Глава 3Tell me, how can I tell you, that I ...
- Ты вообще слышишь меня?
- Слышу…
- И что ты слышишь?
- Рон, я прошу тебя, умоляю даже, ну, дай мне подумать о чем-нибудь кроме дел Ордена!
Рон Уизли морщится от дыма и опускается на корточки рядом с другом. Гарри сидит привалившись к стене, задумчиво рассматривая свой ботинок, и безуспешно пытается попасть окурком в круглый выпуклый нос. Костяшки его пальцев сбиты, рассеченная скула слабо кровоточит, грязные камуфляжные штаны и рваная футболка довершают картину – он снова подрался с кем-то в Хогсмите. Пар выпускал. Это так называется. Цепляет первого попавшегося паренька, а потом является в Башню Астрономии, сидит на ветру один и смолит до одури. И еще ни разу, Рон знает доподлинно, ему не удалось попасть окурком в нос ботинка. «Будто бы заколдованный!» - жалуется Гарри обычно наутро за завтраком и смущенно поглядывает на друзей. Гермиона, как всегда, хмурится, Рон понимающе ухмыляется. Пар они выпускают каждый по-своему и уважают выбор друг друга.
Но сейчас Рону необходимо поговорить. Он не может соблюсти обычный ритуал и дождаться утра.
- Я не об Ордене, Гарри…
- Да-да, плевать ты на него хотел, я помню, - глаза друга уже смеются, а это значит, что он смирился и готов слушать.
- Это Герм.
- Герм? А что с ней такое?
- Она… Она какая-то не такая. То есть, я хочу сказать, эм-м-м … Мне кажется, с ней что-то происходит.
- С нами со всеми что-то происходит, Рон. Это что-то называется "гребаная война".
- Нет, война ни при чем. То есть, конечно, причем, но Гермиона и без того как-то очень подозрительно себя ведет. И все время где-то бегает.
- Рон. Давай конкретнее. Где бегает и что не так? – затягивается Гарри.
Рон морщится снова. Привыкший к постоянному дыму вокруг себя, он все же не переносит чад после Хогсмитовских прогулок. От него не спасает даже сквозной ветер на башне. Рон не курит, кажется, единственный из них всех. Пока стойко держится и не устает повторять, что курение когда-нибудь погубит их. Гермиона прячется от него по углам. Пищат, отбиваясь, и обзывают его ханжой Парвати Патил и Лаванда Браун, когда Рон отбирает у них сигареты. И даже Невилл, тихий незаметный Невилл, воровато озираясь, словно ожидая в любой момент увидеть свою грозную бабушку, выкуривает пару в день.
«Рон, дружище, даже наша аристократия подсела на эту маггловскую забаву, а нам так сам Мерлин велел!» - хохочет Гарри и цинично утверждает, что никотин просто не дождется своей очереди, чтобы погубить его. Действительно, практически весь Слизерин не избежал пагубной сигаретной зависимости. Говорят, что Малфой приволок откуда-то целый ящик и с удовлетворением наблюдал, как давятся с непривычки дымом его дорогие сокурсники. Гермиона, которая видела ящик своими глазами, утверждает, что эти сигареты – одни из самых дешевых и крепких в маггловском мире.
- Гермиона? – Гарри стучит друга по спине и в очередной раз проигрывает ботинку. – Откуда она знает, что курят на Слизерине?
- А я тебе о чем тут вот уже два часа толкую?! Гермиона в последнее время подозрительно много знает о том, что курят, едят и читают на Слизерине, Гарри. И если бы ты несколько реже выпускал пар, ты бы тоже обратил на это внимание!
Гарри подчеркнуто пристально смотрит в окно. Рон виновато и тревожно оглядывает друга. Осунувшееся лицо в грязи, темные волосы взъерошены и немного слиплись от крови чуть выше правого виска. От него так и пышет усталостью, какой-то общей, не от чего-то конкретного, от … жизни … что ли.
Им по семнадцать или около того. У них морщины у глаз и в уголках губ. Их пальцы пропахли гарью, и это не от котлов Снейпа. Их руки вечно в земле, и это не из-за занятий в лесу с Хагридом. На их ладонях мозоли, и это не от квиддичных метел. Их девочки редко носят юбки и смеются. И уже очень давно совсем не стесняются дарить поцелуи. Уж кто-кто, а Рон знает об этом не понаслышке. Наверное, никому даже в голову не пришло бы предположить, что не Гарри со своей притягательной загадочностью, не Малфой со своим высокомерным аристократизмом, не близнецы Уизли со своей неугомонной любовью к выдумкам и квиддичу, а именно рыжий и слишком часто смущающийся Рон станет покорителем стольких девичьих сердец. Гарри и Гермиона никогда не спрашивают, где он пропадает по ночам, не упрекают в неразборчивости, не дают советы. Да, каждый выпускает пар по-своему. Да, они умеют уважать выбор друг друга.
Гарри молчит долго. Что он может дать друзьям? Защиту? Они сами защищают его. Советы? Он нуждается в чужом мнении гораздо чаще. Упреки? После всех его выходок, которые они переносят молча. Гарри вспоминает, как раньше все казалось простым и правильным. Любая опасность виделась лишь иллюзией настоящей беды, ведь они все были вместе. Что изменилось в них? Почему появилось столько секретов? Когда они успели растерять друг друга? Или же просто выросли? Нет, это не причина. Что-то происходит сейчас, в данный момент, и он должен понять – что именно. Понять для того, чтобы остаться рядом с ними.
- Пойдем, - решительно говорит он Рону, поднимаясь. – Нужно найти ее.
***
Но Гермиона и не думает прятаться.
Она все та же. Открыто ходит по Хогвартсу, гордо подняв голову. Сидит в библиотеке до темноты, пользуясь положением старосты. Раньше всех, по старой привычке, тянет руку, отвечая на любой вопрос и зарабатывая баллы для своего факультета.
Она изменилась. В ее глазах все чаще и чаще вспыхивают озорные огоньки, все чаще и чаще в гриффиндорской гостиной можно услышать ее заливистый смех, все чаще и чаще она украдкой пробирается в спальню под утро, осторожно скользя между кроватями подруг.
И они тянутся к ней. Все, кто остался, кто еще может бороться, тянутся к Гермионе Грейнджер, как к лучику надежды, пробивающемуся сквозь дым и копоть войны. Она находит время для всех. Лаванда с Парвати спят в ее постели все особенно страшные ночи, которых теперь так много. Они знают, Гермиона обязательно скажет то, что заставит первую поверить, - будет время для балов и красивых платьев, которые похвалит ее мама, вновь способная видеть, а вторую, - что убийство ее родителей и сестры не буде забыто и не останется безнаказанным. Она успокоит малышей, которых в последние два года так мало в школе. Она подставит колени под голову Шеймуса Финнигана и не скажет, что увидела в волосах очередной седой волос. Кажется, что она снова нашла где-то маховик времени и ухитряется быть одновременно в нескольких местах. Везде, где она может помочь, где может облегчить чужую боль, развеять чужой страх, чтобы ... не поддаваться своему … А под вечер, когда на счастье не остается сил, когда начинает шататься внутренний стержень ее уверенности, она идет туда, где на сквозном ветру самой холодной башни школьного замка ее ждет высокий светловолосый парень с насмешливым хрипловатым голосом.
С той ночи в библиотеке, когда она, раздавленная страхом, рыдала ему в плечо, а он только что-то бормотал тихо, гладя ее по волосам, прошло достаточно времени. Они уже не могут не встречаться, хотя долго и мучительно идут к этим встречам, через неприязнь друг к другу, через насмешки, оскорбления и боль. Через вспышки гнева и ярости, через заломленные за спину руки, угрожающее шипение и острые ногти в опасной близости от лица. Однажды она не выдерживает и спрашивает, зачем он так упорно ищет встреч с ней.
- Тебе нравится унижать меня, Малфой?
- Мне нравится, что я нужен тебе, Грейнджер. Очень нужен, - цинично ухмыляясь, отвечает он.
Она посылает его к черту и клянется вообще вычеркнуть из памяти. Но после этого разговора он неуловимо меняется, неприязнь идет на убыль, и Гермиона злится на себя, когда понимает, насколько она рада тому, что он не меньше нее нуждается в этих встречах, нуждается в ней. И башня становится их приютом. Не признаваясь себе в этой странной необходимости видеть друг друга, они встречаются там почти каждую ночь.
Она рассказывает ему про то, каким был ее мир до Хогвартса, и что значат для нее открывшиеся волшебные возможности. Он высмеивает ее страхи и издевается над войной.
- Знаешь, Грейнджер, что я сделаю, когда все это закончится? – неизменно грубо говорит он, выпуская дым изящными кольцами. – Я сниму номер в самой отстойной маггловской гостинице и буду кутить там неделю, устраивая дебоши и трахая дешевых шлюшек с улицы.
- Интересно, что скажет на это твой драгоценный папочка? – смеется она.
- Ты думаешь, меня это волнует? – в изумлении кривит он свои тонкие брови.
Они не говорят о том, что произошло между ними. О том электрическом поцелуе, о его руках на ее груди. Они будто бы заранее договорились – эти странные отношения не касаются личного. Они нужны друг другу. Когда они вместе, их страх отступает. Когда они вместе, все самое нереальное кажется легко выполнимым и доступным. Он больше не делает ни одной попытки поцеловать ее, ни одной попытки дотронуться, и даже мимолетное прикосновение ее тонких пальцев к его руке, пока она прикуривает, оставляет его совершенно равнодушным.
Она ни о чем не спрашивает его. Ни о прошлом, ни о настоящем. Ни о Малфой-Меноре, ни о Люциусе, ни о Нарциссе, ни о Панси Паркинсон, все больше мрачнеющей с каждой ночью, которую Драко проводит вне спален Слизерина. Она не спрашивает, почему он первый горячо поддержал идею директора прекратить игры по квиддичу, почему он постоянно ездит домой и надолго пропадает в кабинете Снейпа после этих поездок. Она запрещает себе даже думать о том, чем именно занимается Драко и как он участвует в войне. И старается не обращать внимания на то, как часто он в последнее время делает паузы в разговоре и, забываясь, слишком долго и внимательно смотрит на нее.
Да зачем ей? Она не теряется в догадках, не мучается, придумывая варианты. Она просто знает. Читает в его глазах, когда он провожает ее взглядом во время обеда. Читает в его угрюмом молчании, когда он больше не цепляет Гарри и Рона, не придирается по мелочам к Невиллу, не доводит Джинни. Она все знает. И так боится признать это. Может быть, поэтому, когда их глаза случайно встречаются, давно зажившая губа откликается все теми же яростными приступами пульсирующей боли. Она не догадывается лишь об одном. Он тоже знает.
Знает, потому что видит, как благодарно расслабляется ее лицо, когда он молчит в ответ на подколы Поттера и Уизли. Потому что видит, как она, сама не отдавая себе в этом отчет, старается быть красивой. Смешная. Она даже не догадывается, что уже и так красива. Для него в ней красиво все. Слегка неправильные черты лица, лохматые каштановые волосы, угловатая, еще совсем девичья, фигурка. Он любит смотреть, как все это озаряется изнутри светом, вспыхивающим в ее глазах, когда она не успевает отвести взгляд или нечаянно дотрагивается до его рук в разговоре. Любит ловить момент, когда ее движения становятся плавными, голос волнующе-низким, и вся она невольно начинает напоминать готовую к прыжку пантеру, до боли слепящую глаза своим естественным изяществом. Его веселит то, что она сама не замечает этого, потому что ей очень нравится думать, что она равнодушна к нему. Но всякий раз при пересечении взглядов, ее рука невольно тянется к когда-то прокушенной губе. Он не знает лишь одного. Что делать с нежностью к ней, которая в последнее время накатывает на него все чаще и чаще.
Той ночью он говорил ей, что умирать не боится только дурак. Тот, кому нечего терять. А у нее в жизни слишком много потерь, чтобы легко позволить отнять то, что осталось. Он не издевался и не высмеивал. Абсолютно серьезно и спокойно позволил понять, что он, Драко Малфой, сын одного из ближайших соратников Темного Лорда, боится. Боится так, как она, боится сильнее, чем она. И Гермиона помнит это. Когда приходит в башню разговаривать. Всегда приходит. Несмотря ни на что. Иногда они сталкиваются в коридоре, или на обеде в Большом зале, или на огороде Хагрида.
- Грейнджер, - насмешливо раскланивается Драко.
- Малфой, - невозмутимо отвечает она. Лицо бесстрастно, потому что рядом Поттер, или Уизли, или щебечущие подружки.
Лицо бесстрастно, но в глубине глаз пляшут чертенята, и он знает, что вечером она набросится на него с упреками и, возможно, даже осыплет своими комариными ударами, а он будет усмехаться, сцепив руки в замок за спиной, чтобы не сорваться и не прижать ее к себе, не опустить на покрывало, не накрыть губами ее губы, не скользнуть в рот языком. Не почувствовать, как она струной выгибается под ним, стонет от неспешных прикосновений. «Черт тебя возьми, Грейнджер!! Что ты со мной делаешь?!»
Он боится сорваться, поэтому так нарочито груб с ней. Поэтому высмеивает ее страхи, колет острыми словами в адрес ее друзей, издевается над Орденом. Он забывает, что она очень наблюдательна, поэтому давно усвоила, что его грубость особенно заметна после возвращений из дома. Что после этих поездок он смят и изломан, как мокрый лист пергамента, который мяли и сушили на ветру. И что именно после этих поездок у него такой странный, страшный, голодный взгляд, от которого у нее все холодеет внутри и губа в месте прокуса отзывается болью.
Он не знает, как она хочет его прикосновений. Как страстно, мучительно, стыдно она хочет его рук и губ. Как хочет почувствовать силу, с которой он прижмет ее к себе, стиснет ногами, бесцеремонно вопьется в ее рот, сдавит тонкими пальцами жилку на шее. Как горячечно, будто в бреду, она мечтает вновь почувствовать его руки на своей груди, тяжесть и жар его тела, услышать его неразборчивые хриплые стоны, когда он выгнется навстречу от ее несмелых ответных ласк.
- Ты слишком много куришь, Грейнджер, - равнодушно замечает он севшим голосом, будто бы нарочно именно в такие моменты, не глядя ей в глаза, не видя огня, который там полыхает, не видя пересохших губ, которые она судорожно – «Мерлин, за что такая пытка!!» – облизывает.
Замечает и зачем-то переворачивается на другой бок. Под утро они расходятся, не прощаясь и не назначая следующей встречи, зная, что будет завтра, и будет новый вечер, и встреча не сможет не состояться.
***
Драко еле дожидается вечера. Сегодня время тянется невыносимо долго, а ему уже почти физически не хватает Грейнджер, ее присутствия, голоса, наивных рассуждений. Он взлетает по ступенькам - необходимо сесть рядом с ней, почувствовать запах ее тела, поймать губами легкую прядь волос, когда она поворачивается. Посмотреть в ее глаза, чтобы прочитать, чтобы убедиться, что ему не мерещится, совсем не мерещится … Что за черт? В башне раздаются приглушенные голоса. Драко закипает мгновенно – это его время, он никому не позволит нарушить то, что принадлежит ему.
- Какого хрена кто-то шляется по замку после отбоя?! – он направляет мерцающую палочку на тени у окна и замирает на пороге.
