меня в обиде. Они не понимают, а я их не виню.
- А что с самим Уизли? Как тут обстоят дела? - поскольку она упомянула о новогодней ночи, я решил, что в праве задавать вопросы о ее разваливающемся браке.
- Дела… не очень хорошо. Рон находится в том же положении, что и Гарри. Он колеблется, не зная, кого поддерживать – жену или сестру. Я думаю, что он негодует по поводу того, что я его не предупредила, да и вся затея в целом ему неприятна. И это накаляет обстановку между нами еще больше.
- Ты ему не сказала?
- Мне было неудобно говорить…
Она обрывает себя на полуслове, и я понимаю, что она не собиралась мне об этом рассказывать. Она делает несколько глотков воды, чтобы выиграть время. Но я не отступаю.
- Тебе неудобно говорить с собственным мужем?
Она смотрит в сторону кухни, недоумевая,
куда запропастился официант с ее сэндвичем.
- Просто… мы не разговаривали, я хочу сказать, по-настоящему, разговаривали уже довольно давно, и я не знаю, как начать беседу, которая не включает в себя вопросы типа «в котором часу ты возвращаешься», «что ты будешь есть» и «Падма связалась по каминной сети и хочет, чтобы ты немедленно вернулся на работу».
И опять я замечаю, что она не хотела упоминать ту последнюю часть о Падме. Подозреваю, что она поругалась со своим мужем прямо перед встречей со мной, и потому я застал ее со следами слез.
- Поэтому ты плакала? Вы сегодня поссорились?
Она поражена тем, что я распознал следы слез.
Но тут приносят нашу еду, и лицо Грейнджер озаряется, словно цветок весной. Надеюсь, этот сэндвич стоит того, чтобы лицезреть выражение лица Грейнджер, которое у нее, скорее всего, бывает при оргазме.
Я откусываю кусок и смотрю на Грейнджер после того, как его проглатываю. У нас обоих лица безумно влюбленных людей. Вполне вероятно, что это самая вкусная вещь, которую мне когда-либо довелось есть. Хлеб воздушный; курица нежная, а этот сырный соус… я готов убить собственную мать за него. Я откусываю еще один кусок, и он настолько божественен, что я официально перевожу Грейнджер в разряд близких друзей: без нее я бы никогда не узнал о существовании этого кулинарного чуда. Я хочу узнать, как зовут повара, чтобы отправить ему или ей цветы. Мы заканчиваем есть, постанывая от удовольствия. На наших лицах написано такое удовлетворение, словно мы только что занимались самым лучшим сексом в нашей жизни.
- Я должен приходить сюда почаще.
- Я должна приходить с тобой, - говорит она, и мы улыбаемся друг другу. И вовсе не чувствуем себя странно, и
именно это – странно.
Мы сидим и разговариваем о еде. Болтаем о наших детях, о том, что Хьюго хочет научиться играть на пианино, потому что его интересует музыка. Я говорю ей, что сам играю и могу дать ему несколько советов. Она вытаскивает из сумки все письма Розы и читает их мне, чтобы я имел представление о том, что происходит со Скорпиусом. Нельзя сказать, что с ним все в порядке. Он отдалился от одноклассников из-за всей мерзости, которую пишут обо мне в газетах. Я говорю Грейнджер о том, насколько это похоже на мою собственную ситуацию в шестнадцать лет – я был таким же одиноким и так же страдал из-за отца. Она терпеливо слушает, не задавая ни одного вопроса – только слушает, а я ведь понятия не имел, насколько мне это было нужно – просто с кем-то поговорить. А потом она задает мне совершенно неожиданный вопрос:
- Почему ты не женился на Панси?
- Гм. Я полагаю, не все могут, как твой муж, жениться на своей школьной подружке. Никогда нельзя поручиться за отношения в столь юном возрасте. Панси – мой близкий друг, но мы с ней одногодки, и наши воспитание и взгляды практически идентичны, а посему роман наш был светлым, но слегка банальным. Мы все еще были официально вместе во время суда и моего заключения, и она меня всячески поддерживала, но мы оба знали, что все между нами кончено. Ее удерживали привычка и какое-то неясное чувство долга. Когда я освободился, было как бы само собой разумеющимся то, что мы разбежимся. Во время войны, или когда я был в тюрьме, все было иначе. Чувствуешь себя так, словно радости жизни отмерены кратчайшими интервалами, поэтому ты должен ловить момент. Кроме того, ты обращаешь внимание только на основные качества возлюбленной: у нее есть мозги и деньги, она не бросается в меня заклятиями скуки ради, она чистокровная ведьма и брюнетка…
- Что? – говорит она, неверяще фыркнув.
- Мне не нравятся женщины со светлыми волосами. Я предпочитаю брюнеток.
- Понятно, - Грейнджер усмехается, и похоже, что она откладывает у себя в мозгу эту информацию на будущее. Если бы я не знал ее лучше, я бы сказал, что Грейнджер со мной флиртует. Или (что еще хуже), что я флиртую с ней. Но, к счастью, я знаю, что это не так.
- Когда все вошло в колею, война закончилась, и не было больше никаких драматических происшествий, ты понимаешь, что на самом деле тебе нужен кто-то, с кем можно беседовать, не желая при этом засунуть в уши свою волшебную палочку. Тебе нужен кто-то, кто решил быть с тобой потому, что сам этого хочет, а не потому, что так правильно было бы поступить.
Я думаю, ей необходимо было это услышать, потому что (как она призналась) они с Уизли больше ни о чем не разговаривают. Они едва видятся из-за его двух работ и ее работы, но дошло до того, что ей и не хочется его видеть.
- Дело в том, что я очень хорошо понимаю, когда ты говоришь о разнице между войной и миром, и как это влияет на выбор человека и его отношения. Я уже знала все о недостатках Рона: о спектре эмоций от невозможности серьезно смотреть на ситуацию до раздувания из мухи слона. О том, что он может допустить серьезный промах, но оправдания будут более запутанными, чем само дело. О том, что он ужасно неряшлив. Но в той ситуации, в которой мы находились, когда были юными, это не имело значения.
Грейнджер говорит, что осталась бы сегодня дома, но ей было просто необходимо куда-нибудь выйти, поэтому она решила меня позвать. Она понятия не имеет, почему я оказался первым в списке тех, к кому можно сбежать. Пока она не употребила этого слова, мы и не осознали, что весь сегодняшний вечер был именно этим – побегом.
- Хочешь покидать дротики? – спрашивает она, в попытке разорвать что-то, намечающееся между нами и толкающее нас друг к другу. Я в ответ пожимаю плечами, и она коротко объясняет мне, что такое дротики, и как в них играть.
- Не жульничай, - говорит она, когда мы встаем.
- Так как же я тогда смогу выиграть?
Она закатывает глаза и улыбается, и я тоже не могу сдержать улыбки. Я играю по-честному и обыгрываю ее. Остальную часть вечера я хвастаюсь об этом, до тех пор, пока она не предлагает мне сыграть в бильярд (другую игру, о которой я ни разу не слышал), и тут просто рвет меня на британский флаг.
Было почти одиннадцать, когда мы, наконец, решили выйти из паба. Ночью прохладно, и я странно себя чувствую. Но не надеваю пальто. Мы садимся в машину, Грейнджер нажимает на кнопку и звучит песня. Я испытываю легкость в теле от алкоголя и хорошей беседы. Трудно сказать наверняка, потому что я давно уже этого не ощущал, но мне кажется, что чувство, охватывающее меня, очень похоже на счастье, окрашенное, правда, еще одной странной эмоцией, которую я не могу распознать.
Поцелуй меня перед уходом,
О ты, моя летняя грусть,
И нет под небесным сводом
Никого, к кому так стремлюсь*
Сейчас не лето. Сейчас конец марта, хотя и по-небывалому тепло. Но песня задевает во мне какие-то струны. Я смотрю на Гнейнджер и вижу на ее лице тень улыбки. Она глядит на меня и начинает петь продолжение песни, слов которой я, конечно, не знаю. Она коротко мне улыбается, прежде чем опять обратить внимание на дорогу. Наконец я понимаю, что же это за странное чувство. Это сожаление. Я не хочу, чтобы эта ночь заканчивалась, и Грейджер тоже этого не хочет, судя по тому, как медленно она едет. Я опять ощущаю волну влечения. Чтобы от него избавиться, я меняю тему.
- И это все, что эта штуковина может делать? Мётла в тысячу раз лучше.
Она смеется.
- Вождение машины - особенно машины с ручной коробкой передач – дает ощущение силы и могущества из-за того, что ты контролируешь нечто огромное и чужеродное. Все дело в этом ощущении контроля на дороге. Вот, положи руку на переключатель скоростей.
Она берет мою правую руку, кладет ее на этот самый переключатель скоростей, как она его называет, и накрывает ее своей, переплетая наши пальцы. Скорость увеличивается, и я чувствую, как мое тело вдавливается в спинку кресла. Мы едем не по той же дороге, по которой приехали сюда. Она выбрала самый длинный маршрут, какой только могла, с кучей извилистых дорог и холмов. Грейнджер управляет машиной с четкостью, какую и представить себе невозможно, и я чувствую свою причастность к этому процессу, потому что переключаю скорость под ее руководством.
- Откуда ты знаешь, когда надо переключить скорость?
- Ты слушаешь машину. Прислушайся, как поет мотор.
Мотор издает громкие звуки, похожие на скрежет, словно животное пытается освободиться от цепи, на которую его посадили. Я знаю, что это невозможно, но каким-то образом я отождествляю себя с этим неодушевленным предметом. Я чувствую напряжение. Чувствую страстное желание вырваться. Грейнджер переключает скорость, ее рука продолжает сжимать мою.
- Мощная штука, ты не находишь?
Да, мощная. У меня от нее мурашки по коже. Она так быстро едет, что я начинаю опасаться, что умру тут вместе с Грейнджер, держащей меня за руку, но вижу, что она полностью контролирует этот аппарат. Она совершенно точно знает, что делает, и это хорошо, потому что если нам и суждено врезаться, я хочу, чтобы мы неслись на полной скорости, и тогда я точно умру, а не останусь паралитиком. Я жутко напуган, но еще никогда в жизни не был так возбужден. К моему огромному изумлению, мы мягко останавливаемся на подъездной дорожке у дома ее родителей, переключив скорость с пятой на первую.
- Мётла лучше, - я чувствую, что просто обязан это сказать, и она фыркает.
Мы держимся за руки дольше, чем необходимо, потом замечаем, что делаем, и практически выпрыгиваем из машины от неловкости происходящего. Мы даже не утруждаемся встать по одну сторону машины. Я просто не могу этого сделать, потому что должен скрыть эрекцию, и если она ее заметит, то отношения между нами сделаются еще более затруднительными. На самом деле, просто так сложились обстоятельства. Любая женщина, которая демонстрирует власть и контроль, меня заводит. К Грейнджер это не имеет никакого отношения. И так мы и стоим в ночной прохладе, разделенные огромной, странной штуковиной.
- Э... спасибо за то, что пришел, и рассказал мне, как Люциус ко всему этому относится.
- Мы ведь не говорили о моем отце, - напоминаю ей я, и в этот момент мы оба виновато опускаем глаза. И то же самое было с письмами. Мы ведь должны были переписываться об апелляции отца, а на самом деле…
- Да… верно… И как такое могло произойти? Мы же из-за этого встретились, - бормочет Грейнджер, краснея. Сейчас она выглядит, как живое воплощение стыда.
Повисает неловкая пауза, потому что мы оба пытаемся понять, что же это означает. То есть получается, что нам опять надо встретиться? Я жду, пока она что-нибудь скажет. Она молчит. Наконец, говорю я:
- Спасибо за то, что заботишься о Скорпиусе. Я это очень ценю.
- Я продолжу это делать и буду держать тебя в курсе, - говорит она неестественно высоким голосом. Явно нервничает.
- На этот раз я пошлю тебе письмо с совой.
- Да, это было бы здорово… в смысле, мне интересно, что ты думаешь по поводу Скорпиуса.
Нам больше нечего сказать друг другу, и нет ни одной причины, которая бы нас удерживала, но нам не хочется расставаться. Ей нужно пойти и посмотреть, как там ее родители, а я должен отменить поисковую партию, которую отрядила Панси. Я уверен, что она дошла до отдела авроров и пыталась им объяснить, что, хотя я и ушел по собственному желанию, она убеждена: меня похитили.
- Так вот, по поводу апелляции твоего отца…
- Увидимся, Грейнджер. В том же месте? – я возвращаюсь на улицу, и перед тем, как аппарировать, слышу:
- В следующий раз я научу тебя играть в бильярд, - торопливо говорит она, и я широко улыбаюсь, понимая, что раз так, значит, у нас таки будет следующий раз.
В вихре аппарации я вижу ее разочарованное лицо. С этим же выражением она смотрела на заканчивающийся сэндвич. И я приземляюсь перед своим домом с таким же точно чувством. Я не хотел уходить.
Никогда так странно себя не чувствовал. Это был чуть ли не лучший вечер за много лет, и я провел его с женщиной, которую в свое время поклялся ненавидеть. Я испытываю радость и вину.
Наверное, все дело в алкоголе. Мне надо прекратить пить в ее присутствии.
__________________________________________________________________________
* Строфы, наскоро и топорно переведенные мною - из песни Summertime sadness в исполнении Lana Del Rey
Интерлюдия: Роза- Твоему отцу надо срочно сбрить бороду. Он скоро будет похож на человека, который охотится, чтобы добыть себе пропитание, и пишет манифест Пожирателя Смерти в лесной хижине, - говорю я Скорпиусу, просматривая очередную статью о господине Малфое в Ежедневном пророке.
Ал, Скорпиус и я сидим в опустевшем Большом Зале и смотрим через окно на старый дуб, растущий перед озером. Сегодня воскресенье, и школа погружена в леденящее душу оцепенение, свойственное выходному дню. В Англии наблюдается небывало жаркая весна, и мы все лоснимся от пота; наша кожа блестит, словно покрытая перламутром. Мы хотели выйти на улицу, но у Скорпиуса, с его цветом лица, есть только две возможности: либо мгновенно стать красным, как рак, либо находиться в помещении. К тому же, все сейчас болтались во дворе, а он не хотел никого видеть.
Скорпиус и Ал были погружены в жаркий и довольно запутанный диспут о международном квиддиче, когда я их прервала, высказав свое мнение по поводу внешности господина Малфоя, и тем самым напомнив Скорпиусу о существовании отца. Он, естественно, не сильно обрадовался.
- Знаешь, во всем, что сейчас происходит, - он кивает на заголовок: «Бывший член Визенгамота утверждает, что Драко Малфой в свое время заключил сделку о досрочном освобождении из Азкабана, и теперь пытается устроить то же самое для своего отца», - можно обвинить тебя.
- И как, во имя Мерлина, ты пришел к этому заключению? – я почти кричу.
- Твоя вина заключается в том, что ты пригласила отца на обед в День подарков, - его голос совершенно спокоен, но холоден. Я вообще не помню, когда он в последний раз улыбался – в смысле, искренне. Он похудел; лицо заострилось, и в глазах появился постоянный стальной блеск. Несмотря на общую ненависть, которую к нему выказывают в школе, я знаю, что куча девчонок тайно по нему сохнет. К своему стыду вынуждена признать, что и моя двоюродная сестра Лили тоже относится к их числу. Скорпиус не обращает на них внимания. Он сейчас больше, чем когда-либо прежде, заслуживает прозвище «Железный Долли». Вот ведь какая штука. У него прозвище – «Железный Долли», а у меня – «Лягушонок». Наверное, «Самая умная ведьма нашего поколения» - слишком длинно, к тому же занято мамой. Нет в жизни справедливости!
- Из-за тебя они стали разговаривать друг с другом, - обвиняет он, - если бы не ты, он бы никогда не использовал таким образом (кивок на заголовки) свою дружбу с миссис Уизли.
- Дружбу? Они едва словом друг с другом перебросились, - говорит Ал. – Нет ни одной фотографии, на которой они были бы вместе запечатлены.
- Вот именно!
Мы с Алом переглядываемся, а затем Ал неуверенно спрашивает:
- Вот именно что?
- Отец не дурак. Он знает,
что бы все говорили, если бы он вдруг подружился с миссис Уизли. Сказали бы, что он все это заранее спланировал и каким-то образом заставил ее участвовать в своих махинациях - вероятнее всего, принудив ее к этому.
- Но все и так это говорят, - напоминает ему Ал.
- Верно, но подтверждения этим обвинениям нет. Трудно найти доказательства, если отец и миссис Уизли даже не разговаривают друг с другом.
- То есть… ты думаешь, что твой отец и моя тетя на самом деле тайно общаются, и все это – просто заговор с его стороны, целью которого является вызволение твоего деда из тюрьмы?
- Да.
- Ага, - Ал бросает на меня взгляд, говорящий, что Скорпиус явно двинулся. Повисает неловкое молчание, которое бедный Ал пытается нарушить, бормоча:
- Неужели ничего нельзя поделать с этой жарой?
Я оборачиваюсь на уткнувшуюся в книгу старосту, сидящую за столом Ровенкло. Быстро наколдовываю мини-циклон с охладительными чарами. Ветерок начинает приятно обдувать кожу.
- Лягушонок, иногда ты оправдываешь свое второе прозвище, - искренне хвалит меня Скорпиус. Подчас он может быть таким милым.
- Что ты, надо было только взмахнуть рукой вот так, потом опустить ее вниз и покрутить против часовой стрелки, а затем…
Они изображают крепко спящих и громко храпящих людей.
- Вы что, серьезно? Вот как вы намерены себя вести?
- Прости, сколько времени я был в отключке? – Скорпиус притворяется, что смахивает с губ слюну, а Ал протирает глаза.
- Извини, Рози, но ты сама знаешь, что происходит всякий раз, когда ты начинаешь читать нам лекцию.
- Вы оба – дураки.
Они оба снисходительно мне улыбаются, вернее, Ал улыбается, а Скорпиус ухмыляется или что-то в этом же духе. После того случая в доме господина Малфоя, эти двое стали… добрее друг к другу; даже вместе смеются над собственными шутками. Скорпиус уже не ведет себя с Алом, как последняя скотина. Эта дружба пока хрупкая, потому что Скорпиус периодически срывается на Ала, когда тот слишком уж позволяет себе расслабиться. Он все еще держит дистанцию, но она явно укорачивается.
Я хмыкаю и закрываю газетой лицо, чтобы их не видеть, но потом понимаю, что зря это сделала. Мои действия только напомнили Скорпиусу о том, что он должен продолжать кукситься и злиться. К счастью, Ал опять пытается спасти ситуацию:
- Ты придешь на игру в эти выходные?
Я слегка опускаю газету. Скорпиус ухмыляется Алу и начинает подтрунивать над ним по поводу игры. Поразительно, но попытка Ала отвлечь Скорпиуса сработала. По-видимому, у Малфоя концентрация внимания не больше, чем у пескаря.
- Поттер, у Гриффиндора в этом году есть шанс победить, потому что мне запрещено играть в квиддич, так как отец впервые в жизни, ни с того ни с сего решил вдруг поступить правильно, а Роза меня сдала.
- Что ж, по крайней мере, половина из того, что ты сказал – правда, - бормочу я, но он меня слышит. Ал вмешивается прежде, чем Скорпиус успевает нахамить в ответ.
- Напрасно ты так считаешь. Да, Слизерин выиграл кубок в прошлом году – подумаешь! Если бы я забил еще один гол… - тут Скорпиус фыркает. Ал не обращает на это внимания. – Но ты ведь понимаешь, что если Слизерин выиграет эту игру, тебя могут больше не позвать в команду – ни на роль Ищейки, ни на какую-либо другую.
Тень пробегает по лицу Скорпиуса, и я понимаю, что эта мысль ему в голову не приходила. Только этого ему сейчас не хватало. Все, что у него есть – это мы и квиддич.
Ал осознает свою ошибку и пытается выкрутиться:
- Ну, то есть, я хотел сказать…
- Забудь. Неважно.
- Скорпиус…
Тот награждает Ала взглядом, полным такого глубочайшего отвращения, что слова замирают на губах у моего двоюродного брата, и он весь скукоживается.
- Скорпиус, ты такая сволочь, - качаю я головой.
- Что я такого сделал? – спрашивает он, искренне недоумевая.
- Роза…
- Послушай, Лягушонок, все это неважно. Поттер - их лучший Охотник. Он, наверное, и один, без команды, мог бы выиграть кубок для Гриффиндора.
Ал выглядит ошарашенным. У меня на лице, скорее всего, такое же выражение. Неужели Скорпиус только что сделал комплимент Альбусу Поттеру? Мы оба сидим, потеряв дар речи от изумления, а Скорпиус явно чувствует себя не в своей тарелке. И только я решаю что-то сказать – хоть что-нибудь, неважно - как до нас доносится гогот. Мы оборачиваемся и видим группу слизеринских мальчишек из его класса, входящих в Большой Зал.
Так странно и поразительно наблюдать, как Скорпиус мгновенно меняется, превращаясь из скованного и неуверенного в себе подростка в кого-то, чей взгляд горит ненавистью тысячи солнц, и может мгновенно расплавить твою кожу и высушить слезы.
Слизеринцы пытаются ответить ему таким же взглядом, но куда им до такого профессионализма! Они уходят, но Скорпиус продолжает сидеть со свирепым выражением лица.
- Что это было? – спрашиваю я.
- Это касается квиддича, - врет он и забирает у меня газету.
- Но они ведь даже не в команде!
Как бы мне хотелось, чтобы Ал, наконец, научился вовремя затыкаться! То, как Скорпиус на него смотрит…
Приближающийся квиддичный матч между Слизерином и Гриффиндором (да, Слизерин вышел в финал без Скорпиуса, и сей факт заставил его пересмотреть свое «предназначение в жизни») усилил и без того накаленную обстановку, царящую в школе. Постоянно вспыхивают конфликты, вызванные либо соперничеством между нашими факультетами, либо просто ненавистью к Скорпиусу. Ситуация достигла точки кипения, и если раньше столкновения ограничивались просто обменом гневных взглядов, то со временем это переросло в оскорбления, оттуда – в грубые толчки в коридорах, а сейчас никто не гнушается и бросанием заклятий, причем не только в Скорпиуса. Ал и я признаются автоматически виновными по ассоциации. Наша дружба с ним, по-видимому, означает, что мы – сторонники Пожирателей Смерти и их идеологии. Слизеринцы травят нас за то, что мы послужили причиной наказания Скорпиуса, и он не может больше играть за команду. Старостам было велено присматривать за нами, но к счастью, весь клан Уизли и Поттеров тоже следит, чтобы нам не накостыляли. Школьники побаиваются трогать Ала и Джеймса, опасаясь, что Гарри Поттер нагрянет на Хогвартс и даст волю своему гневу. Я смеялась по этому поводу, так как не знала, что у дяди Гарри гнев вообще имеется в наличии. Но Джеймс уверил меня в том, что это правда. Однако, в то время как дядя Гарри, предположительно, обладает способностями гневаться, кипящая злость Скорпиуса однозначно заставляет его кровь бурлить. И я знаю, что он в любой момент может взорваться.
Довольно скоро он вновь возвращается к озвучиванию своей теории о том, что его отец – воплощение дьявола. Ал сочувствующе кивает, стараясь больше ему не досаждать. Мне не требуется отвечать, потому что Скорпиус фактически разговаривает сам с собой. К тому же, я думаю, что в его словах есть доля правды.
Да, никто не сообщал о том, что мама общалась с господином Малфоем, но я подозреваю, что они разговаривают, и доказательством тому служат мамины письма ко мне – их тон и направление с некоторых пор слегка изменились. Да, она и раньше интересовалась Скорпиусом и пыталась его поддержать в письмах ко мне, зная, что я передаю ему об этом, но сейчас… сейчас она начала вдаваться в подробности собственной жизни – особенно того периода, когда она была на шестом году обучения, и как страдал тогда
господин Малфой. Вся история была написана в сослагательном наклонении, типа «если бы я была на месте господина Малфоя, я бы тоже была до смерти напугана, и думала бы, что у меня нет другого выхода». Было похоже на процесс развития шизофрении, детально описываемый на полуметре пергамента. Что же такое творится? И почему?
Есть и другие признаки, но все ведет к одному неутешительному выводу: явно между ними что-то происходит. Мама и господин Малфой переписывались и, возможно, стали друзьями. И если верить Скорпиусу, то все это заранее спланировал его отец.
- Во время Рождественских каникул я подслушал разговор отца с дядей Блейзом. Отец говорил, что видел на станции миссис Уизли, и что Роза, - тут, как и ожидалось, он бросает на меня взгляд, полный ненависти, - пригласила нас на обед в День подарков. Тогда дядя Блейз сказал отцу, что тот должен воспользоваться этой возможностью и поближе узнать миссис Уизли, потому что она входит в Визенгамот, и могла бы помочь моему деду.
- А что сказал твой отец? Он согласился с этой идеей? – спрашивает Ал.
- Он ничего не сказал, но было видно, что эта мысль его заинтересовала.
- Даже если это и так, мама бы в жизни на такое не купилась, да и господин Малфой не стал бы пытаться. – Он смотрит на меня с вызовом. – Кроме того, с чего бы у них возникло желание подружиться?
- Да говорю же тебе, отец пытается ее использовать! Можешь мне не верить, но он умеет очаровывать людей, если пожелает. Ты уже у него на крючке. Он мило с тобой поговорил в больнице, наколдовал тебе букет цветов, сделал исключение и пришел к тебе на день рождения с классным подарком. И что в результате? Признай: ты ему сочувствуешь. Я слышал тебя: «твой отец вовсе не так уж плох. Ты должен дать ему шанс». Его не просто так называли слизеринским принцем, Роза. Говорю тебе: он использует миссис Уизли, и ничего хорошего из этого не выйдет.
Я с ним не спорю, и, наверное, это нехарактерное для меня поведение, вкупе с моим выражением лица, говорят ему о чем-то, потому что он испытывающе на меня смотрит. Но тут встревает Ал со своей шуткой:
- Конечно же, тетя Гермиона и господин Малфой никогда не смогли бы стать друзьями. Это был бы самый нечестивый альянс из всех возможных. Коллизия двух объектов, ранее никогда не сталкивающихся, является вызовом, брошенным законам природы, и в результате такого пагубного союза возникли бы самые нежелательные последствия, не уступающие по силе своего воздействия эпидемии чумы, а также дождю из огня и серы, пролитому богами на землю. Солнце упадет с небес. Кошки с собаками начнут сожительствовать, и наступит конец всем надеждам.
Я разражаюсь хохотом, и даже Скорпиус смеется. Ал говорил голосом «сумасшедшего проповедника» - того самого, которого мы постоянно видим на вокзале Кинг Кросс, и кто вещает о конце света, когда усопшие волшебники и волшебницы восстанут из мертвых, и о прочей подобной белиберде.
Наш спор на какое-то время прерван, но я знаю, что он не забыт. Скорпиус всю следующую неделю бросает на меня многозначительные испытывающие взгляды, пытаясь исподволь ослабить мою оборону, заставить сдаться и рассказать, что я обо всем этом думаю, но я не могу так поступить. Я не могу вслух признать того, что он прав, и что господин Малфой действительно манипулирует мамой. У меня нет никакого неоспоримого доказательства, поэтому я не делаю категоричных выводов.
ХХХ
Игра уже на час задерживается.
- Я слышал, произошел несчастный случай, - говорит четверокурсник за моей спиной.
- Несчастный случай? Это кодовое слово для «драки», - отвечает его друг.
- Да. Они ввязались в драку, и теперь, наверное, мадам Помфри их зашивает, и они должны страдать и от ее гнева тоже. Ой, смотри, выходят.
Мадам Хуч заставляет двух капитанов пожать друг другу руки, и каждый из них старается незаметно для нее раздробить пальцы противника и сжечь его взглядом. Это не срабатывает. Единственный человек, у которого есть реальная возможность это сделать – Скорпиус, но его… нет. Я оглядываю трибуны. Где же он?
Я сижу в окружении мальчишек с моего класса, и за последний час ни о чем другом не слышала – только о квиддиче. Эти разговоры меня изнуряют, глаза слезятся от постоянных зевков, и такое чувство, что мне установили мигательную мембрану. Неудивительно, что я не заметила отсутствие Скорпиуса – я все это время прокручивала в голове варианты нанесения себе телесного увечья, пытаясь найти любой способ избежать этой вербальной пытки.
Наконец, начинается игра, и все вокруг меня сидят, чуть ли не дрожа от возбуждения, надрывая глотки; глаза широко раскрыты в отчаянной попытке не пропустить ни одного движения игроков. Так ведут себя все, за исключением Лили и ее подружек. Она расположилась на несколько рядов впереди меня и в недоумении смотрит на слизеринские трибуны; и она, и другие девочки выглядят немного разочарованными. Я тоже бросаю взгляд на трибуны, и понимаю причину их подросткового сожаления: Скорпиуса - предмета их воздыханий - всё ещё нет. И это очень странно. Несмотря на то, что младший Малфой стал школьным парией, он бы, безусловно, пожертвовал жизнью и одной из конечностей, лишь бы прийти посмотреть матч. Ал на метле приближается очень близко к тому месту, где я сижу, заставляя толпу пригнуться и завопить одновременно от страха и возбуждения. Он вопросительно смотрит на меня, и я в ответ пожимаю плечами. Я понятия не имею, где может быть Скорпиус.
Подозреваю, что он опять ввязался в драку…
Именно сегодня Ал играет отвратительно!
Капитан гриффиндорской команды, семикурсник, вынужден попросить тайм-аут и провести с Алом мотивационную беседу. Понимая, что дела говорят громче слов, он весьма наглядно и доходчиво дает ему два подзатыльника, вероятно, чтобы лучше выразить свою мысль. Я вижу, как Ал медленно и слегка прихрамывая возвращается на поле. Он взбирается на метлу и, наконец, забивает несколько голов. Тут я вижу Скорпиуса, сидящего в первом ряду (полагаю, у него всё же осталось кое-какое влияние в Слизерине, раз первокурсники, расположившиеся там, расступились перед ним, словно Красное море, и освободили ему место). Выражение его лица жёсткое, как гранит, а цветом оно напоминает алебастр. Как я понимаю, многое для него поставлено на карту в этой игре. Если Слизерин проиграет, особенно из-за того, что их Ищейка не сможет вовремя поймать снитч, все будут винить Скорпиуса. Если они выиграют, особенно благодаря тому, что их Ищейка вовремя поймает снитч, они могут решить, что нет необходимости держать Скорпиуса в команде, и не пригласят его на будущий год.
Быть всеми гонимым... я знаю, что он едва в состоянии это вынести.
Ищейки обнаружили снитч. Игра закончится, если слизеринец поймает мяч. Гриффиндору нужно не только поймать снитч, но и заработать ещё одно очко, иначе поимка снитча будет рассматриваться, как спорная. Ал на линии броска. Наша ищейка в сантиметре от снитча. Все замерли на краю стульев, даже я. Толпа с ума сходит от возбуждения. Даже я кричу Алу делать бросок, и тут мой взгляд падает на Скорпиуса. Он выглядит так, словно ему опять сообщили о смерти матери. Лицо без кровинки. Я вижу, что и Ал на него смотрит. Потом делает бросок. И специально промахивается. Наша Ищейка ловит снитч, но по очкам мы проигрываем, и я вижу, как Ал становится самым ненавистным человеком в Гриффиндоре.
Слизеринцы. Вероломные, переменчивые, двуличные оппортунисты, забыв о том, как относились к Скорпиусу последние три месяца, обнимают его, словно только что вспомнили, что он - один из них, и умоляют вернуться в команду на будущий год. Он не отводит взгляда от Ала, которого директриса лично вынуждена сопровождать в замок, наложив собственное защитное заклятие. Ал идёт, высоко подняв голову, но с таким же успехом он мог бы нести в руках мешок с тридцатью сребрениками. Я смотрю на Скорпиуса. Я надеюсь, что он никогда не забудет этот момент проявления настоящей дружбы. Я поднимаюсь с остальными убитыми горем гриффиндорцами, в то время как Джеймс собирает деньги за сделанные им ставки. Люди проиграли целое состояние!
Где-то после одиннадцати, когда общая гостиная затихает, потому что все, кроме Поттеров и Уизли, ушли, Ал появляется из своей комнаты. Он выглядит ужасно, и вопросы, которые все хотят ему задать, так и не слетают с губ.
- Я... я сожалею, ребята. Простите меня, - мы все отводим глаза и бормочем неопределённые клише, вроде "с кем не бывает" и "в следующий раз обязательно выиграешь". В попытке улучшить настроение Рокси предлагает пробраться на кухню и умыкнуть жратву. Мы приветствуем такую возможность отвлечься.
Прямо перед тяжелыми дубовыми дверьми в кухню мы неожиданно сталкиваемся с группой слизеринцев – теми же мальчишками, с которыми Скорпиус играл в гляделки за день до этого. Они празднуют, и победа сделала их смелее, а их старосты манкируют своими обязанностями, потому что никого из них нет поблизости. Так что стычка неминуема.
Торопыга МакСпешка, также известный под именем Глупый Джеймс Поттер, бросает первое заклятие, и начинается хаос. Куча слизеринцев появляется из ниоткуда, демонстрируя такую сплочённость и преданность, о наличии которых у этих особей я и не подозревала. Единственное преимущество, которым мы владеем – это то, что наши родители, ветераны войны, посчитали нужным обучить нас широкому ассортименту заклятий и приёмов защиты против порч и проклятий.
Летучемышиный сглаз Лили просто ужасен, а заклятие Хьюго, заставляющее жертву отрыгивать лягушками, явно производит на врагов должное впечатление. Папа его этому научил. Ситуация ухудшается, когда слизеринцы решают совместить магию с грубой силой. Удар в лицо, полученный Алом, отшвыривает его к стене и наверняка ломает ему нос. Нападавший размахивается для повторного удара. Я поднимаю палочку, чтобы защитить Ала, но тут Скорпиус Малфой блокирует хук, но не защитным заклятием, а свингом в лицо однокласснику. Я уверена, что он сломал волшебнику нос, и, возможно, несколько зубов.
- Какого чёрта ты делаешь, Малфой? - спрашивает мальчишка приглушённым голосом.
Я вижу, как выражение глаз Скорпиуса меняется. Появляется знакомый мне взгляд - взгляд, с которым он фланировал весь год. Словно он вот-вот вскочит на парту и выбьет из кого-нибудь дух - кулаками или заклятьями.
- О-о, он защищает своего п... - у идиота нет возможности закончить фразу, потому что Скорпиус затыкает его очередным ударом.
- Скорпиус, - хрипит Ал и кладёт руку ему на плечо. Скорпиус его отталкивает, и Ал непонимающе на него смотрит. Они стоят так секунду, просто глядя друг на друга, Скорпиус тяжело дышит, словно какое-то чудище, а Ал выглядит совершенно сбитым с толку.
- Скор…
- Отвали, Поттер!
Ал ошарашен, но потом он смотрит Скорпиусу в глаза и понимает, что все, что между ними было, все, чем Скорпиус был ему обязан – все забыто. Я благодарна тому, что появились учителя и старосты и остановили это безумие. Я боялась увидеть, как бы Скорпиус себя повел. Я не хочу быть свидетельницей того, как он окажется несостоятельным не только как друг, но и как человек.
ХХХ
Наказания до конца семестра! У меня не будет по вечерам свободного времени на учебу! Я НЕНАВИЖУ КВИДДИЧ! Все это из-за дурацкого квиддича и чертова Скорпиуса Малфоя. Я уверена, что смогу логически, используя графики, объяснить, почему именно он во всем этом виноват. Он сидит ближе всех к двери, а я специально выбрала место как можно дальше от него. Ни я, ни Ал ни слова ему не сказали после событий прошлой ночи, и я не собираюсь разговаривать с ним в ближайшем будущем. Мне плевать, что он спас Ала от импровизированной лицевой хирургии. Я по глазам его прочла, что он был готов оставить Альбуса на растерзание своим одноклассникам.
- Нет, это ты во всем виновата, - говорит мне Ал, когда мы (весь клан Поттеров и Уизли плюс Скорпиус) сидим в коридоре перед дверью в кабинет директрисы, в то время как наши родители, вероятнее всего, обсуждают, как бы позаковыристее нас наказать. Я не знаю, почему они решили нас мучить. Мы уже получили наказание от директрисы. Неужели этого недостаточно, и нам надо сейчас томиться в нервном ожидании?
- Чего-чего? – к моему удивлению, он не уменьшается от моего грозного и возмущенного взгляда.
- Если бы ты не заговорила со Скорпиусом в поезде два года назад, этого никогда бы не произошло. Я предупреждал тебя держаться от него подальше.
- Ни разу ты мне такого не говорил.
- Это подразумевалось.
- У тебя много чего подразумевается, ты не находишь? – бурчу я.
Мама и дядя Гарри выглядят разъяренными, а вот папа, похоже, доволен. Клянусь вам, я видела, как тетя Джинни незаметно похлопала Лили по спине за летучемышиный сглаз, в то время как вроде бы ее отчитывала. Я вижу, как господин Малфой опасливо подходит к своему сыну и уводит его в дальний конец коридора. Мама гневно читает нотацию Хьюго и мне о том, что надо знать, когда следует вовремя уйти, а папа утвердительно качает головой, но при этом совершенно неподобающая случаю самодовольная улыбка расплылась у него на лице. Мама разворачивается на каблуках, и мы, вероятнее всего, должны следовать за ней, чтобы продолжить выслушивать эту обвинительную речь. Идя по коридору, она в буквальном смысле слова натыкается на профессора Флитвика. Он приходит в восторг, увидев ее, и мгновенно забывает о том, что его чуть не сбили с ног. Мама с папой останавливаются, чтобы поговорить с профессором, а Хьюго решает воспользоваться этой передышкой, дабы сбежать от бесконечного потока упреков, который продолжится, как только мама закончит эту неожиданную встречу.
Я прислоняюсь к стене и смутно слышу два знакомых голоса. Заглянув в приоткрытую слева от меня дверь, я вижу господина Малфоя и Скорпиуса. Господин Малфой полусидит на парте, сложив руки на груди и опустив голову, и, похоже, тщательно рассматривает свои туфли. Скорпиус, скорее всего, бессознательно, в точности повторяет его позу.
- Я знаю, что ты на меня злишься, и я понимаю, почему… - произносит господин Малфой. Он говорит с остановками, растягивая слова, как резину. – Я знаю, что ты винишь меня в том, что твоя мать… - тут он останавливается, будучи не в состоянии закончить фразу, - и я признаю свою вину, но Скорпиус… я не могу… я не могу… Мне нужно знать, что с тобой происходит. Твои профессора говорят, что ты стал еще более угрюмым и нелюдимым. МакГонагалл утверждает, что у вас с Розой Уизли и ее кузеном наблюдается… очень… интересная динамика.
Скорпиус вскидывает голову:
- Что она сказала?
Господин Малфой изучающе смотрит на своего сына, пытаясь понять, где же в его последнем предложении находится ключ к разгадке.
- Она сказала, что твои слизеринские одноклассники изводят тебя из-за дружбы с ними, особенно… Она сказала, что ты постоянно ввязываешься в конфликты, защищая свою дружбу с этими двумя.
Скажем прямо – я удивлена. Скорпиус не реагирует на это обвинение в преданности, и как настоящий слизеринец, переводит разговор на другую тему, сам отвечая на не заданный вопрос:
- Ты используешь миссис Уизли.
- Что?
- Я знаю, что ты делаешь. Ты используешь ее, чтобы вытащить деда из тюрьмы. Ты ее терпеть не можешь. Ты не желаешь иметь никакого дела ни с ней, ни с остальными Уизли. Ты совершенно не изменился. Ты даже не хочешь разговаривать с Тедди, а ведь он – наш близкий родственник, но при всем при этом ты якобы по-дружески болтаешь с миссис Уизли. Ты двуличный лицемер!
Господин Малфой только подтверждает обвинения Скорпиуса, пытаясь вспомнить, кто же такой Тедди. Когда до него, наконец, доходит, он бросает на сына тяжелый взгляд, под которым тот словно скукоживается в ожидании ответного разноса, но его не происходит. У меня сосет под ложечкой, так как я не слышу, чтобы господин Малфой опровергал заявление сына. Вместо этого и он тоже, как настоящий слизеринец, меняет тему:
- И из-за того, что на тебя давят, ты их отталкиваешь? - Скорпиус избегает взгляда отца. – Но ты не хочешь этого делать, потому что они вовсе не так уж плохи, верно? Они ведут себя по отношению к тебе, как самые лучшие друзья. И если ты их оттолкнешь, то останешься один, разве не так? Ну, вернее, тогда тебе некого будет назвать настоящим другом, я прав?
Скорпиус отвечает не сразу.
- Они нормальные. Роза очень приятная. Ал… - он опускает голову, так что я не вижу выражения его лица, но в голосе нет злобы.
- Ты к ней неравнодушен?
- К кому?
- К Розе.
Он в изумлении вскидывает голову.
- Это совсем другое. Она… она мне, как сестра, что ли… - ну вот, на один вопрос ответ получен.
- И…
- И что?
Тон Скорпиуса меняется, и выражение лица становится таким же, как и прошлой ночью. Он так разозлился, что его отец замирает, боясь, что в его словах заложена мина, которая в любую секунду может взорваться.
- Я что-то не так сказал?
Губы Скорпиуса сжимаются в тонкую линию, и лицо делается непроницаемым. Он качает головой и небрежно пожимает плечами.
- Сын… поговори со мной, - голос звучит почти жалобно, и мне становится стыдно, будто я стала свидетельницей того, чего никому из живущих не суждено было увидеть: умоляющий Малфой – это почти запредельно.
- Я просто… Я просто… - в глазах господина Малфоя загорается надежда, но через секунду гаснет, когда Скорпиус выдает:
- Я просто в ужасном настроении после вчерашнего, только и всего.
- Да, да, конечно.
Момент упущен, и господин Малфой выглядит абсолютно раздавленным. Однако он быстро берет себя в руки, откашливается и меняет выражение лица на безразлично-скучающее.
- Я бы наказал тебя еще больше за это, но ты и так до конца года будешь оставаться после уроков. Так что я отменяю свое последнее взыскание, - господин Малфой взмахивает палочкой и постукивает ею три раза по правому плечу Скорпиуса. Тот даже не потрудился хоть как-то выразить благодарность.
- Ты опять можешь играть в квиддич. Пожалуйста, сдай экзамены достойно и не позволяй Розе Уизли обойти себя по всем предметам. Иначе Грейнджер не перестанет об этом хвастаться.
Так они действительно общаются! Скорпиус пристально смотрит на отца.
- Как продвигается апелляция деда? – неожиданно спрашивает он. Господин Малфой бросает на сына внимательный взгляд, прежде чем ответить:
- Не переживай по этому поводу. У меня все под контролем.
Он внезапно встает и идет к двери, и я наклоняюсь, чтобы завязать шнурки. Да, я знаю, это убогая уловка, но лучшего так быстро я придумать не могла. Я чувствую на себе подозрительный взгляд Скорпиуса, когда он тоже выходит из комнаты. Подняв глаза, я вижу, как господин Малфой проходит мимо мамы, не глядя на нее, но при этом задев своей развивающейся мантией ее лодыжку. Не было никакой необходимости пройти так близко от нее, а мама ведет себя так, словно и не заметила его прикосновения. Она стоит, устремив взгляд на профессора. И ее реакция (вернее, полное отсутствие таковой) сильно контрастирует с той, какая была у папы и профессора Флитвика. Они, вне всякого сомнения, возмущены его заносчивостью, и, по правде говоря, его жест действительно выглядел, как требование расступиться перед Его Величеством Драко Малфоем. Но я его раскусила. Это было похоже… Было похоже, словно он пытался незаметно с мамой попрощаться. Но это было так же незаметно, как и крики глашатая на площади с мегафоном.
Я смотрю на Скорпиуса, который тоже это заметил. Он приподнимает бровь, бросает на меня взгляд, говорящий: «И что же ты будешь делать по этому поводу?» и уходит вслед за своим отцом. Профессор Флитвик, наконец, прекращает лебезить перед моими родителями, и они поворачиваются ко мне.
- Где твой брат? – спрашивает папа.
- Он решил сбежать.
- Что?! – восклицает мама.
- Я этим займусь, - говорит папа и отправляется искать Хьюго.
- Я не понимаю – он что, думает, я устрою ему египетскую казнь? Люди начнут подозревать, что я над ним издеваюсь.
- Мам, - прерываю ее я, - мне нужно тебе что-то сказать.
Она смотрит на меня так, словно опасается услышать дополнительные новости о моем кошмарном поведении.
- Да?
- Это касается господина Малфоя…
