Слово для защиты

Глава 1

Настоящая мудрость и храбрость рождаются из сострадания. Когда человек наказывает кого-то или стремится к чему-нибудь, неся сострадание в своем сердце, то все, что он делает, будет правильным и обладающим безграничной силой.
Ямамото Цунетомо, «Сокрытое в листве»


Он в который раз оглядел полутемную комнату – как будто что-то могло измениться между двумя глотками виски. Нет, все осталось по-прежнему: вспоротые диваны, разбитые зеркала и пока еще целая, но совершенно бесполезная хрустальная люстра. Напряжения едва хватало на жидкий свет единственной аварийной лампочки, под которой ментор Двенадцатого дистрикта, победитель Вторых Юбилейных Игр Хеймитч Эбернети сейчас приканчивал очередную бутылку дорогого капитолийского пойла. Да, все возвращается на круги своя. Как бы ни зарекался, как бы ни клял тех, кто сверху, или задабривал тех, кто снизу – что тебе положено, то и получишь. Где назначено судьбой, там и окажешься – на коне ли, на плахе, на пьедестале или в мусорном ящике. Помнится, Цинна называл это кармой – воздаянием за содеянное. Вот она, его карма и его плаха - хотя теперь больше похоже на мусорный ящик.

Тренировочный центр.

Нет больше Сноу, нет Альмы Койн, нет прежнего Панема – и только он снова здесь. Можно было даже не думать, где его разместят в Капитолии, а он все равно сомневался. Да что там сомневался - надеялся. Но тем, кто оказался у власти в это смутное время, выше головы хватало забот с многотысячной, голодной и раздетой, раскуроченной повстанцами и разоренной мародерами столицей в разгар зимы - что уж говорить о Хеймитче Эбернети. После казни Сноу и гибели Койн – или казни Койн и гибели Сноу? – его и других повстанцев выселили из президентского дворца в двадцать четыре часа: в преддверии нового года резиденция спешно готовилась принять нового главу государства. Победителей устроили на одном из этажей уцелевшего Тренировочного. Без шика - мальчики направо, девочки налево. Хеймитч еще порадовался – зато будет, с кем выпить. В Тринадцатом ему было не до выпивки: во-первых, по причине полного ее отсутствия, во-вторых, по милости той хреновины, которую вшили ему под кожу в первую же неделю по прибытии. Тамошние медики делали страшные лица и пугали мучительной смертью в случае срыва. Он только смеялся - пообещай они Двенадцатому долгую жизнь в теплой компании его персональных чертей, он испугался бы больше. Да только где им понять…

Черт бы их всех подрал.

Зато уж в Капитолии пойла было хоть залейся. В каждой брошенной лавочке, в каждом оставленном доме, бери – не хочу. Мародерство, даже по мелочи, каралось со всей строгостью, Хеймитч Эбернети сам был одним из тех, кто следил за этим, но тут… Прямо перед ним на улице перевернулся грузовик с самым настоящим первосортным виски. Сил не было смотреть, как драгоценный янтарный ручеек мешается под солдатскими ботинками с грязной снежной кашей - согрешил, и понеслось... Когда исчез отряд 451, когда снова объявился - он накатывал и накатывал после каждого телеролика, не зная, за что пьет: за здравие или за упокой. Никто его не трогал - не до него было. А несколько часов назад он увидел это в записи – и пылающую живым факелом Примроуз Эвердин в медицинской униформе, и обезумевшую Китнисс, и вспыхнувшие, как солома, светлые волосы Пита, без раздумий шагнувшего в огонь за ними обеими… Еще одни дети, которых он не уберег. Недели, пока его бывших подопечных вытаскивали с того света, пичкали морфлингом и заново наращивали кожу, утонули в галлонах алкоголя и исчезли из памяти напрочь. Даже позавчера, в день «икс», он ухитрился надраться, за что теперь клял себя последними словами. Кем надо быть, чтобы девчонке, у которой на глазах заживо сгорела сестра, брякнуть: «Что, солнышко, опять проблемы с мальчиками?» И был бы он трезв, разве позволил бы ей сделать то, что она сделала… или все-таки позволил бы?

Поздно сожалеть. Бухай дальше, старый осел. Заливай свой стыд.

Он и бухал. Первое, что он сделал на новом старом месте - пустился в рейд по барам общих гостиных, куда не добрались огонь и мародеры, и выгреб их дотла. Пойла набралось столько, что еле-еле уволок. Две бутылки оприходовал на том же месте, где нашел - кажется, в бывших апартаментах Шестого - и там же вырубился, уснув мертвецки-пьяным, разбавленным огненно-кровавыми кошмарами сном. К тому же вдруг оказалось, что пить ему не с кем. Бити сразу же исчез, крепко пожав ему на прощание руку – сказал, что отправляется раскапывать какие-то секретные лаборатории. Не сидится ему, гению, мать его… Пита заперли в Центральном госпитале, а Энни Одейр немедленно уехала домой – и правильно, нечего будущей маме делать в этом холоде и бардаке. Да и какие из них собутыльники, на что они способны? Разве что слушать его пьяный бред и не перебивать... Оставались Джоанна Мейсон да еще Энобария, - вот уж точно, дерьмо не тонет! - но он никогда не напивался ни с дамами, ни с дерьмом, и даже пробовать не хотел.

Плевать. Ему больше достанется.

К тому же теперь он снова зачислен в менторы. Хотя скорее в тюремщики – вот же срань господня! С сегодняшнего дня верхний этаж Тренировочного – тот самый, двенадцатый, который за последние четверть века он изучил вдоль и поперек, - стал запретной зоной. Клеткой для спятившей Сойки – тюрьмой для Китнисс Эвердин. Одному черту известно, чего ему стоило выбить у Плутарха и всей банды, оказавшейся на месте Койн и Сноу, чтобы убийцу президента – обоих президентов – оставили здесь, а не упекли куда-нибудь в психушку или, того хуже, в казематы под президентским дворцом. Да, одному черту, потому что сам он ничего не помнил. Высокие речи, убедившие руководство повстанцев, говорил его пьяным языком кто-то другой, умный и смелый. И того, другого, послушали: Сойку заперли в пентхаусе – под присмотром десятка солдат и под его ответственность.

Личную ответственность, головой.

Пожалуй, именно его девочка и не позволяла ему окончательно сойти с ума. Когда от количества спирта в крови у него начинались видения и слуховые галлюцинации, и повсюду мерещились тени и шорохи, спасаясь от которых, он в полный голос обсуждал с зеркалами и диванами безрадостное будущее, собственное и всей страны - или когда, срываясь в пьяном угаре, начинал крушить эти самые упрямо молчащие в ответ диваны и зеркала, вспарывая ножом шелковую обивку и обрезая осколками руки – остатки разума напоминали о растерзанной пигалице, маленькой птичке с обожженными и обглоданными крыльями. Сильная и отважная вчера, сегодня огненная девочка отчаянно нуждалась в защите – и единственным, кто еще мог постоять за нее, был он, отставной козы барабанщик. Да кто бы его самого защитил - от этого проклятого места, от темных углов, в которых теснятся тени погибших детей... сколько их тут, и какой это, черт возьми, этаж?

То ли он все-таки допился, то ли в углу и вправду что-то шевельнулось... этого еще не хватало. Ментор точно помнил, что дверь не хлопала - выходит, все-таки допился. Он снова схватился за бутылку: когда его вырубит, пускай тени делают, что хотят – это их территория.

- Брось соску, Эбернети, - послышался из угла знакомый насмешливый голос, – ты уже большой.

Одно дело, когда сам разговариваешь с темнотой - больше-то не с кем. Но когда темнота сама обращается к тебе, да еще голосом Гейла Хоторна… Ладно, раз это не черти и не тени, можно еще накатить. Хотя он и так собирался.

- Не дорос еще командовать, - огрызнулся Хеймитч, поспешно отхлебнув из бутылки. Таких, как этот Хоторн, надо сразу ставить на место.

- Однако дорос, - издеваясь, ответила темнота, и из нее шагнул незнакомый мужик в серой военной форме с командирскими нашивками, весьма отдаленно напоминающий прежнего мальчишку-охотника.

- Поздравляю с новыми погонами, - неприветливо бросил Хеймитч.

- Спасибо, - уже без насмешки ответил Гейл, выходя ближе к свету. - На мне эти погоны потому, что убили моего командира. Я им не рад.

- Надо выпить… за командира, - устыдился Хеймитч.

- Согласен, - Гейл подошел ближе. – Стаканы есть?

- Мне и так неплохо пьется, - буркнул ментор, снова хватаясь за бутылку.

Обнаружив, что даже «так» выпить нечего, он чертыхнулся и с трудом поднялся с дивана. Проковылял к бару, а когда вернулся с красивой граненой посудиной чего-то прозрачного - чем, по его мнению, не стыдно было и обмыть погоны, и помянуть командира, - на столе уже стояли два чистых пластиковых стакана и какие-то консервы. Хоторн знал, куда шел.

- Запасливый, - нехотя похвалил Хеймитч и привычно свинтил пробку с бутылки.

- Во Втором этому быстро учишься, - согласился Гейл, вскрывая консервную банку.

Из банки пахло вполне пристойно - кажется, морепродуктами. Не дрейфь, успокаивал Хеймитча внутренний голос - перед тобой уже не голодный щенок из Шлака, тянущий в рот что попало, и банка не вздутая… да и что тебе, проспиртованному, сделается?

- Чего приперся? – спросил он напрямую, разливая выпивку.

На самом деле ментор прекрасно понимал, зачем мальчишка приперся. Уж никак не новые погоны обмывать. Они оба отлично знали, о чем будут говорить – так же, как знали, что без ста грамм такие разговоры не начинают.

- Сначала выпьем, - Гейл поднял свой стакан. - За встречу.

Хеймитч еле удержался, чтоб не сказать сопляку, в полированном гробу какого дерева видал он такие встречи. Говорят же: не просите, а то получите. Искал собутыльника – и вот он, нарисовался, хрен сотрешь… К тому же вряд ли парень выучился пить всего за месяц, пусть даже на войне, так что тут они в разных категориях.

Но юный командир, похоже, уже неплохо усвоил, как, с кем и сколько: одним глотком осушив стакан, он загреб ложкой половину содержимого банки и немедленно слопал – не то, что Хеймитч, организм которого в последние дни работал на одном только жидком топливе.

- Где остановился? – спросил ментор, оттягивая начало разговора.

- О, это самое роскошное место в Капитолии, - Гейл оглядел разбитые зеркала и вспоротые диваны, - везде чистота и порядок… - он прицелился и швырнул обломок стула в темный угол, откуда тотчас раздался обиженный писк, - кормят трижды в день и белье меняют каждую неделю - и все, заметь, за казенный счет!

Хеймитч пригляделся: из-под рукава незваного гостя выглядывала одна повязка, из-под расстегнутого воротника – другая, а шею перечеркивал самый уродливый шов на свете.

- В госпитале, что ли? – ментор помнил, что Гейл огребал всегда, но и заживало на нем, как на собаке. – И где тебя снова угораздило?

- Нас там осталось трое из семнадцати… там же и командира убили, - просто ответил Хоторн, и ментор прикусил язык. Это ему-то тут хреново, на мягких диванах да с полным набором первосортного пойла?

- Помянем их всех, - он налил по второй.

Они выпили и некоторое время сидели в тишине, будто ждали ответа с той стороны - от тех, кого помянули.

- Ты же не пить сюда пришел, - решился Хеймитч и на всякий случай налил еще по одной.

- Где она? – только и спросил Гейл.

- Там, - Хеймитч указал наверх. - Да успокойся ты! – встрепенулся он, услышав, как хрустит стакан в руке побледневшего Гейла. – «Наверху» - не в царствии небесном, а на двенадцатом этаже. Там теперь ее место.

- Ей там не место. - Сквозь сжатый кулак Хоторна на стол капало содержимое его треснувшего стакана. – Я потому и пришел. Что можно сделать?

А вот это по-нашему, с неожиданным одобрением подумал Эбернети. Не «что с ней сделают», а «что я могу сделать».

- Найти хорошего адвоката, - начал ментор, злясь на себя за то, что первым этот вопрос задал не он, а чертов щенок, - и веские доказательства в ее пользу…

- А просто вытащить никак - например, через крышу? Ты думаешь, зачем я к тебе явился - пить за упокой? – завелся Гейл с пол-оборота. – Ты двадцать пять лет здесь околачивался, ты должен был выучить все лифты, все вентиляционные шахты, все крысиные ходы!

- Ты забыл, что мы не на войне, - осадил его ментор. - Ну, вытащим мы ее через крышу - а дальше что? Она станет беглой преступницей, а мы - пособниками. Ты готов дезертировать и скрываться с ней в лесах? – Не услышав ответа, он продолжил: - Здесь придется играть по правилам. Нам нужно официальное помилование или хотя бы смягчение приговора - иначе малышку сгноят в тюрьме... в лучшем случае.

- А в худшем по-тихому уберут. - Гейл по-хоторновски сверкнул глазами - совсем как его покойный отец. Хеймитч хорошо помнил, что у Хоторна-старшего за этим обычно следовало - кровь на стенах и зубы на полу.

- Пока я за нее отвечаю - не уберут, - возразил он, почти веря в то, что говорит.

- И что ты сделаешь? – снова сверкнул глазами Гейл. – Выставишь заслон из зеленых чертей? Задушишь противника перегаром нервно-паралитического действия?

- Не твоего ума дело! – рыкнул Эбернети и залпом осушил стакан – да что сопляк о себе воображает? - Прикрывать ее задницу – моя работа! – Гейл саркастически хмыкнул, покосившись на пустые бутылки. - И вообще, шел бы ты отсюда! У тебя своя война, у меня своя.

- Я никуда не пойду, пока мы не договоримся, - отрезал молодой командир. – А война твоя только с выпивкой, - он пнул пустую бутылку, - и побеждаешь в ней не ты.

- Во Втором умничать будешь, - вконец рассердился ментор, - а тут прекращай или проваливай!

- Можно и во Втором, - согласился Гейл, – но сначала договоримся - придется друг друга как-нибудь потерпеть.

- Тогда повторим, - и Хеймитч решительно взялся за бутылку – он еще не надрался до такой степени, чтобы терпеть Хоторна.

- Не вопрос, - кивнул Гейл, - только у меня, как видишь, посуды больше нет.

- Найдется, - Хеймитч потянулся под стол, поднял грязный завалившийся стакан, слегка ополоснул из бутылки и широким жестом выплеснул содержимое в сторону. По шелковой обивке стены поползли мокрые дорожки.

- Дай сюда, - поморщился Гейл. Хеймитч неожиданно для себя подчинился. - Где у вас вода?

Хеймитч махнул рукой в сторону единственного работающего туалета:

- Я тут не один живу, если что, - и многозначительно предупредил: – Постучи сначала.

Неплохо бы этому чистюле из окопа столкнуться там, например, с Джоанной Мейсон – прогуливалась она тут недавно в одном ярко-розовом нижнем белье... Сплетни про Джоанну и Хоторна ментор слышал не раз, но правды наверняка в них было столько же, сколько в любых сплетнях. О нем тоже когда-то чесали языки: как же, видный парень, Победитель, девки вешались не меньше, чем на этого забияку… правду знал он один. Со временем в бабьих пересудах женщины уступили место выпивке, а разгульная жизнь - циррозу печени и белой горячке, только и всего.

Тем временем со стороны туалета послышался шум воды, потом голоса, мужской и женский... о, какая удача! Может, Джоанна и в самом деле утащит этого красавчика к себе, размечтался ментор, и его наконец-то оставят в покое?

Тут раздался женский крик, а потом грохот - бурно же у них начинается! Но едва Хеймитч собрался выпить за любовь, как чертов щенок снова возник на пороге. В одной руке он держал чисто вымытый стакан, с другой капала кровь.

- Что там? – спросил ментор, зеленея от досады.

- Да нарвался на эту... как ее... с клыками... Энобарию, - объяснил Гейл, - а ей не понравились мои новые погоны.

Ментор присвистнул - об Энобарии он как-то подзабыл.

- И что, теперь будешь колоться от бешенства? – спросил он, показывая он на укушенную руку.

- Скорее, от бешенства будет колоться унитаз, - улыбнулся Гейл, распечатывая бинт. – Я ее всего-то макнул пару раз… после того, как она меня пнула по сломанным ребрам. - Да, мальчишка был копией своего отца не только внешне. Хоторн-старший тоже любил охлаждать горячие головы подобным образом.

- Ты не очень-то учтив с дамами, - слегка пожурив Хоторна-младшего, ментор залпом опустошил свой стакан.

- Если бы дамы видели, как ты за них пьешь, они бы тебя на руках носили, - насмешливо похвалил Гейл, заканчивая перевязку. - Давай-ка закусывай, ты ни ложки не съел.

- Закуска… для сла… слабаков, - отмахнулся Хеймитч и тут же, потеряв равновесие, грохнулся на пол.

Гейл словно того и ждал. Одним движением взвалив грузного Эбернети на плечо, – и куда делись поломанные ребра? - он поволок его вниз по лестнице, уже расписанной поверх дорогой отделки неприличными словами и картинками. Ментор вырывался, мыча что-то матерное - но мальчишка, кое-чему научившийся во Втором, невозмутимо тащил его вниз, пока не выволок на холодную и темную улицу.

- Помощь нужна? - рядом с ними притормозила машина.

- Человеку плохо, - коротко объяснил Гейл. - Подбросишь до госпиталя?

Разглядев хоторновские погоны, молоденький водитель в форме козырнул перед старшим по званию, распахнул заднюю дверцу и со всей учтивостью помог уложить «пострадавшего» на сидение.

- С-с-с-скотина... с-сейчас тебе… будет п-плохо... - бормотал Эбернети, подпрыгивая вместе с машиной и трезвея на холоде, но Гейл только похлопывал его по плечу:

- Ничего-ничего, пара капельниц - и будешь, как новенький!

Несколько кварталов два щенка – новоиспеченный командир и водила – успокаивали его, старого бывалого волка, а он только матерился сквозь зубы, не в силах вывернуться из неожиданно крепкого захвата. Но вот машина остановилась, и щенки в четыре лапы… то есть руки втащили его на крыльцо Центрального госпиталя. Придерживая ментора в вертикальном положении, Гейл набрал код на дверной панели.

- Миссис Эвердин, мы на месте, - сообщил он. Тяжелая дверь открылась с мелодичным звоном, как крышка музыкальной шкатулки. Хеймитч застонал и выругался: только миссис Эвердин ему сегодня и не хватало!

За дверью его уже ожидала каталка. Не успел ментор опомниться, как Гейл уже мчал его по длинному коридору, уставленному казенными койками. Их провожали полусонные взгляды раненых обоего пола, а в конце коридора дожидался открытый лифт.

На нужном этаже их встретила миссис Эвердин в белом халате и колпаке, которые шли ей куда больше, чем серая солдатская форма.

- Здравствуй, Хеймитч, - она шагнула к каталке и крепко обняла ментора, мимоходом похлопав Гейла по плечу. – Идем, у меня уже все готово.

Обалдевший Хеймитч даже не стал спрашивать, что у нее готово. И правда, не инструменты же для кастрации… Он безропотно позволил завезти себя в какой-то чулан под лестницей, выгрузить на одинокую койку, воткнуть капельницу в сгиб локтя – и опомнился лишь тогда, когда заметил, что проклятый щенок возится с ремнями.

- Ты чего? – взревел он. – К кровати меня привязываешь?

- Все правильно, Хеймитч, - Эль ласково погладила его по руке, - с тобой сейчас может случиться всякое… Гейл, вот шприц, если начнет заговариваться – ты знаешь, что делать.

- Да вы настоящая банда! - бессильно взвыл ментор. – У-у-у, земляки называетесь…

- Ты нам нужен живым, - кротко улыбнувшись, Эль проверила, хорошо ли затянуты ремни, - и трезвым. Ты в хороших руках, я за тебя спокойна. А мне пора на пост.

Едва за миссис Эвердин закрылась дверь, ментор дал себе волю. Судя по озадаченному виду Хоторна, таких проклятий он не слышал ни в Котле, ни в шахте, ни на передовой. Хеймитч крыл его вдоль, поперек и по косой, стараясь не срываться на крик, чтобы не подвести Эль - а не сорваться было тяжело: чертов щенок молча таращился на капельницу, как будто глухой, и это бесило хуже всякой ответной ругани.

Когда опустел первый флакон, Гейл отработанным движением воткнул иглу во второй. Ментор покосился на тумбочку, где стояли еще четыре, и ощутил нарастающее давление в мочевом пузыре. Он дернулся раз, другой – ремни держали крепко.

Гейл посмотрел на него, вышел и вернулся с очень подозрительным пакетом. Распечатав его, вынул прозрачный шланг с раструбом, один конец которого погрузил в пластиковое ведро, а второй… большего унижения Хеймитч Эбернети не испытывал еще ни разу в жизни! Он цедил сквозь зубы проклятия, одно виртуознее другого, но деваться было некуда – как в прямом смысле, так и в переносном.

- Все нормально, - успокаивал его Гейл, - после укола ты уснешь, а в тебя еще вливать и вливать… да что ты в самом деле, - прикрикнул он в ответ на особо замысловатое пожелание, - я сам с такой штукой на конце неделю провалялся, и ничего!

- Погоди, засранец, я тебе клизму поставлю, - рычал Хеймитч, будто связанный лев, - с битым стеклом… и с негашеной известью…

- Ага, уже заговаривается, - Гейл шустро воткнул шприц в прозрачную трубку капельницы и выпустил ярко-красную жидкость.

За сорок с лишним лет еще ни одно живое существо так нагло не пользовалось беспомощностью ментора - даже тараканы, которые ему, пьяному, иногда залезали в рот. Но сказать об этом вслух он уже не мог - вокруг творилось что-то невероятное. По стенам, откуда ни возьмись, поползли пауки - сначала черные мохнатые, за ними белые пушистые, за ними ярко-розовые с чистыми голубыми глазами Пита Мелларка. Пауки дружно залезли на одеяло, устроились поудобнее, поджали лапки, хором запели колыбельную - и ментор Двенадцатого дистрикта, победитель Вторых Юбилейных Игр Хеймитч Эбернети провалился в спасительный наркотический сон.


Глава 2

Гейл сидел в ногах у храпящего Эбернети, рассеянно глядя, как ярко-желтая жидкость из флакона еле-еле капает в проспиртованный менторский организм. Можно было бы вздремнуть – аппарат громко пищит, когда заканчивается положенная доза, разбудил бы, – но мешала боль в прокушенной руке.

Третью неделю он болтался в госпитале. Быстро научился ставить капельницы, делать уколы и многое другое, чтоб помогать миссис Эвердин – медперсонала не хватало катастрофически, а из всей семьи Китнисс он теперь мог заботиться только о ней. Хотя, если честно, это была забота о себе, чтоб не сойти с ума: от бездействия, от тесноты, от больничной вони, от огромных мрачных капитолийских домов, сожравших все небо, от злой тоски по своему уничтоженному миру, по убитым боевым товарищам … и от того, о чем не рассказать никому на свете.

Поскорее бы зарядить следующий флакон, встать и уйти – лишь бы заняться делом, лишь бы не гонять по кругу одно и то же, лишь бы хоть на время отступило это чертово «а если бы»…


Он тогда сказал ей: «Я подумаю».

Чего тут думать – мелочи в лесу не место, а то бы он лучше взял в помощники восьмилетнего Рори. Она стояла под ярко-красными кленами на ярко-красной опавшей листве, рассматривая его ловушку, в которую уже попался жирный кролик, а он услышал и прибежал. Ожидая, что это опасный взрослый мужик – кто же еще мог выйти за границу дистрикта, да еще так шуметь, - приготовился драться за добычу, а увидел девчонку, тощую и перепуганную. Когда она перестала его бояться и попросила научить охотиться, он не ответил прямым отказом – сказал, что подумает. Какая охота к чертям, пусть сначала подрастет. Потом-то, конечно, узнал, чья это дочь и как живется семье, но и тогда не изменил решения: если ее сожрут в лесу дикие собаки, маме и сестренке от этого лучше не станет. До самых холодов он гонял ее из всех опасных мест, а она все лезла туда и лезла, как будто нарочно - пока не понял, что лучше держать эту безбашенную Кискисс при себе. Девчонка ничего не знала и не умела, и толку от нее было ноль. Разве что прилично стреляла и немного разбиралась в растениях. Он учил ее читать следы, бесшумно подкрадываться к дичи, ставить ловушки, прятаться, предсказывать погоду - чтоб не пропала в лесу. Еще учил драться, чтоб постоять за себя и за других, никому не верить, никого не бояться, ничего не просить и торговаться до последнего - чтоб не пропала среди людей. Это он был ее настоящим ментором, а не алкаш, храпящий сейчас на его койке.

Сегодня… нет, уже вчера он смотрел на нее, живое орудие казни, еще надеясь, что не все забрали Голодные Игры и война. Если в ней осталось хоть что-то от прежней Кискисс, оно непременно прорастет сквозь пепел и найдет к нему дорогу – не может быть, чтобы они потеряли друг друга окончательно!.. Он встретил испуганный взгляд маленькой девочки, увидеввшей чужого в лесу. Круг замкнулся. Он ей снова никто.

Можно найти слова – слов на свете много, по словам все выйдет правильно. Можно доказать, что виноват не тот, кто сделал топор, а тот, кто зарубил соседа. Можно убедить в этом весь белый свет, можно даже самому в это поверить... Ничего не докажешь только ее сожженной коже, и ничего не услышит та, которой больше нет.

Найти бы того, кто слепил эту чертову бомбу – чтоб никогда ни от кого больше не слышать: «Это сделал ты?»


Запах в чулане под лестницей стоял такой, что руки сами тянулись к огнетушителю. Зарядив следующий флакон и поправив ментору подушку, чтоб его храп не привлекал постороннего внимания, Гейл отправился к миссис Эвердин.

Однако добраться до сестринского поста было не так-то просто. Проходя по коридору, он тормозил почти у каждой койки: то поправить одеяло, то принести воды, то разрешить вечный спор из-за открытой форточки, то отвести в уборную… Здесь делились не на мужчин и женщин, а на ходячих и неходячих, и не особенно стеснялись друг друга. Ему давно уже было все равно, какую задницу колоть или кого сажать на унитаз. Перед болью все равны, все кричат одинаково, а мертвые вообще стыда не имеют.

Хорошо, что ожоговое отделение на другом этаже, а то свихнулся бы окончательно…


Он тогда сказал ей: «Не знаю».

Дорого бы он дал за то, чтобы узнать. Как только они с Бити поняли, чем на самом деле занимаются, тут же забросили проект к чертовой матери. С Бити что взять - Долбанутый и есть Долбанутый. Все знающий и ничего не понимающий. Черта сконструирует, а в том, что хорошо, а что плохо, разбирается хуже малого ребенка – это в его-то годы. Но как ему, Гейлу Хоторну, которого никто в Котле не мог обмануть, впарили собаку вместо кролика? В бою убитыми и ранеными занимаются санитары и спасатели – вот им бы и достался второй заряд, а вовсе не солдатам. Конечно, армии плохо без санитаров и спасателей, но исход сражения решают не они. Другое дело, если такую бомбу сбросить на жилой квартал - первыми в огонь бросаются мамы, бабушки, братья и сестры, и только потом уже те, кому положено – просто одни оказываются ближе, другие дальше. Эта проклятая бомба делалась именно для тех, кто первыми бросается в огонь - то есть, назовем вещи своими именами, для уничтожения мирных жителей, а вовсе не для боя. А он-то, дурак, и рад был стараться - обрадовался, что его, деревенщину, определили не мешки таскать, а в святая святых, отдел спецвооружения. Когда удалось объяснить Бити, что к чему, тот немедленно все стер… выходит, кое-что осталось. И не просто осталось - кто-то стащил и доработал. Мину, на которой подорвался его отряд, сделали именно эти нечистые руки – найти бы и вырвать…


Миссис Эвердин сидела на кушетке и скатывала бинты для стерилизации. С бинтами было туго, поэтому использованные не выбрасывали, а стирали. Гейлу пришлось заслонить свет, чтоб она его заметила.

- Что у тебя за манера бесшумно подкрадываться, - она вздрогнула и отложила бинт. – Хочешь кофе? У меня галеты есть.

«Хочешь кофе» означало «сделай сам». Гейл достал из стеклянного шкафа пачку галет, налил кипятка в две ярко-желтые чашки, размешал в них коричневый порошок, пахнущий горелым мусором. Как и супчики Сальной Сэй, эта бурда была хороша лишь тем, что горячая. Вот выпить бы маминого травяного чаю… но здесь такие травы не растут.

- Вы договорились? – спросила миссис Эвердин, обрабатывая его укушенную руку. – Или только пили и ругались?

- Вот я его и притащил, чтоб вы с ним поговорили, - признался Гейл сквозь стиснутые зубы, – а не только для прояснения ума. Он же на дух меня не выносит.

- Да, пьяный он не дурнее трезвого, - согласилась миссис Эвердин, - я с ним поговорю, как только проснется, – и произнесла каким-то потусторонним голосом, глядя сквозь Гейла: - Лучше бы вы с ней тогда в леса ушли…


Он тогда сказал ей: «Я остаюсь».

Теперь-то он понимал: был сто и один способ уйти обоим в лес, никого этим не подставляя. На больничной койке он много раз прокручивал их в голове, не упуская ни единой мелочи. Все бы получилось, да еще как, но только при одном - самом главном - условии. Вот его-то и не было, и признать это до сих пор тяжело, как смерть близкого человека. Во всех сказках и песнях любовь сворачивает горы, воскрешает мертвых и свергает самых страшных тиранов – не зря же история о несчастных влюбленных стала той самой искрой, из которой разгорелась революция! Если бы Кискисс любила его хотя бы вполовину так, как он ее – только бы их и видели. И хрен бы им всем, а не Квартальная бойня. А самое главное - восемь тысяч человек, погибших под бомбами, остались бы жить. Если бы не был идиотом, если бы ушел с ней, как только она этого сама захотела! Может, там, в лесах, она и смогла бы его полюбить - без того, другого... Нет, хотелось по-честному. Вот она, эта честность – пепел на земле, огонь под землей и восемь тысяч непогребенных тел. Двенадцатого дистрикта больше нет и не будет. Чтобы оплатить этот долг, не хватит ни жизни, ни смерти – нет у него восьми тысяч жизней и восьми тысяч смертей.

Когда рвануло на площади, он сидел связанный в каком-то подвале. Его спасла людская жадность: за них, живых, награда была назначена в десять раз больше, чем за мертвых. Две пули при побеге – это ерунда, одну из них он даже сам вынул. Не пуля его добила.

Напросившись во Второй, хотел смыть все кровью – как бы не так: смерть от него бегала, а раны заживали, как на собаке. И жизнь продолжалась, хотелось ему этого или нет. Мама говорила: если судьба закрывает дверь – она обязательно открывает окошко. Во Втором он узнал, что такое боевое братство. Это было то самое, чего он всегда так хотел для себя и ждал от людей. Один был за всех и все за одного. В прежний мир никому не хотелось: лучше кровь и огонь, чем снова каждый за себя. Они были ближе, чем братья… А теперь в живых осталось только трое. Парней подлатали и отправили домой – отвоевались. Его вытащили с того света и никуда не отправили – наверно, для чего-то он еще нужен здесь, с руками, ногами и годный к строевой.

Наверно, для того, чтоб найти и убить того, кто сделал эту бомбу, а теперь клепает мины…


Время прошло незаметно: миссис Эвердин занималась бинтами, Гейл патрулировал коридор. Наконец, когда последний бинт был уложен в стерилизатор, а последний страждущий отведен в туалет, они решили, что можно вернуться к Хеймитчу.

- Явились, - мрачно поприветствовал их ментор.

- Доброе утро, - бодро ответил Гейл, - как спалось?

Хеймитч открыл было рот, чтоб устроить ему настоящее доброе утро, но тут же прикусил язык, потому что из-за спины сопляка показалась Эль.

- Унеси на пост пустые флаконы, - тут же велела она своему добровольному помощнику. Гейл послушно собрал стеклотару и вышел вон.

- Чего ты на него взъелся? – донеслось до него через несколько шагов. – Если он в чем и виноват, то уж не больше, чем другие! Он такой же пострадавший, как и все мы!

Эти слова дорогого стоили. Миссис Эвердин понимала, что, не попади Гейл в плен, он сам сгорел бы на этой площади. По его мнению, именно это было бы справедливо: не Прим, не Кискисс, не Пит, а он, Гейл Хоторн, приложивший руку к этой бомбе – пусть бы горел синим пламенем в поучение другим легковерным молодым идиотам. А семья теперь и без него не пропадет - там, в Тринадцатом...

Несмотря на позднюю ночь, раненым в коридоре снова чего-то хотелось - кому пить, кому в уборную – и Гейл надолго застрял. А когда вернулся, уже было тихо.

- Часа через полтора ему захочется есть, - миссис Эвердин дала Гейлу в руки золотисто-коричневую бутылочку, – как раз до завтрака хватит.

- Что, справился с пьяным? – накинулся на него Хеймитч, когда Эль ушла. – А если бы у меня выпивки не нашлось?

- У меня бы нашлось, - Гейл вынул из-за пазухи большую налитую грелку. – Чистый медицинский спирт, – похвастался он, - не то что твое крашеное пойло.

Хеймитч еле удержался, чтоб не сказать про свинью и апельсины.

– А вот не стал бы я пить – что тогда? – не сдавался он.

- Ад бы замерз, - серьезно сказал Хоторн. – Давай уже по делу. Как ты думаешь, кто ее смог так обработать, что она стала стрелять по своим? Я знаю, что Койн вас зачем-то собирала перед казнью – могло там что-то произойти?

- Могло, - согласился Хеймитч. - Она собрала нас, Победителей, чтоб мы проголосовали за новые Голодные Игры. С участием детей Капитолия – как оно тебе?

- Бред какой-то… - Гейл замотал головой, будто вытряхивая из нее услышанное. – Зачем ей это было нужно?

- Койн сказала, что повстанцы требуют расстрелять всех, у кого капитолийское гражданство. Она была против – все-таки десятки тысяч человек, такой рабочий ресурс на дороге не валяется, а в стране разруха. Почему-то об этом никто не задумался, кроме нее.

- Понятно, почему - она строила, другие только ломали, - отозвался Гейл.

- Таким образом, Голодные Игры были бы меньшим злом , - продолжал ментор, – всего-то двадцать три покойника. Вот она и решила положиться на Победителей – как проголосуют, так и будет...

- Ну да, вроде как монетку подбросить или спичку вытянуть, - сказал Гейл. – И сколько вас собралось?

- Семеро. Столько нас осталось. Все, кто шли с армией плюс Энобария по договору Сойки. Остальных либо наши перебили как пособников Капитолия, да и просто за то, что слишком хорошо жили - либо Капитолий перебил, чтоб другим было неповадно. Никому из нас победа не пошла впрок…

-Хорошее число – семь, - спокойно кивнул Гейл, которому, видимо, нисколько не было жаль Победителей. - И кто как проголосовал?

- Слушай, будь человеком, вынеси ведро, - взмолился Хеймитч, – оно уже через край. Я тут как младенец, пью да писаю… - Он изо всех сил уходил от ответа.

- Ничего, потерпит, - Гейл уселся поудобнее, давая понять, что никуда не собирается. - Так кто и за что голосовал?

- Тут такое дело… - замялся Хеймитч.

- Ты сам-то за что голосовал? – Гейл смотрел ему в глаза. - За или против? Или уже забыл?

- За, - тяжело уронил ментор.

- А Пит и Китнисс? Дай угадаю… Пит против, а она…

- За, - повторил Хеймитч.

- Ну, с остальными все ясно, - соображал Хоторн, – Энни и Бити против, Джо и клыкастая за… Четверо против троих. – Ментор молчал. - Большинством голосов. Ну и при чем тут Койн, если вы сами проголосовали за Игры?

В самом деле, подумал Хеймитч. Если бы Альме Койн по-настоящему нужны были эти Игры, она никого бы не спрашивала – тем более Победителей, отставной козы барабанщиков, прошлогодний снег… а что действительно было у нее на уме, теперь не спросишь.

- Давай поищем в другом углу, - сжалился Гейл. - Кто-то рассказал про Койн такое, что она в одночасье стала для Сойки хуже Сноу. Это мог быть только… - он снова в упор посмотрел на ментора, - очень близкий человек.

- Твое счастье, что я привязанный, - зарычал оскорбленный Хеймитч, - а то окунул бы тебя дурной башкой в ведро! Сам подумай - я же каждый день был в дрова. Даже если что и сболтнул, это для нее был бы пьяный бред, не стоящий внимания. Впрочем, постой… - воспоминание громко постучалось в его трезвую голову, - она прибежала ко мне посреди ночи, сама не своя, хотела что-то рассказать... а я ей брякнул: что, солнышко, опять проблемы с мальчиками? Она и ушла ни с чем.

- Это было в ночь перед казнью? – Ментор кивнул. – Я утром с ней виделся, когда ее красили. Удрал из госпиталя, принес ей этот самый лук со стрелой - а она меня и спрашивает: бомбу ты сделал? Ту самую, от которой погибла Прим…

- СТОП!!! – заорал Хеймитч, да так, что стойка с капельницей покачнулась, а сержант Гейл Хоторн схватился за несуществующий автомат. - Если она спросила о бомбе тебя - значит, была уверена на сто процентов, что бомбу сбросили свои! Ты понимаешь? Свои! У дворца были дети, а по ним с капитолийского планолета вдарили наши! Кто-то ее в этом убедил, и крепко убедил, потому она и застрелила Койн! За Прим!

- Вот это больше похоже на правду. – Гейл поглядел на ментора с большим уважением. – Ей надавили на самое больное место.

- От горя у людей часто выключается голова, - продолжал Хеймитч, - а еще они везде ищут виноватых, не разбирая ни своих, ни чужих. Ты небось еще и самым первым под раздачу попал - какой из тебя, деревни, бомбодел?

- Я говорил с Бити, - ответил Гейл, пропуская деревню и бомбодела, - он знает про бомбу столько же, сколько я. А я знаю, что мы ее забросили.

- Видно, кто-то порылся в вашей мусорной корзине, - предположил Хеймитч.

- И этот кто-то сейчас по другую сторону, - убежденно сказал Гейл, – клепает мины для горцев. Заняться бы им по-настоящему...

- А сам-то ты как думаешь, - решился ментор на неудобный вопрос, - насколько все это правда? Дыма-то без огня не бывает.

- Не верю, - твердо ответил Гейл. – Альма Койн тряслась над каждым ребенком. Я видел, как она принимала наших детей – малышей брала на руки, старших гладила по головам. А дети чувствуют, когда по-настоящему, а когда притворство. – Он улыбнулся: - Пози говорит, что вырастет и станет Альмой Койн.

- Вот твоя Койн и посчитала - пусть лучше двадцать три человека погибнут, чем двадцать тысяч. Простая арифметика. – И ментор повторил ему то, что когда-то сказал Китнисс: - Когда-нибудь и ты научишься делать выбор.

- Тогда посмотрим, что мы имеем…

Только теперь ментор по-настоящему понял, что произошло – и чертов Хоторн не замедлил произнести это вслух:

- Между капитолийцами и теми, кто хочет их крови, теперь никого нет. Раз. – Он загнул палец на здоровой руке. – Теперь любая сволочь может воспользоваться результатами вашего голосования. Если заварится настоящая каша, никакие Голодные Игры не спасут – но тем не менее состоятся. Два.

- Страна осталась без президента, - добавил Хеймитч, - начнется крысиная грызня за власть в амбаре. Три.

- А сильнейшей крысой станет полковник Фрост, - мрачно подытожил Гейл, - если вокруг него объединятся все банды Второго. Четыре.

Список можно было продолжать, было в нем и пять, и шесть, и восемь, и десять, но и этих четырех пунктов хватало за глаза.

- Теперь я понимаю, почему Сноу от смеха помер! Я и сам бы помер! – зло захохотал Хеймитч. – В жизни не забуду: кругом бардак, шум, крики, а он стоит, привязанный, и от смеха корчится – пока кровавой пеной не захлебнулся… Слушай, отвяжи ты меня наконец!

- Можно. – Гейл выдернул иглу из набухшей вены ментора. – Только ведро сам вынесешь. Туалет по коридору направо - там и оставь.

Туалет Хеймитч нашел довольно скоро – по запаху. Едва открыв дверь, он тут же отшатнулся: на него из полумрака в упор глядела страшенная отекшая рожа. Потоптавшись на пороге и сказав ей пару ласковых, ментор сообразил, что это зеркало. Он уже двадцать пять лет не заглядывал в зеркала.

- Слушай, а чего мы ерундой занимаемся, - сказал Гейл, когда ментор вернулся налегке, – Китнисс ведь может сама тебе все рассказать.

- Нам запрещено с ней разговаривать, - с сожалением объяснил Хеймитч. – Зато смотреть - сколько хочешь. Нам ее видно и слышно, а ей нас – нет. Так устроены все спальни трибутов.

- Как там у нее... вообще? - осторожно спросил Гейл.

- Ну как... в цепях не держат, голодом не морят… - Хеймитч отвел глаза. - Как говорит Сальная Сэй, живому все хорошо. - Он не стал признаваться, что еще не был у Китнисс.

- Она хоть что-нибудь ест? - не отставал Гейл.

- Как тебе сказать… - Хеймитчу задавали этот вопрос уже второй раз за сегодняшнюю ночь, и второй раз он уходил от ответа. – Знаешь, я тоже тогда ничего не ел… двадцать пять лет назад. Слушай, а сейчас-то как жрать хочется!

Стоило только заговорить о еде, как ментор ощутил настоящий волчий голод. Он не помнил, когда ел в последний раз – только заливал в себя горючее. А теперь пустое брюхо напоминало о себе, да еще как.

- Мало, - заявил он, в два глотка осушив бутылочку. – Еще консервы остались?

- У меня тут что, склад? - развел руками Гейл. - Я и те, что тебе принес, на спирт выменял.

- Тихо, кто-то идет, - шикнул на него ментор.

- Это свои, - беспечно ответил Гейл. И в самом деле, это оказалась Эль, и в одной руке у нее – о счастье! – дымилась большая миска с кашей, а в другой – кружка с горячим кофе.

- Ты в порядке? – посмотрев на Хеймитча, она успокоенно кивнула. – Тебе надо уйти до утреннего обхода. Ешь спокойно, а то живот расстроится! – прикрикнула она на ментора, слишком быстро работающего ложкой. – Время еще есть.

- Я его выведу через пожарный выход, - пообещал Гейл, - у меня ключ есть.

- Кто бы сомневался, - вздохнула миссис Эвердин, - ты небось в первый же день его стащил… Хеймитч, закатай рукав, я тебя уколю на дорожку, - она почти неощутимо воткнула шприц в плечо ментора. – Совсем забыла: подбери ему что-нибудь, - она сунула Гейлу ключ и исчезла, как сказочная фея.

- Чего это вы мне хотите подобрать? – с опаской спросил Хеймитч, когда они зашли в какой-то темный и холодный коридор. – Гроб, что ли?

- Я же тебя приволок без верхней одежды, - объяснил Гейл и включил фонарик, - а на дворе декабрь.

Они вошли в какое-то помещение, едва освещенное единственной тусклой лампочкой и по самый потолок заваленное одеждой. Когда глаза привыкли, Хеймитч заметил, что она отсортирована: в одной куче женские пальто, в другой мужские рубашки, в третьей все детское…

- Иди сюда, - Гейл осветил фонариком большую гору теплых армейских курток. – Ищи свой размер.

Первая куртка, попавшая в руки ментору, оказалась пропоротой автоматной очередью. Следующая – уже поцелее: всего две дырки от пуль, зато уж прямо там, где сердце. Хеймитчу стало нехорошо.

- Ты куда меня привел? – он показал на желтое детское пальтишко с кровавым пятном, лежащее поверх соседней кучи. – Это что, вещи покойников?!

- По-моему, тебе к покойникам не привыкать… - Гейл осекся, увидев в глазах ментора острое желание дать ему по физиономии. – Смотри сам. Тебе же только до места дойти – потом можешь выкинуть, – и добавил: - Извини, просто на войне к этому по-другому относятся. Они им больше не нужны, а ты замерзнешь.

Он помнил, как это было с ним в первый раз: снял ботинки с убитого товарища – свои тогда обгорели и растрескались до дыр. Сначала было не по себе, потом привык. И Эбернети привыкнет.

Хеймитч рылся в куче, виртуозно матерясь – целой куртки своего размера он так и не находил, зато попадались другие – простреленные, порезанные, в побуревших кровавых пятнах, - и все до одной помечены фамилиями: Джонсон, Кэссиди, Смит, Лири… у него был трибут по фамилии Лири… а еще был Картер… о боже, Нэш… да что они, все здесь? Хоть снова беги за выпивкой…

В отличие от ментора, Гейл перекапывал кучу спокойно и деловито.

- Смотри, целая, - он вытянул за рукав почти новую, и тут ментор чуть не заорал в голос. Фонарик осветил на серой форменной ткани оттиснутую белым фамилию Эбернети.

- Значит, судьба. – Гейл встряхнул совершенно целую куртку. – Примерь. Все равно другую искать уже некогда.

Хеймитч уже успел замерзнуть и потому не протестовал. Куртка оказалась чуть не по росту, зато не жала в плечах. Ну, судьба так судьба.

- Так что мы решили? – спросил Гейл, когда они уже спустились к двери с погашенной световой табличкой «Пожарный выход».

«Мы, оказывается, что-то решили?» - хотел съязвить Хеймитч, но вслух сказал совсем другое:

- Не знаю, как ты, но я чувствую, что хорошо бы поискать того… бомбодела. Или хотя бы его следы. Тогда одно вытянет другое – мы узнаем, кто заказал эту музыку. И этим поможем нашей девочке...

- Тогда разделяемся: ты копаешь наверху, то есть в Капитолии, а я во Втором, - решительно ответил Гейл. - Как с тобой связаться?

- Пока никак, - пожал плечами ментор. - Телефон на этаже не работает.

- Вот по этому номеру можно позвонить на пост миссис Эвердин, – Гейл вынул из кармана солдатский маркер, отогнул полу менторской новой куртки и записал номер на подкладе, – она меня найдет. И не бойся ее расстроить, говори все как есть - ей терять уже некого. – Он отпер дверь, впуская свежий морозный воздух. - Все, иди.

Как только дверь за ментором закрылась, Гейл услышал быстрые шаги по лестнице. К нему бегом спускалась обеспокоенная миссис Эвердин.

- Тебя вызывает Большая Мамочка, - сообщила она, едва отдышавшись. – Опять что-то натворил?

- Наверно, да, - ответил Гейл по давней привычке. Сколько раз она говорила эти слова им с Кискисс - не сосчитать…

- Стой, - схватила она его за рукав, - причешись и умойся. И подойди ко мне на пост - я тебе тоже укол сделаю, ты же всю ночь не спал. – Миссис Эвердин знала, о чем говорит: она сама второй месяц держалась только на этих уколах.

Через десять минут умытый и причесанный сержант Гейл Хоторн стучался в дверь с табличкой «Военный комендант». Из-за двери неслись разноголосые телефонные трели и сердитый женский голос. Гейлу стало не по себе: если при такой занятости комендант вызывает его для личной беседы, хорошего не жди. Он снова постучал – ответа не было. Тогда он вдохнул поглубже и вошел без приглашения.

За столом, уставленным телефонами и мониторами, сидела военный комендант Центрального Капитолийского госпиталя капитан Синтия Роджерс, большая и черная, как грозовая туча. Еще в Тринадцатом ее за глаза называли Большой Мамочкой – не столько за доброту и заботу, сколько за то, что от нее можно было запросто получить самого настоящего ремня.

- Сержант Хоторн по вашему приказанию явился, - Гейл отдал честь.

- Является черт во сне, - громыхнула капитан Роджерс и нехорошо прищурилась: – Сержант, я не пойму, что у вас больше измято – форма или лицо?

- Виноват, - бодро ответил Гейл. Мятая форма – это ерунда, а вот мятое лицо могло быть присказкой к довольно страшной истории с громами, молниями и огнедышащими драконами. Так оно и вышло.

- Что, Хоторн, приключений захотелось на свою уцелевшую задницу? – раздался первый громовой раскат. – У нас освободительная армия или бандитская шайка из Второго? Почему мирные граждане вместо того, чтобы подписывать рождественские открытки, пишут жалобы на наших недобитых, тьфу, раненых? – На столе заверещали сразу два телефона. – Почему вместо того, чтобы заниматься делами, я должна мылить ваши дурные головы?- Она сняла трубку: - Хорошо, мы вас ждем… вас встретят… да, к главному входу… спасибо. – И в другую трубку: - Сестра Хорни, через двадцать минут у главного входа будут доноры, тридцать четыре человека, встретьте их и проводите куда нужно…. Мало? А где я вам больше возьму – здоровых практически нет! И не забудьте потом выдать каждому донору по три банки консервов… ага, вот теперь их много.

Пока Большая Мамочка решала вопросы, Гейл стоял и соображал. Жалоба - это было что-то новенькое. Стучать на него стучали, но в письменном виде - никогда. Кто это здесь такой грамотный нашелся?

- Что ты тут стоишь, как ромашка на лугу? – вывел его из задумчивости следующий громовой раскат. – Вчера вечером… - капитан Роджерс открыла толстую синюю папку, в которую, видимо, подшивались все жалобы, - ну да, двадцать второго числа – в бывшем Тренировочном центре ты со своим земляком Хеймитчем Эбернети - у которого, кстати, алкоголизм второй степени, нашел, с кем пить, - надрался и устроил пьяный дебош, в ходе которого нанес легкие телесные повреждения мисс Энобарии Крюгер. Что скажешь?

Отпираться не имело смысла, но можно было свести ущерб к минимуму.

- Виноват, - откашлялся Гейл. – Разрешите объяснить, кто такая эта Энобария Крюгер. – Он показал на свою перевязанную правую кисть. - Это та самая, с золотыми клыками. Напала первой, а я всего лишь макнул ее головой в унитаз, чтобы немного успокоить...

- Да нет, дружок, ты не просто макнул эту Энобарию, - возразила Большая Мамочка несколько мягче, - ты ей клык сломал. Понял? Ее золотой клык. Знаешь, сколько он стоит? А теперь она хочет, чтоб его отремонтировали за счет армии в целом и госпиталя в частности, – Мамочка ухмыльнулась. - Смотри-ка, даже сумму изобразила прописью, чтоб мы нули не подтерли.

- К тому же я не был пьяным, - продолжал Гейл, – я принимал антидот.

- Да хоть святую воду! – снова громыхнула Большая Мамочка. – Какого черта ты вообще там делал? Погоны обмывал? Так их и снять можно! Вот отправлю рапорт твоему командиру – она потянулась к компьютеру, - и ты снова рядовой!

- Капитан Роджерс, мне все равно, как лежать в могиле, - не выдержал Гейл, – с погонами или без. Тут убитых хоронить не успеваешь, раненых класть некуда, а эта… мисс Крюгер ходит, сверкает клыками, и все ей нипочем… - Он хотел сказать еще пару слов о мисс Крюгер, но на комендантском столе снова заверещал телефон.

- Капитан Роджерс… да чтоб их… сколько? Сто четыре человека? Куда я их положу? – Она схватила другую трубку: - Что в седьмом корпусе? Да плевать, стены есть, потолок есть, рамы вставите. Сожгли полевой госпиталь, раненых везут сюда, сегодня вечером будут. Я все сказала.

Гейл вспомнил Восьмой – там от госпиталя ничего не осталось, а тут хоть сто четыре человека живых.

- Слышал? - военный комендант Синтия Роджерс пристально посмотрела на Гейла. – Тебе повезло. Вместо гауптвахты поедешь домой в отпуск по ранению. Нечего тебе койку занимать. Тем более у нас в Тринадцатом пить нечего, кроме антифриза и антидота, - она засмеялась своей шутке. – Вот твои бумаги, и чтоб мои глаза тебя не видели. – Она вынула из стола документы сержанта Хоторна, приготовленные, видимо, для другой цели, и оттиснула на них радужную голографическую печать. – Если не проворонишь спецрейс, сегодня ночью попадешь домой. Через два часа будь на аэродроме. – Телефон снова заверещал. – Чего встал? Свободен.


Глава 3

Выйдя во двор, Хеймитч вдохнул полной грудью чистый утренний воздух – помрешь в этом госпитале от вони и духоты. Только что закончился комендантский час – можно было смело идти по городу, не боясь, что чужие застрелят, а свои заберут, но ментор вдруг споткнулся, чертыхнулся и замер. Трезвая голова не только начала соображать, но и вспомнила то, что еще вчера ей вспоминать не хотелось: Пит Мелларк тоже находился сейчас где-то в стенах этого самого госпиталя. Недолго думая, Хеймитч решительно зашагал от черного входа к парадному. Если его не угробил новоявленный командир Хоторн… чего он там стал командиром, взвода, роты?... то Пит уж точно не придушит - да ему и не дадут.

Но к Питу его не пустили. Строгая медсестра за пуленепробиваемым стеклом приемного покоя, больше похожая на офицершу, обнаружив Пита Мелларка в списках психиатрического отделения, тотчас же свернула экран, как будто дверь перед носом захлопнула. На все уговоры и даже угрозы она только повторяла, как автоответчик: “Не положено, президентское распоряжение свыше” – с того света, что ли? Напрасно Хеймитч битых полчаса пытался втолковать ей, что “свыше” распоряжаться уже некому - тетка была непреклонна.

- Покажете пропуск - пущу, - сменила она пластинку, когда наконец-то поняла, что от этого посетителя просто так не отделаться, – или вызову охрану.

Да, раз уж парня заперли в психиатрическом, так просто до него теперь не доберешься - порядки и правила там почти тюремные, это Хеймитч помнил еще из собственной молодости. Он подумал было вернуться и попытаться добыть пропуск через Эль, но вовремя вспомнил ее строгий наказ унести ноги до утреннего обхода. К тому же вряд ли скромная медсестра Эвердин – пусть даже очень хорошая медсестра - настолько большая шишка в Центральном госпитале Капитолия, чтобы сосватать старому ментору пропуск в закрытое отделение. Особенно если учесть, что ее дочь теперь не символ восстания, а убийца аж двух президентов...

- Сходите к военному коменданту, - сжалилась тетка, - попробуйте с ней поговорить. – Лицо у нее при этом было такое, с каким посылают туда – не знаю куда и велят принести то – не знаю что.

Это нам не впервой, усмехнулся Хеймитч.

Большая Мамочка, как обычно, разрывалась между компьютером, факсом и остервенело голосящими телефонами, когда к ней без стука и приглашения заявился новый проситель.

- Эбернети? – удивленно громыхнула она, отрывая взгляд от экрана. – Кто тебя звал?

- Извините, доктор… то есть капитан Роджерс, - смиренно начал ментор, тоже не очень радуясь этой встрече, - я вас надолго не задержу… - Телефон громко заверещал, Большая Мамочка схватила трубку, как вора за шиворот.

- Что? Крыша? И пятый этаж? И на четвертом? Мать вашу так… - даже Хеймитч не знал половины слов, которыми военный комендант госпиталя капитан Синтия Роджерс выразила свои чувства. – Поезд с ранеными будет на вокзале через два часа! Я ходячих отправляю долечиваться по домам! У кого эти дома, конечно, есть! Какие палатки? Вы в своем уме – зима на дворе, это моментальная пневмония всем лежачим, у нас и так антибиотиков в обрез! Сейчас. – Она потянулась ко второму телефону. – Уилл, не хватает людей, пришли мне своих ребят, пусть идут прямо в седьмой корпус. В долгу не останусь. – И в другой телефон: - Ждите, к вам идет подкрепление. Да, солдаты. Да, не умеют. Ничего, разберетесь. – Она подняла свирепый взгляд на застывшего ментора. – Говори, что нужно, и иди на хрен.

- Пропуск в психиатрическое, - тихо попросил Хеймитч, боясь спугнуть удачу. - Бессрочный, если можно.

- Зачем тебе в психиатрическое? – подозрительно прищурилась Мамочка. – Таких, как ты, лечат голоданием и физическим трудом на свежем воздухе.

- Это не мне, - объяснил ментор, - у меня там мальчик, Пит Мелларк…

- Охморенный, что ли? – вспомнила Мамочка.

- Ну да, он же тут совсем один… родственники погибли, а ментор – он почти отец… - Надо же, он нашел время, место и силы, чтоб произнести вслух то, о чем боялся даже думать. – Он быстрее поправится, если я буду рядом.

Ничего не говоря, Большая Мамочка вынула бланк из стола, пропустила его через какую-то машинку, размашисто расписалась и вручила Хеймитчу.

- Свободен, - рявкнула она. – Чего встал, иди к своему Питу. Да вымойся и переоденься, - она поморщилась и распахнула форточку.

- Есть, капитан, - невольно вытянулся Хеймитч и скорее покинул кабинет, пока Мамочка не передумала.

Увидев слишком быстро вернувшегося ментора, сестра в приемном уже открыла рот, чтоб на него наорать, и забыла закрыть, когда он прижал к стеклу свеженький пропуск. Осмотрев документ, просунутый в окошко, с обеих сторон и на просвет – осталось только на зуб попробовать - бдительная тетка для верности позвонила Мамочке и, конечно же, попала под горячую руку.

- Проходите. – Она вернула пропуск и с великой досадой впустила ментора, будто бродячего пса на свежевымытую кухню. – Четвертый этаж, дверь налево.

На полутемной лестничной площадке четвертого этажа Хеймитч перевел дух, собрался с мыслями и позвонил в тяжелую железную дверь. Он не знал, о чем будет говорить с Питом – скорее сам надеялся услышать от него что-нибудь такое, с чем можно было бы дожить этот день до вечера. Не слишком ли много хочешь от больного парня, старый кретин, корил он сам себя, но что делать, если есть вещи, в которых от Пита, даже больного, больше толку, чем от его здорового ментора?

Через несколько минут в маленькую комнату для посетителей явился лечащий врач Пита Мелларка – тоненький капитолийский юноша чуть постарше своего пациента. Его правую щеку украшала татуировка в виде симпатичной зелено-золотой ящерки.

- Здравствуйте, мистер Эбернети, меня зовут Эней Голдсмит, – чуть смущаясь, представился доктор Ящерка, - очень хорошо, что вы пришли. Парню нужен контакт с близкими людьми, да и вообще с внешним миром, но сейчас я вам ничего обещать не могу. Вчера, - он слегка замялся, - у Пита наступило… резкое ухудшение, - ментор понимающе кивнул, - ему назначены сильнодействующие антипсихотики…

- Он хоть ложку-то держать сможет после этих ваших антипсихотиков? – мрачно поинтересовался ментор, в котором это слово тут же воскресило давнюю ненависть к капитолийским докторам-мозговедам.

- Он не только ложку держит, - с достоинством ответил юный Эней Голдсмит. – Если хотите, можете на него взглянуть – он сейчас не в палате.

- Я за этим сюда и пришел, - Хеймитч изо всех сил старался держать себя в руках. Еще одни возомнивший о себе сопляк на его голову…

- Здесь недалеко, - доктор жестом пригласил Хеймитча в пустой и светлый коридор без единой койки. – Первая смена уже позавтракала, он в холле. – Они подошли к большому, во всю стену, окну. – Вы его увидите, он вас – нет, - и на всякий случай предупредил: - Разбить окно невозможно – разве что взорвать.

В холле, уставленном мягкой кожаной мебелью без острых углов, несколько человек смотрели телевизор. Так как последние известия не способствовали психическому выздоровлению, ментор предположил, что больным показывают какие-нибудь безобидные вещи – например, детские сказочные сериалы. Он не ошибся: в холл один за другим чинно вошли какие-то слишком спокойные, как будто ненастоящие, дети, расселись вдоль стен и уставили в телевизор неподвижные пустые глаза. Скорее всего, они тоже были под этими… антипсихотиками. Последним появился Пит.

Он шел, едва переставляя ноги, как будто к каждой из них было приковано по чугунному ядру. Дети сразу оживились – насколько к ним подходило это слово: двое мальчишек постарше подвели его к дивану и усадили, еще двое куда-то скрылись и вернулись с большой коробкой. Похоже, Пита ждали…

Хеймитч ни капли не удивился, увидев, что коробка полна карандашей. Поглядывая на экран, Пит что-то рисовал в альбоме, а дети обступили его так плотно, что мешали друг другу. Было заметно, чего ему стоит удержать карандаш в руке, но еще заметнее было, как с каждым новым штрихом возвращается живой блеск в застывшие ребячьи глаза. И вот готовый рисунок уже ходит по рукам, а детишки улыбаются и переговариваются, как будто освободившись от злого заклятия. Хеймитч многое бы отдал, чтоб взглянуть на этот рисунок – а Пит уже начинал следующий…

- Ну как? – услышал ментор голос Энея Голдсмита. - Похож парень на овощ?

- Я думал, будет хуже, - честно признался Хеймитч. – А когда можно будет с ним поговорить?

- К сожалению, сейчас это вряд ли получится, - доктор Ящерка вдруг изменился в лице. – Извините, я вас оставлю… – Он быстро и бесшумно ускользнул – совсем как настоящая ящерица.

Ментор взглянул в окно и понял, что, несмотря на молодость, Эней Голдсмит умел предугадывать некоторые вещи. Доктор успел к своему больному как раз в тот момент, когда Пит начал сползать на пол, словно большая тряпичная кукла, из последних сил сжимая в руке большой розовый карандаш. Не иначе юный докторишка по неопытности переусердствовал с этими самыми антипсихотиками... Откуда ни возьмись, выскочили двое санитаров, подхватили Пита под руки и потащили прочь. Дети провожали его до самых дверей – видимо, надеялись, что очнется и закончит рисунок.

Доктор Ящерка последовал было за санитарами, но в последний момент вдруг повернул назад, наклонился к детям, что-то им сказал, взял рисунок, поднес к окну, прижал к стеклу и стал быстро писать на обороте… вот умница, догадался!

Листок был разрисован приключениями старых знакомых из детского сериала – братца Кролика и братца Лиса - но Лис был одет в знаменитую жилетку ментора Двенадцатого дистрикта, и на ремне, стягивающем пузо, висела еще более знаменитая фляга, а длинные уши Кролика торчали из-под удивительно знакомого розового парика… Ментор чуть не подпрыгнул на месте. Какой к дьяволу охмор – Пит остался Питом! Вот с этим можно дожить до вечера - да хоть до конца света!

Жаль, что хорошего понемногу: Эней Голдсмит вернул рисунок заждавшимся детям, чуть заметно махнул на прощание рукой и скрылся за дверью, в которую минуту назад санитары вынесли Пита.


Ментор шел по предрассветному Капитолию, с трудом находя дорогу среди развалин. Прежние ориентиры не работали – одни были разрушены, другие искорежены почти до неузнаваемости. Раскисший снег за ночь схватился ледяной коркой - даже там, где асфальт не пострадал, приходилось смотреть в оба, чтоб не переломать ноги. Казалось, жизнь из этих развалин ушла давным-давно. Сложно было поверить, что еще месяц назад здесь гремели взрывы, кричали люди, рушились дома, горели дети... обжегшись воспоминанием, Хеймитч так отчетливо почуял запах горелой человеческой плоти, что едва не проблевался - лишь выматерился, сплюнул, поежился и поднял воротник армейской куртки со своей фамилией. В животе снова играл духовой оркестр, но мысли о еде теперь вызывали только рвотные позывы.

Он еще не знал, что через несколько шагов его ожидает по-настоящему тошнотворное зрелище: наклеенный на уцелевшую стену портрет Альмы Койн в черной рамке, а поперек него - жирная коричневая надпись: «Собаке собачья смерть». Чего-чего, а уж дерьма для упражнений в каллиграфии вокруг хватало… Как там это называлось у древних – пинать мертвого льва? Интересно, видел ли это Хоторн – наверно, нет, а то бы взорвал эту стену к чертовой матери… Крепко выругавшись, ментор огляделся по сторонам - а вдруг тут есть и прочие, так сказать, лица революции, в том числе и его собственное – но, не найдя ничего больше, плюнул и продолжил путь.

Город понемногу оживал - точнее, то, что осталось от города. На улицах появлялись люди, совершенно не похожие на капитолийцев, к которым Хеймитч привык за двадцать пять лет. Все прохожие были без грима и даже одеться старались посерее, чтоб не бросаться в глаза.

Проклиная себя за то, что до сих пор так плохо знает Капитолий, он спросил двух встречных женщин, как пройти к Тренировочному центру. Ни одна из них не узнала в небритой образине знаменитого Хеймитча Эбернети, зато обе недвусмысленно сморщили носы, когда он с ними заговорил. Узнав дорогу, ментор почти бегом побежал, насколько позволяли его никудышная дыхалка и развороченная мостовая – скорее вымыться и переодеться, чтоб не срамиться перед людьми, будь они хоть трижды капитолийцы.

В вестибюле Тренировочного здоровенный чернокожий солдат преградил ментору путь и потребовал пропуск.

Второй раз за это утро, усмехнулся про себя Хеймитч, а вслух сказал:

- Сынок, это же я, Эбернети, - и прибавил: - Твоя фамилия случайно не Роджерс?

- Мистер Эбернети, вам нужно получить пропуск, - отчетливо произнес детина, у которого на форме была оттиснута фамилия Диксон, - даже такому известному человеку, как вы, без пропуска сюда нельзя.

- Почему это нельзя? – возмутился ментор. – Я же тут живу.

- Не положено, - отрубил детина. – Сейчас проходите, а потом не пущу.

- Лучше бы лифт починили, - проворчал Хеймитч и потащился пешком к себе на этаж. Снова это «не положено»… ерунда какая-то. На двенадцатый этаж и так муха не пролетит – он охраняется особо, а постоянных жильцов не так уж и много, чтобы не запомнить каждого в лицо... или Тренировочный ожидает скорое пополнение?

Когда он наконец-то добрался до своей комнаты, держась одной рукой за стену, а другой за сердце, отвыкшее от физических нагрузок, то увидел, что одним незваным гостем вчера не обошлось. Кто-то щедро добавил в картину оставленного им бардака новых сочных мазков, причем не безвозмездно. Оранжевый зимний рассвет играл на раскатившейся по полу стеклотаре - выпивка, с таким трудом собранная по этажам, за одну ночь подверглась тотальному уничтожению. Запах стоял такой, что даже привычный менторский нос не выдержал - пришлось открыть окно. Стол был усеян яблочными огрызками, колбасными шкурками и черт знает чем еще, а на диване – ментор далеко не сразу признал, что это такое – нагло розовели скомканные кружевные трусы.

Когда Хеймитч высказал пустым бутылкам, загаженному столу, а особенно трусам все, что думает по этому поводу, он успокоился и решил, что оно, может, и к лучшему. Хорошо, что в доме нечего выпить – а то бы, пожалуй, не устоял, и было бы стыдно перед Эль… да, пожалуй, и перед Хоторном, уступившим ему свою койку. Нужно было начинать новую, трезвую жизнь – ради его девочки, запертой на 12-м этаже, ради его мальчика, запертого в психиатрическом, ради их жизни и свободы – и он решил начать ее с уборки, имея об этом занятии такое же смутное представление, как о женском нижнем белье.

Хорошо, что ментор помнил, где безгласые прячут швабры, моющие средства и прочий инвентарь. Набив пустыми бутылками уже ненужные сумки и выставив их в коридор – потом вынесет – он, как сумел, избавил стол от пищевых отходов и даже пол вымыл, сметя в кучу осколки зеркал и обломки мебели. Не придумав ничего лучше, он весь мусор вынес в соседнее пустующее помещение, и только с трусами не знал, что делать. Хеймитч не мог пересилить себя и дотронуться до них голыми руками – хоть вместе с диваном выкидывай, неплохая, кстати, идея… Он уже примерился поддеть их шваброй, как вдруг услышал шаги за дверью.

В комнату без стука завалилась Джоанна Мейсон в распахнутой армейской рубахе богатырского размера, под которой ничего не было. Заметив ментора, она тихо выругалась и нехотя застегнулась на одну пуговицу.

- Очень кстати, – Хеймитч раскрыл ей объятия. – Я вот тут сижу и думаю: кто это оприходовал весь мой стратегический запас? Ничего не подскажешь?

- Что, правда весь? – напряглась Джоанна, шаря глазами по комнате.

- Весь, моя хорошая, - погладил ее Хеймитч по спине, - опохмелиться нечем. За что пили-то – за здравие или за упокой?

- За дам, - многозначительно ответила Джоанна. – А сам-то куда делся? Тоже бы выпил с нами… за дам… - она спустила рубаху с плеч, изображая вырез бального платья, и покрутилась перед разбитым зеркалом. Ментор заметил на ее плече синяк и большую алую ссадину, как будто девчонка подралась или просто здорово навернулась. – Хотя тебе сейчас не до дам – у тебя же трагедия… Выбросили Сойку на помойку!

- Ты говори, да не заговаривайся! – цыкнул Хеймитч.

- А что, нет? Вы все идиоты! - фыркнула Джоанна ему в лицо. – Видели же, что у соплячки крыша поехала – зачем дали оружие? А знаешь, она ведь она мне поклялась!

- В чем поклялась? – насторожился Хеймитч.

- Что убьет Сноу. Я из нее это вытрясла, - похвасталась Джоанна. - Заставила поклясться жизнью своих близких.

- Она - тебе - поклялась - жизнью - своих близких? – раздельно переспросил Хеймитч.

- Она же дура, – ухмыльнулась Джоанна, - кто такими вещами клянется? Вот теперь и у нее не будет никого… и самой скоро не будет…

- Вы ведь жили в одной комнате, - опешил Хеймитч, - ты что, ее ненавидишь?

- Еще как, – ее глаза полыхнули желтым, как у эвердиновского кота. - Символ сраной революции! Все ей, все в первую очередь, все самое лучшее, в том числе чужие жизни! Раздули из нее пузырь – вот он и лопнул, только брызги не мыльные, а кровавые!

- Вообще-то благодаря ей, милая, - напомнил ментор, - тебя из тюрьмы вытащили….

- А попала я туда из-за кого, позвольте спросить? - перешла на крик Джоанна. - Пока у нее было все, что она захочет, меня пытали электричеством! Знаешь, что такое «вьетнамский телефон»? – Ментор знал. - Да лучше бы этот боров, – она очень похоже изобразила Плутарха, – сделал символом революции Финника! Вот кого я ей век не прощу! Думаешь, я не знаю, что не было никакого особого задания? Она его выдумала из головы! – ее нос предательски хлюпнул. - Финник... он был один в целом свете, вы все его мизинца не стоили! – Джоанна со всей силы швырнула пустую бутылку в зеркало, разбивая свое отражение на мелкие осколки.

- Прекрати истерику, - Хеймитч крепко взял ее за плечи и встряхнул. – Честное слово, налил бы тебе, да нечего. Сама виновата – надо всегда оставлять на опохмел, - добавил он назидательно, - да и чужое брать нехорошо…

- Какое чужое? – Джоанна оттолкнула ментора так, что он еле устоял на ногах. – Ты что, купил эту выпивку? Думаешь, я не видела, как ты по этажам сумки набивал? Оно такое же мое, как и твое! То есть общее!

- Тогда вот это, - Хеймитч показал на оскверненный диван, еле сдерживаясь, чтоб не натыкать пакостницу носом, - тоже общее! Бельишко-то неуставное, солдат Мэйсон!

- Отдай! – Джоанна метнулась к дивану, но ментор успел первым. Розовый клочок вылетел в открытое окно и унесся вдаль, подхваченный ветром.

Не заботясь о приличиях, Джоанна размахнулась для удара, вывалив из рубахи все свои прелести – и это сработало: зазевавшийся ментор огреб роскошный правый в челюсть.

- Что, понравилось? – хохотала она, наблюдая, как искажается лицо Хеймитча от боли и вероломства. – А хочешь с ноги?

- Нет, не хочу, - ментор вывернул ее руку и макнул стриженой головой в ведро, - остынь маленько.

- Ты чего, урод?!! – истошно заорала Джоанна, как будто ее окунали в серную кислоту, – да я тебя… буль-буль… ты покойник… буль-буль-буль… - она лягалась и булькала грязные слова в грязную воду, пока ей не удалось опрокинуть ведро на свежевымытый пол.

- Чтоб ты сдох, старый мерин! - Джоанна пыталась вырваться, но каждое движение причиняло ей боль, - теперь за тобой должок… а-а-а, скотина, ты мне палец сломал!

- Извини, детка, - Хеймитч выпустил ее руку, испугавшись, что перебрал, - я просто тебя успокаивал.

- Джо, что там такое? – послышался издали недовольный мужской голос. Джоанна хотела выбежать – видимо, за подмогой, - но кто-то заступил ей путь.

- День добрый – на пороге стоял невинно улыбающийся Гейл Хоторн, – я не помешал?

- Смотрите, кто пришел! - увидев Гейла, Джоанна расплылась в улыбке, стянула с себя рубаху и принялась медленно и тщательно ею вытираться, давая рассмотреть себя со всех сторон. – Ну как, нравлюсь?

- Джо, скоро ты там? – снова донеслось из коридора.

- Извини, снова у нас не выходит, - Джоанна со вздохом сожаления подошла к застывшему Гейлу и толкнула его голым бедром, - но в следующий раз не отвертишься! – и она пошлепала по коридору прочь.

Несмотря на бессонную ночь, сержант Хоторн выглядел довольно свежо – молодость есть молодость. За спиной у него висел набитый рюкзак, а в руках он держал небольшую бледно-оранжевую тыкву.

- Что, снова опоздал к раздаче? – съехидничал ментор, заметив, как Гейл смотрит вслед уходящей Джоанне.

- Это ты ее макал? – Гейл показал на перевернутое ведро и грязную лужу.

- Ну да, пришлось, - неохотно объяснил Хеймитч, - она же дерется не хуже той Энобарии… а что такого?

- Да так, ничего, - пожал плечами Гейл. - Ты знаешь, что она после пыток боится воды? До такой степени, что не моется. Вот теперь ходи и оглядывайся.

Хеймитча как будто самого макнули в грязную воду. Да что там макнули – утопили, как паршивого кота, только пузыри по поверхности. Он сам так усердно топил в выпивке свое горе, что напрочь забыл о чужом, хотя и был осведомлен. Он даже не помнил, кто из земляков погиб, а кто выжил – чего уж говорить о Джоанне Мейсон?

– Ладно, разберетесь, – закрыл тему Гейл и заговорил о главном: - Меня домой отправляют - в отпуск по ранению. Во Втором сожгли полевой госпиталь, раненых везут в Капитолий, девать их некуда, всех ходячих выписывают. Постараюсь дома накопать… чего-нибудь.

Дома – это в Тринадцатом, сообразил Хеймитч. Отдел спецвооружения и все такое. Да, можно отдохнуть с пользой.

- Гостинец везешь? – ментор показал на тыкву.

- Только что на спирт выменял. Ты сказал, что Кискисс ни черта не ест, - он вручил тыкву ментору, - сварите ей, чтоб о доме напомнило, она тыквенный суп любит.

- Да Сэй, по-моему, все больше из собак стряпала, - ляпнул Хеймитч.

- Я бы и собаку добыл, - серьезно сказал Гейл, - но здесь только эти… как их… мопсы и бульдоги, - он поморщился, - я скорее жабу съем. Все, мне пора, побегу на аэродром – хочу сегодня быть дома.

Все одно к одному, размышлял ментор, слушая, как удаляется грохот солдатских ботинок по коридору. Наверно, мы действительно нашли верную дорогу, если сама судьба идет навстречу. Если Гейл сегодня улетит, он попадет на похороны Койн, а там обязательно будет Бити. А у того в руках - точнее, в голове - ключи от всех потайных замков…

Вместо того, чтоб пропасть вдалеке, грохот начал приближаться – не иначе сопляк, засмотревшись на прелести Джоанны Мэйсон, забыл самое важное. Хеймитч уже приготовил роскошную фразу, на которую пустил все свое ехидство, но это оказался не Гейл, и фраза пропала зря.

- Ментор Эбернети, сэр! – в комнату впорхнул безусый солдатик, вытянулся и откозырял. Хеймитч подавился вдохом - черт подери, кому он нужен в такую рань?

- Какого...? - пряча удивление, хмуро поинтересовался он.

- Вас желает видеть сенатор Хэвенсби!

Теперь он уже открыто выпучил глаза. Твою мать, Плутарх… кто-то уже настучал?!

- Какого? – набычившись, повторил он.

- Не могу знать, - виновато улыбнувшись, солдатик пожал плечами. - Велено было привезти без промедления… еще вчера, - он смутился и, спрятав глаза, густо покраснел. – Дайте я сам, - он отобрал у ментора швабру, - у меня получится быстрее. – Мальчишка, привыкший в Тринадцатом к любому труду, сноровисто приступил к ликвидации грязной воды, растекшейся уже по всей комнате.

- Расскажи-ка, что ты тут видел… еще вчера, - потребовал ментор.

- Я дважды заходил, - солдатик покраснел еще гуще, хотя было уже некуда. – Сначала видел двух дам… они…кхм...
- Выпивали? – подсказал Хеймитч.

- Нет… они дрались... в одних трусах… то есть трусы вообще одни были… больше ничего… - Несмотря на жгучий стыд, мальчишке очень хотелось поделиться – такого в родном Тринадцатом ему даже на картинках не показывали. – А выпивали они уже во второй мой приход… с двумя офицерами... и не только выпивали… - ему не хватило слов описать увиденное, и он беспомощно уткнул глаза в ведро.

Ментор не сдержался и прыснул, глядя на пылающие уши солдатика. М-да, быстро же эти две сучки спелись… страшно даже представить, что они могли учудить в его отсутствие... а офицеры-то каковы! Неудивительно – в Тринадцатом они слаще морковки ничего не ели…

- Не лети, а то меня укачивает, - предупредил он мальчишку, шагнув в распахнутую заднюю дверцу присланного за ним пятнистого «хаммера».

Солдатик снова козырнул и поспешно запрыгнул на водительское место. Когда машина рванула вперед, Хеймитч сдавленно выругался. Улицы, еще недавно ровные, как стол, теперь состояли сплошь из ям и завалов - автомобиль трясло так, будто под ним была не дорога, а сплошная полоса препятствий. Однако безусый водила так лихо выкручивал руль, умудряясь никуда не врезаться и не провалиться, что Хеймитч вынужден был взять свои ругательства обратно. И тут же матюги снова хлынули потоком: на одной из стен он увидел еще один траурный портрет Альмы Койн - облитый красной краской и с черными дырами вместо глаз. Ладно еще в развалинах возле госпиталя, но в самом центре города, на глазах у новой власти?

Поначалу Хеймитч решил, что его везут в президентский дворец - и потому очень удивился, когда “хаммер” вдруг свернул к Сенату. Надо же, Плутарха замучила ностальгия по прежнему рабочему кабинету - неужто этого прохвоста не греют лавры “исполняющего обязанности”? Пост президента Панема, пусть даже временный - не это ли было заветной сенаторской мечтой? Ах да, вспомнил ментор, во дворце ремонт – именно с него решено начать строительство светлого будущего для народа.

Плутарх Хэвенсби, переодевшийся из серой военной формы в серый же дорогой костюм, важно кивнул вошедшему ментору и молча указал глазами на кресло напротив - куда подевался прежний смешливый толстяк? Хеймитч бухнулся в кресло и откинулся на спинку - выражение лица Плутарха обещало долгий и обстоятельный разговор.

- Что это ты принес? – покосился Плутарх на тыкву, которую Хеймитч не рискнул оставить у себя в номере.

- Это для Китнисс, - пояснил ментор, - передали только что. – И добавил на всякий случай: - Еще остались люди, которые желают ей добра.

Плутарх слегка поморщился, потом благосклонно кивнул и перешел к делу:

- Догадываешься, зачем ты здесь?

Мысленно помянув анатомию сенаторской матери, Хеймитч издевательски усмехнулся.

- Понятия не имею. Казнят в другом месте, награждают вроде тоже.

- Ты пока не заслужил ни того, ни другого… - ментор деланно-облегченно выдохнул, - но имеешь все шансы заслужить хотя бы награду.

Хеймитч уже открыл рот, чтобы достойно съязвить на тему “почему хотя бы”, но внутренний голос благоразумно посоветовал придержать язык.

- Ты ведь представляешь, какая на нас свалилась прорва дел? - Ментор снова кивнул – город в руинах, а что творится в дистриктах? - Надеюсь, ты не думаешь, что твой вклад в строительство светлого будущего ограничится всего лишь … кхм-кхм… опекой мисс Эвердин?

Внутренний голос возмущенно встрепенулся, но Хеймитч лишь стиснул зубы, переплавляя очередную колкость в издевательски-вежливую улыбку. Так-так-так… давно ли Огненная Китнисс, Сойка-пересмешница, символ свободы и единения дистриктов, стала просто “мисс Эвердин”?

- Но поскольку я понимаю, что толку от тебя обычно мало, - снисходительно продолжал Плутарх, вызывая у ментора тихий зубовный скрежет, - то поручу тебе самое простое задание. Тренировочный центр пустует, тогда как сотни капитолийцев остались без крыши над головой. Раз уж ты теперь там… хм… за старшего, тебе и карты в руки.

- Извините...? - оторвавшись от мысленного расчленения сенатора на благотворительные суповые наборы, вскинулся Хеймитч. - Какое еще, мать вашу… виноват!... какое Тренировочный имеет отношение к бездомным капитолийцам? - Плутарх выразительно поднял брови. - Не хотите же вы сказать…? - сенатор покивал, окончательно сбивая его с мыслей. - Но там же Китнисс… там вроде как тюрьма…

- Именно - вроде бы! - оживленно поддакнул Плутарх. - Никто не собирается посягать на пентхаус, он так и останется за Сойкой - но еще одиннадцать пустых этажей! Представь себе, сколько народа мы можем там устроить! Почему бы не превратить Тренировочный в отель - тем более, что он почти не пострадал?

- Если уж во что он и превратится, то в пороховой погреб! - не сдерживаясь, взревел Хеймитч. - Вы хотите, чтобы сотни капитолийцев, мечтающие разорвать Китнисс Эвердин на сувениры, жили с ней по соседству? А как прикажете удерживать их, если они перейдут к делу? Усилить охрану - да сколько ж ее нужно против озверевшей толпы! Там уже десяток солдат и два офицера, а понадобится еще столько же – вы мне их дадите?!

Он понял, что зарвался, когда сенатор медленно поднялся из кресла и угрожающе навис над столом.

- Не забывайся, Эбернети, - голос Плутарха был обманчиво спокоен. - Если на то пошло, у временного правительства есть и другие, - он выделил это слово, - варианты содержания под стражей мисс Эвердин. Но, принимая во внимание безусловные заслуги перед Панемом и делом революции, мы не станем беспокоить ее сейчас… пока не станем, - добавил он, выразительно глядя на ментора. - Однако это не может длиться вечно - ты ведь понимаешь?

Конечно, он понимал… еще как понимал: Плутарх Хавенсби открытым текстом говорил сейчас о скором суде над его девочкой. Выходит, Хоторн был прав - если они собирались спасти ее шею от петли, времени оставалось в обрез...

Хрен тебе, а не Китнисс Эвердин, молча выплюнул Хеймитч во властное сенаторское лицо.

- Времени тебе до вечера, - Плутарх поглядел на часы – те самые, с сойкой на циферблате. – Я хочу увидеть свет во всех окнах Тренировочного. Ах, да, - спохватился он, - вот тебе коммуникатор – надеюсь, до вечера не пропьешь. – На его столе мелодично зазвонил телефон. - Я тебя больше не задерживаю.

Ментор стоял в коридоре, сжимая в руках тыкву, как собственную тяжелую голову. Браслет коммуникатора стальной хваткой стискивал запястье. Именно сейчас со всей ясностью Хеймитч понял, что остался один, совсем один. Как в те проклятые годы, когда его трибуты падали, как трава под косой – как правило, в первый же день Голодных Игр - а ему оставалось только надираться в одиночку от горя, стыда и бессилия. Ни союзника, ни помощника, ни советчика – никого рядом... неужели все повторяется? Неужели на этот раз судьба не сжалилась и не отменила гибель его ребят, а просто отложила на время – как отложила гибель Прим? Черт, как же не вовремя уехал Хоторн - небось уже летит. Даже Эффи он сейчас обрадовался бы, как родной – кстати, не поискать ли ее, вместе бы что-нибудь и придумали...

- Доброе утро, - послышался за его спиной низкий женский голос. Он, оказывается, так задумался, что не услышал шагов позади – а ослаблять бдительность не стоило бы.

- Доброе, - буркнул Хеймитч и повернулся. Где-то он уже видел эту даму в военной форме… кажется, капитан – ментор разбирался в воинских званиях гораздо хуже, чем в сортах виски. - С кем имею честь?

- Капитан Пейлор, - представилась женщина и уточнила, как будто это имело особое значение: - Из Восьмого. А вы Хеймитч Эбернети. – Она пригляделась к нему повнимательней: - С вами все в порядке? Могу я чем-нибудь помочь?

- Можете, - выдохнул Хеймитч, не веря своему везению. – Еще как можете.

Его трезвая голова сама, без указки, вытаскивала из архива нужные воспоминания. Самый первый агитролик… Восьмой дистрикт… Китнисс и этот, мать его, Хоторн, наплевав на всех разом и на него лично, суются в самое пекло… убил бы гаденыша, Пит бы в жизни так не поступил… Китнисс ранена, ментор кричит в ее радионаушник, пытаясь остановить, но и ей, и паршивцу Хоторну по-прежнему плевать, они лезут на крышу склада, к пулеметчикам… а там вот эта самая тетка, командующая повстанцами Восьмого, лупит по капитолийским бомбардировщикам – и его девочка с ней плечом к плечу… какая она тебе тетка, старый хрен, осадил он сам себя, ей же едва за тридцать, просто старше по званию, да и по жизни… Первый сбитый планолет… второй… горящий госпиталь… госпиталь!

- Капитан, вы не уделите мне немного времени? – твердым голосом обратился он к Пейлор.

Через несколько минут они сидели в ее кабинете и пили кофе с твердокаменными галетами. Пока галеты размокали, ментор излагал свое дело. Пейлор изредка кивала и делала пометки в своем полевом блокноте. Между ними на столе лежала тыква, выполняя роль независимого третьего лица.

- Вы, по-моему, и сами неплохо управитесь, - выслушав ментора, сказала Пейлор, - идея замечательная, вам пойдут навстречу.

- Пойдут навстречу тому, чье слово весит больше моего, - возразил Хеймитч, - к тому же, честно говоря, моя репутация некоторым образом… хм… подмочена… - Он не стал рассказывать, как доктор Синтия Роджерс выводила в Тринадцатом его, новоприбывшего, из запоя – ему было больно об этом вспоминать.

На этот раз их вез по раскуроченной улице не могучий «хаммер», а чуть живой музейный драндулет, водитель которого по дороге вспоминал всех чертей и их ближайших родственников. Но ментор, воодушевленный предстоящими делами, не замечал ни ям, ни ухабов – а может, просто уже привык.

Когда они вошли в кабинет Большой Мамочки, ее черное лицо от усталости уже приобрело графитовый оттенок.

- Эбернети, снова ты? – не отрывая взгляда от монитора, она потянула носом воздух. – Какого дьявола?

- Капитан Роджерс, - торжественно объявил Хеймитч, - я хочу представить вам члена временного революционного правительства капитана Пейлор.

Мамочка наконец-то заметила в своем кабинете еще одного человека. Капитан Пейлор шагнула к ее столу, капитан Роджерс поднялась и вышла ей навстречу. Две ладони – черная и белая – встретились в рукопожатии.

- У нас есть место, где вы можете разместить раненых, - сообщила Пейлор без предисловий. – Правда, оно не оборудовано – это бывшая… хм… гостиница.

- Зато есть свет и вода, - вставил слово Хеймитч, - и туалеты работают.

- Предлагаю выпить кофе, - Мамочка ткнула пальцем кофеварку, та засветилась красивым синим огнем, сменяющимся на оранжевый, потом на красный, - а теперь рассказывайте.

После настоящего кофе из сенатских закромов снова переходить на госпитальную бурду было не очень здорово, зато, во-первых, бурда была горячей, а во-вторых, и в-главных, к ней прилагались бутерброды с консервированной ветчиной - от такого в военное время не отказываются. К тому же и госпитальную кашу, и твердокаменные галеты организм голодного ментора уже расщепил на молекулы, и в голодном брюхе начиналось второе отделение концерта.
Хеймитч умудрялся жевать, при этом внятно излагая все, что ему было известно о Тренировочном – а он действительно знал все его ходы и выходы. Большая Мамочка сосредоточенно записывала, не перебивая, и только один раз, услышав, что нижние этажи – спортивный комплекс, кухня и больница с уникальным оборудованием – затоплены, она, не сдержавшись, выругалась и нанесла столешнице страшный удар черным гранитным кулаком. Доктор Роджерс могла не только вылечить, но и покалечить.

- Поехали, - скомандовала она, как только с едой было покончено.

Драндулет они отпустили, к великой радости водителя, а в Центр поехали на госпитальной машине. За рулем восседала лично Большая Мамочка, которой, как и ее автомобилю, все ухабы и ямы были нипочем. Хеймитч едва успевал показывать дорогу, изо всех сил стараясь не вывалиться на поворотах.

На этот раз никто не посмел их остановить – наоборот, едва завидев Большую Мамочку, солдаты построились и вытянулись в струнку. В глазах у каждого читалось искреннее желание оказаться как можно дальше от Тренировочного центра.

- Капитан Роджерс, - отдал честь старший караула, - разрешите доложить: лифт работает, но только с третьего по одиннадцатый этаж. – Мамочка благосклонно кивнула, скомандовала: «Вольно», и под облегченные вздохи солдат все трое пошли вверх по лестнице.

- Первые два отремонтируем, с нижних сегодня же начнем откачивать воду, - на ходу планировала Мамочка, - а что у нас с двенадцатым?

- Двенадцатый… занят, - опередила ментора Пейлор.

- Я сделаю все, чтобы он поскорее освободился, - пообещал ментор. – Большего пока не могу сказать.

- Ладно, он нам погоды не сделает, - прогудела Мамочка, – к тому же при таком хлипком напряжении на верхних этажах обязательно будут перебои с водой. Придется установить резервный насос, а то и два. Пока лифт на ходу, начнем с одиннадцатого.

И пошла работа. Мамочка обходила помещения, заглядывая во все углы. Пейлор от нее не отставала, изредка отвечая на звонки. И тут на руке самого Хеймитча взревел коммуникатор, про который он уже успел забыть.

- Надеюсь, ты еще на ногах? – раздался ироничный голос Плутарха. – Если да, то как идет работа? Когда можно будет заселять первую партию?

- Превосходно, - как можно бодрее начал рапортовать Хеймитч, - сейчас мы как раз совершаем обход здания…

- Кто это «мы»? – насторожился Плутарх.

- Компетентная комиссия, - выкрутился Хеймитч, - один бы я возился целую неделю. Прежде чем селить людей, нужно оценить состояние здания… - Видимо, Плутарха отвлекли более важные дела – связь прервалась.

- Ты что, тоже член правительства, Эбернети? – выпучила глаза Большая Мамочка. – И кого это сюда собираются заселять?

- Какой я член… правительства, - потупился Хеймитч, - скорее его задница. – Пейлор сдержанно улыбнулась, а Мамочка громко расхохоталась.

- Господин Хэвенсби хочет заселить Центр капитолийцами, оставшимися без домов, - пояснила Пэйлор, - их тысячи. На каждом этаже два трибутских номера, два менторских, столовая и помещение для персонала. Даже если набить в каждую комнату по десять человек, это капля в море – зато можно отчитаться, что помощь пострадавшим оказана.

- На этом бы она и закончилась, - язвительно громыхнула Мамочка, - зато в президентском дворце уже идет ремонт. А дворец весьма немаленький…

- Настолько немаленький, что там можно устроить в несколько раз больше бездомных, чем в этом здании, - поняла ее Пейлор с полуслова. – И я знаю, как это сделать.

- А Плутарх не будет против? – попытался ментор вернуть на землю двух слишком деятельных капитанов. Ему уже давно было не по себе: если эти тетки со своей неуемной энергией подведут его под монастырь, он ничем уже не сможет помочь ни Питу, ни тем более Китнисс.

- Куда он денется, - рассмеялась Пейлор, - он как будущий президент сейчас должен набирать очки, да поскорее и побольше!

- Не ссы, Эбернети, - Мамочка хлопнула ментора по плечу так, что тот присел, - вот увидишь, тебе еще и орден повесят!

В самом деле, приободрился Хеймитч, хорош был бы будущий президент, если бы начал с притеснения бездомных и раненых.

Уже на девятом этаже оба капитана принялись отдавать телефонные распоряжения – Мамочка звонила на склад, Пейлор в гараж – и к Центру один за другим начали подъезжать грузовики, из которых солдаты пачками выносили армейские складные кровати, надувные матрасы и мешки с постельным бельем. Хеймитч диву давался, глядя, как у этих двух теток все слаженно работает. Через полчаса они уже были друг для друга Джин и Синтия – не иначе ментор стоял у истоков прекрасной дружбы. Поддавшись общему настрою, он и сам помогал расставлять кровати, накачивать матрасы, вставлять выбитые стекла… вот чего тебе не хватало все эти годы, Хеймитч Эбернети – простого физического труда.

- Это здесь ты живешь? – принюхалась Мамочка, когда они спустились на четвертый этаж, – спиртным так и разит... Да тут весело, как я погляжу! - откуда-то и в самом деле доносился пьяный хохот.

Армия победителей, мать их, сплюнул Хеймитч. Стыд и срам. Пустили козлов в огород… Никто не предвидел такой беды: армия, вкусившая запретных плодов Капитолия, разлагалась на глазах. Пьянство и мародерство уже не карались так строго, потому что начались вещи куда хуже. Все чаще приходилось признавать, что солдаты в сером обходятся с мирными капитолийцами не лучше, чем солдаты в белом обходились с населением дистриктов. Ох, не зря Хоторн так рвался на передовую!

Капитан Синтия Роджерс двинулась вперед по коридору, на всякий случай сняв пистолет с предохранителя.

- Всем привет. – Она распахнула дверь трибутского номера, открывая взору весьма непотребную картину. За столом, уставленным бутылками – где только добыли - расселись Энобария и два офицера. Третий валялся на диване, а на нем верхом сидела Джоанна Мейсон, и на ее лице было чистейшее удовольствие, как у ребенка, летающего вверх-вниз на качелях. Парень вяло шевелился в ответ. Хеймитч отвернулся, чувствуя, что заливается краской, хотя за двадцать пять лет повидал в Капитолии и не такое.

- Кто тут у нас? – загремела Мамочка, пинком переворачивая стол. Офицеры вскочили, трезвея на глазах. - Что, лейтенанты, в штаны наложили? – Хеймитч еле сдержал смех: именно так лейтенанты и выглядели. – Быстро вынимайте товарища из-под девицы, - она брезгливо показала на диван, - приводите себя в порядок, и на выход! – Лейтенантики тотчас кинулись выполнять. – На выход – это для всех! – рявкнула Мамочка, обращаясь к Энобарии.

- Чего это вдруг? – ощерила та уцелевший клык. – Это наше место! Мы – Победители!

- Это они победители, - показала Мамочка в окно, где во двор уже въезжали машины с ранеными, - а вы обе… - и она сказала, кто, присовокупив парочку сочных прилагательных.

- Ты что-то промычала, черная корова? – пошла на нее взбешенная пьяная Энобария. – Да я таких, как ты…

Удар ногой с разворота мог нокаутировать кого угодно, только не капитана Синтию Роджерс. Отклонившись всего на полградуса, она с удовольствием помогла нападающей протаранить зеркальную стену, сообщив совсем небольшое дополнительное ускорение.

- Корова – животное рогатое и опасное, - объясняла Большая Мамочка оглушенной Энобарии, выбирающейся из-под осколков. Но та не слушала - ошарашенно глядя по сторонам, она что-то выплевывала в ладонь.

- Дай угадаю… неужели клык? – Мамочка сокрушенно покачала головой. – Ай-яй-яй, что я теперь скажу сержанту Хоторну?

- Ты что, с ними, Эбернети? – окликнула ментора нервно одевающаяся Джоанна. – Надо полагать, тебя отсюда не выкидывают?

- Представь себе, не выкидывают, - прогремела Большая Мамочка. – Мистер Эбернети назначается… кем мы его назначаем, Джин?

- Комендантом здания, - тотчас ответила Пейлор, – и предоставляем жилье… - она переглянулась с ментором, - на двенадцатом этаже.

- А нам-то жилье предоставят? – с тихой ненавистью спросила Джоанна, никак не попадающая в пуговичные петли. – Или на улицу выкинут?

- Ты солдат, Мэйсон? – прочитала Мамочка фамилию на ее форме. – Вот и иди в казарму. Только не в мужскую, а в женскую!

- Мы в другое место пойдем, - злобно прошепелявила Энобария, выводя в коридор кое-как одевшуюся Джоанну, – и кое-кто о многом пожалеет…

- Чего застыли? – гаркнула Мамочка на окаменевших лейтенантиков, пропуская угрозу мимо ушей. – Если хотите, чтобы я забыла ваш позор, идите работайте! Сначала уберите за собой, а потом во двор! Там раненых таскать – не перетаскать! – Лейтенантики тут же исчезли.

- Это что, всегда так, – Мамочка озадаченно взглянула на Хеймитча, - что ни Победитель, то пьяница?

- Еще и хуже есть, - угрюмо заверил ее тот, - если бы вы знали, что с ними потом происходит… - Он посторонился, пропуская лейтенантика с тряпкой и солдат с кроватями. – Наконец-то с этим покончено навсегда.

И тут же как будто ледяная глыба упала ему на голову. Какое к черту навсегда, вопили стены сотнями потусторонних голосов, когда ты сам, старый идиот, вчера проголосовал за новые Голодные Игры? Как теперь будешь выкручиваться? Хоторн трижды прав – теперь любая сволочь может воспользоваться результатом этого гребаного голосования! Хотя… есть человек, с которым он мог бы об этом поговорить. Да, есть! Человек, который из любого пожара и потопа выйдет на своих сумасшедших каблучищах, поправит невредимый парик и возвестит, перекрикивая все выстрелы и взрывы: «Конец света отменяется – завтра у нас важный-преважный день!» Боже, как он ее недооценивал, как плохо он ее знал! И Хеймитч, почти не надеясь, набрал на коммуникаторе номер, за много лет затверженный, как алфавит.

- Слушаю вас, - по-капитолийски растягивая гласные, пропел знакомый голос.

- Эффи… - выдохнул ментор ее имя, еле сдерживаясь, чтоб не выкрикнуть его во все горло, - надо поговорить.

- Я знаю, - просто ответила она, - когда тебе удобно?

Хеймитч призадумался. За окном уже смеркалось… черт, до комендантского часа они точно не управятся.

- Давай завтра, - предложил он, - в любое время. Где встретимся?

- Где же сейчас можно встретиться, - горестно вздохнула она в трубку, – разве что на старом месте, в Тренировочном…

- Тогда милости просим! – обрадовался Хеймитч. - Я теперь в нем живу! И не только… - он собрался похвастаться мисс Бряк новой ответственной должностью, но его прервал окрик Большой Мамочки:

- Эбернети, прекращай треп, срочно сюда!

- До завтра, - тихо попрощался ментор и, услышав ответное «пока», бегом побежал к двум капитанам, которые невесть что могли натворить в его отсутствие.

- Самое трудное позади, теперь предстоит самое интересное, - открыла собрание Большая Мамочка, когда они вышли на балкон. - Дорогие члены правительства, давайте подумаем, на каком блюде подать Хэвенсби все, что мы тут наготовили. Джин, ты сказала, что ему нужно срочно понравиться людям - и нашим, и капитолийцам? – Три взгляда одновременно упали на огромный уличный телеэкран, который бригада гражданских вовсю монтировала напротив Центра, стараясь успеть до темноты, и в три головы пришло одно и то же решение.

- Зовем телевидение, - огласил его ментор. – Джин, у вас есть номер Крессиды Эндрюс? Вы должны ее помнить по Восьмому…

Он не успел договорить, а Пейлор уже нажимала на кнопки коммуникатора:

- Привет, Кресси, бери ребят и езжай к Тренировочному, есть срочное дело. Можно сказать, государственное…

- Теперь надо срочно сочинить, мать ее, благодарственную речь, - недовольно хмыкнула Мамочка, - разрисовать Хэвенсби цветной глазурью и утыкать этими… как их… цукатами. Сюда бы твоего парня, Эбернети - уж он бы справился!

У него и язык неплохо подвешен, хотел сказать ментор, но тут его коммуникатор снова издал протяжный вой.

- Все лучше, чем мы думали, - опережая Плутарха, затараторил Хеймитч, не давая тому вставить ни словечка. – Здание практически не пострадало. Нижние этажи затоплены, но завтра начнется откачка воды. Наладили энергоснабжение, поставили два резервных насоса… - он обстоятельно пересказывал содержимое Мамочкиного блокнота, который та держала перед его носом.

- Не заговаривай мне зубы! - прорвался раздраженный голос Плутарха сквозь менторский словесный поток. – Пока ты тянешь резину, бездомные так и стоят у Сената! Они не собираются расходиться, пока им не обеспечат крышу над головой! Делай что хочешь, но чтоб через час их там не было!

Черт… Хеймитч совсем забыл о бездомных капитолийцах.

- Джин, вы что-то говорили про президентский дворец, – напомнил он.

- Людей можно хоть сейчас разместить в левом крыле, - живо откликнулась Пейлор, - тем более от дворца до Сената всего один квартал, - она хитро улыбнулась, - но сначала, конечно, дождемся телевидения.... о, вот и оно! - во двор въехала машина, а из нее вышли живая и здоровая Крессида и два незнакомых оператора.

Хеймитч уже успел отвыкнуть от напора и бесстрашия этой потрясающей женщины, поэтому только диву давался, глядя, как съемочная бригада приступает к работе, едва покинув автомобиль. За каких-то полчаса они успели обойти девять этажей Центра, заснять установку медицинского оборудования, генератора и резервных насосов, разговорить раненых, врачей и солдат - и, конечно, придумать благодарственную речь в адрес временного революционного правительства и его главы лично, которую с большим чувством произнесла в микрофон капитан Синтия Роджерс. Правда, когда микрофон отключили, она с еще большим чувством выругалась.

- А теперь по машинам – и к Сенату, - скомандовала Пейлор. – Кресси, успеешь к вечернему выпуску?

- Не вопрос, - отозвалась та, на ходу скачивая запись с обеих камер на свой планшет, - не успеем доехать, как все будет на столе у редактора!

До Сената добрались неожиданно скоро: коротким путем через развалины. Автомобиль Мамочки шел впереди, как таран, за ним по колее следовала машина со взводом вооруженных солдат: мало ли что могло их ожидать на месте.

Нет, никто не стрелял, все было тихо и мирно, но такого Хеймитч не видел даже в худшие времена Двенадцатого. Завернувшись в ковры, портьеры и одеяла, люди теснились у костров из поломанной мебели. Ментор невольно усмехнулся – да, вот какова новая капитолийская мода на обувь: куски автомобильных покрышек, привязанные к обмотанным чем попало ногам. Кончилось капитолийское вечное лето…

- На кой дьявол нужно было штурмовать Капитолий и терять столько людей – ворчала Большая Мамочка, выходя из машины, - достаточно было взять электростанцию! Посидели бы без воды и тепла, да без своего климат-контроля - и Сноу нам бы на блюдечке вынесли! – Солдаты высыпались на снег и застыли в ожидании приказа. – Кто за старшего? – из толпы вышли трое - высокий старик, парень и девушка. – Слушай мою команду – стройте людей и ведите к президентскому дворцу! - гремела Мамочка громче любого мегафона. - Там тепло, светло и места хватит всем! – Она оглядела бездомных, собравшихся вокруг нее: люди явно не завтракали и не обедали. – Да еще и накормят! - Старик и молодые, косясь на нее с опаской, торопливо кивнули и отошли выполнять. – Парни, грузите в машину всех неходячих! – Солдаты разбежались по периметру. Крессида и ее ребята сновали в толпе, делая свое дело и умудряясь никому при этом не мешать. То тут, то там вспыхивали синие огоньки их телекамер.

Тем временем Пейлор звонила и договаривалась – похоже, у нее было все схвачено: людей нужно было разместить, накормить и оказать медицинскую помощь всем, кто в ней нуждался. И, конечно, возблагодарить за все это Плутарха Хэвенсби - она позвонила в типографию и заказала сто портретов главы правительства со слоганом: «Люди – это главное!» Хеймитч едва удержался, чтоб не попросить выполнить надпись жирными коричневыми буквами, как на изгаженном портрете Альмы Койн.

И вот караван во главе с машиной Большой Мамочки побрел через развалины к президентскому дворцу, растянувшись на весь квартал. У Сената оставили троих солдат – раскидать костры и навести порядок. До вечернего выпуска новостей оставалось меньше получаса.

Смяв по пути небольшое препятствие в виде дворцовой охраны, капитаны Синтия Роджерс и Джин Пейлор торжественно ввели в левое дворцовое крыло измученных бездомных, едва ковыляющих на своих покрышках, солдат с носилками, медицинскую бригаду, две полевые кухни и непобедимых телевизионщиков.

- Большая просьба не выражаться, – попросила Крессида, - сейчас начнем прямой эфир!

- Очень своевременное предупреждение, - буркнула под нос Большая Мамочка, - особенно если мне снова придется петь дифирамбы этому Хэвенсби…

- Капитан, я вас больше не побеспокою, - понимающе улыбнулась Крессида, - говорить будет народ, а вы только послушаете, - она показала на огромный настенный телеэкран и исчезла.

Ментор нажал на кнопку – уже вовсю шли вечерние новости. Он ни капли не удивился, когда его коммуникатор взвыл, как аварийная сирена.

- Ты… ты… это как понимать? – клокотал негодующий сенаторский голос. – Я тебе что сказал?

- Тихо, - ментор почувствовал на своем плече успокаивающую тяжесть Мамочкиной руки, - не пререкайся – сейчас мой выход. – В самом деле, именно в этот момент на экране военный комендант Центрального госпиталя капитан Синтия Роджерс возносила цветистые благодарности Плутарху Хэвенсби за заботу о раненых.

- Ну и кретинский же у меня вид… - качала головой Мамочка.

- У Хэвенсби он сейчас куда хлеще, - заверил ее ментор, - да и слова у него, похоже, кончились… - На экране шел прямой репортаж о заселении президентского дворца: дети, перемазанные солдатской кашей, молодая беременная женщина, университетский профессор с пачкой обгорелых книг, девочка с котенком – все на разные лады благодарили за заботу новое правительство.

– Я сейчас расплачусь, - фыркнула Большая Мамочка и отвернулась от экрана. – Однако неплохо бы и самим поужинать. В кухнях наверняка ни черта уже нет, так что едем ко мне в госпиталь.

- Лучше ко мне, - галантно пригласил Хеймитч, - я теперь тоже комендант. И телевидение прихватим...

- Спасибо за приглашение, но у тебя пока еще не на что сесть и нечего съесть, - напомнила Мамочка. - Да, кстати, ты у меня в машине тыкву оставил, смотри не забудь. - Хеймитч понял, что она знает, для кого эта тыква. - Сам понимаешь, я к девчонке теплых чувств не испытываю, но ты все делаешь правильно.

- Спасибо, доктор, - у ментора гора с плеч свалилась. Он не представлял, что ему скажет - или сделает - Большая Мамочка, узнав, что на самом деле он просто-напросто старался обеспечить безопасность убийце Альмы Койн.

- Не за что, - сурово ответила Мамочка. - Предположим, сегодняшний бой ты выиграл. Осталось выиграть войну.


Глава 4

Если Гейл Хоторн был еще жив после восьми часов полета и двух посадок на дозаправку, то лишь благодаря таблеткам, которые дала в дорогу миссис Эвердин, и ожиданию радости от скорой встречи с родными и близкими. Глядя в иллюминатор на заброшенные древние города, укрытые синим сумеречным снегом, он вспоминал сквозь накаты тошноты рассказы о Санта-Клаусе. Вот над такими же крышами он летал на своих санях, запряженных оленями, спускался по печным трубам - интересно, каким образом - и дарил детям подарки. Конечно, послушным детям - хотя таким, как Гейл, тоже кое-что перепадало… Четыре планолета везли в Тринадцатый дистрикт лекарства, одежду, игрушки и другие необходимые вещи, а кроме них - специальный груз особой важности: тело Альмы Койн. По злой иронии судьбы гроб был накрыт повстанческим флагом с сойкой-пересмешницей. Хорош подарочек.

В салоне было холодно, как в могиле. Чтоб не окоченеть, Гейл устроил берлогу из тюков - справа детские подгузники, слева плюшевые медведи, позади одеяла, все мягкое и теплое.

Он пытался обдумать все, что услышал от Хеймитча - мысли не слушались и расползались в разные стороны. Представлял, как его встретят семья и боевые товарищи - мысли поворачивали назад, в оставленный Капитолий, где у Кискисс из всех родных и друзей остались только мама да старый пьяница. Попробовал вообще ни о чем не думать – и в голову тут же полезло, не встречая сопротивления, все, что не давало жить в последние месяцы...

Почему-то с самой этой клятой последними словами Жатвы, на которой вытянули имя Прим, Гейл постоянно оказывался не там, где был нужен. Вместо него, внесенного в список сорок два раза, на Игры попал Пит Мелларк, сроду не подписывавшийся на тессеры. Если бы Гейл тоже вызвался добровольцем, семьям осталось бы только погибать от голода, этого Китнисс ему не простила бы ни живому, ни мертвому, тут Пит был полностью прав. К тому же он бы не смог объявить о своей любви на весь Капитолий – нельзя метать бисер перед свиньями. У каждого человека есть черта, которую он неспособен переступить. После переезда семьи Эвердин в Деревню Победителей он видел Кискисс только в лесу и только по воскресеньям, в единственный шахтерский выходной. А когда не стало и этих воскресений – в шахте работа без отдыха, ограда под током, в лес не попасть - его опустевшее место в жизни Китнисс медленно, но прочно стал занимать Пит. Все, что дальше с ними происходило, только на это и работало – даже проклятая Квартальная Бойня, даже капитолийский плен и охмор, даже война и революция. Да, сам он, конечно, тоже кое-что мог. Прикрыть Сойку в бою, убить всех ее врагов, взять для нее Капитолий - но даже если бы он притащил живого Сноу в угольном мешке, все равно уже ничего не смог бы вернуть: ни их лесного прошлого, ни своего места в ее жизни. Будто какая-то злая сила тянула их в разные стороны - и чем больше он сопротивлялся, тем дальше она их растаскивала. Даже на площади из огня ее вытащил Пит… да что площадь, вот если бы им раньше встретиться, до этих самых буханок, брошенных в весеннюю грязь голодной девочке и известных теперь на всю страну! Но, во-первых, никаких буханок у шахтерского сына Гейла Хоторна не было и быть не могло, и он никогда бы не обошелся так с хлебом, даже горелым. А во-вторых, у него, четырнадцатилетнего, тогда разрывалась голова, чем накормить собственную большую семью – маминого заработка не хватало даже на самое необходимое. Только в лесу, в их истинном мире, не было ни угольной пыли, ни страха, ни лжи - и Пита тоже не было.

Может, хотя бы теперь, когда между ними все кончено, он наконец-то окажется там, где сможет ее спасти?

Небо в иллюминаторе почернело, как угольный пласт. Свет горел только в кабине у летчиков - туда Гейл и отправился, чтоб хоть ненадолго отвлечься разговорами.

Экипаж, одетый в специальные теплые комбинезоны, обсуждал не предстоящее Рождество, которое новая власть официально разрешила праздновать, и даже не смерть Альмы Койн. Говорили о том, к чему революция привела страну и Тринадцатый дистрикт.

- Все нормально, - горячо доказывал молоденький бортмеханик, наливая Гейлу в кружку кипяток, - сколько можно жить под землей, как… - он запнулся, подбирая слово, - как дождевые черви! Моя мама врач, она говорит, что у наших детей от такой жизни иммунитет на нуле, оттуда и эпидемии. А еще мама говорит, - он весело подмигнул Гейлу, - что люди уже начали вырождаться от того, что заперты по дистриктам. Вот теперь себе невест и поищем – правда, сержант?

- Не до невест, когда Фрост зубами щелкает около задницы, - остудил его пыл бородатый штурман. - Разве не видно, что во Втором мы увязли по шею? – он провел по горлу ребром ладони. - Места не знаем, воевать в горах не умеем. Вот он, лес, вокруг забора – хоть бы раз провели учения! Нет, занимались чем угодно – военной историей, ядерными технологиями, только не тактикой партизанской войны! А ведь еще давным-давно писали умные люди: можно победить в войне с режимом, но нельзя - в войне с народом! А народ устроен так, что всегда помогает своим, а не чужим - даже если чужие хотят ему добра, а свои не хотят…

- Плевать им на наше добро, - вступил в разговор командир экипажа, - у них и своего было вдоволь. С них не сдирали последнюю шкуру, как в других дистриктах. Они до сих пор не верят, что их незыблемый Капитолий смогла взять толпа голодранцев, и дерутся за прежнюю жизнь. И прошу заметить, дерутся не дубинками. Кое-то думал, что выбьет Второму одним ударом все зубы… Ну, грохнули этот Орех – и что с того? Плох тот хозяин, который кладет все яйца в одну корзину!

Гейл все это сам прекрасно знал и понимал. После взрывов, так лихо спланированных им вместе с прочими умниками, далеко не все миротворцы вышли сдаваться через тоннель – можно было догадаться, что в Орехе имелись ходы, не обозначенные на плане. Когда повстанцы вошли в гору, им ничем не удалось поживиться: неверно введенные коды доступа запускали взрывные механизмы, а самое ценное было вывезено еще до того, как революционная армия подошла ко Второму. Им достался пустой Орех - пустой и опасный. А после, выждав, когда армия, опьяненная скорой победой, двинется на Капитолий, Второй собрался с силами и ударил ей в спину. Теперь между Капитолием и дистриктами встал бывший военно-промышленный центр Панема, быстро оправляющийся от ран. К тому же Второй не имел проблем с продовольствием: склады были забиты на несколько лет вперед, а местное население поддерживало банды, состоящие из бывших миротворцев, и формирующуюся из них Армию сопротивления под командованием полковника Марка Лициния Фроста.

- Слушай, сержант, а ведь я тебя видел в агитроликах, - пригляделся бортинженер. – Парни, это же он рядом с Сойкой был всю дорогу! – отшатнулся он, будто увидев на борту живую крысу.

- Может, он нам и расскажет, почему его подруга застрелила нашу Альму? –приподнялся штурман с самыми серьезными намерениями.

- А если не расскажу, вы меня выбросите? – приготовился Гейл к обороне. – Тогда не над водой. В лесу я выживу.

Он об этом думал, просто не успел как следует подготовиться. Можно было догадаться, что после гибели Альмы Койн отношение граждан Тринадцатого к землякам ее убийцы изменится далеко не в лучшую сторону. Но на дворе зима, уйти некуда – маме и другим остается только терпеть до весны… Как бы еще удержаться и никому морду не набить в этом отпуске.

- Отставить, - вмешался командир, - не хватало только драки на борту. Помните, что было написано на ее браслете? «Психически дезориентирована». Не надо давать оружие людям, больным на голову. Не будьте сами такими. Все на этом.

Дело не в оружии и не в голове, а в том, что не стало единственного человека, ради которого ей стоило держаться за жизнь, думал Гейл, возвращаясь в темноту и холод. Он ведь тоже берег Прим изо всех сил... Какая сволочь кинула ребенка, не достигшего четырнадцати лет, в эту кровавую кашу? Да, ее могло убить что угодно - очередная капсула, шальная пуля или камень, попавший в голову, – но это оказалась именно та самая бомба! Даже если бы он ничего не сделал ради бомбы, только рядом постоял, он все равно был бы виноват в гибели Прим – и никто на свете не переубедит в этом ни его, ни Китнисс.

- Идем на посадку, - объявил командир спустя два очень холодных часа.

Планолет опустился на красно-желто-зеленую россыпь посадочных огней – Тринадцатый уже не прятался. Чтобы наконец-то согреться, Гейл помогал при разгрузке – ловил тюки и кидал на транспортер, уносящий в подземный склад игрушки, лекарства и яркую детскую одежду. Местные дети одевались в серое, а играли, чем придется – все игрушки сожгли во время эпидемии. Единственной уцелевшей куклой Пози играл весь этаж, даже мальчишки, пока маме не удалось выпросить на складе узел старого тряпья и нашить всем желающим серых страховидных кукол – зато уж радости было...

Когда резиновая лента унесла под землю последний тюк, Гейл нарочно задержался возле транспортера, чтоб не ехать в одном лифте с летчиками - не хватало ему, в самом деле, подраться и встретиться со службой порядка раньше, чем с собственной семьей. Но, видимо, это был последний лифт. Прождав полчаса на ледяном ветру, Гейл решил добираться своим ходом – по лестнице.

Фонари зажигались впереди и гасли за спиной сержанта Хоторна, будто его сопровождал блуждающий огонь. С каждым шагом ему становилось теплее, хотя на лестнице стоял тот же собачий холод, что и на улице. Гейл никогда не представлял, что можно радоваться, спускаясь под землю. Да, теперь это его дом – о другом, потерянном, думать не хотелось. В конце концов, здесь тепло и светло – не то что в их прежней развалюхе, которую зимой не натопишь, как ни затыкай щели. Есть даже горячая вода и теплый сортир, как в Деревне Победителей. И у мамы наконец-то зажили вечно кровоточащие руки – здесь белье стирают умные машины, а человек только за ними следит да на кнопки нажимает, этому она быстро выучилась. А главное – здесь отличная школа. Мальчишкам больше не придется зубрить про угледобычу, будь она неладна – с того самого дня, когда всех выживших после бомбежки Двенадцатого увезли сюда на планолетах, братья твердо решили стать летчиками и больше никем. Эх, знали бы они, каково это - десять часов болтаться в воздухе…

Проходя мимо отсека, в котором когда-то жила семья Китнисс, Гейл услышал из-за двери незнакомые голоса. Значит, миссис Эвердин сюда больше не вернется... Интересно, где теперь их уродский кот – может, ушел вслед за своей маленькой хозяйкой, не зная, что искать больше некого? Еще одно живое существо, хоть и четвероногое, перед которым он на всю жизнь виноват… Несколько шагов – и вот он, дом. Сквозь дверь Гейл слышал, как мама пытается уложить Пози, но та ни в какую - а вот это уже интересно, обычно сестренка не брыкается. Значит, ждет его и боится проспать - тогда тянуть не стоит.

Так оно и вышло: стоило Гейлу открыть дверь, как он чуть не оглох от радостного визга.

- Осторожно, у него ребра сломаны! – мама еле справлялась с мальчишками, наскочившими на старшего брата из засады. – Пози, ты бы еще ему на голову влезла! –Растолкав детвору, она осторожно обняла сына, которого не видела с самой осени, и с надеждой посмотрела в его глаза: – Ты надолго?

- Как доктора решат, - ответил Гейл, стараясь загрести в охапку все свое большое и теплое семейство, - это же отпуск по ранению. Как вы тут? – задал он вопрос, мучивший его в дороге.

- По-всякому, - ответила мама не очень обнадеживающе, - работы много. Нас же тут прибавилось… Ладно, потом расскажу – сейчас тебе надо вымыться с дороги и поесть.

- Как поесть? – удивился Гейл. – По расписанию же отбой.

- Ты забыл про Сэй, - улыбнулась мама, - ей разрешили покормить тебя вместе с летчиками. К тому же доктор Роджерс еще днем позвонила и сказала, чтоб тебя с сегодняшнего вечера поставили на довольствие.

Гейл мысленно поблагодарил Большую Мамочку и миссис Эвердин, без которой точно не обошлось. В дорогу ему выдали дневной сухой солдатский паек, это да, но он так и остался нераспечатанным: завтрак попросился наружу при первой же посадке, а потом выворачивало даже от мыслей о еде. Можно было бы сейчас его сжевать, но какой солдат откажется от горячего ужина?

С огромным наслаждением Гейл залез под горячий душ – вот оно, солдатское счастье! Он уже забыл, что такое настоящая горячая вода. В госпитале из крана текла еле тепленькая, а во Втором спасало только средство от паразитов в ярко-желтом баллончике, потому что мыться было негде, нечем и некогда. И мыло дома тоже настоящее, человеческое – не приторное капитолийское, от которого весь день пахнешь, как парфюмерная лавка, и не едкий черный армейский брусок, а белое, мягкое, почти без запаха. И чистая одежда по росту и размеру – много ли человеку надо?

А в столовой Гейла ждали земляки и боевые товарищи. Земляки так и бросились его обнимать – а крепче всех, конечно, Сальная Сэй. Ребята бы тоже обняли, но у Дэна не было руки, а Тед вообще приехал в инвалидной коляске. Хейзел еле сумела унять людей, чтоб не переломали сыну уцелевшие ребра. Когда-то в Котле точно так же встречали Китнисс, вернувшуюся с победой – но он-то пришел не с Голодных Игр, а с войны… и не победителем. Земляки, с рождения привыкшие молчать о главном, спрашивали о чем угодно, только не о делах во Втором. И уж, конечно, никто не говорил с ним о Китнисс, как о веревке в доме повешенного. Они просто смотрели – так, как будто он вернулся без рук и без ног. Летчики ужинали в другом углу столовой - все четыре экипажа – и старались не поворачиваться в их сторону.

Зато на тарелке лежал огромный шмат овощной запеканки, политый маслом – Гейл сроду не ел ничего, политого маслом - а в кружке дымился любимый травяной чай. Такого в Тринадцатом он еще не видел.

- Теперь овощи возят из Одиннадцатого, - рассказывала мама, пока сын уплетал свою порцию, как молодой волк, – разгружают на станции в Двенадцатом – рельсы-то уцелели - а к нам уже везут по воздуху. Конечно, это большой расход горючего, вот весной начнем восстанавливать старую дорогу – тогда заживем… - она встрепенулась: - Может, врача позвать - ты же вот-вот со стула упадешь!

- Ничего страшного, - ответил Гейл заплетающимся языком, - просто мне бы поспать…

Он опомнился в коридоре, куда его еле выволокли. Кто бы знал, что тепло, душ и горячая вкусная еда способны вырубить не хуже чистого спирта.

- Ты в порядке? – обрадовалась Сэй. - Тогда топай своими ногами – нам тебя не утащить!

- Сэй, - пробормотал Гейл из последних сил, - где кот?

- Лютик, что ли? – фыркнула Сэй. – У меня - вот дождется, паршивец, суп из него сварю!

Все-таки он сумел самостоятельно дойти до отсека и даже раздеться. Мальчишки не шумели, и только Пози все пыталась улечься на груди у брата, как котенок, несмотря на мамины охи о сломанных ребрах. Все равно, едва погас свет, мелкая прокралась к нему под одеяло, и правильно сделала. Иногда человеку нужно согреть сердце в самом прямом смысле слова, а лучше всех с этим справляются дети и кошки.

Наутро Гейлу, как и всей семье, пришлось сунуть руку в окошко, где умная машина специальными чернилами наносила каждому его личный распорядок дня. Даже Пози, едва научившаяся читать, встала у окошка на стул, а потом с гордостью показала брату ручонку, на которой едва уместилось ее расписание. Гейл не стал говорить, как называется эта процедура на армейском слэнге – детям такое знать необязательно. Да, в Тринадцатом жизнь в основном шла по-прежнему, но перемены были заметны. Например, сегодня на завтрак дали каждому огромную порцию овсянки с маслом и яблочным джемом и крепкий сладкий чай. И всем поровну - еды теперь хватало даже на добавку, поэтому больше никто не высчитывал, кому, чего и сколько. За столами Гейл увидел много новых лиц – преимущественно детских. Все дети были бледными до прозрачности, как маленькие привидения, и тощими, как бездомные котята. На вопрос, откуда их столько взялось, мама ответила, что одним из последних распоряжений Альмы Койн сюда свезли сирот из пострадавших дистриктов – особенно из Восьмого, где камня на камне не осталось, и из Одиннадцатого, по которому прокатились целых три эпидемии. И дети, и взрослые тихо ели, не поднимая глаз. Гейл вспомнил, что на сегодня назначены похороны.

Постепенно он замечал, что на него посматривают косо – не только старожилы Тринадцатого, но и некоторые земляки. Не было нужды спрашивать, почему. Зная истинную цену капитолийской сказочке о несчастных влюбленных, люди до сих пор воспринимали его и Китнисс как единое целое – а это означало, что все плевки, комья грязи и тухлые яйца, предназначенные Сойке, теперь полетят в него. Что ж, он готов. Не такая уж великая цена за то, чтоб остаться с ней единым целым - хотя бы так.

После завтрака Гейл отправился к врачу, чтобы получить заключение о трудоспособности. В Тринадцатом никто не бездельничал, да он и сам хотел напроситься на какую-нибудь работу. Но все предложенные занятия оказались нудными до зубовного скрежета. Что поделать, любая более-менее интересная работа требовала выучки, а Гейл сюда пришел дремучим дикарем: книг не читал, компьютера в глаза не видел, из оружия знал только лук, а из всех школьных предметов – угледобычу и четыре арифметических действия, большего рабам не полагалось. Хотелось ли ему учиться? Еще как, да и Бити считал его очень способным. Только судьба распорядилась иначе – он солдат. Кончится война, тогда посмотрим. Вот выбраться бы сегодня в лес, но с поломанными ребрами толком не поохотишься... хотя как сказать. Раньше они с Кискисс добывали к празднику омелу и остролист, которые неплохо сбывали в Котле, а последней их безоблачной зимой повесили в лесу на елку бумажные фонарики, которые склеила Прим… едва Гейл об этом вспомнил, как на докторском столе зажужжал коммуникатор.

- Работа сама тебя нашла, Хоторн, - сообщил врач после недолгого разговора, - ты же у нас лесной человек?

Не успели просохнуть чернила на врачебном заключении, как Гейл уже был на школьном этаже. Через полчаса он вел по лесу маленький, но неплохо вооруженный отряд: шестерых старшеклассников и учителя географии. Напрасно Гейл пытался убедить начальство, что для прогулки в ближний лес восемь автоматов на восьмерых – это перебор: его и слушать не захотели. Единственное, что ему удалось – поменять патроны в ребячьих автоматах на холостые. Теперь он смотрел, как совершенно неуправляемые и обалдевшие от свежего воздуха мальчишки, побросав в снег бензопилу и прочий инвентарь, с дикими криками палят по кустам и деревьям. Оружие выдали на случай нападения хищников, но шестеро мальчишек и географ, безуспешно пытающийся навести порядок, распугали все живое да самого Двенадцатого. Гейл терпеливо дождался, когда парни расстреляют весь боезапас – пусть наиграются, - а потом гаркнул что есть мочи:

- Становись!

Мальчишки мигом построились, географ тоже: сержант Хоторн был самым старшим по званию.

– Смир-рно! – Учитель и ученики застыли, словно частокол. - Представьте, что вы не дома, а во Втором, - начал Гейл. - Получилось? Поздравляю, вы покойники. Все до единого. Вон там, - он показал на кусты орешника, где снег и опавшая листва были перемешаны мальчишечьими ногами в грязно-рыже-белую кашу, - красиво развешены ваши кишки. Поздравляю, вы налетели на растяжку. Хотя нет, до растяжки не дошло - из-за ваших кошачьих воплей отряд уже давно обнаружили и расстреляли! – Оглядев неподвижную команду, он продолжил немного мягче: - Завтра любой из вас может заменить в строю убитого или раненого. Кто хочет погибнуть глупой смертью, шаг вперед. – Никто не сдвинулся с места. - В лесу каждый из вас должен превратиться в одно большое ухо. Советую привыкать к этому уже сейчас. – Теперь он знал, чем займется в отпуске. Если сумеет научить ребят правильно вести себя в лесу, а может, еще и охотиться, то сохранит хотя бы одну солдатскую жизнь. – Услышу хоть один крик – всех воткну головами в снег. Понятно излагаю?

- Так точно, - ответил нестройный хор.

- Вольно, разойдись, - сжалился Гейл. – А теперь за мной, след в след. И тихо.

Ноги сами вели его туда, где они с Кискисс охотились по осени. Над ними тогда синело высокое сентябрьское небо, в опавшей листве шуршала мелкая лесная живность, а кусты шиповника были алыми от ягод – бери, сколько хочешь. Они шли, жадно вбирая в себя все лесные запахи и шорохи, от которых так надолго были отлучены, утопая босыми ногами в теплых сухих листьях, и никто даже на минуту не вспомнил, что под ногой может оказаться ядовитая змея… Теперь тропа спрятана под снегом, небо низкое и серое, красное - это не ягоды, а кровь, и в лесу охотятся не на кроликов, а на людей. Мир изменился.

Найдя подходящую елку, ее быстро спилили и туго стянули веревками. Кто не возился с елкой, набирали в корзины омелу, остролист и шишки. А потом Гейл развел костер, и они жарили на тонких сучках вареную картошку – теперь, когда еды стало вдоволь, ее уже не запрещалось брать с собой. Мальчишек разрывало от вопросов, а Гейл терпеливо отвечал – пусть хоть что-то запомнят. Географ спрашивать стеснялся, но Гейлу с высоты своего роста было отлично видно, как он тайком нажимает кнопки на диктофоне.

Едва отряд подошел к воротам, горящие глаза ребят сразу погасли – сегодня хоронили Альму Койн.

Раньше покойников сжигали в специальной печи, но теперь Тринадцатый, возвращаясь к нормальной жизни, мог позволить себе кладбище. Могилу, первую и пока единственную, вырыли еще до прибытия спецрейса. В два часа пополудни все работы были остановлены и все до единого люди подняты на поверхность. Даже тяжелых больных привезли на колясках. Из других дистриктов тоже прибыли отдать последнюю дань уважения. К своей великой радости, среди гостей Гейл заметил Бити. А еще он заметил, что Двенадцатый и Тринадцатый стояли порознь – между ними смогла бы проехать целая танковая колонна.

Когда из лифта вынесли гроб, накрытый флагом, наступила такая тишина, что Гейл услышал, как шуршит снег, падающий на его форму. Здесь люди тоже не привыкли к проявлению чувств.

Рядом с гробом встал коренастый рыжеволосый полковник Мерфи - нынешний глава Тринадцатого дистрикта. Если Боггс был правой рукой покойного президента, то Мерфи с полным основанием можно было называть левой.

- Сегодня мы прощаемся с нашей Альмой, - заговорил он в микрофон. – Я не буду вспоминать, чего нам стоило выжить в полной изоляции – каждый из нас помнит все лишения и потери. Я не буду говорить, что Альма делала для нас – пусть каждый скажет себе это сам. – Он откашлялся, вызвав ответную волну кашля в рядах собравшихся. - Древние говорили, что революция пожирает своих детей. Альма знала, что может повторить судьбу другого президента-освободителя - Авраама Линкольна… - Гейл знать не знал, кто такой Авраам Линкольн и кого он освободил. – Она хотела вернуть нас к человеческой жизни, и она это сделала. Посмотрите, друзья: мы стоим под открытым небом, не боясь бомбардировщиков. Это ее заслуга. Весной мы начнем отстраивать город, и он будет лучшим памятником нашей Альме. Мы сражались и победили, теперь главное – эту победу удержать. Мы все знаем, что сейчас происходит – но именно в эти тяжелые дни начинают прорастать семена будущего. Мы видим, как дистрикты протягивают друг другу руку помощи – добровольно, это дорогого стоит… - Он медленно и внимательно оглядел сограждан, прячущих лица в воротники. – И вот что еще я хочу вам сказать: в ответ на утрату мы должны теснее сплотиться, а не искать виноватых. Мы еще не знаем, почему… это произошло. Наш долг - не допустить никакой мести, никакого суда Линча. Пусть добрые соседи останутся добрыми соседями. Альма не хотела бы, чтобы ее смерть посеяла между нами вражду.

В этой речи Гейл услышал свое: Китнисс не столько заключена под стражу, сколько взята под усиленную охрану. Теперь ее крови хотят и свои, и чужие - и только ничтожная горстка людей желает ей добра. В сумасшедшем доме, называемом Панемом, не осталось никого, кто не хотел бы чьей-то крови. Даже Питу Мелларку промыли мозги… Именно это и добило Гейла – не пепел Двенадцатого, не госпиталь, уничтоженный на его глазах, а именно Пит, которого он лично приволок из Капитолия, чтоб Кискисс не страдала. Как же, он ее смерть приволок... Конечно, легко быть добрым при сытой жизни. Однако сытыми в городе были многие, а добрым - один Пит. До того, как Гейл притащил в Тринадцатый вместо прежнего милого пекаря злобного психопата-убийцу, он даже не задумывался, насколько это важно – чтобы среди людей жил такой Пит. Как свечка: вроде маленький огонек, но если его погасить – мрак усилится. Он и усилился – в его, Гейла Хоторна, голове…

Слово взяла директор школы капитан Верити Уильямс:

- У Альмы не было своих детей, но ее душа болела за каждого ребенка. Как бы она ни была занята, управляя целой страной, у нее нашлось время, чтоб собрать подарки для наших детей. Альма не хотела бы, чтобы ее гибель отменила Рождество. Слишком много наших людей погибло для того, чтобы оно могло состояться. Сегодня вечером у нас будет настоящая рождественская елка. И все дети получат подарки. Приходите.

Гроб на веревках опустили в могилу. По старинному обычаю дали салют, выстрелив из ружей десять раз в серое тяжелое небо. Теперь каждый – опять же по старинному обычаю – должен был подойти к могиле и бросить туда ком земли. Гейл тоже взял ком и приготовился бросить, но тут земля куда-то поехала из-под его ног…

Когда он открыл глаза, то обнаружил, что лежит на своей кровати, а рядом никого нет. Вспомнив, как чуть не свалился в могилу, он громко и крепко выругался. Стыд и срам, среди чужих держался, а среди своих поплыл! Гейл решительно встал, включил верхний свет и только теперь заметил, что вся комната от пола и потолка увешана детскими рисунками. Раньше младшие Хоторны почти не рисовали – было нечем и не на чем.

Три стены из четырех, конечно же, заняли Вик и Рори, по рисункам которых можно было изучать историю мировой авиации. Чего там только не было: от воздушных шаров, аэропланов и сверхзвуковых истребителей, оставшихся только в книгах и в кино, до планолетов, зарисованных с натуры твердой рукой и во всех подробностях. Вдоволь налюбовавшись, Гейл отошел к стене, где развесила свои картинки сестренка. Лучше бы он этого не делал. У Пози тоже была твердая рука, а еще хорошая память и художественное воображение. На ее рисунках оживала их погибшая родина: домишко Хоторнов в три окна, стаи ворон над Шлаком, далекие синие горы, ярко-розовый шиповник на краю Луговины, черно-белый заснеженный поселок, рыжий кот Лютик с единственным желтым глазом… ни бомбардировщиков, ни горящих домов, как будто бы не было ни огня, ни смерти, ни страданий. На одной из картинок Пози очень похоже нарисовала Гейла и Китнисс – окруженные деревьями, они целились из луков куда-то за край. Гейл вспомнил, что Пози в лесу вела себя молодцом. Он тут же дал себе слово брать сестренку после войны на охоту по первому ее требованию – если, конечно, вернется живым.

- А, проснулся? – сестренка, легкая на помине, вбежала в комнату, ведя за собой очень худую и бледную черноглазую девочку. – Познакомься, это Сильвия, идем с нами на елку!

- Пусть сначала поест. – Мама внесла контейнер с ужином - тушеные овощи, хлеб и чай. – Елкой сыт не будешь. А это тебе от доктора. – Она вынула из кармана такую же бутылочку, как та, из которой вчера восполнял силы Эбернати. Знать бы, как с ним связаться - ну, если не с ним, то хотя бы с миссис Эвердин... да хоть с самим чертом или Большой Мамочкой, что, в сущности, одно и то же, лишь бы услышать хоть слово о Кискисс! Но сначала на елку – наверняка Бити уже там, гости должны засвидетельствовать свое почтение. Хотя кто его, Долбанутого, знает…

Елка, увешанная всякой всячиной, стояла посреди столовой, стены которой украшали венки из омелы и остролиста. Присмотревшись издали к елке, Гейл понял, что к празднику готовились заранее – такие украшения наскоро не слепишь. Особенно ему понравились звезды, выточенные из часовых шестеренок и надраенные до солнечного блеска. Играла музыка – раньше в Тринадцатом обходились без нее, да и без праздников тоже. Голоса давно ушедших людей пели о звездах, подарках, жареных каштанах и о том, что в новом году все беды останутся позади. А еще Гейл никогда в жизни не видел столько детей. Дети впереди, дети позади, дети справа, дети слева. Гейл на всякий случай взглянул на потолок и облегченно вздохнул: там их не было. Взрослые благоразумно жались к стенам.

Бити он искал недолго. Долбанутый, каким-то чудом оказавшийся у елки, вертел в руках замысловатую многолучевую звезду.

- Варвары, - укоризненно сказал он, заметив подошедшего Гейла. – Раскурочить такой механизм! Этим часам, наверно, пять веков или более…

- Ты здесь надолго? – Гейл вспомнил, что виделся с ним позавчера: если он не прибыл тем самым спецрейсом из Капитолия, то когда?

- Хотел улететь сразу после похорон, но пришлось задержаться из-за погоды, – с сожалением ответил Бити, - нужно будет придумать, чем себя занять.

- Есть одна идея, – предложил Гейл. – Как насчет отдела спецвооружения?

- А именно? – наморщил Бити лоб. – Ах, да… ты говорил, тебе там что-то нужно…

- Санта идет! Санта! Санта! – ответ Гейла потонул в радостных детских голосах, и он решил отложить расспросы на потом.

В столовую важно вошел белобородый толстяк в красной шубе. Следом за ним какой-то зеленый человечек кое-как протолкнул через порог самые настоящие сани, на которых едва держался огромный-преогромный красный мешок.

- Хо-хо-хо! – раскатился во все стороны жизнерадостный бас. - Здравствуйте, девчонки, здравствуйте, мальчишки! Вы хорошо себя вели? – От тысячеголосого «Да-а-а!!!» Гейл чуть не лишился слуха, но Бити остался невозмутим. - Подходите за подарками – всем достанется и еще останется!

Санта раскрыл мешок, полный самых настоящих апельсинов, огромных и оранжевых, как закатное солнце. Дети подходили строго по очереди и осторожно брали их по одному. Многие не знали, как правильно едят эти диковинные плоды, и кусали их, как яблоки, вместе с кожурой. По столовой разносился запах давно забытой радости. Тут же Гейлу вспомнилось, как Кискисс впервые вырвалась к нему в лес после Игр – у этой встречи тоже был запах апельсина. Как плакала на его груди долго и громко, до истерики – только с ним она могла себе такое позволить, с остальными нужно было изображать из себя железного человека. Как, успокаивая, поил ее водой из ручья, как вместе ели апельсины, как впервые в жизни поцеловал на прощание – а потом какая-то сволочь об этом донесла, да не кому-нибудь, а самому президенту…

- Извини, я уже забыл, - вернул его Бити в сегодняшний день, - что ты хотел узнать в отделе спецвооружения?

- Я про нашу бомбу-ловушку - ты все стер или что-то осталось? - снова напомнил Гейл.

- Ах, это… - протянул Бити. – Хочешь доделать?

- Ну да, – моментально ответил Гейл, – идея-то шикарная, надо заниматься!

- Пойду-ка я к себе, - зевнул Бити, пропуская его слова мимо ушей, - здесь слишком шумно…

- Я провожу. - Гейл повел его к выходу, осторожно прокладывая путь сквозь галдящее море детей, в котором где-то затерялись Рори, Вик и Пози.

- Спасибо, дальше я сам, - откланялся Бити в коридоре, - спокойной ночи…

- До ночи далеко. – Гейл преградил ему путь. – Не хочешь ли со мной кое-куда прогуляться? – Не дожидаясь ответа, он взвалил Бити на плечо, благо что Долбанутый даже на вид был гораздо легче Хеймитча. – Не волнуйся, я тебе не испорчу праздник, это ненадолго…

- В отдел спецвооружения? – догадался Бити, когда Гейл втащил его в лифт. – Но там же наверняка поменяли пароль!

При слове «пароль» Гейл чуть не расхохотался: несмотря на грозное название, этот отдел всегда был проходным двором, куда мог забрести любой – забрела же Китнисс.

- Ничего, подберешь, ты умный, - он слегка похлопал Бити по огромному жилетному карману, стараясь не повредить содержимое, - у тебя все отмычки с собой.

На знакомой двери и в самом деле стоял замок, с которым пришлось немного повозиться. Странно, что он появился только сейчас, когда война официально закончилась.

- Ну, давай поглядим, - Бити включил компьютер. Над столом возникла и засветилась радужная многоэтажная голограмма. - Если здесь побывал чужой, он должен оставить след.

- А мог этот чужой обойти твои ловушки? – спросил Гейл. – Вдруг он умнее тебя?

- Такого не может быть, - ответил Бити без тени хвастовства и принялся за работу. Хотя на вид это было настоящее колдовство. Его руки так и мелькали над столом, выделывая сложные пассы, меняющие форму и цвет голограммы. Гейл засмотрелся и на несколько минут забыл, зачем они сюда пришли.

- Вот… - Левая рука Бити вытянула вверх мягко светящуюся зеленую ажурную спираль. – И вот… - рядом поднялась еще одна, белая. – И вот… - несколькими точными движениями он вырастил над столом зелено-бело-голубой сад. - Если бы здесь побывал чужой, они сменили бы цвет.

- А можно узнать, кто и когда в последний раз тут… колдовал? – осторожно спросил пришедший в себя Гейл.

- Проще простого. – Над столом повис небольшой полупрозрачный экранчик. – Вот весь список – фамилия, дата, время, действия, открытые файлы… видишь, без нас никто не заходил.

- Значит, давай посмотрим, кто заходил и что делал при нас, - Гейл решительно потянулся к списку.

- Вот только руками не размахивай, - строго осадил его Бити, - сам все сделаю. Сентябрь и октябрь… - он проделал несколько пассов. – Вообще все, что мы делали, три раза в день автоматически выкачивалось на компьютер Койн. Нельзя же класть все яйца в одну корзину. Но она была не технарем, а президентом - слишком много забот, чтобы копаться в наших черновиках...

- Значит, все, что мы стерли, осталось на ее компьютере? – Черт бы его, Долбанутого, побрал! – А можно это взять обратно?

- Ты предлагаешь мне влезть на компьютер президента? – ответил Бити вопросом на вопрос. – Знаешь, что за это бывает?

- Я знаю, что его защиту делал ты, а не дятлы из Тринадцатого, - сказал Гейл, - а хороший охотник не попадается в свои же ловушки! – Действительно, Бити, прибывший из самого инженерно-технического сердца Панема, был на несколько голов выше местных умников, отставших из-за многолетней изоляции, и Альма Койн это понимала очень хорошо.

- Тогда извини, овчинка не стоит выделки, - Бити скрестил руки на груди. – Мне легче все это рассчитать по новой, чем подбирать отмычки.

- Не надо. – Гейл решил сказать правду, но не всю – неизвестно, станет ли теперь Бити стараться для Китнисс: - Я просто хочу знать, кто делает эти бомбы во Втором. Если что-то утекло отсюда, я пойду по следу и отыщу эту сволочь, где бы она ни была...

- Так бы сразу и сказал. – С явным облегчением Бити извлек из жилетного кармана небольшой планшетик и стал быстро-быстро нажимать на кнопки. Через несколько минут над планшетиком тоже появилась голограмма, только маленькая и бледная.

- Есть. - На этот раз зрелище не было таким захватывающим, да и времени ушло побольше, но Бити не сдавался, пока над голограммой не появился список. – Сентябрь… октябрь… декабрь… знаешь, чужие здесь не ходили. Разве что свои… проворонили.

- Ты хочешь сказать, что кто-то мог это забрать и…?

- Доступ имели четверо: Койн, Боггс, Плутарх и я, - перечислил Бити. – Я не брал, Койн и Боггс - маловероятно… а вот Плутарх – может быть. Он же специалист по… таким вещам. Вспомни, чем он занимался. Попался бы ты ему раньше – он бы, возможно, привлек тебя к разработке Голодных Игр, на него работало много разных умников по всей стране… - Гейла так и передернуло. – Ну да, он же сам сказал мне, что наша работа слишком хороша для мусорной корзины. Вот с ним и разговаривай. – Он обхватил голову: - А теперь тащи меня обратно.

- Может, на елку? – спросил Гейл, наблюдая, как Бити заметает следы. – Ты заслужил свой апельсин.

- Только не туда, - решительно отказался Долбанутый, - этот галдеж меня окончательно доконает. Но если принесешь мне апельсин, буду рад.

Выгрузив Бити у дверей его комнаты, Гейл спустился в столовую и убедился, что от апельсинов остался только запах. Все пили чай с печеньем - и того, и другого впервые за семьдесят пять лет было предостаточно, - и подпевали песне из динамика, непохожей на все остальные. Высокий голос из давних-давних времен пел о том, что в этот несправедливый мир наконец-то пришло Рождество - для богатых и бедных, для слабых и сильных, для черных и белых, но самое главное – война закончилась, а значит, есть надежда, что новый год будет добрым и без всякого страха! «Конец войне!» - пел детский хор. «Конец войне!» - подпевали Двенадцатый и Тринадцатый. Если такие вещи, как жареные каштаны и красноносые олени в летающей упряжке, мало кому из присутствующих были близки и понятны, то «Конец войне!» распевали, даже когда песня закончилась – пока кто-то не догадался поставить ее сначала.*

- Вот ты где! – Навстречу Гейлу из-под стола вылезла Пози. В такой толчее это был наилучший транспортный коридор для пятилетнего ребенка. Он скорей подхватил ее и усадил на колени. – А теперь закрой глаза и открой рот! - Это оказалась четвертушка апельсина, которую он ни черта сегодня не заслужил.

______________________________________________
* Песня Джона Леннона «Happy Christmas»


Глава 5

Рождественский выпуск ))
__________________________________________________________________

Хеймитч отпер дверь своей новой комендантской квартиры, с наслаждением разулся, в два тяжелых шага достиг дивана, растянулся на нем во весь рост и тут же об этом пожалел. Ноги сразу пошли в отказ и затеяли тяжбу с голодным брюхом. Брюхо требовало еды, но для этого нужно было уговорить ноги встать и дойти до кухни, а строптивые конечности не соглашались даже пошевелить пальцами. Оставив стороны договариваться, ментор лежал и прислушивался к тишине. Хвала небесам, с двенадцатого этажа не доносилось ничего, внушающего тревогу, лишь изредка – буц, буц – топали ботинки караула, но это даже успокаивало.

Номер, в котором Хеймитч Эбернати провел двадцать пять менторских сезонов, теперь занимала охрана. Но для коменданта здания нашлось местечко поблизости. Дело в том, что между одиннадцатым и пентхаусом был еще один этаж – технический, куда никто, кроме безгласых, не ходил. Сам Хеймитч забредал туда всего два или три раза - и то, естественно, по пьяному делу. Теперь он тут поселился – в бывшем помещении для персонала, устроенном так, чтобы больше трех человек одновременно в нем не задерживались. Комнатка, маленькая кухня, крохотный туалет и душевая шириной с дымоход могли бы разместиться в одной-единственной трибутской спальне, а в менторском номере попросту потеряться. Зато благодаря Мамочке там теперь стоял огромный бархатный диван цвета малинового сиропа. Увидев это сокровище около своей двери, Хеймитч решительно заявил, что способен обойтись и солдатской раскладушкой, но у Мамочки, истинной дочери Тринадцатого дистрикта, были свои резоны. Ничего красивее я в жизни не видела, шумно восторгалась она, пока шестеро солдатиков запихивали это чудо бордельного дизайна в менторскую нору, и если эту прелесть оставить без присмотра, ее непременно изгадят – ты же видел вспоротые диваны на четвертом этаже? - а вот под комендантской задницей мы ее сохраним для потомков, лично отвечаешь, задницей, то есть головой! Кстати, если разведешь у себя свинарник, я тебе одно засуну в другое, понятно излагаю? И ментор не раз и не два вздохнул по тем светлым временам, когда в его жилище среди пустых бутылок и объедков гуляли тараканы и крысы, зато никто ему был не указ.

В работе коменданта ничего сложного нет: принимай себе звонки да передавай распоряжения. Это Хеймитч так думал. Реальность расхохоталась ему в лицо, показав два ряда острых зубов. Сначала на седьмом этаже лопнула труба с холодной водой. Оказалось, что устранить аварию некому, так как безгласая обслуга - вот ведь сюрприз – давно разбежалась. Воду пришлось перекрыть, да еще и самому выгребать, пока не пришла подмога. Большая Мамочка, получив сигнал бедствия, прислала бригаду сантехников, но при этом прозрачно намекнула, что надо иметь своих. Потом сломался лифт. Пришлось пешком обходить все одиннадцать этажей, записывая жалобы в блокнот, подаренный Мамочкой («Планшет получишь, когда выучишься грамоте, а пока пиши по прописям, гы-гы»). К концу дня Хеймитч Эбернати сделал два неумолимых вывода: первая - комендант из него, как из свиньи планолет, вторая - ради Китнисс он должен держаться за эту работу, чего бы это ему ни стоило.

К тому же постоянно названивало начальство. Хорошо, если Пейлор, хуже – если Мамочка, но самым невыносимым было общаться с Плутархом Хавенсби. Уж очень скоро вчерашний мятежник и боевой товарищ, вдохнувший воздух Капитолия, перекинулся в прежнего ловкого чиновника. Вчерашнее самоуправство ментора и компании обернулось тем, чем они и ожидали. Не успел последний бездомный перешагнуть порог президентского дворца, как политический рейтинг временного - пока временного – главы государства взлетел до небес. Теперь дважды в день Плутарх прохаживался по дворцу и Тренировочному центру, принимая многочисленные благодарности и не забывая улыбаться в объектив. И, конечно, по всему Капитолию теперь красовались его портреты со слоганом: «Люди – это главное!» Ну да черт с ним, главное – Китнисс в безопасности…

Зато одну победу Хеймитч Эбернати уж точно мог записать на свой счет: распоряжением военного коменданта сестру Эвердин перевели в бывший Тренировочный центр. Теперь мать от дочери отделяли всего шесть этажей. В первый же вечер Хеймитч отнес ей тыкву, добытую Хоторном – со слов охранников, Китнисс еще не съела ни ложки. Эль очень обрадовалась и пообещала, что обязательно сварит ее любимый суп, хотя все остальное в нем будет из консервов, но для военного времени и это большая удача…

Цок-цок. Тук-тук. О, нет!

– Входите, открыто! – Хеймитч хотел гаркнуть по-комендантски, но из его горла вышел только полузадушенный хрип. Какого дьявола! Опять что-то прорвало? И так весь день на ногах! Пока еще на своих, но если не починят лифт, скоро придется, как Бити, разъезжать в инвалидной коляске!

На пороге стояла женщина в огромном серо-буром пальто, закутанная по самые глаза в мохнатый клетчатый шарф, подозрительно напоминающий одеяло. В руках она держала большой коричневый бумажный пакет.

- Я вас слушаю, - обреченно буркнул Хеймитч, с трудом принимая сидячее положение и хватаясь за блокнот. Мать честная, как же другие люди работают всю свою жизнь и умудряются при этом дожить до старости?

- С каких это пор мы на «вы»? – громом небесным прозвучал знакомый голос.

Черт, черт, черт! Хеймитча так и подбросило на диване. Как он мог забыть? Сам же назначил ей встречу на сегодня – и вот валяется расплющенный, как коровья лепеха! Ну же, отлепляй задницу от дивана - ты же бравый парень, Эбернати, да еще в военной форме! Покажи ей, какой ты есть!
Тем временем Эффи Бряк процокала на середину комнаты и вопросительно посмотрела на ментора сверху вниз.

- Рад тебя видеть, - Хеймитч повел рукой в сторону убогой вешалки, - будь как дома.

Гостья кивнула и, водрузив пакет на стол, принялась разматывать шарф. Казалось, он никогда не кончится. Управившись с этим нелегким делом, она скинула пальто, открыв взору ментора мешковатый грязно-фиолетовый балахон и гетры грубой вязки. На лице ее не было обычного слоя грима, а на голове - парика: виски прикрывали жиденькие кудряшки, а лоб - короткая, наискось состриженная челка. Неизменными остались только дурацкие туфли на огромном каблуке.

– Так сейчас носят, – заметив менторский недоумевающий взгляд, пояснила Эффи с достоинством честной бедности.

– Мне-то что, хоть в мешок нарядись и наголо обрейся, – передернул плечами Хеймитч.

По правде сказать, его не удивила бы даже ее бритая голова – особенно если учесть, где коротала последние месяцы его бывшая помощница. Он знал, что Эффи Бряк арестовали в ту же ночь, когда была взорвана Арена Третьих Юбилейных Игр. Плутарх клятвенно уверял его, что мисс Бряк просто попала под горячую руку тем, кто спешно зачищал столицу от мнимых и настоящих мятежников и шпионов, и что ей абсолютно ничего не грозит – в крайнем случае заключение в одиночке и не самый привычный для леди режим питания. Собственно, ему было плевать, говорил себе Хеймитч – и без нее забот хватало. Он позволил себе вспомнить о напарнице, лишь когда войска повстанцев подошли к Капитолию и агенты Койн сообщили, что власти спешно расстреливают заключенных, особенно политических, реальных или вымышленных союзников мятежного Тринадцатого. Каким чудом Эффи Бряк избежала участи многих ей подобных, ментор не знал, да и знать не хотел. Окажись эта дамочка в числе покойников, он не стал бы особенно убиваться – по крайней мере, он честно пытался в это поверить.

Однако оказалось, что избежать расстрела далеко еще не означало выйти на свободу – те, кто выжил при уходящей власти, автоматически становились нежелательными элементами при власти грядущей. Конечно, он не стал бы просить за изнеженную капитолийскую куклу так же горячо и отчаянно, как просил за Китнисс, но оставить глупышку Эффи на милость победителей он тоже почему-то не смог. К его доводам в защиту бывшей сопроводительницы Двенадцатого присоединился сенатор Хавенсби, Койн милостиво махнула рукой – и в день казни бывшего президента Эффи Бряк снова была при деле.

Как вовремя все случилось, неожиданно подумал Хеймитч, наблюдая, как Эффи поправляет свои кудряшки перед треснутым зеркалом – не убеди он тогда начальство в бесценных организаторских способностях бывшей напарницы, кто знает, где бы она была сейчас?

- Присаживайся, - Хеймитч приглашающе похлопал по малиновому бархату. – Чем богаты, тем и рады, другого нет, - поспешил он добавить, заметив, каким взглядом наградила диван его бывшая напарница. – Зато целый.

Эффи кивнула и без возражений присела на самый краешек, подальше от него. Несколько минут они провели в молчании. Каждый ждал, что другой заговорит первым. Еще недавно Хеймитч был бы несказанно рад, что эта болтливая курица наконец-то заткнулась и перестала кудахтать - сейчас ее каменное безмолвие действовало на нервы больше, чем прежняя многочасовая трескотня.

- Мне жаль, - наконец выговорила Эффи, откашлявшись, - мне так жаль…

Ментор тут же пожалел, что они встретились. Дурацкая была идея. Не получится разговор, если у собеседника на языке одни лишь протокольные фразы. Чего ей жаль – работы, нарядов, париков? Того, что ее так и не перевели в приличный дистрикт? Хотя… кто он такой, чтобы за нее говорить? Он, ни разу не побывавший на допросе, не глядевший на белый свет сквозь решетку, не просыпавшийся от криков истязаемых? Он, просидевший всю войну в тепле и безопасности, как клоп в перине? Кто он, черт возьми, такой, чтобы судить о ее чувствах?

Мысленно обругав себя, Хеймитч рывком поднялся с дивана, и ноги, забыв об усталости, сами собой шагнули в темноту, к окну. Ссутулившись и спрятав руки в карманы, он хмуро уставился на редкие дрожащие огни полуразрушенного Капитолия.

- Сделанного не воротишь, - бросил он через плечо, чтобы как-то начать разговор.

- Не воротишь, - эхом отозвалась Эффи где-то за спиной. - Но можно хотя бы попытаться… спасти…

- Есть идеи?

- Во-первых, повернись, когда с тобой разговаривают. А во-вторых… - она подождала, когда ментор снова усядется, и продолжила: - Даже приговоренным к смерти полагаются передачи. Сегодня ведь праздник – если ты, конечно же, не забыл. Двадцать четвертое декабря, Эбернети, - ответила она на немой вопрос, - в полночь наступит Рождество.

– Не мели ерунды, женщина, – вскипел Хеймитч, - или ты уже забыла, что в стране траур?

- Включи телевизор, - потребовала Эффи. Часы на стене как раз показывали время вечерних новостей. Неожиданно подчинившись, Хеймитч нашарил под диваном завалившийся пульт и нажал на кнопку.

- Репортаж из Тринадцатого, - бесстрастно объявила Эффи. – Видишь, они празднуют Рождество. Хотя всего несколько часов назад опустили в могилу тело Альмы Койн.

На экране веселая галдящая детвора толкалась вокруг белобородого толстяка в красном – интересно, откуда в дистрикте, опустошенном эпидемией и войной, такая прорва детей? Так-так…а это что за дылда стоит вон там, у елочки? И с кем беседует?

- Бити? – подняла брови Эффи. – И этот… как его… Гейл?

– Вот же засранцы, еще и ручкой сделали на камеру, - с негодованием комментировал Хеймитч, наблюдая, как Хоторн с Долбанутым, чуть пританцовывая, под бодрую музыку движутся к выходу из зала, - ни стыда, ни совести!

- Не стыди их, – Эффи стянула пакет со стола и деловито зашуршала в нем, как крыса в соломе. – Кто знает, сколько праздников у них впереди – может, это последний.

-Что там у тебя – пистолет? – рыкнул Хеймитч.

– Сюрприз – или, по-твоему, ты не стоишь даже маленького подарка? – продолжая поиски, беззлобно съязвила Эффи.

Хеймитч неопределенно повел плечами. Чего стоил он, побитый жизнью алкаш, вслух говорить не хотелось, но это определенно были не подарки и не сюрпризы – скорее, ведерная клизма, а лучше крепкая пеньковая веревка. Последний его «сюрприз» отдыхал сейчас на двенадцатом этаже… вот уж подарочек так подарочек попался… а он-то, дерьмовый ментор, так до сих пор и не удосужился навестить подопечную!

– Хочешь… взглянуть? - Хеймитч выразительно показал пальцем вверх. Вот я заодно и посмотрю, как тебе ее жаль, чертова кукла!

– Вряд ли она захочет меня видеть, – неуверенно произнесла Эффи.

– Она и не увидит – забыла, как устроены трибутские спальни?

– Ах да... – она отбросила пакет, словно боясь, что ментор передумает, – тогда… пожалуй... если это возможно...

– Думаю, возможно – ты добросовестно отпахала в сопровождающих Двенадцатого не один год… – он запнулся, поймав себя на похвале в ее адрес, и досадливо фыркнул. – К черту. В конце концов, я здесь главный, – гордо показал он комендантскую бляху. – Если и спросят, то с меня.

Первые несколько шагов Хеймитч прошел, как по острым лезвиям, но о том, чтобы показать свою слабость, не могло быть и речи. Поистине трезвость оказалась полна сюрпризов, одним из которых было напоминание о том, что он, черт побери, мужчина. Сначала напомнило тело – когда схватил полуголую девицу, чтоб макнуть в грязное ведро, а потом наблюдал ее… кхм!… в работе, полагая в простоте, что это ему по-прежнему так сойдет… нет, не сошло, тело ответило, и он не знал, радоваться этому или огорчаться. Потом подключился разум, напомнив, что настоящий мужик ни за что не должен показывать женщине свою немощь – хватило и вчерашнего позора с уткой и капельницей.

Теперь Хеймитч до одури боялся, что когда-нибудь напомнит еще и сердце.

А капитолийская фифа, очутившись на темной служебной лестнице, совсем не созданной для прогулок в таких кошмарных туфлях, то и дело спотыкалась, пугаясь каждого шороха – как было не позволить ей опереться на крепкую мужскую руку? Правда, пришлось это откомментировать – мол, если грохнется, он не нанимался собирать ее цыплячьи косточки по всем двенадцати этажам, пусть их там крысы обгладывают. Она в ответ только фыркнула и сильнее вцепилась в его рукав – хотя крысу в Тренировочном центре она могла бы увидеть разве что в зеркале.

Старший караула долго не понимал, почему он, офицер, должен слушать какого-то штатского, будь он хоть трижды ментор, комендант и член правительства. Пришлось ему напомнить, что глава правительства тоже штатский, а для верности еще и побеспокоить лично Плутарха Хэвенсби. В конце концов Эффи и Хеймитча пропустили, предупредив, что у них на все про все пять минут.

Всеобщая разруха пентхаус обошла стороной - ни один вандал своим ходом на такую верхотуру не потащится. Почти все осталось в таком же состоянии, как перед Квартальной бойней. Их отвели к бывшей спальне Китнисс и оставили у окошка. Дежурный замер поодаль, всем своим видом давая понять, что в случае чего рука его не дрогнет, будь перед ним хоть комендант самой преисподней.

Эффи первой заглянула в комнату, вскрикнула и отшатнулась. Хеймитч едва успел ее подхватить. Придерживая хрупкую дамочку, чтоб не упала, он тоже взглянул, что там, за стеклом – и сам чудом остался на ногах.

Да, это было под дых. Не только для капитолийской неженки, но и для кое-кого покрепче.

Существо, сидящее на матрасе, перепачканном засохшей кровью, мало походило на Китнисс Эвердин, да и вообще на человека. Так сгоревшее полено сохраняет форму, прежде чем рассыпаться в пепел. Пустые серые глаза смотрели в угол сквозь спутанные волосы, рваный одноразовый халат едва прикрывал скелет, обтянутый кровоточащей кожей. Невозможно было поверить, что совсем недавно это существо не только было Победителем, отважным солдатом и символом революции, но даже просто ходило среди людей и разговаривало.

– Что с ней делали? – еле слышно спросила Эффи, белая, словно бумажный лист. – Откуда кровь?

– Девочке недавно пересадили кожу, – ментор изо всех сил пытался придать спокойствие своему голосу и унять дрожь в руках, – а вчера содрали при задержании – не нарочно, конечно… – Эффи надрывно всхлипнула, и он невольно обнял ее, как плачущего ребенка. – Шшш… ну, что ты, ей-богу... успокойся, никто ее не пытал!… о, смотри, она встает на ноги!

Существо поднялось с кровати, сделало несколько неуверенных шагов и остановилось, ухватившись за подоконник. С минуту оно стояло, уставившись в черную заоконную пустоту, а потом… потом ментор услышал голос. Хрип, в котором почти ничего не осталось от голоса прежней Китнисс – и все-таки это был он.

– Она… поет? – Эффи вцепилась в его руку.

– Кажется, да… – Хеймитч замер, прислушался. – Но я не знаю эту песню.

– Я знаю, – у Эффи заблестели глаза, – это старинная рождественская.

Они стояли, боясь пошевелиться - только бы не прервалась эта песня, бессмертная, как само Рождество. Тихая ночь, светлая ночь… только бы у Китнисс хватило сил ее допеть, это очень важно, если допоет - у них все получится…

- Время, - напомнила о себе реальность голосом дежурного.

- Подожди, будь человеком, - взмолился Хеймитч, - дай дослушать!

- Время, - повторил непрошибаемый караульный и добавил: - Никто ей петь не мешает.

Хеймитч не стал пререкаться. Значит, поет? Хвала небесам… Он шумно выдохнул и, крепко ухватив бывшую помощницу за плечи, потащил ее, бледную и невесомую, к пожарной лестнице. Им обоим срочно нужен был глоток свободы.

Толкнув дверь, они вышли наружу, на крохотный технический балкончик. Порывисто шагнув к парапету, Эффи вцепилась в обрешетку и, задрав голову, жадно вдохнула чистый морозный воздух.

– Смотри, – спустя минуту удивленно воскликнула она, – огней наверху больше, чем внизу!

Надо же... Хеймитч никогда не видел звезд над Капитолием - из-за яркой ночной иллюминации небесные светила можно было рассмотреть разве что в телескоп. Теперь же ничто не мешало звездному небу показаться глупым людям во всей своей древней красе. Хеймитч и представить себе не мог, что над Капитолием такие крупные и яркие звезды – словно серебряные гроздья.

– Как же мало людей осталось на ее стороне… - печально прошелестела Эффи, - ты да я…

- Нас больше, - уверенно возразил Хеймитч, - еще мама и Пит. И… еще кое-кто, - добавил он с усилием. Фамилия Хоторн вызывала у него пасленовую отрыжку. Весело ему, видите ли, у елочки. Небось уже с кем-нибудь обжимается… Вот уж точно – с глаз долой, из сердца вон!

- Пять, - Эффи шмыгнула носом, - одной руки хватает.

- Эта рука обязательно сожмется в кулак, - твердо пообещал Хеймитч, – и кое-кому врежет. И не разводи сырость, - прикрикнул он, поправляя тяжелое пальто на хрупких плечах напарницы, - если Сойка поет – значит, она жива.

– Даже если передачи ей не положены, – едва придя в себя, затараторила Эффи, и ментор в который раз поразился умению этой непостижимой женщины собраться в одну секунду, – неужели в честь праздника девочке не позволят хотя бы одну-единственную чашку горячего шоколада?

– Думаешь, в Тринадцатом знают, что такое шоколад? – скептически хмыкнул Хеймитч. – И где они его возьмут, тем более для нее?

- У меня с собой, - Эффи мгновенно - ментор даже удивиться не успел - вынула из складок балахона маленький бумажный пакетик. – Идем скорее!

На этот раз Хеймитчу пришлось побеспокоить Большую Мамочку.

- Подумать только, Альма Койн погибла ради того, чтоб ее убийца могла выпить на Рождество чашку горячего шоколада! - раздался из динамика устрашающий громовой раскат. – Ну да ладно, мы не мелочные. Сейчас я позвоню старшему караула. Но учти, что за тобой должок.

- Хоть два, - обрадовался Хеймитч.

- Можно и два, - многозначительно ответила Мамочка. – Ладно, счастливого Рождества!

Когда они вернулись, дежурный как раз получал указания от старшего. Оставив Эффи объяснять парнишке процесс приготовления шоколада, Хеймитч решил - была не была – еще раз поглядеть на Китнисс.

Существо еще стояло у окна, прижавшись лбом к стеклу - как будто пытаясь разглядеть в темноте, накрывшей капитолийские развалины, огонек своего потерянного дома. Спустя несколько секунд стена бесшумно разъехалась, и в комнату вкатился изящный сервировочный столик. Аромат горячего шоколада с корицей - как Эффи угадала! – поднял бы и покойника, но Китнисс даже не пошевелилась.

- Пойдем, - Эффи потянула Хеймитча за рукав, - все, что могли, мы уже сделали.

- Подожди, дай сказать… Ты уж потерпи, детка, – шептал ментор в пятидюймовое бронированное стекло со всей нежностью, на какую только способен старый пьяница, – скоро мы вытащим тебя отсюда. А пока, солнышко – счастливого Рождества...

Обратный путь они проделали молча. Эффи больше не вскрикивала и не пыталась уцепиться за Хеймитча. Теперь он сам совершенно добровольно поддерживал ее под руку.

- Как ты? – первым делом спросил ментор, когда они снова оказались в его комнате.

- Нормально, - бодро ответила Эффи, хотя вид у нее был не намного лучше, чем у Китнисс. – Буду считать это твоим рождественским подарком. Я действительно очень рада была увидеть нашу девочку живой, пусть даже и в таком состоянии… извини… - и тихо повалилась на диван - без кровинки в лице.
- Эй, эй, ты что придумала? – перепугался Хеймитч. – А ну вставай! – Эффи не двигалась. Не придумав ничего лучше, он открыл окно, зачерпнул пригоршню снега и шмякнул на белый гипсовый лоб своей бывшей напарницы.

- Спасибо… - чуть шевельнулись ее губы.

- А ну-ка скажи, - ментор приподнял Эффи и хорошенько встряхнул, - когда ты в последний раз ела по-человечески? - Не дождавшись ответа, он уложил ее поудобнее и накрыл одеялом. - Лежи смирно, я за подмогой. А чтобы ты не убежала… - Вытряхнув не глядя содержимое ее пакета на стол, ментор запихнул в него эти чудовищные туфли. Никуда она босиком не денется!

Он не стал говорить Эль, в каком состоянии ее дочь. Зато подробно рассказал, как блестяще Эффи организовала для нее чашку горячего шоколада, а сама потом свалилась в обморок.

- У тебя же есть еще те самые бутылочки? - в конце концов напрямую спросил он.

- Неси ее сюда, - категорично потребовала Эль. – Кто знает, что с ней на самом деле!

Хвала небесам, это был всего лишь упадок сил.

- В таком состоянии дома надо сидеть, - сердито приговаривала Эль, пытаясь найти хоть одну подходящую вену на белой фарфоровой ручонке Эффи Бряк, - а не бегать по городу, тем более, - она покосилась на пакет, брошенный ментором под стол, - на таких ходулях! Она же могла упасть и замерзнуть! Знаешь, сколько таких бедолаг подбирают патрули каждую ночь? Этот шоколад мог бы восполнить ее силы, но она принесла его Китнисс…

И не только шоколад, хотел добавить ментор, но еще полный пакет всякого добра. И не только для Китнисс – для него, кретина, не стоящего по сравнению с Эффи Бряк даже конфетной обертки…

- Совсем некуда уколоть… - Покачав головой, Эль отпустила руку Эффи, и тут ее осенило: - Вот что, она же всю жизнь ходит на этих страшных каблуках, у нее на ногах вены, как веревки! – Она поскорее стащила гетру с ноги пациентки. В свете настольной лампы блеснул шелковый кремовый чулок.
- Хеймитч, отвернись, - запоздало скомандовала Эль. – Да, эти вены годятся!

Теперь ментору самому пришлось глазеть в темное окно, как его подопечной шестью этажами выше. Пока Эль за его спиной колдовала над бесчувственной Эффи, вводя один препарат за другим, у него было время подумать. Главной задачей было не допустить, чтобы его напарница, придя в чувство, сболтнула что-нибудь лишнее. Совсем ни к чему Эль знать, в каком состоянии находится ее теперь уже единственная дочь. Да, потом ему придется ответить на неприятные вопросы. Например, почему к заключенной можно прийти кому угодно, кроме родной матери? Но это будет потом. В конце концов, за двадцать пять лет менторства он привык отвечать и не на такое. А сейчас лучше подумать о том, что делать с Эффи. Было очевидно, что своим ходом она до дому не дойдет. Отправить на машине? Хеймитч позвонил в гараж, но весь госпитальный транспорт оказался занят. Проводить самому? Как это далеко и успеет ли он вернуться до комендантского часа? И кстати, они же так и не поговорили о деле!

-Можешь поворачиваться, - наконец окликнула его Эль.

Эффи, все еще бледная, сидела на больничной кушетке, вытянув ноги в ослепительных шелковых чулках без единой дырочки. Интересно, сколько бы ей дали за них на черном рынке? И зачем она их напялила, если все равно под гетрами не видно? Женщин хрен поймешь, капитолийцев хрен поймешь, а уж если женщина – капитолийка, то дело вовсе гиблое…

- Хотите есть? - неожиданно предложила Эль. - У меня тут суп из тыквы, - она сделала судорожный вдох, - остался…

- Из тыквы – это здорово, - с радостью согласился Хеймитч, - как дома!

- На слова о том, что ты видела, - шипел он на ухо Эффи, пока Эль разливала по тарелкам чудесно пахнущий густой оранжевый суп. – Спросят – скажешь три слова: жива, здорова, поет. Все на этом. Поняла?

Последний раз Хеймитч ел домашнюю стряпню тысячу лет назад, перед Квартальной Бойней, и тогда ему, ясное дело, кусок в горло не лез. И уж точно он тогда не думал, что можно так соскучиться по простому тыквенному супу, да и по дому тоже… полно, был ли он вообще, тот дом? Да, берлога в Деревне Победителей, гнездилище крыс, кошмаров и призраков, уцелела, но любому, кто заговорит о возвращении, он вколотит этот бред обратно в горло. Пусть его враги живут среди развалин, вдыхая пепел сожженных человеческих тел. Двенадцатого дистрикта больше нет. Точка.

- Спасибо, Эль, - сипло поблагодарил он и закашлялся, будто и в самом деле вдохнул пепла, - ничего вкуснее в жизни не ел. Как раз то, что нужно нашей девочке.

- Спасибо, - Эффи изящно промокнула губы платочком. - Оказывается, наша Китнисс замечательно поет! – Черт, кто ее спрашивал?

- Это вам спасибо, - ответила Эль странным низким голосом, - вы столько делаете для нас… мне теперь, кроме вас, и поговорить-то о ней не с кем.

- Мы пойдем, - заторопился Хеймитч, пока Эффи не поняла ее слова как руководство к действию, - если что понадобится – звони в любое время.

Когда ментор нес Эффи вниз - на плече, как его самого недавно волок Хоторн - он совсем не задумывался о том, как будет затаскивать ее обратно. Одолеть предстояло пять полноценных капитолийских этажей. Умница Эль, собирая лекарства для Эффи, положила специальную мазь, чтобы его ноги завтра не устроили забастовку. Ладно, в случае чего, смирился Хеймитч, придется взвалить эту дамочку на спину, как мешок с картошкой, и медленно-медленно ползти вверх, цепляясь за перила – авось успеет к полуночи.

Однако, вопреки мрачным прогнозам, Эффи прошла весь путь на своих ногах, ни разу не охнув. Конечно, Хеймитч не мог не предложить ей свою руку в качестве опоры, но уже на десятом этаже, к своему позору, заметил, что на самом деле поддерживают его самого, чтоб не загремел с лестницы.

- Чем это… тебя… так… укололи? – пропыхтел он, стараясь не снижать скорости. – Я тоже хочу!

- У меня просто хорошая физическая подготовка… была, - спокойно объясняла Эффи, почти не сбивая дыхания. – В нашей школе для девочек этому уделяли большое внимание. Теннис, верховая езда, бальные танцы. Обязательный набор капитолийской невесты… - В прежние времена Хеймитч, обязательный школьный набор которого состоял из футбола, пристенка и мордобоя, непременно ввернул бы что-нибудь про жениха, получившего этакое сокровище, но сейчас придержал язык. Что ни говори, Эффи его удивила - точнее, уделала - уже второй раз за этот вечер. И ментор всем своим нутром чувствовал, что это не последний. До комендантского часа осталось всего сорок минут – ночь обещала новые сюрпризы, можно было начинать готовиться.

- Ничего, если я сварю кофе? – Не нуждаясь в ответе, Эффи с порога процокала на кухню, а ментор, послав к черту стыд, рухнул на диван. – Ты устал, а до полуночи еще далеко. – Весело загудела кофе-машина, комнату наполнил забытый аромат кофе с кардамоном. Хеймитч всегда плевал и на кофе, и на капитолийские специи – у него был свой допинг – но сейчас просто не было сил послать эти вещи туда, где, по его мнению, было их законное место.

- У меня есть пара мыслей, - объявила Эффи, поставив на стол две чашки с отбитыми ручками и расположившись на том же самом месте, где всего час назад валялась в обмороке.

- Я понял, - не удержался Хеймитч, - Эль вколола тебе мозговой стимулятор.

- Скажи мне, чем, по твоему мнению, на самом деле являлись Голодные Игры? – начала Эффи, пропуская его колкости мимо ушей. – Только не говори, что способом объединения нации! Что было главным для любого, кто имел к ним отношение?

- Деньги, - не задумываясь, ответил Хеймитч. – То, мимо чего мы с тобой всегда пролетали.

- Совершенно верно. Значит, если сейчас кому-то хочется взяться за старое, тому причиной что? Деньги, деньги и еще раз деньги!

- Ты считаешь, что Койн хотела заработать на восстановление Капитолия? – наугад спросил Хеймитч. Не свой же карман, в самом деле, она решила набить – кому-кому, а ей алчность была совершенно несвойственна!

- Что касается Койн, то ты не увидел леса за деревьями, - спокойно ответила Эффи, - только это уже пункт второй. Думаешь, зря она отдала вопрос проведения Игр на откуп Победителям? Давай поглядим, кто и как проголосовал, - и Эффи - совсем как Гейл Хоторн! – стала загибать пальцы. – Энни? Давно уже не в себе. Пит? Сам знаешь. Бити? Контуженный. Китнисс? Тоже. И как вишенка на торте – ты, дорогой мой горький пьяница! – Третий раз, сказал себе ошеломленный Хеймитч. Третий раз она меня уделывает. Как теперь отыграться? - Из вашей компании адекватными на тот момент могут считаться только Джоанна и Энобария. Пять против двоих. То есть результатами вашего так называемого голосования можно подтереться.

- Что за выражения! – ужаснулся ментор. – В тюрьме нахваталась?

- В тюрьме я провела четыре месяца, а с тобой десять лет, - парировала Эффи. – Я просто видела вас всех со стороны, а потом еще и раздобыла запись. Картина была еще та! Показать? У меня с собой, - и Эффи углубилась в недра своего необъятного балахона.

- Не надо! – замахал руками Хеймитч, сразу вспомнив, какое страшилище увидел в зеркале госпитального туалета. – Так ты считаешь, что Альма Койн хотела слить голосование?

- Когда из семи голосующих только двое могут считаться нормальными, голосование в любом случае сливается, - хрустальным голосом констатировала Эффи. – Ты пей, кофе остывает. Не так уж у тебя и тепло.

«Видели же, что у соплячки крыша поехала – зачем дали оружие?» - всплыло в памяти.

- Не хочешь ли ты сказать, - на ментора снизошло озарение, - что если мы объявим большинство Победителей кончеными психами…

- Не всех, - поправила Эффи, - только тех, кто голосовал за.

- Это не только сольет голосование! Мы докажем, что Китнисс не отвечала за свои действия, когда стреляла в Койн!

- Нельзя так просто объявить человека конченым психом, - Эффи покачала головой. – Это целая история. Заключение врача, судебно-психиатрическая экспертиза…

Целая история – значит, скорой расправы над Китнисс не получится, соображал ментор. Значит, будем тянуть кота за хвост столько, сколько потребуется.

- Ну, со мной все ясно, вторая степень алкоголизма, спроси Большую Мамочку… доктора Синтию Роджерс, это мой лечащий врач и начальник, - сказал он вслух. - А Китнисс носила в Тринадцатом браслетик, которые психам выдают, это все видели. И здесь ее тоже вроде мозгоправ лечил…

- Значит, надо найти того мозгоправа! – Эффи решительно вскочила с дивана, будто прямо сейчас желая отправиться на поиски. – И еще: не знаю, как объяснить, но очень важно узнать, с кем она встречалась перед голосованием. Понимаешь, я просто кожей чувствовала, что она очень сильно не в себе. Что-то ее вывело… или кто-то…

- Составим список подозреваемых? – устало съязвил Хеймитч. Сговорились они, что ли, с Хоторном?

- А почему бы нет? – Эффи достала из кармана неизменный блокнот. – Сам посуди, какие мотивы у нее были, чтобы выстрелить в Койн? Что она плохого ей сделала?

- Мы уже об этом говорили… кое с кем, - признался ментор, - и выяснили, что ее кто-то убедил, будто бомбежка у президентского дворца – дело рук Койн и компании. Хотя лично я не понимаю, в чем тут военная хитрость и на кой бомбить капитолийских граждан с капитолийского же планолета, да еще так по-изуверски. Или у вас в Капитолии так заведено – бить своих?

- Вряд ли мы сможем узнать правду, - Эффи вздохнула и опустила глаза, будто от стыда за Капитолий, - а вот выяснить, с кем встречалась Китнисс – это в наших силах. У тебя есть кто-нибудь на подозрении?

- Джоанна Мейсон, - без колебаний ответил ментор. – Она ненавидит Китнисс из-за Финника. Она считает, что его смерть на ее совести. И она находилась в то же время в том же месте, то есть в президентском дворце. И язык у нее, сама знаешь, без костей.

- Тогда мы должны немедленно ее найти! – воскликнула Эффи, записав все в блокнот. – Она тоже в Тренировочном?

- Нет, их отсюда вышибли. Ее и Энобарию. Они теперь подружки… - Перед глазами так живо встала картина вчерашнего непотребства, что Хеймитч покраснел и отвернулся.

- А этот… Гейл? Я видела, как он заходил к ней в гримерную, - вспомнила Эффи.

- Он и есть тот самый пятый палец в нашем кукише… то есть кулаке, - неохотно признался ментор. – И говорите вы с ним, кстати, слово в слово.
- Есть вещи, которые лежат на поверхности, - тактично заметила Эффи, хотя ее взгляд говорил несколько другое: «Ты бы тоже все это увидел, если бы не надрался, как свинья». – Знаешь, как найти Джоанну?

- Есть пара идей, - туманно ответил Хеймитч. Вспомнить, какая фамилия была на рубахе, в которой Джо приходила к нему искать опохмелку. В крайнем случае узнать у Большой Мамочки фамилии офицериков, которых они вчера застукали. Вытрясти из чертовой девки все до последнего словечка – неважно, каким способом. У нее нет ни стыда, ни совести, ни жалости – значит, и у него не будет…

- Очнись, - Эффи замахала рукой перед его носом, - ты как будто хочешь ее убить!

- Успокойся, - Хеймитч с силой выдохнул и тряхнул головой. Чего только не привидится…

- Лучше займемся другими делами… - поглядев на часы, Эффи шустро вскочила на ноги. – Например, созданием праздничной атмосферы.

- Какая на хрен атмосфера… - завелся было Хеймитч, но Эффи уже шагнула к столу, на котором в беспорядке валялись разнокалиберные свертки, перевязанные цветными ленточками. В одном из них ясно угадывалась бутылка вина.

- Очень скромная атмосфера, - приговаривала она, суетясь вокруг стола, - жаль, что нет елки и рождественского кекса… зато есть орехи и цукаты…и свечи… - ее руки не удержали сверток, и ментор понял, что она напугана. Всего-то на миг его черти вырвались на волю, но ей хватило.

– Надеюсь, не ректальные, свечи-то? – перебив ее словесный поток, ехидно поинтересовался он. Будь мужланом, ядовитым хамлом, отчаянно сигналило ему чутье, зато привычным и родным. Тебе привиделось, женщина, чертей здесь нет - есть кое-что позабористей, то есть твой старый клятый вдоль и поперек партнер Хеймитч Эбернати!

– Поздравляю, на пятом десятке лет ты выучил первое умное слово! – немедленно отбрила Эффи, и у ментора гора упала с плеч. – Нет, свечи обычные, ароматические – я выбрала кедр и цитрус… - Оживая на глазах, она раскладывала по столу всякие мелочи из прошлой, когда-то роскошной жизни: изящную ажурную скатерку, крохотные блюдца-подсвечники, разноцветные ароматные свечи, декорированные серебристой мишурой шишки, хрустящие пергаментные салфетки… охренеть, где только она нашла все это в такую разруху?! И окончательно сразили ментора две граненые хрустальные посудины, вставшие рядом с пузатой бутылкой темного стекла - этакие бокалы с ручками.

- Очень кстати, - Хеймитч с сожалением погладил бутылку, - я как раз бросил пить.

- Должность коменданта это подразумевает, - с едва заметной иронией проворковала Эффи, - но вино не для выпивки. Знаешь, что такое глинтвейн? Так вот, мы сейчас его сварим...

С глинтвейном у Хеймитча отношения были сложные. В его родном Шлаке праздничной выпивкой служила подкрашенная самогонка с сахарным сиропом. Глинтвейн варили только в богатых городских домах. Шахтерским детям доставался только его запах - не было аромата волшебней, разве что из пекарни… После своей победы он мог бы варить глинтвейн бочками, но хлестал только самогон - и в будни, и в праздники, и ночью, и днем, без просвета. Любой бы на его месте отправился к праотцам, но ему так и не дали – как же дистрикту без Победителя? Только прошлой зимой, на празднике в честь его ребят, Хеймитч впервые попробовал глинтвейн, которого наварили ради этого случая целую бочку. И волшебство рассеялось навсегда. Как же ему тогда хотелось вылить эту кислятину в сугроб – но он мужественно допил все до конца, потому что рядом были Цинна и Порция, которые не только пили, но еще и похваливали…

А теперь он валялся на диване, с интересом наблюдая за тенью своей напарницы. Уединившись на кухне и как будто забыв о нем, та бросала в котелок одно таинственное снадобье за другим, что-то мурлыча себе под нос – вероятно, заклинания. По комнате разливался запах горячего красного вина, корицы и апельсиновых корок, настойчиво возвращая в детство. Ладно, была не была, можно и попробовать – вряд ли зелье из рук ведьмы по имени Эффи Бряк окажется более смертоубийственным, чем самогонка тетушки Риппер, мир ее праху...

Он не сразу понял, что произошло. Как будто в комнате затопили камин, которого тут сроду не было. Свечи так и стояли нетронутыми – откуда этот мягкий янтарный свет? Подняв голову, Хеймитч увидел его источник. Из кухни выходила ведьма… нет, фея в простом, без вывертов, платье цвета… какого цвета? Черт возьми, ей как будто удалось облачиться в чистейшее виски! Которое к тому же - ментор готов был поклясться – плескалось при каждом ее движении! Да еще и светилось, как… в общем, как стакан самого лучшего виски, если сквозь него глядеть на весеннее солнышко! Вот это да, неужели тебе, старый хрен, так хочется выпить? Или… или то, что сейчас врезало по твоим мозгам, похлеще всякой выпивки?

- Прошу к столу, - торжественно прозвучало в тишине, и только теперь ментор заметил в каждой руке Эффи по дымящемуся бокалу.

- А где твой балахон? – брякнул он, изо всех сил пытаясь вернуться в прежнюю реальность.

- Остался на кухне. – Поставив бокалы среди серебряных шишек, салфеток и прочей рождественской ерунды, Эффи начала не спеша зажигать свечки – одну за другой. – Что, надеть?

- Ну, если хочешь… - Ответом был огонек свечи, отразившийся в ее насмешливых глазах – и Хеймитчу вдруг срочно захотелось куда-нибудь сбежать, хотя бы ненадолго.

- Я отнесу кое-чего Эль… если ты не против, - без труда нашел он повод.

- Тогда поторопись, пока не остыл глинтвейн, - огонек снова сверкнул из-под ее ресниц, почти не накрашенных.

Еле дождавшись, когда Эффи соберет подарок для миссис Эвердин, Хеймитч вывалился за дверь и тяжело заковылял вниз по лестнице, изо всех сил стараясь не расплескать глинтвейн и не грохнуть бокал. Да что же это делается? Подумаешь, вырядилась… За десять лет чего он только не повидал на этой фифе - и то, что одеждой назвать язык не поворачивался, и то, что любая порядочная женщина швырнула бы в печку, пока не увидели дети – и ничего, кроме приступов неконтролируемого ехидства, этот маскарад никогда не вызывал, так какого же черта? Четыре – ноль в ее пользу, и это еще не конец! Неужели ей, как Питу Мелларку, в тюрьме заменили мозги? Подальше от нее, подальше… еще один этаж… еще… еще… и черт с ними, с ногами.

- Красота… - еле выговорила Эль, принимая подарки, - как же мало в нашем мире осталось красоты… спасибо…- Вынув из шкафа чистую мензурку, она с явным сожалением перелила туда глинтвейн из хрустального бокала. – А тебе бы стоило поберечь ноги, - пожурила она Хеймитча, - достаточно было позвонить, и я бы пришла сама!

- Я вообще хотел спуститься по трубе, как Санта, - отшутился ментор, - да жаль, тут нет ни одного камина! А красоты у тебя теперь полный пакет, пользуйся!

- Я вижу… - Осторожно вытащив из пакета хрустящую узорную салфетку, Эль тщательно расправила ее на столе и впервые улыбнулась: – Как девочка, в принцессу играю! А что делать, если человек не может без красоты? – Прежде чем Хеймитч успел произнести «какая на хрен красота», она протянула ему стопку каких-то белых клочков: - Ты знаешь, у девочек, которые это вырезают, раны заживают быстрее! Возьми, украсишь свою комнату. – Рассмотрев один из клочков, ментор увидел, что это искусно вырезанная снежинка. Поднял голову и обнаружил целую гирлянду.

- Да, девчонки в Тринадцатом умеют не только строем ходить, - полушутя признал он, пряча снежинки в нагрудный карман. Конечно, чихал он на все это народное творчество, но раненых обижать было негоже. – И знаешь что… - Он не мог этого не сказать. – Завтра мы с тобой обязательно пойдем к Китнисс. – Да, пойдут, и пусть Большая Мамочка, ужас Центрального госпиталя, сделает из него компот. Хотя скорее уж еще один должок навесит – а чем расплачиваться?

Зазвонил телефон, и Эль потянулась к трубке.

- Гейл? – она расцвела на глазах. – Как ты? Как мама? Как братья, как Пози? – Телефон хрипло загундел, ментор подобрался поближе. - Как Сэй?

- Прекрасно, - расслышал Хеймич, - вашего кота к себе забрала. – Тихонько извинившись, он аккуратно забрал трубку себе.

– Я вас с Бити видал по ящику, - начал ментор без приветствий, - как на празднике погуляли?

- Нормально погуляли, - весело отозвался Хоторн, - кое-куда сходили. Чужих там не бывало. Ключ от сундука имели четверо: два покойника, один живой и один жирный. Живой говорит, что не при делах. Тряси жирного. Все понял? Чего молчишь?

- Киваю, - мрачно сострил Хеймитч. – Запиши мой номер, - он принялся диктовать.

Чего тут было не понять. Ребятки влезли в отдел спецвооружения, а может, куда и повыше. Быстро работают.

- Живому доброго здоровья, покойникам земля пухом, а жирным я займусь. Привет Хейзел. Счастливого Рождества! – ментор хотел снова передать трубку Эль, но не успел.

- Как Китнисс? Ты у нее был? – раздался требовательный голос.

- Она в порядке, - соврал Хеймич. – Поцарапана слегка, но в целом ничего. Ей даже передачу разрешили в честь праздника – чашку шоколада! - Он поскорее сунул трубку миссис Эвердин.

- Гейл передает тебе спасибо, - тут же сообщила Эль.

- Я побегу, - шепотом сказал Хеймитч, - и кстати, нет ли у тебя лишнего одеяла? Утром отдам. – Эль молча показала ему на мешок в углу, полный запечатанных пакетов.

Победитель Второй Квартальной Бойни, ментор Двенадцатого дистрикта, член правительства и комендант Тренировочного центра Хеймитч Эбернати полз вверх по лестнице, в одной руке держа пакет с одеялом, а другой сжимая пустой бокал. Сначала сбежал от Эффи, теперь от неудобных вопросов… от чего еще побежишь? И главное, как? Отращивай теперь крылья, старый гусь, потому что остался ты без ног, это медицинский факт. Вот такая расплата за излишнюю беготню… Единственный плюс – поговорил с Хоторном. Значит, жирный… хотя могли и покойнички - очень даже могли! Чем ближе армия подходила к Капитолию, тем меньше было единства в штабе, а незадолго до гибели Боггса все скатилось в натуральную крысиную грызню. Кстати, о Боггсе: как случилось, что его разжаловали в простые командиры? Кто отправил «звездный отряд» в эту чертову мышеловку? Что вообще это было – идиотизм или предательство? Кому действительно могли понадобиться новые Голодные Игры? С кем говорила Китнисс той проклятой ночью - самой длинной и мрачной в году? Вопросов было больше, чем ответов, и уж точно больше, чем этих проклятых ступенек. Ох-ох-ох…Добрый Санта, помоги запустить этот гребаный лифт, иначе сдохну и не смогу выручить уже никого! Или хотя бы дай добраться до дивана, а там как знаешь…

Видимо, Санта действительно услышал его. Когда Хеймитч, кряхтя и охая, доковылял до своей квартиры, ему показалось, что он ошибся этажом. Комната серебрилась и сверкала. На столе горели свечи, распространяя запахи хвои и цитруса. Из телевизора - о чудо - лились не потоки пропаганды, а старые добрые песни, пронесенные сквозь века и пережившие все на свете катаклизмы. А на диване, вытянув длинные ноги в блестящих чулках, сидела и заправляла всем этим волшебством верховная ведьма, по чистому недоразумению носящая имя Эффи Бряк.

- Я же сказал тебе… будь как дома… - держась за сердце и отдуваясь, проворчал Хеймитч. – На столе одни побрякушки, а жрать нечего. – Невероятным усилием преодолев расстояние в два шага, он наконец-то – спасибо, добрый Санта! - достиг дивана. – Я хотел сказать, на кухне есть хлеб и ветчина. Можно сделать бутерброды.

Да, это был настоящий рождественский ужин. Кроме консервов, нашелся довоенный запас – хрен, горчица и невероятно жгучий красный соус, все в тюбиках, а еще апельсиновый концентрат, из которого получился совсем неплохой сок.

- Знаешь, это самый лучший мой ужин в Тренировочном центре, - призналась Эффи, выдавливая горчицу на бутерброд.

- Смотри не испачкай платье, - пробурчал ментор с набитым ртом, - небось кучу денег стоит. На брюхе шелк, а в брюхе щелк.

В ответ Эффи расхохоталась так, что и вправду чуть не уронила бутерброд горчицей на свой мерцающий подол.

- Я сшила его из занавески, - объяснила она сквозь смех, - как в одной хорошей книге. Знаешь, есть такие занавески с люминофором? Для детей, которые не могут уснуть в темноте….

И тут она угадала. Поздравляю, старый хрыч – ты дитя, которое боится чудищ под кроватью. Вот только вместо занавески тесак.
- А куда делся твой золотой прикид?

- Обратно в костюмерную, - Эффи отхлебнула сока из кружки, - туда ему и дорога. Жуткая безвкусица! Такая же, как этот диван.

- Я принес тебе одеяло, - Хеймитч протянул ей пакет. – Можешь переночевать на этом самом диване. Может, он и ужасный, зато мягкий, как облако в раю. За меня не беспокойся, - отрезал он, предваряя ее вопрос, - комендант может упасть где угодно в пределах этого здания.

- Прежде чем где-то там упасть, - Эффи сунула руку под диван, - разреши наконец-то преподнести тебе рождественский подарок, - в ее руке оказался небольшой сверток, перевязанный алой ленточкой.

- Спасибо… - Хеймитч развернул подарок, да так и прыснул – это оказалась фляжка, почти близнец той, что когда-то при всем народе была расплющена страшным черным кулаком Большой Мамочки. И той, что Пит вчера повесил на ремень своему Братцу Лису…

- Спасибо, - повторил он от души, – ты же знаешь, я без фляжки, как без тру… я хотел сказать, что мне теперь туда наливать?

- Чай или кофе, - повела плечами Эффи, вызвав новый янтарный сполох, - она хорошо держит тепло. Еще у меня есть большая коробка карандашей для Пита… Кстати, как он?

- Пока не очень, - честно ответил Хеймитч. – Его лечит совсем зеленый докторишка, да еще с ящеркой на физиономии. Но карандаши ему были бы кстати – он по-прежнему здорово рисует!

- Тогда давай завтра отнесем ему подарок!

- Если меня самого кое-куда вперед ногами не отнесут, - пробормотал ментор себе под нос, но Эффи услышала.

- Не прикидывайся железным человеком, Эбернати. Миссис Эвердин кое-что тебе дала, и это надо использовать. Немедленно! - У нее в руках неведомым образом оказался тюбик с той самой мазью для суставов. – Мы пользовались этой штукой после тренировок.

- И что?

- Ты еще не понял? – Эффи свинтила крышечку и выдавила мазь на свою узкую и длинную капитолийскую ладонь.

Он понял. Еще как понял! Куда бежать, где спрятаться? Под диван, под стол, выпрыгнуть в окошко? А ведь его давно уже не касалась женская рука – медики не в счет… Его раздирали две страшные силы – паника и любопытство. Пока не вмешался голос разума: если завтра не встанешь, то тебя, как в страшной сказке, коснется черная рука! То есть карающая длань капитана Синтии Роджерс, и тогда уж полетят клочки по закоулочкам! Уж лучше сдаться в ручонки Эффи Бряк… Да здравствует Большая Мамочка, пинками отправившая вчера вечером будущего коменданта в душ! Хвала чистой форме! Благословенны будьте, носки, которым не полтора месяца, как он привык, а всего каких-то шестнадцать часов!

- Штаны снимать? – обреченно спросил он, расстегивая ремень.

- А то я тебя без штанов не видела, - фыркнула Эффи. Хеймитч тут же вспомнил, как лет пять назад так надрался, что вышел к ужину в одном галстуке. Как она завизжала! Да еще швырнула в него чашкой, но промазала.

- Рад, что тебе понравилось, - пробубнил он, возясь с замком и пуговицами.

- Можешь прикрыться одеялом, - Эффи деликатно удалилась на кухню.

Когда она вернулась, ментор, готовый ко всему, уже лежал, выставив из-под одеяла щетинистые ноги. В Капитолии волосы на теле – верх неприличия… плевать, ее никто за язык не тянул, сама напросилась.

И снова все оказалось не так, как он ожидал. Капитолийская мазь была не жгучей, как та, что Эль варила из собачьего жира, прополиса и жгучего перца, а холодящей. Нога превратилась в мятный леденец… потом другая… Руки, что его мяли, колотили и растирали, никак не могли принадлежать капитолийской неженке – скорее шлаковской прачке… что же она делает, бесстыжая, забралась уже выше колена! Хотя пускай, сегодня ей можно все… а ноги и в самом деле больше не болят, как будто их погрузили в прохладную мятную воду…

- Дорогие сограждане, - вдруг раздался знакомый голос. Хеймитч приподнялся: на экране красовалась щекастая физиономия Плутарха Хэвенсби. – Нам выпал нелегкий год. Старый мир сопротивлялся, но мы смогли выстоять в борьбе и победить. Нам предстоит восстановить все, что разрушила война, и построить новую жизнь. Мы должны учиться очень и очень многому. Но в первую очередь тому, что люди – это главное! Давайте же беречь друг друга. Счастливого Рождества!

– Тряси жирного, - тихонько пробормотал ментор.

- Что трясти? – Руки Эффи замерли на его бедре в опасной близости от самого сокровенного.

- Ничего-ничего, - спешно поправился Хеймитч, - я хотел сказать, это потрясающе, мне уже не больно!

- Спасибо, но я еще не закончила, - Эффи снова потянулась к тюбику. – И попробуй наконец расслабиться, ты слишком напряжен! – Его нога приняла новую порцию живительной прохлады. – Вот так… хорошо…

Она еще что-то говорила, легкими движениями втирая чудодейственную мазь в его старую драную шкуру, но Хеймитч не понимал ее слов - его уносило на далекий неведомый берег, в края, где нет ни войны, ни усталости, ни боли, а только мятная прохлада и запахи его потерянного детства. А на столе догорали свечи – одна за другой - и вскоре в комнате остался только янтарный свет, которого так боятся чудовища.