Цветы и ягоды

Лаванда с чердака

Дисклэймер: Все принадлежит Роулинг, кроме того, что принадлежит Чепраске.
____________________________________________________________

Мой день беспутен и нелеп:
У нищего прошу на хлеб,
Богатому даю на бедность,

В иголку продеваю — луч,
Грабителю вручаю — ключ,
Белилами румяню бледность.

Мне нищий хлеба не дает,
Богатый денег не берет,
Луч не вдевается в иголку,

Грабитель входит без ключа,
А дура плачет в три ручья —
Над днем без славы и без толку.

М.И.Цветаева


Страхи Лаванды Браун составляли небольшую, но хорошо вооруженную армию со своими полковниками и рядовыми. Лаванда узнала об этом из одной популярной книжки по психологии, где подробно перечислялись всевозможные фобии с красивыми греческими названиями, похожими на женские имена. Раньше Браун не отдавала себе отчета в том, что боится высоты, глубины, темноты, чересчур замкнутых и слишком открытых пространств, крови, острых предметов, навязчивых шумов, малознакомых мужчин и хорошо знакомых женщин, а также всего, что рычит, пищит, шипит, ползает, стрекочет и имеет больше, чем четыре лапки.
Но кое-что автор книги упустил. Он был магглом и не включил в свой список главную Лавандину фобию – страх перед оборотнями. Этот страх царил над всеми остальными, налагая на жизнь Лаванды неудобоносимые бремена, как иногда с горечью говорила сама Браун. Он не позволял ей выходить на улицу позже десяти часов вечера - если бы кто-то решил устроить в ее доме ночной поджог, Лаванде оставалось бы только печально махать полотенцем в окне. Да что там десять - уже в девять сорок пять за каждым кустом ей мерещились оборотни, которые в маленьком и провинциальном Норд-Брейвери были такой же несусветной диковинкой, как луковицы гладиолусов, сорт «Огненная феерия».

Кстати, шел дождь. Закончив перебирать в памяти свои многочисленные страхи, Лаванда сунула нос в надушенный сиреневый шарфик и с тоской подумала, что жизнь ее тоже сиреневая, надушенная и совершенно бестолковая, как такой вот шарфик, который абсолютно не грел, хотя именно для этого Браун навертела его на шею.
Она, жизнь наполовину состояла из неприятностей – на ту половину, которую еще не оккупировали страхи. И если страхи были грозными, пугающими призраками, наподобие Кровавого Барона, то неприятности напоминали стаю маленьких, разрушительных Пивзов, которые никак не хотели оставить Браун в покое.
Были ли вы свидетелями той назидательной картины, когда разнаряженное, созданное для легкомысленного счастья создание мучилось над выбоиной в тротуаре, которой заботливое Провидение в течение десятилетий дождями и бурями придало форму и глубину, идеально соответствующие каблуку несчастной девушки? Неужели вы не сделали пару снимков, когда другая девушка, ничем не уступающая первой по красоте и нравственным качествам, одурев от ответственности и изгибая шею под немыслимыми углами, пыталась припарковать свою машину с минимальными потерями? Виждь и внемли! Перед вами Лаванда или одна из ее многострадальных сестер. На счастье Браун, автомобилей в ее мире не было, и колдоаппараты весили достаточно много, чтобы их не таскал кто попало.
Мелкие неприятности доставляли Лаванде большое огорчение, ведь она, сколько себя помнила, всегда тянулась к чему-то огромному и светлому, чего сама не могла назвать. Даже на детских рисунках маленькая Лавви изображала себя не в платье принцессы, а в костюме супергероя. На вопрос, чем она будет заниматься, когда вырастет, она неизменно отвечала: "Деяниями". Лаванда почерпнула это слово из семейной Библии и решила, что масштаб меньше ей просто не подходит.
И были ведь, были неплохие шансы! Пока существовал Отряд Дамблдора, Лаванда и ее друзья так весело боролись со злом, учили эффектные заклинания, произносили много умных, хороших речей. И Лаванда понадеялась, что все как-нибудь сойдет на голубом глазу. Но ее наивные надежды рухнули, когда в воздухе затрещали заклятья куда более серьезные, закапала кровь и все вдруг резко начали умирать. А саму Лаванду смял огромный и жуткий оборотень, и она даже не успела применить полученные навыки. Ни применить, ни просто вспомнить.
Потом была какая-то прореха в памяти, а сразу за прорехой уже начиналась больница, где Лаванду долго зашивали, зашивали, а потом выдергивали нитки, выдергивали... Время между двумя этими болезненными процедурами слиплось в один бесформенный комок.
Когда Лаванду наконец-то выпустили, побледневшую, похудевшую и павшую духом, дома ее уже ждали три газеты, два журнала и даже один экземпляр нового издания «Всемирной истории магии» - прямо к порогу прислали, сердобольные. Везде было написано одно и то же: Гарри Поттер - молодец, Невилл Лонгботтом – огурец, профессор Снейп тоже ничего себе. А про Лаванду ни полстрочки.
Обида и желание утереть нос тем, кто ее недооценивает, заставили Браун, несмотря на легкое головокружение, в тот же день нагладить свою самую строгую черную юбку, надеть ее и в таком виде заявиться в Аврорат с просьбой взять ее, Лаванду Браун, на службу: бороться со злом, говорить хорошие, умные речи, углублять и расширять свою геройскую деятельность. Она так прямо все это и выложила, стоя посреди большого кабинета и глядя на двух, нет, трех растерянных авроров и добрый десяток курсантов, среди которых мелькали лица Томаса, Уизли, Поттера – у-у-у, дело – труба.
Авроров не убедила ни ее юбка, ни карие, умные, как у собаки глаза, ни даже вязь героических шрамов у нее на плече. Они смекнули, что у Браун непорядок с головой и послали ее понаблюдаться в териантропологическом диспансере. В общем, послали.
Лаванда немножко поревела, высморкалась, съела пару бисквитов и пришла к выводу, что авроры, как ни крути, правы и наведаться в диспансер ей действительно надо - залатать дыры на костюме супергероя. Это была ее первая разумная мысль после выписки из больницы. С этого момента, пожалуй, и началось выздоровление.

Лаванда стала частью Первой Смены доктора Вэнди, группы из семи разнополых и разновозрастных пациентов, которых болезнь, совместные процедуры и горькие лекарства на основе аконита сплотили теснее, чем любую команду по квиддичу. У них была собственная скамейка, где они сидели рядком, выделяясь среди прочих посетителей своим опытным видом, коллективно разгадывали кроссворды, смеялись над пародиями Билла, щекотали маленького Тедди, ели печенье Лаванды, сыр Схоластики, пышки миссис Риз и запивали все это дело кофе из личного кофейника доктора Вэнди. Оборотней среди них не было, так, от «Профилактики» до «Группы риска-А». Правда, у миссис Риз шерсть за ушами росла, но это из-за гормонов, чтоб им пусто.
Окончив свой профилактический курс, залеченная и перелеченная Лаванда, которой до смерти надоел больничный запах, решила наконец начать новую жизнь. С чистого листа. На этом чистом листе она аккуратно вывела свое имя и фамилию, а над пунктом "Место работы" призадумалась. Надо было постараться и больше не вытворять глупостей. Лаванде по-прежнему хотелось созидать, творить добро, приносить миру пользу, однако такие благородные профессии, как колдомедик, преподаватель в Хогвартсе или проектировщик жилых зданий, казались Браун слишком уж значительными. В них маленькая, глупая Лаванда утонула бы, как муха в киселе, вдобавок испортив весь кисель одним махом. Волевым усилием Браун отказалась от этих пленительных перспектив и развернула газету «Работа для Вас».
Работа лично для нее нашлась прямо на первой странице. «Свадебному салону «Белая фея» требуется мастер-флорист для оформления букетов, бутоньерок, а также украшения свадебного зала. Писать на имя мадам Оливье, Норд-Брейвери, Колвилл-стрит». Ну что за прелесть было это объявление: свадебный салон, белые феи да еще хорошенькая виньеточка вокруг! Оно так сильно впечатлило Лаванду, что та немедленно записалась на двухмесячные курсы по флористике и очень скоро грохнула чемоданами о пол своей новой квартиры в Норд-Брейвери – благо нанять жилье там было дешевле, чем в Лондоне, не говоря уже о полном отсутствии оборотней.
Работа флориста в свадебном салоне при ближайшем рассмотрении оказалась делом, безусловно, творческим, но уж больно однообразным – все хотели примерно одного и того же. Ловкость, аккуратность и быстрота ценились куда выше богатой фантазии, цветы – это хрупкая штука, которая быстро вянет и легко портится в неумелых руках, а клиентки хотят получить свой заказ точно в срок, безукоризненно выполненным и первозданно свежим. У старательной Лаванды получалось неплохо, хотя и несколько тривиально. Слова «тривиально» Браун не знала, но что-то подобное приходило ей в голову, когда она собирала букет невесты и ловила себя на мысли, что уже делала точно такой же для Сэсси Принс, а чуть раньше – для Ребекки Лу.
Конечно, эту работу нельзя было назвать карьерой – ни с большой буквы, ни с маленькой. Но она вполне удовлетворяла горячее Лавандино желание делать людей счастливыми – а видели бы вы, какими счастливыми становятся молодые, обрученные девушки в окружении цветов!
К тому же, Лаванда могла наслаждаться своей маленькой независимостью, содержать маленькую квартирку и позволять себе маленькие – ма-аленькие излишества. Поставщиком излишеств для нее был некий Буч, пронырливый малый, который мог бы запросто притвориться Наземникусом Флетчером безо всякого Оборотного зелья. Он промышлял тем, что доставал для кого угодно что угодно, от радужных перьев для письма до звезды с неба. Лаванда покупала у него дезодорант в аэрозоле, тушь для ресниц с подкручивающей щеточкой, жевательную резинку со вкусом лесных ягод, растворимый кофе и губки, придающие обуви блеск. Маггловский мир нравился Лаванде своим вниманием к мелочам женской жизни. Маги, хоть и обладали неограниченным запасом заклинаний, многие из которых могли бы разрушить до основания маленький городок, вроде Норд-Брэйвери, но так и не сподобились изобрести хотя бы капроновые колготки, а чулки на подвязках – это, знаете ли, только на неприличных открытках красиво, на самом деле ноги в них чешутся и мерзнут. Мало того, достать нужные вещи у более догадливых магглов оказалось непростой задачей: в магических магазинах эти товары не продавались, а самой отправляться за ними в чужой мир было как-то боязно. Вот для таких-то целей и существовал Буч. Он сноровисто перемещался по всей Великобритании – магической и маггловской – и дарил людям счастье в виде конфет «Друбблс» и пакетов с пластиковыми ручками.
Именно Буча ждала Лаванда, сидя на скамейке в Большом парке и неуклонно промокая под мелким дождем, от которого не спасал ни сиреневый шарфик, ни тонкая мантия, ни даже сертификат об окончании двухмесячных курсов по флористике в целлофановой папочке.

Браун взглянула на свои наручные часики, полезла в сумку и, немного пошуршав, добыла оттуда два шоколадных квадратика. Шоколадку ей сегодня подарил один молодой супруг в благодарность за хорошо организованную свадьбу. Ясное дело, приятные сюрпризы получили все работники салона, и мадам Оливье наверняка досталось что-то подороже, чем сладкая плитка. С другой стороны, на толстую, усатую мадам мистер Гринберг никогда бы не посмотрел так, как на Лаванду. Сердце у нее мгновенно растаяло, как подаренный шоколад, хотя она и понимала, что надеяться на продолжение глупо и даже аморально, ведь мистер Гринберг совсем недавно женился и, кажется, счастливо.
В любви Лаванде категорически не везло. Так уж с самого начала повелось, и напрасно она старалась переломить эту грустную тенденцию.
А ведь она была очень симпатичной, Лаванда Браун, весьма. Высокая, тонкая, полупрозрачная девушка-тайна, похожая на фарфоровую коллекционную куклу. Такой Лаванде хотелось бы быть, но, увы, природа создала ее похожей скорее на тех практичных, миленьких, курносых куколок, сделанных из прочного целлулоида здорового телесного цвета с румянцем в нужных местах. Их дарят пяти-семилетним девочкам, чтобы будущие матери учились: именно так должны выглядеть хорошо развитые, ухоженные дети, прежде чем переходный возраст превратит их в тонкошеих дев, склонных к истерикам. Именно так выглядела и Лаванда, хотя уже перешагнула страшный порог в двадцать один год. Она была симпатичной в натуральном виде (читай, пуховка плюс карандаш для глаз), или смазливой, как говорил Дин Томас - грубо, но, в целом, положительно. Флакон осветляющего шампуня, купленный у Буча, и плойку – из того же источника – Лаванда, как положено, хранила в темном и сухом месте, подальше от любопытных глаз. Не такое уж это страшное жульничество, пусть думают, что Лавандина красота настоящая от макушки до пяток.
Но личная жизнь не клеилась. Не клеилась, и все тут. Возможно, весь секрет состоял в том, что Лавандина голова была начинена идеалами, как булочка - взбитыми сливками. Всякому молодому, здоровому мужчине сладких поцелуйчиков и совместного распития коктейлей из одного бокала маловато для полного счастья. Однако стоило Лаванде раскрыть рот и выдать что-нибудь из арсенала бабушки Мэйзи, что-нибудь про девичью честь и свадьбу, как кавалеры отпадали от нее, словно спелые груши. С той лишь разницей, что груши не имеют обыкновения смеяться и обидно язвить. После каждой такой маленькой трагедии Лаванда долго кисла в злых слезах, кляла весь мужской род на корню и рвала на мелкие-мелкие кусочки колдографию подлеца – если таковая уже успевала завестись в ее квартире. Бабулино фото Лаванда… нет, конечно, не рвала, но отворачивала лицом к стенке – от обиды за ввоспитанную в нее валлийскую принципиальность.
Потом очередной галантный кавалер предлагал ей донести до дома тяжелые пакеты, и история повторялась сначала. Но вскоре и такие истории стали случаться все реже: в Норд-Брейвери было не так много молодых, здоровых и при этом свободных мужчин, лично Лаванда ежедневно прикладывала руку к их превращению в женатых джентльменов. Молва же распространялась очень быстро. И что это была за молва, Браун очень хорошо знала. Они и сегодня слышала в зеленной лавке, как мистер Сомс сказал мисс Пейшен, что цветочница Браун с виду такая вертихвостка, а на самом деле недотрога и ханжа. Как будто Лаванда была глухой или не стояла со своей авоськой в трёх футах от него! Ей так хотелось затолкать мистеру Сомсу в рот только что купленный цуккини, и она непременно бы это сделала, если бы не планировала овощное рагу на ужин, а без цуккини, известное дело, рагу не рагу.

В конце аллеи показался Буч. Кому бы еще идти в парк в такую погоду, когда все пять скамеек вокруг фонтана оставались незанятыми, кроме той, где сидела Лаванда.

- Ну и денек, мисс Лавви! – Буч провел рукой по своим волосам, зализанным, как у танцора аргентинского танго, чем-то скользким, так что даже капли на них не удерживались.
- Оставляет желать лучшего, - сухо процитировала Лаванда бабушку Мэйзи.
Ей не нравился Буч, зато нравилось, какие милые картонные коробочки разного размера он подбирает для заказа и как славно и аккуратно укладывает туда вещи – одна к одной.
Она задумчиво приложила упаковку к губам и посмотрела куда-то поверх фонтана.
- Скажи, Буч, только честно: от меня можно потерять голову?

Лаванда играла наверняка. Ей было прекрасно известно, что она нравится Бучу - которому, похоже, нравилось всё, что носит юбку в подлунном мире, включая дрессированных камуфлори. Браун не любила чернявых коротышек с блестящими, жуковатыми глазами, но его симпатия ей все-таки льстила. А сейчас, когда Лаванда хандрила после очередной не своей свадьбы, чья-нибудь симпатия была нужна ей позарез.
Однако Буча даже намеки миловидных, кареглазых девушек не могли отвлечь от по-настоящему любимого дела: пересчета монет. Он долго шевелил губами, двигая серебряные кружочки на ладони, удовлетворенно кивнул, пересыпая их обратно в мешочек, и только потом ответил:
- Вы бы не задавали таких вопросов, мисс Лавви.
- Почему это?
- Ну, как вам объяснить… Вы из тех, от кого убегают все, даже неприятности. Но вы их что-то очень прытко догоняете. Будьте, пожалуйста, умнее.

Только когда Буч скрылся за деревьями, оторопевшая Лаванда отмерла, фыркнула и принялась потрошить коробку. От нее, видите ли, все убегают! Как вам нравится такой комплимент? Больше ни за что она не свяжется с этим Бучем. Нет, вот закажет еще три пары колготок и шоколадку «Fruits&Nuts» - и больше не свяжется.
И только тут Лаванда заметила, что через скамейку от нее кто-то сидит. Очень интересно, откуда взялся этот кто-то, ведь, кажется, только что площадь вокруг фонтана была абсолютно пуста?
Лаванде со своего места не могла как следует разглядеть незнакомца, но для таких случаев у каждой женщины есть скрытые органы бокового и заднего зрения. Через уши было довольно сложно смотреть, и все же Лаванда выяснила, что ее сосед худ и сутул и что у него ужасно всклокоченные черные волосы, а щеки обросли щетиной – впрочем, ей нравились слегка небритые мужчины, было в них что-то соблазнительно-дикарское. Чего не скажешь о нездоровом цвете лица и крупном носе с заметной горбинкой. Под определенным углом зрения незнакомец напоминал профессора Снейпа в юности – а уж профессор Снейп, даже с его нынешним героическим ореолом, никак не подходил на роль принца для Лаванды. Однако ее самолюбие, задетое бессовестным контрабандистом, требовало хоть маленькой компенсации, и Лаванда посмотрела на мужчину чуть более открыто. А уж тот-то таращился вовсю! Правда, перехватив Лавандин взгляд, он как-то неловко замялся, вроде даже покраснел и улыбнулся через силу.
Вдруг Лаванду словно кипятком окатило! Она узнала эту невеселую улыбку и смородиновые глаза. Она видела их миллион раз! Напротив нее сидел Виктор Крам. Хоть Лаванда и не интересовалась квиддичем, Крама узнал бы любой, кто видел бесконечные рекламные постеры, на которых знаменитый спортсмен призывал освежиться популярным лимонадом.
Лаванда помнила Виктора на Турнире Трех Волшебников. Более того, у неё с Крамом случился один очень неприятный эпизод, который она предпочитала не вспоминать. Тогда Лаванда была самым печальным образом влюблена в Седрика Диггори. Заметим в скобках, что тот погиб и тем самым открыл длинную череду её любовных разочарований.
Да дело не в этом! Виктор Крам сидел на скамейке в Большом парке Норд-Брейвери! Какая-то галлюцинация… Лаванда отвернула голову, посмотрела на розовые кусты справа, на кроны деревьев – вверху и на фонтан – перед собой. Фонтан побрызгал ей в лицо водой и немного привел в чувство. Лаванда снова повернулась к незнакомцу. Тот недоуменно и угрюмо пялился на нее, должно быть, не понимая, чего это она вертит головой, а не падает в обморок от счастья, и улыбнулся еще раз, для верности. Лаванда вяло улыбнулась в ответ, совершенно не зная, что ей предпринять.
Ободренный ее улыбкой, Крам оживился и, встав, двинулся к ее скамейке. Пока он шел, Лаванда лихорадочно соображала. Боже всесильный, да откуда же здесь взяться Виктору Краму? Ни родственников, ни друзей у него в Норд-Брейвери нет, об этом бы Браун знала. О матче и речи идти не могло: на единственном квиддичном поле за городом мальчишки кидали друг другу мяч и щипали траву две козы мистера Гибсона.
Была бы Лаванда самолюбивой студенткой, вообразила бы себе невесть что. Скажем, что Крам обратил на нее внимание во время Турнира - как-нибудь поверх Грейнджер, долго томился и вот решил ее разыскать. Но Лаванда покусанная была мудрой женщиной, защищенной от ереси легкомыслия всевозможными фобиями. Она сразу поняла, что никакой это не Крам, а самый настоящий маньяк, который охотится за девушками в сиреневых шарфиках, и не признаться в любви он ей хочет, а изнасиловать и укокошить. Напился Оборотного зелья, чтобы привлекать молоденьких дурочек, падких до знаменитостей. Но Лаванда-то не дурочка, и ее голыми руками не возьмешь.
Браун принялась торопливо засовывать в сумку свои размножившиеся вещи, ругая себя за нетерпеливость: могла бы и дома всё рассмотреть, а теперь просто рук не хватает собрать эту кучу барахла за пять секунд. Прежде чем последний пакетик леденцов от кашля перекочевал в Лавандину сумку, Лохматый сел на скамейку рядом с Браун.
- Дравствуйте, - сказал он, четко произнеся все буквы, кроме первой.
Вблизи Лохматый оказался ужасно высоким. Вдобавок, у него были очень волосатые руки – насколько позволяли видеть рукава мантии. Лаванда представила себе, как эти руки смыкаются на ее шее, и побледнела, словно уже готовилась преклонить голову на атласную подушечку, убранную белыми лилиями.
Ах да, он ее еще и изнасилует! Для полного счастья.
- Узнаете – спросил Лохматый. Вернее, это могло бы быть вопросом, если бы он потрудился придать своему голосу вопросительную интонацию.
- Мня-мня… - Лаванда замялась, нащупывая в сумке волшебную палочку и прикидывая, кого лучше вызвать первыми: авроров или колдомедиков.
Ей прежде не приходилось общаться с маньяками, но она знала, что ни в коем случае нельзя опровергать их болезненные фантазии и доказывать, что они нисколько не похожи ни на Мерлина, ни на Кухулина.

- Виктор Крам. Узнаете? – напирал он, придвигаясь к ней поближе. – Как ваше имя?
- Ну и погодка сегодня, - пробормотала Лаванда, твердо решив направить разговор в какое-то безопасное русло, и отодвинулась подальше.
Лже-Крам насупил брови, собрал лоб в складки и покрутил головой по сторонам.
- Мокро, - наконец резюмировал он, пожав плечами.
Он так раскатисто произносил «р», словно орехи разгрызал. Оборотное зелье, видимо, действительно сильная штука, если даже акцент подделывает в точности.

Жалко, маньякам нельзя бросить палку, а самой тем временем удрать.
- Ваше имя? – Лавандины тактические уловки не смогли сбить Лохматого с толку. Ты смотри, какой упорный!
Она замешкалась, пытаясь придумать какое-нибудь женское имя, но фантазия ей напрочь отказала, и Браун, заглядевшись в гипнотически черные глаза собеседника, вдруг честно выдала:
- Лаванда.
И тут же прикусила язык. Лохматый снова нахмурился, а потом его лицо просветлело, и он зычно расхохотался. Смех, как и голос, у него был басовитый. Просто удивительно, как столько звука вмещалось в его худосочное тело. Разве что в длину укладывалось.
- Лавендер? Лавендер из тента? Помню!

Во время Турнира страдающая от неразделенной любви Браун решила расставить все точки над «и». Она знала, что никогда не решится объясниться с Седриком один на один, поэтому написала большое письмо, красноречиво украшенное сердечками, птичками, ангелочками в таком изобилии, что бумага чуть не размокла от разноцветных чернил. Письмо Лаванда решила подбросить Седрику в рюкзак перед очередным соревнованием, чтобы поддержать его дух. Кажется, это было перед драконами, потому что всех участников собрали в одной палатке, наверное, чтобы они что-нибудь не намухлевали тайком. В палатку постоянно кто-то заходил или выходил оттуда, и у Лаванды разболелись колени, пока она, скорчившись за углом, караулила момент, когда внутри никого не будет. Она скользнула внутрь, взглядом отыскала темно-синий рюкзак Диггори и дрожащими, неловкими руками принялась заталкивать в боковой карман свое послание.
- Какво става? – вдруг прогремело у нее над ухом.
Лаванда, мгновенно почувствовав себя преступницей, извернулась, как гусеница, застигнутая хозяйкой на капустном листе, и жалобно посмотрела снизу вверх. У нее за спиной стоял кто-то очень высокий – так, по крайней мере, казалось Лаванде, сидящей на корточках - со страшными угольными глазами, в синей мантии с красными нашивками.
- Кто вы? – грубовато спросил он. – Что делаете?
- Это ваше? – пролепетала Лаванда. – Ваш рюкзак?
- Спрашиваю, что делаете?
- Я тут… вот, - Браун потащила листок назад, думая про себя, что сесть в такую феерическую калошу могла только она, Лаванда.
Незнакомец прижег ее своими углями и выдернул письмо из ослабевших пальцев. Он окинул взглядом бумажку, разрисованную пронзенными сердцами, растерянно моргнул, раз, другой и отдал обратно.
- Ошиблись, Лавендер… наверное. Это Делакур рюкзак.
Пятясь к выходу из палатки, Лаванда пробормотала что-то совершенно невразумительное и дала стрекача. Только потом, в безопасности гриффиндорской гостиной, она перевела дух и, багровея от стыда, поняла, что, перепутав в полутьме рюкзаки, чуть было не попала в лесбиянки, да еще при самом Викторе Краме. Конец света, даже хуже! Письмо было уничтожено, а Лаванда до конца Турнира старалась без особой нужды не светиться на людях. Ее ужасала мысль о том, что, если Крам кому-нибудь разболтает, Лавандины предпочтения будут обсуждать в трех странах на трех языках. Но, похоже, свой язык Виктор удержал за зубами, потому что на пробные камни, брошенные Лавандой, ни подруги, ни случайные собеседники никак не реагировали.

А маньяк, выходит, знал про этот случай! Откуда, спрашивается? Сердце Лаванды тронуло сомнение. Что если это и вправду Крам? Что если он не собирался ни насиловать ее, ни убивать? Ну слишком уж все сходится! Оборотное зелье, конечно, могло ввести в заблуждение, к тому же, Крама она знала, только по журналам да по газетам, да полминуты личного общения, которое и общением-то не назовешь. Но что-то шептало ей: «Оночень похож на настоящего».

- Так вы действительно Виктор Крам? – недоверчиво переспросила Лаванда.
- Не верите?
- Теперь, кажется, верю, - пробормотала она.
Значит, правда: Виктор Крам сидит на скамейке в Большом парке Норд-Брейвери. Самое время воскликнуть «Ух ты!» и попросить расписаться на обертке от шоколадки. Но нужный момент был уже упущен, и сейчас Лавандино «Ух ты!» прозвучало бы несколько неуместно.

- А что вы здесь… делаете?
- М. Отдыхаю. Устал куидич, - словно иллюстрируя свою усталость, Крам потер глаза ладонью. Лицо у него и вправду было усталым и каким-то темным, не загорелым, а именно темным, будто в его жилах текла черная кровь.
- Понимаю, - сочувственно вздохнула Лаванда, которая за прошедшие два месяца уже во второй раз сталкивалась с убийственным требованием: "Сделайте как у Мэри, но лучше". - А где вы остановились?
- Пока нигде, - ответил Виктор и многозначительно зыркнул на нее.
Лаванда все намеки проигнорировала.
- Есть здесь ресторант? Выпьем вино, поговорим. Приглашаю.
Этой ей во сне присниться не могло. Виктор Крам, некоронованный принц снитчей, который записки, подобные той, что Лаванда накропала Седрику, получал наверное пачками, по двадцать штук в каждой, приглашал ее, мисс Браун, покусанную цветочницу, в ресторан, куда Лаванда заглядывала только для того чтобы поправить прическу – в витрину, конечно, заглядывала, а не в сам ресторан. Ресторан! Слово-то какое, сразу чувствуется, что не английское!
Сердце Лаванды, истосковавшееся по любви, и уязвленное самолюбие, которое жило в районе желчного пузыря, хором ответили: «Да!» Но здравому смыслу, как всегда, что-то не нравилось. Дух бабушки Мэйзи кольнул внучку булавкой в плечо и предупредил: «Не будь дурой и не спеши идти за первым, кто тебя позовет».
Лаванда вздохнула и с некоторым сожалением сказала:
- Извините, мистер Крам, я сегодня очень устала и вряд ли смогу украсить ваш вечер.
И подкрепила свои слова таким небрежным, длинным жестом. Вышло просто шикарно. Героиня любовного романа, у которой Лаванда тиснула эту фразу, показала ей большой палец из своего книжного далека.
Однако на черствого Крама, туго говорившего по-английски, изящные, возвышенные слова не подействовали. Он их, похоже, не расслышал даже, потому что пристально смотрела куда-то Лаванде за спину. Она машинально обернулась. Никого там не было, только дождь сек траву и шуршал по дорожкам.
Крам заметил ее движение и поторопился сделать вид, что ничего особенного не произошло:
- Извините? Не расслышал.

Ну его, этого Виктора Крама, будь он хоть трижды самым известным, ей не хотелось с ним никуда идти, с таким угрюмым, дерганым, каким-то болезненным и вообще подозрительным.
- Нет, я не хочу идти в ресторан. Я хочу домой, - просто и ясно сказала Лаванда, чтобы даже болгарину было понятно. Она сама начинала нервничать.

Крам задумался.
- Далеко ваш дом? Пригласите, – предложил он нежданно-негаданно и так покраснел, что дальше было просто некуда.

Лаванда задохнулась от возмущения:
- Слушайте, ну вы вообще! Это же просто неприлично!
- Что? По-английски так не делают?
-Так делают только дикари. Или маньяки.
При мысли о том, что Виктор Крам может все-таки оказаться маньяком, маленькое стадо мурашек пробежало по Лавандиной спине, от макушки к щиколоткам. Кто их знает, этих звезд?

- Не маниак, - немного сердито сказал Крам. – Не бойтес.
- А я и не боюсь, - Лаванда храбро вздернула подбородок. – Мистер Крам, вы поймите, я же вас совсем не знаю. Нет, вас, конечно, все знают, но не настолько же, чтобы домой вот так просто приглашать. И вообще, я квиддич не очень…
Она почему-то чувствовала себя виноватой. Виктор сидел с непокрытой головой, с его жестких, встрепанных волос потихоньку капало на лоб, но они, как собачья шерсть, не мокли и упрямо продолжали торчать в разные стороны. Худое, темное лицо окостенело.
Вот с чего бы ей, Лаванде, быть виноватой, а? С того, что она не хочет впускать в свой дом постороннего мужчину – пусть даже он и знаменитый-презнаменитый? Нет уж! Она – англичанка, а не самаритянка, и дом ее не дом призрения. Чего доброго, он и вправду хочет ее изнасиловать. Вон какие у него голодные глаза!
И все же сердце Лаванды подтачивал червячок жалости.
- Вы на меня не обижайтесь, ладно? – с подкупающей улыбкой она прислонилась плечом к его плечу. - Вы очень милый. Но я так не люблю.
Виктор только плечами пожал.
- Я пойду, ага? – стараясь дипломатично закруглить разговор, Лаванда между двумя предложениями поднялась со скамейки и незаметно отлепила от юбки пакет. – А вы тут не мокните, идите в гостиницу, у нас хорошая гостиница, на Колвилл-стрит.

Браун считала своим долгом позаботиться о том, чтобы великий квиддичист не сидел, как какой-нибудь бродяга, под дождем, зарабатывая себе воспаление легких. Тот пристально посмотрел на нее, словно хотел еще что-то сказать, потом махнул рукой и отвернулся.
Лаванда еще немного постояла, напрасно ожидая хоть какого-то подтверждения тому, что Виктор Крам на нее не сердится – потому что он, очевидно, сердился.

- До чего капризные эти звёзды! – ворчала Браун, направляясь к выходу из парка. – Так много желаний, а причём тут я? Нашёл себе агента!
Крам оставался на своем месте и через двадцать шагов, и через пятьдесят, и у самого выхода Лаванда еще раз обернулась, чтобы убедиться в этом. Но все же ее фобии, с которыми она была в такой тесной дружбе, что Дин Томас называл их ее «хоббиями», науськали Браун слегка изменить путь к дому – вдруг Краму взбредет в голову последовать за ней?
Лаванда долго петляла по улицам, то и дело недовольно шевеля лопатками, чтобы отлепить от позвоночника намокшую мантию, превратившуюся в одно целое с блузкой. Чтобы окончательно запутать след, она прошмыгнула через сгоревшую булочную старого Бойлза, где обычно срезала путь, опаздывая на работу. Перепачкав сапоги в раскисшей золе и больно ушибив пальцы на левой ноге об остатки кирпичной кладки, Браун прорвалась наконец в Уиндоу-лейн.
Уиндоу-лейн был очень милой и очень сонной улочкой, враставшей одним своим концом в обширный огород зеленщика мистера Пампкина. Дин Томас называл ее «тупиковым путем развития» - Лаванде чудился в этом прозвище какой-то оскорбительный намек.
Пока она проделывала свои шпионские фокусы, дождь успел прекратиться, небо расчистилось, поголубело, подернулось серебристой дымкой и так очаровательно зарумянилось на западе, как будто и вовсе непричастно было к этому мокрому безобразию. Сразу стало похоже на конец мая. И в доказательство этого в цветнике перед домом номер три по Уиндоу-лейн возилась мисс Бойлз – примета весны столь же яркая, как пение пеночки-веснички. В доме номер три жила не только мисс Бойлз, но и Лаванда, например, однако цветник безраздельно принадлежал этой пожилой даме. Браун туда и не совалась.
Мисс Бойлз стояла посреди своего царства с пустой лейкой в руках, как будто сожалея о том, что поливать сегодня явно не имеет смысла.
- Добрый день, Лаванда! Что-то вы поздно сегодня. Опять покупали всякие глупости у Этого Контрабандиста? – мисс Бойлз по-матерински погрозила ей пальцем.
Лаванда вынужденно остановилась. Так уж было принято в Норд-Брейвери: если ты допустил оплошность, любой имеет право потребовать у тебя оправданий. Тем более, мисс Бойлз, которая считала себя просто обязанной следить за белизной чужих репутаций.
- Добрый вечер! С чего это вы решили, что я что-то там покупала, да еще у контрабандиста?
- Ох, Лаванда, всем известно, что мадам Оливье выплачивает жалованье двадцать пятого числа каждого месяца. Сегодня вы пришли позже обычного, и сумка у вас туго набита. А завтра наверняка отправитесь на работу в этих развратных маггловских чулках, сквозь которые все просвечивает.
Еще одна проблема, с которой приходилось постоянно сталкиваться: здесь все наделены поистине божественным даром всеведения. И никуда от него не спрятаться: ни в парке, ни под одеялом.

- Мы сейчас готовимся к свадьбе Джуди Рудгерс, - Лаванда совершила отвлекающий маневр и не ошиблась. Мисс Бойлз мгновенно переключила свое внимание на событие, приводившее Норд-Брейвери в невероятное волнение уже целую неделю. Предыдущая помолвка Джуди скандально расстроилась. Ну как, расстроилась - Рудгерс в последний момент передумала выходить замуж.
- Неужели? Что ж, Питер Макконахи – достойный молодой человек, я надеюсь, что на сей раз все пройдет благополучно, - голос соседки был исполнен кротости и доброжелательства, но ее скептически поджатые губы свидетельствовали о том, что она надеется на новый виток скандала.
Они обсудили планируемую свадьбу, посетовали на переменчивую погоду, полюбовались на Лавандины цуккини, обменялись советами насчет того, как вывести пятна с замши, и наконец мисс Браун выпустили из нежных когтей.
Оставляя на ступеньках мокрые следы, Лаванда поднялась к себе наверх. В доме номер три по Уиндоу-лейн было два этажа и чердак. На первом этаже жила уже знакомая нам мисс Бойлз с братом и старушкой-матерью. Второй этаж занимали какие-то загадочные Блэйки, которые все время путешествовали. Хотя если бы у Лаванды была такая просторная и хорошо обустроенная квартира, она бы и с места не сдвинулась.
Но Лаванда, по известной иронии судьбы, жила на том самом чердаке, переоборудованном так, чтобы в нем можно было безболезненно и даже с комфортом поселиться. Конечно, лестница, ведущая туда, была узка и темновата, но это же не смертельно, подумаешь, ерунда. Зато сама квартира, маленькая и уютненькая, словно специально создавалась для одинокой девушки, две комнаты и кухня, как положено.
Лаванда ласково называла свое новое жилище голубятней и приложила массу усилий, чтобы из жилища превратить его в дом. Она собственноручно переклеила там обои, купила два комплекта постельного белья и новый плафон на люстру. Получилось очень пастельно, очень мило и аккуратно: ванна голубая, с новыми голубыми занавесками, в гостиной - полочка с коллекцией фарфоровых штучек и прозрачный журнальный столик, в спальне – большое трехстворчатое трюмо, заставленное коробочками, флакончиками и фотографиями в нарядных рамках. Вообще-то Лаванда не любила лишнего хлама, но он настойчиво лез в ее дом и набивал его до самого потолка.
Браун долго не могла угнездиться на квартире. Несмотря на свой обновленный вид и на старые вещи, которые Лаванда специально привезла из родительского дома, чердак по-прежнему встречал свою хозяйку холодновато, как незнакомую и хранил в себе неприятный, нежилой дух, так что Лаванде было неуютно там находиться. Но вот в шкафу для одежды поселился яркий запах Лавандиных платьев, из ступки бабушка Мэйзи запахло перцем и коричной палочкой, а в голубой ванной давно уже витал такой аромат, словно там потерпел крушение корабль, груженый благовониями. И только вслед за запахами осторожная Лаванда тоже потихоньку обжилась в своей квартире, которую Дин Томас обидно называл лауданумом, хотя толком не мог объяснить, что имеет в виду. Впрочем, к его мнению Браун не очень-то прислушивалась. У Томаса язык был чересчур длинный, аж во рту не умещался.
Лаванда с наслаждением стянула с себя грязные сапоги и влажный компресс, в который превратилась ее мантия, и спрятала оледеневшие ступни в мягкие тапочки. Благодать какая! Она зажмурила глаза и пошевелила пальцами ног. Сейчас бы еще вздремнуть немного…
Но спать было некогда. Следовало еще обдумать украшение церкви и зала для свадьбы Джуди Рудгерс, которое бы не было как две капли воды похоже на предыдущее, так любовно выполненное Лавандой и пропавшее так бездарно, что возмущенная Браун целый месяц не здоровалась с Джуди на улице. Пустая трата сил, времени и материала казалась Лаванде грехом еще более тяжким, чем отказ жениху перед алтарем. Но Рудгерсы держали единственную в Норд-Брейвери аптеку, и еще одну, в соседнем Дижуотерсе, и еще одну, в Хэмфри-Корт, поэтому Джуди могла позволить себе не только разбрасываться женихами налево и направо, но и всякий раз оплачивать счета мадам Оливье, так что приходилось крутиться.
Чтобы прогнать сон и призвать к оружию все свои умственные силы, она пошла на кухню, зажгла плиту и неблагозвучно трахнула кофейником о конфорку. Пока тот угрожающе гудел и пускал душистый пар, Браун выложила из сумки плоды земли. Помимо веселых полосатых цуккини на стол легло несколько крупных пожилых картофелин и золотая луковица. Со всем этим добром Лаванда собиралась поступить согласно пословице: «Завтрак съешь сам, обед раздели с другом, а на ужин приготовь рагу». Или как-то так…
Мясо в компанию не пригласили, потому что накануне вечером Браун примерила две новые юбки, купленные еще осенью – с умыслом сбросить к началу лета десяток фунтов. Но, к Лавандиному ужасу, одежда, которая прежде была ей слегка узковата, теперь не налезала вовсе. Так несправедливо, что счастье женщины напрямую зависит от размера её штанов!
Лаванда надавила пальцем на хвостик цуккини и принялась вращать овощ, как рулетку в казино. Кабачок судьбы указал на морозильную камеру, где пряталось мороженое, нафасованное в большую коробку.
- Немножко сладкого ещё никому не повредило. Говорят, это полезно для мозгов, а мозги гораздо важнее фигуры, - после недолгого судебного процесса Лаванда вынесла себе оправдательный приговор. Она вообще была мастером в изобретении оправданий - для себя самой.
Налив себе кофе и вонзив ложку в бархатистый, дышащий холодным паром холмик, Браун откочевала в гостиную и, утвердив поднос на журнальном столике, свила себе на диване гнездо из пледа. Как, в сущности, мало нужно человеку для счастья, всего-то устроиться в сухости и тепле.
Лаванда положила на колени свой рабочий альбом и начала бездумно рисовать на чистом листе цветочки. Конечно, надо было собраться и взяться за дело как следует: начертить план, прикинуть размеры, определиться с сортами цветов, подумать, сколько потребуется лент и материала и в какой гамме. Но воспоминания о сегодняшнем происшествии в парке мешали Лаванде сосредоточиться.
Подумать только, была бы Браун порасторопнее и посмелее, а Виктор Крам – пообаятельнее и поприветливей, они бы сейчас сидели в ресторане и угощались лобстером. И назавтра «Наша ежедневная» наверняка бы опубликовала целую статью про них. Возможно, что и «Пророк» бы опубликовал, Крам все-таки знаменитость. У Грейнджер бы кукурузные хлопья встали поперек горла, если бы она прочитала эту статью за завтраком. Променять Крама на рыжего орангутанга Уизли! Удивительно, какими дурами могут быть эти умные девушки. Дружбу между мужчиной и женщиной почти всегда можно перелицевать во что-нибудь посерьезнее, но для этого, конечно, нужно быть женщиной более, чем на тридцать процентов. Последние слова Лаванда произнесла вслух и прямо почувствовала, как у нее раздваивается язык. Она не любила Гермиону Грейнджер цивилизованной нелюбовью. Возможно, потому что той очень ловко удавалось все то, в чем сама Лаванда терпела поражение. И потому что, несмотря на недостаток женственности и рыжего орангутанга в активе, Гермиона выглядела счастливой.
«Странные все-таки представления о счастье у некоторых людей», - подумала Лаванда и поймала себя на мысли, что где-то уже слышала эту фразу. В любовном романе, что ли, вычитала? Ах нет, она сама, своим личным ртом произнесла ее, когда получила последнее письмо от Парвати, лучшей подруги, с которой они теперь могли общаться только по переписке.
Парвати тоже хотела стать аврором, но, в отличие от Лаванды, которая в это время покорно демонстрировала язык доктору Вэнди и получала свой законный укол в мягкое место, Патил развела невероятно бурную деятельность, писала куда-то прошения, поступила на какие-то курсы, в общем, шла к своей цели напролом. И все ради чего? Ради того, чтобы однажды поехать домой, в Андхра-Прадеш в гости к родителям и помножить на ноль все приложенные усилия. В каком парке, под каким банановым древом она встретила этого Ашвани, скромного учителя английского языка в начальной школе? Дальше можно без подробностей: Лаванда не успела и глазом моргнуть, как уже ехала в Индию со свадебным сервизом под мышкой. Все прошло очень красиво и торжественно, Браун сидела на почетном месте, вся в цветах и в сари, вдыхая пряные ароматы. Парвати, закутанная в золотистые канчипурамские шелка, о, она была просто очаровательна, и ее не портили даже сережки, натыканные по всему лицу. Лаванда вовсе не считала Ашвани интересным мужчиной (выражение бабушки Мэйзи), наоборот, ей казалось, что муж Парвати полнотой, безволосым подбородком и чересчур уж выразительными глазами походил на женщину. Но какое значение имели все эти глупые мелочи, если со снимка, отщелкнутого на дешевый колдоаппарат в паломничестве, ребята беззаботно и счастливо улыбались – босые, пыльные, щурящиеся от солнца и ветра, который норовил закинуть Парвати край покрывала на лицо? И если из-за плеча подруги блестела глазками-черешнями маленькая Дурга, привязанная к маминой спине большим красным платком. Вот тогда-то и вздохнула Лаванда, поняв, что счастье, видимо, очень странная штука, которая на проверку выходит совсем иной, чем казалась на первый взгляд. Это как с детскими картинками-иллюзиями: посмотришь – орнамент, полосочки, крючочки, а если вглядеться пристально в одну точку и медленно отодвинуть листок на расстояние вытянутой руки, появится жемчужина в раковине! Впрочем, у маленькой Лаванды такие фокусы никогда не выходили, а потом она выросла и сделала вид, что ее это уже не волнует.
Дверной звонок деликатно дилинькнул. Браун вздрогнула и застыла, как заяц, увидевший лисий хвост. Звонок дилинькнул снова, уже менее тактично. Лаванда сползла с дивана и как попала одной ногой в тапок, так и пошла в одном тапке в прихожую, сжимая в руке ложку и вытаращив от страха глаза.
В принципе, это мог быть кто угодно, от вездесущей мисс Бойлз до Симуса Финнигана, который не мог забрать свой свитер аж с самого Лавандиного дня рождения. Это мог быть кто угодно, но почему-то Лаванда не сомневалась, что за дверью стоит человек, с которым не сладить при помощи десертной ложки. Поэтому она поспешила вооружиться волшебной палочкой, скрестила за спиной пальцы и, коротко выдохнув, решилась наконец приподнять крышечку, закрывающую глазок.
Оправдывая ее худшие предположения, под дверью стоял Виктор Крам, мокрый, черный и сутулый, как ворон из книжки Эдгара По. Во всяком случае, Лаванда испугалась его так же сильно.
- Опять вы? Я же сказала… Вы что, следили за мной?

Виктор перестал целеустремленно дергать несчастный шнурок от колокольчика и уставился немигающим взглядом прямо в глазок. Конечно, сквозь него он ничего увидеть не мог, но Браун по ту сторону двери сжалась в комочек и знай прокручивала в голове: «Экспеллиармус. Ступефай. Аврорат. Экспеллиармус. Ступефай. Аврорат. Во второй раз меня не одурачить».
- Боитес? – спросил Виктор, продолжая сверлить дверь взглядом.
- Еще чего! – Лаванда мужественно подавила дрожь в голосе. – Я вот сейчас авроров вызову, посмотрим, кто кого бояться будет.
- Дурой не будьте. Не маниак, не убийца. Хочу говорить дело, больше ничего. Откройте.
- Я сейчас закричу, и прибегут соседи.
- Кричите, - Виктор с самым равнодушным видом расставил ноги пошире и скрестил руки на груди.
Лаванда на пробу издала что-то похожее на утиный кряк и затихла. Призыв соседей путем громкого ора навредил бы ей еще больше, чем Краму. Потому что на помощь, без сомнений, прибежала бы мисс Бойлз, и назавтра об этой истории судачил бы весь Норд-Брейвери и его окрестности. Причем половина оповещенных наверняка пожелали бы узнать все подробности лично у Лаванды. В общем, прощай спокойная жизнь. Слава в масштабах захолустного городка – то еще удовольствие.

Лаванда не на шутку задумалась, прикидывая, как ей лучше сплавить чемпиона обоих миров подальше от своего порога, и наконец приняла довольно смелое решение. Она на полдюйма приоткрыла дверь, предварительно навесив на нее прочную цепочку и просунув в образовавшуюся щель волшебную палочку. По голым ногам потянуло холодком.
- Ну! Говорите, только быстро. И потише. Предупреждаю сразу: я никуда с вами не пойду, можете не стараться.

Он и не стал стараться. Он просто лишний раз позволил Лаванде убедиться, что перед ней стоит не какой-то там жулик, опившийся Оборотного зелья, а сам Виктор Крам, который, как говорят, на тренировках упражнялся не со снитчами, а с быстрокрылками, маленькими, золотистыми мушками, летающими с поразительной быстротой.
Он поставил ногу в проем, одной рукой схватился за край двери, мешая Лаванде захлопнуть ее, а другой – выдернул палочку из ее пальцев, превратившихся вдруг в ватные тампоны. Рукояткой палочки Крам ловко поддел цепочку и, изо всех сил дернув дверь на себя, распахнул ее настежь. Все это заняло у него полторы секунды. Полторы секунды, и Лаванда из вооруженной до зубов хозяйки дома превратилась в ничем не защищенную жертву с одной ложкой в руках. Она не то что не успела сбить захватчика с ног заклинанием, она даже не отследила момент, когда все произошло. На мгновение ей показалось, что это она сама отперла ему дверь и отдала волшебную палочку.
Тем временем Крам спокойно шагнул за порог. Лаванда, стряхнув оцепенение, попыталась заслонить грудью последний рубеж обороны, но Виктор даже внимания не обратил на ее героизм. Он, не моргнув глазом, продолжил свой путь, буквально протолкнув хозяйку в коридор. Наверное, если бы Лаванда запнулась сейчас о коврик для ног и упала, Крам бы хладнокровно прошелся по ней ботинками. Но Лаванда не упала, и он просто оттиснул ее в сторону и двинулся прямиком в гостиную, как будто заранее знал, куда идти.
А Лаванда так и осталась стоять в прихожей и таращиться на узоры грязи, оставленные Крамом на паркете. Сейчас вполне можно было убежать, куда глаза глядят, и позвать кого угодно, хоть министра магии. Но только бежать из своего собственного дома, оставив в нем совершенно нежеланного гостя, было чересчур даже для такой трусихи, как Лаванда. Она развернулась и пошла в оскверненную гостиную.
Там Виктор Крам уже чувствовал себя неплохо, можно сказать, как дома, даже предлагать не пришлось. Он с изнуренным видом полулежал на диване, прямо на вышитых подушках, которые Лаванда очень берегла и без нужды задом не придавливала. Полы мантии, которую Крам вяло расстегивал одной рукой, разметались, сделав Виктора похожим на султана, отдыхающего в курительной. Деловые бумаги Браун были кое-как сдвинуты на край столика, поверх них красовалась коробка с мороженым. А посередине лежала Лавандина палочка и еще кое-что, уж никак Лаванде не принадлежащее – гора денег. Ну ладно, не гора, а горка - но зато сплошные галлеоны. Лаванде за два месяца было столько не заработать, это она даже в такой стрессовой ситуации на глазок определила.
Прогнав очарование золотого блеска, Браун сцапала со стола палочку и наставила ее на Крама. И снова почувствовала себя уверенно, хотя интуиция подсказывала ей, что Виктор тоже отличает волшебную палочку от вилки и вряд ли пользуется первой хуже, чем второй. Но тот лишь указал пальцем на золото.
- И это.
- Это не мое, - заявила Лаванда очень независимо. – Забирайте свои деньги и уматывайте.

- Даю за ночь. Берите.
Браун перевела взгляд с Виктора на галлеоны и обратно. Ситуация давно перестала быть и романтичной, и страшной и сделалась просто смешной. Трагикомедия, как говорила бабушка Мейзи.
- Вы хотите переспать со мной за деньги? – уточнила Лаванда.
Наверняка, она не так его поняла, и немудрено: Виктор говорил какими-то словесными обрубками, с видимой нелюбовью к английскому языку.

- Да. Хочу спать здесь. Вот оплата, - подтвердил он после некоторого раздумья.
Лаванда возмущенно втянула в себя воздух, да так и осталась. Она решительно не знала, как ей реагировать на странное предложение Крама. Браун, конечно, не была розовым бутоном, случалось ей выслушивать двусмысленные намеки и давать отпор наглым рукам. Но приобрести ее любовь за деньги еще никто не предлагал.
Как получается, что все ее встречи с Виктором Крамом окрашиваются нездоровым эротизмом?
- Вы в своем уме? Я что, похожа на проститутку? – вспузырилась она вопросительными знаками.

Крам замахал на нее одной рукой – той самой, которой мантию расстегивал – с таким видом, будто боггарта отгонял.
- Нет! Нет проституции! Не говорю. Не хочу. Хочу просто спать здесь. Частями. Имею сказать, различно.
- Подожди, - Лаванда так опешила, что перескочила на «ты» без всяких предисловий. – Ты просто переночевать у меня хочешь?
- Да. Ночь хочу.
- Именно здесь? У тебя же вон какая куча денег, ты можешь в гостинице хоть номер-люкс снять. Хотя Виктора Крама, я думаю, и без денег туда поселят, за великую честь.
- Не могу в гостинице. Палочку показать - палочку узнают.
- Да почему нельзя? Вот чудак! Хорошо же, что узнают.
- Бегу. Прячусь. Поняла?

Лаванда шлепнулась на диван рядом с Виктором. Ее глаза полыхнули всепожирающим огнем любопытства. Крам ковырял ногтем узор на покрывале.
- От чего? От кого?
- Мой тренер.
- Почему? Почему? – Браун просто из себя готова была выпрыгнуть, а он цедил слово за словом, и то приходилось клещами вытягивать.
- Не люблю, когда… слово забыл… как эльф слово другое?
- Не знаю, слуга?
- Иначе.
- Раб?
- Да. Раб. Не люблю, когда делают раб. Заставляют, не сказать «нет».
- Так ты же Виктор Крам! Супер-пупер-квиддичист! – в последние слова Лаванды просочился яд: она все не могла простить Краму его беспардонность. - Уйди, раз не нравится. Тебя любая команда с руками оторвет.
- Не могу, - Виктор понурил голову и с такой силой ковырнул цветок на покрывале, что выцарапал целый клочок пушистого ворса. – Нельзя. Не спрашивай.
- Интере-есненько, - Лаванда откинулась на спинку дивана, обхватила себя руками и глубоко задумалась. Крам исподволь посматривал на нее.

- А что, - спросила она наконец, – он ведь ищет тебя?
- Кто?
- Тренер твой?
- Иштет. Поэтому Болгария домой нельзя.

Лаванда очень живо представила себе тренера болгарской сборной, который, ошалев от потери ценного игрока, метался по всей Европе и рыл носом землю. Может, уже и на Америку перекинулся. Ох, знал бы он, где сейчас его питомец! А что, собственно, мешает ему это узнать?
Тут Лаванда вскочила с дивана. Обнаружить Крама у неё дома особого труда не составит, тем более для людей с возможностями, которые у его тренера наверняка есть. Тогда случится грандиозное побоище, да еще прямо здесь, на Уиндоу-лейн. И кто бы в нем не победил, от Лаванды уж точно не останется камня на камне. Нет ничего хуже, чем ввязываться в чужие конфликты, да еще такие масштабные.

- Знаешь что, Крам? – она поскребла средним пальцем макушку, собирая вместе все клеточки мозга, прикормленные мороженым. – Ты меня, пожалуйста, в свои проблемы не впутывай. Мне очень жаль, но оставить тебя я не могу. Не могу, понимаешь? Посмотри, кругом куча бедных и бездомных. А ты ни тот, ни другой! Короче, - закончив свою пламенную речь таким невыразительным финалом, она освободила из плена Крамовской мантии одну подушку и прижала ее к животу, таким загадочным образом давая гостю понять, что его присутствие здесь неуместно вот уже как две секунды… три… четыре.
Гость встал, подошел к Лаванде вплотную. Та сразу потеряла счет секундам и почувствовала себя такой же маленькой и пухлой, как подушка, которую она немедленно выставила пред собой, словно щит. Виктор смерил Лаванду взглядом, как будто прикидывал, сможет ли он поднять ее за шиворот и встряхнуть , - и вдруг сказал нечто совершенно неожиданное:
- Моля, Лавендер, остаться здесь ночь. Некуда идти, так.

Лаванда со стоном вздохнула и швырнула подушку на диван. Она сдалась, и вовсе не потому, что пожалела Крама. О нет, его выражение лица никак не располагало к жалости, равно как и тон, которым он произнес слова просьбы. Они продрались сквозь его горло со скрипом и скрежетом, видимо, просить Виктор Крам не любил и сейчас прямо-таки через себя переступал. Как тут откажешь, это уж будет совсем гадко.
- Хорошо, - ответила Лаванда, все так же, со стоном. – Оставайся. На одну ночь, а не на вечное поселение!

Крам тоже издал что-то вроде стона, кивнул – такое милое спасибо – и наконец совсем стянул свою мантию. Морщины на его лбу разгладились, лицо смягчилось – он явно испытал большое облегчение. На Лаванду же, наоборот, словно мешок с кирпичами нагрузили. Это на ее лбу теперь водворились Крамовы морщины. Браун подняла мантию с пола, куда Виктор бросил ее без особых церемоний. Мантия была жутко тяжелой, из плотной шерстяной ткани, с капюшоном, отороченным мехом. Запах от нее исходил какой-то диковатый: мокрой звериной шкуры и крепкого мужского пота. Ее бы развесить на улице и просушить как следует. Ну да, разве что в три часа утра развесить, может хоть тогда мисс Бойлз сомкнет свои вечно бдящие очи.
Под мантией у Крама оказалась рубашка, затейливо расшитая вокруг горла красной и зеленой нитками. На темно-серой ткани между лопаток, на плечах и на груди чернели пятна, видно, все-таки влага просочилась сквозь мантию.
Лаванда полезла в шкаф, достала оттуда чистое полотенце и свитер Финнигана – все равно он его, похоже, возвращать не собирался.
- На, возьми, переоденься.

Виктор взялся за ворот и, медля, выразительно посмотрел на Лаванду. Та поняла намек и убралась в коридор, таща мантию в охапке. Скажите, пожалуйста, какой стеснительный! А в раздевалке квиддичной среди парней, небось, чего только не вытворяет.
Знал бы Симус, кто его свитерок примерил, с другого конца света прилетел бы и про дела не вспомнил. И свитер бы этот не стирал до конца дней своих.
Вернувшись, Лаванда нашла рубашку скомканной и брошенной у порога. От нее пахло потом еще крепче, чем от мантии. В отличие от фанатов квиддича, Лаванда относилась без пиетета к личным вещам звездных игроков. Она взяла рубашку двумя пальцами – ну ладно, щепотью, двумя пальцами не удержать было – и понесла в ванную, замачивать. Так и быть, в качестве подарка на весенний банковский выходной.

«Как будто мы уже сто лет женаты. А удовольствия пока никакого. Что эти глупые девчонки сходят с ума по замужеству?» - мрачно подумала Лаванда и проткнула пальцем неначатую коробку с мыльными хлопьями с таким видом, словно делала дырку в самом Викторе Краме.
Старая рубашка стала темно-серой явно не от хорошей жизни. Закатанные рукава, похоже, никогда не опускались как надо, судя по тому, сколько пыли накопилось в складках. На манжетах тоже оказалась вышивка, она не выгорела на солнце и была гораздо ярче, чем на вороте. Интересная такая вышивка, ну прямо древняя. Кто там в Болгарии живет? Древние дикие народности, не иначе. А пуговицы-то, пуговицы! Круглые, металлические, а внутри пусто. Дутые, как конфеты. Вот тебе и знаменитость, уж мог бы, кажется, позволить себе что-нибудь сверхмодное и сверхдорогое.
Мирное, одноколейное движение Лавандиной мысли прервал стеклянный визг журнального столика, который жаловался хозяйке на плохое обращение.
«Начинается… Пустить в дом мужчину все равно, что поселить бобра в горке из красного дерева». Браун вытерла руки и поспешила в гостиную.
Крам обнаружился там, где Лаванда его и оставила. Он свернулся в клубок с почти кошачьей гибкостью и уснул. Со столика свисал брючный ремень. Это его пряжка, тускло блестевшая латунью, прочертила по стеклянной столешнице и исторгла у несчастной мебели вопль смертельного отчаяния. Наверняка, царапина осталась.
Царапины Лаванда не нашла, зато нашла на своих набросках капли подтаявшего мороженого и круглые подтеки от чашки с кофе. Вся работа насмарку! Ладно, не работа и была, так, профанация, как говорил мистер Браун, комментируя действия своих коллег по Сити.
Лаванда грустно скомкала испорченные листы и выбросила их в мусорный контейнер. В кухонном окне закат уже отгорел, а до гостиной – еще не докатился. Луковица стала розовой, картошка – еще более коричневой. Только цуккини ничего не делалось.
Лаванда вспомнила, какими голодными были глаза у Крама. Сейчас ей почему-то казалось, что голодными они были не от вожделения, а просто себе голодными. От голода.
Она еще раз вздохнула, основательнее всех предыдущих вздохов, повязала фартук и взяла острый нож. Придется мясо размораживать. Виктор Крам был явно не из тех, кто мог удовлетвориться порцией весеннего рагу.


День, который запомнится надолго

Будильник успел три раза проиграть свою нехитрую мелодию, пока Лаванда, не отрывая голову от подушки, молотила рукой по тумбочке. Только когда чайная ложка со звоном полетела на пол, Браун открыла глаза и убедилась, что пыточное орудие подпрыгивает на подоконнике – там, где быть ему не полагалось. С виду кокетливая и легкомысленная, в душе Лаванда была педантичной, как старая дева, и терпеть не могла, когда окружающие её предметы меняли место, вроде допотопного будильника, всегда ночевавшего на прикроватной тумбочке, или стакана молока перед сном – это из него Браун только что откатапультировала ложку.
Сейчас в комнате царила вопиющая дисгармония. Будильник на подоконнике еще полбеды. Но дверь спальни, запертая на ключ, - Лаванде не спалось в запертых помещениях! Но одежда, небрежно брошенная на стул – ей полагалось висеть в шкафу на плечиках, по стойке смирно!
Лаванда соскочила с кровати и, в несколько танцевальных па достигнув подоконника, ловко прихлопнула будильник ладонью. И тут же вспомнила про Крама, которого вчера ублажала целый вечер вкусной пищей и веселой беседой. За пищу Виктор взялся так основательно, что в беседе Лаванде приходилось солировать. К концу ужина она так вымоталась, что даже не нашла в себе сил соблюсти все необходимые вечерние ритуалы.
Вчера все это казалось довольно забавным и интересным. Но вот наступило утро нового дня со всей рутиной, ему сопутствующей, и Виктор Крам туда совершенно не вписывался. Выругавшись себе под нос, Лаванда накинула парадный халат, причесала волосы и повозила по щекам пуховкой. Перед знаменитостью нельзя появляться как попало.

Виктору, конечно, неудобно было спать на коротком диванчике. Одеяло сползло на пол вместе с простыней, и Краму осталась одна подушка, которую он обнимал с цепкостью истинного квиддичиста, при этом шумно перекачивал носом воздух, словно маленькая насосная станция. Лаванда долго наблюдала за ним в щелочку и только потом решилась приоткрыть дверь и проскользнуть в гостиную. Там она осторожно раздвинула занавески, предоставляя солнечному свету почетное право разбудить именитого гостя.
Виктор мгновенно открыл глаза и приподнялся на локте, как будто только и ждал этого момента. Его взгляд, поблуждав по комнате, остановился на Лаванде, описал задумчивую восьмерку и наконец прояснился.
- Доброе утро, Крам, - она постаралась быстрее вернуть его к действительности.
Похоже, действительность Виктора не слишком обрадовала, потому что он вздохнул и с такой силой протер глаза, что Лаванда испугалась, как бы он их совсем по лицу не размазал.
- Привет, - буркнул он и спустил ноги на пол, тупо уставившись на Лавандину грудь. Браун поспешила проверить поясок халата.
- Ну, ты давай… вставай потихоньку. А я пока пойду… завтрак… - пробормотала она, смущенно и растерянно, и отступила на кухню.
Там, в своей твердыне, Лаванда снова обрела присутствие духа. Да, ситуация на редкость глупая и неловкая. Если бы Катюша узнала об этой истории, она бы вполне определенно высказалась об умственных способностях сестры. Но раз уж Браун взялась изображать Флоренс Найтингейл, то следовало идти до конца. Накормить, напоить и только потом – выгнать. Как в сказке.
Пока Лаванда разводила тесто для оладий, в кухню вошел Крам. Судя по слипшимся ресницам и каплям на щеках и подбородке, он успел ополоснуть лицо водой и пятерней принудил волосы топорщиться не вправо, а влево.
Вошел он так тихо, что Лаванда, оглушенная шипением масла, от неожиданности обожгла руку, когда Виктор шумно осел на табуретку.
- Как настроение? – дипломатично спросила Лаванда и перевернула оладью, подбросив ее в воздух со всем искусством, которое ей передала бабушка Мейзи.
- Худо, - емко отозвался Крам и, как голодный бездомный пес, проглотил эту самую оладушку, прежде чем Браун успела донести ее до тарелки.
- Могу предложить яблочное повидло, - веско сказала Лаванда и попыталась спасти хоть одну оладушку для себя, поспешно накрыв ее крышкой и одновременно пододвинув к гостю тарелку с нарезанным и красиво выложенным сыром. Пальцы Крама на минуту зависли над столом, потеряв цель, а потом стали по одному методично таскать желтые, упругие ломтики
- Тяжело прятаться, когда ты очень известен, – глубокомысленно заметила Браун, протирая сковороду бумажным полотенцем. - Ты бы сделал с собой что-нибудь, я не знаю, Оборотное зелье сварил, ведь тебя так любая собака узнает.

Оборотное зелье казалось Лаванде средством на все случаи жизни, хотя сама она никогда его не готовила. Что неудивительно, ведь его употребление запрещал закон и купить ингредиенты можно было только по особому разрешению. Это тебе не кладовка профессора Снейпа, где все что угодно можно достать при надлежащей ловкости ума и рук.
- Бумсланг не купишь легко, - хмыкнул Крам, показывая, что он тоже в курсе. – Запрет. Поймают – тюрьма. Другое есть. Не Оборотное, но хорошее. Ребята Дурмстранг придумали.

Крам вытер масленые ладони о штаны, проигнорировав разукрашенные нарциссами салфетки, которые Лаванда специально распаковала для такой важной птицы, и добыл из кармана на удивление чистый и аккуратно сложенный носовой платок. Виктор развернул его, подцепил оттуда что-то тоненькое и прозрачное, похожее на запутанную леску, и, растянув это что-то на пальцах, приложил к лицу. В ту же секунду с ним начали происходить странные перемены: черты затуманились, потеряли четкость, словно Крам смотрел сквозь толщу воды. Даже его черные волосы подернулись каким-то сероватым налетом, словно обгоревшая трава. Если бы такой человек прошел мимо Лаванды в толпе, она бы даже лица его не запомнила, не то что признала в нем знаменитого спортсмена.

- Что это?
- Паутина, - ответил Виктор, отклеивая волшебную штучку и снова обретая свой привычный вид. – Придумали ребята Дурмстранг, прятаться, когда преподавател отвечать просит.
Лаванда невольно перенеслась мыслями в школьное время и вспомнила, как все они опускали глаза и вжимались в парты, стараясь стать понезаметнее для зоркого профессорского ока. Тогда полжизни отдали бы они за вещь, изобретенную дурмстрангцами.

- Значит, ты ходил с этой штуковиной, и тебя никто не узнавал? – Лаванда задумчиво потрогала пальцем липкие ниточки. – Подожди! А как я?
Крам долго и упорно пристраивал паутинку на платок, поочередно отклеивая ее то от одной, то от другой ладони. Отвечать ему явно не хотелось.
- Снял. У тебя...доброе...лицо, - наконец выжал он из себя.

Так вот в чём дело! Не красота Лавандина очаровала Виктора, не всепобеждающая харизма или скромное достоинство. Нет, простодушная физиономия Браун навела его на блестящую мысль, что девице в романтичном шарфике можно вкрутить любую чушь. И ведь удалось, что самое противное!
Лаванда проглотила ядовитые замечания вместе с остывшей оладушкой.

- Хочу остаться здесь, - вдруг ни с того, ни с сего выдал Крам, косясь исподлобья, как проштрафившийся школьник.

Оладья застряла у Лаванды в горле, и та не смогла ни слова сказать, пока не допила воду из стакана Виктора.
- Что значит «остаться»? Секундочку, мы так не договаривались! Я пригласила тебя на одну ночь! На одну!
- Могу платить.
- Да что ты мне все время деньги всучиваешь? Я не постоялый двор, я – частная квартира. Я занимаюсь флористикой, понимаешь? Есть такое слово в болгарском языке? Если ты женишься, я могу сделать твоей невесте шикарный свадебный букет с десятипроцентной скидкой.
Крам молчал, как окованный железом сундук в доме бабушки Мейзи - пытался переварить полученную информацию.

- Не хочу жениться Лавендер, - обиженно произнес он наконец. – Иначе остаться нельзя?
Браун даже комментировать это не стала, просто постучала кулаком сначала по лбу, а потом по столу. Это должно было означать, что Виктору следует лучше учить английский язык.
Крам следом за ней хлопнул ладонью по столу – посуда жалобно звякнула, потому что ладонь у Крама была широченная, как лопата, и хлопок вышел оглушительным. Встав с табуретки, он прошелся от стола к плите, и обратно. Лаванда стояла, врастая в землю всеми своими валлийскими корнями - руки в боки, кудрявая челка в сторону. Такие женщины колонизировали когда-то Америку.
- У меня болезнь, - почти прошептал Виктор наконец, и его глаза стали совсем черными.
Колонистка в Лаванде подвяла и свернулась.
- Болезнь? – уточнила она, с ужасом глядя на его чашку, из которой только что сама отпила. – Надеюсь, не заразная?

Это ж сколько вещей придется продезинфицировать, страшно подумать! Проще утопить квартиру в карболовой кислоте.
- У меня… как сказать… лунная болезнь. На большую луну. Варколак, так.
- Варколак, - Лаванда зачарованно повторила слово чужого языка. Оно было колким, твердым и жгуче пахло аконитом. Разум вертел его то так, то этак, словно посторонний предмет, отказываясь просто принять его как данность. Это было нелепо. Это было чудовищно. Это…

Лаванда почувствовала знакомую тяжесть под ребрами – верный признак приближающейся, неконтролируемой паники. Где-то за ухом мелко-мелко забился сосудик, и в живот начал заливаться звериный страх.
- Ты что, обо… - она прикрыла рот ладонью, не в силах договорить. Ее лицо стало похоже на свой собственный гипсовый слепок.
- Лавендер, еще два ночи. Два ночи, и уйду. Совсем, - Крам сделал движение ей навстречу, и Браун, примерзшая к полу, отпрыгнула, как от кипятка.
- Не подходи! Не подходи-и! – завыла Лаванда не хуже волка и затравленно обернулась в окно.
Виктор остановился. Браун сейчас выглядела совершенно невменяемой, с нее сталось бы сигануть в окно от испуга.
- Чего боишься? Нормальный, - он протянул руку, чтобы она смогла убедиться в его абсолютной нормальности. Однако оловянные Лавандины глаза говорили о том, что она ничего не слышит и разумных доводов не понимает. Увидев протянутую руку Крама, Браун перешла на ультразвук и спрятала лицо в ладони.
- Убирайся, уходи, пожалуйста, уходи, убирайся! – плача, твердила она целую минуту без передышки. А когда решилась отнять руки от глаз, то Крама на кухне уже не увидела. Из прихожей послышался шум надеваемой верхней одежды, потом лязганье собачки в замке. И все стихло.

Лаванда долго не могла заставить себя выйти в коридор. Ей казалось, что Крам готовит ей какую-то ловушку. Нет бы выглянуть в окно и самой убедиться в том, что Виктор вышел из дома. Но одна мысль о том, что она снова увидит Крама, пусть даже с безопасного расстояния, парализовывала ее.
Однако нельзя же было провести на кухне остаток дней своих. Лаванда сжала волшебную палочку – какое счастье, что она оказалась под рукой! – и двинулась в прихожую.
Там было пусто. Мантия Крама исчезла с вешалки. Уходя, страшный гость не запер за собой входную дверь – чем бы он, интересно, ее запер?
Лаванда смотрела на кусочек лестничной площадки, видневшийся в дверном проеме, тупо и испуганно, как овца, и мелкими, овечьими шажками приближалась к нему.
«Если Крам спрятался где-то там и сейчас выскочит, я его убью на месте. И пусть Аврорат делает со мной что хочет».
О том, что она немедленно скончается, если Виктор действительно выскочит, Лаванда старалась не думать.
На площадке тоже было пусто. Лаванда мгновенно захлопнула дверь, троекратным поворотом ключа заставила замочную пружину жалобно запеть и, никому и ничему не доверяя, наложила на дверные косяки такое мощное Запирающее заклятье, что всем чудовищам на свете пришлось бы спасовать, пожелай они ворваться в Лавандину квартиру. Профессор Флитвик непременно бы наградил факультет студентки Браун двадцатью баллами за первосортные чары.
А Лаванда тем временем спасалась в гостиной. На диване и перед диваном по-прежнему в беспорядке лежали постельные принадлежности.
«Подумать только, оборотень был в моем доме! Оборотень спал в соседней комнате, через дверь!»
От одной этой мысли Лаванда начала жалобно поскуливать. На кончике языка позванивала истерика, но Браун, чтобы не дать ей вырваться, снова прикрыла рот ладонью и, скомкав расстеленное белье, унесла его с глаз долой. Вообще, постаралась искоренить все следы присутствия Виктора Крама в своей квартире.

Возможно, раньше Лаванда восприняла бы всё случившееся как занятное приключение. Ведь была же она когда-то беспечной, прямо-таки безголовой. Так вот безголово, беспечно вышла она туда, где смерть и ужас выплескивались, как лава из самого ада. Разогретый воздух искрился от заклинаний.
Это было словно тысяча дуэлей разом. Лаванда глупо встала где-то с краю, подняв волшебную палочку, и не знала, как ей вклиниться в плотную, без единого разрыва, ткань боя.
Но видно в бою, как и в любви, для каждого человека находится своя половинка. Из толпы показался он. Лаванда про себя всегда называла его «он», так называют только тех, кого по-настоящему любят или по-настоящему ненавидят. Богомерзкая помесь человека и зверя, огромное, уродливое существо с мордой, мокрой и темной от крови. Его взгляд остановился на Лаванде, и та сразу поняла: он выбрал ее. Она ведь была самой лёгкой добычей – симпатичная, недалекая, таких даже в маггловских триллерах убивают первыми, чтобы нагнать страху и уберечь высокооплачиваемых главных героев.
Именно тогда душу Лаванды впервые опалил нутряной, животный ужас жертвы, столкнувшейся с хищником. Тот самый ужас, когда жертва осознаёт, что теперь она жертва. Лаванда стала пятиться куда-то назад и вбок, и все спиной вперед, она не могла оторваться от его желтых глаз, которые то терялись за чужими спинами, то снова зажигались, не теряя её из поля зрения. Он не бежал, не прыгал, он просто шел к ней, не торопясь, как будто зная, что Лаванда уже никуда не денется. Она, словно привороженная, пятилась и пятилась, на кого-то наталкивалась, за кого-то хваталась, не замечая шальных заклинаний, которые разрывались над головой. Но, может, именно шальное заклинание или случайная подножка… Нога поехала вперед, Браун отчаянно взмахнула руками, словно надеясь ухватиться за воздух, и упала на спину.
От удара затылком о каменные плиты в глазах заполыхали черные огни и звуки приглушились, остался один назойливый комариный писк внутри головы. Мир медленно поплыл мимо Лаванды, будто она была всего лишь пассажиром, сошедшим на своей станции. Сама Лаванда как-то сразу забыла, куда она бежала и зачем, где она и кто она. Но когда черное пламя погасло, Браун увидела перед собой желтые глаза, разъеденные посередине неровными пятнами зрачков. Еще она увидела много шерсти – не понимая, что это шерсть - и очень белые клыки, между которых свешивался язык. Он остро пах сырым мясом, и с него прямо Лаванде на щеку капала горячая слюна. Браун только сонно моргала. Но тут желтые глаза начали медленно приближаться, а еще ближе стали острые зубы. Лаванде это не понравилось, душный запах раздражал ее, и она недовольно отвернула голову. В тот же миг тело вспорола такая боль, что Браун даже закричать не смогла, только засипела, как будто ее душили, а не терзали клыками.
Миру сказали: «Отомри», и он с диким стрекотом понесся мимо Лаванды. Она почти что услышала стук колес Райского экспресса, как вдруг где-то рядом раздался хлопок и вспыхнули искры. Железные челюсти, медленно, но верно превращавшие Лавандино плечо в суповой набор, ослабли, и, выдохнув с рыком, оборотень обмяк и повалился на свою жертву. И только тогда Браун потеряла сознание – не от боли, не от страха, а от непосильной тяжести, от которой застонала грудная клетка.
Очнулась Лаванда уже в Мунго. Больница была очень похожа на тот свет: все белое, и облака вокруг летают. Одно облако подплыло к Лаванде и поинтересовалось: «Как вы себя чувствуете?»
Лаванда с усилием моргнула – глазные яблоки были словно деревянные – и окончательно пришла в себя.
Плечо, как ни странно, при ощупывании оказалось целым, хоть и подштопанным, даже особо не беспокоило, только дергало слегка. Гораздо больше досаждал ушибленный затылок, все-таки о каменный пол Лаванда приложилась знатно, от всей души. Комната утомительно качалась перед глазами, как штора от ветра, голова была тяжелее пушечного ядра и болела немилосердно. Бедная Лаванда только беззвучно точила слезы, стараясь не шевелиться без нужды, потому что любое движение вызывало приступ тошноты.
Колдомедики наперебой твердили, что ей страшно повезло. Повезло, что она упала сама, потому что, если бы ее сбил оборотень, пришлось бы еще залечивать болезненные, рваные раны от его тупых когтей. Повезло, что каким-то чудом она успела увернуться, и Фенрир, метивший в горло, цапнул ее всего лишь за плечо – оказывается, все произошло быстрее, чем казалось Лаванде, намного быстрее. Повезло, что рана ее была не такой уж опасной, чтобы лежать тут с умирающим видом. Повезло, что оборотень был в неактивной фазе и не заразил ее, а то бы сидеть Браун остаток дней своих на аконитовых инъекциях и мучиться лунными ночами. В общем, куда ни глянь, Лаванда выходила полной победительницей. Правда, ей было трудно поверить в это, держась обеими руками за больную голову, чтобы та не распалась на дольки, как апельсин.
Головная боль со временем прошла, но что-то внутри Лаванды необратимо повредилось, потому что из легкомысленной фифочки она превратилась в комок страхов, навязчивых мыслей и неожиданно вылезших комплексов. Целый год она за милю обходила даже газетные киоски, в которых со всех обложек скалился Сивый – его-то ничего не брало, - а на ночь принимала двойную порцию снотворного, чтобы желтые глаза не отравляли ее ночи.
После темных веков душевного разлада и продолжительного разглядывания клякс в кабинете у психотерапевта Лаванда подуспокоилась и, поселившись в далеком захолустье, где никто не знал о ее идиотских подвигах, решила начать новую жизнь. И вот только эта жизнь приобрела определенные очертания, как на голову свалился Виктор Крам! С лунной болезнью, ха-ха!
«Оборотень на моем диване! Надо же так влипнуть, что-то невероятное! Прямо как надеть резиновые сапоги, чтобы тебя не укусила гадюка, и напороться на василиска, который сожрет тебя вместе с сапогами», - затравленно думала Лаванда, бегая из спальни в гостиную, а из гостиной – в прихожую и ломая руки. Хотелось плюхнуться прямо на ковер и поднять рев часа на полтора, но это было бы просто глупо. Нет смысла орать, когда кирпич уже пролетел мимо твоей головы. А тут еще настенные часы с деликатным щелчком двинули вперед минутную стрелку, напоминая Лаванде: сколько бы та не изображала Офелию, на самом деле она скромный флорист в свадебном салоне и должна уважать рабочий график.
Вот ситуация! Просто какая-то комната пыток с опускающимся потолком. Тихие улочки Норд-Брейвери с появлением на них Виктора Крама стали страшнее, чем Лютный переулок и улица Морг вместе взятые. С другой стороны, мадам Оливье в гневе была не добрее оборотня. Лаванда покусанная истошно вопила: «Никуда я не пойду, ни за что!». Лаванда-реалистка понимала, что при таком раскладе ее просто уволят с работы, а значит нечем будет платить за жилье и, когда ее придут выселять, станет ясно, что «никуда не пойду» это всего лишь фигура речи. Вся Лаванда целиком могла только терзаться внутренними противоречиями и сетовать на свою злосчастную судьбу.
Терзаться долго не пришлось. Расчетливость взяла верх, и Лаванда, причитая, начала с торопливой небрежностью растягивать капрон и пропихивать непослушные пуговицы в отведенные им проранки.
По лестнице она скатилась кубарем, с зажмуренными глазами. Если бы ей на пути встретился оборотень, она бы, не глядя, сшибла его с ног. Впрочем, намного реальней было просто сломать себе шею. Оставалось только вспомнить пословицу о том, что Бог бережет дураков.
Оказавшись на улице, Лаванда с тоской огляделась по сторонам. Теперь ей совершенно необходима была посторонняя помощь, идти до «Белой феи» в одиночестве Браун абсолютно не могла. И помощь явилась в непритязательном виде молочника Ларри Трауба. Он шёл да посвистывал, одной рукой придерживая свернутую белую мантию, а другой – размахивая, как мальчишка, радующийся теплому деньку. Рубашка-поло по своему песочному цвету совпадала с глазами и встрепанными волосами Ларри и делала его похожим на воробья.
Лаванда с приятной улыбкой поманила Ларри ладошкой. Это работало всегда, сработало и сейчас: Трауб с готовностью пересек Уиндоу-лейн и двинулся навстречу. Тележка, нагруженная пустыми бутылкам, катилась за ним самостоятельно.
Лаванда тут же оплела его ничего не значащей болтовней, как паутиной, и, ловко просунув руку в его так удобно согнутый локоть, ненавязчиво повлекла молочника в сторону Колвилл-стрит. От страха она быстро-быстро моргала и, кажется, даже начала немного косить, пытаясь держать под прицелом пространство на 360 градусов. Но Ларри, похоже, счел ее мимические упражнения особой формой кокетства, потому что внезапно приблизил губы к уху Браун и шепнул, что специально приносит ей молоко в бутылках с красными крышками в знак…того… симпатии. Лаванда могла бы резонно возразить, что эти бутылки вместе с крышками она сама купила на распродаже в Лондоне. Но сейчас ей было не до того, она прикидывала, сможет ли долговязый Ларри при необходимости дать достойный отпор оборотню. Выходило, что единственно рыцарским поступком со стороны Трауба было бы первым полезть в оскаленную пасть и намертво ее закупорить.
К счастью, Ларри не подозревал о вероломных мыслях своей спутницы и доставил ее на Колвилл-стрит целой и невредимой. Там Лаванда так же ненавязчиво отцепилась от него и, высоко подкидывая коленки, бросилась в сторону свадебного салона. Над вывеской – согласно ее содержанию – сидела белая фея и старательно подкрашивала свои белые губы очень красной и вульгарной помадой. Увидев Лаванду, она поспешно спрятала зеркальце и приняла картинную позу. Ей часто влетало за непотребное поведение. Но сейчас вид феи, занятой макияжем, навел Лаванду на мысль о своем собственном лице, которое еще предстояло предъявить мадам Оливье, не вызвав лишних вопросов.
Забившись в промежуток между входной дверью и вешалкой для мантий, она сунулась носом в пудреницу. Оттуда выглянула девица, которую вполне можно было выставлять на балюстраде средневекового собора аллегорией Смертельного Ужаса Лаванда принялась торопливо закрашивать ужас большой, пушистой кисточкой. «Вы этого достойны», - мрачно прорекла золотая надпись на пудренице. Браун устремилась вглубь салона, круговым движением плеча поправляя спавшую бретельку и с тоской думая о том, за какие прегрешения удостоилась она такого дня, как этот.
И надо же было такому случиться, что, не пройдя и двух шагов, Лаванда нос к носу столкнулась с мадам Оливье в сопровождении Джуди Рудгерс. Они как раз заходили в мастерскую Боудикки и уже практически зашли – но тут из-за угла вырулила Лаванда с такой миной, будто она хитрее всех зверей полевых.
- Ага! Бваун! – воскликнула мадам торжествующе, и Лаванда почти увидела, как в синих, нормандских глазах хозяйки растворяется ее, Лавандина, месячная премия. - Где вас носит в габочее вйемя?

Мадам Оливье могла бы высказаться гораздо резче – обычно она не стеснялась в выражениях, - но ее останавливало присутствие Джуди, этой воображалы, которая, стягивая с рук длинные красные перчатки, таким же тягучим голосом капризно заявила:
- Лаванда, мы не могли тебя найти! Питер заказал для нашей свадьбы французские лилии. Я хочу, чтобы все было по-настоящему шикарно, проследи за этим, будь добра.
- Прослежу, мисс, - елейным голоском откликнулась Лаванда и добавила шепотом: - Но при этом я буду совсем не доброй.
Джуди была не их тех, кто прислушивается к каким-то там шепоткам, и, удовлетворенно кивнув, вплыла в примерочную. Мадам Оливье ничего не оставалось, как последовать за клиенткой.
- Чейез пятнадцать минут мы снова зайдем, - угрожающе сказала она напоследок. - Хотелось бы все-таки обнавужить вас в оганжегее – там, где вам полагается быть.
«Закопанной во влажный грунт на глубину в четыре дюйма», - про себя довершила ее мысль Браун и толкнула дверь в контору.
Конторой в «Белой фее» называлось помещение универсального назначения. Там составлялись великие рабочие планы, подсчитывалась и бережно укладывалась в сейф выручка, составлялись договоры, выписывались счета. А еще в конторе можно было, улучив свободную минутку, обменяться последними новостями и мнениями относительно этих новостей. И мнениями относительно чужих мнений. А также подтянуть сползающие чулки, выпить чашечку чего-нибудь или просто пофилонить пять минут.
В свадебном салоне мадам Оливье работала не одна Лаванда, а целых пять. Все они, конечно, носили разные имена, но ведь Лаванда - это не просто имя, это особый тип девушек, симпатичных, веселых и очень самостоятельных. Положим, они ничего не знали про Эпикура и его философию простых радостей, зато успешно применяли её в жизни, находя время на всё: рабочие хлопоты, уютный быт, безобидные увеселения и поиски мужа.
Запевалой, конечно, была Уинифрид, правая рука мадам Оливье, ее личная помощница и секретарь. Она расправлялась с деловыми бумагами со скоростью и энергией маленького торнадо и, как никто, умела убедительно объяснить инспектору из Министерства, почему у них под сейфом завелись мокрицы. С тех пор как мадам приблизила ее к себе, Уинифрид вовсю важничала и никому не уступала почетное право варить кофе на маленькой плитке. Лаванда мысленно уже выдала ее замуж за Перси Уизли – тем более что Уинни была исключительно рыжей.
Компанию бойкой секретарше составляла Сьюзен. По должности та была парикмахером, и когда ее руки не были заняты ножницами или расческой, они держали журнал мод и не выпускали его ни за какие коврижки. Вероятно, Сьюзен даже спала с со свеженьким «Женским миром» в кулаке. Ее рот обычно был закупорен леденцом на палочке, поэтому у окружающих не оставалось никаких шансов узнать что-то о её внутреннем мире.
- Сколько миль до Вавилона? – насмешливо поприветствовала Лаванду Уинифрид и ловко сняла с огня турку. – Ну знаешь, Лавви, ужасное свинство так опаздывать! Из-за тебя я получила от мадам нагоняй.
- Уинни, ради Бога.... – больше Лаванда ничего не смогла сказать. Она сложилась ровно пополам и попыталась отдышаться. После недавнего потрясения сердце все еще продолжало отплясывать кейкуок в груди.
- В моду опять входит клетка. Куда только смотрит правительство? – голосом механического попугая провозгласила в пустоту Сьюзен.
- Ничего, - отмахнулась Уинифрид. – У меня есть позапрошлогодняя клетчатая мантия. И все-таки, Лавви, где тебя носило? Неужели ты опять ревела всю ночь из-за Мэтью?

Мэтью был последним и, как казалось, очень перспективным ухажером Лаванды. Казалось ей так ровно до того момента, когда выяснилось, что со всех сторон положительный Мэтью имеет семью в Шеффилде. Это был удар, Лаванду почти сокрушивший. На пару дней она погрузилась в отчаяние и скорбь, отказываясь жить в поганом мире, полном предателей. Потом пришла в себя, непритязательно заклеймила Мэтью свиньей и со злости сделала такую великолепную гирлянду из цветов для свадьбы Гринбергов, что все ахнули. А еще потом ее дорогу перешел Виктор Крам и вытеснил своей долговязой фигурой все, что только можно, из Лавандиной головы. Там не так уж много места было.
Про Мэтью Лаванде совсем не хотелось говорить. Но про Крама говорить не хотелось больше, поэтому она выбрала наименьшее зло.
- Да, это всё из-за Мэтью, - мужественно созналась Лаванда и подставила свою чашку в голубых колокольчиках под струю ароматного кофе.

Уинифрид уже собиралась углубиться в подробности, а вдруг причиной Лавандиных ночных рыданий стало, скажем, покаянное письмо от треклятого женатика. Но тут дверь распахнулась от меткого пинка туфелькой, и в комнату влетела Дебора.
Вот уж кто была настоящей волшебницей! Она раскрывала свой чемоданчик с тюбиками и баночками и с трудолюбием Хаффлпаффа и мудростью Рэйвенкло превращала невзрачных девонширских золушек в сказочных принцесс. Хитрость Слизерина и отвага Гриффиндора вступали в действие, когда нужно было доказать упертым клиенткам, что перламутровая помада им не идет – нет, совсем не идет!
- Я подслушивала у мастерской, - гордо объявила Дебби и запрыгнула на край стола, не забыв обдернуть юбку.
В визажистке было пять футов роста, и она пыталась сделать себя выше, одевая такие короткие платья, что впору было вызывать полицию нравов. Заметного удлинительного эффекта это не производило, зато совершенно деморализовывало мужчин, собиравшихся вступить в брак. В голову сразу закрадывался вопрос: а стоит ли обременять себя семьей, когда на свете есть такие хорошенькие девушки, как Дебби?

- Ну и? – поторопила ее Уинифрид. - Что ты там подслушала?
- Джуди Рудгерс шьет себе белое платье на розовом шелковом чехле.
Коллективный вздох заклубился в воздухе облачком зависти.
- Прошлое было ничуть не хуже. Цвета меренги, и шлейф длиной с реку Экс, помнишь?
- Мы с Бесс Пампкин из галантерейного уже договорились, если Джуди и на этот раз даст жениху от ворот поворот, то мы выкупим у нее оба платья. У нас примерно одинаковые фигуры, подошьём, и будет нормалёк!
- Ну вот еще, выходить замуж в платье Рудгерс! Я бы застыдилась.
- Чепуха! Это она пусть стыдится, что прохлопала всех своих кавалеров, сидя на мешке с деньгами, - весело отмахнулась Дебора и повернулась к Лаванде: - Приветик! Говорят, Макконахи дарит своей королеве французские лилии.
- Спасибо, я в курсе, - проворчала Лаванда. - Французские лилии ничем не отличаются от английских, ты уж мне поверь. И вообще, я терпеть не могу этих дорогущих изысков. Испортишь случайно, будешь потом платить из собственного кармана.
Уинифрид поглядела в пустую турку и вспомнила недавний разговор.
- Я слышала, Лавви, тебя вчера видели с каким-то мужчиной.
Лаванда с трудом скрыла испуг. Право же, поневоле поверишь, что Уинни плавала где-то в фонтане или пряталась под обеденным столом. Все это могло оказаться чистой воды блефом, но Лаванда решила подстраховаться и сказать правду. Другую правду.
- Может и видели. Я встречалась вчера с Бучем. А ты разве нет?

Уинифрид прицельно сощурилась из-под рыжей челки.
- Мда? Я вот решила не лезть под дождь. Слушай, а между вами… точно ничего нет?
- Уинни! Что ты мелешь? Что может быть между мной и Бучем, подумай сама?
Лаванда, в принципе, уже была согласна, чтобы ее приплели к Бучу – лишь бы про Крама не узнали.
На ее счастье, из коридора послышался трубный глас мадам Оливье:
- Бва-аун! Где вы опять болтаетесь?
- Иду, мадам! Все, девочки, я побежала. Где мои ключи? Куда все время пропадают ключи от оранжереи? Акцио!
- Ай! – Дебора спрыгнула со стола, как с раскаленной плиты. – Ну вот, посмотри, что ты наделала! Теперь у меня зацепка.
- Осторожнее, Деб. Надо смотреть, куда садишься.
- И надевать юбки подлиннее, - ехидно ввернула Сьюзен, оторвавшись от журнала.
- Бваун!
- Я иду, мадам!
- Лаванда, ключи!
- А, чтоб их…
Лаванда подхватила всю связку целиком и заспешила к оранжерее, где ее уже ждала Джуди, от нетерпения постукивая ножкой.
В течение часа Браун послушно зарисовывала в свой рабочий альбом все пожелания Рудгерс – получилось немного похоже на давнишнее письмо Седрику. Наконец, утомившись от болтовни клиентки, Лаванда всучила ей свою Успокоительную Коробку с Образцами.
Пока Джуди восторженно, как в первый раз, раскапывала груду ленточек, лоскутков и моточков, Лаванда натянула перчатки и занялась цветами – тем, что действительно нуждалось в заботе и внимании.
Не Бог весть какой садовницей была Браун, да этого от нее и не требовалось. Она вроде справлялась с немногочисленными кустами и десятком горшков, и потом, существовали специальные книги, по которым всему можно научиться. Лаванда без тени брезгливости копалась в земле, поливала приболевшие цветы питательным, но плохо пахнущим удобрением, срезала сухие листья, изводила зловредных насекомых. В конце концов, это учило бережнее относиться к продукту своего труда. К тому же, физическая работа очищала голову от лишних, праздных мыслей, взбадривала тело и давала ощущение, что ты занимаешься чем-то действительно полезным.
Из оранжереи Лаванда вышла обновленной, утешенной и почти поверившей в то, что визит Виктора Крама ей попросту приснился. Вообще, все приснилось, начиная со вчерашнего вечера и заканчивая сегодняшним утром. Длинный такой сон. Хотелось бы еще запихнуть туда несложившиеся отношения с Мэтью, но такой фокус, увы, не прошел бы.
Тем временем в конторе уже началась летучка: мадам Оливье распределяла задания на вторую половину дня. Ведь свадьбы играют не каждый день, а кушать, как говорит пословица, хочется всегда. И «Белая роза» готова была предложить свои услуги по самым разным поводам.
- Хопкинс, Бегун, - кошачьим голосом наставляла мадам. – Вы отпвавитесь к Пейшенам. Сегодня кйестины маленькой Логы.
Уинифрид шепнула Сьюзен:
- Помилосерднее к сединам дедушки Пейшена. С прошлого раза, когда ты причесывала его к юбилею, его лысина заметно увеличилась.

- Медоуз, - мадам посмотрела на Боудикку, и ее взгляд потеплел. Она испытывала к портнихе нежную симпатию, какую испытывает всякий начальник к подчиненному, готовому вкалывать от рассвета до заката.
Боудикка приехала в Норд-Брейвери из Уэльса. У нее единственной был самый настоящий жених, и уже это одно делало проницательную и безбрежно спокойную Боуди кем-то вроде крестной матери, доброй феи для девушек из свадебного салона. Эта фея была не только доброй, но и трудолюбивой. Вместе с женихом они зарабатывали деньги, чтобы купить маленькую ферму у себя на родине, и часто писали друг другу трогательные письма о будущем счастье. Боуди никогда не отказывалась от работы и поэтому в любое время суток выглядела чуть-чуть уставшей, но готовой на подвиги.
- Медоуз, - повторила мадам Оливье. – Вы не слишком заняты Гудгейс?
- Нет, мадам.
- Тогда я попвошу вас сделать кое-что для меня. Оплата сдельная.
- Хорошо, мадам, - с охотой откликнулась Боудикка, и в ее глазах Лаванда увидела непреклонную решимость торговаться.

Самой Лаванде мадам подарила взгляд более чем прохладный, это означало, что она все еще в немилости.
- Бваун! Пейестаньте, наконец, валять дувака и займитесь делом. На носу день памяти бедного мистева О’Шанти. Не опоздайте с венком.
- Мистеру О’Шанти уже некуда торопиться, - пробормотала Лаванда себе под нос, вслух же сказала громко и почтительно: - Конечно, мадам. Я специально для этого оживила куст с красными розами. Чтобы ничего не пропадало, как вы учили.
Оливье снисходительно кивнула и жестом поразительно изящным для ее грузного тела дала понять, что все свободны. Но почему-то ушла сама.

- Мы в кафетерий, - объявила Сьюзен, отбрасывая в сторону журнал.
«Мы» - это значит она и Уинифрид, элита «Белой феи» и лучшие подруги. Боудикка и Лаванда, как представители среднего класса, обедали дома. Общительная Дебора присоединялась к компании продавщиц из галантерейного магазина.
- На твоем месте, Лавви, я бы осталась на работе, - посоветовала Уинифрид, стоя перед зеркалом и оправляя рюши на блузке.
- Вот еще! Это зачем?
- Ты же опоздала! Сделай хотя бы вид, что раскаиваешься.
- Ни капельки я не раскаиваюсь! Я в жизни не опаздывала – один раз не считается, - Лаванда втиснула наконец ступни в тесные, но красивые туфли. – Боуди, ты идешь?
- Иду! – та отстегнула от запястья подушечку с булавками и нагнала Лаванду.
- Ты сегодня какая-то… сама не своя, Лавви, - шепнула она на ухо подруге, обдав ее леденцовым запахом парфюма. – Что случилось на самом деле? Ведь не из-за Мэтью же ты переживаешь.
Лаванду прямо подмывало все выложить, как на духу. Тяжело одной хранить такие жуткие тайны. Боудикка бы ни за что не разболтала её секрет...
- Ох, лучше не спрашивай! Потом объясню тебе все.
- Ну-ну. Ты смотри, не вляпайся там во что-нибудь.

Когда они, как обычно, разошлись на перекрестке, Лаванда тут же растеряла все мужество. Шутки шутками, но домой приходилось возвращаться одной. Все же надо было послушать Уинифрид и остаться на работе – там безопаснее, там есть тяжелые горшки и острые садовые ножницы. И, кажется, тревожная кнопка. Ага, можно и жить прямо там, в салоне! Мадам будет счастлива.
Добраться до дома. Как угодно добраться, а там упаковать все земное имущество в два чемодана и смыться из зачумленного Норд-Брейвери. В Лондон, к маме и папе. Если бы не проклятый страх самостоятельной трансгрессии, она бы оказалась там в два счёта!
Внезапно Браун остановилась и даже ногой притопнула. А почему, интересно, она должна бежать из собственного дома, как мышь во время наводнения? Зачем, скажите на милость, она вложила столько душевных и физических сил в свой новый маленький мир, чтобы теперь все это просто порушить? В конце концов, сколько можно жить в страхе? Виктор Крам наверняка уже давно убрался из Норд-Брейвери, куда-то, где его всё равно скоро поймают и стреножат.
Нет, никуда она переезжать не будет! И поводыря искать не станет! Сама пойдет! Ей же все-таки двадцать один, а не одиннадцать.
Лаванда и вправду пошла сама. Ее распирала чувство неожиданной свободы и легкости. Браун на мгновение стала прежней – легкомысленной и поэтому безрассудной. Страхи показались мелкими, как тараканы, а собственные силы – неистощимыми, как океан. Этим убеждением Лаванда жила целых две минуты, пока перед ее внутренним взором не проплыл образ Виктора Крама. Браун снова остановилась и встряхнула головой, пытаясь прогнать наваждение. Но оказалось, что вовсе не игра фантазии. Она действительно видела Крама, и не в воображении, а в широкой витрине кафетерия. Его лица за волшебной паутинкой Лаванда не узнала, зато узнала мантию. Приметная все-таки была мантия, с мехом на капюшоне и двумя серебристыми пуговицами под левой ключицей. Завсегдатаи кафетерия эту мантию тоже заметили и подозрительно косились на незнакомца, пытаясь понять, кого он им напоминает.
Страшное видение ковырялось вилкой в тарелке. Прямо над его головой по стеклу витрины бежала надпись: «Бизнес-ланч за 50 кнатов». Если бы сейчас была возможность сделать снимок, вышла бы неплохая реклама.
Лавандино сердце, только что преисполненное отваги, малодушно растаяло и испарилось. От страха, что Крам сейчас повернет голову и заметит ее, Браун не нашла ничего лучшего, чем присесть на корточки и боком, боком, как краб, отползти из опасной зоны под изумленными взглядами прохожих.
- Мисс Браун, с вами все в порядке? – участливо спросил кто-то.
- Д-да, - она встала на подкашивающихся ногах, опираясь на предложенную ей руку помощи.
Почему он до сих пор в городе? Неужели он хочет отомстить ей, Лаванде, за то, что она его выгнала? Наверняка. Испарившееся Лавандино сердце снова отвердело и бухнулось обратно в грудь, холодное, словно замороженное в формочке для льда.
Браун не помнила, как добралась до дома, однако сделала это очень быстро – волшебно быстро. Влетев в квартиру, Лаванда повторила процедуру с замками и забегала из комнаты в комнату. Боже, Боже, святой Давид Валлийский, Мерлин, кто-нибудь! Жить в таком напряжении и полном неведении просто невозможно! Может, все-таки обратиться в Аврорат? Или просто сбежать?
В отчаянии Лаванда схватилась за веник и так энергично заработала им, что пыль поднялась столбом, потревоженная в самых труднодоступных местах.
Бабушка Мейзи всегда говорила, что труд - лучшая молитва. "Если не можешь найти ответ на свой вопрос, Ллело, сядь резать картофель для посадки или попробуй отскоблить закопчённый котёл".

Когда Лаванда обмахивала ковер вокруг дивана, под веником что-то звякнуло и блеснуло. Она присела. В ее ладони оказался серебряный крест, увесистый и потемневший. Браун машинально бросила взгляд в приоткрытую дверь своей спальни и отыскала на стене распятие темного дерева – оно висело там, где и положено, над изголовьем кровати. На находке, конечно, не было написано, что она принадлежит Виктору Краму, но ее внешний вид как-то сразу вязался с ним, напоминая одновременно и о диковинной пряжке, и о дутых пуговицах, и даже о вышивке на рубашке.
Лаванда призадумалась. Что ж, если она ждала знака от высших сил, вряд ли следовало искать еще. Браун завернула находку в чистый носовой платок и убрала в карман. Она приняла решение. Она пойдет крестовым походом против своих страхов и спросит напрямую, что им от нее нужно. Чтобы подстраховаться, Лаванда прихватила с собой коробку с остатками вчерашнего ужина. Как всякий человек, в поте лица возделывающий обетованную землю независимости, она слишком хорошо знала, что такое бизнес-ланч за пятьдесят кнатов.
До кафетерия она летела еще быстрее, чем в противоположном направлении, но только потому что боялась в последний момент передумать. Сначала она долго смотрела в витрину из надежного укрытия. Убедившись, что Крам все еще там, а Уинифрид и Сьюзен – нет, Лаванда проскользнула внутрь и села за самый дальний столик. Потом переместилась поближе, к Виктору за спину. Потом еще ближе – сбоку. Вынырнув из-за меню, Браун встретилась взглядом с Крамом, который, замерев с вилкой в руке, скептически наблюдал за Лавандиными маневрами. Поняв, что дальше скрываться бесполезно, Браун с понурым видом подошла к его столику.
- Можно? – спросила она, сглотнув страх, деловито ползущий вверх по пищеводу.
Виктор снова поднял глаза от тарелки. Спагетти свешивались у него изо рта, как усы у рака. Он с хлюпаньем всосал длинную макаронину и указал на стул.
- Только не ори, - предупредил он.
- Не буду, - покорно согласилась Лаванда. – Это тебе, - она выложила на стол коробку и открыла ее. Вкусный аромат съестного защекотал ноздри и мгновенно напомнил Лаванде, что она так и не пообедала.
- Пасибо, - Крам хладнокровно вытряхнул содержимое себе в тарелку и перемешал со спагетти. Браун аж покоробило. Он подходила к приготовлению пищи творчески, и ей не нравилось, когда к произведениям ее кулинарного искусства относились, как к корму для скота.
Однако сейчас было не время и не место для подобных претензий. Лаванда развернула платок:
- Твое?
Крам полез за ворот рубашки и вытянул кожаный шнурок, перетершийся в одном месте.
- Мой. Много пасибо.
Он продел шнурок в колечко и принялся завязывать узел. Его пальцы были какими-то грубыми, неловкими. Удивительно, как он умудрялся ловить ими снитчи.
Не выдержав, Лаванда отобрала у него шнурок и сама завязала аккуратный узелок.
- Не обижайся на меня, Крам, - сказала она, возвращая крестик. – За то, что так вышло. Понимаешь, - она огляделась по сторонам, наклонилась ближе и сказала шепотом: - Я жутко боюсь оборотней, просто умираю, как боюсь.
-Знаю. Чуфствую, - в доказательство Виктор шевельнул крупными ноздрями и, хищно клацнув зубами, заглотил большой кусок мяса.
- А тогда, на Турнире… Ты уже был болен? – задала Лаванда вопрос, который ее чрезвычайно волновал.
Виктор вздохнул.
- Нет. Тогда нет…еще.

Значит, когда они оставались вдвоем в палатке, Лаванда ничем не рисковала. Это ее немного успокоило. До определенного момента Лаванда относилась к нему с мистическим благоговением, которое обычно сопровождает звёзд. До совершенно определенного момента, когда эта звезда скатилась с неба и отравила Лавандины реки.
- Две ночи все равно не спасут положения. Какая тебе разница, где ты их проведешь, если все равно возвращаться домой не собираешься?
Виктор положил вилку на стол зубцами вниз.
- Через два дня полнолуние, - сказал он жестко, как будто угрожал кому-то: Лаванде или самому себе. При слове «полнолуние» Браун испытала странное чувство, как будто ее сначала опустили в горячую воду, а потом сразу в холодную. И отчаянно захотелось бежать куда-то, хотя в этом не было ни смысла, ни необходимости. Пока, во всяком случае...

А Крам, как назло, повторил:
- Полнолуние. Нужно место, тихое, без никто. Чтобы ключ закрыть, не выйти.
- Может, стоит пойти в лес или еще куда-нибудь, где нет никого, кроме диких котов? – робко предложила Лаванда, все еще надеясь спихнуть с себя моральную ответственность за судьбу Виктора Крама.
Тот горько усмехнулся:
- Не хочу лес. Не звяр, Лавендер. Человек.
И так он это сказал, что Лаванде моментально стало стыдно. Она вдруг вспомнила, как на нее смотрели, когда она вышла из больницы. Как ненавязчиво поглядывали на календарь, когда она заходила в гости без приглашения. Наверняка, кто-то после её визита даже столовые приборы мыл в отдельной воде. С такими знакомыми Лаванда рассталась без особого сожаления, но все равно было страшно противно. А ведь Браун всего-то навсего прошла профилактический курс. Каково же приходится тем, кто каждый месяц переживает мучительное обращение, можно было только догадываться. Даже в териантропологическом диспансере для таких больных выделено особое время и отдельный этаж.

Пока Лаванда ерзала на стуле, подогреваемая скрытой нравственной борьбой, Крам отсчитал пятьдесят кнатов и встал с места. Серебряный крест он спрятал за пазуху.

«Неужели я сейчас это скажу?»
- Оставайся, - бросила она ему в спину.
Виктор обернулся и смерил ее взглядом. Как-то оскорбительно смерил.
- Нет, - твердо сказал он наконец.
- Ты же сам хотел! – возмутилась Лаванда.
- Теперь не хочу.
Браун взяла паузу. По-хорошему, надо было послать его куда подальше вместе с фокусами и идти по своим делам, которых хватало с избытком. Но в ней уже проснулась великая сеятельница добра, от которой решительно никому не было спасения – включая саму Лаванду. Раз она взялась помочь Краму – она ему поможет, невзирая на сопротивление. Тем более, он действительно нуждается в ее помощи, а отказывается только из упрямства. Просто Лаванда слишком много узнала о Викторе Краме - именно так люди становятся врагами.
А тут ещё вспомнилась мрачная присказка об участи тех, кто слишком много знает, и Браун на мгновение засомневалась, стоит ли ей носиться с этим дурацким добром. Все равно оно выигрывает не так уж и часто.
- Ладно тебе, остынь! Сам же понимаешь, лучше тебе перекантоваться у меня, чем у кого-то другого. По крайней мере, я в оборотничестве немного разбираюсь и первую помощь могу оказать, если потребуется, - Лаванда весьма искусно составила свою короткую речь, которая должна была стать пластырем для воспаленного самолюбия Виктора Крама и помешать ему натворить очередную порцию глупостей.
Все это была липа, от начала и до конца. Кто угодно стал бы лучшим попечителем для Крама по сравнению с Лавандой, боящейся собственной тени. Особой помощи она ему тоже оказать не могла, потому что знала о териоморфии только то, что успела прочитать на плакатах в диспансере, томясь ожиданием своей очереди.
Лгать было неприятно, но Лаванда вовремя вспомнила о словосочетании «ложь во спасение» и решила, что это ее случай.
- Ты имеешь сильный страх, - Крам покачал головой. – Сильнее, чем можно. Чуфствую, так.
- Пустяки! – Лавандин голос истончился, но звучал довольно уверенно. – Завтрашнюю ночь я могу провести где-нибудь в другом месте. Не переживай.

Ему-то что переживать, устроился и рад. Виктор, правда, своей радости ничем не выдал, только хмыкнул. Ничего похожего на «спасибо» не сорвалось с его губ. Не было у него такой похвальной привычки. Зато до дома номер три по Уиндоу-лейн Крам шел чуть ли не впереди Лаванды. Хорошо путь запомнил. Браун как-то спокойней было верить в его отличную память, чем наблюдать, как он тянет воздух носом и движется, словно по невидимой ниточке.
Два дня до полнолуния. Два дня, – а оно внутри уже дает знать о себе.

- Никуда не уходи. Никому не открывай. И, умоляю, будь потише. У меня очень любопытная соседка, - наставляла его Лаванда перед уходом, словно маленького ребенка. Как ни крути, надо было возвращаться на работу и работать. Хотя зрелище того, как Виктор Крам стаскивает с ног ботинки, заняв своим долговязым туловищем всю крохотную прихожую, настроения не улучшало. От этого зрелища Лавандин оптимизм прокисал, как молоко во время грозы.
Крам растер лодыжки, выпрямился и без лишних слов ушел вглубь квартиры, оставив Браун читать свои нотации кому вздумается. Она даже ногой притопнула. Этот паршивый квиддичист хладнокровно пользовался её добротой – настолько хладнокровно, что Лаванда не могла в полной мере насладиться своей ролью благотворительницы.
«Отберу у него деньги. Все его галлеоны, которые он с собой таскает», - отчаянно думала она, спускаясь по лестнице. – «Все равно меня, похоже, скоро уволят».
Она шла с твердым намерением поработать на славу и как-то реабилитироваться в глазах мадам Оливье. Но ничего гениального, что бы могло потрясти начальницу, Лаванде создать не удалось. Она испортила три розы, залила опунцию – и свои туфли.
- Идет мне? – спросила она не без самоиронии, прикладывая к волосам траурную ленту с золотой надписью: «Любим и скорбим. Жена, дети, внуки».
Боудикка, которая сидела рядом на коробке с садовыми инструментами, держа в руках войлочную шляпу мадам Оливье, критично посмотрела на подругу и постучала наперстком по голове.
- Лаванда, это совсем не смешно! – сказала она и по-валлийски разумно добавила: - К тому же, надпись пришлось бы поменять: «Муж, дети, внуки». Впрочем, у тебя нет ни того, ни другого, ни третьего.
Она могла чистосердечно что-то такое ляпнуть, от чего потом приходилось долго заштопывать самооценку.
- Как ты это точно подметила, - отозвалась Лаванда тухлым голосом и стала продергивать ленту в венок.
Ее секрет ерзал и ворочался где-то на самом дне души, и Браун казалось, что все вокруг читают по ее лицу: у меня дома сидит запертым Виктор Крам! Насколько вопиющим был сам этот факт, настолько странным казалось всеобщее молчание, которое его окружало. Настолько странным, что Лаванда начала подумывать, уж не является ли Крам ее личной галлюцинацией.
Однако и это предположение оказалось ошибочным – пожалуй, к счастью. Возле дома номер три по Уиндоу-лейн Лаванду поймала мисс Бойлз. Вынырнула из-за шпалеры и притиснула к дверному косяку.
- Добрый вечер, Лаванда. Послушайте, может, это не мое дело, но я все же должна знать. Я видела, как в наш дом заходил какой-то молодой человек! По-моему, даже несколько раз.
«Три», - мысленно уточнила Браун. В самом деле, наивно было надеяться на то, что их беготня пройдет незамеченной.
- Не ваш ли это гость? – продолжала напирать мисс Бойлз. – В последний раз, кажется, вы шли вместе.
- Что вы говорите! – притворное изумление всегда легко давалось Лаванде, этакий бэби-стиль выручал ее не раз. – Да, припоминаю… Я поднялась первой, а этот парень
остался где-то внизу. Я подумала, он к вам. Или к Блейкам.
- Но Блейков сейчас нет.
- Действительно, Блейков нет. Загадка, правда? Будем считать, что это курьер, который не застал адресатов.
- Все так, - пробормотала мисс Бойлз, глядя в спину бодро цокающей каблуками Лаванде. – Только… Обратно он до сих пор не вышел.
На последней фразе Браун некстати споткнулась о хлипкий порожек – выглядело это очень преступно.
- Наверное, вы просто не заметили, - сказала она, изобразив на лице смесь чувства собственного достоинства с чистосердечным идиотизмом.
Крам встретил Лаванду в коридоре, будто так и проторчал там полдня. Вид у него был еще более помятый, чем вчера и сегодня утром, а щетина на щеках уже вполне походила на бороду. Он бычил голову и скреб своей длинной рукой кудлатую макушку. Браун, хотя и знала, что неизбежно обнаружит его в своей квартире, все равно вздрогнула.
- Хочешь есть? – спросила она вместо приветствия.
- Хочу, - с готовностью согласился он и потащился вслед за ней на кухню. Похоже, он всегда хотел есть. Как только ему удавалось при этом оставаться таким костлявым?
- У тебя есть семья? – неожиданно поинтересовалась Лаванда, ногой выдвигая овощной ящик. Вид Виктора Крама, жующего скукожившийся ломтик сыра, вызывал в ней чувства, близкие к материнским.
- Почему спрашиваешь?
- Когда я была больна, мои родители мне помогали, - Браун провела нехитрую параллель.
- А. Не.
- Что такое «ане»?
- Нет. Совсем нет. Бащата был никогда. Мама умерла, маленький был. Она работала много, варила зелье роза, долго-долго варила, дышала… и умерла. Еще были гран-родители, так? Они тоже сейчас нет.
С трудом продравшись сквозь эту средневековую летопись, полную смертей, Лаванда сочувственно вздохнула. У нее-то было полно любящих родственников.
- А дальше?
- Далше господин Каркаров взял меня Дурмщранг. Хороший муж, помогал очень много, не забуду. Тоже помогаю сейчас…сколько разрешают.

Все это Виктор сказал с неким вызовом и даже решительно сжал кулаки, как будто готов был лично влепить тумака тому, кто решится произнести слова «Пожиратель Смерти». Но кроме Лаванды встрять было некому, а у Браун хватило ума промолчать.
- А что там с квиддичем?
- Плохо учился. Куидич последний остался. Пробовал охотник, пробовал загонщик, вратарь. Ловец. Здесь, - он с усмешкой прищелкнул пальцами, - попал окото на бика.
И, приставив к голове два огурца, изобразил, очевидно, быка. И вгрызся в эти огурцы насмерть.
- Подожди, - Лаванда решила навести у себя в голове порядок. – Ты там что-то городил про то, что из тебя делают раба, что тебе не уйти и так далее. Это связано с твоей болезнью?
Виктор посмотрел на нее, как на умалишенную.
- Варколаки нельзя играть куидич, никакие игры, где агрессив. Правила Международная организация магический спорт. Куда пойду?

Лаванда аж присвистнула, хотя прежде не умела этого делать. Вот так удар по сборной Болгарии! Звездный – по сути, единственный звездный игрок оказался оборотнем! Огромная потеря и огромный скандал. Это ли не повод рвать на себе волосы?
- Никто знает. Никто. Только Димчо и наш колдомедик. Ты теперь.
- Ты ведь мог продолжать играть в своей команде и лечиться потихоньку, никто бы не узнал.
- Не понимаешь? – рявкнул Крам. – Раньше сам играл. Теперь должен играть. Заставили выйти, когда не хотел. Стали игру другую делать, схема, так раньше не играл. Изнудване... шантаж, так! Гадно, знаешь?
Лаванда видела, как из него рвется отчаянное бешенство и не может облечься в слова, потому что не хватает их, этих слов, дурацких, чужих. Впрочем, она уже немного привыкла к его дикой речи и если чего-то и не понимала, то угадывала довольно точно.
Шуруя большой ложкой в кастрюльке с соусом, Браун размышляла над рассказом Виктора. С одной стороны, его поведение глупо. Если бы у Лаванды было дело жизни – флористика не в счет, - которым бы она прославилась хоть в половину Крамовой славы – флористика явно отметалась, - и всего одна возможность этим делом заниматься, она ухватилась бы за эту возможность обеими руками, безо всяких закидонов. С другой стороны, какой, в самом деле, прок в таланте, если ты не можешь им воспользоваться так, как тебе этого хочется? Как бы повела себя Лаванда, если бы мадам Оливье приказным тоном велела ей плести цветочные гирлянды для свадьбы Рона Уизли и Гермионы Грейнджер?
Ответу на этот вопрос, как и на вопрос о правоте и заблуждении, Браун позволила повиснуть в воздухе в облачке ароматного пара. Где-то там же витало решение другой задачки, куда более серьезной: что ей дальше делать с Виктором Крамом? Не Виктору Краму самому по себе, а лично ей?
Виктор Крам сейчас явно неспособен был принимать какие-либо решения. Его вялость сменилась нездоровой подвижностью. Он не мог усидеть на одном месте, утомительно перемещаясь из одной комнаты в другую, беспрестанно и бессмысленно ощупывал лицо и шею и то и дело тоскливо стискивал руки. Вторая сущность уже скребла когтями изнутри - ощущение настолько не из приятных, что такого не пожелаешь даже заклятому врагу. Лаванда кожей чувствовала. Кто хоть раз побывал в этом лесу, узнают его по одной хвоинке.

Ближе к ночи Краму стало плохо не на шутку. Он лежал на диване, лицом к стене, и тяжело, с хрипом дышал. Лаванда беспокойно кружилась рядом. Сегодняшний вечер вытянул из нее все силы и растранжирил уйму нервных клеток. Наконец она не выдержала и присела на корточки рядом с диваном:
- Ви-иктор. Ты как? – она потрогала его за плечо.
Он неловко, как медведь, повернулся к ней:
- Ни-че-…
И тут Крама скрутило, изломало жестокой судорогой. Он выгнулся дугой, упираясь головой в подлокотник, сквозь стиснутые зубы просочилась белая пена.
- Ты что, ты что! – Лаванда испугалась и попыталась уложить Виктора обратно. По его длинному телу волнами проходила дрожь, Браун чувствовала ее под ладонями. Наконец приступ прекратился, судороги отпустили. Виктор судорожно выдохнул и подрагивающей рукой отер слюну с подбородка. Он выглядел спокойным – наверное, такие припадки уже были для него привычны, - только глаза блестели лихорадочно и, пожалуй, немного испуганно.
- Послушай, - Лаванда снова потеребила его. –Ты принимаешь лекарства? У тебя они должны быть.
- Были, - Крам отмахнулся с пребрежением. – Давали. Врач давал. Не знаю, что. Как бежал, так не ел… не пил, как?
- Не принимал, - машинально поправила его Браун. – Теперь понятно, почему тебе плохо. Как вообще можно с такой болезнью не разбираться в собственных лекарствах?
- Меня лечили. Мне давали. Ловец – не колдомедик.
И Крам обиженно отвернулся к стенке.

Лаванда тоже обиделась. Возня с бестолковым больным начинала утомлять даже ее – ее, готовую на самый бескорыстный и благородный подвиг! Тем более, что сам больной был совсем не благородным – и не благодарным.
Браун демонстративно ушла в спальню, но не спать – до сна ли теперь! – а ворошить медицинские брошюрки, которые ей насовали в диспансере. Там было все одно и то же: берегитесь незнакомых компаний, не шляйтесь по ночным улицам, а если уж дошлялись, то регулярно посещайте врача, соблюдайте гигиену, повесьте на видном месте лунный календарь. Теорию Лаванда знала хорошо. Но Краму теория сейчас никак помочь не могла. Убрав стопку бумажек обратно на полку, Лаванда вдумчиво почесала бровь. Сколько ни прикидывай, из ничего не выкроишь что-то. Значит, придется обращаться за помощью.
Лаванда двинулась на кухню, сняла с плиты остывающую сковороду и зажгла все четыре конфорки. От заклинания огоньки выросли, побелели и слились в одно большое пламя.
- Схоластика Коути, - четко произнесла Браун, щурясь от жара.

Она всегда произносила это имя так, словно была дворецким на приеме и объявляла высокородных гостей. Девушке с именем Схоластика Коути сам Бог велел быть красивой, богатой и знатной. Но эти замечательные качества обошли Схоластику стороной, то есть, шли где-то рядом и все же – мимо. Несметное состояние Тех Самых Коути – вместе с привлекательной наружностью – осталось в историческом прошлом. Знатной же Схоластика перестала быть в тот самый момент, когда леди Коути взяла медными щипцами уголек и притиснула его к портрету дочери на обширном семейном древе. Все дни Схоластика проводила, листая ветхие, истлевающие гербарии, в ветхом, истлевающем доме, где доживали свой век изверги, а ночами играла на фортепиано в баре «Веселая блондинка». Так она зарабатывала себе на хлеб, ведь играть на фортепиано - это благородное занятие, даже если под твою игру распевают похабные песенки. Логика, не понятная никому, кроме чистокровных нобльменов, впрочем, что с них взять, с этих чокнутых сектантов! Лаванда иногда крамольно подумывала, что бар бы выиграл гораздо больше, если бы на Хэллоуин Схоластику подвесили перед входом в качестве эмблемы: такая вот мумийной худобы блондинка с тяжелым лбом и крупными, сильно выдающимися вперед зубами, которые астматично приподнимали ее верхнюю губу - в общем, типичная представительница древнего рода, медленно, но верно вырождающегося от постоянных кровосмешений. Очень веселая, прямо до слез. Хороши были только ее большущие, невозможно яркие глаза – они одни и остались, да еще заношенное черное платье, да огромная, трепетная душа, которой с лихвой хватило бы на все поколения Коути, внешне и внутренне напоминавших гигантских водяных клопов.
Лаванда любила Схоластику, немножко тронутую, очень беспомощную и фантастически добрую. Сколько бы ни было у Браун задушевных подруг и хороших знакомых, сейчас одна Коути могла ей помочь.
После минуты ожидания худое лицо Схоластики, старательно подшитое лично доктором Вэнди, прорисовалось на фоне оранжевого пламени.
- Лаванда? – спросила она нежным, немного надтреснутым голосом и пригладила свои бесцветные волосы, свирепо стянутые в узел. – Это ты?
- Я, Сколти, дорогая, привет! Как твои дела?
- Хорошо. Я скучаю.
- Моя милая Схоластика, я тоже скучаю и надеюсь, как-нибудь повидаться с тобой. А пока не могла бы ты мне одолжить пару ампул деакона? – выпалила Лаванда на одном дыхании.
Она это ловко ввернула! Вот только Схоластику не так просто было поймать в нехитрые, нитяные силки, свитые Браун.
- Извини, Лаванда, я не могу, это запрещено. Помнишь, что доктор Вэнди говорит?
«Каждый, кому прописано лекарство, может получить его в аптеке, но ни в коем случае нельзя давать или продавать препараты сторонним лицам. Иначе лекарство может превратиться в допинг для незарегистрированного оборотня», - прозвучало у Браун в голове. Это правило всем им вдолбили в головы: есть нормальные люди, которые осознают и принимают свою болезнь - и, соответственно, лечат её. А есть те, кто сделал недуг своей жизненной стезей и пользуется лекарствами только как обезболивающим - вот это настоящие оборотни. Фенрир такой. А куда отнести Крама - вопрос хороший и очень своевременный. Лаванда решила, то обдумает это позже.
- Сколти, пожалуйста, мне очень нужно. Мне, понимаешь? Ведь я же не могу ничего плохого сделать с этим лекарством, ага? – закурлыкала Браун успокаивающе.
Схоластика опустила голову на грудь и молчала. В ее душе явно происходила борьба. Болезненная вежливость не позволяла ей спрашивать Лаванду, для чего той нужен деакон. На что Браун, собственно, и рассчитывала, если уж на то пошло. Нечестный, конечно, расчет, но пускаться в рассказы о Викторе Краме, изнывающем от жара у нее на диване, было совсем безумной затеей. Поэтому Лаванде оставалось повторять:
- Пожалуйста! – при этом она старалась выразить взглядом глубину постигшей ее трагедии, как бы обещая объяснить все позднее. Господи, до этого «позднее» еще нужно дожить!
Видно, что-то такое излучилось из Лавандиных глаз, что-то, вселяющее сострадание и безграничное доверие, потому что Схоластика задумчиво потрогала губы тонким восковым пальцем и медленно кивнула.
- Да. Хорошо, Лаванда, если ты просишь.
Она полуобернулась куда-то за огненную завесу:
- Этель-Роуз. Этель-Роуз! – слышно было, как ее голос отзывается эхом в огромном доме. – Упакуй пять ампул деакона для Лаванды Браун и отправь с курьерской совой.
Этель-Роуз, дряхлая, на ходу рассыпающаяся домовиха была, так сказать, прощальным подарком Коути своему выкинутому из гнезда птенцу. Учитывая то, что Схоластика не умела делать абсолютно ничего полезного и самостоятельно даже чулки надеть не могла, такой дар был не роскошью, а насущной необходимостью. Лаванда не могла видеть Этель-Роуз, эту горсть тонких косточек в наволочке, но зато прекрасно слышала ее голос, этот звук, похожий на бульканье трубочки в стакане с коктейлем:
- На все воля госпожи, но одному Богу известно, что станет она принимать в последние дни месяца. До июля нам больше не дадут лекарства.
- Я…разберусь с этим сама, Этель-Роуз, - мужественно парировала Схоластика, хотя на ее обезображенное лицо легла легкая тень: похоже, здравая мысль, высказанная домовихой, не пришла ей сразу в голову.
- Хотела бы знать Этель-Роуз, зачем это мисс Браун одалживает у вас деакон, если она его вовек не принимала. Госпожа слишком благоволит к людям из диспансера. А курьерская сова стоит полсикля, мисс Браун стоило бы подумать об этом.

Подарки семьи Коути всегда были какие-то подпорченные. Лаванда досчитала про себя до десяти и мягким, как кошачьи лапки, голоском сказала:
- Не переживай, Сколти, я верну тебе пустые ампулы. Ты их просто раздави и скажи в аптеке, что коробку уронила. Провизор поругается, конечно, но заменит их тебе. И пусть Этель-Роуз не беспокоится, лекарство мне нужно для верного и хорошего человека, который перед самым полнолунием остался на бобах. В жизни разное случается, правила же не всё предусматривают.
Схоластика горестно всплеснула руками, тонкими, как рогозовые ветки.
- Лаванда, ты же не думаешь, что должна отчитываться перед моей слугой, да еще такой бессовестной! Я не могу с ней ничего поделать, невозможно дерзкая стала, один позор от нее хозяевам. Ну что ты таращишься на меня, иди, делай, что велено!
- Этель-Роуз – раба госпожи, пускай бы верный человек мисс Браун сам шел в аптеку с пустыми… - донесся снизу еле слышный бубнеж, который Схоластика поспешно прервала:
- Жди посылки, Лаванда. Доброго тебе вечера.

Огонь погас с легким хлопком, испустив стайку совершенно каминных искорок. Лаванда водворила чайник на место и отерла со лба испарину,выступившую за время напряженной беседы. Тролль бы сел на эту въедливую домовиху! Этель-Роуз! Чуть все дело не запорола своими вопросиками. Счастье, что Лаванда так и не решилась в свое время купить домового эльфа, хотя соблазн блаженной лени был велик.
Схоластика не подвела – милая, милая Сколти! Курьерская сова, задрипанная до невозможности, как все курьерские совы, принесла аккуратный сверточек. Посылка пришла с наложенным платежом – Этель-Роуз подсуетилась, не иначе. Лаванда покорно внесла свои монеты и, благоговейно развернув пожелтевшую шелковую бумагу, вынула драгоценные ампулы. Вот он, деакон, жидкое золото оборотней!
Крам лежал, спрятав лицо в сгиб локтя, и полыхал жаром, как очаг. Как же дать ему лекарство? Обычно такие препараты вводились уколом. У Браун дома и шприц имелся, как полагается – длинный, стеклянный, с острым жальцем. Вот только искусство вводить лекарство подкожно и внутривенно было единственным, что Лаванда так и не смогла освоить, хотя доктор Вэнди и требовал этого от своих пациентов. Он даже экзамен им устраивал, который Браун благополучно загнула. Она просто не могла ткнуть иголкой во что-то живое и шевелящееся! Впрочем, медицинский справочник любезно сообщал, что в крайних случаях деакон можно принимать перорально. Бывают ли случаи крайнее?
Браун прищурила один глаз, пытаясь навскидку определить, сколько же Крам весит – кажется, так рассчитывают нужную дозу, по весу. Ловко перемножив капли на фунты – что-что, а считать Лаванда умела, - она отмерила положенное количество густой жидкости коньячного цвета в миниатюрный стеклянный стаканчик и подступилась с ним к Краму.
Напоить человека в беспамятстве оказалось не таким простым делом – труднее, чем напоить его до беспамятства. Чувствуя специфический и крайне неприятный запах аконита, Крам отвернулся от поднесенного стаканчика и ощерил зубы, когда Лаванда сделала вторую попытку. Боясь пролить хоть каплю драгоценного лекарства, Браун сменила тактику: она присела на край дивана и подпихнула колени Виктору под голову. Стала немного удобнее, и ей удалось наконец влить ему рот деакон и заставить проглотить. Крам закашлялся, задохнулся – на секунду Лаванда испугалась, что все-таки ошиблась с дозой или даже с лекарством. А что, с Этель-Роуз вполне сталось бы прислать ей запаянный пятновыводитель вместо деакона. Но постепенно кашель стих, дыхание выровнялось, побагровевшее от натуги лицо разгладилось, морщинка за морщинкой. Лаванда тихонько сидела, придерживая его голову за виски, и с любопытством разглядывала черты, растиражированные по всему волшебному миру на квиддичных карточках и постерах для тинейджеров.
Спящий человек возвращается в детство. Словно грим, с лица смывается бесконечная озабоченность взрослыми проблемами, взрослая усталость и взрослая же самоуверенность, ставшая второй кожей. Странным образом, успокоившееся, смягчившееся лицо Виктора выдало его настоящий возраст, и Браун вспомнила, что вообще-то Крам старше ее лет на пять, а может, на семь.
В нем не было никакой особенной красоты, но очень много мужского: разлапистые черты, грубо вытесанные топором небесного плотника, темные провалы глубоко посаженных глаз, испитое болезнью лицо. Он привалился щекой к Лавандиному животу, так по-детски мягко, тепло, что Браун не удержалась и погладила его лоб. На пальцах осталась влага: Виктор весь исходил потом, и многострадальная его рубашка снова была хоть выжимай.
Внезапно Лаванда вспыхнула, буркнула себе под нос: «Ну уж нет!» и… принялась расстегивать дутые пуговицы, молясь, чтобы Виктор не пришел сейчас в сознание. Мало ли что он еще может подумать…
Вообще-то Браун никогда не раздевала мужчин – это было не в ее правилах, она играла в лиге хороших девочек. И все же не смогла удержаться от того, чтобы быстро и как-то воровато обшарить взглядом тело великого спортсмена. Когда еще выпадет такая возможность, да и в старости будет что вспомнить. Ну-у, таблоиды не гнушались основательной ретуши, когда публиковали фотографии Крама с обнаженным торсом. Виктор весь состоял из широких костей, вкривь и вкось перевязанных мускулами –сухими, как просоленные до каменной крепости канаты.Грудь у него была широкая, сдавленная с боков, выступающая вперед острым корабельным килем – не человек, а бригантина.
Лаванда ощутила необъяснимое желание осторожно, двумя пальцами прошагать по его ребрам - что она и сделала, хихикнув от собственного озорства, как будто это ее пощекотали за бок. Вот уж скоро будет смешно, обхохочешься! Полнолуние-то завтра...
С трудом выпростав руки Виктора из рукавов, она накрыла его пледом и сползла с дивана на пол. Браун ужасно устала за сегодняшний день и почему-то чувствовала себя старой. А еще ей было страшно. И одиноко. Больше всего – одиноко.


Полнолуние

«Белая фея» превратилась в сущий дурдом, словно там разом встретились Альцгеймер и Паркинсон (говорили, Альцгеймер - настоящая фамилия Теодора Нотта, а уж там, где сходились Тео и Панси, происходило потрясение почв).
Мадам Оливье заперлась в кабинете и буянила. Из-за двери слышалась французская и английская брань, бульканье чего-то пузыристого и звон разбиваемой посуды – снимая стресс, мадам по третьему кругу изводила сервиз. Дебора и Сьюзен очень ловко смылись на заказ, они почти всегда работали в паре. В мастерской Боудикка стояла перед манекеном, одетым в платье Джуди Рудгерс, словно готовилась принять у него последнюю исповедь и дать отмашку палачу. Уинифрид деваться было некуда, и она мимикрировала среди бумаг. У неё вроде даже цифры на лбу проступили.
А что же Лаванда? А Лаванда сейчас никого не интересовала, потому что на первый план опять вылезла всем осточертевшая Джуди.
На этот раз произошло нечто, вылезающее за все грани разумного. Оскар Хамовиц, провизор в аптеке Рудгерсов и, по совместительству, первый жених Джуди, от которого ждали Бог знает чего и, не дождавшись, дали от ворот поворот, долго скорбел и томился. Видя, что новая свадьба не за горами и его ненаглядная аптечная склянка не сегодня-завтра станет миссис Макконахи, Оскар решил утопить горе в огневиски. От двух глотков, занюханных комом ваты, непьющий Хамовиц мгновенно окосел и решил, невзирая на глубокую ночь, в последней битве, как настоящий рыцарь, отвоевать свою любовь. Извилистым шагом он добрался до дома Рудгерсов, шумно перевалился через забор и, штурмовав стену по водосточной трубе, подобрался к окну Джуди. Мученически грохнув кулаками по итальянской раме, пьяный и несчастный рыцарь приник физиономией к стеклу, за которым маячила перепуганная принцесса в рубашке с кружевами.
Для рыцаря у Оскара были слишком слабые икры.
- Мисс Рудгерс, вы совершаете страшную ошибку, - успел произнести он и отвалился от трубы, как клоп. Только кусты сирени затрещали.
Надо ли описывать, какое началось светопреставление? Семейство аптекаря в полном составе выбежало неглиже во двор. Оскар с блаженной улыбкой упокоился на маргаритках миссис Рудгерс. Воронка водостока венчала его голову пробитым рыцарским шлемом. Джуди, успевшая накинуть на себя что-то эфирно-зефирное, стенала над распростёртым телом и даже попыталась вдохнуть в него жизнь, приникнув к бледным устам. В этот самый момент и появился Питер Макконахи, без килта, но в прогрессивных клетчатых подштанниках.
На правах жениха он ночевал в доме Рудгерсов – в отдельной комнате, разумеется. И имел массу вопросов.
Выяснение отношений затянулось до утренней дымки. Макконахи обвинял Джуди в непостоянстве и двоедушии – что, в общем-то, недалеко отстояло от истины, а она его – в ограниченности и неспособности к состраданию – что являлось чистой правдой.
Оскорблённый Питер первым открывшимся транспортатором отбыл в Лондон. Оскар, едва очухавшись, узнал, что он прощён, любим и восстановлен в статусе жениха. Предсказание мисс Бойлз сбылось.
И уж конечно, к девяти часам о случившемся знал весь город. Джуди сама пришла в «Белую фею».
- Мы всё, всё делаем заново! – взволнованно восклицала она. – Пусть ничто не напоминает мне о том грубом человеке. Оскар другой, он тонкая, романтичная натура, он способен на подвиг!... Свадьба должна быть простой и нежной, без пошлого шика.
Короче, опять вся работа похерена. Вот по этой причине мадам Оливье впала в буйство, а Боудикка мрачно распарывала почти готовое платье. Вот потому никого сейчас не интересовала Лаванда, а ей того и надо было. Затерявшись на фоне всеобщего хаоса, она разоряла огромный шкаф, стоявший в конторе. Туда обитательницы салона запихивали ненужное барахло, которое рачительная женская рука не поднималась выбросить.
Лаванда распахнула дверцы и, как медведка, целиком забурилась внутрь. Её лодочки остались горестно лежать на полу, одна каблуком вверх, другая – вбок. Из недр шкафа торчали только Лавандины ступни в капроновых чулках и время от времени вылетали диковинные предметы: помятая корзиночка из соломки, кожаные перчатки, спрессовавшиеся в неделимое целое, коробка с засвеченными колдографиями, огромный рулон клеёнки, с такой скоростью прокатившийся через комнату, что Уинифрид едва успела подобрать ноги.
- Лавви, потише! Сегодня все как взбесились.
Следом за рулоном в панике ринулся серый паук, удирая от занесённой над ним пыльной пузатой бутылки. Бутылка грохнула об пол, и наконец из шкафа боком вывалилась довольная Лаванда. Сдув длинную пылину с чёлки, она ухватила из-под носа у Уинифрид лист промокательной бумаги и принялась бережно протирать добытое сокровище.
- Лавви, ты не думаешь, что алкоголизм в данной ситуации вряд ли поможет?
- Почему это? – рассеянно и немного недовольно спросила Лаванда. Она строила и перестраивала в голове план предстоящей ночи, в котором алкоголь занимал важное, можно сказать, определяющее место. Идейным вдохновителем этой схемы стал Оскар Хамовиц и его экстраординарная храбрость.
- Почему? – Уинни высоко подняла рыжие, кошачьи брови. – Ну, не знаю. Сейчас ты, по крайней мере, лучше Джуди, а когда выпьешь - станешь хуже на порядок. И вообще, что там с мистером О’Шанти? Ты собираешься доделывать его венок или будешь ждать воскресения мёртвых?
- Старый греховодник не присоединился бы к ним так быстро, если бы поменьше обесцвечивал волосы и пореже водил шашни с молодыми компаньонками. А это… - Лаванда многозначительно побулькала содержимым бутылки, - это я заберу домой. Мне надо… бисквит пропитать.
В другое время Лаванда бы ужаснулась тому, как, единожды солгав, штампует небылицы, словно имбирные пряники. Но сейчас в голове её стояла полная луна, затмевая вопросы чести и достоинства.
Но Уинни не очень-то и поверила. Она хмыкнула:
- Дорогая леди Бисквит, прежде чем пропитаться, извольте закончить дела. И умоляю, пристрой куда-нибудь макконаховские лилии, они провоняли весь салон!
План Лаванды был прост, как рыбьи кости. Конечно, о том, чтобы провести эту ночь в одной квартире с Крамом, и речи не шло. Лаванда свои силы не переоценивала. Но совсем покинуть дом ей не позволяло чувство ответственности. Казалось, только отвернёшься, сразу приключится какая-нибудь задница. Например, одичавший Виктор Крам вырвется на свободу и откусит нос мисс Бойлз. Как потом Лаванде с этим жить?
Подарок небес – в кои-то веки удача! – явился в непритязательном виде ключа. Ключа от квартиры Блейков, очень удачно расположенной между Лавандиным чердаком и обителью мисс Бойлз.
Перед своим последним отъездом Дона Блейк, подтянутая дама с безупречным загаром и коллекцией чемоданов, заглянула к соседке.
- Могли бы вы подниматься к нам три раза в неделю и поливать я-понятия-не-имею-что-за-куст, который так некстати подарила мне крёстная? - спросила она, оставив без внимания Лавандино «Здрасьте», и провернула на пальце блестящий брелок. – А я вам за это привезу из Японии потрясающее шёлковое кимоно.
Лаванда любила предметные разговоры и японские кимоно, поэтому мгновенно согласилась. И теперь трижды в неделю не с лёгкой завистью рассматривала изысканный интерьер гостиной и эргономичную кухню, куда приходила набрать воду в лейку. Браун, конечно, не стала бы шарить по шкафам и полкам, но кто мог запретить ей глазеть по сторонам?
Здесь Лаванда и намеревалась провести предстоящую ночь, а Крама – запереть у себя на чердаке. Ром, который она откопала в шкафу, должен был стать для неё успокоительным, так как прописанные доктором Вэнди пилюльки уже не справлялись с Лавандиной паникой. Организм отказывался их принимать, и они застревали где-то на полпути к желудку, причиняя страшное неудобство.
В доме воцарилась атмосфера аптеки. Пока Лаванда проталкивала в себя таблетки целыми реками воды, Виктор глотал деакон каждые два часа.
- Горчиво, - морщился он каждый раз и опустошал сахарницу.
Крам был на удивление бодр, даже весел. Его благодушие простёрлось настолько, что, меряя маленькую квартирку своими широкими шагами, он рассказал подряд несколько историй из своей жизни, по-спортивному дубоватых и, видимо, забавных. Лаванда слушала, чтобы хоть как-то отвлечься и успокоиться, но всё равно половину не поняла.
Когда начало темнеть, она засобиралась.
- Никуда не уходи. Никому не открывай, - твердила она, загибая пальцы. Потом взглянула на лицо Виктора и добавила дрогнувшим голосом: - Ничего не бойся.
Он что-то хотел сказать или спросить, но передумал и просто кивнул. Он крепко держал себя в руках, только Лаванда всё равно ощущала его спрятанный, замаскированный, контролируемый страх. Момент, когда тёмная вода начинает медленно заливать сознание – этого боишься до гробовой доски.
- Я буду наверху, - Лаванда показала где именно. – Если что… зови.
Сказала и тут же прокляла свою дурацкую манеру брать на себя обязательства, которые она всё равно не сможет выполнить. Чем она может помочь оборотню? Тут как при эпилептическом припадке – обезопась и отойди. Гостиную они с Виктором уже обезопасили, как могли, убрав оттуда всё бьющееся и падающее. Больше Лаванда ничего не могла для него сделать. И Крам это, видимо, понимал, потому что, скрестив руки на груди и навалившись на стену, веско сказал:
- Не позову.
И Браун увидела, что волоски на его коже вздыбились, как от холода. Он справится. Скорее, окружающим может потребоваться помощь. Тут тоже крылась проблема: никакого плана Б на чрезвычайный случай Лаванда не заготовила, решив действовать по ситуации. Ах, сейчас бы пузырёк Феликс Фелицис, чтобы всё сошло гладко!...
В квартире Блейков было сразу несколько часов, и все они тикали наперебой. А может, так казалось из-за тишины. Лаванда передёрнула плечами и, наглухо задвинув шторы, стала откупоривать бутылку. Вот её Феликс Фелицис на сегодня - за неимением лучшего. Китайская камелия укоризненно зашелестела, когда Браун прошла мимо с большим коньячным бокалом. Ром Лаванда никогда прежде не пила, да и вообще почти не употребляла алкоголь. Порция шампанского в весёлой компании – единственное, что она могла себе позволить.
Лаванда на глазок наполнила бокал и несколько раз примерилась, раскрывая рот так широко, словно намеревалась проглотить его целиком. Ром резко пах спиртом, пищевод упрямо сжался, как пленный на допросе, предупреждая, что влить в него огненную воду добром не получится. Браун даже не думала, что это будет так сложно.
Сверху послышались торопливые шаги, словно там пробежали из конца в конец комнаты. Лаванда испуганно покрутила головой, пытаясь услышать что-то ещё. Сердце впрыгнуло в горло и, судя по ощущениям, карабкалось наверх. Больше не доносилось не звука, только часы назойливо цыкали.
Браун устроилась на просторной софе и попыталась задремать, но сон бежал от неё, несмотря на усталость и двухдневный недосып. Она насильно слепила веки. Но только суетливые мысли начали подёргиваться дрёмой, как наверху снова раздался стук, глухой и громкий, будто мешок с опилками бросили на пол.
Лаванда поднялась на ноги. Какой уж тут сон…
Короткая и невинная ревизия кухонного шкафчика принесла Браун пачку ванильных сухариков, твердых, как неведомые минералы. Но, в отличие от минералов, их можно было размочить в роме и отгрызать по кусочку. Чем Лаванда и занялась, и таким манером опустошила полный до краев бокал.
По телу потекло приятное тепло, и страх, ласково сжимающий Лаванду в своих лапищах, ослабил хватку. Она заколебалась - хватит или добавить ещё - и тут обратила внимание на странные метаморфозы, происходящие вокруг. Скромные викторианские букетики на обоях начали пульсировать и даже вращаться, как в оптической иллюзии.
- Что за магия? - Браун хлопнула ресницами и пошла разбираться. Но вот незадача: двигалась она к стене, а приближался почему-то пол. Когда он замаячил в паре дюймов от ее лица, Лаванда остановилась и потыкала пальцем в светлое ковровое покрытие.
«Такого не может быть», - подумала она, сделала ещё один уверенный шаг вперёд и чуть не сломала себе нос, потому что пол коварно прыгнул на неё. Лаванда забарахталась, моментально потеряв ориентацию в пространстве, словно кот в мешке. Ей потребовалось добрых пять минут, чтобы собрать коробочку реальности как положено. Пол занял своё место внизу, а Лаванда, покачиваясь, сидела на нём в том состоянии, которое называют «вдрабадан». Рекорд Оскара Хамовица был, безусловно, побит.
«Господи, почему я просто не приняла снотворное?» - подумала она, растирая лицо руками и прислушиваясь к сигналам своего тела, как смертельно больной врач. – «Я ведь окочурюсь, если не сегодня, то завтра уж точно". Однако симптомов близкой кончины она не почувствовала, если не считать желание танцевать в стиле диско. Даже стрелки часов стали отсчитывать маггловский мотивчик: "Ah, ah, ah, ah, stayin alive".
Сверху происходило что-то настолько странное, что не стоило и пытаться расшифровывать. Звуки напоминали то о вальсирующем танцоре, постоянно врезающемся в стены, то о ритмичном стуке молотка, то о скребке для пола, по форме напоминающем когти. Иногда Лаванде даже казалось, что Виктор там не один. Происходящее её уже не пугало. Более того, она успела напрочь забыть, зачем удрала со своего чердака. Гораздо больше беспокоило Браун, как бы эту свистопляску не услышала мисс Бойлз. Но Лаванда быстро нашла выход. У нее вообще так хорошо стала варить голова, просто удивительно.
Соседка, конечно, не заподозрит дурного, если услышит из необитаемой квартиры Блейков задорное пение. Мало ли кто мог прийти туда в отсутствие хозяев, какие-нибудь некультурные родственники, скажем.
Лаванда попробовала голос и, найдя нужную тональность, загорланила так, что даже чертям в аду, наверное, стало немного прохладно:
- Малыш, у тебя есть волшебная палочка,
И ты можешь получить всё, что хочешь,
Кроме меня!...
Браун располагала обширным репертуаром. Начала она с дискотечных хитов, потом легко перешла на валлийские народные песни и завершила подборкой любимых оперных арий. На середине «Дуэта цветов» Лаванда сделала паузу и прислушалась. Сверхъестественно обострённый слух различил то ли поскуливание, то ли плач. То ли икоту. Такой однообразный, утомительный звук. Лаванде он не понравился.
- Так не годится, - она соединила брови над переносицей и на четвереньках очень шустро проползла в кухню. Между прочим, страшно удобный способ перемещения. И почему она им раньше не пользовалась?
На кухне Лаванда добыла половник, крышку от большой кастрюли и принялась аккомпанировать себе оглушительным бряцанием. Вот, другое дело, пение с музыкой звучит намного естественней. Этакая дружеская вечеринка.
Белое пончо из шерсти альпаки, надетое для тепла и уюта, уползло Бог знает куда, куда-то в Аппалачи-Апеннины, где там обитают альпаки? И теперь Лаванда с этими шерстяными крылышками и кастрюльным кимвалом смахивала на архангела с карикатуры на Страшный суд.
Замолкла она только потому, что голос предательски сел. Ей казалось, что прошло уже сто лет с того момента, как она закрыла за собой двери чужой квартиры и влезла в чужие плюшевые тапочки.
- Уже утро, пора вставать, - с кряхтением сказала Лаванда, приняв вертикальное положение в пять приёмов. Часы, протикавшие ей все мозги, Браун презрительно проигнорировала. Всё равно их стрелки вращались слишком быстро, осоловевшие глаза не поспевали за ними.
Шторы мягко зарокотали деревянными колечками, когда Лаванда нетвёрдой рукой раздвинула их. Им-то, по большому счёту, было безразлично, когда закрываться, кода открываться, даже если это происходит с разницей в полтора часа.
Холодный белый свет хлынул в комнату, и Лаванда попятилась назад, обрывая штору с карниза. Луна, тяжёлая, до краёв налитая ртутью, враждебно смотрела в упор и вообще была как живая.
Лоб от линии волос до переносицы проткнула тупая швейная игла, на плече больно вспухли старые шрамы, напоминая, что оборотням в северном полушарии сегодня приходится кисло.
Луна не могла причинить Лаванде вреда, но какое дело было до этого Лавандиным фобиям?
Жалобно хныча и закрываясь руками, Браун прибегла к тому же безнадежному приёму, который уже один раз довёл её до сотрясения мозга, - стала слепо пятиться назад. Допятилась до двери, открыла мощным толчком таза и закрылась внутри. Помещение оказалось ванной, где ванны вовсе не было, а матово отсвечивала душевая кабина, похожая на транспортатор. Туда Лаванда и залезла, так-таки запихалась, с руками, ногами, пончо и оторванной шторой. Словно очень странный подарок в подарочной тряпочке и подарочной упаковке.
- Буду встречать здесь рассвет, - сообщила она своему отражению в маленьком узком зеркальце, приклеенном к стене. Видимо, перед ним невысокий мистер Блейк брился, не вылезая из-под душа, а статная миссис Блейк изводила ненужные волосы на теле и доводила до совершенства - нужные. Зеркальце навело Лаванду на интересную мысль. Сделав волнообразное движение руками, она добыла из складок своей импровизированной тоги волшебную палочку.
- Спекулюм трансферо! - Лаванда закрыла глаза и представила свое зеркало в гостиной, с коллекцией керамических ублюдков, порождённых и взлелеянных фантазией сестры Катюши.
Ох, Лавви, Лавви Браун, глупая! Почему так сильно, так нестерпимо тянуло её, словно мотылька, на слепящий свет смертельной опасности? Или то был комплекс жертвы, которая только в полном сознании боится и борется, а, подвыпив, с замиранием сердца спускает ноги в темный колодец страха? И точно знает, чья рука схватит за щиколотку.
Слабая искра запуталась в шерстяной ткани, сразу запахло палёным. Но, подчиняясь заклинанию, поверхность зеркала потемнела, и в этой темноте один за другим стали проступать знакомые очертания. Гостиная Лаванды была непривычно пустой, осталась только громоздкая мебель, которую вытаскивать не имело смысла. Только лунный свет натек лужицей на полу.
Что было дальше? Дальше тень, сжавшаяся в дальнем углу, открыла жёлтые глаза и начала медленно разворачиваться. Всё, как в малобюджетных маггловских триллерах. Только взаправду. Глаза настоящие, и растущая в потолок тень настоящая. И главное, Лаванда настоящая - совершенно трезвая, с негнущимися от ужаса руками и ногами.
Оборотень в гостиной был совсем не похож на Фенрира. Он вообще ни на что не был похож. Громадный зверь, весь в свалявшихся клочьях шерсти, сквозь которые просвечивала пятнистая, плешивая кожа, занимал полкомнаты, стоя на двух лапах, кривых и коротких. Передние, наоборот, доставали почти до пола, чиркая по нему когтями, похожими на лезвия ножниц. Нижняя челюсть омерзительно отвисала, слишком тяжёлая для такой маленькой, уродливой головы, и слюна нитками болталась на подбородке.
Оборотень, принюхиваясь и роняя статуэтки, сунулся мордой в зеркало, хотя, конечно, не различал Лавандиного отражения мучнистого оттенка. Лаванда в свою очередь не могла слышать противного сопливого рычания, которое он издал, судя по движению верхней губы. Не могла, но слышала, хоть и рычал это Фенрир в её голове. Всё ожило: и холодная боль в затылке, и горячая боль в плече, и ниже. Потом кто-то подвигал пальцем квадратики головоломки, и из звериной морды сложилось лицо Виктора Крама, с широко разинутым ртом и чужими глазами. Лаванда хотела уже спросить Виктора, неужели всё кончилось, но пространство снова поломалось. Кабинка начала валиться вперёд, и Браун почувствовала, как падает вниз, сквозь зеркало. Даже не падает, а планирует бумажной птичкой на переместившееся вниз лицо размером с материк. Когда зрачком с неровным краем, похожий на кратер, замаячил прямо под ногами, Лаванда в панике уперлась локтями в гладкие стенки.
"Я ведь не могу упасть туда взаправду?"
И упала.

Доктор Вэнди

Последние три дня жизнь как будто проводила конкурс на самое отвратительное пробуждение. И все три призовых места достались Лаванде, причем третье утро завоевало не только золото, но и Гран-при.
Проснулась Браун от боли в каждой клеточке тела. Не разлепляя глаз, ладонью ощупала пространство вокруг - нырять в реальность без предварительной подготовки не очень хотелось. Судя по тактильным ощущениям, она находилась в узком и тесном помещении с четырьмя стенками, похожем на поставленный стоймя гроб.
"Было бы очень кстати", - страдальчески подумала Лаванда, бренное тело которой, очевидно, готовилось к смерти. С трудом подняв веки, тяжёлые, словно стофунтовые занавеси в Парадном зале, Браун уставилась на собственные ноги, вытянутые вверх вдоль белой пластиковой стены. Она провела ночь на дне душевой кабинки, согнувшись в виде буквы "U" и трогательно сложив руки на пузе. Да так и окаменела в этом положении.
Волшебным колесом Лаванда выкатилась из кабинки на кафельный пол. Процесс разгибания был таким долгим и болезненным, что на секунду Браун малодушно подумала о помощи. Со стороны казалось, что человек с искусственными конечностями пытается выполнить акробатический этюд.
Выпрямившись и держась за поясницу, Лаванда упёрлась взглядом в зеркало. Оно рождало у неё неприятные ассоциации. Тем более, то, что смотрело на Лаванду в ответ из зеркальных глубин, совершенно не вдохновляло.
"Может, я всё-таки умерла?", - подумала она с надеждой, растирая зловещую морщину, идущую ровно поперёк лица. - " Выгляжу я, как вздувшийся кальмар".
Вместе с Лавандой из кабинки вытащился ворох каких-то тряпок. В одной из них она опознала своё пончо. Другую никак не могла идентифицировать, сколько ни прикладывала к себе.
"Шут знает, может, это плед? Или мантия такая?»
Разгадка пришла сама, когда Лаванда обнаружила оскверненный карниз. Там же ей встретились совсем загадочные предметы: крышка со вмятинами, идеально соответствующими по форме половнику, который лежал неподалёку. Початая бутылка рома и перевернутый ножкой вверх бокал довершали картину. Этот натюрморт мгновенно вызвал у Лаванды рвотные позывы.
- Какой кошмар, - сказала она, пытаясь побороть ощущение смятой салфетки во рту. - Я в пучине порока.
Она быстренько - насколько могла - устранила последствия ночного кутежа: закупорила бутылку и убрала её с глаз долой, водворила на место штору и при помощи Репаро вернула кухонной утвари прежний вид. Потом оросила ротовую полость дождиком из лейки и упала в кресло. Как всегда бывало, простой физический труд придал ей сил и освежил память. А лучше всего вспомнилась Лаванде страшная морда оборотня, такая страшная, что мороз продрал при одной мысли. И что за дикая идея была воспользоваться Заклинанием Зеркального Окна! Прав Буч, Провидение бережёт Лаванду от бед, но она, словно в детских догонялках, бежит так быстро, что настигает собственного преследователя.
Солнце стояло в зените, и Крам давно уже должен был обрести свой человеческий облик. Только Лаванда никак не могла заставить себя подняться. Стоило оторвать зад от кресла, как перед глазами вставала сгорбленная фигура в темноте, особенно эта отвисшая челюсть - бр-р! - и ноги подкашивались.
Одна радость - сегодня выходной день, потому что работать после такой ночки Браун не смогла бы даже под плетью. Сегодня ей, как добропорядочной католичке, полагалось, надев воскресную мантию, чинно сидеть на скамейке рядом с Боудиккой в церкви Святого Якова, шептаться через молитвенник и исподволь рассматривать кружевные платья богатых ирландок. Вместо этого Лаванда в самом непотребном виде страдала от похмелья в чужой квартире, а где-то наверху пребывал в непонятном состоянии Виктор Крам, только что переживший обращение. Лаванда ещё вчера предвидела подобный сценарий - без первой части, разумеется - поэтому заранее предупредила Боуди, что в Хэмфри-Корт ей придётся топать одной.
Охотнее всего Браун предпочла бы остаться в этом кресле на веки вечные. Пока ветер времени, так сказать, не отрясёт её прах с подлокотников. Но её разрывало на части сразу несколько желаний: попить, почистить зубы, вообще - помыться. А возвращаться в ванную Блейков, свидетельницу её ночных похождений, совсем не хотелось.

На свой чердак Браун вошла, держа палочку на изготовке, а в другой руке сжимая бутылку с ромом, словно сосуд с горючей смесью. Очень много говорил о боевых навыках Лаванды Браун тот факт, что в секунду опасности она предпочитала подстраховываться совсем не волшебными предметами.
Она немного напугалась, увидев скопление мебели в прихожей. При свете дня это смотрелось очень странно, как будто стулья и цветочные горшки устроили демонстрацию. Обогнув журнальный столик, Лаванда толкнулась в гостиную. И здесь её ожидала первая сложность: дверь не открывалась, изнутри её явно что-то подпирало.
- Виктор! Это я, Лавви! Открой, - она постучала сначала костяшками, потом кулаком.
Тишина и ноль реакции.
- Ве-есело...
Что было делать? Упираясь ногами в вешалку, Браун навалилась на дверь. Та немного поддалась. Лаванда присела на корточки и просунула руку в образовавшуюся щель, пытаясь определить, что же там застряло такое. Пальцы встретили тёплую и немного волосатую человеческую кожу. Браун взвизгнула и быстро втащила руку обратно.
- Эй, Виктор, это ты? - просвистела она в щель, напряжённо прислушиваясь.
Ответа не последовало. И ничего похожего на дыхание Лаванда тоже не услышала. Хотя вчера вечером как-то умудрялась отслеживать все передвижения Крама через потолок. Так и поверишь в чудодейственную силу алкоголя.
Одно хорошо: судя по температуре тела, Виктор жив. Или только сейчас окочурился...
Повторив ещё пару раз упражнение "упор-толчок", Лаванда протиснулась наконец в комнату и торопливо обежала её взглядом. Всё вокруг было в относительном порядке, чего не ожидаешь, когда в твоей квартире хозяйничает оборотень. Никаких царапин на полу, никаких разодранных обоев. Только неуклюжие глиняные скульптурки на столике возле зеркала попадали набок, а кое-какие и на пол. Даже не разбились, хотя в глубине души Лаванда на это надеялась, не решаясь по собственному почину выбросить подарки сестры. Сам столик остался на своем месте потому лишь, что был намертво приколдован к полу Мальчиком-который-выжил-хотя-три-раза-опрокинул-эту-долбаную-тумбу.
Интерьер портило абсолютно голое и неподвижное тело Виктора Крама, распростёршееся прямо возле двери и заблокировавшее проход. Браун поспешно отвернулась, чтобы не разглядеть случайно ненужные подробности. Она, конечно, знала, что териоморфы обычно раздеваются перед Обращением, потому что одежда превратиться может только в лохмотья, причём один раз. Знала, но не видела и видеть не хотела! Приставив ладонь козырьком к глазам, она набросила на Виктора плед. И только потом приступила к оказанию первой помощи. Крам не реагировал ни на слова, ни на похлопывания по плечу, ни на вполне себе ощутимые шлепки по щекам. Он и дышал-то еле-еле. На лице, на руках, на груди - везде виднелись симметрично расположенные глубокие, подтекающие кровью ссадины: там, где кожа расходилась. При помощи магии Лаванда транспортировала Виктора на диван - голова опасно свисала, когда он парил в воздухе, казалось, вот-вот сломается шея. Но что поделать, вручную Браун вовек бы его не дотащить. Мокрой салфеткой она промокнула порезы и призадумалась, подперев голову рукой. Так, и что теперь? Нет, конечно, можно было подождать, пока Виктор сам не очухается - он ведь должен очухаться, - и дать ему остатки деакона, последнюю порцию. Можно. Но в первый раз за все прошедшие дни Лаванду посетила мысль об изначальной неправильности их действий. Краму явно было плохо, по-плохому плохо, его кинуло в холодный пот, вдоль спинки носа потянулась землистого цвета полоска. Попытки впрыснуть в него немного воды закончились неудачей.
Помочь ему сейчас мог только колдомедик. А где же взять этого волшебного колдомедика, который всех излечит, исцелит и словечка не сболтнет?
Пока Лаванда пи́сала, умывалась и слизывала с бумажки порошок от головной боли, в её мозгу сформировалась схема дальнейших действий, глуповатая, но чёткая, как рисунок художника-примитивиста. Собственно, единственным знакомым ей врачом-териантропологом был доктор Вэнди. Его-то она и намеревалась взять в оборот.

Доктор Вэнди вообще заслуживал если не отдельного романа, то уж точно небольшой героической поэмы. Он принадлежал к той полумифической породе блондинов, которых Господь посылает на землю, чтобы было с кого писать и ваять архангелов: статных, златокудрых, с огненным мечом и синим взглядом, разящим острее любого меча. Впрочем, если бы доктор с медицинским скептицизмом отказался участвовать в религиозных арт-проектах, то мог бы так же успешно рекламировать гоночные мётлы и брендовые мантии; и то, и другое шло к его фигуре и мужественному лицу. Вместо этого Лльюэлин Вэнди выбрал долгий и тернистый путь колдомедика и свои цветущие годы проводил между лабораторией и смотровой, где истекали слюной полуоборотни, рыдали женщины с чрезмерным оволосением и крепились мужчины с глубокими ранами.
Пациентки доктора дышали неестественно глубоко, расстёгивая блузки, и сердца их бились так быстро под чутким стетоскопом, что иногда это мешало мистеру Вэнди работать. На приём каждая одевалась, как на королевский ужин. Вот только доктор ко всему этому давно привык и на нежные признания реагировал вежливо, но решительно:
- Милая мисс Томпсон, мне очень приятна ваша симпатия, но вы достойны большего, чем колдомедик, поглощённый работой.
- Миссис Певерелл, вашему супругу бы очень не понравилось то, то вы говорите!
- Мистер Ковальчик, я сделаю вид, что ничего не слышал...
И сколько бы прекрасные леди не бились об эту неприступную стену, доктор Вэнди оставался неизменно внимательным, чутким, но и только. Словно кто-то заговорил его ото всех любовных чар на свете, а уж это были мощнейшие чары, можете мне поверить.
Лаванда тоже когда-то пробовала на докторе могущество своего обаяния, что ж она, хуже других, что ли? Но и её карамельная красота оставила колдомедика равнодушным. Ничего удивительного, как зародиться романтике в капельно-прививочной атмосфере диспансера, между синеглазым доктором и пациенткой, у которой каждый сантиметр тела отёк от прозакона? А при этом ещё надо было сидеть и, как ни в чём не бывало, делиться новостями из жизни своего стула.

Именно доктора Вэнди Лаванда хотела привлечь к делу спасения Виктора Крама. К привлечению ещё нужно было подготовиться. Браун втёрла в лицо крем "Быть, а не казаться", нарисовала себе новые, модные глаза и щедро опылилась духами. Жертву надо было оглушить чем-то вроде дубины, поэтому Лаванда влезла в свое самое новое и самое спорное платье жёлтого цвета. Его преимуществом было глубокое декольте и весёлая кутерьма на заднице, завязанная в бант. Волосы Лаванда оставила в художественном беспорядке, потому что на причёсывание времени уже не оставалось. Всё вместе производило просто убийственное впечатление, особенно в качестве утреннего наряда. Лаванда рассчитывала, что доктор испытает шок, увидев её в образе богемной клюшки, и согласится на все просьбы без уговоров. И может даже позовёт на чашечку кофе - кто знает потаённые мысли благонравных колдомедиков?
Чтобы раньше времени не расплескать всё великолепие, Лаванда упаковалась в мантию и на пробу ещё раз попыталась привести Крама в чувство. Результат нулевой. Браун в отчаянии оттянула ему одно веко. Глазное яблоко повертелось туда-сюда и показало белое донце. Ладно, пусть доктор Вэнди с ним разбирается.
- Только не помри, пожалуйста, до моего прихода, - попросила Лаванда бесчувственное тело и поспешно покинула квартиру.

Мимо дверей мисс Бойлз она прошла на цыпочках. В таком экстравагантном наряде лучше было не появляться перед этой дамой. Но, к удивлению Лаванды, любопытной соседки было не видно ни на лестнице, ни на клумбах. В окнах тоже никто не маячил. Значит, повезло.
Браун направлялась к транспортатору, перемещательной кабинке, подключённой к каминной сети, - для тех, у кого не было своего камина, - у Лаванды, например, не было. Трансгрессировать она, увы, не умела, а вернее сказать – боялась. Слишком уж сложным был этот магический акт, тем более с похмелья. Только расщепа ей не хватало для полного счастья. Опустив монетку в ящик, Браун вошла в узкий пенальчик и, закрыв дверцы, скомандовала:
- Лондон, териантропологический диспансер. Приёмный покой.
И бросила в воздух щепотку Летучего пороха, стараясь не запачкать одежду.

Вокруг заиграли изумрудные всполохи, и через мгновение Лаванда уже ступила в знакомый до боли зал, со сводчатым потолком и полом в чёрно-белую шашечку. Даже жутковатый плакат, наглядно показывающий двенадцать стадий развития ликантропии, остался на своём месте, пугая посетителей.
Посетители здесь тоже имелись. Жидким, безмолвным ручейком они тянулись в коридор, с белыми лицами и впалыми глазами. Новенькой была только дежурный администратор, потому она и улыбнулась Лаванде. Браун в своё время много попортила крови медперсоналу своими мыльными операми, поэтому особой симпатии здесь к ней никто не испытывал.
- Здравствуйте! Ваша фамилия, форма и стадия териоморфии, - осведомилась администраторша.
Лаванда непонимающе моргнула, а потом запоздало сообразила: в первый день после полнолуния традиционно в диспансере принимали только оборотней. Всё вылетело из головы, обычно в такие дни Браун сюда и носа не казала.

Но не уходить же теперь!
- Я не больна. Я была на профилактике. Мне вообще-то доктор Вэнди нужен.
Дамочка за стойкой посуровела и воинственно растопырила локти:
- У доктора Вэнди сегодня выходной.
Лаванда прищурила намалёванный глаз. Её было не обмануть. Она прекрасно знала, что доктор днюет и ночует на работе. Потому что приходила сюда и в выходные, и в праздники, размазывая слёзы и сопли - тогда, в особо тяжкие времена, когда аномально быстрый рост ногтей - мнимый - и три лишних волоска на руке - воображаемые - казались ей началом конца. Лаванда вычислила безошибочную примету - синюю папку, маячившую на стеллаже. Если таковой там не наблюдалось, значит, доктор бегал с ней в обнимку где-то поблизости. А ещё Браун было доподлинно известно, что ровно в двенадцать доктор Вэнди спускается, чтобы ровно полтора часа поработать в библиотеке. Он находился в состоянии хронического написания научных работ и пользовался каждой свободной минутой, когда на нём не висел очередной страдалец. Лаванда сверилась с часами: без пяти двенадцать. Чуть-чуть осталось, не зря она торопилась, подгадывая время.
Девочка-администраторша расписание доктора, видно, знала не хуже и вообще приберегала его для себя. Поэтому попыталась избавиться от смазливой кареглазой блондинки, от которых, как известно, хорошего ждать не приходится.
- Я же вам сказала, доктора Вэнди нет. И не будет. Идите, пожалуйста, не мешайте посетителям.
Ага, такая толпа, такая толпа... Не разойтись, не подравшись, как говорила бабушка Мейзи.
- Одну минуточку, - Лаванда нагло ухмыльнулась и, отставив ногу, приняла крайне устойчивую позу, в которой могла хоть до завтрашнего дня стоять. Мантия слегка распахнулась, демонстрируя легкомысленное платьишко. От такого зрелища администраторша пришла в ярость.
- Вы нарушаете рабочий режим! Здесь не прогулочная аллея! - провозгласила она и приподнялась со своего места. Браун выставила вперёд бедро, прикинув, что если эта курица пойдет в рукопашную, то она, Лаванда, с ней совладает без труда. К счастью, прежде чем пролилась кровь, из коридора, насвистывая, вышел доктор с папкой под мышкой.
Увидев Браун, он приторомозил. Та моментально изобразила улыбку на лице и протянула к колдомедику свои загребущие руки.
- Доктор, вы не представляете, как вы мне нужны, - произнесла она с чувством.
Он смерил Лаванду любопытствующим синим взглядом из-под очков: от фантазийного беспорядка на голове до туфель, расшитых змеями.
- А вы уверены, что вам нужен я? - поинтересовался наконец доктор. - Мне кажется, вам больше подойдёт кто-нибудь в сверкающих брюках.
- Я пыталась её остановить, - мстительно вставила администраторша.
- Неудивительно, что вам это не удалось, Эммелин. Тут бы любой спасовал. Ну что ж, мисс Браун, пойдёмте.
И он двинулся дальше в сторону библиотеки. Лаванда пошла следом, торжествующе прискакивая. Эммелин только что не зашипела вслед.

В маленькой библиотеке было тихо и пустынно. Кроме доктора и Лаванды здесь присутствовала только парочка студентов, которые с безумными лицами штудировали толстые медицинские тома. К экзаменам готовились, не иначе.
- Выкладывайте, мисс Браун, - терпеливо сказал доктор, пристраивая папку на стол.
Лаванда с готовностью начала:
- Доктор, у меня возникла огромная проблема...
- Присядьте.
- Что?
- Присядьте, я говорю. Откройте рот.
Браун ничего не поняла, но подчинилась. Мистер Вэнди засветил голубой огонёк на конце волшебной палочки и внимательно осмотрел пространство за Лавандиными пломбами.
- Так. Теперь покажите руки. Ладонями вниз.
- Но...
Доктор сам взялся за её вялые ладошки, слегка встряхнул, прощупал каждый суставчик, заглянул под ногти.
- Мгм. Понятно.
- Доктор, я...
- Не прыгайте, пожалуйста.
Он бесцеремонно повернул Лавандину голову, отогнул одно ухо, другое, запустил руки в волосы, потрогал макушку.
- С вами всё в порядке, нет причин для беспокойства, - заключил он наконец, садясь за стол и открывая папку.
Лаванда только глазами захлопала:
- А...
- А то, что вас сейчас беспокоит, называется постинтоксикационным состоянием, то есть, похмельем. Дайте организму время на то, чтобы с ним справиться.
Браун глубоко оскорбилась. Доктор обращался с ней не как с симпатичной девушкой, а как с неодушевлённым предметом. Передвигающимся, говорящим и очень надоедливым предметом, в котором он, доктор Вэнди, по роду своей профессии, должен был возгревать искру жизни.
- Я вообще не пью! У меня дома человек умирает!
Сказала и сама испугалась. Ведь и правда, бывает всякое, иногда не выдерживает сердце или болевой шок приканчивает. Что она будет делать, если Виктор и правда отдаст концы у неё на диване?
Видимо, на её лице отобразился такой ужас, что доктор Венди задержал на ней взгляд и повернулся, принимая серьёзный вид:
- Правильно ли я понимаю, что у вас дома сейчас находится териоморф в тяжёлом состоянии?
Она смогла только кивнуть.
- Почему вы не вызвали бригаду как полагается? Вы же знаете, что нужно делать в таких случаях.
- Ну...
- Мне что-то подсказывает, что териоморф ваш незарегистрирован. Поэтому вы и шифруетесь.
- Да, - с облегчением призналась Лаванда. Действительно, зачем скрывать? Всё равно узнается, а так они с доктором живо что-нибудь придумают.
- Что значит, да?! - вопреки ожиданиям в голосе доктора вместо сочувствия зазвучал металл. - Лаванда, вы вообще в своём уме? С незарегистрированными териоморфами нельзя вступать ни в какие контакты! Нужно сообщать!
- Я и сообщаю! Вам.
- Это так не решается. Я не могу к вам с частным визитом пожаловать. Надо вызывать команду как минимум из двух врачей, для освидетельствования. Вот можете сейчас подойти на стойку, к Эммелин, она направит к вам бригаду.
- Я не могу. Это очень... известный человек.
Но доктор стоял насмерть.
- Правила одинаковы для всех! Знали бы вы, какие люди есть в наших списках, вы бы сильно удивились! И заметьте, от этого никто не умер. А вот из-за таких, как вы, - он прицелился в Лаванду пальцем, - в Великобритании каждые два дня один человек погибает и три получают травмы в результате нападения маргинальных териоморфов.
- Ну как я вызову бригаду? Он не приходит в сознание, может, очнётся и взбесится, что я донесла на него. А мне потом разбираться с этим! Нельзя же так сразу!
- Мисс Браун, я не буду нарушать правила, которым сам вас учил, - отрезал доктор. Он сел за стол и раскрыл многострадальную папку, отгородившись от приставучей пациентки.
Лаванда стиснула зубы, видя, что просто так с ним не сладить. Осталось последнее средство, довольно рискованное. Она развернулась на каблуках и пошла к выходу из библиотеки. Пять, четыре, три, два...
- Мисс Браун!
Ага!
Лаванда повернулась с максимально скучной гримасой. Доктор обеспокоенно глядел ей вслед, твердея скулами. До чего красивый всё-таки мужик! Самый красивый из тех, кто смотрел Лаванде вслед таким пронзительным взглядом.
- Вы обещаете сделать всё, как положено? - уточнил он.
- Да, - тухло отозвалась Лаванда, не утрудившись придать своему голосу искренность.
- Смотрите! Я проверю.
"Ah, ah, ah, ah, staying alive, staying alive", - крутилось у Браун в голове, каждым аханьем вызывая новый спазм. Господи, полцарства за таблетку!... До чего прилипчивая всё-таки песенка.
Доктора тем временем догрызала гиперответственность.
- Я проверю потом! А я не должен! Я не ваша няня и не ваш семейный врач! - он безнадёжно вздохнул. - И вообще, у меня сегодня выходной... Ладно, пойдёмте.
Лаванда внутренне возликовала победе, но постаралась этого не выказать.
- Не надо, я справлюсь сама.
- Я вам не доверяю! Вы слишком безответственная. Пустите всё на самотёк, а потом авроры принесут вас моему коллеге, доктору Лившицу, в пакетах, по частям.
- Это как?
- А вот так. Ручки, ножки. Огуречик... Знаем мы такие штуки.
Лаванда опять испугалась. Представила себя в четырёх пакетах.
- А без этого можно обойтись?
- Зависит от вашего поведения. Времени у меня час. Хватайтесь, - доктор подставил ей согнутый локоть, за который Браун радостно уцепилась. Впервые за эти жуткие дни с ней рядом был кто-то посильнее, поумнее, способный помочь.
- А вы знаете, куда?
- Знаю, - буркнул он. - Это вы, видимо, забыли, как заболтались с миссис Риз до темноты и потом боялись, что вас съедят прямо у дверей моего кабинета. Зато сегодня прискакали прямо в день приёма териоморфов, и ничего.
- Меня жизнь заставила, - буркнула Лаванда и вытряхнулась наконец из мантии, в которой уже буквально плавилась.
Доктор критичным взором окинул её канареечный прикид, но удержался от замечаний.
Трансгрессировал он умело и аккуратно, Лаванде только чёлку встрепало вихрем. Их выбросило прямо на полутёмном, узком всходе, ведущем на чердак. С трудом сохранив равновесие, доктор успел поддержать Браун за талию. Лаванда непроизвольно и очень глупо хихикнула:
- Осторожнее, мистер Вэнди!
Первым делом доктор, как и полагается колдомедику, вымыл руки, после чего Лаванда повела его в комнату к больному. В глубине души ей было страшно любопытно, как доктор оценит её гостя. Сам мистер Вэнди внешне ничем не выражал беспокойства, но во взгляде просвечивал острый, скальпельный интерес.
Виктор обнаружился там же, где Лаванда его оставила, вполне живой. Это Браун поняла по зубовному скрежету и слегка перевела дух.
Доктор подошёл к дивану и буднично сказал:
- Лучше надевать капу, чтобы не расшатать зубы, - и без перехода уточнил, - Это же Виктор Крам? Я так и думал.
Лаванда остолбенела.
- Вы знали, что он здесь?
- Конечно, нет! Я догадывался, что у Виктора Крама могут быть проблемы с териоморфией. Есть признаки, которые специалисты отмечают неосознанно. Такая профессиональная деформация, - тут доктор неожиданно улыбнулся, покраснев густо, наплывом, как краснеют только блондины. – Я ведь немного болельщик. И судя по последним матчам сборной Болгарии... Впрочем, сейчас это не важно.
Он наклонился к Виктору и быстро ощупал его лицо и грудь чуткими, как у слепца, касаниями. Потом поднёс к его носу маленький пузырёк.
Крам сморщился, чихнул, раз, другой и с усилием приоткрыл опухшие глаза.
- Отнеси го! - он отвёл руку доктора от своего лица.
Браун потянула носом. Пахло от пузырька приятно, чем-то из платяного шкафа.
- Это эфирное масло лаванды, - пояснил доктор. - Териоморфы не выносят его запах, он раздражает их чувствительную слизистую.
Виктор недружелюбно косился на него.
- Лавендер, кой е това?
Браун сунулась было, но доктор деликатно отстранил её и сам присел на край дивана.
- Мистер Крам, вы слышите меня? Моя фамилия Вэнди, я колдомедик, занимаюсь такими состояниями, как у вас. Не волнуйтесь. У вас что-нибудь болит?
- Не чуфствую... не чуфствую... стопу, - выдавил из себя Виктор, облизываясь после каждого слова. - Пийте, вода.
- Мисс Браун, принесите воды, пожалуйста.
Совместными усилиями удалось установить, что "стопой" Виктор называет ногу от бедра до пальцев, причём обе. Пока он жадно хлебал воду, которую доктор чем-то присолил, Лаванда шепнула мистеру Вэнди:
- Раньше он так бойко шпарил по-английски. Интервью давал. Да ещё вчера неплохо разговаривал! А теперь еле понимает…
- Это естественно. Пациент в крайне плохом состоянии, и дело не только в пережитом обращении. Я уже сейчас вижу, что лечили его кустарно, гася симптомы. Деятельность мозга угнетена, он отключает второстепенные функции ради самосохранения. Мистер Крам!
Виктор оторвался от стеклянной вазы для цветов - самый большой вариант стакана в Лавандином доме.
- Мистер Крам, мне нужно вас осмотреть.
Доктор вынул из кармана продолговатую металлическую штучку, которая по желанию владельца становилась то лопаткой, то молоточком, то зеркальцем на длинной ручке. Лаванда, не раз испытавшая на себе её волшебное действие, мгновенно ретировалась, как кошка при виде клизмы.
- Я тут, - одними губами сказала она Краму, прикрывая за собой дверь.
Тот тревожно глядел на доктора, видно, прикидывал, чем всё это может кончиться. Да уж, немного радости в побеге, особенно когда тебя берут под брюхо в минуту слабости.
Далеко Лаванда, конечно, не ушла, любопытство не позволило. Встав в привычную уже подслушивательно-подглядывательную позу, она стала жадно ловить обрывки разговора, происходившего за закрытыми дверями.
- Мистер Крам, мне нужно задать вам несколько вопросов. Важно, чтобы вы понимали: сейчас я беседую с вами, как видите, без комиссии, считайте меня независимым специалистом. Пока это частный разговор. Вы готовы отвечать добровольно и честно?
Голос доктора был спокойным и вселял уверенность, что всегда удивительным образом действовало на пациентов.
- Спрашивайте.
- Мне нужно очень точно понимать ваши ответы. Как вам удобнее разговаривать, на английском или на латыни?
- На латыни, так.
Очень умно было со стороны образованного доктора сразу перейти на язык международного магического общения, а не устраивать театр жестов и мимики, как Лаванда, с трудом окончившая школу.
- Сколько вам полных лет?
Пауза и шуршание. На пальцах он, что ли, считает?
- Это значит двадцать восемь?
- Двадцать восемь.
Ну, точно на пальцах.
- Я попрошу вас раздеться. А, вы уже... Нет-нет, лежите, мне не мешает. Будет чуть-чуть холодно, потерпите. Сколько лет назад вы были инфицированы?
- Не понимаю.
Вот именно, non intelligitis. Лаванда сама не поспевала переводить. Тем более, что латынь на речь Виктора ложилась кривовато и шершаво, как краска на облупившуюся штукатурку. А доктор, наоборот, говорил, словно по учебнику читал. Впрочем, это была его обычная манера.
- Когда на вас напали?
- М-м-м... Я имею, год и половина, так.
Доктор многозначительно замолчал. Лаванда, согнувшись в три погибели, притаптывала от нетерпения, ждала что сейчас он скажет что-то суперважное.
Но тот выдал свою обычную фразу:
- Понятно. Откройте, пожалуйста, рот.

Глухое, мягкое постукивание металла о зубы - звук, от которого заламывает челюсть.
- Я вижу, у вас много повторно выращенных зубов. Вы теряли их до, после или во время обращения?
- Нет. Бладжер. Бладжер. Эти внизу, - Виктор издал смешок, - Это Баллиани.
- Помню этот матч. Столкновение жёсткое, травма опасная, честно говоря, не думал, что вы сможете доиграть. Что ж, над вами поработал хороший колдомедик, перелома практически незаметно, - доктор кашлянул и сменил тон с расслабленного на прежний, солидный и профессиональный. - Расскажите, пожалуйста, как можно подробнее, как произошла ваша... встреча. С териоморфом, конечно, не с Баллиани.
Крам так долго собирался с мыслями, что Лаванда успела сгонять на кухню, сделать себе сэндвич и вернуться. Рассказ вышел спутанным и корявым, как ветви Гремучей Ивы. Пришлось закрыть глаза и напрячь воображение, чтобы восстановить картину в деталях.
Вот Крам, повздорив с друзьями в софийском баре, поздно ночью и слегка навеселе возвращается один. Вот он сворачивает в тёмный переулок, чтобы сократить дорогу. Вот из-за ободранной афишной тумбы с рыком выскакивает чёрная, тяжело дышащая тень. Вот Крам пятится назад, торопливо засвечивая Люмос. Пятно света мечется по заплёванному асфальту, словно фонарь, брошенный в колодец, но неведомое существо убегает с шипением и визгом, показывая только лохматый хвост. Вот неожиданный рывок, и Виктор, чертыхнувшись, хватается за бедро и, перехватив палочку свободной рукой, наугад посылает в темноту Заклинание Невидимой Плети. Но поздно, проклятое создание исчезает так же внезапно, как и появляется. Вот Крам ковыляет домой и, с трудом стянув окровавленные штаны, как умеет обрабатывает небольшую, но глубокую рану...
- Вы хотите сказать, что не обращались за помощью? - голос доктора вырвал Лаванду из глубин фантазии. - По шраму видно, что швы не накладывали.
- Зачем? - вопрос Крама тоже мог встряхнуть кого угодно. Даже повидавшего всякое мистера Вэнди он возмутил.
- Потому что вас укусило неизвестное существо! Обычно это заставляет людей беспокоиться! Вам не пришло в голову, что это смертельно опасно?
- Рана маленькая, дреболия. Я думал, собака, - и серьезно добавил, - Я использовал серум. All in one, понимаете?
Доктор вздохнул.
- Производителей Универсальной Противоукусной сыворотки давно пора отдать под суд. Как и тех, кто берёт на продажу это морально устаревшее варево, которое помогает лишь в тех случая, когда организм справляется сам. По статистике, тридцать процентов пострадавших прибегают именно к сывороточному самолечению, прежде чем обратиться к колдомедикам. А, между прочим, из этих тридцати семьдесят процентов можно было бы спасти, просто вовремя приняв меры. Понимаете?
Последней фразой он передразнил интонацию Крама и замолчал, преодолевая вспышку раздражения. Крам молчал тоже, это молчание Лаванде было уже хорошо знакомо, такое злое и обиженное, будто весь мир Виктору задолжал. Она сама тоже притихла, перестав жевать, чтобы хруст огурца не выдал её.
- Простите, - доктор собрался первым. - Продолжим. Вот чего я не понимаю: вы квиддичист, а значит, находитесь под постоянным наблюдением спортивного врача. Как получилось, что заболевание оказалось запущенным?
- Конец сезона. Мы отыграли благотворительный матч с сиротами в Оряхово. И всё, рекреация. Потом..., - его голос пресёкся.
Ну ясно, потом суп с котом. Обращение, всё всплыло, но было уже поздно. И тренер, и врач наверняка метали икру, как две шпротвы. И в итоге решили просто скрыть.
До Лаванды потихоньку начинало доходить, в какую - о, Господи, назовём это неприятной ситуацией! - она так упорно и самоотверженно лезла. Да что там, уже влипла по самую маковку и теперь ещё доктора Вэнди затащила! Потому что уважаемый Виктор Крам полтора года играл в квиддич, нарушая закон. А судя по тому, что играл он в крупных турнирах и лигах высшего эшелона, где нужно проходить всякие тесты и досмотры, сдавать кровь и просвечивать кости, оставалось только догадываться, какие махинации и какие деньги закрывали глаза спортивной Фемиде. И каким-то идиотским образом Лаванда и доктор теперь стали участниками этого весёлого и дружного преступного балаганчика! По Прорицаниям у Браун были лучшие баллы, и она ясно увидела два варианта развития дальнейших событий. Первый заканчивался лязгом железной решётки и укоризненным взглядом аврора Поттера. "Ты так разочаровала меня, Лаванда...". Второй путь приводил к лесному озеру, куда сумрачные болгарские мафиози с размаху бросали её, Лаванду, в большом мешке из-под удобрений.
Всё это светлое будущее так явственно пронеслось перед её внутренним взором, что Браун буквально остекленела, прикипев к полу.
Лучше не думать, лучше не думать! Святая Лаванда, покровительница флористики, на тебя уповаю!...
Уж неизвестно, какие там выводы сделал доктор, но он ни словом не обмолвился о противозаконности всего происходящего. Вместо этого как ни с чём не бывало продолжил:
- Мне нужно сделать забор биологических жидкостей на анализы, а именно, крови и слюны. Вытяните, пожалуйста, руку. Больно не будет, это современные бесконтактные чары, обойдёмся без уколов и надрезов. Сейчас, я возьму чистую пробирку. Готовы? Эксангвио. Очень хорошо, просто расслабьтесь, можете отвернуться. Скажите мне лучше, вы знаете, что такое териоформа?
Виктор издал невнятный звук, который можно было истолковать как отрицание.
Лаванда ответила за него шёпотом, а доктор эхом повторил:
- Это совокупность черт вашей второй, инкорпорированной сущности. Мы условно выделяем несколько так называемых звериных типов. Самый известный и распространённый - ликантропы, люди-волки, по статистике, шестьдесят процентов всех териоморфов. Есть более редкие и локальные: медведи, лисы, тюлени, антилопы.
- Интересно, - Крам, видимо, приподнялся, потому что диван под ним заскрипел.
- Вы полагаете? Десангвио. Этого будет достаточно. Теперь слюна. Вот мерка, её надо наполнить до отметки. Вам придется потрудиться самостоятельно, и постарайтесь без пузырей. Да, териоформы - это действительно интересно, - сев на любимого коня, доктор мог ехать на нём без остановок. - У меня, например, вышлла статья в "Колдомедицинском дайджесте" о феномене времён войны против Гриндевальда, которая развернулась, в том числе, в Центральной Африке. Вместе с беженцами к нам пришла волна дикерантропии.
- Носороги? - уточнил Виктор между двумя плевками.
- Точно. Все случаи очень запущенные, пациенты легко возбудимые, агрессивные и трудно поддающиеся лечению. Эпидемии удалось избежать, только потому что, по статистике, девяносто пять процентов нападений заканчивались смертельным исходом. Кстати, именно после этой вспышки был сформирован список профессий, запрещённых для териоморфов. Где есть и ваша, мистер Крам.
Всё-таки ввернул. Лаванда готова была поспорить, что при этом он посмотрел на Крама своим синим-пресиним взглядом, заставляющим людей хлопать себя по карманам в поисках если не души, то хотя бы совести.
- Я закончил. Заберите, - резко ответил Виктор. - Это нечестно...
- Нечестно, мистер Крам. Согласен с вами. Но это предмет отдельного разговора. Давайте лучше продолжим. Я не просто так спросил вас про териоформу. Вам придётся мне немного помочь, и это будет непросто. У вас есть представление, как вы выглядите во время обращения?
Крам снова издал непонятный звук, похожий на шипение. И снова Лаванда готова была поставить галлеон, что он выпялил все свои зубы в неестественной улыбке, которой не раз её пугал.
- Много зле, доктор.
"Очень хреново", - перевела про себя Браун. Она уже стала немного понимать его воронье наречие.
- Слишком обтекаемо. Я вам сейчас покажу некоторые портреты, посмотрите внимательно и скажите, какой больше всего похож на ваш морф.
Зашелестела бумага. Тут Лаванда не вынесла неизвестности и носом, по-собачьи приоткрыла дверь. Ровно настолько, чтобы увидеть Виктора Крама, без рубашки, но в штанах, который, утвердив огромные, босые стопы на пушистом коврике, сосредоточенно листал какую-то брошюру. Доктор Вэнди следил за его мимикой внимательно и, как показалось Лаванде, тревожно.
Оборотни не различают своё отражение и почти не запоминают событий, происходящих во время обращения. Задачка для Виктора не из простых. Но, вопреки всему, тот вдруг очень уверенно ответил:
- Нет. Здесь нет.
- Точно?
- Нет.
- Посмотрите ещё.
- Нет! По статистике, сто процентов.
И вернул доктору его брошюру. Уел.
- Странно… Побеседовать с теми, кто за вами наблюдал, - пробормотал тот, рассеяно вертя в руках книжечку.
- Так побеседуйте со мной! - возопила Браун, не выдержав. - Я наблюдала!
Дверь сдалась под её напором и мягко откатилась вместе с Лавандой, повисшей на ручке.
Мистер Вэнди и Крам синхронно подняли головы и уставились на неё, с разными оттенками изумления на лицах.
- Мисс Браун, вы же сказали мне, что спрятались в надёжном месте! Или вы считаете подходящим местом для укрытия... - доктор обвёл глазами довольно пустую гостиную, - я не знаю, вот эту тумбочку или поддиванное пространство?
- Я запер дверь за ней, - зловредным голосом ввернул Крам на чистейшем английском.
Вот свинья!
- Разумеется, меня тут не было! Я же не дура! - уязвлённо парировала Лаванда, атакованная с двух сторон. - Видела, значит видела, у меня свои секреты. Главное, результат, вот и пользуйтесь им.
Доктор очень подозрительно посмотрел на неё, но всё-таки протянул брошюру. Пока он мыл руки, Лаванда успела выдать ему срез со всего случившегося, тонкий и утлый, как ломтик испанской ветчины. Рассказ о пьяном подглядывании через зеркало Браун, конечно, приберегла, потому что это опорочило бы её и без того мутную репутацию. Теперь она искренне хотела найти это му идиотскому поступку полезное применение.
Брошюрка оказалась ничем иным, как журналом мод, который Лаванде одолжила Боудикка. Правда, осталась от него одна обложка, вместо выкроек на Лаванду со страниц таращились жуткие хари: широкие, костлявые, бугристые, шерстистые, прилизанные, безухие, носатые, но одинаково отвратительные. Её аж дрожь пробрала.
Она внимательно изучила это занятное пособие от корки до корки, зачем-то остановилась на разделе явно водяных гадов, с дырками вместо носа и глазами плоскими, как чёрные пуговицы. Потом вздохнула.
- Действительно, нет. Хотя...
- Хотя? - доктор встрепенулся. Он вообще выглядел нетипично оживлённым и взволнованным, и Лаванду это беспокоило не на шутку.
- Если взять вон того, ликантропа, вроде, и этого, с челюстью до пупа, и смешать, то получилось бы похоже.
- Этого..., - колдомедик проследил пальцем до картинки. - Аркудантроп. Хм.
Он встал и прошёлся по гостиной. Остановился напротив Крама и, осторожно взяв его за подбородок, в сотый раз поглядел ему в лицо. Тот аж фыркнул от недовольства и повёл плечами, но сдержался.
- Резюмируем. Вашу териоформу без результатов анализа я установить не могу. Линии рассечения, вот эти, - он дотронулся пальцем до края ссадины, - где расходится кожа во время обращения, расположены нетипично. Это, вместе со свидетельством мисс Браун, говорит о том, что мы имеем дело с редким случаем. Настолько редким, что в моей практике такой не попадался.
Крам закусил губу. Болезнь - это совсем не то, в чём хочется быть уникальным. Наоборот, лучше всего, если твой случай окажется банальным и хорошо изученным.
- И что теперь делать? - спросила за него Лаванда. Её ужас от происходящего не поддавался описанию. Как будто ей мало было просто оборотня, за которого она почему-то несла теперь ответственность, так ещё и оборотень этот оказался выставочным образцом!
Доктор добыл из внутреннего кармана бланк и перо-самописку и, используя стенку в качестве опоры, принялся хладнокровно строчить.
- Ничего особенного. Обследоваться. Лечиться. И жить дальше. Я выдам вам деакон на два дня, должно хватить до тех пор, пока не будут готовы ваши анализы. Предварительную дозировку и график приёма я пишу. Принимать в виде инъекций. Вы умеете делать уколы, мистер Крам?
- Могу. Но я пил всегда.
Доктор взглянул на него сначала поверх, потом сквозь очки.
- И очень неправильно! Вот поэтому вы сейчас так плохо себя чувствуете. Постоянные приступы голода при общей потере веса, резкие перемены настроения, верно?
- Верно, - ответила за Крама Лаванда, у которой он съел месячный запас продуктов.
- Не идите путём маргинальных териоморфов. Просто и быстро выпить деакон в большой дозировке, мгновенный обезболивающий эффект и никакой возни с иглами. Но это не лечение, а разрушение организма. Так что одолжите пока шприц у мисс Браун, у неё он точно есть, она же вам поможет его обработать. Вы пока останетесь тут?
На этих словах он немного смутился, потому что куцый Лавандин рассказ оставлял простор фантазии об её взаимоотношениях и дальнейших планах с Виктором Крамом. Сам Крам только плечами пожал:
- Не знаю.
- И я не знаю, - призналась Лаванда, хотя в глубине души понимала, что нескоро избавится от опасного гостя.
Доктор нахмурился.
- Решайте сами. Для меня главное, чтобы не пришлось разыскивать вас. Держите рецепт.
Когда Виктор поднялся на ноги и взялся за уголок протянутого ему бланка, мистер Вэнди отвёл локоть назад, заставляя Крама приблизиться для приватного разговора.
- Считаю нужным предупредить вас. Как только я определюсь с вашим диагнозом, я должен передать информацию дальше. Вам надо будет пройти ещё одно обследование, по сути, то же самое, что мы делали сегодня, только в присутствии комиссии. После этого вас поставят на учёт в Международной базе териоморфов. Зарегистрированные имеют право на бесплатное лечение и препараты, услуги психотерапевта и юрисконсульта. База закрыта, но определённые организации по необходимости могут делать адресные запросы. Авроры, если вдруг вами заинтересуются. Ну и...так сказать, представители сфер, где есть ограничения для териоморфов. А для вас это, к сожалению, означает выход из профессионального спорта.
Виктор сложил пополам синий листок и выставил вперёд подбородок.
- Я заплачу деньги. Сколько?
Доктор грустно улыбнулся и по-товарищески взялся за его плечо:
- Вы не понимаете, о чём говорите. Я просто не смогу скрыть. Териантропологи находятся под жёстким контролем со всех сторон, с нами активно сотрудничает соответствующее отделение Аврората. За каждую ампулу лекарства - и за те, что я вам сейчас выдал, - мы отчитываемся. Мне действительно жаль, Виктор. Современное магическое общество очень предвзято относится к териоморфам. Но поверьте, лучше оставаться в рамках закона, чем за его пределами.
Доктор заглянул за спину Крама и махнул Лаванде.
- Мисс Браун, проводите меня, пожалуйста. Мне надо спешить.
Лаванда поняла, что он хотел ей тоже что-то секретное сказать. Так и вышло. Уже на пороге, наклонившись, чтобы поправить загнувшийся язычок на своих мягких медицинских туфлях, доктор Вэнди сказал вполголоса красивым Лавандиным коленкам:
- Не вздумайте больше просить деакон у мисс Коути. Я не придал значения, когда мне написали из аптеки, а сейчас сообразил что к чему.
- Очень благородно, мистер Вэнди, - огрызнулась на него Лаванда, так же тихо. - Только вы в рецепте прописали деакон, а не благородство! Что вы мне предлагаете?
- Вам - выспаться. А вам, - он выпрямился он, обращаясь к Виктор, угрюмо маячившему за Лавандиной спиной, - обильное питьё. Движение. Ссадины обработайте любым обеззараживающим средством. И помните: это не конец света. Скоро увидимся! Не унывайте!
С этим оптимистичным напутствием доктор проворно заскакал по ступенькам. Слышно было, как внизу он поздоровался с мисс Бойлз.
Лаванда в сердцах захлопнула дверь и тут только вспомнила, что не поблагодарила коломедика за помощь.
- Боже милосердный! - она исторгла это восклицание из самых недр своей души, буквально от пяток и осела на журнальный столик, всё ещё мозолящий глаза в коридоре. Лимит на поминание имени Божьего всуе был исчерпан на сегодня.
Крам, мрачный, как викторианский именинный пирог, снова и снова переворачивал листок с рецептом. Потом разжал пальцы, позволив ему спланировать на пол, и ушёл в ванную. Да, Виктору не позавидуешь. Потерять всё из-за такой, в сущности, глупой истории. Куда он теперь денется, учитывая, что, кроме квиддича, больше ни в чём не блистает... Так, под мерный шум воды Лаванда выдавливала из себя сочувствие по капле, пока не поняла, что на большее её сегодня не хватит. Голова была забита другими мыслями, они ползали там внутри, словно жуки. Как быть? Чем ей это всё, чёрт возьми, грозит?!
А вода лилась и лилась, однообразно и шумно. Что он там делает, Виктор Крам? Он очень расстроен...
Лаванда вскочила, как ошпаренная, и рванула в ванную. С него станется учинить что-нибудь над собой. Разбить голову о кафель или выпить шампунь. А дальше - смотри вариант с лесным озером. Или с кутузкой.
Было ли нехорошее у Крама на уме, но навстречу Браун он вышел невредимым. Ну как, вышел навстречу - она на него буквально напрыгнула, чуть не расквасив нос о его костистую грудную клетку.
- Чево ты? - удивился он, с поразительной точностью скопировав Лавандину манеру задавать этот вопрос. Браун уже подметила, что Крам пользуется, в основном, теми словами и оборотами, которые она сама употребляет. Одним словом, попугайничает.
Лаванда незаметно окинула его взглядом на предмет повреждений. Но Крам смотрелся очень даже неплохо, более того, он побрился - синеватые щеки и подбородок непривычно контрастировали со смуглой верхней частью лица. Рубашка была застёгнута на все пуговицы, волосы жизнеутверждающе торчали вверх. Никаких суицидальных признаков Лаванда в нём не увидела.
- Ты, это...знаешь что... - она замялась. Нужно было срочно найти ему какое-то занятие, чтобы не оставалось времени и сил на самокопание. Лаванда ходила на сеансы к психотерапевту и таких субчиков навидалась: сегодня он спокоен, а завтра шандарахнет в себя Бомбардо.
- Помоги мебель задвинуть обратно, - нашлась она. Крам послушно двинулся обратно в прихожую. По дороге он подобрал с пола рецепт.
Вдвоём они взялись за работу, безмолвно и яростно. Как будто вымещали на безвинной мебели все накопившееся отчаяние, страх и беспомощность. Видать, не одна Лаванда знала животворящую силу физического труда. Виктор с жутким хеканьем взваливал на спину тяжеленное антикварное кресло дедушки Брауна. Лаванда с остервенением протирала водворённые на место полочки. Наконец оба рухнули, как подкошенные, на диван. Ураганная уборка помогла выбросить перекипающий через край адреналин, но забрала последние силы. Теперь Лаванда окончательно и бесповоротно не могла пошевелить даже пальцем. По телу бегала мелкая, противная дрожь.
- Я сейчас eмру, - жалобно провозгласила она.
Крам повернул голову в её сторону:
- Тогда надо переодеться тебе.
Лаванда обиженно покосилась на него, потом подумала и перестала обижаться. Это же он так пошутил, а юмор, как известно, то единственное, что отличает людей от морских огурцов. Своеобразный юмор, конечно, ну так и Крам не Гермиона, чтобы полное собрание сочинений Мерлина на ходу из себя исторгать.
Вспомнив про Грейнджер, Лаванда ощутила необходимость привести себя в порядок. С неё уже сошло семь потов, нарисованные глаза наверняка уже разъехались, как на полотне кубиста, а с драпировкой на попе вообще происходило что-то паранормальное.
Предоставив Крама самому себе, Браун ушла в спальню - тёплую, уютную, хорошо пахнущую. Здесь всё было привычно и мило, как нравилось Лаванде, и, приложив усилия, мысленно можно было вернуться в те благословенные времена - совсем недавние, когда Браун жила припеваючи и Виктора Крама видела только на печатной продукции. Угораздило же её пойти на встречу с Бучем! Дождь ведь шёл, и все нормальные люди после работы поспешили домой. Только Лаванда проигнорировала все знаки судьбы и получила по полной программе. И неизвестно, когда этому будет конец.
С усилием Браун стянула платье - пальцы разбухли, как желейные гусеницы в воде - и повалилась на кровать, накрыв лицо влажным полотенцем.
Во всём случившемся есть один весомый плюс. Появился повод поближе познакомиться с доктором. Как минимум ещё одна встреча им гарантирована. А там можно будет невзначай обратиться к нему по имени, завязать легкомысленную беседу, хорошо бы под чашечку чая. Из этой чашечки вполне может вытечь бойкий ручеёк взаимоотношений, разрастающийся в реку большой и чистой любви. Лаванде очень сильно хотелось этого, и вовсе даже не из-за музейной, живописной красоты мистер Вэнди. Он был единственным человеком, рядом с которыми Браун отпускали страхи. Ещё с первых дней знакомства, когда Лаванда безвылазно находилась в чёрном подвале ужаса, он спустился к ней туда, как молодой апостол, и сказал своим спокойным, будничным голосом:
- Я помогу вам, мисс Браун. Нет ничего страшного.
И Лаванда с надеждой вцепилась в его руку, почти физически ощущая, как жуткие фантомы, и правда, рассеивались дымом. Даже оборотни в его присутствии становились просто напуганными, ищущими помощи людьми с диагнозами. Можно было сколько угодно подтрунивать над его образом сумасшедшего учёного, над рассеянностью и недогадливостью в бытовых вопросах, но, окунувшись в свою среду, доктор преображался, словно морской леопард, - неповоротливый на суше, но вёрткий и хищный в воде. Он ничего не боялся, никогда не выходил из себя и не терял присутствия духа - именно такой партнёр был нужен Лаванде, после сегодняшних событий она поняла это отчётливо. Более того, она не сомневалась в своей победе, потому что остальные дурынды надеялись искусить доктора тесными блузками - как сама Лаванда сегодня. Но теперь она знала наверняка, что подступать к Льюэллину Вэнди надо совсем с другой стороны. И даже красногубая Эммелин, стерегущая добычу на ресепшен, ей не конкурентка.

При воспоминании о сексапильной администраторше что-то в Лавандиной голове тревожно сократилось. Эта была не ревность, не дух соперничества, нет, что-то глубже, какой-то сигнал на магическом уровне. Такие тонкие плёночки, передающие мельчайшую колдовскую вибрацию, давали понять, что там, в диспансере произошло нечто, чего Лаванда не заметила, прикосновение чужой силы. Магия всегда оставляет следы.
Что же это было, и при чём тут Эммелин? Может, хитрая девица исподтишка прокляла её!
Лаванда вскочила, подхватив упавшее полотенце. Нет, горячку пороть не надо! Любой первокурсник, который не спал м не играл в крестики-нолики на ЗОТИ, знает, что проклятие это крупная форма, разрывающая магические ткани. Волшебника трудно проклянуть незаметно. Другое дело, леглименция...
Лаванда помассировала виски. Леглименция - дело совсем-совсем другое. В чужие мозги можно залезть без шума и пыли.
Обращаясь по очереди то к магической, то к обычной памяти, Браун точно установила два факта. Первый, плохой - её мысли действительно попытались прочесть. Это случилось, когда она стояла в вестибюле, с опаской глядя на оборотней, медленно всасывавшихся в недра диспансера. Потом она отвернулась, чтобы ответить на вопрос Эммелин, и тут чей-то коготок мягко увяз в сознании.
Радовало только, что защитные чары сработали на ура - и это второй факт. Лавандина маниакальная подозрительность хоть когда-то принесла пользу. После нападения Браун долго, хоть и беспочвенно верила, что Фенрир - тогда он ещё был на свободе - или его дружки захотят её найти и добить. И абсолютно всех, даже колдомедиков, подозревала в пособничестве оборотням и в шпионаже за своими мыслями. Вопрос, зачем кому-то копаться в её голове, Лаванду не беспокоил. Зато окклюзивную магию она отработала до блеска на особенно успешных в леглименции - и, конечно, заслуживающих доверия друзьях. Успокоилась Браун, только когда Дин Томас, на минуточку, лучший аврор с курса имени Г. Поттера, поморщившись, заявил, что Лавандин блок прищемил его магическую оболочку. И вот выученная сноровка впервые пригодилась, отфутболив непрошеного гостя, да так, что Лаванда даже не заметила.
Добрых десять минут Браун сидела в грустной позе золушки-русалочки и пялилась в небытие. Прикидывала одно к одному. Вопрос не в том, что в голову залезли - мало ли чокнутых подглядывателей? - а в том, что искали там. Что такого интересного было зашито в Лаванде? Ответ напрашивался сам собой.
Она взволнованно оделась и вернулась в гостиную. И даже не вздрогнула, увидев Виктора Крама, скорчившегося на полу, как сколопендра. Котлы волнения и страха были налиты до краёв. Тем более, что Крам был в здравом уме и твёрдой памяти - но опять без рубашки. Вытянув шею и наклоняя голову под разными углами, он шептал скороговоркой одну и ту же фразу. Лаванда вслушалась в незнакомые слова, рокочущие, словно круглые камешки в деревянной коробке: "Чрвено Червенушо, отивай си отдека си дошла ". Крам наговаривал их себе в ладони, сложенные ковшиком у рта, а потом проводил по щекам, по плечам, по груди, как будто умывался водой. От этого тонкие, длинные ранки на теле медленно светлели, затягиваясь. Завораживающее зрелище.
Крам поднял голову и улыбнулся краем рта.
- Старая магия, - пояснил он. - Баба научила. Гранмама, так.
- Бабушка, - машинально перевела Лаванда, вспоминая, сколько полезных бытовых чар переняла от бабули Мейзи. - Она была сильная волшебница?
- Нет. Палочки не было, - Крам сковырнул подсохшую корочку со ссадины на носу. - Будешь пить?
На столике исходили паром две огромные кружки - где он их только откопал, не иначе, трансфигурировал из цветочных горшков. Гляди-ка, заботу проявил, и полезность. Лаванда засияла. Ей сто тысяч лет никто не подавал горячих напитков. Разве что Уинни пока варит кофе задаром.
- Доктор сказал, много пить, - со скромной гордостью прокомментировал Виктор и первым захлюпал обжигающе горячим содержимым. Лаванда осторожно принюхалась. Отвар пах бадьяном и ещё чем-то... Словно приправу для мяса заварили в чайнике. Сверху плавали веточки и мелкий сор - оставалось надеяться, что это составляющие чая, а не плохо помытая кружка.
- Что это? - поинтересовалась Лаванда у Крама.
Тот махнул в сторону кухни:
- А, там...
Браун не поленились, сходила туда и обнаружила распотрошённую пачку чая для выгона мозгошмыгов. Подарила его, конечно, Луна, поэтому Лаванда и не решалась попробовать. Мало ли какие травы употребляет малахольная Лавгуд...
Подумав, Браун махнула рукой и отхлебнула. Если и нет этих мозгошмыгов, теперь точно не заведутся. Перекатывая горячую жидкость во рту, чтобы остудить, Лаванда сморщилась от специфического запаха. И вдруг застыла с надутыми щеками.
Виктор, заметив, что с ней что-то не так, несвоевременно похлопал её по спине, из-за чего Лаванда половину чая выпрыснула, а второй половиной - подавилась.
- Лучше? Лучше? - обеспокоенно спрашивал Крам, мощными хлопками продолжая вышибать из неё дух.
- За-кха-кхах... - натужно просипела Браун, вся в чае, слюнях и слезах. - Запах...
Виктор непонимающе уставился на неё. Понюхал кружку, потом поднял руку и сунулся носом в подмышку. Пожал плечами.
Лаванда не обратила на это никакого внимания. Она вспомнила, почему тогда, в диспансере обернулась в сторону понурых оборотней, идущих на приём. Да, любопытство, замешанное на ужасе, тоже сыграло роль. Но привлёк Лаванду запах, броский и знакомый. А к запахам она была очень чувствительна и с ходу узнавала духи проходящих мимо женщин.
- Пряности, дерево впридачу... Кто носит такой парфюм? - проборомотала она, несвязно, как бабкин заговор. - Пряности, дерево... Ориенталь. Благовония Парвати? Нет, слишком крепко и несладко. Где я слышала его?
Виктор потрогал её за рукав:
- Потеряла?
Вместо ответа Лаванда сграбастала его рубашку и зарылась в неё лицом. Потом с категоричным "нет" отбросила в сторону.
Это не могло быть совпадением! Даже для сегодняшнего дня, с двадцатью событиями на квадратный фут! Она почувствовала знакомый аромат, и сразу после кто-то постучался в её голову. Мог это быть один и тот же человек? Или даже не человек. Учитывая, где произошла ситуация.
На Лаванду нашло настоящее затмение, видимо, от недосыпа. Она принялась ходить по квартире и нюхать всё подряд. Исследовала все свои духи. Переворошила одежду. Заглянула в баночки со специями. Подвергла осмотру каждое цветущее растение. Виктор встревоженно следовал за ней по пятам, один раз даже попытался вмешаться, но Лаванда зловеще пошевелила носом в его сторону, и Крам отступил в сторону, буркнув: "Луда". Испугался, наверное, что она сейчас повалит его на пол и занюхает до смерти. На самом деле, Браун, конечно, не надеялась найти ускользающий аромат у себя дома, это бесцельное блуждание помогало ей вспоминать, что-то вроде пролистывания каталога запахов. Однако нужное воспоминание не находилось, хотя и вертелось, так сказать, на кончике мозга.
Лаванда вздохнула и обессиленно плюхнулась на диван.
- Что случилось? - спросил Виктор, держась на безопасном расстоянии. Подозрительно без акцента спросил. Ох, чует сердце, не так прост Крам, как кажется! Из-за него случилась вся заваруха! Ну, серьёзно, какую ещё информацию можно искать у Лаванды? Что она за спиной у мадам Оливье приторговывает саженцами цветов? Вот уж действительно, секрет на миллион!
Поскольку Виктор всё ещё ждал ответа, Лаванда, растягивая время, взялась за журнал и пролистала его. Оттуда с готовностью выглянули страхолюдные личины, наколдованные доктором. Браун взяла журнал за корешок и как следует потрясла его. Маски, развевая рот в беззвучном крике, осыпались, прозрачные и ломкие, как осенние листья, истлевшие до скелета. Журнал принял обычный вид, только испуганные модели прятались за кронштейнами с одеждой и каталась со страницы на страницу баночка с кремом, брошенная женоподобным стилистом, который удрал в апрельский выпуск.
Не будем сходить с ума раньше времени. И разговоры пока придержим, всем только спокойней будет.
- Чепуха. Я немного нервничаю. Это пройдёт, - решительно ответила Лаванда и захлопнула журнал. Облачко оставшейся от чар мелкой, чёрной пыли осело на лице, запорошило ресницы и заставило Браун протереть глаза. Неожиданно для себя она зевнула и поняла, что её ужасно, невозможно тянет в сон. Веки слипались, голова отяжелела
- Доктор сказал, надо спать, - раздался голос откуда-то сверху, и добрая рука сунула под щёку подушку.
- Я немного...а-а-ах...подремлю. Дерево, пряности...Это было на Зельеварении. И почему ты такой спокойный?... - залепетала Лаванда, вместе с подушкой сползая в лежачее положение. - Всё Лунин чай...
Последним, что она увидела сквозь сгущающуюся дымку, был Виктор Крам, который укрывал её одеялом. Почему-то с головой.