3. Башня и МародерыЛюди ошибочно считают, что жизнь состоит из нескольких факторов, которые, как им кажется, играют наиважнейшую роль в нашем существовании. Поступление в престижный институт, нахождение работы с неплохим доходом, семья, дети и крепкая крыша над головой. Но из этого не состоит жизнь. Все это — лишь небольшие крупицы песка в огромной пустыне. Жизнь состоит из того, как ты идешь к остановке, как перечитываешь полюбившуюся книгу; она состоит из приятного аромата блинчиков утром, из моросящего дождя, который заставляет насквозь промокнуть твою одежду и ускорить шаг, надеясь оказаться в теплом доме. И не замечая этого, ты можешь просто упустить свою жизнь.
Автобус со скрипом остановился возле ворот в школу, и ученики с печальными и тоскливыми глазами стали выбираться из теплого и уютного салона навстречу трудному рабочему дню. За двадцатиминутную поездку с Доркас Лили уже уверено могла сказать, что знает чуть ли не половину школы из рассказов, видимо, своей подруги в этой жизни. А Медоуз и вовсе знает так, будто все время жила здесь. Вообще, несмотря на её грубость, некоторую жестокость, Доркас была невероятно мила. Её активная жестикуляция, горящие глаза и улыбка могли с легкостью поразить разум любого. Смотря на неё, можно было сразу сказать, что все в ней было прекрасно. А в каждом действии присутствовала грация и неуловимая изящность.
Доркас постоянно улыбалась, косясь на Лили странным взглядом, и ее улыбка была настолько жалкой, что Эванс понимала, что что-то тут не так. Вопросы тяготили разум, свежий воздух прожигал тело, а волосы патлами разлетались в стороны; от осеннего холода не спасал даже пиджак, который Лили любезно одолжила Доркас. Погода была вновь унылой, пасмурной, а легкий дождик барабанил по асфальту.
— Ну что, Лилс, — весело произнесла Медоуз, пристроившись к какому-то классу. — Пора найти наших и валить отсюда.
— Но как же линейка? — с долей возмущения произнесла Лили, которая давно забыла, как такое мероприятие проходит у маглов.
— Хм, какая еще линейка, Эванс! — удивилась Медоуз и, взяв её за руку, потащила прочь от толпы, огибая клумбы, счастливых родителей и учителей.
— Но…
— Эванс, — Доркас развернулась и посмотрела на Лили, прожигая взглядом карих глаз. Девушку явно что-то беспокоило, а отчаянье, блуждавшее на ее лице, начинало выводить из себя и Лили, которая и без того сильно нервничала. — Эванс… — Медоуз почти с мольбой глядит в глаза подруги и тихо говорит. — Ты только помни, что мы б-а-ш-н-я. Мы — команда. Мы все переживем.
Слова, которые рвались наружу, которые разъедали внутренности и отдавались металлом, так и остались невысказанными. Лили смотрела во все глаза, ощущая силу этой речи, и невольно задумалась: кто такая эта башня? Эванс ощутила необыкновенную и странную тоску, которая в прошлой жизни никогда не преследовала ее, и услышала тонкий, но уверенный голосок, который так и шептал ей, насколько она жалкая, насколько слаба.
— Башня? — безэмоционально переспросила она, недоумевая, пытаясь заглушить внутренний голос.
— Да, башня, — Медоуз подходит ближе и тяжело вздыхает, кладя руку на плечо. — Безбашенная, агрессивная, шизанутая, ненормальная я. А если коротко, то 'б-а-ш-н' и 'я' для того, чтобы это можно было произнести, — Медоуз вдруг ярко улыбается, весело оглядываясь на толпу учеников. — Нас так вся школа называет.
Эванс улыбается ей в ответ, немного смутившись. О них знает вся школа? Что-то вроде Мародеров, только здесь, в магловском мире? Хмыкнув, Лили вновь качает головой, понимая, что здесь уж точно Мародеров нет, а для поддержания баланса кто-то же должен их заменять.
— А кто это — мы?
— О Бог мой, — проговорила она и вытащила фотографию, поочередно тыкая пальцем в каждое лицо, изображенное на снимке. — Я, ты, Майкл Корнер и Флора Фрэнсис.
Лили с некой робостью взяла фотографию, которую Медоуз ей поспешно протянула, и замерла. Первое, что привлекло ее внимание, — это она сама, но что-то в ней было другое. Смотря на эту фотографию, Эванс чувствовала бунтарский нрав этой Лили. Девушка нагло улыбалась и смотрела на происходящее с какой-то дерзостью, а черная джинсовка неимоверно подчеркивала ее стройную фигуру. Волосы этой Эванс были небрежно заколоты крабом, а взгляд смотрел как будто сквозь пространство, и лишь рука, которая странно замерла на серебряном кулоне, выдавала ее волнение, ее внутреннюю борьбу. Дальше шла Доркас Медоуз, сидящая на стуле, вольно закинув ногу на ногу. Медоуз была похожа на королеву, только ее глаза, по непонятным причинам, не светились присущей ей уверенностью, а мрачно созерцали вокруг. На фотографии у девушки волосы были намного короче, а темное платье волнами струилось по согнутым ногам, что делало ее неописуемо красивой.
Рядом с Медоуз стояла совершенно незнакомая ей личность. Наверное, это и была Флора. Она слегка сгорбилась и облокотилась о подоконник, ее рука замерла на щеке, а глаза… Ах, какие это были глаза! Большие и настолько глубокие, что казалось, будто нет им предела. Фрэнсис печально глядела прямо в объектив, а ее губы были полуоткрыты, будто, когда ее засняли, она что-то шептала сама себе.
— А это… — прошептала Лили, указывая на парня, что шел следом за Флорой и явно выделялся в женском коллективе.
— Майкл, — подтвердила Доркас.
Он был жутко хорош собой; Корнер смотрел грозным взглядом, его лицо было серьезным, а улыбка явно появлялась нечасто, и это привлекло Лили больше всего. Его могучая и широкая спина была расправлена, а сдвинутые к переносице брови немного пугали. В целом, он был чем-то похож на Сириуса Блэка, за исключением волос, которые у Майкла были намного короче. Смотря на этих ребят, Лили видела и даже чувствовала связь, которая как будто невидимыми нитями связывала башню. И только глядя на свою копию, она понимала: та Лили, которая живет здесь, существенно отличается от нее самой.
— Доркас, — вдруг говорит Эванс, почувствовав внутри бурлящее любопытство. — Расскажи мне про них!
Медоуз странным взглядом окинула девушку, но ничего не ответила на столь странное поведение. Казалось, что-то произошло такое, из-за чего Лили и должна была вести себя именно так. Эванс вновь смутилась, прикусив губу и опустив свой взгляд на черно-белый снимок, явно сделанный не в этом году.
— Флора — наша тихоня, — ухмыльнулась Доркас и уверенно зашагала вперед, раздвигая руками толпу. Ученики, завидев девушку, быстро отступились, как бы уступая ей дорогу. Так же податливо они держались и с Лили. Девушке становилось немного не по себе. — Молчаливая, почти ни с кем не разговаривает; помнится, мы, когда с ней пытались подружиться, долго завоевывали ее внимание. На первый взгляд она самая обычная девчонка на свете, но более одаренного человека не сыщешь в нашем городе, — Доркас фыркает, улыбнувшись, властно смотря на расступающихся учеников. Она вела Лили прямиком в школу, а судя по задорному настроению, которое, казалось, взялось из ниоткуда, готовилось что-то ужасное. — А Майкл… Он ее парень, — заметив удивление на лице Эванс, она лишь грустно поглядела на нее, явно сочувствуя. — Поверь, все были удивлены. Он главный математик нашей компании, олимпиадник, но неимоверно ленив. С его золотой головой он уже давно на учете у полиции.
Эванс вздрогнула, осознав в одну минуту, что башня — слишком странная команда. Майкл Корнер — учетник в полиции, Доркас Медоуз — школьный изгой, а Флора Фрэнсис — гений, коих не сыщешь в их городе. Что же могло связывать этих людей? Что общего у них? Неужели одиночество, блуждающее по их душам, или что-то другое? А кто же такая Лили? Что скрывалось за ее маской наглости и безудержного веселья? Лили остановилась и, сощурившись, подозрительно посмотрела на Медоуз, которая преспокойно поднималась по ступенькам, ведущим в школу. Почему Доркас объясняет ей происходящее? Почему рассказывает про
ее друзей? Разве так должна вести себя Лили Эванс? Что же могло навлечь на себя такое? Окинув хмурым взглядом новую школу, Эванс замерла. Она смотрела на старое здание, не веря, не осознавая, что она больше не поедет в Хогвартс. Во рту пересыхало, а сердце предательски трепетало внутри, когда Лили осознавала — она больше никогда не увидит Хогвартс.
Один тяжелый вздох, казалось, перевешивал ее страдания.
Она больше не сожмет в руках волшебную палочку, выкрикивая заклинания, не выведет на чистом пергаменте рецепт зелья, не перевернет страницы фолианта по Трансфигурации. Не почувствует себя частичкой магического, волшебного, неповторимого. И от этого осознания становилось так непривычно, так грустно, так больно. Лили не сможет плутать по магической Англии, не увидит своих друзей, не почувствует легкость в теле. Казалось, что сейчас ее жизнь перечеркивают раз и навсегда. Как же она сможет жить?
— Лили? — вопросительно проговорила Медоуз, внимательно следя за девушкой. Эванс взмахнула своими рыжими волосами и пошла следом, ощущая на себе этот противный пожирающий взгляд. Хотелось резко развернуться, посмотреть в глаза «подруги» и наконец расспросить обо всем, только вот язык не хотел шевелиться, а разум пребывал в абстракции.
Открыв тяжелые двери главного входа, девушки оказались в школе, а атмосфера, царившая в главном коридоре, нагнетала Эванс все больше. Кругом было темно, чистая поверхность шкафчиков отдавалась переливом, а безлюдность немного пугала. Медоуз отошла к стене и включила свет, который больно ударил по глазам и заставил их закрыться. Когда зеленые глаза вновь посмотрели на мир, он показался ей слишком чужим, слишком неправильным, а отчаянье захлестнуло с головой, заставило ее ощутить нервную дрожь и просто возненавидеть себя.
— Добро пожаловать, Лили Эванс, — немного странно проговорила Медоуз, поглядев прямо в глаза своей спутнице. — Тебя здесь не было уже шесть месяцев.
***
Погода в этом году и вправду была мерзкой. Глубокие лужи, обрамленные грязью со всех сторон, и сухой ветер, обжигающий кожу, исчерпывали себя своей тоскливостью. Сигаретный дым забавно растворялся в потоке воздуха, а искорки, кружась, приземлялись на землю, умирая. Проведя пятерней по своим густым волосам, парень потушил бычок и выкинул его на землю, растоптав. Он спрятал руки в карманы, медленно идя по старым районам, где дома еще не потеряли изысков прошлых времен, но и давно осыпались от оных, задумчиво глядел под ноги. Ребятишки незатейливо бегали по лужайкам собственных домов, а детский смех разбавлял атмосферу одиночества, которая, казалось бы, сопутствовала ему везде. Иногда ему казалось, что его жизнь не может протекать иначе, что то мерзкое чувство тоски никогда не растворится в радости прошедших дней, а судьба просто-напросто смеется над ним, решая мучить, пытаясь сломать. Только вот
Джеймс Поттер был слишком упрямым, слишком настырным, чтобы жизнь растоптала его, как многих до него.
Ему семнадцать, и многие почему-то считают это время самым золотым. А ему кажется, что эта цифра, как и многие другие, просто есть отсчет его бесполезно прожитых дней, это мера его саморазрушения. Поттеру, если призадуматься, вроде все судьба дала: полноценную семью с любящими родителями, большой опрятный дом и неплохое положение в обществе, только вот это все всего лишь красивая картинка, обертка из-под фантика, а то, что было внутри, отрекалось от видимости. Впервые он почувствовал себя одиноким, когда ему исполнилось восемь лет. Его родители, которые еще не увядали на глазах от старости, но и давно пересекли границу «молодость», очень хотели второго ребенка, собственно, как и сам Джеймс. И вроде все получилось в какой-то момент, его родители светились от радости, закупали новую кроватку, отделывали одну из многочисленных гостиных в детскую и красили стены в едкий розовый цвет. Младший Поттер следил за их горящими глазами и своей детской головкой думал, что никогда они не были счастливы, как сейчас. Только жизнь не любит незапланированных планов, поспешных действий и ложных надежд. Порою она становится свирепее разбушевавшегося моря и разносит все на своем пути. Когда Джеймсу Поттеру было восемь, его маму отвезли в больницу, а комнату навсегда закрыли на ключ. Что-то в их доме изменилось, что-то навсегда там сгнило и отравило его атмосферу. Убитая горем мать, уставший отец и непоседливый сын, приносящий извечные замечания в дневнике и заваливающий все контрольные. В такие душераздирающие моменты, когда он стоял перед отцом, понурив голову и слыша его тяжелый, полный разочарования вздох, он мысленно сгорал от стыда и клялся взяться за голову, стать лучше и осчастливить их. Только клятвы забывались, в доме становилось все тише, а комнату, в которой на неиспользованных полках собиралась пыль, он окрестил как местом своего отчаянья.
Едкие обои, которые выцвели еще со временем, по ночам отдавались чарующим лиловым оттенком, а детская кроватка, которой никогда не было суждено использоваться, иногда медленно и незаметно покачивалась из стороны в сторону. В этой комнате запах грязи и пыли давил на легкие, а холодный пол отмораживал конечности, заставляя его губы синеть. Он доводил себя до потери пульса, всматривался в лес, чей вид открывался из комнаты, и долго мог своим пустым взглядом наблюдать, как тени, играясь, превращались в ужасных тварей, которые сводили с ума, заставляли его бояться шороха ветра. Он ненавидел свой дом, ненавидел школу и однажды понял, что ненавидит весь мир, ведь спустя три года умерла и его мать, забрав с собой в могилу всю его надежду на радостное существование.
— Сохатый, куда пошел? Своих уже не признаешь?
Она умерла самой глупой смертью на свете: обессилев, упала в оборок, ударившись виском. Ничто уже не могло спасти ее, элементарный летальный исход и похоронный черный саванн. Он всматривался в бледное обескровленное лицо и давился слезами, пытаясь навсегда запечатлеть в памяти ее черты лица. Это, пожалуй, и сделало его таким, какой он есть сейчас. Продав дом, он с отцом переехал в новый город, пошел в элитную школу и навсегда заработал не лучшую репутацию. Но только именно здесь он нашел нечто большее — он нашел друзей.
— Поттер, черт тебя побери, ты куда поперся?
Джеймс останавливается, резко повернувшись, и лукаво улыбается, заметив возмущенного Сириуса Блэка, который с вожделением поглаживал отполированную поверхность мотоцикла.
— Садись уже, олень. Остальные ждут у школы, — перекинув ноги и надев шлем, парень выжидающе поглядел на друга. Джеймс вновь ухмыльнулся и, отбив типичное для них приветствие, пристроился рядом.
Джеймсу всего лишь семнадцать, и это время — только начало его дальнейших приключений. Он, где-то глубоко внутри, ощущает себя одинокими и немного другим, изредка вспоминая комнату с розовыми обоями. Но только вот одно Поттер знает точно — пока есть Мародеры, он будет жить.
***
— Шесть месяцев? — обескураженно переспросила Эванс, немного отступив назад. — Но… почему? — Лили делает паузу и пытается продумать, что бы могла сказать на ее месте та Лили Эванс, которая не посещала учебное заведение больше полугода. В сознании всплыло серьезное лицо Мелиссы Эванс, и девушка подумала, что вряд ли такая организованная и властная женщина разрешила бы своей дочери беспричинно пропускать школу столько времени. — Почему я ничего не помню?
Стараясь, чтобы голос не был слишком переигран, а лицо не выдавало ее внутреннее смятение и отчаянье, Лили замерла на месте, наблюдая, как лицо Доркас становится еще мрачнее, а глаза бегают по всему коридору, игнорируя саму девушку.
— Потому что шесть месяцев назад тебя сбила машина, Лили, — Медоуз сжимает руки в кулаки и сводит челюсти так плотно, что Эванс понимает одну очень важную вещь — они были действительно близки. — Ты пролежала пять месяцев без сознания, и все думали, что ты умерла… Понимаешь, никто не надеялся на твое поправление, мы все… — Доркас замолкает, и Лили замечает, как дрожат ее руки. Эванс пытается подойти к Медоуз, но та в ответ лишь стала отходить назад, продолжая свой рассказ. — Знаешь, как ты нас напугала?! Мы все думали, что надежды нет! А потом ты просто открыла свои чертовы глаза и…
Девушка замолкает, ощущая, как холодные капли стекают по ее щекам. Лили хочет провалиться сквозь землю, понимая, какую боль она приносит Доркас своими расспросами, и тихо, так, чтобы никто не услышал, заканчивает ее рассказ:
— И ничего не помнила.
Медоуз кивает в ответ, вытирая слезы, размазывая черную тушь по щекам, и что-то бурчит себе под нос, доставая из сумки карманное зеркальце. Лили оседает на пол, пустым взглядом следя за девушкой, и ощущает внутри странную пустоту, которая безумно непривычна для нее. Перед глазами всплывает образ Мили и ее слова про реабилитационный центр, а непонимание заполняет каждую клеточку мозга. Неужели она хотела покончить с собой? Но как тогда? Эванс переносит взгляд на свои руки, пытаясь заметить хоть один шрам на белоснежной коже, но только ее запястья не оклеймованы порезами.
— Мы до сих пор не знаем, как это произошло, — тихо продолжила Доркас, опустившись на корточки рядом с ней. Она выглядела опечаленной, а того азарта, что был еще на линейке, уже не оставалось. — Лили, я… мы надеемся, что ты обязательно все вспомнишь, потому что вся эта история…
— Дамы, — обе девушки вздрагивают и синхронно поворачивают головы, чтобы разглядеть человека, который так не вовремя нарушил их разговор. Перед ними стоял парень, очень похожий на Майкла, но только черты его лица и фигуры явно повзрослели с той фотографии. Эванс, как зачарованная, всматривалась в его лицо и просто не могла поверить, что это действительно он. — Не нас ли вы ищете?
В центре коридора стояли два человека — Майкл Корнер и Флора Фрэнсис. Горящие глаза Флоры, скрещенные на груди руки, необычайно проницательный взгляд, и сознание Лили отчего-то заполнилось уверенностью, что ей можно доверять. Как и Майклу — парню со слегка взъерошенными волосами, с развязанными на одной ноге шнурками и бунтарским видом. Они определенно были важными в жизни той Лили. Точнее, в жизни настоящей Лили.
— Ребята, — веки Доркас дрогнули, и она закусила губу в смятении, отчаянно моргая, дабы новая порция слёз градом не покатилась по щекам. — Она ничего не помнит.
Флора вздрогнула, окинув взглядом Лили, и тяжело вздохнула. Эванс поежилась. Ей становилось очень неудобно перед ними; она не понимала, что же такого сделала, почему все смотрят на нее то ли осуждающе, то ли с жалостью. И, Мерлин, как же всем объяснить, что она — это не
она. В горле запершило, и Эванс в отчаянье поглядела на Майкла, надеясь, что он не смотрит на неё таким же взглядом, как и все, что он понимает ее. Но только Корнер смотрел слишком прохладно, со смесью безразличия на лице. Его губы, крепко сжатые, на мгновение что-то зашептали, когда он понял, что Лили смотрит на него. Парень показал кивком головы на входную дверь, как бы говоря, что если ей совсем плохо, то она может просто взять и уйти. Лили привстала, а затем, выпрямившись, виновато поглядела на Башню, ощущая внутри лавину эмоций.
— Я… — Лили замолкает, пытаясь успокоить нервную дрожь и непослушные руки, которые в момент перестали слушать ее, нервно теребя край темно-синего пиджака. — Я действительно сожалею и также действительно не понимаю, о чем вы, — Эванс чувствует на себе три пары глаз и опускает взгляд, уже собираясь наплевать на всё и просто сбежать от этого проклятого места куда подальше. — И… я, пожалуй, пойду.
Она быстрым шагом побежала прочь, мысленно надеясь, что никто не увяжется за ней. И пускай она дура, и пускай ее поступок глупый и предсказуемый, главное сейчас было просто оказаться где-то далеко-далеко, чтобы никто не нашел ее, чтобы никто из знакомых не маячил перед глазами, чтобы она, наконец, могла дать волю слезам и просто отчаянно осыпать проклятиями весь мир. Потому что ее желания — ее боль. Потому что они исполняются с точностью да наоборот. Лили останавливается в одиноком переулке, в небольшом проходе между коммуналками и чувствует приторный запах грязи и мусора. Она пытается отдышаться, пытается привести нервы в порядок, но внутри все ноет со страшной силой, уничтожая ее.
Услышав такой до боли знакомый смех, Лили вздрагивает и расширяет глаза.
— В этом году мы должны преуспеть в шалостях, — утверждает Сириус, наблюдая за Джеймсом, за его реакцией на слова.
— Да ладно тебе, — немного хмуро отвечает Поттер, ощущая внутри, как сердце бьется невыносимо быстро, словно пытаясь сказать ему что-то. — Мы и так короли.
Лили ладонью закрывает свой рот, пытаясь не взвыть и не вскрикнуть. Ощущая металлический привкус на своих губах, она медленно отходит к стенке, чтобы её никто не заметил.
— Ладно, Сохатый, ты пока иди к остальным, а я мотоцикл прицеплю к ограде, — весело махнув рукой, говорит Блэк, когда они останавливаются возле проема. Джеймс неспешно кивает головой и идет дальше, когда его друг, не отрывая от него взгляда, неподвижно стоит, сощурив глаза.
Это были они, теперь Эванс уверена. Неутихшая дрожь бьет с новой силой, а глаза быстро увлажняются, когда в памяти всплывает их последняя встреча. Девушке трудно дышать, запах гнили давит на легкие, а перед глазами все плывет, все искажается.
Только Бродяга тоже кое-кого заметил. Он внимательно наблюдал за Джеймсом, который завернул в переулок, и медленно, растягивая удовольствие, повернулся сам.
Раз. И сердце стучит, метаясь в агонии.
Два. Фиалковые глаза встречаются с изумрудными.
Три. Парень лукаво подмигнул, с наслаждением наблюдая за ужасом на лице.
Четыре. И смех проходит сквозь кожу.
