Глава 1Гарри пахнет ветром, и немножко Лили (но без всяких цветочных оттенков, только травы), и еще, как ни смешно, чернилами. Именно он, а не Гермиона, которая, как жалуется Мародер, постоянно торчит в библиотеке. Не думаю, что Поттер-младший такой уж прилежный ученик - скорее не любит слишком часто мыть руки. Как Джеймс.
Раньше к этому сочетанию всегда примешивался весьма ощутимый запах молока. Но Гарри уже не давным-давно не младенец.
Я жду уже вторую неделю. Я знаю, что Гарри и его друзья навещают Хагрида ближе к вечеру. Я надеюсь, что они придут сегодня. Или завтра.
Я не знаю, что я буду делать, когда они придут.
И мне снова мерещится этот кисловатый, затхлый запах до смерти напуганной крысы.
Год назад я понесся бы туда, откуда он доносится, со всех лап.
Но я давно уже не доверяю себе.
Этот запах преследует меня всюду.
Даже здесь, под Ивой, аромат мокрой земли, прошлогодних листьев и цветов то и дело оскверняется гнилым плесневелым душком – так к вкусу чуть тронутого белесыми точками сыра едва заметно примешивается иной оттенок – ненавязчивый, но безнадежно портящий впечатление гурманам и бродячим псинам вроде меня, имеющим привычку шариться по мусорным ящикам. Если эти ящики в пределах досягаемости, разумеется.
Странный запах, если подумать. Может, и я благоухаю ничуть не лучше... но этот-то жил в нормальном доме, вымытый, накормленный! Это тебе не снегом оттираться.
Может, я и запах этот сам себе придумал? А на самом деле Питер пахнет совсем по-другому?
Я уже ни в чем не уверен.
Сначала все казалось легким. По сравнению с побегом.
Если уж я сумел обмануть дементоров, то поймать крысу, даже в Хогвартсе, - раз плюнуть. Ну или максимум два.
Может, кому-то это и покажется легкомысленным, но так оно и было.
Я чувствовал себя так, словно отвоевал целый мир. Огромный, сияющий, теплый. Мир, в котором все-таки было солнце, и небо, и песок, и трава, и даже цветы. Много цветов – пусть я уже не помню их названий. В котором были дома и люди, а по ночам в небе горела ни одна-единственная звезда (пока ее видно в окошке), а тысячи. Хоть ложись и считай – до конца жизни.
И это само по себе было чудом.
Желания тоже были простыми. Выбраться и найти крысу. Потом – найти крысу и поесть как следует. И еще душ принять. Хоть разочек.
И я даже не знал, чего мне хочется больше.
Желания были равнозначны. Защитить Гарри - и просто жить.
Дышать свежим воздухом. Охотиться. Пить из ручья. Глазеть на детей в парке. Подставлять спину под руки взрослых, отдавать свалявшуюся шерсть на растерзание пальчикам малышей… Мне на удивление везло. Родители, убедившись, что я не собираюсь кусаться, позволяли чадам погладить большую лохматую собаку (и тут же заставляли детей вымыть руки тут же купленной водой или протереть носовым платком). Молодежь закармливала меня печеньем и сэндвичами. Даже мясники чаще всего не отгоняли подозрительного на вид ободранного бродячего пса, а угощали сахарной костью.
Иногда главное Желание просто отступало в тень, заслоненное полузабытыми ощущениями, острыми, как осколок бутылки в траве. Сейчас мне стыдно, а тогда было именно так.
Пару раз меня пытались «приручить» - и голоса моей трусости и моей лени становились очень настойчивыми. Нет, они не призывали меня променять все, что у меня осталось в жизни, на похлебку, ванну и крышу над головой. Они просто уверяли, что я все придумал. И теперь, когда судьба чуть-чуть смилостивилась, не стоит ее искушать вновь.
Они шептали, что я ошибся. Что крыса на плече одного из рыжих мальчишек – вовсе не Питер, а мирный домашний питомец. Питер давным-давно покоится в собственной могиле. А Гарри… Даже если ему нужна помощь – чем ты можешь помочь, убийца?
Если бы мне не хватило ума прихватить с собой выдранную из газеты статью, я вполне мог поддаться на эти сладкие уговоры. И остаться с очередными благодетелями. В конце концов, быть собакой не так уж плохо.
Но статья возвращала все на свои места. Статья и сон.
Когда я заваливался спать в подворотне или в лесу, набегавшись за день и едва утолив голод какой-нибудь дрянью, мне не снилось ничего. Вообще.
Но когда желудок был полон, я видел одно и то же.
Как я поднимаю палочку, и Джеймс падает, сраженный зеленым лучом.
И я стал бояться есть досыта и заходить в гостеприимные дома.
Это меня и спасло, наверное. Иначе я бы не дошел даже до Литтл-Уининга.
А там я увидел Гарри. И это оказалось лучшим лекарством.
Как будто кто-то вынул из моей головы запыленные от долгого неупотребления мозги, встряхнул хорошенько, протер до блеска и поставил на место.
Ко мне начали возвращаться воспоминания. Не о том, что
нужно сделать. Всего-навсего прошлое. Мое собственное прошлое.
Даже в самом плохом нужно уметь видеть что-то хорошее. Так говаривал мой отец – в какой-то другой жизни.
Забавно… я бы так и прожил, вооружившись против всего мира этой безусловно мудрой поговоркой. Если бы не Джеймс.
До встречи с ним я был искренне уверен, что жизнь и состоит из плохого. В котором нужно искать хорошее.
Ну, например: тебя приговорили к Поцелую. Зато Гарри жив и даже здоров. Хотя пример неудачен. Гарри жив – остальное уже мелочи. Не поймали же…
Только подружившись с Джеймсом, я выяснил, что отцова присказка верна отнюдь не всегда.
Что жизнь бывает несказанно хороша – без единого пятнышка. А бывает и наоборот.
Смешно вспомнить, но некий Блэк по-настоящему осознал, что Волдеморта нет, позже всех в магической Британии. Спустя двенадцать лет.
И если бы не Гарри, мне было бы на это наплевать…
Побег Питера – куда серьезнее этого дурацкого приговора. Поймать его ты не смог – что ж, бывает. Но уж будь любезен, если что, всеми правдами и неправдами пробиться к Дамблдору и умолить, чтобы тебя хотя бы выслушали. Хватит даже четверти часа.
Будь ты посмелее, ты бы так и поступил, эгоист несчастный. И прорывался бы не в гриффиндорскую гостиную, а в директорский кабинет. Конечно, он не обязан тебе верить, и скорее всего не поверил бы, отправив сумасшедшего преступника, предателя, убийцу обратно в Азкабан, – но вдруг согласился бы хоть взглянуть на пресловутую крысу? Это же недолго.
Хотя что сейчас-то об этом думать… поздно. Может, Питер уже где-нибудь на югах, лечит нервы и греет пузо – отощал, бедняжка, за это время. А может, на полпути к Волдеморту. Или прячется где-то здесь.
Да и кто мог знать, что за целый год – год! – так ничего и не получится? Несмотря на то, что удалось найти нового друга. Вернее, старого… но в этом-то как раз и прелесть. Мародер, ныне Крукшанс, знал, что случилось с бывшим хозяином – но все же поверил мне. Хотя друг из меня, прямо скажем, неважный. Волдеморту и то такого не пожелаешь…
Маро сделал все, что мог, даже рискуя вызвать гнев новой хозяйки.
Бедный Рыжий, как он убивался по своей крысе… если бы не дурацкая история с метлой, я попытался бы выписать мальчишке новое животное. Получше – во всех смыслах этого слова. Но истории с Молнией мне за глаза хватило. Она хоть неживая, ей все равно, что на части разобрали, а сова или там кошка и дух могут испустить от такого обращения…
Затея с Метлой вообще была рискованной. Но во-первых, Гарри надо было на чем-то летать, а во-вторых, если честно, я надеялся, что если нас с Маро… в смысле, Крукшансом выследят, то хоть кто-то задумается, почему метла оказалась безопасной.
Стояла зима, было холодно… и ничего не получалось. Любой впадет в депрессию. К тому же я умудрился где-то простудиться и в какой-то момент даже засомневался, что вообще доживу до весны. Обошлось. Хотя толку…
А они, кажется, подумали, что я просто издеваюсь.
Снег то таял, то снова валил хлопьями, и лапы скользили на обледенелых ветках, и мне было плохо. Настолько, что в один прекрасный момент я просто рухнул в своей норе и не смог подняться. Маро пытался помочь – но что он мог, со всем своим умом, если у него не руки, а лапы? Он обокрал больничное крыло, добыл где-то маггловские спички, но все было без толку, потому что у меня не хватало сил даже на то, чтобы разжечь огонь… И тогда он взгромоздился ко мне на грудь, как в старые добрые времена.
А мне мерещился очередной кошмар. И я пытался оттолкнуть кота – или думал, что пытался. Потому что не хотел умирать вот так – с грузом на совести. Весьма материальным.
Мое воображение продолжало преподносить неприятные сюрпризы.
Лили бежит, прижав к груди Гарри, зовет на помощь… бежит прямо на меня.
Я хочу броситься вперед, чтобы заслонить их обоих… но тело не слушается, а губы растягиваются в любезной, ни к чему не обязывающей улыбке.
Я просто делаю шаг вперед.
-Питер? Питер, помоги. Пожалуйста… - Лили останавливается, сглатывает… Гарри ничего не видит. Хоть он не видит… уткнулся матери в плечо. И сидит на ее руках тихо-тихо. Как мышка. Умничка, маленький…
Я-не-я во сне пожимаю плечами, держа палочку наготове. И продолжаю улыбаться.
-Пит… - говорит она неуверенно. – Пожалуйста… Он убил Джеймса. Он хочет убить Гарри!..
-Джеймс просто дурак, дорогая, - говорю я чужим голосом, и чужие губы, проделав все положенные движения, растягиваются снова.
Так улыбаются клоуны. Не щуря глаза.
-Мальчик должен умереть. Так решил Лорд.
Лили пятится, пытаясь прикрыть отпрыска руками. Чертов младенец. Из-за него погибло столько людей – и погибнет еще. А эта курица, не сумевшая даже сообразить, что рожать детей надо вовремя, а не тогда, когда вздумается, не понимает, кого защищает.
Чудовище. Зеленоглазое и сопливое. Способное сокрушить силу и власть. Просто потому, что Так Суждено.
Этого нельзя допустить.
Война почти закончена. Победа близка.
И больше не будет жертв и смертей. Не будет боли и страданий.
Все эти глупцы поймут, что так лучше и спокойнее. Когда власть не переходит из рук в руки, не зависит от капризов очередного министра, не служит увлекательной игрушкой для беспринципных карьеристов.
Когда каждый находится на своем месте – и не желает большего, потому что это «большее» ему просто не по силам.
Разве замечает Олливандер, кому продает палочки? Разве исследователь, работающий над очередным изобретением, обращает внимание на то, откуда берется его завтрак, обед и ужин? Разве думает многодетный отец, кто стоит у власти, если все его дети сыты, одеты и счастливы?
Процветание, величие, безмятежность.
Навсегда.
Потому что тот, кто у власти, бессмертен.
Нужно лишь устранить маленькое препятствие. Беспомощное, растерянное, трусливое. Розово-красное, как визжащий поросенок. Его можно обрядить хоть в пурпурную мантию – он все равно останется жалкой хрюшкой, не понимающей, отчего хозяин приближается к ней с ножом…
Да потому что Рождество близко. И нужен окорок.
Рождество…
В этот год – и много лет спустя – рождество будет сытным и мирным.
Нужно только освежевать этот кусок мяса. Который притих и теперь вжимается в ткань ночной рубашки. Чистой, пахнущей жасмином…
Ох, Лили… Послушалась бы голоса разума – не смотрела бы такими глазами. Что непонятно?
-Не противься его воле. Отдай ребенка.
-Нет… только не Гарри… - кажется, до нее дошло. Не все… но хотя бы главное.
-Лили, послушай меня. Никто в этом доме не хочет причинить тебе вред. Ты одаренная ведьма, красивая женщина…
Я словно под заклятием. Я не хочу это говорить. Я хочу кричать. Так же, как Лили. «Помогите». Но не могу.
-…у тебя будет достойный муж. И много детей. Зачем тебе Поттеры?
Лили не спрашивает ни о чем. Просто поворачивается спиной и несется обратно.
Я слышу ее мысли.
«Лучше враг, чем друг. Лучше. Что делать? Что? Господи… пожалуйста… я не боюсь, нет… только не Гарри… Только не так. Будь ты проклят, убийца… Сириус!!! Кто нибудь!..»
Ее спина.
Мне все равно, разумеется. Я просто помню, как она поворачивалась спиной к Джеймсу. Месяц за месяцем. Они складывались в года.
А теперь Джеймс мертв.
И некому остановить разъяренных мародеров.
А ты думала, что я стану заступаться за тебя? А?
«Бедный» Питер. «Жалкий» Питер.
У тебя есть защитники понадежнее, верно?
И где они?!
Эта спина… Мне должно быть все равно.
Зачем объяснять?!
-Остановись, Лили. Подумай. Ты можешь жить. А это… - я проглатываю конец фразы, мучительно пытаясь вернуть ей рассудок…
-Этот ребенок – всего лишь недоразумение.
Она больше не кричит. И это правильно.
Она просто несется обратно. К моему Господину.
-Только не Гарри! Только не он! Убейте лучше меня!!!
Визг непереносим, и Лорд морщится – едва заметно, но…
К счастью, этому заклятию меня обучили.
Всего два слова.
Прости, красотка, ждут дела.
С Гарри покончит Лорд, разумеется. Я только устранил помеху.
Через несколько мгновений все будет решено. Избранный уйдет за родителями – в рай. И то сказать, не сиротой же оставаться…
А я и такие как я – нормальные люди, средние волшебники, обыватели - обретем нормальное счастливое будущее.Глава 2Я заорал, как под Круцио. И очнулся. У кентавров.
Это было настолько нереально, что я решил, что наконец-то сошел с ума.
А на самом деле они просто забрали меня из норы – то ли сами нашли, то ли Маро подсказал, - притащили к себе, укрыли шкурами и шерстью и напоили водой, смешанной с кровью единорога. Он поранился и согласился помочь друзьям.
Каким образом я попал в число этих самых друзей, до сих пор не понял толком. Я же не Джеймс, у меня в хоть в человеческом, хоть в анимагическом виде копыт не наблюдается…Так или иначе, я быстро пришел в себя – от нескольких капель. В окружении полулюдей-полулошадей. Заваленный теплыми шкурами по самый подбородок, неспособный двинуться с места.
Их это ничуть не смущало.
Кентавры попросту не обращали на меня внимания. Почти. И если я пытался задать вопрос или просто вставить словечко, кто-нибудь из старейшин ронял безмятежно, протягивая мне чашу с чуть голубоватой густой жидкостью: «Пей свое молоко, жеребенок. И не перебивай старших. Учись».
Когда я в первый раз попробовал молоко кентавров, меня чуть не стошнило.
Очередной доброжелатель, полюбовавшись на мою перекошенную физиономию, невозмутимо сказал: «Ты привыкнешь». Пришлось пить. И ведь действительно привык…
Только потом, более-менее придя в себя, я поинтересовался, что я – представитель низшей расы (особенности мировоззрения кентавров мы с Джеймсом еще школьниками выучили!) – здесь делаю.
Ответ был, вопреки традициям, прямой и не допускающий более одного толкования.
«Видишь ли, жеребенок, иногда кентавры рождаются в теле человека. Редко, правда. Вот и тебе не повезло. Поэтому люди тебя и ищут. Чувствуют – что-то не так… а что, не разберут. А теперь помолчи – говорят мудрые. Мало кому из жалких двуногих удавалось слышать их глас».
Ну, я и слушал. Все равно делать было больше нечего.
Они говорили о древней мудрости, о корнях нынешней Вселенной и наиболее вероятном ее конце – «Кентавры уйдут последними, но тоже уйдут, а потом наступит хаос. Это нужно помнить – и всегда быть готовым перейти Стикс вброд, жеребенок. Без печали и сожалений». Да я, можно сказать, тринадцать лет торчу на берегу, изо всех сил желая и не имея права этот самый Стикс переплыть… я ж не Волдеморт, чтобы бояться такой ерунды!
Более всего старейшие любили рассуждать о положении звезд и их влиянии на судьбы мира, и дня через три я даже научился не дергаться при упоминании Сириуса. Здесь это было только название ярчайшей точки на небосклоне – и если бы они узнали, что так зовут меня, они сочли бы подобное небрежение к небесным светилам сущим святотатством. Наверное.
Так суждено. Так сказали звезды. Любимая присказка моих благодетелей.
«Ты должен понять, жеребенок. Разве тебе удалось переломить судьбу?»
Иногда я готов был признать их правоту. 22 года я был позором семейства Блэков, потом больше десятилетия – страшным преступником, а теперь оказался «кентавром». Может, все дело в том, что я действительно не человек?
Надо было просто валяться под шкурами и внимать. Вникать в судьбы Вселенной, не заботясь об отдельных ее обитателях.
А я решил все изменить…
Я сказал это вслух - с изрядной долей иронии. Но они совершенно не понимают шуток. Поэтому старейшие решили, что я наконец постиг величайшую мудрость в этой жизни, и наградили меня благосклонными взглядами.
К счастью, я твердо знал, что нечего и пытаться с ними спорить. Кентавры заносчивы, как избалованные дети или кое-кто из наших чистокровных кретинов, спесивы, как светские модницы, и ненаигранно величавы, как моя бабка по отцу. А еще равнодушны, бесчувственны и считают себя лучше всех на свете.
И я понятия не имею, почему нас с Джеймсом тянуло к ним, как призывающим заклятием. Почему кентавры мне нравятся. Ведь в своей жизни я встречал немало похожих на них людей (которые при всем при том искренне считали своих «братьев по разуму» низшей расой), и ни один из них не пробудил во мне даже тени симпатии. Мне всегда казалось, что они обворовывают сами себя. Лишают общения, друзей, любви. Они повсюду развешивают ярлыки, как ценники в магазине. Только вот продавец всегда знает истинную цену своему товару, а люди-кентавры, приладив ярлык, искренне ему верят. И пытаются убедить всех вокруг, что ярлык выбран правильно. В том числе и тех, кого наградили подобным сомнительным украшением.
Может быть, я люблю кентавров потому, что они никогда не стремятся убедить остальных в том, в чем уверены сами. Ни силой, ни уговорами. И не стремятся хватать чужое, хотя и свое не уступят никому…
Некоторые люди кажутся пародией на кентавров. Но я не видел ни одного кентавра, которого можно было бы счесть пародией на человека.
Они всегда остаются собой.
Все это я обдумал, конечно же, позже. А сначала… тело исцелялось куда быстрее, чем разум. Уже ничего не болело – но мысли по-прежнему были звонкими и пустыми изнутри. И очень медленными.
Мое стремление, моя цель – все было не здесь и не сейчас.
Я стал дурным несмышленышем. Парнокопытным.
Не потому, что хотел жить именно так – у меня просто пропала способность нормально мыслить. Бывало, что разум просто не успевал за языком.
А говорить было не с кем.
Тот жеребенок – не человечий, как мы, а настоящий, - обладал характером истинного мародера. Иначе вряд ли он решился бы нарушить приказ старших и отправиться в лес в гордом одиночестве. И угодил в невесть откуда взявшееся посреди леса болотце. Неширокое – футов пятнадцать, не больше… но ему хватило.
Когда мы на него наткнулись, жеребенок уже устал звать на помощь и молча смотрел вперед потускневшими глазами. У него хватило ума не трепыхаться, только вот толку от этого было немного. Кентавры здесь не ходили. Никто другой из разумных тоже. Кроме нас.
-Вот и слушай Ремуса, - сказал Джеймс. – А если бы мы в спальне остались?
-Вот еще! – Блэк передернул плечами. – Что делать-то будем? Может, поближе…
-Куда?! – Поттер крепко ухватил приятеля за капюшон. – Решил ему компанию составить?!
-Ничего я не решил. Ты не помнишь, как веревки делать?
-Ты еще спроси, как пуговицы палочкой пришивать! Я что, домохозяйка?
-Причем тут пуговицы? Надо же его как-то вытащить!
-А чем тебе вон та палка не нравится?
-А выдержит? – Блэк с сомнением посмотрел на чуть кривоватую сухую ветку с оставшимися на ней кое-где коричневыми листьями.
-Не получится – другую найдем! Давай. Осторожнее, кретин!
-Ты держи лучше! А то и вправду придется тут сидеть, пока ты преподавателей не приведешь.
-Еще чего, сами разберемся!
Каблуки скользили по мокрой земле, и пару раз мы чуть не увязли сами. Вот картина была бы – три малолетних искателя приключений в одном водоеме. По шею в грязи…
Кентавренок тем временем немного пришел в себя и наблюдал за нашими усилиями с нескрываемым интересом. Когда Джеймс, ругаясь, утопил в жиже ботинок, жеребенок не выдержал.
-Эх вы, а еще волшебники!
-Хочешь, костер разожгу? – огрызнулся Джеймс. – Или дубину тебе на голову левитирую?
-Люди – на редкость агрессивная раса, - важно сказал кентавренок, явно подражая старшим.
Мне стало смешно.
-Ни дать ни взять мои родственнички, - усмехнулся Блэк. – Того и гляди утопнет, а туда же. Только мои о магглорожденных, а этот обо всех и сразу.
Джеймс внезапно хлопнул себя по лбу ладонью.
-Слушай, ну ее, эту палку. Давай плащи скрепим! Я соединяющее помню!
-Тьфу ты, точно. Только не плащи, а шарфы!
-Они ж короткие!
-Сейчас будут длинные…
Мы его все-таки вытащили, перемазавшись в грязи по уши…
Понятия не имею, как именно наказали безымянного жеребенка, а вот выражение лица Макгонагалл, поймавшей нас в холле, я даже в Азкабане не забыл. Как и последовавшее наказание. Наверное, заслуженное, учитывая, что про кентавренка мы и словом не обмолвились (про то, что допоздна у них торчали, тоже).
Декан «всего лишь» запретила выдавать нам новые шарфы – старые мы забыли у кентавров. И отобрала красно-золотые галстуки.
Так мы и ходили до самого конца семестра, пока она не сжалилась. Как придурки последние.
Если бы не наши верные палочки, всякие примерные умники нас бы, наверное, насмерть задразнили…
А того кентавренка назвали Фиренцом.
Когда он пришел, я обрадовался до неприличия.
Фиренц никогда не отказывался что-нибудь объяснить.
Он и объяснил. Хорошо, подробно, дотошно… хоть сразу помирай.
Оказалось, что «Кентавр, рожденный в теле человека» означает лишь то, что я отношусь к Высшей расе с должным уважением, вижу вещи такими, какие они есть, и не пристаю со своими мелкими проблемами к служителям Предвечного Огня Творения (больно надо, все равно не помогут!). И вообще веду себя «прилично» (вот маман изумилась бы!). В общем, у меня нормальная – по их представлениям – психика. Остальные
люди страдают манией величия и вообще странные.
А еще у меня задержка в развитии – из-за человеческого тела. Нормальные кентавры хорохорятся вплоть до совершеннолетия – а потом понимают, что все эти трепыхания ни к чему не приводят. Все равно вселенная идет своим путем. Совершеннолетними у них считаются те, кто достиг своей двадцатой весны. А я буду встречать уже тридцать… тридцать… короче, я должен быть уже взрослым – а на самом деле жеребенок. Глупый и наивный.
Настолько глупый, что узнав, что обязан жизнью единорогу, испугался, что отныне проклят. Хотя мне-то чего бояться – меня и так прокляли все, кто знал. И поделом, между прочим…
«Ты же не убивал его. Он просто поранился и поделился своей кровью с друзьями», - Фиренц даже изобразил некое подобие улыбки – видимо, недавно встречался с Дамблдором.
Если я кентавр в теле человека, тогда Фиренц, несомненно, человек в теле кентавра. Когда мы с Джеймсом учились в школе, он считался чудаком, но безобидным. Сейчас его репутация была уже настолько испорчена, что кентавры специально предупредили, чтобы он ничего не говорил директору школы. Обо мне.
«Мы с тобой похожи, Сириус, – тебя уже изгнали, а со мной вот-вот произойдет то же самое».
Кентавры не умеют печалиться. Или грустить. В этом им можно позавидовать.
Перспектива изгнания, похоже, ничуть не смущала моего собеседника. И он единственный здесь звал меня по имени.
Фиренц был первым, кто заговорил со мной о Джеймсе. После следователей.
-Тебе не хочется жить, верно? Из-за твоего друга. Но это неразумно. Так, как его помнишь ты, не помнит никто.
Он помолчал и добавил:
-Мертвые терпеливы. Он будет ждать на том берегу, сколько понадобится.
Я продолжал валяться под шкурами, хотя сил заметно прибавилось, - кентавры великолепно переносят холод и терпеть не могут открытого пламени. А мне простужаться снова было совершенно ни к чему.
Я не хотел говорить о Джеймсе. Я не хотел, чтобы он -
там - дожидался меня. В том мире, как и в этом, наверняка найдется занятие поинтереснее.
Я хотел поправиться совсем и уйти. Я с удовольствием остался бы подольше – но крыса, чертова крыса…
-Этот мальчик, его сын, очень похож, - сообщил кентавр, как будто я сам этого не знал. Мне везло – Гарри не очень любил Запретный лес, судя по всему, но зато играл в квиддич. И на него можно было смотреть.
-Твой друг должен был умереть.
Я зажмурился, потому что точно знал, что последует дальше. И Фиренц сказал это – словно ступил копытом в замерзшую лужу. И по ней зигзагами разошлись трещины, выпуская наружу мокрую, холодную, темную воду.
-Так решили звезды.
Мне захотелось кричать. Но вместо этого я высказал то, что давно хотелось. Просто никто не слушал.
-Я не предавал.
-Я знаю. Это очевидно, - сказал он.
Это был уже второй друг из прошлого, который поверил мне. Поверил в меня. Не требуя никаких доказательств.
Кентавров и полуниззлов министерские работники именуют магическими существами. В таком случае я тоже хотел бы быть одним из них. По крайней мере, они более верные друзья, чем люди. За исключением Джеймса и Лилс.
Не знаю уж, какое у меня было выражение лица, но Фиренц уже не в первый раз то ли прочитал, то ли догадался, о чем я думаю. И тихо сказал:
-Люди всегда судят по себе. Не делай больше такой ошибки.
Я ушел от них в конце зимы. Меня не удерживали.
На их месте я бы, пожалуй, обиделся. Но Ронан неожиданно обронил, прощаясь:
-Возращайся. Тебе будет плохо с людьми, даже если они поймут, что ошибались.
И остальные согласно кивали головами.
Я поблагодарил и впервые за месяц обратился собакой.
В воздухе пахло весной.
А через неделю Питер сбежал, притворившись, что его во второй раз убили.
Если бы он и вправду каждый раз умирал, ему не пришлось бы долго ждать следующей смерти. Темный-темный Лорд не потерпел бы такого конкурента.
Крукшанс рассказал, что Рыжий с пронзительным, как у баньши, голосом, вспоминал «покушение» с явным удовольствием. А я жалел, что у него такой чуткий сон.
Если бы не переполох, который поднял хозяин безвременно погибшего грызуна, я бы уж постарался добраться до директорского кабинета. Хотя до сих пор не знаю, можно ли ему доверять, если дело касается меня. Но пришлось бежать, потому что огромному черному волкодаву в замке взяться было просто неоткуда. Вот когда пожалеешь, что твоей анимагической формой не оказалось что-нибудь менее громоздкое и заметное. Пусть хоть хомяк… только мне и в голову не могло придти, что когда-нибудь придется прятаться. От всех. Даже от того, кто вначале был просто тенью из прошлого, осколком потерянного счастья, ноющей болью в груди.
Я прекрасно знал, как он выглядит – только вот поначалу трудно было представлять себе знакомое до боли лицо с совершенно другими, тоже знакомыми, глазами. Зелеными-зелеными, как майская листва. Но я справился.
Только вот внешность – она и есть внешность, а то, что внутри….
Я не знал о Гарри ничего.
Смешно сказать, но подлинное узнавание началось с памятного матча. Я был уверен, что меня никто не заметит – пойди найди идиота, который будет пялиться на верхнюю трибуну вместо того, чтобы не отрываясь следить за игроками, - поэтому спрятался заранее под скамьями и вылез только тогда, когда судья объявил начало игры.
К счастью, я давным-давно уяснил, что в мире есть вещи поважнее квиддича, и мог спокойно смотреть на крестника.
Гарри носился быстрее бланджеров – в наше время даже на чемпионатах мира так не летали, не было таких быстрых метел. И вел себя в воздухе вовсе не так, как Джеймс. Не рисовался, не переворачивался вниз головой, не вычерчивал узоров в небе. Иногда мне просто становилось страшно – было такое впечатление, что парень твердо намерен сверзиться на землю и разбить себе голову.
Но все обходилось – пока на матч не пожаловали новые зрители.
Я почувствовал
их сразу же, потому что у меня возникло непреодолимое почти желание сигануть вниз и раз в жизни изобразить из себя не собаку, а птицу.
Но я, придурок, спрятался под скамейкой. И не видел, как упал Гарри. Просто услышал вздох, пронесшийся над стадионом. А потом…
Если бы не Мародер, я бы наверняка рванул на поле. Только эта зараза, как всегда поспешившая на выручку, вцепилась мне прямо в морду. А полуниззлы обладают куда большей силой, чем со стороны кажется…
К счастью, конфликт между нашей милой крысой и верным котом некоторое время оставался в рамках приличий, и Мародер то и дело добавлял новую черточку к неопределенному пока
внутреннему портрету.
Это походило на мозаику. Я брал знакомые мне камешки и, если они подходили, клал на нужное место. Или оставлял при себе.
Камешки Джеймса. Камешки Лили.
Гарри не любит Зельеварение и равнодушен к заклятиям. Минус два камушка.
Гарри смел до безрассудства. Плюс два.
Гарри никогда не жалуется преподавателям. Плюс один. Нет, плюс два – Лилс тоже предпочитала обходиться своими силами. В смысле, направленной на нас палочкой. С девчонками мы никогда не связывались. Даже с Бертой Джоркинс, которая обожала сплетни и чужие секреты. Прямо как Снейп – к счастью, тот был существом мужского пола, хотя иногда мы в этом сомневались. Ябеда несчастная…
Гарри ленив и не прочь списать. Минус два. Или один? Наверное, мы с Джеймсом тоже были бы рады списывать, чтобы не тратить время. Просто не у кого было. Та же Макгонагалл живо бы насторожилась, если бы мы сдали ей приличные, но стандартные работы. Не на своем уровне…
Гарри справедлив. Плюс два.
Гарри не хулиган. Плюс один (и только один).
Гарри нарушает школьные правила, если нужно. Камешек в минус.
Это нелепое подобие нумерологии тревожило, мучило, иссушало. Плюс, минус, плюс… как будто Гарри – неправильно переписанное и от этого нерешаемое уравнение.
Я не знал о нем ничего – и мучился от этого незнания. Все факты, слова, фразочки, добытые с трудом, никак не хотели укладываться в целое полотно.
Не то чтобы я чего-то ждал от этой «исследовательской работы». Каким бы Гарри ни был, он оставался моим крестником. Моим вдохновителем, можно сказать.
Только мне все равно хотелось знать о нем все.
Я толком не слышал его голоса. Не видел, как он рос. Как учился читать. Как получил письмо из Хогвартса – он же должен был получить это чертово письмо по-настоящему, не так, как я! И обрадоваться, как и полагается любому ребенку, воспитанному магглами. И не только ими.
Я посланий из школы в глаза не видел. Для семьи письмо было всего лишь признаком, что «все идет, как полагается». Но Гарри… вряд ли сестра Лили смогла объяснить ему, что значит быть волшебником. Даже если хотела, в чем я сомневаюсь.
Он обрадовался? Или принял, как должное?
Кто отвел его на Диагон Алли, чтобы купить первые учебники и необходимые предметы?
Кто одобрительно смотрел в спину, пока Гарри выбирал волшебную палочку?
Кто-то был – или?..
Я не хочу об этом думать.
Я просто хочу знать, какой он. Но некому рассказать.
Маро, конечно, и тут старался, как мог – но что знал? Только то, что подслушал или подсмотрел.
По нелепому стечению обстоятельств, Гарри дружил с владельцем крысы и нынешней хозяйкой моего кота, сданного аурорами в зоомагазин.
Гарри не любил родственников – но моему полуниззлу не было известно, за что. Может быть, они морили Гарри голодом и заставляли работать, а может, не купили какую-нибудь очень желанную игрушку, и он обиделся. Скорее я поверю в первое, чем во второе – но вдруг на свете еще случаются чудеса? В конце концов, Петуния – кровная родственница Гарри. В отличие от всяких там никудышных «крестных».
Хотя деньги на игрушки у него есть – должны быть.
И если меня казнят, будет еще больше.
Дядя Альфард, как выяснилось, оставил мне потрясающее всякое воображение состояние, которое не уменьшалось, а только увеличивалось. Родственники были уверены, что Альфард просто очень любит бывать на Ближнем Востоке. На самом деле дядя вел дела с магглами (неудивительно, что он предпочитал это скрывать), торговал каким-то черным маслом или вроде того. Это масло ценится магглами на вес золота – ну и суммы были… соответствующие. Я не очень вслушивался в объяснения – да и кто бы стал, в семнадцать-то лет? Даже цифры, озвученные лощеным адвокатом, оставались для меня пустым звуком – я только уяснил, что теперь могу купить себе хоть сто новых метел. И не купил ни одной… Потом Нарцисса рассказала, что маман, узнав о размерах состояния, попавшего в мои лапы, кричала полдня и швырялась котлами, а сначала выжгла Альфарда с древа, потому что тот осмелился стать богаче, чем все Блэки вместе взятые, и завещал несметные горы монет племянничку-отщепенцу, «такому же магглолюбу, как он сам».
Тогда я лишь понял, что мое участие в делах не требуется, а счета у меня имеются в трех маггловских банках – в золоте, долларах и фунтах стерлингов. С каким-то диким количеством нулей. Впрочем, до 25 лет мне были доступны только проценты со счета в Гринготтс – но и их хватало на жизнь. За глаза. Проще говоря, я себя ограничивал лишь потому, что не было времени с толком потратить деньги. Вот так. И это не считая арендованного в том же Гринготтсе сейфа, который я даже не разу не видел. Зачем ходить, если существуют закупки по почте, а на Диагон-Алли кое-кому лучше вообще не появляться – пришибить могут запросто?
Когда родился Гарри, я быстренько состряпал завещание. Своих детей у меня не было и не предвиделось, поэтому я отписал все сыну Джеймса. Об этом никто не знал – только Поттеры. Они меня даже не отговаривали – не до того было. Завещал и завещал.
Люциус, небось, до сих пор ждет не дождется известия о моей смерти и смерти Беллатрикс. Потому что о размерах состояния он примерно осведомлен, а после смерти моей и кузины все богатства переходят к Цисси. То есть это Люциус так считает. Малфой вообще считать любит – особенно деньги, которые рано или поздно станут его собственными.
Я мог быть кем угодно – убийцей, предателем, сторонником Сами-Знаете-Кого – гоблинов это совершенно не волновало. Магглов тем более. В сейфе каждый год появлялась новая груда монет, маггловские счета обзаводились новыми нулями… а я жил за счет министерства. Очень выгодно. Хотя к драконам такую жизнь…
Бедный Люциус, столько мучений – и все из-за того, что Азкабан охраняют дементоры, а мое завещание хранится там, куда даже министерству не добраться. Была бы человеческая охрана – за небольшую плату меня и Беллу запросто бы отравили, раз уж зажились на этом свете… и я бы дорого заплатил, чтобы увидеть лицо Люциуса, когда тот узнал бы, что старался для Поттера-младшего.
Но дементорам не объяснишь, что такое галлеон и в чем его непостижимая и завораживающая прелесть, а мы с Беллой все еще живы. Всем назло. Только она – по-прежнему там. А я тут. Под драчливым деревом. Вот уж точно – даже в самом плохом можно найти что-то хорошее…
А Люциус почему-то твердо уверен, что никакого завещания не существует. Что я, «как все гриффиндорцы», достаточно легкомысленен и эгоистичен, чтобы не задумываться о таких вещах. Что ж – подобная уверенность заслуживает уважения, и я не стал развенчивать столь невинное заблуждение. В свои 21 с половинкой. За год до Азкабана. За почти-год до…
Мне и это предъявили – потом. Общение с Пожирателями смерти. «Возвращение» в лоно семьи.
А я не стал топить Малфоя, даже когда появилась возможность. Как выяснилось, зря.
Потому что из-за этой сволочи чуть не погиб Гарри. И чудом не погиб никто другой.
Потому что милейшему Люциусу, видите ли, пришло в голову «скомпроментировать» Артура Уизли и блокировать какой-то там новый закон о магглах, которых Люциус старался давить при каждом удобном случае. Видимо, из любви к искусству. Лучше бы занялся воспитанием сына. Полу-Блэк, чистокровный волшебник, на которого
напал гиппогриф – это не просто нонсенс. Это позор, от которого ввек не отмоешься. Хуже может быть только женитьба на магглорожденной и отсутствие волшебных способностей. Но судя по всему, старания Волдеморта привели к кое-какому результату, и сейчас чистокровный мальчишка понятия не имеет, что если ты пострадал от когтей или зубов магического существа, квалифицирующегося как опасное, нужно не жалобу подавать, а клясться, что споткнулся на ровном месте и неудачно упал на сучок. Потому что иначе злые языки усомнятся в твоем происхождении. Потомственный колдун, не способный найти общий язык с животным или обезвредить его, - это издевательство над самой идеей.
Так учили меня. Так учили Родольфуса Лестранжа, моего соседа по Азкабану – и тысячи мальчишек по всему миру.
А маленького Малфоя, видимо, учили «делать вид».
И куда Цисси смотрит, интересно? В зеркало?
Почему ее ребенок похож на нувориша, купившего себе родословную на черном рынке?
Почему Гарри Поттер, которого воспитывали магглы, который
не обязан соответствовать идеалу, бытовавшему только в аристократических семьях, выглядит урожденным принцем на фоне белобрысого наследника Малфоев?
Может, я и пристрастен… но Гарри с гиппогрифом поладил. А Хагрид заработал себе кучу неприятностей. Как и неведомая мне поникшая зверушка, которую я видел только один раз и издали.
Когда гиппогриф поднимается в небо, даже воздух пахнет по-другому. Как будто пузырьки на веселящем зелье.
Они любят есть мясо и ловить на лету птиц. А еще охотиться.
Они церемонны и готовы раскланиваться хоть целый день - при условии, что люди отвечают им тем же.
Они любят, когда их гладят, и терпеть не могут, когда с ними говорят фамильярным тоном. И тем более пренебрежительным.
Малфой-младший просто трус. И напыщенный дурак к тому же.
Про министерских работников, приговоривших к смерти некоего Клювокрыла, я вообще молчу. У них, наверное, память отшибло - раз не помнят, что гиппогрифов проходят на четвертом курсе. Подумаешь, год разницы...
Про гиппогрифов я знаю почти все. А про Гарри - только немножко.
И иногда до отчаяния завидую Рыжему и Маленькой Хозяйке. И Дурслям. И даже Питеру Пэттигрю.
Они знают. Они видят и слышат.
А те, которые люди, даже разговаривают. Все. Его друзья, Дамблдор... Рем.
Ре-мус Лю-пин.
Когда произносишь по слогам, звуки становятся бессмысленными и не причиняют боли.
Я знаю, что виноват и перед ним тоже.
Только вот Рем разговаривает с Гарри. А я - нет.
Гарри меня ненавидит. По праву.
Но мне обидно, что он ненавидит меня из-за чужой лжи, которой поверили все. Даже те, кто не боялся сражаться со мной плечом к плечу. Даже Рем поверил, что я предал Джеймса.
И при этом не выдал наш маленький секрет - иначе я давно бы оказался в родной камере.
Я не понимаю его. Никогда не понимал.
А он разговаривает с Гарри.
Зато Гарри после истории с крысой перестал разговаривать с лохматой девчушкой.
Я видел ее издали. Она учится лучше всех и постоянно читает книжки. Ее пальцы в чернилах, а роскошной неуправляемой копне волос наверняка завидуют другие девчонки, уверенные, что если бы у них были такие волосы, они воспользовались бы этим богатством с толком и не превращали бы дар природы в некое подобие разоренного птичьего гнезда.
Она всезнайка, и с ней бывает скучно. Особенно когда она замирает над очередным толстенным тоном и забывает почесать Крукшанса за ухом. Или просто погладить.
Она купила моего полуниззла. Забрала из магазина. И защищала, как могла. Потому что Крукшанс не любил крыс, и особенно поддельных. А Рыжий заботился о своем питомце.
Умница, Хвост. Ты перессорил нас - и сумел перессорить их.
Только они умнее - они помирились. Все-таки помирились.
Мы – не смогли. Не успели. А теперь уже поздно.
Хотя трое из четверых по прихоти судьбы собрались в этом замке. Я, Питер и Рем.
А у Гарри – мантия-невидимка и наша карта. Интересно, откуда он ее взял? Кажется, подарил кто-то…
Правда, карту отобрал Ремус. Профессор Люпин.
Железная личность наш Луни. Это ж надо – за целый год не проговориться, что дружил с Джеймсом! Я бы и пары часов не выдержал…
Интересно, о чем Ремус думает, когда смотрит на Гарри? Вспоминает Джеймса, старательно выплевывая из памяти о прошлом меня? И как – получается?
Крукшанс мурлычет под боком, вылизывает лапу, изредка тычется мордой, куда придется…
Мы ждем. Оба.
Сегодня наши
хозяева сдали последний экзамен.
Сегодня казнят гиппогрифа.
Я надеюсь, что они придут к Хагриду. Все трое.
Рыжий – хозяин Питера. Видимо, бывший.
Девочка – хозяйка Крукшанса. Мне он давно уже не питомец домашний – друг.
И Гарри. Сын Джеймса. Хозяин Бродяги. Черного лохматого волкодава-дворняжки, которого так давно не чесали за ухом и не гладили по холке…
Я не знаю, что буду делать. Я даже не уверен, что нужно делать хоть что-то.
Я просто хочу, чтобы Гарри знал – я не предатель.
А
кто я - решать ему. И только ему.
Крукшанс выгнул спину, зашипел… и исчез в сгущающихся сумерках.
А я остался. У меня не было сил – поверить.
Потому что Ива пахнет Ивой.
Девочка – ландышем, и свежими листьями, и пылью – особой пылью, которая скапливается на книгах, которые слишком долго стояли на полке. А еще она огорчена – и горечь оседает в воздухе каплями грейпфрутового сока.
Гарри пахнет ветром, и немножко Лили (но без всяких цветочных оттенков, только травы), и еще чернилами.
А Рыжий не пахнет вообще. Собой – не пахнет.
От него несет плесенью, и страхом, и усталой обреченностью…
-Короста!!! Брысь, чертов кот!
И я несусь, не разбирая дороги, не замечая, что мир расплывается, раздваивается на глазах, стекленеет.
Собаки ведь не плачут, верно? Не умеют…
А Гарри похож на Джеймса. Особенно сейчас.
В сумерках не разглядеть цвета глаз и знаменитого шрама.
Особенно сквозь зеркало слез.
Оно всегда кривое. Только от этой кривизны – не смешно.
И я нападаю на Поттера. Первый раз в жизни.
Прости меня, Джеймс.
Не могу больше ждать. Я убил – но не предал. И я хочу, чтобы Гарри это услышал. Не поверил, не простил – такое не прощают! Просто знал, что его крестный – самоуверенный идиот. Кретин. Придурок. Но он не бросил бы маленького Гарри в море. Скорее бы сам бросился.
Только нельзя. Невозможно, пока жив Хвост.
Пока я его не убил.
Прости, Джеймс. Прости. И пойми. Пожалуйста.
Ты всегда меня понимал… друг.
