Судьбоносное решениеОстин, штат Техас, 1965 год
Джон вышел из дверей Гарвардского университета и остановился на крыльце. Ну, он сделал всё, что мог, теперь оставалось только ждать. Последние несколько месяцев стали для Джона настоящей каторгой, он практически не спал, совсем мало ел, несмотря на взволнованные замечания отца, занимался каждую свободную секунду. Они должны его взять, иначе и быть не могло.
Джон медленно спустился по широким пологим ступеням и оглянулся на массивное здание, оставленное за спиной. Гарвард поражал своим величием. От самого этого места за милю веяло историей в чистом виде, и Джон почувствовал лёгкий трепет в груди при мысли, что он может получить шанс здесь учиться. Правда, для этого ему необходимо получить стипендию, что бы там отец ни говорил, он не мог позволить себе оплачивать сыновнюю блажь. Дома, в Остине, Техасский университет оторвал бы его с ногами и руками, с его-то результатами.
Но мечтой Джона уже много лет был именно Гарвард. И он с поразительным упорством шёл к этой мечте. В то время, как его одноклассники таскались по дискотекам, ухаживали за девчонками и регулярно напивались по выходным, Джон корпел над учебниками. Он давно уже понял, что для поступления в Гарвард просто хороших оценок недостаточно. Никаким спортом он особо не занимался, ему бы и в голову не пришло поучаствовать в школьной театральной постановке, зато он мог блеснуть своими знаниями на олимпиадах. В прошлом году Джон отослал свой финансовый проект в Вашингтон, на конкурс, и был отмечен грамотой и довольно внушительной суммой денег, которая немедленно была положена в банк под неплохие проценты.
Джон понимал, что его одноклассникам мало что сказали бы такие слова, как «вексель», «эмиссия», «своп» и тому подобное, но это был его мир. Наверное, он никогда не видел себя ни в какой другой области. Его с раннего детства интересовали цифры. Лет в четырнадцать он гораздо лучше отца разбирался в правилах биржевых торгов и иногда помогал ему разобраться в материале, необходимом для написания очередной статьи. Лёжа по ночам без сна, Джон представлял себя, сидящего в строгом костюме посреди роскошного офиса и отдававшего указания, какие акции сегодня продать, куда вложить полученные от продажи деньги, с кем заключить соглашение о сотрудничестве, кого послать к чёрту. Это должно было стать его будущим.
Когда Джон был маленький, ему хотелось стать большим человеком, чтобы мама когда-нибудь прочитала о нём в газете и пожалела, что бросила его. Чтобы она однажды появилась на пороге его офиса, вся в слезах, растерянная и умоляющая. И тогда бы Джон великодушно простил её и принял бы обратно в свою жизнь. И, наверное, даже уговорил бы отца тоже простить её.
Последний раз Джон видел маму, когда ему было семь. Это был страшный для него день, он до сих пор помнил каждую деталь, каждое слово. Мама, только что вернувшаяся из театра, даже не успела ещё снять своё красивое бордовое пальто и маленькую шляпку, когда папа вдруг вышел из своего кабинета и бросил ей под ноги какой-то конверт. Выбежавший из своей комнаты Джон замер, увидев, как побелело под толстым слоем пудры мамино лицо.
- Что это Эдвард? – холодно спросила мама, брезгливо тронув конверт носком изящной туфельки на высоком каблуке.
- Не притворяйся, Элен, - спокойно ответил отец, сложив руки на груди и глядя на маму тяжёлым взглядом. – Ты хорошая актриса, и все мы это знаем.
- Не понимаю, о чём ты, - мама уже взяла себя в руки и кивком головы подозвала к себе Джона, отдав ему своё пальто. – Я очень устала, Эдвард. Этот спектакль, ты же знаешь, отнимает у меня все силы. Ах, я так не люблю играть Клеопатру! Это эмоционально опустошает меня…
Мама упала в кресло и картинно подперла голову рукой. Отец смотрел на неё равнодушным, холодным взглядом, и Джону вдруг стало страшно. Он, конечно, замечал, что его родители не очень-то ладили, но всегда надеялся, что это когда-нибудь пройдёт. Они должны были любить друг друга, хотя бы ради него, ради Джона. Но сейчас в папином взгляде не было ничего похожего на любовь, только презрение.
- Не смотри на меня так, Эдвард, - мама надула губы, и Джону вдруг стало её очень жалко.
- Джон, пожалуйста, иди в свою комнату, нам с мамой нужно поговорить, - мягко попросил отец. Когда он смотрел на сына, его взгляд был совсем другим. Джон осторожно повесил мамино пальто на спинку ближайшего стула и молча вышел из комнаты. Такие разговоры были регулярными в их семье, и Джон никогда раньше не думал подслушивать под дверью. Но в тот день что-то остановило его, и он, прижавшись ухом к замочной скважине и дрожа всем телом, скрючился перед дверью в тёмном коридоре.
- Ты забыла, на каких условиях я вернулся к тебе? – донёсся до его слуха чуть приглушённый, но всё такой же холодный папин голос.
- Не стоит говорить со мной в таком тоне, Эдвард, - Джону показалось, что мамин голос чуть дрожит. – Не очень-то мило с твоей стороны постоянно напоминать мне о старой ошибке.
- Перестань, Элен. Я предупреждал тебя, что не позволю ставить себя в положение обманутого мужа.
- Ах, Боже мой, Эдвард, ну что ты такое говоришь!
- Это письмо попало ко мне случайно, наверное, Джон нашёл его и положил мне на стол по ошибке.
Джон похолодел. Он и правда утром, перед уходом в школу, нашёл в коридоре на полу конверт и подумал, что он выпал у отца из кармана. Тогда-то он и отнёс его в кабинет и оставил на столе. Маме такие письма не приходили. Поклонники присылали ей корзины с цветами, конфеты и фрукты с маленькими изящными карточками. Но не письма в обыкновенных конвертах.
- Я не позволю тебя выставлять меня на посмешище, - твёрдо произнёс отец, и Джон снова прислушался. – И тебе следовало бы подумать о Джоне.
- Только не притворяйся, что тебя хоть сколько-нибудь волнует Джон! – воскликнула мама. – Не смей прикрываться ребёнком!
- И у тебя хватает наглости… - начал отец, но тут Джон расслышал тихие всхлипывания мамы и в страхе ворвался в комнату.
- Папочка, папочка, не надо! – умоляюще закричал он, бросаясь к уронившей голову на руки матери и обнимая её колени. Мама обхватила его голову руками, и на его лицо закапали её слёзы.
- Разговор окончен, - отец был бледен. – Ты знаешь, что тебе следует сделать, Элен. Моё терпение кончилось.
Мама вдруг резко поднялась с коесла, и Джон упал на пол. Она даже не взглянула на него. Отец сделал несколько быстрых шагов и поднял его на ноги, а потом потянул за руку и заставил отойти вместе с ним на другую сторону комнаты.
- Значит, ты искренне веришь, что это я тебя позорю, Эдвард? – Джон с изумлением заметил, что мамины слёзы высохли за одну долю секунды. Теперь она была очень рассержена.
- Именно так, - отец положил ладонь Джону на плечо, как будто удерживая его на месте. Но Джон и не думал вырываться, он был до глубины души потрясён тем, как грубо мама его оттолкнула. – Твоё поведение меня унижает.
- Моё поведение? – мама пронзительно расхохоталась. На её щеках вспыхнули алые пятна. – Ты опозорил себя сам, Эдвард, когда приполз ко мне и согласился воспитывать чужого ребёнка.
Мамин палец указывал прямо на Джона. Комната поплыла у него перед глазами. Он смутно видел, как отец подскочил к шкафу, вынул огромный чемодан и начал грубо заталкивать туда мамины красивые платья, нисколько не обращая внимания на её крики. Потом он схватил маму за руку и вытащил из комнаты. Когда хлопнула входная дверь, Джон вздрогнул. Он понимал, что маму он, наверное, теперь долго не увидит.
Вернувшийся папа присел перед ним на корточки, и его лицо оказалось на одном уровне с заплаканным лицом Джона.
- Как ты? – папа ласково погладил Джона по голове.
- Ты… - губы Джона скривились, но он мужественно постарался не разреветься, - ты не мой папа, да? Я чужой ребёнок?
От этих слов внутри что-то сломалось, и слёзы всё-таки покатились по щекам. Джон хлюпнул носом и вытер лицо рукавом свитера.
- Никогда больше не повторяй подобной ерунды, - очень твёрдо сказал папа. – Ты мой сын, и по-другому быть не может. Разве не я воспитывал тебя? Разве не я читал тебе сказки перед сном? Не я отводил тебя в школу в первый раз? Не я водил тебя в цирк? Не со мной ты ездил на рыбалку? Не я помогал тебе делать уроки?
- Ты, - кивнул Джон, очень надеясь, что папа сейчас скажет, что он останется с ним. Всегда.
- Разве не это делают все папы на свете? – отец осторожно стёр большим пальцем мокрую дорожку на правой щеке Джона.
- Наверное, это, - прошептал Джон, всё ещё не до конца убеждённый. Маме он не нужен, она ушла, даже не поцеловав его на прощание. А человек, которого он всю жизнь считал своим отцом, оказывается, был ему чужим. Нет, это же Джон чужой, это же он чужой ребёнок.
- Я очень тебя люблю, Джон, - отец смотрел ему прямо в глаза. – Я не представляю свою жизнь без тебя. Никогда не забывай этого.
- Но мама сказала… - Джон снова всхлипнул при одном только воспоминании о словах матери.
- Не имеет значения, - отец строго сдвинул брови. – Я не хочу больше никогда говорить о твоей матери. Когда ты вырастешь, я расскажу тебе всю историю, и ты сможешь сам сделать выводы. Хорошо?
Джон кивнул, хотя в глубине души ему было ужасно страшно. Если мама так легко отказалась от него, значит, он не очень хороший, что-то в нём не так. Вдруг папа тоже когда-нибудь уйдёт, ведь он же даже не настоящий папа, что ему помешает? И тогда Джон останется совсем один на свете, никому не нужный, одинокий. Слёзы полились с новой силой, и папа просто прижал его к себе, давая выплакаться.
Мысль о собственной неполноценности глубоко засела в сознании Джона. Многие месяцы после ухода мамы он из кожи вон лез, чтобы доказать отцу, что он хороший, что он стоит того, чтобы не бросать его. Он учился лучше всех в классе, каждый день делал уборку в квартире, ходил в магазин за продуктами, приносил папе газеты и делал ещё миллион вещей, стараясь быть полезным.
- Джон, что-то ты мне не нравишься, - заметил как-то за ужином папа, когда Джон услужливо передал ему графин с водой. – Откуда в тебе это подобострастие?
Джон только плечами пожал, стараясь казаться весёлым и спокойным, чтобы не рассердить отца.
- Ну-ка посмотри на меня, - папа взял его за подбородок и заставил поднять голову. – Что с тобой происходит?
Джон почувствовал, как задрожали губы.
- Эй, ну чего ты? – отец испуганно вздёрнул брови. – Расскажи мне.
И Джон, захлёбываясь слезами, рассказал. Отец долго молчал. Потом наклонился к сыну и сказал слова, которые остались с Джоном на всю жизнь.
- Ты мой сын, и я буду любить тебя в любом случае, каким бы ты ни был. Тем более, что ты отличный парень, Джон, таких ещё поискать. Я очень тобой горжусь. Только вчера рассказывал мистеру Симмонсу о твоей пятёрке за контрольную по математике.
Мистер Симмонс был издателем крупной политической газеты, в которой у папы была тогда своя колонка, и Джону он очень нравился.
- Не надо думать, что с тобой что-то не так, - мягко добавил папа. – Это что-то не так с твоей мамой, раз она оставила тебя. Хотя, знаешь, я даже рад, что она так поступила. Я бы безумно скучал по тебе.
И Джон улыбнулся. После этого разговора ему стало легче, хотя, конечно, он всё ещё переживал. Джон скучал по маме. Она никогда не проводила с ним много времени, отсыпаясь после длинной ночи, когда её с другими актёрами после спектакля приглашали на светские вечеринки, которые так ненавидел папа. Вечером у неё были спектакли, а, если даже и выдавался свободный вечер или день, она предпочитала проводить его со своими друзьями, с которыми папа отказывался даже знакомиться, называя их глупыми и вульгарными. Но всё-таки она была его мамой, и Джон по ней скучал.
Шли годы, Джон взрослел, и менялось его восприятие всего произошедшего в тот вечер. С каждым днём росла обида на мать, превратившаяся сначала в ненависть, а потом в безразличие. Джон давно уже не ждал от неё письма, не надеялся встретить её на улице, не лелеял замысел неожиданно прийти на её спектакль. Тем более, про неё часто писали в газетах, даже печатали тёмные, нечёткие фотографии. С четырнадцати лет Джон не прочёл ни одной такой статьи.
Зато он всё больше и больше восхищался отцом. На его шестнадцатый день рождения Эдвард рассказал ему всю историю их с мамой взаимоотношений, и это окончательно склонило чашу весов в его пользу. Они поженились ещё до Второй мировой войны и были безумно влюблены друг в друга. Потом война, папа ушёл на фронт в качестве военного журналиста и прошёл с американскими войсками все бои, был ранен во время Арденнской операции в Бельгии, но остался на фронте и один из немногих предоставил по возвращению наиболее точный и подробный отчёт обо всём произошедшем. Джон даже читал эти папины записи, кое-где запачканные кровью, кое-где едва видневшиеся, нацарапанные на скорую руку простым карандашом. Папа говорить о войне не любил. Джон знал только, что там, в Бельгии, погиб папин лучший друг.
Когда папа вернулся, местные газеты чуть не передрались за право нанять его в качестве постоянного журналиста. Но отец выбрал газету мистера Симмонса, посчитав её самой толковой, где и вёл свою колонку вплоть до смерти мистера Симмонса. После войны их с женой отношения изменились. Элен не смогла понять, через что пришлось пройти мужу, не увидела произошедших в нём изменений. А Эдвард вдруг заметил, какая она поверхностная и глупая, как мало интересует её в жизни, кроме себя любимой, как плохо она в сущности образована. Но это бы всё ничего, если бы до Эдварда не стали доходить слухи о похождениях жены во время его долгого отсутствия. Она даже отрицать ничего не стала.
Эдвард собрал свои вещи и переехал на съёмную квартиру, твёрдо решив оформить развод по первому требованию жены. Самому ему было без разницы, жениться второй раз он не собирался. Так продолжалось почти год, пока на его пороге не появилась Лиззи, лучшая подруга Элен, тоже актриса, и не начала слёзно умолять его спасти жену от позора. Элен забеременела от какого-то актёра, он, естественно, сразу же сбежал, узнав о ребёнке, и теперь она не знала, что делать. Эдвард в сущности был добрым и порядочным человеком, Элен всё ещё оставалась его женой, и он принял единственно верное, по его мнению, решение – вернуться к жене и усыновить её ребёнка.
Элен рыдала от счастья, пыталась поцеловать ему руку и клялась быть примерной женой и матерью. Собственно, это было единственное условие, которое он ей поставил. Конечно, о былой любви уже и речи идти не могло, но после всего пережитого Эдвард больше не чувствовал в себе способности испытывать какие-то глубокие чувства, так что это его устраивало как нельзя больше. Тем более, всю беременность Элен вела себя достойно. Но после рождения мальчика, которого было решено назвать Джоном Эдвардом, она пожелала как можно быстрее вернуться на сцену, и ребёнок почти полностью оказался на попечении Эдварда. Ему пришлось научиться пеленать младенца, купать его, находить способы усыплять мальчика, кормить его из бутылочки, гулять с ним. И при этом умудряться вести свою колонку. К счастью, мистер Симмонс, сам страстно любивший своих детей, пошёл Эдварду на встречу.
Упрекать жену было бесполезно. А вскоре Эдвард понял, что полюбил мальчика. Когда тот впервые назвал его папой, в душе шевельнулось что-то давно забытое, и Эдвард почувствовал себя счастливым. Элен вела себя более или менее прилично, по крайней мере, никаких слухов до Эдварда не доходило. Может быть, в глубине души он не слишком старался что-то найти в её поздних возвращениях, может, ему хотелось закрыть глаза на мелкие детали, чтобы сохранить сыну маму, хоть такую. Но, обнаружив то письмо, которое написал Элен, вне всякого сомнения, любовник, Эдвард уже не мог закрывать на это глаза. Её жестокие слова прямо при Джоне заставили Эдварда потерять голову от ярости и просто-напросто выкинуть жену из квартиры. И она ушла, даже не попрощавшись с сыном, не попытавшись забрать его с собой.
Эдвард ненавидел её за то, что случилось с Джоном после этого. Мальчик потерял уверенность в себе, начал чувствовать себя ненужным, лишним. Чужим. Большей ерунды придумать было нельзя. Сын был единственным по-настоящему важным человеком в жизни Эдварда, и он очень надеялся, что ему удалось тогда донести это до мальчика.
Узнав всю историю, Джон предсказуемо встал на сторону отца, он уже был на ней, ещё раньше. Он больше не мечтал, что мама когда-нибудь вернётся, не хотел этого, боялся встретить её на улице. Она была ему не нужна. Она бросила его, что ж, теперь она тоже стала ему чужой. Но тогда, в семь лет, испуганный и потерянный, Джон нашёл только одно спасение – учёбу. Он пытался читать, но чтение не отвлекало его. Иногда, прочитав страницу, он понимал, что думал всё это время о своём и не запомнил ни строчки. А вот цифры задумываться не позволяли. Стоило отвлечься лишь на секунду, и пример приходилось решать заново. Тогда-то Джон и полюбил их. Ровные столбики цифр, вызывавшие у большинства его одноклассников приступы неконтролируемой паники, были для Джона лучшими друзьями. Он хотел бы считать что-нибудь всю жизнь. Папа однажды со смехом сказал, что приятнее всего считать деньги, и Джон запомнил эти слова.
Лет с десяти он понимал, что перед ним лежит дорога в экономику. Он плохо представлял себе, что делают экономисты, но точно знал, что им необходимо уметь считать. А потом, когда в школе появился кружок юных экономистов и папа посоветовал ему туда записаться, Джон окончательно понял, что нашёл своё призвание. К окончанию школы он уже прочёл множество учебников, предназначенных для студентов. Его интересы постоянно менялись. Два года назад он просто бредил ценными бумагами, ему виделась великое будущее, полное акций, облигаций и депозитарных расписок. Потом его захватило инвестирование, и он с поразительным рвением бросился составлять собственный инвестиционный проект, пока в конце прошлого года не решил, что биржа – это именно то, что ему нужно.
Получив, таким образом, много разнопрофильных знаний, он твёрдо решил, что хочет учиться на экономическом факультете одного из лучших университетов страны. Выбор пал на Гарвард. Стоимость одного года обучения едва не заставила Джона отказаться от своего плана, отец не мог себе этого позволить, да и Джон ни за что не решился бы даже заикнуться о такой сумме. Но всё ещё оставалась возможность получить стипендию, которая покрыла бы почти все расходы на его образование. Получить её было невероятно сложно, её предоставляли исключительно лучшим из лучших. К тому же, Джон, кроме блестящей учёбы, ничем особенным похвастаться не мог: все его занятия проходили в основном по ночам, и никто, кроме отца, не мог оценить их масштаба.
Тот конкурс, проводимый в Вашингтоне, был реальным шансом продемонстрировать свои способности. И Джон это сделал. Грамота, подписанная одним из высокопоставленных чиновников Министерства финансов лежала в папке с документами, которые Джон готовил для приёмной комиссии Гарварда. Он знал, что его кандидатура рассматривается при обсуждении вопроса о стипендии, иначе из Гарварда не пришло бы приглашение явиться для личной встречи. Ни к одному событию Джон ещё не готовился так, как к этой двадцатиминутной беседе в огромном кабинете декана экономического факультета. Оглядывая лица известных на всю страну преподавателей, Джон не мог отделаться от ощущения, что это всего лишь сон. Он искренне надеялся, что не ударил в грязь лицом, отвечая на их вопросы. Ничего такого, чего бы он не знал, они не спрашивали, и он старался отвечать как можно более чётко и подробно. Но всё же в душе жило чувство опасности, ведь он не знал остальных соискателей стипендии. Среди них могли оказаться настоящие гении.
Отец ждал его в маленьком уютном кафе недалеко от университета, коротая время за чашечкой кофе. Он встретил Джона взволнованным, вопросительным взглядом.
- Вроде нормально, - объявил Джон, усевшись в кресло напротив и проведя рукой по волосам. – Сказали, сообщат в течение двух недель.
- Это будут долгие две недели, - негромко промолвил отец, улыбнувшись своей мягкой, понимающей улыбкой, и Джон кивнул в ответ. – Я верю в тебя, сынок. Ты справишься.
- Спасибо, отец, - Джон бросил на него исполненный благодарностью взгляд. Все эти годы он ощущал мощную поддержку Эдварда, придававшую ему сил даже в самые тяжёлые минуты. Джон надеялся, что отец знал, как он ему за это признателен. – Как твоё собеседование?
- Не так успешно, я бы сказал, - усмехнулся Эдвард. – Не думаю, что я кому-то здесь пригожусь.
- Не может такого быть! – возмутился Джон. – У тебя колоссальный опыт, и твои статьи всегда были очень популярны. Чего им ещё надо?
- Мои статьи подходят для Остина, Джон, - спокойно сказал отец, делая небольшой глоток кофе. – Здесь, вблизи от великого университета, люди хотят читать нечто другое.
- Они должны тебя взять, - настойчиво повторил Джон.
- Нет, не должны, - покачал головой Эдвард, лукаво глядя на него. – Просто тебе так хочется.
- Если мне дадут стипендию, а ты не найдёшь здесь работу… - начал Джон, неуверенно глядя на отца. – Я не оставлю тебя.
- Не говори ерунды, - отмахнулся Эдвард, но Джон успел заметить, как приятно ему было это услышать. – Я ещё не настолько стар и могу сам о себе позаботиться. Ты не имеешь права отказываться от своей мечты ради меня.
- Не будем спорить, пока ещё ничего неизвестно, - Джон примирительно покачал головой. – Дождёмся ответов и из Гарварда, и от издателей.
Эти две недели Джон жил как на иголках. Он проверял почтовый ящик каждые пятнадцать минут, не спал по ночам, обдумывая возможные варианты развития событий. Но ответ из Гарварда всё не приходил. Они получали только вежливые отказы от всех более или менее крупных кембриджских газет. Эдвард на отказы реагировал спокойно и вполне философски, не то что Джон. Обида за отца разъедала душу. Какое право они имеют так поступать с ним? С его опытом, с его историей? Да что они вообще о себе возомнили?
На тринадцатый день пришло письмо из Гарварда. Сердце Джона усиленно пыталось выпрыгнуть из груди, пока он вскрывал конверт трясущимися пальцами. Он перечёл несколько вежливых строк четыре раза, когда, наконец, понял, что получил стипендию. Джон опустился на ступеньки возле почтового ящика и обхватил голову руками. Внутри всё ликовало от радости и гордости. Он получил стипендию! Он принят в Гарвард! Господи, в это сложно было поверить… Он так об этом мечтал, так стремился к этому, столько работал. Но он знал, как ему следует поступить.
Вчера пришёл отказ из последней газеты, и стало понятно, что отец в любом случае был вынужден остаться в Остине. Джон этого понять не мог. Ему казалось, что любая газета должна была принять Эдварда с распростёртыми объятиями, он отказывался считать по-другому. Отец был для него идеалом, примером для подражания. Думать, что кто-то его недооценивает, было невыносимо. К тому же, у Джона никого больше не было на свете. Так стоило ли ехать в город, который оказался неготовым принять его отца? Для Джона ответ был очевиден. Когда-то отец сделал выбор в его пользу, даже дважды, хотя в первый раз самого Джона ещё не было на свете. Теперь Джон выбирал отца. В конце концов, Техасский университет уже несколько раз недвусмысленно объявлял о своей готовности принять Джона в ряды своих студентов. Остин гордился его отцом, весь Техас гордился. Это весило гораздо больше возможности окончить Гарвард.
Джон вошёл в кабинет отца и помахал конвертом.
- Я не получил стипендию, - как можно более естественно стараясь изобразить расстройство, объявил он. Отец поднялся из-за стола, снял очки и несколько минут смотрел на него долгим, проницательным взглядом.
- Что ж, они потеряли отличного студента, - только и сказал он. – Когда-нибудь они об этом пожалеют.
- Спасибо, - улыбнулся Джон и отправился писать ответ в Гарвард.
За ужином Эдвард чувствовал себя явно не в своей тарелке, и Джон никак не мог понять, в чём дело. Наконец, когда Джон объявил о своём намерении немного прогуляться, а на самом деле – бросить письмо в почтовый ящик, отец остановил его.
- Джон, я сегодня совершил не самый честный поступок, - отец выглядел смущённым, Джон никогда его таким не видел. – Я прочёл письмо из Гарварда, пока ты ходил в магазин.
Джон опешил. Отец никогда не позволял себе рыться в его вещах. Поэтому-то Джон так смело оставил распечатанное письмо на столе, ему и в голову не могло прийти, что отец возьмёт его.
- Я знал, что они должны дать тебе стипендию, - пояснил Эдвард. – К тому же, я видел, что ты врёшь, этого ты не умеешь.
Джон кивнул, всё ещё не до конца уверенный, как относиться к этой информации.
- Прости меня, сынок, - отец положил ему руку на плечо. – Я просто не хочу, чтобы ты совершил непоправимой ошибки.
- Ошибкой было бы поехать туда, - тихо отозвался Джон, отводя глаза.
- Ты ради меня хочешь остаться в Остине? – спокойно уточнил отец. Он уже знал ответ, но хотел услышать это от сына.
- Да, я не хочу оставлять тебя одного, - Джон упрямо выставил вперёд подбородок. – Мне не понравится в городе, который считает, что он слишком хорош для тебя.
Эдвард улыбнулся.
- Вроде, умный мальчик, а как брякнешь иногда что-нибудь, честное слово, - пробормотал он, потирая переносицу, чтобы скрыть улыбку. – Причём тут целый город, скажи на милость?
- Я не поеду, отец, - Джон с непоколебимой твёрдостью покачал головой. – Я уже всё решил. Я буду учиться в Техасском университете. В конце концов, не намного он и хуже.
- Это твоё окончательное решение? – Эдвард снова был как никогда серьёзен. – Ты осознаёшь, что я не имею ничего против твоего отъезда? Что я был бы рад, если бы ты осуществил свою мечту?
- Да, не беспокойся, я не пожалею, - теперь был черёд Джона улыбаться. – Ведь я её всё-таки осуществил: я поступил в Гарвард и даже получил стипендию.
Эдвард долго смотрел на него. Джон не мог сказать точно, но ему казалось, что оба они сейчас вспоминают один и тот же момент: присевший на корточки Эдвард заглядывает в глаза зарёванному семилетнему Джону.
- Спасибо, сынок, - наконец, сказал Эдвард и, крепко пожав Джону руку, удалился в свой кабинет.
Через неделю Джон Эдвард Стэнли официально стал студентом экономического факультета Техасского университета.
