Глава 2Глава 2 — Crucio (Per astra ad aspera*)
Следующие несколько дней Виктор сходил с корабля только чтобы позавтракать и поужинать в Большом зале Хогвартса. Он знал, что под маской приторного дружелюбия Игорь всякий раз клокотал от гнева, но они были в гостях у Дамблдора, а хозяина принято уважать даже через силу. Виктор и остальные исправно соблюдали минимум необходимой вежливости, хотя, если бы директор позволил, они ходили бы в школу и на обед.
По указанию Каркарова они еще в день прибытия сели за «благородный» слизеринский стол, и теперь каждое утро Виктор выслушивал все подробности об «этом Поттере». Больше других студентов усердствовал некто Драко Малфой — остролицый белобрысый парень, судя по манерам и спеси, из непростой семьи. Крам подписал клочок пергамента для его подружки, и Малфой своеобразно отрабатывал благодарность.
— Как только он переступил порог школы, начались неприятности! — горестно вздыхая, рассказывал Драко. — Вы не представляете, как он всех довел — спросите кого угодно, хотя бы нашего декана. — Он изящно указал вилкой на бледного мужчину за преподавательским столом. Мужчина был весь в черном; он с похоронным видом ковырял пудинг, изредка шевеля густыми бровями.
— Профессор Снейп ждет не дождется, когда это недоразумение исключат, — продолжал Малфой. Виктор поперхнулся и отвел глаза от декана Слизерина. Вот, оказывается, кого ему прочили в отцы.
— Поттер с самого детства привык к славе, и вот теперь продолжает требовать внимания к своим, прошу прощения, талантам, — фыркнул Драко. — Мой отец говорит… что еще, Пэнси?
Подружка придвинулась ближе и что-то зашептала ему на ухо.
— О-о, да тут свежие новости, — злорадно заулыбался Малфой. — Поттер поссорился со своим лучшим другом. Глядите, вон тот, рыжий, — слизеринец будто выплюнул имя: — Уизли.
Крам обернулся. Лицо у этого Вислы было весьма кислое, как, впрочем, и у «лишнего чемпиона». А вот девочка, которая сидела между ними, явно старалась помирить приятелей. Виктор видел, как она развернула газету и с энтузиазмом показала страницу сначала очкарику, а потом — рыжему. Те кивнули, изобразив улыбки, и снова погрузились в меланхолию.
— Гермиона Грейнджер. — Малфой скорчил такую гримасу, будто раздавил жука-вонючку. — Грязн… магглорожденная зазнайка, только и всего. Заучка, утомила всех преподавателей. Например, профессор Снейп…
Но Виктора не интересовало мнение профессора. Девочка была симпатичная, с густыми волнистыми волосами; она заметила внимание Крама и, смутившись, скрылась за газетой. Малолетний чемпион и Висла обменялись колючими взглядами. Виктор молча доел завтрак и, проигнорировав стайку студенток с томными охами и яркими блокнотами, вышел в вестибюль.
Странно: почти все хотели взять у него автограф, но никто не попросил продемонстрировать что-нибудь эдакое на местном квиддичном стадионе. Крам хорошо помнил, как начинал играть за одну из школьных команд, и не посчитал бы предложение полетать на хогвартской арене чем-то недостойным. И плевать он хотел на истерики Каркарова.
Директор же вел себя очень подозрительно. Он то часами не показывался из каюты и рычал на всякого, кто просил разрешения сойти на берег, то был готов сорваться с места и дезаппарировать вместе с делегацией. Несмотря на дружелюбное отношение Альбуса ко всем гостям, Игорю явно мерещилось, что вокруг расставлены силки и гроздьями зреют заговоры. От преподавателя ЗОТС — колоритного одноглазого и одноного мужика — Каркаров шарахался как от Авады. А вот профессор Снейп, чей вид вызывал у Крама неприятные ассоциации, приманивал и одновременно отталкивал Игоря, как заколдованный магнит. Директор будто собирался подойти к нему с важным разговором, но всякий раз передумывал и прятал глаза, нервно потирая левое предплечье.
Между завтраком и ужином оставалось непривычно много свободного времени. Сидя в каюте или на корме, Виктор листал рукопись деда, искренне не понимая, зачем она ему. Дедушка не слишком удачно пытался предать волшебство научному анализу. Он пускался в пространные рассуждения о взаимосвязи применяемых заклятий с силой волшебника, вводил понятия «магической души» и «полей магии», чертил какие-то графики и схемы, в которых эти поля соприкасались и пересекались, формируя «кривые влияния». Чем дальше в лес, тем запутаннее становились записи; даже почерк автора изменялся от каллиграфического к нечитабельной вязи и обратно.
В одно Крам точно врубился: труд деда действительно был из тех текстов, за которые светил нехилый срок в Азкабане. Если он правильно помнил первое занятие по Темным Искусствам, в изучении и применении любого «запрещенного заклятия» существовали определенные границы. Иными словами, Сектум можно использовать для рубки леса, но никак не в военных действиях. Дозволено заавадить нападающего на тебя зверя, но не человека. Разрешено подвергнуть Империо несчастного на краю пропасти, заставив его повернуть назад, но не наоборот. Преподаватель был восторженным идеалистом, считавшим, что и у темной магии можно найти светлую сторону.
Дедушка, однако, рассматривал совсем другой подход к Непростительным заклятиям. По его расчетам, при определенном уровне подготовки и «магической отрешенности» вкупе с концентрацией внимания, темный волшебник мог дозировано применять Непростительные заклятия, «не загрязняя» свои кривые, поля, душу и палочку. Вдобавок в конце тетради Виктор нашел плотную вклейку с изображением пирамиды, поделенной на части горизонтальными линиями. Снизу наверх было написано: «Сомнение. Страдание. Смерть», под самой же вершиной стоял знак вопроса. Дедушка никак не комментировал рисунок, и Крам вскоре забыл о нем.
Пятого ноября, воспользовавшись хорошим настроением Каркарова, Виктор снова пошел прогуляться. Озеро покрылось рябью, ветви уродливой ивы во дворе шевелили редкими острыми листьями. На ограде загона для шармбатонских коней висели огромные голубые одеяла — попоны, которыми укрывали животных во время дождя. Виктор пощупал край и хмыкнул: подкладка была стеганая, пропитанная Согревающими чарами.
От опушки тропинка вела на ту самую папоротниковую поляну. Крам решил, что дойдет до нее, а потом повернет обратно и немного посидит на поваленном дереве. На поляне никого не было; Виктор шутки ради залез во все еще густые заросли и спугнул какое-то магическое существо. Похожее на помесь жеребенка и крылатого ящера, оно с пронзительным криком выпрыгнуло из оврага и исчезло в чаще.
— Привет!
Крам вздрогнул и резко обернулся, выставив перед собой палочку.
— Осторожно, так и глаз можно выколоть, — заметила русалка; то есть, не русалка, а школьница, с которой он уже повстречался в лесу. — Ты Виктор Крам, верно?
— Ага, — только и ответил Виктор.
— Я потом уже вспомнила, кто ты такой. Ты не сын Снейпа, а… вот, смотри. — Девочка протянула ему помятый журнал. — Свежий номер «Придиры», тут статья про турнир и твой портрет.
Со страницы на Крама таращился некто с внешностью гориллы и взглядом рецидивиста.
— Папа сам рисовал. Я предлагала помочь, но он написал, чтобы я не приставала к чемпионам, ведь вы очень заняты. — Она задумчиво уставилась на страницу: — По-моему, не слишком похоже. Надеюсь, ты не обиделся?
Не дожидаясь ответа, девочка спрятала журнал за пазуху и выбралась из папоротника.
— Пойдем, Виктор, мне нужна твоя помощь.
— Послушай, Полу… Луна, — очнулся Крам, — я не… Сколько тебе лет?
— Тринадцать. А что, ты хочешь предложить мне руку и сердце? — Она приподняла очень светлые тонкие брови.
— Нет, просто… Ведь вам запрещено ходить в лес.
— Не ведьвам, а ведьмам. Знаешь, судьба — странная штука, можно с крыльца упасть и кости переломать, — пожала плечами Лавгуд. — Кроме того, ты же со мной. Это внушает уверенность.
Сегодня им не пришлось бегать по лесу, прежде чем выйти на круглую поляну. Наверное, в этот раз Луна не собиралась ловить неведомых зверушек: она зашагала прямо к огромной ели и принялась рыться у ее корней, посыпая хвоей голову и мантию.
— Подержи, пожалуйста, — в руки Краму уткнулась самодельная кукла из палок и тонких веточек, что-то вроде маленького огородного пугала. — Осторожно, не сломай Гая Фоукса.
— Кого? — переспросил Виктор. Луна что-то промычала и целиком спряталась под тяжелыми еловыми лапами.
— Тут должна быть еще миссис Фоукс. Наверное, морщерогие кизляки ее похитили. — Лавгуд выпрямилась и тряхнула волосами. — Значит, придется жечь его одного, беднягу.
— Зачем жечь?
— Сегодня же праздник — ночь Гая Фоукса, — пояснила Луна. — Его обязательно надо сжечь. Ты что, не знал? Ладно, собери хвороста на костер, а потом я расскажу.
Недоумевая, Крам заклинанием призвал сухие ветки и сложил их в кучу в центре поляны. Девочка покачивала пугало, мурлыкая что-то себе под нос. Потом она воткнула куклу в хворост и повернулась к Виктору.
— Теперь ты должен его поджечь — тогда душа Гая воспарит к небесам вместе с дымом. Что ты сказал?
— Я не буду устраивать пожар в чужом лесу, — громче повторил Виктор. — И не буду никого воспарять. Это еще что за ворожба?
Казалось, Лавгуд смутилась: она потупилась, ковыряя носком ботинка землю, шаркая подошвой по листьям.
— Это сложно объяснить. Ты когда-нибудь любил кого-нибудь так, что не боялся смерти за этого человека? Ну, или страшных пыток и мук.
— Чего?
— Например, пытки Круциатусом. Гай Фоукс знал, на что шел, когда собирался взорвать парламент, — нараспев продолжала Луна. — Но он думал, что так спасет всех волшебников, и свою возлюбленную впридачу…
— Ты о чем? — совершенно растерялся Виктор.
— Гай Фоукс узнал, что члены парламента хотят принять закон, чтобы уничтожить всех оставшихся магов. А его жена была ведьмой, а он сам — магглом, но Гай все равно сделал выбор против своих, чтобы она не пострадала, — продолжала Луна, но Крам ее уже не слушал.
— Он хотел перебить столько народу из-за каких-то сплетен?!
— Я думаю, у него была точная информация, — возразила Лавгуд. — Это называлось «Пороховой заговор».
— Это бред, — отрезал Крам. — Откуда там Непростительные, если в парламенте одни магглы?
Луна снова погрузилась в раздумья.
— Не знаю, — призналась она через минуту. — Наверное, Круцио было у него в душе, а это страшнее всего. В общем, теперь его надо сжечь, чтобы дух Фоукса соединился с супругой в царстве Мерлина.
— Слушай, занимайся этим без меня, — Виктор попятился и чуть не перецепился через толстый корень. — Мне не нравится… такое варварство.
— У меня плохо получается Инсендио, — кротко пояснила Лавгуд. — И никакое это не варварство. У профессора Дамблдора есть феникс по имени Фоукс. Так ты мне поможешь?
Крам даже помотал головой, но наваждение не проходило. В огромных серебристых глазах навыкате заплескалось что-то… потустороннее, будто вправду русалид вынырнул из озера. Грязные пряди волос спутались на ветру, бледное лицо выглядывало из мерцающего гнезда. Виктор невольно сделал еще шаг назад и…
— Ку-ку, просыпайся! Я наложила уже два Энервейта, хватит притворяться.
Виктор оторопело заморгал. Он лежал на сырой земле: затылок и спина болели, в ушах стрекотали сверчки, и было холодно. Перед глазами колебалось серебристое пятно, из которого струился нежный русалочий голос.
— Вставай, а не то просту-у-удишься.
Крам со стоном приподнялся, опираясь на локти. Неужели проклятая девчонка его ударила? Или заколдовала — чудненько…
— Ты не захотел выполнить древний обряд, и лес рассердился, — продолжала Психуна. — Мне не удавалось успокоить древесных духов, но прилетел Фоукс, и теперь все в порядке. Как твоя голова?
— Какого ч-черта? Да я тебя, — Виктор хотел схватить девчонку за плечо, но она отпрянула, и тут же на щиколотки навалилась какая-то тяжесть.
— Не зли лесных духов! Видишь, что происходит? — воскликнула Луна, указывая себе под ноги. Крам кое-как сел на земле и увидел, что ниже коленей опутан черными узловатыми корнями. Он попробовал пошевелить в сапогах пальцами, и с ужасом понял, что не чувствует их.
— Слушай… чокнутая, что ты наделала? Что это за колдовство?! — взревел Виктор, шаря по карманам в поисках палочки: но и оружие, и дедушкина рукопись пропали.
— Ты мне не поверил, поэтому так получилось, — безмятежно ответила Лавгуд.
— Черта с два! Сейчас же прекрати это, или… — корни зашевелились, будто живые, и сильнее сдавили ноги. — А-а-а, больно!
— Только в твоих силах помириться с лесом. Я тут ничего поделать не могу. — Девчонка пожала плечами и уселась на самый мощный корень. Корешки поменьше тут же сплелись у нее под лопатками в виде спинки стула; русалка откинулась на нее и промолвила: — Спасибо.
— Послушай, Луна, — выдавил Крам, — мне вправду больно. Пожалуйста, сделай что-нибудь… они мне все кости переломают.
— Сначала скажи, зачем ты принес вот это? — Лавгуд вытащила из-за пазухи сначала журнал, а затем — Виктор глазам не поверил — дедушкину тетрадь. — Здесь слишком много плохих вещей. Духам это не нравится.
— Каким духам? — Виктор завозился на земле, стараясь хоть чуточку пошевелить ногами. — Что еще ты выдумала?
— Фавн, фестрал и феникс. Они тут всему хозяева. — Девчонка огляделась с мечтательным видом. — Правда, фавнов я еще не встречала, как и морщерогих кизляков. Но это не значит, что их не существует.
— Разумеется, — поддакнул Крам, но русалка не обратила на него внимания.
— Фавн — радость жизни, фестрал — напоминание о смерти, а феникс — символ вечности, — нараспев продолжала она, покачиваясь на корне как на качелях. — Ты обидел их, принеся в лесное царство эту мерзость, — Луна бросила тетрадь в листья, которые зашевелились, расступаясь, отодвигаясь подальше от рукописи. Лавгуд покачала головой и изрекла: — Ты глупец, Демир Крам.
— Ты говоришь о моем деде? — изумленно прохрипел Виктор; несколько корней подползли выше и сковали запястья.
— Ну не о тебе же. Это он все начал, он против воли Мерлина! — вдруг закричала девчонка. От ее вопля над поляной будто поднялся ураган: собранные для костра ветви и опавшая листва завертелись в бешеном танце, деревья накренились, земля поднялась грязными волнами. Краму показалось, что его вот-вот проглотят, заставляя безвольное тело кружиться в темной воронке. Он попытался позвать на помощь, но вместо крика получился сдавленный писк.
— Ой, как хорошо, что ты очнулся!
Кто-то хлопал его по щекам, одновременно поливая холодной водой. Крам фыркнул и завозил руками, отталкивая импровизированный душ.
— Энервейт у меня еще не получается, а вот Агуаменти — сколько угодно, — тараторила Лавгуд. — Хорошо, что не пришлось звать мадам Помфри, мало ли, что бы она подумала… Ой, откуда у тебя это пятно?
Виктор схватился за грудь и застонал. На мантии расплывались фиолетовые чернила.
— Что ты наделала?! — Крам вытащил мокрую тетрадь, откуда вместе с водой капала мудрость предка. — Это же… это же все, что мне от него осталось! Отстань, дура ты несчастная! — Он грубо отпихнул Луну и принялся сушить рукопись, мешая заклинания с болгарской бранью.
— Извини, пожалуйста, — лепетала девчонка. — Я могу как-нибудь помочь? Хочешь, позову профессора Флитвика, он…
Крам сплюнул сквозь оскаленные зубы.
— Только не злись! — страх в ее голосе смешался с какой-то защитной агрессией. — Я же не знала, что ты там что-то прячешь! Кстати, магические чернила не расплываются, если их…
Она умолкла, уставившись на него странно помутневшими выпуклыми гляделками, и сорвалась с места, как заколдованная. Виктор еще ни разу не видел, чтобы так бегали — будто земля жгла девчонке пятки. Между темными конусами елей мелькнула растрепанная лунная грива, и Крам остался один.
Казалось, тетрадь в руке налилась свинцом. К горлу подступила тошнота; Виктор поежился в мокрой мантии и сгорбился так, что подбородок почти уткнулся в фиолетовую грудь. Раньше никто не пугался его до такой степени, хоть он и наводил ужас на ловца любой команды-противника, и вот вам… ощущения оказались неожиданно мерзкими. Он снова подул на рукопись Сушащим заклятием, но толку от этого было мало. Может, вправду стоило позвать этого профессора Флитфига, или как его там. Все равно дедушкина писанина — сплошная галиматья.
— Стоило ли из-за галиматьи, как ты изволил выразиться, грубить барышне? — укоризненный голос деда изнутри давил на виски. — Вам должно быть стыдно, господин чемпион.
Виктор мысленно выругался. Ничего бы не случилось, если бы кое-кто нормально заколдовал чернила. Или если бы кое-кто не лил воду почем зря. Или если бы кое-кто… не шлялся по запретным лесам.
Он тяжело вздохнул и, не без труда найдя нужную тропинку, с сырой рукописью в руке поплелся домой.
К удивлению Виктора, в этот раз директор не буйствовал по поводу его долгого отсутствия — скорее всего, Игорь вообще не заметил течения времени. Однокурсник шепотом сообщил Краму, что Каркаров снова засел в каюте и не выходил оттуда даже на обед. Виктор надеялся, что постящийся по собственному желанию директор просто решил вздремнуть, однако в узком коридоре его настиг скрип двери и проникновенное:
— Ты вернулся? Зайди на минутку, мой мальчик.
— Я только переоденусь, пан директор! — Не дожидаясь разрешения, Крам бросился к себе, сунул тетрадь под подушку и швырнул в угол грязную мантию. До ужина он успеет привести ее в порядок, а пока… Виктор заметался по каюте, внезапно ощутив всю скудность своего гардероба. Парадная мантия лежала в сундуке, свитер и две рубашки он отдал в стирку. Отчаявшись, Крам ткнул палочкой в область сердца и невербально послал Скоргифай.
О том, что бытовые заклятия можно накладывать лишь на вещи, не соприкасающиеся с телом, Виктор знал с детства: исключения составляла разве что ерунда вроде починки треснувших очков — и то, в неумелых руках такое Репаро было чревато временной потерей зрения. Очищающее рассыпалось тысячами едких пузырьков, кожу защипало, и Виктор испуганно рванул ткань. Бледное чернильное пятно пестрело не то болячками, не то крошечными ожогами.
— Мальчик мой, я жду! — донесся капризный голос Каркарова.
— Один момент, профессор! — заорал в ответ Крам. Стащить через голову рубаху, отчистить ее и надеть обратно было бы делом минуты, а его угораздило… очевидно, этот дикий день так просто не закончится.
— Прошу прощения, пан директор. — Он запыхался от саднящей щекотки в легких и без приглашения сел на привинченный к полу табурет.
— Ты выглядишь усталым, Виктор, — покачал головой Каркаров. Он плотнее запахнул персидский халат и самыми кончиками пальцев дотронулся до графина с наливкой. — Выпьешь рюмочку? Это восстанавливает силы.
— Благодарю, пан директор, в другой раз. — Крам только теперь заметил, что директор откровенно навеселе. Глаза Игоря пьяно поблескивали, а движения стали чуть медленнее, чем обычно. Директор послал в дверь плавную дугу Заглушающего и осторожно наполнил свой бокал.
— Много тренировался сегодня? — поинтересовался он. — Что за сыпь, ты заболел?
Виктор чуть не подпрыгнул. Откуда этот старый лис все знает? Он же застегнулся на все пуговицы!
— На руках, — пояснил Каркаров. — Что с твоими руками?
Крам уставился на ладони, испещренные такими же красными точками, как и грудь, и пробормотал:
— Не знаю, профессор, — он помолчал, затем добавил: — Может быть, от заклятия. Модификация Фурункулюса, дедушка пишет о ней в…
Игорь разочарованно фыркнул и одним глотком осушил рюмку.
— Фурункулюс-с. Вот, значит, как, — причмокнув, повторил он. — Ты считаешь, это разумно — испытывать на себе всякую дрянь?
Текучая льстивая речь превратилась в ехидное шипение. Крам на всякий случай уставился в пол: он не питал иллюзий по поводу отношения директора к собственной персоне, но не видел смысла прекословить.
— Очень оригинально: практиковаться в какой-то Мерлином забытой ерунде! Ты — лицо Дурмштранга, Виктор, и я не позволю, чтобы на Дурмштранг смотрели как на… — тут Игорь ввернул хлесткое словцо. — Ты впустую тратишь свои силы и мое время! Если бы я знал, что ты будешь маяться дурью, я бы не стал…
— Что, пан директор? — Крам поднял голову и не без удовольствия заметил, как хмельная багровость на лице Каркарова сменяется желтоватой бледностью.
— Не стал бы возлагать таких надежд на труды твоего деда, — нашелся Каркаров; его взгляд бегал по углам каюты, словно выискивая там шпиона под мантией-невидимкой. — Знал бы ты, с каким трудом я достал эту рукопись, и все без толку!
Крам напрягся. Под припухшими красными веками директора блеснули ностальгические слезы.
— Я был близким другом твоего деда. — Игорь слегка поклонился в сторону иллюминатора. — Он был великим волшебником, хотя современники его… не понимали. Он очень переживал из-за твоего отца, Виктор, но радовался за тебя, своего внука. Твой дед видел в себе тебя… то есть, наоборот.
Каркаров запнулся и поскреб несуществующее пятнышко на графине.
— Демир просил передать тебе записи, когда ты закончишь учебу в Дурмштранге. Но я решил, что тебе будет полезнее получить их сейчас. Я надеялся, что ты расшифруешь его советы и сможешь использовать новые знания на турнире, — он расстроенно цокнул языком. — Фурункулюс, однако… какое разочарование.
Виктор молчал, чувствуя, как к ножкам табурета прибоем подкатывает ложь. Он не мог понять, о чем именно врал Игорь — о шифровках, дружбе с его дедом, надеждах, или обо всем сразу, — но от Каркарова прямо-таки разило отборным враньем. Вздыхая, директор наполнил рюмку до половины и без удовольствия проглотил янтарную наливку.
— Если тебе снова захочется потренироваться в Волдырных проклятиях, мой мальчик, — язвительно заметил он, — используй в качестве мишени Полякова. Он все равно больше ни на что не годен. И сделай так, чтобы эта сыпь исчезла. — Каркаров чиркнул в воздухе палочкой, отпирая дверь.
Оказавшись у себя в каюте, Виктор без сил повалился в гамак. Как назло, корабль снова качал то ли ветер, то ли щупальца легендарного гигантского кальмара. Крам сунул руку под подушку и вытащил злосчастную тетрадь. Чуда не произошло: влажные страницы были похожи на сморщенные чернильные синяки.
— Надеюсь, ты не поверил этому проныре? — Дедушка колыхался под потолком, скрестив ноги по-турецки. — Чтобы я, Демир Казимир Крам, отдал что-либо на хранение такому прощелыге — тьфу!
Виктор досадливо отмахнулся. Из всех записей сохранился только рисунок пирамиды с полурасплывшимися словами.
— А обижать барышень — очень, очень плохо, — не унимался призрак. — Тебе следует извиниться перед ней, Виктор, даже если она вправду умалишенная.
— Сам знаю, — буркнул Крам. Он призвал из сумки стопку учебников и принялся искать Заживляющие чары.
___________________________________________________
* (лат.) Через звезды — к терниям.
