Дом под номером 14

Глава 1

«Правила хорошего тона предписывают волшебникам не трансгрессировать прямо в дом к другим волшебникам, а появляться где-нибудь невдалеке и последние несколько метров проходить пешком».

∆∆∆

Мне было одиннадцать, когда я впервые увидела его.

Он неспешно шагал вниз по нашей улице, сжимая в пальцах потрепанный листок бумаги, и оглядывался по сторонам, задерживаясь взглядом на табличках домов. Просматривал номера — я сразу поняла.

Он — чужой и совсем незнакомый — шел по кварталу мимо небольших домиков, а я не могла отвести от него глаз. Так и замерла у подоконника, рассматривая фигуру и лицо.

Много позже, через пять или шесть лет, я даже пыталась нарисовать его, но так и не смогла достоверно передать на бумаге черты. Он казался мне необычным, но на самом деле не было ничего выразительного в его внешности. Белесые пряди волос, четко очерченные губы, прямой нос, глаза серо-голубого цвета — хоть это я и разглядела только спустя пару месяцев — и длинная ровная морщина, пересекающая лоб, которая практически всегда бросалась в глаза. На словах легко объяснить, но вы все равно не сможете представить его так, как видела я.

Правда, в свои одиннадцать я даже не пыталась запомнить его. Просто смотрела, как он ускоряется, видимо, поняв, что цель близко, и торопливо проходит мимо моего дома по другой стороне улицы. Мой — одиннадцатый, а ему, наверное, нужны чётные, думалось мне.

И я не ошиблась тогда. Он дошел до четырнадцатого — прямо по диагонали от меня да еще и так, что были прекрасно видны все окна и двор, припрятанный за невысоким забором, — дошел и, к моему большому удивлению, резко остановился. Конечно, теперь, столько лет спустя, я не могу утверждать, но он, кажется, нервничал.

Пальцы смяли бумажку и сунули в карман черных брюк. Да, середина лета, на улице жарит так, что и за мороженым не выберешься, а он стоит под палящим солнцем в темном костюме и даже не кривится. Но я отвлеклась. Он припрятал записку с номером, глубоко вздохнул — может, это снова детали, додуманные мною, — и приоткрыл калитку, направляясь прямо к дому.

Когда за ним закрылась дверь, я несколько раз моргнула и покачала головой, думая, что совсем скоро забуду об этой сцене.

Но случилось так, что в дальнейшем я часто прокручивала ее в голове.

Хотя это воспоминание и было совсем неважным, не играло никакой роли, оно все-таки было первым.


***


В следующий раз он постучал.

Сквозь приоткрытое окно я даже услышала звук. А может, мне показалось из-за того, что я была так впечатлена тем, что он снова пришел. Детская фантазия поистине странная вещь.

Я приподнялась со своего места, чтобы лучше рассмотреть происходящее, и в этот момент дверь распахнулась.

Тогда я впервые увидела ее.

Но, честно говоря, не сразу смогла разглядеть. Он так быстро попытался шагнуть вперед, как только появилась возможность, что я успела заметить в дверном проеме только копну волос и горящие глаза.

Через мгновение она вытолкнула его обратно наружу резко и уверенно, упираясь ладонями в плечи, и вышла на крыльцо, сложив руки на груди и приподняв подбородок.

Я даже и не заметила, как оказалась прямо у окна.

— Думаешь, это лучше алохоморы? — прошипела она. Я не знала, что такое «алохомора» и хотела спросить позже у кого-нибудь из взрослых, но испугалась, что это окажется плохим, ругательным словом.

Ее голос разнесся по улице, и она слегка передернула плечами, продолжая говорить тише. Я больше не слышала их, но все равно не отводила взгляда.

Она была красавицей. Не такой, конечно, как описывают в книгах или в журналах, но это неважно. Может, встреть я ее потом, когда уже набралась опыта, увидела мир, людей вокруг, присмотрелась к подругам и родственницам, я бы сказала по-другому, но в тот момент она показалась мне чудесной: миловидной, но слегка суровой. К тому же, она была его полной противоположностью: длинные и упрямые волосы, крупными завитками прыгающие по плечам, груди и спине, большие темные глаза, аккуратный вздернутый носик, но на лбу та же полоска — отпечаток усталости и каких-то непонятных мне переживаний.

Она так и не пустила его в дом. Недовольно махнула рукой, развернулась и ушла. Он постоял во дворе еще пару минут, сжимая и разжимая кулаки, словно надеясь, что она передумает, а после медленно двинулся назад, и я смогла разглядеть, как злобно исказилось его лицо.

Не думаю, что тогда они были в хороших отношениях.


***


В августе на улице поднялся невозможный ветер — это было словно напоминание о том, что лето скоро закончится. Мама отослала меня закрыть окна в гостиной, кабинете и спальне.

Наша гостиная выходила одновременно на две стороны: дом соседей слева и часть улицы, и когда я уже успела закрыть все окна, наконец заметила его. Он стоял там же, где и в первый раз, — на тротуаре у четырнадцатого дома — и упрямо дергал калитку: то на себя, то внутрь. Она не поддавалась. В конце концов, он не вытерпел и недовольно постучал. Мне был хорошо виден его профиль, и я отчего-то улыбнулась, заметив, как он нахмурился. Из дома никто так и не показался.

Тогда-то он и окликнул ее.

Я бросилась, чтобы открыть хоть маленькую форточку, рассчитывая на то, что смогу услышать ее имя или фамилию, таким образом узнав ее получше, но в этот момент дверь все-таки открылась.

Она выглядела слегка потрепанной, но расслабленной.

— Снова ломишься? — скорее утверждая, сказала она.

Я напрягла слух, думая, что мне показалось.

Он кивнул.

— Открывай, поговорить надо.

Нет, я правда слышала их!

— Не можешь справиться с обыкновенным маггловским замком?

«Маггловский» — это что еще за слово?

Его ответ потонул в шуме ветра, который просвистел, мчась по улице, и я услышала только самый конец уже её фразы:

— …Ладно, можешь войти.

Больше я не слышала разговора, но его лицо снова скривилось, и она, усмехнувшись, покачала головой и подошла к забору, открывая перед ним калитку.

Когда они вместе, рука об руку, приблизились к крыльцу, ветер все же проник в гостиную — занавески взметнулись от особо сильного порыва, а когда опали, двор четырнадцатого дома был пуст.


***


Через три недели он аккуратно отпер калитку и медленно подошел к двери, трижды постучал и отступил на шаг, открывая мне отличный обзор на проём. Глаза девушки мелькнули в окне, и она отворила дверь. Уголки её губ слегка дрогнули, когда он чинно наклонил голову, здороваясь с ней, и попросил разрешения войти.


***


В сентябре он притащил к ней домой чудовищное количество папок с бумагами и даже несколько книг. На некоторых из них я видела сиреневую или золотистую букву «М», и она даже показалась мне знакомой, словно в другой жизни я знала, что она могла означать. Но на то эта жизнь и другая. Тем более в тот момент меня больше волновала мысль, как он дотащил всю эту макулатуру до четырнадцатого дома, а главное, зачем. Но об этом я тоже никогда не смогла узнать.

Когда он начал борьбу с калиткой, прижав книги к груди, а папки устроив на приподнятом колене, одна из них упала, и бумажные листы разлетелись по всей улице. Он выругался — нет, я не слышала, но уверена, что именно ругательство вырвалось у него в тот момент, — и вытащил из рукава какую-то веточку или прутик. Я, правда, уверена, что это было дерево, хотя и странно, что он таскал такое с собой — он хоть и был необычным, но не производил впечатление сумасшедшего.

Его ладонь плавно поднялась и опустилась, рот приоткрылся, как будто готовясь произнеси что-то, и в этот момент она заметила его из окна и выбежала, что-то крича.

Кусок дерева вновь исчез в рукаве, и я даже не успела как следует удивиться.

Они бегали и суетились, собирая размокшую бумагу и стараясь отряхнуть ее от промокших листьев и грязи, а он снова и снова что-то спрашивал у нее, недовольно кривя губы.

Кажется, в тех папках были какие-то важные документы.


***


К середине осени я начала замечать, что почти все свободное время наша соседка из четырнадцатого проводит за книгами.

Нет, правда, она постоянно читала.

Я уходила в школу и украдкой заглядывала в окно ее гостиной: она сидела прямо на полу, зарывшись в кипы документов и спрятавшись за стопками из особо внушительных талмудов.

Когда я возвращалась, она перебиралась вслед за солнцем к окну и часами сидела за столом, глотая книгу за книгой.

И даже если я вдруг просыпалась посреди ночи и выглядывала наружу, в окне второго этажа тускло светила лампа.

А он продолжал приносить ей бумаги.


***


Знаете, я не из тех, кто заглядывает в чужие окна. Иногда я даже стесняюсь покоситься на прохожего и взглянуть ему в лицо, не то что в открытую пялиться и наблюдать за жизнью совершенно незнакомых людей. Но мне просто не удавалось себя останавливать, честно слово, я даже не замечала, как обрывала все свои дела — да, поверьте, у одиннадцатилетних дел по горло! — и следила за происходящим в четырнадцатом доме.

Думаю, они работали вместе.

Если честно, сначала я была уверена, что она работает на него. Он приносил задание — она решала его. А точнее, просматривала бумаги и делала выводы, а он либо радовался, либо сердился, слушая ее. Так и происходило около месяца, но после очередного спора — о, ссорились они часто, уж поверьте мне, — он просто уселся посреди ее гостиной, притянул ближайшую книгу и поймал тетрадный лист, прилетевший откуда-то со стороны. Ее в этот момент не было видно — я предположила, что она бросила ему бумагу, готовясь выслушать его.

Не знаю, чем конкретно там все закончилось в тот раз — мама позвала меня ужинать.

Через две недели я поняла, что либо она тогда приняла его доводы, милостиво позволив помогать себе, либо он был настолько упрям, что не оставлял попыток доказать ей свою правоту.

В одном я была уверена — теперь они точно работали вместе.


***


В нашем районе стали замечать сов: слегка растрепанных или приглаженных донельзя — перышко к перышку, с большими глазами и этими пугающими головами, которые делают полный оборот, оглядывая двор. Я видела одну, хотя скорее это был филин. Мне он показался слишком важным и даже напыщенным для птицы.


***


Я наблюдала за ними часами, продолжая украдкой заглядывать в окно четырнадцатого дома.

Они могли уживаться в тишине и покое, каждый занятый своим делом, а потом единственное слово, одна заметка на листе другого, одна оброненная фраза — и происходил настоящий взрыв. Он все-таки оказался не самым спокойным человеком: я видела, как слегка подрагивали его руки во время очередной перепалки, словно он еле сдерживался, чтобы не ударить ее, а она как будто понимала это и еще больше распаляла его.

Если не злилась сама.

Это, пожалуй, было еще страшнее и причудливее одновременно.

Я, конечно, старалась сохранять спокойствие в такие моменты — должен же хоть один из нас троих оставаться в здравом уме, чтобы предотвратить неприятности. Но, поверьте, иногда я была готова сердиться вместе с ней, когда он нес полную чушь или оскорблял ее — почему я была так уверена в том, что он проделывал это? — и листы на моем столе взмывали в воздух, когда с ее подачи в него летел особо увесистый том какой-то заумной книги или ему на колени внезапно сыпались карандаши и ручки.

После он выглядел страшно обиженным и оскорбленным до глубины души, и на минутку мне становилось смешно.

Хотя, конечно, бывали случаи и хуже — например, когда она чуть не плюнула ему в лицо из-за того, что он оборвал ее занавески. Однако я слегка приврала с порядком: между занавесками и плевком был еще и момент с этой его палочкой, которую он ловко выхватил из кармана и направил на пострадавший карниз, а она одним точным движением ударила его прямо по ладони, и прутик отлетел в сторону.

Не знаю уж, чем ей так не угодила деревяшка и чем ему она так полюбилась, но тогда-то он принялся орать на нее, брызжа слюной. А я смеялась — смеялась, потому что в те времена даже не пыталась анализировать их чувства, взаимоотношения, мысли и действия.

Мне было одиннадцать, и меня забавляло происходящее.

А они, как вы поняли, продолжали постоянно ссориться.


***


Каждое утро она выходила на улицу, пересекала двор, выбрасывала мусор и проверяла почту. Я привыкла наблюдать за ней из окна кухни во время завтрака, неосознанно следя за настроением и отмечая перемены в поведении, хотя мама постоянно делала мне замечания, чтобы я не отвлекалась.

В середине декабря она пропала на шесть недель. Сорок три дня, если быть точной.

Я продолжала ходить в школу, выполнять все домашние задания, помогать маме по дому и готовиться к Рождеству, но отсутствие странной соседки из четырнадцатого дома не давало мне покоя. В Рождественскую ночь я чуть было всерьез не пожелала узнать все ее тайны, но смогла воздержаться и на каникулах даже почти и не вспоминала о ней.

На сорок четвертый день с момента своего исчезновения она снова открыла дверь и привычно прошлась по двору.


***


В начале февраля, возвращаясь из школы, в окне ее дома я увидела мужчину, облокотившегося на подоконник.

Я узнала его по волосам.


***


За две недели до своего двенадцатого дня рождения я наконец-то выяснила их имена.

Точнее говоря, Гермиону Грейнджер я узнала за шестнадцать дней, когда она по-соседски зашла к нам и попросила одолжить сахара, соли, муки или какой-то такой ерунды — это меня мало интересовало. Я стояла за маминой спиной, пока она мило беседовала с мисс Грейнджер, и, широко раскрыв глаза, смотрела на нее и глупо улыбалась, как будто получила свой первый деньрожденческий подарок.

Через пять дней после этого я успела открыть окно, пока он шел по улице, и услышала, как Гермиона называет его Малфоем. А он, по всей видимости, пребывая в хорошем расположении духа, усмехнулся, шутливо поморщился и поправил ее:

— Драко.

Его звали Драко.


***


Апрель ворвался и заставил уйти последние мартовские холода, а утренний иней превратил в росу.

Я всегда была зависима от погоды, — конечно, не метеозависима, как мама, когда ложилась спать пораньше из-за головной боли, — просто весной мне становится чуть веселее и интереснее жить.

И, похоже, не мне одной.

Тогда Малфой заявился прямо с утра — солнце уже высоко, но часы показывали около девяти. Он никогда не приходил так рано. В его руках были какие-то листовки и блокноты — извечные спутники, а из кармана торчал край цветастой упаковки и, шурша, раскачивался на ветру. Я позволила себе улыбнуться. Драко был в черном, как и всегда, и это пестрое недоразумение, которое резко выделялось на общем фоне, забавляло не только меня — Гермиона приоткрыла дверь, и я увидела ее заинтересованный взгляд и мелькнувший в глазах смех, когда она приняла пакет из его рук. Краем глаза я успела заметить название: «Сладкое королевство».

Я бы сказала — это все из того примечательного, что произошло в тот день. Но даже ссылаясь на образующуюся с годами призму, которая искажает воспоминания, и на детскую фантазию, уже не раз помянутую мной, я уверена, положив руку на сердце, что это случилось.

Я видела лягушку.

Возможно, виноваты помутнение рассудка, солнечный удар, последствие недосыпания, которым меня корила мать, но, постаравшись заглянуть в окно гостиной четырнадцатого дома, я обнаружила пятно с четырьмя лапками и маленькой головой, которое торопливо карабкалось вверх по стеклу. Лягушка была красивого коричневого цвета и казалась гладкой, без единой морщинки или нароста, но совсем не склизкой.

Я едва успела удивиться, как Драко двумя пальцами схватил ее за заднюю лапку, отрывая от стекла, а Гермиона резко задернула шторы.


***


Воспоминания о конце весны того года смазались, а лето и вовсе закончилось, не успев начаться.

В моей памяти сохранились лишь отдельные кадры.

Раз — я возвращаюсь домой, чувствуя себя свободной — занятий не предвидеться еще пару месяцев. Экзамены сданы!

Два — дверца машины захлопывается, и папа вдавливает педаль газа, рассчитывая добраться до дома бабушки как можно раньше.

Три — сплошная череда дней, которые слились в одну общую картину, как будто фотограф настроил свою камеру на очень большую выдержку, и получилось отражение множества бликов и огней, движений и событий, которые остались на фотокарточке в виде непонятных пятен.

Четыре — я дома.

Бегу к себе, аккуратно прикрываю дверь, вмиг оказываюсь у окна и понимаю — что-то не так.

Глава 2

«Разглашение тайны происхождения и существования магического общества категорически запрещено. Случаи, в которых тайна происхождения и существования магического общества может быть разглашена, перечислены Статуте о Секретности, и список является окончательным».

∆∆∆

Я тешила себя мыслью, что Гермиона уехала на отдых, но уже успел закончиться обмен впечатлениями с одноклассниками; деревенский загар начинал сходить; деревья постепенно прощались со своими листьями, и я старательно выводила дату на полях тетради — двадцатое сентября, а её всё не было.

Четырнадцатый дом пустовал.

Лишь совсем редко мимо проносились совы, скрываясь на заднем дворе, и почтальон исправно оставлял в стареньком ящике почту.

Гермиона не возвращалась, Драко тем более не появлялся, и мне было почти одиноко без них двоих.

Когда тебе двенадцать — воображение работает без остановки. Каждую ночь после прощального взгляда на четырнадцатый дом я обдумывала возможные варианты случившегося. Безграничный полет фантазии: от простого переезда — и от этой мысли становилось грустно — до страшной аварии, которая случилась с Гермионой или с кем-то из её родных, не оставившей ей выбор, кроме как провести месяцы в больнице. Иногда я придумывала, что она направилась навестить родителей, или бросила всё и уехала покорять другие страны, или отправилась на учебу в лучшие колледжи мира.

Она ведь была умной.

Умной и красивой, целеустремленной и уверенной в себе — именно такой представала Гермиона Грейнджер в моем воображении. Я была склонна идеализировать её, а если в какой-то момент не могла выдумать новые качества, которыми она должна обладать, сочиняла что-нибудь о её жизни, размышляла, когда у неё или у Драко дни рождения, какие их любимые цвета, напитки, еда, чем они увлекались и чем занимались, когда не были заперты в четырёх стенах четырнадцатого дома.

Собственные истории о них так захватили меня, что я попросту забыла удивиться и обрадоваться, когда она всё-таки вернулась домой, как будто и не было долгих месяцев разлуки.

Её разлуки с домом, моей — с ней.


***

Октябрь обрушился на нас нескончаемыми ливнями. Мокрые листья грязного цвета разлетались по всей улице, путаясь под ногами и скрывая желто-зелёную траву. Я нехотя просыпалась, осознавая, что светлеет всё позже, выходила из дома, когда фонари ещё не погасли, а возвращалась, когда они уже горели.

Отец много работал, и мать по вечерам старалась радовать нас угощениями или весёлыми историями, призывая оставаться за столом как можно дольше, но проходило время, папа тянулся за газетой или книгой, а я вежливо благодарила за ужин и поднималась к себе, занимая привычное место у окна.

Я ждала Драко.

Я ни за что не допускала мысли, что он закончил работать с Гермионой и удалился в неизвестном направлении. Мне казалось, что у них не может быть всё так просто. Я придумывала командировки, несчастные случаи, неотложные дела, но втайне боялась, что они всего лишь поссорились.

Снова.

С криком, слезами, возможно, ударами — наверное, тогда я пересмотрела глупых подростковых фильмов или начиталась брошюрок о семейной ругани, но страх не отпускал, ведь Драко все не приходил.


***

Я хорошо помню тот субботний вечер: днём прошел дождь, и асфальт всё еще оставался влажным и был покрыт крупными лужами, отражающими небо, деревья, машущие друг другу ветвями, и невысокие дома. Медленно прогуливаясь, я раздумывала о том, что, скорее всего, это был последний вечер, который я могла провести вот так: наслаждаясь свежестью и прохладой улицы, наедине со своими мыслями. Позже мама перестанет отпускать меня, а зимой так вообще постарается запереть в комнате — чего не сделаешь, чтобы любимое чадо ненароком не подхватило какую-нибудь заразу.

Перед крупной дорогой, куда выходила наша петляющая улочка, я развернулась и, перейдя на другую сторону, направилась обратно. Блуждая взглядом вокруг, я автоматически замечала таблички с номерами домов: двадцатый, восемнадцатый, шестнадцатый, четырнадцатый…Четырнадцатый?

Я застыла и резко повернулась к дому, по привычке заглядывая в окно и ловя себя на мысли, что именно на этом месте долгие секунды нерешительно простаивал в прошлом году Драко перед тем, как войти.

В окне едва заметно колыхалась занавеска — была открыта форточка, — но что было за ней, я сказать не могла. Казалось, что Гермионы нет дома — возможно, опять уехала или просто отошла ненадолго по делам. Я постаралась убедить себя, что мне всё равно, но именно в тот момент, когда я с огромным усилием воли была готова отвести взгляд, на втором этаже показалось серебристое свечение. Как бы ненормально это не звучало, я знала, что это не был верхний свет или даже ночник — они были скорее желтоватыми, когда загорались, бликуя на стенах или подсвечивая силуэты мебели, проступающие сквозь плотную ткань шторы.

Тут было не так.

Сквозь тонкие щели во все стороны разливалось сияние, как туман, окутывающее дом. Я приоткрыла рот от удивления и восхищения — на фоне темного неба с постепенно зажигающимися звездами дом Гермионы смотрелся как оплот чего-то невообразимого, неописуемого и более всего напоминающего настоящую магию.


***

Драко пришел по первому снегу.

За ночь улицы замело ужасно да к тому же подморозило так, что люди, уныло выползавшие из домов, надолго застревали, чистя свои автомобили. Стекла заиндевели и, проснувшись, я долго и старательно пыхтела над ними, отогревая дыханием.

Когда Драко спозаранку появился у четырнадцатого дома, я как раз терла стекло пальцем и, увидев Малфоя, на секунду подумала, что это мираж: так нереально смотрелась его темная худощавая фигура на фоне ослепительно белой улицы. Снег слегка припорошил его голову, на бледной коже проступили едва заметные красноватые пятна — реакция на холод, а глаза всю дорогу щурились от яркого света. Он был одновременно похож и не похож на себя прежнего — то ли действительно изменился за долгих шесть месяцев, то ли я подзабыла, как он выглядел раньше.

Мимо Малфоя прошел мужчина, слегка задев его плечом, и Драко скривился — я заметила, что он брезгливо отряхнул край пальто и поспешил к четырнадцатому дому.

Я продолжала жадно следить за ним до самой двери, признаваясь со всей искренностью, что скучала по одному его виду.


***

Я снова видела его! Снова видела сияние!

Теперь это произошло на первом этаже — там занавески потоньше, и было прекрасно видно, что источник света находился в центре комнаты, но разобраться в его очертаниях я так и не смогла.

Малфой, кстати, тоже был там.

Правда, ушел сразу после того, как выключился этот странный свет.


***

За три недели до Рождества Драко снова пришёл не с пустыми руками — я обрадовалась тому, что это хоть ненадолго удержит их в четырнадцатом доме.

А вот Гермиона, которая уже на следующий день могла похвастаться тем, что просмотрела все бумаги трижды, кажется, была разочарована.


***

Семнадцатого декабря я сделала гигантский шаг к пониманию всего, касающегося четырнадцатого дома. Я не только решила головоломку с сиянием, но и поняла, чем конкретно занимались Малфой и Грейнджер — по крайней мере тогда я со всей уверенностью могла заявить об этом.

Все началось с небольшого серебряного облачка — что-то вроде тумана, как и раньше. Я лишь скользнула взглядом по гостевой Гермионы, когда заметила его.

И тут же растерянно застыла.

Туман сгущался, в нем появлялись голубые и белые жилки, и дымка несомненно принимала какую-то форму. В окне показался Драко и окликнул Гермиону — они оба молча замерли, оглядывая образующийся силуэт.

Я приоткрыла рот от удивления. Никогда не видела ничего подобного — серебряная тень теперь выглядела как настоящий олень. Крупный, на высоких стройных ногах, с массивными, ветвистыми рогами, которые он склонил к полу перед Гермионой, но не коснулся его — животное как будто зависло в воздухе; копыта терялись в голубоватой дымке.

В моей голове пролетели кадры из фильмов или картинки из книг, любезно предоставленные моим воображением. Сплошная научная фантастика, а если точнее, одная особая вещь: голограммы.

Теперь мне стало ясно, что именно разрабатывали Драко и Гермиона. Наверняка это были какие-то технологии. Ставлю десять фунтов, что секретные.

Олень тем временем величаво вскинул голову, оглядел Грейнджер и Малфоя и двинулся по комнате — не знаю, была ли у него звуковая поддержка, все окна были закрыты, и я ничего не могла услышать. Гермиона и Драко напряженно следили за его перемещениями, а через несколько мгновений одновременно посмотрели друг на друга.

Гермиона дернулась в сторону окна, чтобы запахнуть шторы, но олень уже растаял в воздухе, и я подумала, что, скорее всего, ей и Малфою не доставало какой-то ценной информации, чтобы довести голограмму до идеала.

Через три дня Гермиона заперла дом на верхний и нижний замки и ушла.

Куда-то.


***

Она вернулась спустя двадцать три дня — почти в два раза меньше, чем в прошлом году.

Через четыре дня на горизонте показался Драко. Он шел вниз по улице, подкидывая в руке тонкий прутик, и больше не оглядывался — за полтора года хорошо запомнил расположение домов. Нельзя было не заметить самодовольное выражение его лица.

Я мало понимала, что происходит. Он бодрым шагом дошел до дома Гермионы, зажав под мышкой гигантскую папку с газетными листами.

Подшивка? За сколько лет, интересно мне знать?

Невооруженным взглядом было видно, что бумага находилась там в полнейшей неразберихе, и что-то подсказывало мне, что я знала, кому предстоит разобрать этот беспорядок.

Драко постучал и отступил вбок, заняв удобную позицию и выставив вперед газетные вырезки, видимо, собираясь поразить Гермиону своей находкой.

Я хохотнула и вгляделась в окно, тщательно изучая папку: сбоку каллиграфическим почерком были выведены буквы «Е» и «П», под прозрачной верхней обложкой виднелись чьи-то фотографии и газетные статьи — я не смогла прочесть ни слова и слегка расстроилась, но в этот момент Гермиона открыла дверь и тут же наткнулась взглядом на торжествующего Малфоя.

Хотя, конечно, это я знала, что он торжествовал: перед Гермионой предстал спокойный и отрешенный Драко, замерший в ленивой позе с протянутыми вперед газетами…

Окинув его взглядом с ног до головы, Гермиона подскочила на месте — подпрыгнула, словно девчонка! — и схватила Малфоя за предплечье, согнувшись над газетами. Она жадно пробежала глазами по видневшимся вырезкам и подняла взгляд обратно на Малфоя. Их глаза встретились, и было заметно, что он еле-еле сдерживает смех или хотя бы победную ухмылку. По-видимому, это был предмет какого-то очередного спора или невыполнимая задача, с которой он справился, но даже если это и была победа над Гермионой, она все равно была довольна — наверное, это было прорывом в их работе.

На мгновение мне показалось, что Грейнджер привстанет на носочки и обнимет Драко — такая неподдельная радость светилась в глазах, — но неожиданно ее лицо изменилось. Брови сошлись у переносицы, рот распахнулся, колыхнулись крылья ноздрей. Она дернула Малфоя за руки, вынуждая прижать папку к груди, и испуганно оглядела улицу, словно проверяя, не стал ли кто случайным свидетелем этой сцены.

Мне захотелось ее успокоить — я-то видела, что вблизи четырнадцатого дома была пусто. Но она уже втащила Малфоя в дом, сурово отчитывая за проступок, смысл которого я так и не поняла.

Кажется, я слышала слово «безрассудство», что-то похожее на «статут о секретности» и незнакомое «колдография».

Смех застрял в горле, когда я бросила последний взгляд на газеты: клянусь — величественный мужчина в странном одеянии на обложке подмигнул мне и даже вяло помахал рукой.


***

Теперь я была уверена, что подшивка странноватых «ЕП» газет стала прорывом.

Работа в четырнадцатом доме кипела, Гермиона занималась без устали, Малфой постоянно шнырял туда-сюда, каждый раз возвращаясь с пакетами, набитыми всякой всячиной, включая документы, книги, какие-то колбы и склянки, странные шкурки и порошки, а один раз он даже притащил невероятных размеров кастрюлю. Гермиона, правда, тогда почему-то долго смеялась, глядя на его усилия.

Постепенно кабинет на втором этаже преобразился: все стены были обклеены бумагами, небольшими зарисовками, планами зданий и фотокарточками. А на полу были разложены книги так, что оставалась лишь тонкая петляющая тропка, ведущая от входа к противоположной стене.


***

Во время очередной перепалки Драко сурово стукнул кулаком по столу так, что тот подпрыгнул на четырех ножках, а через три дня после этого Гермионы якобы случайно высыпала на его светлую голову полбанки сушенных зеленоватых жучков.

Вопрос для осмысления: зачем ученым-техникам насекомые?


***

Слякотный февраль слегка подпортил мое настроение и умерил пыл Гермионе. Я знала: что-то волнует её, не устраивает или смущает. Возможно, это касалось Драко или же их проекта.

Она не прекратила заниматься делами — наоборот, засела за работу, тщательно проверяя всё, сделанное ранее. Часами в окне виднелась только ее ровная спина, локоть, подпрыгивающий из-за безостановочной писанины, и смятые волосы, перевязанные крупной резинкой, то и дело спадавшие на шею и плечи.

Малфоя же совсем не волновало то, что не нравилось самой Грейнджер. Их силы распределялись равномерно, и когда Гермиона стала трудиться больше, Драко в той же мере начал отвлекаться. Он плюхался на стул у окна и, беспечно закинув руки за голову, а ноги — на стол, просиживал так до вечера, бездумно уставившись в пространство.


***

Мне стыдно признаться — на День Рождения я раздобыла настоящую подзорную трубу. Тогда я смогла разобрать пару слов, написанных крупными буквами и понятным почерком на стенах кабинета четырнадцатого дома. Разобрать, но не разобраться в них. Слова казались простым набором букв, не имеющим ни падежа, ни рода, ни смысла.

Я аккуратно переписала всё на бумажку и запрятала в нижний ящик стола. Если бы вы приподняли мои детские рисунки и билеты в кино — смогли бы увидеть непонятные «азкабан», «мэнор», «бумсланг», «упивающиеся» и «руквуд», сложенные из по-детски подпрыгивающих букв.


***

Первого марта Драко с порога направился в кухню и, схватив со стола первый попавшийся карандаш, размашисто обвел на календаре двадцать четвертое число.


***

За три недели я наблюдала сияние еще трижды.

Рысь скачком появилась из пустоты и замерла посреди комнаты, медленно поводя ушами и гоняя голубоватые облачка вокруг.

Белоснежный кролик юркнул под стол и облетел ножки, оставляя позади легкую дымку.

Горностай возник прямо на столе перед Гермионой, которая казалась изумленной, и слегка склонил серебристую голову.

Рано или поздно они все растворялись в воздухе.


***

В ночь с двадцать третьего на двадцать четвертое я почти не спала — бодрствовала и Гермиона. Уверена, что она ни на секунду не прикрыла глаз в ту ночь — проверяла всё снова и снова, перечитывала, переписывала, переделывала всю их работу.

Надеюсь, что Малфой где-то на другом конце Лондона отоспался за нас обеих.


***

В день икс, отмеченный на календаре, я увидела, как выше по улице появился и двинулся вниз почти бегом незнакомый высокий мужчина с темными волосами и обезображенным какой-то болезнью лицом. Он тащил в руке смятый черный плащ, а из кармана у него торчала маска. Она была серебристого цвета, со странными символами и линиями на лбу и щеках; вокруг прорезей для глах материал был сильно темнее, что напоминало о синяках. Недалеко от моего дома мужчина замер — я осознала, что его лицо, и без того изуродованное, исказилось. Выглядел он очень болезненно. Тяжело дыша, мужчина наклонился, оттер со лба выступивший пот и, уперевшись руками в колени, несколько раз глубоко втянул воздух. Мгновение — он извлек из кармана небольшую фляжку и опрокинул ее себе в рот.

Оттуда не вылилось ни капли.

Он пораженно застыл, а еще через секунду чертыхнулся и ринулся к дому Гермионы еще быстрее, чем бежал до этого. Я уловила его движение, когда он хотел набросить себе на голову плащ, но удержался и лишь вскинул руку, прикрыв лицо рукавом.

Я фыркнула. Как будто те, кто хотели, еще не успели разглядеть его.

Он пронесся по двору и с разбегу наткнулся на дверь четырнадцатого дома, молотя по ней руками. Когда Гермиона показалась на пороге, он выпалил одно слово и мгновенно втолкнул ее внутрь, пинком захлопнув дверь за спиной.

Слово, произнесенное им, было мне незнакомо: «Дементоры».

Через пару часов, вернувшись к окну, я заметила в кухне Драко: он был бледнее обычного, взгляд отрешенно замер на стене чуть правее окна, а на лбу особенно четко выступала длинная морщина. Одна его рука крепко вцепилась в чашку чая, которую постоянно пополняла Гермиона, а вторая елозила вымазанными пальцами по столу в поисках кусочка шоколада.

Весь стол был завален фольгой и пустыми обертками, а на краю лежали два прутика: тот, что принадлежал Драко, и чуть подлиннее, с витиеватыми узорами.

Незнакомого мужчины не было.


***

К середине апреля все наработки внезапно исчезли — кабинет опустел, а Драко и Гермиона переместились обратно в гостиную. Их отношения стали более прохладными после той неловкой сцены на кухне, как будто это было неподобающим поведением для них двоих.

Я не понимала, что происходило тогда и что случилось двадцать четвертого, осознавая только одно: их ссоры стали гораздо масштабнее.


***

В среду Грейнджер разлила чернила, непонятно откуда появившиеся на столе.

В четверг Малфой сломал карандаш, который крутил в пальцах.

В пятницу она споткнулась о ковер, а он налетел на подлокотник кресла.

В субботу они молчали весь день, но когда стемнело, все-таки не смогли удержаться.


***

В окне мелькнула фигура Гермионы, она двигалась рвано и, похоже, кричала. Форточка была приоткрыта, но до меня не доносилось ни звука.

По шторе проползла мужская тень — Драко ступил следом за Гермионой, слегка ссутулившись и размахивая руками. Его голоса тоже не было слышно.

Мне почему-то совсем не хотелось смеяться — они выглядели нелепо, двигались несуразно, вели себя словно школьники, но было в этом что-то гораздо более серьезное, чем раньше.

Голоса подвели, дрогнули, сорвались, потом подскочили на октаву выше — я и не заметила, как стала додумывать детали происходящего. Предмет их спора, слова, которые они бросали друг другу в запале, короткие выпады вперед… Нет, это уже происходило на самом деле!

Гермиона ринулась к Малфою и толкнула в грудь, но он ловко перехватил ее руки, и произошла заминка. Они оба остановились и… тотчас отскочили друг от друга, оказавшись по разные стороны от окна так, что мне были видны лишь расплывчатые тени на стене.

Раздался хлопок.

Я испуганно дернулась, неловко завалившись набок. Звук напоминал выстрел или громкий, но глухой стук. Я же сейчас не стала свидетелем преступления?

Судорожно сглотнув, я приподнялась чуть выше и оглядела гостиную четырнадцатого дома, насколько это было возможно.

Гермиона застыла посреди комнаты, стиснув зубы и высоко подняв голову; ее руки напряженно вытянулись вдоль тела, а спина неестественно выпрямилась. Когда прядь волос, так невовремя выбившаяся из хвоста, упала на лоб, Гермиона откинула ее порывистым движением и, кажется, всхлипнула.

Тогда я поняла, что Драко Малфой и Гермиона Грейнджер, пожалуй, не так хороши, как виделись мне.


***

В последние дни весны мои окна были распахнуты — я слышала почти все, что происходило снаружи.

Слово «орден» — четыре раза.

После — два раза повторенное «дементоры».

Одна «война», одно «зелье», один «Поттер», семь раз тот самый «маггл» , о котором я когда-то слышала, и еще с десяток непонятных слов и выражений, звучащих для меня, как полнейшая бессмыслица.

После того разговора у меня остался неприятный осадок, который усиливало общее впечатление от их последних встреч, и я закрыла окна, но все-таки услышала еще одно незнакомое слово, которое Драко произнес через два дня.

«Грязнокровка».


***

Первого июня Гермиона не пустила Драко на порог, приняв у него из рук новые документы и захлопнув дверь прямо перед носом.


Глава 3

— Ты купила это чудовище? — сказал Рон, у которого отвисла челюсть.

— Он великолепен, правда? — сияла Гермиона.

Смотря для кого, подумал Гарри. Рыжий мех кота был густым и пушистым, но его лапы явно были чуток кривоваты, а его мордочка казалась страшно сердитой и странно приплюснутой, будто он с разбегу влетел в кирпичную стену. Однако теперь, когда Коросты не было видно, кот довольно мурлыкал в объятиях Гермионы.

Гарри Поттер и Узник Азкабана.


∆∆∆


Я была разочарована — мои фантазии были жестоко раздавлены реальностью. Летом я уехала без сожалений, а вернулась обратно без особой радости.

Я не ждала Драко.

Я не выслеживала Гермиону.

Я не считала минуты, не делала заметки на полях, не выдумывала глупости — только изредка заглядывала в окно четырнадцатого дома.

По привычке.


***

Девятнадцатого сентября Гермионы не было дома весь день.

Она появилась под вечер — я даже на заметила, как она вошла, просто увидела, что в спальне зажегся свет. Гермиона мелькнула в окне — уставшая, но довольная. А еще через пару минут на диване в гостиной я разглядела сваленные в кучу коробки, пакеты и свертки разных цветов, форм и размеров. К каждому была прикреплена карточка или открытка на праздничной ленточке.

Почему-то мне казалось, что подарка от Драко там нет.


***

В темноте выше по улице мелькнула светлая голова.

Плотная завеса из дождевых капель мешала обзору, скрывая даже ближайшие деревья у дома, и рассмотреть что-либо было почти невозможно, но когда силуэт проскакивал под фонарями, я все же видела его.

Это точно был Драко.

Он бежал по улице, втянув голову в плечи и прикрыв лицо воротником, белесые пряди облепили виски и лоб, а влажная обувь громко скрипела. Жалкое зрелище, честное слово. Я заметила, что он стягивал куртку на груди и придерживал снизу, как будто нес что-то.

Я метнулась к выключателю, чтобы погасить свет, — в темноту лучше смотреть из такой же темноты. И вернулась к окну, вглядываясь в ночь и, кажется, затаив дыхание.

Тем временем Малфой пронесся мимо фонаря прямо напротив моего дома, пригнувшись, словно это еще могло спасти его от дождя, и нырнул в калитку, в несколько шагов пересекая двор.

На крыльце Гермионы зажглись автоматические светильники.

Он вздрогнул и резко остановился, нервно оглядываясь. Вокруг было пусто и тихо, только кусты справа от дома едва заметно шевелились из-за тяжелых капель, падающих с неба.

Я растерянно следила за тем, как он дошел до двери, старательно держа себя в руках, и постучал. Его куртка заворочалась, и он дернулся, удерживая что-то внутри.

Грейнджер открыла дверь, выпуская в ночь звуки, запахи и цвета собственного дома. Мягкий свет, лившийся изнутри, контрастировал с механическим освещением уличных ламп, а сама Гермиона, домашняя, умиротворенная и сухая, резко отличалась от продрогшего и напряженного Драко.

Ее глаза расширились, сузились и замерли — эмоции пронеслись по лицу и застыли в виде безразличной маски. Она сложила руки на груди и оперлась о дверной косяк, молча разглядывая Малфоя.

Она даже не поздоровалась, давая ему шанс заговорить первым.

Я прижалась носом к стеклу. Из-за дождя картинка казалась мутной и походившей на старую черно-белую фотокарточку: яркий свет, мрачная улица, черный Малфой с белыми волосами. Но на общем фоне появилось цветное пятно — Малфой запустил руку за пазуху и вытащил рыжий мокрый комок слипшейся шерсти.

Он притащил ей кота.

С Днем Рождения, Грейнджер.

Малфой продолжал держать бедное животное за шкирку и, видимо, что-то говорил. Лицо Гермионы изменилось — в глазах мелькнуло чувство, которое не показывалось никогда до этого.

Не могу сказать, правда ли мне казалось так или я выдумала это уже позже, но Драко словно просил прощения за что-то. Его ссутулившиеся, подрагивающие плечи, ладонь, судорожно стискивающая кота, испачканные ботинки и края брюк, которые никогда не выглядели настолько не идеально… Это было слишком интимно, слишком непривычно для того Малфоя, которого знала я. Как будто он действительно отмаливал грехи перед Гермионой.

Конечно, тогда я думала, что он вряд ли знал, как правильно извиняться перед девушками — мне казалось, что было необходимо заявиться к ней с букетом цветов и широкой улыбкой, сражающей наповал, — а вот Гермиона, кажется, оценила порыв.

Она покачала головой, слегка нахмурилась, но пустила его.


***

Малфой знал, куда бить.

Я бы ни за что не подумала, что он настолько хорош — так мастерски манипулировать людьми не каждый способен.

Гермиона не просто оценила подарок — она вообще не отходила от котенка: таскала на руках, закупалась кошачьими угощениями, помогала подниматься по ступенькам, выводила прогуляться на участок, пока позволяла погода.

И смотрела на него.

Постоянно смотрела так, что у меня мурашки бегали по спине.

Конечно, при Малфое, который снова стал появляться в доме, она вела себя спокойно, непринужденно и даже хладнокровно. Но, я думаю, он понимал, что значил для Гермионы его подарок. Как будто это была детская мечта, которая наконец сбылась, или воспоминание из далекого прошлого, явившееся прямиком в настоящее.


***

Я стала задумываться, на кого же надо пойти учиться, чтобы проводить время как Гермиона — просиживать на собственном диване часами, изредка — или довольно-таки часто — переругиваясь с сослуживцем.

Да, именно, Малфой снова стал очень частым гостем — как будто они брали отпуск на лето, пока меня не было, а потом возвращались вдвоем, продолжая разыгрывать передо мной сцены из своей странной жизни.


***

Я неспешно брела по улице, раскачивая головой в такт музыке, лившейся из наушников.

Внезапно сквозь громкие ритмы мелодии пробился крик. Я резко дернула провод, обрывая музыку, и услышала, как Гермиона громко и сердито кого-то отчитывает. Ее голос звенел от напряжения, и я было представила Малфоя, который в очередной раз провинился перед ней и теперь раздраженно выслушивал нотации.

Осторожно подойдя к забору, я заглянула в окно.

На полу перед Гермионой испуганно сжался кот с перепачканной шерстью. Он то и дело облизывал мокрые усы и сверкал глазами в сторону большой белой лужи. В метре от него были разбросаны мелкие осколки.

Я приглушенно хихикнула и развернулась, направляясь домой, но успела уловить краем глаза грациозное движение руки с зажатой в ней веткой. Перейдя дорогу к своему дому, я обернулась.

В кухне было чисто.


***

Глянув в окно, я увидела, что кот повис на Драко — на пальце Драко, вцепившись в него зубами.

Малфой злобно зашипел от боли, а Гермиона прикрыла рот рукой, но я заметила, как смеялись ее глаза.

Спустя три дня, когда Малфой случайно — не совсем уверена в этом — наступил котенку на хвост, я заметила, как Гермиона напряженно сжала карандаш в руке.

Мгновение спустя я поняла, что это был не карандаш.


***

— Мерзкий, грязный, отвратительный таракан! — я поежилась, услышав крик Гермионы.

Надеюсь, к нам эти твари не проберутся — усатое чудище в кухне кому хочешь аппетит испортит.

Может, Малфой выведет их.


***

К середине октября двор напоминал цветастое лоскутное одеяло — листья разукрасили землю желтым, красным, бурым, зеленым и еще сотнями цветов и оттенков, оставив лишь небольшую протоптанную тропку от забора до крыльца. По ночам в мое окно стучались полуголые ветви дуба, словно упрашивая выглянуть и полюбоваться осенней улицей, но я не поддавалась — мне хватало того, что я видела при свете солнца. Меня не интересовала темная, чернильно-черная ночь с редкими скоплениями звезд, ведь днем было намного веселее…

В тот день мы с отцом убирали в гараже: прятали по коробкам летние вещи, расставляли все по полкам, выдвигали вперед то, что могло бы пригодиться зимой. День был спокойный, листья уверенно держались на деревьях — ни одного не облетело с самого утра. В такой тиши легко было различить любые звуки, и когда отец углубился в гараж, оставив меня ждать у забора, я услышала крик.

Честно, первым порывом было закатить глаза и цокнуть, что я и проделала. Думаю, даже вам уже не нужно объяснять, кто снова стал источником шума на нашей улице.

— …министерство! — взвизгнула Гермиона.

Я прислушалась, но из ответа Драко смогла расслышать только невнятные половинки слов — даже моей фантазии не хватило, чтобы додумать, что же он сказал.

— …безответственный! — вновь подскочил голос Гермионы. —…в Азкабан!..

Я напряглась и медленно, аккуратно развернулась лицом к четырнадцатому дому — я уже знала слово «азкабан».

— Гриффиндор… — неожиданно рявкнул Малфой, и я пригнулась, боясь, что они могут заметить меня. — …влияет на!..

Грейнджер деланно рассмеялась — так громко, что я услышала без особых усилий. Конечно, как и всегда хватило лишь пары фраз, чтобы заинтересовать меня. После было сказано еще многое: они обзывали друг друга, сыпали какими-то незнакомыми словечками, ссылались на министерство, орден и даже какого-то лорда, упомянули то самое двадцать четвертое марта — я удовлетворенно кивнула, убеждаясь, что правильно запомнила.

Тем временем я медленно, но верно ползла вдоль забора, одним ухом продолжая слушать, одним глазом отслеживая папу в гараже. Не скажу, что мне было комфортно, но я наконец достигла своей цели — отодвинув шатающуюся доску, я смогла разглядеть окно на противоположной стороне.

И вовремя, скажу я вам.

Очень вовремя.

Я до сих пор удивляюсь, что никто — ни один человек с нашей улицы! — никогда не обращал внимания на то, что творилось в четырнадцатом доме. Даже когда у нас обсуждали соседей, — а это происходило часто и с особым удовольствием, — никому и в голову не приходило упомянуть Гермиону и Драко.

Как будто их не существовало.

Или словно никто, кроме меня, не слышал, не видел и не замечал их.

В гостиной, как и той весной, замерли темными силуэтами на занавесках две напряженные фигуры. Замерли лишь на одно мгновение, затем сдвинулись с места: широкие взмахи руками, покачивания головы на шеях, кивки и выпады — как обычно, ничего интересного. Голоса продолжали скакать, сообщая мне совершенно непонятную и оттого ненужную информацию.

Однако я слушала и смотрела.

Не зря.

Неожиданно к двум теням на шторе прибавилась третья — не кошачья, совсем нет.

И четвертая. Пятая. Шестая. Се…Во… Десятая!

Вскоре я сбилась со счета.

Наверное, вы сейчас решите, что я сошла с ума, и перестанете меня слушать.

Все это выглядело так, будто в четырнадцатом доме подлетели в воздух все канцелярские принадлежности, блокноты, несколько папок с бумагами, небольшая табуретка и парочка диванных подушек. Я моргнула — ничего не изменилось. Только над головой Гермионы возникла — как будто возникла! — стайка птичек. Чувствую себя, будто говорю полнейший бред, но я видела, как они быстро-быстро машут тонкими крылышками — или, точнее, не они, а их тени на шторе.

— …Ежедневный пророк, — громко заявил Малфой и дернулся в сторону, а рядом с ним в воздух взвилась крупная книга.

Грейнджер что-то ответила.

У меня шумело в ушах, а в голове расползалась туманная дымка, как у голограмм Драко и Гермионы. Даже если все, увиденное мною раннее, было игрой больного воображения, теперь я не могла найти никакого мало-мальски достойного объяснения тому, что происходило. Занавеска медленно поползла вверх; складка образовалась ближе к карнизу, как будто кто-то тянул за нее, собирая ткань, или включился мощный вентилятор, который поднимал штору.

Спустя считанные секунды мне открылись несколько парящих в воздухе бумажных листов и одна баночка с чернилами. Я разглядела ноги, бедра и локти Драко и Гермионы — руки были согнуты, как будто они оба удерживали что-то в ладонях.

Еще бы немного. Совсем чуть-чуть.

Я бы увидела, что именно!

— Оппуньо!

Стайка птичек над головой Гермионы метнулась в сторону Драко. Маленькие комочки быстро и точно атаковали его — Малфой взвизгнул, вскинув руки и прикрывая лицо.

Я крепко зажмурилась и нечаянно отпустила доску. Раздался стук, крик, треск, вой и снова стук. Мне даже не было ясно, причиной каких звуков явилась я.

Отец выбежал из гаража, и я мигом вскочила на ноги, стараясь привести себя в порядок и одновременно не подать виду, что была как-либо причастна к произошедшему. Он подозрительно оглядел меня, мотнул головой и позвал на помощь. Я дружелюбно улыбнулась, широко и неестественно растянув уголки губ.

Заходя в гараж, я все-таки обернулась — не могла не сделать этого.

Шторы опали. В воздухе не висело ни одного предмета, по крайней мере, я больше ничего не видела. Птичек как не бывало.

Только Драко, Гермиона да кот, перебравшийся на подоконник.

Я недовольно покачала головой, протерла глаза и последовала за папой.

Уже изнутри я услышала, что в четырнадцатом доме смеются.


***

Десять дней спустя.

Малфой задумчиво отвел покрасневшие от напряжения глаза от бумаг, бездумно уставившись в пространство, и в этот момент котенок энергично перепрыгнул с подлокотника кресла на стол, перекувырнувшись через голову и опрокинув подставку для карандашей. Гермиона испуганно вскинула голову и благодарно кивнула Драко, когда увидела, что тот поймал за шкирку неудачливого путешественника.


***

В День всех святых даже на нашей улице нашлось множество детей, готовых принарядиться и пойти клянчить конфеты.

Когда я оказывалась рядом, замечала, что четырнадцатый дом тоже посещают призраки, ведьмы, скелеты и супергерои. Грейнджер даже вырезала парочку тыкв — одну из них мгновенно оприходовал рыжий, подросший кот. Хорошо, что он успел, пока не были зажжены свечи.

Малфой, кстати, был тем вечером у Гермионы. Я даже впервые заподозрила, что он иностранец. На его лице показывалось такое неподдельное удивление всякий раз, когда Гермиона приоткрывала дверь и, выслушав традиционное «кошелек или жизнь?», отсыпала детям конфет, что мне становилось смешно.

Как и самой Гермионе.

Она веселилась, поддевая его. Малфой морщился, а затем на некоторое время даже перестал выходить из гостиной, погрузившись с головой в работу.

Длилось это ровно до того момента, когда Гермиона заставила его взять в руки пакет со сладостями и с радушной улыбкой распахнуть дверь перед симпатичной феей и пухлым дровосеком, которые совсем не выглядели устрашающе.

Энди, к слову, тоже предлагал зайти в четырнадцатый — я отказала.

Энди — мой одноклассник.

Мы друзья.

Он милый, веселый и любезный. Многие восьмиклассницы завидуют мне из-за нашего тесного общения, но я лишь пожимаю плечами, слыша все их завистливые замечания и ревнивые придирки.

Мы иногда гуляем, вместе сидим на обеде, много смеемся и много разговариваем, а на Хэллоуин он стал тем, кто вытащил меня из дома — но нам ведь по тринадцать, о чем речь?

Мы друзья, хотя Энди просто замечательный.

А еще, что очень важно, он не похож ни на Драко, ни на Гермиону — когда я с ним, я почти забываю о них.

Почти.


***

В начале второй недели ноября солнце еще пригревало, и свет разливался по всему ярко-голубому небу. Выглянув в окно, я была вынуждена прикрыть глаза из-за слепящего солнца, а, попривыкнув, заметила, как Грейнджер медленно ковыляла по улице, согнувшись под тяжестью большой коробки, которую она тащила в руках.

Малфой нагнал ее у пятого дома.

— «Левиоса», — услышала я из приоткрытого окна, — а не «Левиоса». Или простенькое «Акцио». Неужто магглы так плохо влияют на тебя?

Гермиона громко шикнула на него и неловко махнула рукой, заставляя замолчать или хотя бы говорить тише. Я раздраженно закатила глаза — как будто кто-то мог понять смысл сказанного.

Малфой ухмыльнулся и, протянув руки, забрал у Гермионы ее ношу — она поблагодарила, и они вместе двинулись к дому.

— И все-таки что это? — полюбопытствовал он, когда они проходили мимо моего дома.

— К…точка, — смутившись, выдавила Гермиона.

— Что? — нахмурился Драко.

— Когтеточка, — чуть громче произнесла Грейнджер и сокрушенно покачала головой: — Он совсем меня замучил. Сам видел: диван, кресла, пуфики — всё в клочья.

— А «Репаро» уже не в ходу? А говорят — могущественная волше…

— Малфой! — возмущенно прикрикнула Гермиона, и они вместе скрылись в доме.


***

К декабрю я с удовлетворением признала, что пререкания между Малфоем и Грейнджер сошли на нет — серьезные, я имею в виду. Они все еще переругивались, поддразнивали друг друга, иногда Драко смотрел на Гермиону почти презрительно, а она, бывало, не пускала его дальше кухни, но в общем и целом их отношения явно перешли на новый уровень.

Это было сотрудничество.

И хотя я не могла понять или вспомнить, кем приходились они друг другу в самом начале, больше двух лет назад, теперь я мысленно называла их приятелями.

Ну, или хотя бы партнерами.


***

Оставалась неделя или две до Рождества, а я уже знала, что Гермиона снова исчезнет.

Я сидела, облокотившись на подоконник и подперев щеку рукой, и смотрела, как Драко в гостиной четырнадцатого дома приподнялся с пола, неловко отряхнулся, разгладил складки на брюках и повернулся к Гермионе.

В такие моменты я всегда замирала, чувствуя беспокойство и даже страх, что он собирается не просто махнуть рукой и уйти, но попрощаться.

И больше никогда не показываться на нашей улице.

Но чаще всего он просто выходил из четырнадцатого, медленно проходил мимо моего дома, заворачивая за угол, а после возвращался через день, через два — да хоть через месяц, главное, что возвращался. Бывали и другие случаи, когда он просто скрывался в коридоре, покидая гостиную, но не покидая дома, — тогда я стыдилась своего волнения, упрекая себя в излишней нервозности.

Кот, устроившийся на диване невдалеке от Драко, вскинул голову. Гермиона потянулась, качнувшись на стуле, и обернулась. Она улыбнулась Малфою — думаю, это вышло непроизвольно. Он развел руками, что-то говоря ей.

«Прощаясь, прощаясь, прощаясь», — билось в моей голове.

Она кивнула, нахмурилась, снова кивнула, прикусила кончик карандаша и отвлеклась от Малфоя, приподняв палец, словно призывая того замолчать. Грейнджер быстро наклонилась к столу, черкнула что-то на листке и заговорила сама.

Я вновь посмотрела на Драко.

Он развернулся ко мне полубоком, и я видела, что настала его очередь кивать.

Чуть напряженный наклон головы, кивок, еще один, еще…

Внезапно он перебил ее и покачал головой. Не споря — просто останавливая. Гермиона замолкла, встретившись глазами с Малфоем, и всего на секунду, почти незаметно, отвела взгляд, а после снова посмотрела на него и мягко улыбнулась.

«С рождеством, Драко».

Через три минуты он вышел из дома и медленно, будто нехотя, побрел по темной улице…

Гермиона уехала на следующий день.


***

Моим рождественским желанием стал питомец.


***

Тридцать первого января была метель. Снег кружился, порхал по улице, не падая, а летая — вниз, вбок, даже вверх. Сугробы росли на глазах, крыльцо у всех домов завалило, но ни один из наших соседей не спешил браться за лопату — все наслаждались настоящей зимой.

Когда спустя два дня Малфой приоткрыл калитку, прошел по заснеженному двору и оказался у двери, она резко распахнулась, и на улицу вылетела Грейнджер. Они чуть не столкнулись, но она успела остановиться, недоуменно разглядывая Драко.

Гермиона была обмотана до невозможности длинным шарфом красно-оранжевого цвета и выглядела в нем одновременно смешно и мило. Я не знала, что отразилось на лице Драко в этот момент: усмешка, улыбка, удивление, но он шагнул к ней и приподнял конец шарфа, болтающийся на уровне бедра, потер между пальцев и что-то сказал. Гермиона зарделась, поморщилась, а потом неожиданно рассмеялась — громко и заразительно — и, быстро окинув улицу взглядом, схватила его за грудки и затащила в дом. Через мгновение они уже вынырнули обратно, и на Малфое был точно такой же шарф, только серо-зеленого цвета.

Мне показалось это очень символичным, — наверное, так и было, — и я улыбнулась, когда он ковырнул носком ботинка сугроб, отчего снег полетел в сторону Гермионы.

Она тоже улыбалась.


***

Драко и Гермиона одновременно закончили писать, отложили ручки в стороны и обменялись листами.


***

На мой четырнадцатый день рождения Энди научил меня читать по губам. Он всего лишь объяснил основные принципы, научил концентрироваться и показал несколько впечатляющих примеров, правильно воспроизведя даже полную белиберду, которую я шептала. Это было забавно и интересно. Правда, сначала я не была уверена, что мне понадобится такое умение, но после вспомнила, где мне иногда совсем не хватало звука.

Я решила опробовать свое новое умение на Драко и Гермионе.

Подлость, скажите вы, ну и что? Это лишь маленький эксперимент — вряд ли я смогу понять что-то особо секретное, тайное или личное.

В любом случае, попытка не пытка.


***

Знаете, что такое весна?

Весна — это растаявший снег, который уже начал угнетать; легкая утренняя дымка, пронизанная солнечными лучами; розово-желтые рассветы и теплые звездные ночи.

Знаете, кто такая Гермиона Грейнджер?

Я не знала, но всё еще строила предположения.

Гермиона Грейнджер — это вечно спутанные волосы; карандаш, ручка или даже перо в руке; книги — иногда на полках и на столе, реже — на полу. Гермиона Грейнджер — это любовь к коту и терпимость к Малфою — не наоборот, это я вам точно говорю.

Знаете, что такое кот Гермионы Грейнджер?

Одно сплошное недоразумение!

В начале апреля Гермиона раскрыла окна, видимо, устав от спертого воздуха и духоты комнаты. Кот не преминул воспользоваться этим.

Уже к обеду жалобный и немножко устрашающий крик заставил всех вокруг выглянуть из окон, чтобы узреть рыжий — потолстевший и распушившийся за зиму — комок, застрявший в ветвях каштана между бело-желтыми соцветиями. Мне было видно, что вокруг него порхали первые проснувшиеся бабочки, которых он старательно, хоть и безуспешно, сбивал лапой в перерывах между заунывным воем.

Это было бы даже смешно, если бы не было так грустно. Гермиона весь день не находила себе места: она звала его и снизу, и из окон, она угрожала ему или завлекала, несколько раз доставала откуда-то из кармана ветку, печально смотрела на нее и, покачав головой, прятала обратно.

Малфой появился к пяти — вы и так знали, что он придет, правда же?

Я вот знала.

Он прошел мимо моего дома, несколько раз скривился, услышав рев кота, а затем увидел Гермиону во дворе, рыжее пятно среди зеленых веток и открытые нараспашку окна — и все понял.

Казалось, первым его порывом было развернуться и уйти, но Драко переборол себя. Он прикрыл за собой калитку и сразу же подошел к Грейнджер. Я даже не старалась прислушаться к их голосам — кот кричал слишком громко, чтобы было возможно что-нибудь расслышать. Единственное, что я заметила — Малфой тоже достал из рукава свою палочку, но, заметив строгий взгляд Гермионы, что-то раздраженно пробурчал и убрал обратно.

Он не был похож на принца или чудесного спасителя — ни из сказок, которые мы слушаем в детстве, ни из дешевых мелодрам, которые крутят по всем каналам, ни из сильно преувеличенных историй знакомых. Но Малфой на какой-то короткий — очень короткий, правда, — промежуток времени стал героем для Гермионы.

Вот до сих пор вспоминаю эту фразу и зубы сводит: слишком громко сказано.

Конечно, он тогда не замолкал ни на минуту: жаловался, страдал, возмущался и негодовал. И, наверное, немножко боялся. Пожалуй, он был слишком капризным и вечно — та самая бесконечная вечность! — недоволен Гермионой, ее домом, окружающими предметами, людьми, погодой (неважно, светило ли солнце, была метель или шел дождь) и более всего дурацким рыжим котом, которого он сам и притащил.

Одно всегда устраивало Драко — он сам.

И даже тогда, карабкаясь сначала по шаткой лестнице, а после — по раскидистым ветвям, Малфой был преисполнен чувства собственного достоинства. Знаете, как аристократ, который, даже выпивая кофе из пластикового стаканчика в дешевой забегаловке, отставит в сторону кончик мизинца.

Я подошла поближе к окну, всматриваясь в переплетение ветвей. Драко уже был совсем близко — протянет руку и, если не сорвется, сможет схватить сорванца.

— Мне бы метлу! — громко крикнул Малфой, обращаясь к Гермионе. У меня оказалась открыта форточка, и я все же услышала его голос, хотя после — снова вой, еще более раздраженный от того, что Драко наконец схватил кота за шкирку и прижал к груди, держась за ствол только одной рукой.

Грейнджер внизу охнула и побелела — не знаю, за кого она волновалась больше.

Однако Малфой справился без особых травм и потрясений — лишь ободранное о жесткую кору запястье и несколько царапин… почти везде.

Но он почему-то теперь держался вполне уверенно и спокойно — а я ведь не врала, когда называла его капризным, — и я даже не успела представить, как бы Драко воспользовался метлой, окажись она у него. Он спустился пониже и, минуя лестницу, спрыгнул вниз, нацепив особо высокомерную и презрительную маску.

Шок?

Не похоже.

Гермиона облегченно выдохнула и счастливо улыбнулась, бросившись к Малфою. Все долгие минуты, что он покорял каштан, она стояла, не сдвинувшись с места, но теперь не выдержала. Она приняла из его рук кота, который тут же вырвался и умчался на безопасную территорию в стенах дома. Гермиона вновь расплылась в улыбке, проследив его путь, а потом развернулась обратно к Драко и сделала короткий шаг к нему.

Я не слышала, что она сказала, но легко можно было догадаться.

Она обняла его почти по-братски, целомудренно и радостно обхватив за плечи и едва пристав на носочки, — Драко ошарашенно застыл и через мгновение медленно, аккуратно сомкнул руки у нее за спиной.

Не удержавшись, я дернула штору, прикрывая окно.


***

Мокрый асфальт ярко блестел, отражая солнечные лучи. Крупные капли падали вниз; по лужам — маленьким озерам — расходились круги; листья с приглушенными хлопками прогибались под тяжестью водяных горошин, и только весело зеленеющая трава стойко держалась, продолжая тянуться вверх.

Солнечный свет, несмотря на кратковременный, как обещали синоптики, но бурный грибной дождь, заливал двор: скакал бликами по крышам, карнизам, козырькам, рисовал узоры на сверкающем боку гаража и нещадно слепил глаза. Прищурившись, чтобы сберечь зрение, я, как это часто бывало, далеко не сразу заприметила Драко.

Его худощавая фигура двигалась торопливо, решительно и иногда немножко неуклюже; длинные ноги старательно переносили тело через лужи, но нет-нет да и приземлялись прямо в центр очередной, устраивая фонтан из брызг. Малфой весь промок насквозь: челка прилипла к вискам, светлые ресницы слиплись в крохотные треугольники, лоб пересекали водные дорожки: капли бежали вниз, срываясь с кончика носа и заостренного подбородка. Одежда презабавно облепила его тело, и в ботинках хлюпала вода. Желто-белые волосы — до сих пор не знаю, как правильно обозвать этот цвет, — влажно блестели, а кожа мягко сияла и казалось еще более бледной, чем обычно.

Почему-то именно в этот момент мне представился Драко на пляже под обжигающими лучами. Обязательно в солнечных очках и дурацких широких шортах, обмазанный всевозможными кремами для и против загара он бы манерно развалился на лежаке под цветастым зонтиком и незаметно передвигался бы вслед за солнцем, переворачиваясь с живота на спину и обратно по часам. Картинка, возникшая перед моими глазами, была настолько отчетливой, что мне пришлось зажмуриться, чтобы отогнать ее.

Между тем Малфой в реальности уже добежал до четырнадцатого дома — до самого крыльца. Взбежал по ступенькам.

И позвонил.

Никогда не замечала, чтобы он звонил в дверь.

Сквозь витиеватый водный узор на стекле я увидела, что Гермиона, находившаяся на кухне, сполоснула руки и направилась в прихожую, на ходу стягивая через голову фартук.

Она готовила?

Может, ждала его?

Ладно, я не думаю, что она знала о его приходе. Не буду врать — мне бы хотелось верить, что она сделала это специально для их встречи, но это было не так. Она как будто вообще не подозревала о его приходе. Не в этот по-весеннему чудесный день, не в этот час.

Дверь открылась: затылок Малфоя оказался на фоне слегка растрепанной Гермионы. Кот мгновенно оказался рядом с ней: терся у ног, обвивая хвостом лодыжку и голень. Я почти увидела тонкий дымок аромата, исходившего из четырнадцатого дома — на кухне явно шла бурная работа. Никогда до этого не видела, чтобы Гермиона что-то готовила.

Мое предположение: у них был выходной, первый за долгое время, но Малфой почему-то все равно пришел. Грейнджер нахмурилась: она явно думала, что его заставило появиться что-то срочное и очень важное, может быть, даже опасное. Но она не торопилась его пускать: рукой держалась за дверь, застыв на пороге, и что-то спрашивала. Из-за мутных разводов на окне я не могла различить, что она говорила, как бы ни старалась.

Малфой, кажется, тоже не ожидал встречи, как будто только в момент, когда перед ним распахнулась дверь, понял, куда и к кому пришел. Не знаю, почему мне казалось так. Может, об этом говорила напряженно прямая спина и расправленные плечи, руки, сложенные на груди, или носок ботинка, отбивавший непонятный ритм.

Дождь продолжал весело барабанить по козырьку, который скрывал Драко и Гермиону. Я приникла к окну и старалась понять хоть слово, но, кажется, старания Энди прошли даром. Губы Гермионы двигались слишком неразборчиво, а лица Драко и видно-то не было.

Мои попытки оказались напрасными.

Сцена переменилась: вот Гермиона убрала руку, слегка подтолкнув дверь и открывая ее шире, сделала шаг назад и впустила Малфоя, кивнув тому головой.

Я улыбнулась.

Спустя шестнадцать секунд Грейнджер уже была на кухне, вновь заняв место у плиты. Еще через полторы минуты туда же зашел Драко. Сухой, абсолютно сухой! Полотенце, фен? Я почти было позавидовала, что его волосы сохли так быстро.

Он пересек кухню и удивленно и слегка насмешливо — куда же без этого? — оглядел Гермиону в ее милом цветастом фартуке и ярко-красных тапочках на босу ногу.

Она проигнорировала его взгляд, скупо кивнув в сторону стула, и поджала губы. Малфой занял места у окна спиной ко мне — сплошное разочарование! — и принялся играть с палочкой, подбрасывая ее в руке, как будто даже на показ. Я пожала плечами — в любом случае за эти почти три года я так и не поняла, что означала эта ветка и почему Драко постоянно таскал ее с собой. Может, это какой-то символ, метка, что-то вроде отличительного знака, по которому узнают своих. Ведь и у Гермионы была похожая.

Крышка кастрюли на плите подпрыгнула, выпуская клубы пара, и Малфой приподнялся, смотря в сторону плиты, и даже отложил палочку. Гермиона раздраженно рявкнула на него через плечо, — видимо, он спросил что-то очень и очень глупое — а потом крутанула рычажок, выключив газ, и слила воду.

Обед был почти готов.

Спустя десять минут, оказавшиеся невыносимыми для Гермионы, — Драко постоянно отвлекал ее вопросами, мешался, заглядывая за плечо, дергал за фартук и снова отпускал комментарии, — она наконец посадила его за стол и вручила бутылку с ярко-оранжевой жидкостью, этакий вырви глаз, на которой были изображены симпатичные маленькие тыковки. В супермаркетах я таких точно не видела.

Малфой одним точным движением открыл бутылку и разлил напиток по стаканам, наклонившись над столом, затем вернулся на место — и я наконец смогла полностью разглядеть его лицо.

И губы! Губы!

— Если бы знал — принес эльфийского вина, — медленно, протяжно произнес Драко, склонив голову к плечу и наблюдая за суетливой Гермионой, которая заканчивала последние приготовления.

Я нахмурилась — вряд ли мне удалось правильно разобрать предпоследнее слово. Не думаю, что кто-либо вообще слышал об «эльфийском» вине.

Чушь.

Я почувствовала легкий укол разочарования. Мои новоявленные способности меня подвели.

Гермиона почему-то весело рассмеялась, слегка отклонив назад голову, а еще через мгновение наконец сняла фартук и села напротив Драко.


***

Каштан во дворе четырнадцатого дома к маю преобразился: широко раскинул ветви, набрался цвета, окреп и высился теперь над окружающими хилыми деревцами, зацвел: бело-коричневые язычки выглядывали из розовой серединки цветов, ветки прогибались под тяжестью зеленых колючих плодов.

Тем утром поднялся ветер: волновал деревья, играл с занавесками в приоткрытых окнах, гулко врывался в комнаты и радостно встречался на улице с прохожими, одувая их теплой волной воздуха. Кот Гермионы скакал по двору за солнечными зайчиками, которые прыгали туда-сюда, повинуясь движению раскачивающихся створок окна.

Драко и Гермиона сидели в тени под каштаном. Косой луч солнца то и дело высвечивал их лица, пробегая по лбу, щеке, подбородку, груди и вновь бросаясь выше, и заставлял морщить нос и недовольно жмурить глаза.

Я расслабленно улыбалась, глядя на них.

Они привалились спиной к теплому стволу каштана. В руках, как можно было ожидать, книжки: два тяжеленных на вид справочника, которыми они изредка обменивались.

Гермиона удерживала книгу двумя руками, любовно поглаживая страницы. Ее юбка слегка задралась, приоткрыв острые коленки с небольшим синяком на левом и длинной царапиной на правом.

Малфой сидел, небрежно закинув руку за голову, согнув одну ногу, и неотрывно водил глазами по строчкам.

Не поверите — так и провели часа три, даже не изменяя положения.

Но потом что-то или кто-то все-таки стукнуло их, привело в голову чудесную мысль, озарило великой идеей!

Гермиона потянулась, размяла шею и плечи, отложила книгу, заложив нужную страницу, и поднялась на ноги.

Я была недовольна — в густой траве, где осталась книга, и названия-то не разглядеть.

Я перевела взгляд на Малфоя. Он дочитал до конца строчки, предложения, абзаца или страницы и встал следом. Тут мне повезло — он захлопнул свою книгу и подержал пару секунд в руках, так что я успела выхватить главное слово. Но оно разочаровало меня.

«Крестражи».

И снова я без понятия, что бы оно могло означать. Но это наверняка что-то важное, раз написаны такие книги, и Малфой с Грейнджер уделяют столько времени их прочтению.

Впрочем, я быстро забыла об этом и вновь обратила внимание на Драко. Только сейчас я заметила, что он выглядел совсем не так, как обычно.

Он был слишком спокоен — не равнодушен, а скорее умиротворен. Стоял, засунув руки в карманы и перекатываясь с носка на пятку, и переговаривался с Гермионой. Я еще раз осмотрела его, стараясь понять, что именно смущало меня во всем его виде: темные брюки, как и обычно, слегка растрепанные волосы, смятый воротник белоснежной рубашки и небрежно закатанные до локтей рукава. Я поняла, что впервые видела предплечья Драко.

Странное наблюдение.

Но тут меня словно приложило головой.

Я поняла!

На фоне бледной кожи и светлой ткани рубашки на левом предплечье особенно отчетливо выступал рисунок.

Я не верила своим глазам. У Драко Малфоя татуировка?!

Да быть не может — он же не такой.

Я прикусила язык — мысленно, ведь я подумала так, а не произнесла вслух, — я ведь совсем не знала этого самого Драко Малфоя. Почему бы и нет? Может, у него и пирсинг есть. В каких-нибудь местах, недоступных моему глазу.

Пока я неверяще терла глаза, стараясь уложить в своей голове эту новую информацию, Гермиона махнула Малфою и вошла в дом. Я мельком взглянула на нее — она прошла на кухню и принялась рыться в каких-то ящиках — и перевела взгляд на руку Драко.

Это был череп. По крайней мере, больше всего походило именно на череп, изо рта которого выползала змея.

Устрашающе. Даже жутко.

Я постаралась прислушаться к себе и понять, как я воспринимала подобное. Такая татуировка явно не подходила тому Драко, которого я наблюдала изо дня в день на протяжении трех лет. И это значило одно из двух: либо я совсем не знала Малфоя, либо мне было не дано понять смысл рисунка.

Если он вообще был.

Я раздраженно отвернулась от Драко, застывшего в нескольких метрах от крыльца, и посмотрела на дверь, которая открылась как раз в этот момент.

Когда Гермиона вышла, я заметила, что ветер усилился.

Она сделала пару шагов вперед, удерживая в руках громадный поднос, на котором стояла тарелка с печеньем, два стакана и пузатая бутылка с газировкой — надпись «Три метлы» ничего не сообщила мне.

Неожиданно по улице промчался особо сильный порыв ветра: деревья зашумели, где-то хлопнули створки окон, а после он подхватил подол юбки Гермионы, покачнул поднос, раздул рукава блузки. Резинка, удерживающая волосы, лопнула, и они рассыпались по плечам, прикрыли лицо, уши, шею. Гермиона застыла и тряхнула головой, но этого было недостаточно. Несколько прядей остались на щеке, приникнув к уголку губ.

Секунда — и пальцы Малфоя заправили непослушные волосы за ухо Гермионе, скользнув по щеке и скуле.

Я замерла, затаив дыхание.

Я ведь даже не заметила, что он стоял так близко.

Глаза Гермионы расширились — она, определенно, не ожидала такого.

Драко и сам от себя такого не ожидал.

Знаете, я ведь уже не раз давала понять, что не воспринимаю всерьез всю эту романтическую чушь: такие банальные, шаблонные ситуации никогда не впечатляли меня, но здесь… Здесь явно не было никакой романтической подоплеки, я ведь знала, что Драко даже недолюбливал Гермиону, когда они только начинали сотрудничать.

И вместо всех глупостей, здесь было что-то другое. В этот момент я ощутила, какой огромный шаг они оба сделали за эти три года.

И, кажется, я сделала его вместе с ними.

Мгновение прошло, Гермиона перестала глупо взирать на Драко, моргнула и залилась краской, отшагнув в сторону. Тогда он спохватился, перехватил поднос из ее рук и поспешно отнес к каштану, под которым они сидели.

Когда Малфой и Грейнджер сели на свои места и пригубили пенящийся напиток, который Драко разлил по стаканам, они оба старались не смотреть друг на друга.

Он ушел через несколько часов, за которые они перебросились от силы парой слов.

После этого дня у меня сложилось впечатление, что они избегали друг друга.

∆∆∆

От автора: Глава дождей наконец готова. Спасибо тем, кто ждал. Спасибо тем, кто комментирует. Поверьте, мне это очень важно. Да-да, это намек ;)

Глава 4

П/А: не бечено!

∆∆∆

Папа сказал — мы не можем поехать к бабушке в этом году.

Мама сказала — я прекрасно проведу время и дома.

Энди сказал — он тоже остается в городе на все лето и мы могли бы заниматься чем-нибудь вместе.

Наверное, это даже хорошо.


***

Это был июнь.

Обычно в июне жарко, знойно, солнце печет ужасно, а с неба неделями не проливается ни капли.

Обычно.

Этот июнь был пасмурным, прохладным — приходилось накидывать куртку или плащ каждый раз, когда хотелось выйти из дома. Ветер разгулялся на улице, и я уже почти было забыла, каким прекрасным, дружелюбным и располагающим к себе было начало мая. Конечно, может, еще рано волноваться — на дворе только третье…

А, нет, уже четвертое, и, знаете, лучше не стало.

Тоскливо, скучно, немного одиноко — я маялась, не зная, чем себя занять.

А пятого наконец увидела Гермиону.

Она пересекла гостиную, прошлась по кухне, замерла у окна в спальне, постояла, раскачиваясь, у шкафа в кабинете, и уселась за стол, сжав в пальцах ручку. Строчила без остановки: слово, пропуск, фраза, штрих, точка, завитушка, восклицательный знак, слово, слово, слово…

Я немного расстроилась, что задевала куда-то свою подзорную трубу — и думать было нечего, чтобы разглядеть хоть буковку, хоть маленькую запятую.

Ничего не понять.

Знаю только одно — когда Гермиона в конце концов поставила последнюю точку, она была совсем недовольна написанным. Придирчиво перечитав текст не раз и не два, она резко приподнялась из-за стола, через мгновение схватила куртку в прихожей и вышла из дома.

В три часа пополудни она вернулась и выставила в кухне картонную коробку. Кот живо заинтересовался ей и запрыгнул на стол, но Гермиона нервно махнула на него рукой, прогоняя прочь.

Волновалась?

Похоже, что да.

Она глубоко вздохнула, шагнула вперед и медленно сняла с коробки крышку.

Я приникла к окну.

Это была статуэтка — небольшая, размером примерно с кота, если того избавить от длинной, взлохмаченной шерсти, выполненная из непонятного материала: то ли камень, то ли металл.

Это был дракон — присевший на задние лапы и раскинувший перепончатые крылья. Слегка изогнутый хвост словно был готов качнуться в любую минуту.

Был готов и качнулся.

За долгие годы я уже почти привыкла ко всем странностям, происходящим в четырнадцатом доме, но это было что-то новенькое.

Гермиона отступила на шаг, повернувшись ко мне спиной, и взмахнула рукой — честно, я не могла увидеть, что именно она сжимала в пальцах, но что-то там явно было.

Дракончик распрямился, вытянул шею, потоптался на месте и, взмахнув крыльями, взмыл в воздух. Кот, испуганно взвизгнув, шарахнулся в сторону и замер в углу, привстав на задние лапы и нещадно шипя на нарушителя спокойствия. Но статуэтка, оказавшаяся вполне подвижной, даже не обратила на того внимание.

Дракон пролетел прямо под потолком, чуть не задев крыльями люстру — в размахе они были ох как широки, — и мягко спланировал прямиком на шкаф.

Гермиона развернулась ко мне полубоком, и я поняла, что же там происходило — да он же радиоуправляемый! Обыкновенная игрушка, каких тысячи, только, возможно, чуть более изящная и дорогая — у Грейнджер был неплохой вкус.

Моя фантазия подкинула мне парочку вариантов, зачем Гермионе могла понадобиться игрушка — но я была слишком любознательна и, чего уж скрывать, любопытна, чтобы довольствоваться малым. Я продолжила наблюдать, как дракончик по велению руки Гермионы порхает по всему дому: из кухни в прихожую, потом вверх по лестнице, круг по второму этажу и вниз — в гостиную.

А еще через десять минут туда же вошел Драко.

Я не знала, что он был в доме. Я не спускала глаз с четырнадцатого дома с самого утра — у меня нет предположений, как он попал внутрь, только если он не умел возникать прямо из воздуха.

Смешно.

Хотя вот Гермионе не было — когда он окликнул ее, она резко развернулась, покачнулась, словно ноги резко отказались держать ее, и опустила палочку…

Дракон, потерявший командира, сложил крылья и медленно, но верно стал приближаться к земле.

И тут вдруг — внезапно и неожиданно! — Малфой вскинул свою палочку, и дракон завис прямо у пола. Но крылья так и остались сложены — он как будто был выключен, а на весу его держала совсем другая, неведомая мне сила.

Драко — Драко! Как дракон! — да, я это серьезно — опустил игрушку на пол и, подойдя к дивану, сел на него, устраиваясь поудобнее. Гермиона подняла с пола дракончика и смущенно улыбнулась-усмехнулась Малфою.

Что-то было не так.

Конечно, за три недели я уже привыкла к этой неловкости. Знаете, мне было странно наблюдать за Драко и Гермионой после произошедшего во дворе: их будто подменили. Казалось, что до этого они всегда полностью были уверены в своих действиях, поступках, словах, а главное — отношении друг к другу. А потом пошатнулось одно — и весь их спокойный, но чудаковатый мир начал рушиться.

Мне было чуждо это.

Тогда я совсем не понимала, как спокойная, размеренная жизнь — целая жизнь! — может пойти по другому пути лишь из-за одного события. Я скидывала все на общее прошлое Грейнджер и Малфоя, их тайные дела, возможно, мировоззренческие или религиозные убеждения, но… сколько бы я ни пыталась хоть на мгновение представить себя на их месте — у меня не выходило.

Это было невозможно.

Гермиона была Гермионой — никто и никогда бы не смог понять, что именно происходило в этой слегка лохматой, заумной голове. Так же как и никто никогда бы не смог вывести на чистую воду Драко. И даже я… почему говорю «даже»? Да ведь я знала их лучше всех! Даже я не могла определить, что конкретно происходило с ними этим летом.

Впрочем, не стоит забегать вперед.

Гермиона и Драко перекинулись парой слов, затем она направилась в кухню, махнув ему рукой, чтобы следовал за ней. Секунд десять-двадцать он оставался на месте, будто показывая, что не намерен торопиться. Поднялся лениво, прошел на кухню, изображая полное равнодушие, презрительно глянул на кота, который бросился ему в ноги, надеясь заполучить порцию ласки, скривил губы, сложил руки на груди, приподнял бровь — всё это было настолько знакомо, почти близко: родные детали далекого и чужого Драко Малфоя. Я на секунду подумала, что он специально примеряет эту маску, вспоминает свой старый образ, чтобы повернуть все вспять и вернуть на круги своя.

Но, знаете, у него не вышло.

Когда бело-серый взор, выражающий ледяное спокойствие и безразличие, пал на дракона, занявшего свое место в коробке, где уже лежала открытка, а через мгновение переметнулся на Гермиону, расположившуюся возле подоконника спиной к окну — расслабленной спиной, с опущенными плечами и отсутствием малейшего намека на напряжение, словно Грейнджер забыла про волнение, нервы и беспокойство, пустив все на самотек, — Драко оторопел.

Тогда-то я и поняла, какой была последняя строчка в открытке.

«С днем рождения, — нет, скорее всего, не «Драко», — Малфой».

Гермиона застенчиво улыбнулась — забудьте, я ведь не видела ее лица, — и шагнула вперед, наверное, говоря что-то.

Вряд ли это были пожелания и поздравления — у меня отчего-то возникло подозрение, что она оправдывалась за эту маленькую слабость. Она ведь подарила ему игрушку — о чем речь?

Правда, это была очень хорошая игрушка и, пожалуй, прекрасный подарок для Малфоя — даже с моей точки зрения такой серебристый дракон подходил Драко по многим параметрам, и ведь это не учитывая всего того, что знала о нем сама Гермиона. Думаю, ему понравилось.

Однако я не успела стать наблюдателем восторга и восхищения, благодарностей и первых полетов, если все это вообще имело место, — отец заглянул в комнату и, не дав ни единого шанса его остановить, увел из комнаты — помогать со срочными, неотложными, невероятно важными делами, которые, конечно же, непременно требовали моего участия.

Когда я наконец смогла вернуться к себе, в доме я застала лишь Гермиону — Драко уже стоял на пороге, говоря последние слова и готовясь уйти с нашей улицы привычным маршрутом. Я и моргнуть не успела, как он пересек двор и ступил на тротуар.

А через секунду Гермиона выбежала за ним, хлопнув калиткой.

— Малфой, — окликнула она.

Он остановился и медленно развернулся.

— Да?

Она замялась.

Боже, да я стопроцентно уверена, что она хотела сказать что-то важное, что-то значащее для них обоих, в конце концов, что-то интересное для меня!

— Драконифорс, — торопливо произнесла она и кивнула, словно ее слова требовали какого-то подтверждения. — Не забудь.

Он кивнул в ответ, и уголки его губ дрогнули.

— Ты здесь не самая умная, Грейнджер, — мягко пожурил он, словно она просила запомнить его очевидные вещи.

Да что такое это чертового «драконифорс»?! Я устала чувствовать себя глупой и недоразвитой.

Между тем Гермиона нахмурилась, вскинула руки, сложив их на груди, и, кажется, собиралась было злобно огрызнуться, но Малфой опередил ее:

— Я запомнил, — он снова кивнул — складывалось впечатление, что это был единственный мало-мальски приличный жест, на который они оба были способны. — Честное слизеринское.

Лицо Гермионы внезапно озарилось, и она рассмеялась.

Улыбка не сходила с ее лица, пока она следила за Малфоем, который прошел по нашей улице и скрылся за поворотом.

Может, «драконифорс» — это имя того дракона?

Хотя Гермиона почти стара, чтобы давать имена детским игрушкам.


***

В окне второго этажа мелькнул яркий бело-голубой огонек. В комнате было темно, снаружи тем более, но этот отблеск отчетливо виднелся на стекле. Я подумала, что это отражение луны, но тогда была неделя ближе к новолунию — на небе светила лишь тонкая дуга. Такой серпик уж точно не мог сиять так ярко.

Кроме того, огонек двигался.

Яркое пятно скользнуло по окнам второго этажа, как будто кто-то внутри нес в руках светлячка, и спустилось по лестнице. Я видела его сначала в маленьком оконце наверху, а спустя пару секунд сияние охватило кухню, мягко проступили очертания холодильника, обеденного стола, пары стульев… и вновь все скрылось под темным покрывалом ночи.

Было около трех, как мне кажется. Может, ближе к половине четвертого.

В любом случае всем приличным, ничего не замышляющим людям давно пора было спать и вставать еще было рано. Но я все равно не разочаровалась в Гермионе, когда в гостиной зажегся верхний свет, и я увидела ее, застывшую посреди комнаты.

В руке эта вечная дурацкая ветка: Гермиона что-то прошептала, и на конце погасла та самая искра.

Да что же это такое! Что за волшебная палочка? Будь мой словарный запас побольше — я бы непременно выругалась. Сколько можно возиться с непонятными деревяшками?

Признаюсь честно, я громко цокнула, хотя моя мама просто ненавидела эту привычку и вечно пыталась отучить меня. Но здесь было без вариантов.

Я обвела глазами гостиную, удостоверившись, что все предметы стоят там, где должны: местами потертый диван, заваленный подушками; крепкий стол, тоже заваленный — только бумагами, книгами, карандашами, ручками, какими-то другими письменными принадлежностями и даже перьями; кресло, стул, тройка громадных шкафов, набитых — снова! — книгами; маленькое существо, сжавшееся перед Гермионой; рыжий кот, примчавшийся прямиком за хозяйкой…

Постойте!

Я протерла глаза, сомневаясь в здравости своего рассудка.

Маленькое, словно ребенок, лысое, сморщенное, с гигантскими ушами и выпуклыми глазенками, взирающими на Гермиону, оно выглядело отвратительно и пугающе.

Какого… черта?!

Мне хотелось вскочить с постели, выбежать из собственного дома, броситься к четырнадцатому, ворваться в гостиную и спросить у Гермионы Грейнджер, что за ерунда происходит у нее в доме вот уже три года.

Три года я наблюдаю за ней и ее дурацким коллегой (или другом, или врагом — зовите как хотите) и так ничего и не поняла. Я, быть может, не самая прилежная ученица, не знаток, не специалист во многих сферах, но я человек — человек, у которого есть глаза, уши, мозги, в конце концов.

И то, что случалось в четырнадцатом доме день изо дня, — ненормально!

Я протянула руку — на тумбочке стоял стакан — и глотнула воды. Пару раз моргнула. Еще раз потерла глаза.

Ни-че-го.

Точнее, всё.

Маленький мутант все еще находился посреди гостиной, и Гермиона совсем не выглядела испуганной — лишь слегка взволнованной. На самом деле, она даже говорила с ним. Улыбалась ему.

Настал тот самый момент, когда я поняла, что пора перестать думать и размышлять — достаточно простых наблюдений за четырнадцатым домом, чтобы сойти с ума. Мне до невозможности захотелось дернуть занавеску, прикрыть окно и отправиться в постель, но нет.

Нет.

Это же я — нельзя просто уйти и сдаться.

Надо понять.

Существо подтянуло повыше один из цветастых носков, оправило мешковатую тунику на теле и влезло на диван — видимо, по приглашению Гермионы. Она тут же опустилась рядом, без испуга или брезгливости — только с робкой улыбкой на лице.

Они говорили без остановки: размахивали руками, смеялись или хмурились, увлеченно слушали друг друга, будто были старыми друзьями. Я с удивлением наблюдала, как в конце концов непонятное нечто — не животное и не человек — вскочило с дивана, метнувшись к столу, и указало Гермионе на гигантскую стопку книг.

Я видела, как тонкие, будто младенческие губы произнесли «хогвартс».

И что-то, похожее на «дамодор».

Стоит ли говорить, что я не имела ни малейшего представления о значении этих слов?

Да и сами книги не произвели на меня такого большого впечатления. Мало ли старинных и заумных томов я видела в четырнадцатом доме? Тем более разглядеть названия сейчас не представлялось возможным.

А вот Гермиона, кажется, была крайне заинтересована в «новой поставке».

Она бросилась к столу и распахнула первую попавшуюся книгу, забыв про все на свете: про часы, стрелка которых приближалась к четырем; про свой помятый и растрепанный внешний вид; про создание, продолжавшее что-то увлеченно рассказывать.

Ей не было до этого дела.

Казалось, что Грейнджер получила новый материал и была готова приступить к его изучению прямо сейчас. Перед моими глазами мигом возникла картинка: Гермиона в пижамных штанах и мягкой цветной майке привычно склонилась над книгами, раскинув локти, едва заметно сгорбившись и напряженно всматриваясь в буквы, строки, абзацы и страницы…

Но этого не произошло.

Чудище вновь привлекло ее внимание, рассыпавшись в каких-то извинениях, или объяснениях, или благодарностях, или комплиментах — я могла судить лишь по позе: он чуть присел, подобострастно поклонился, и от этого кончики ушей подпрыгнули и закачались.

Гермиона изменилась в лице.

Она замахала руками, что-то вскрикнула и бросилась вон из комнаты.

Я старалась сохранять спокойствие и более не поддаваться на это провокационное сумасшествие.

Гермиона вернулась спустя две-три минуты: почти вбежала в гостиную с победной улыбкой, размахивая руками с зажатыми в них предметами одежды. Существо весело подпрыгнуло и бросилось к ней, принимая из рук дары — вязанные шапочку и шарф кричащего алого цвета. Оно тут же нахлобучило шапку на голову и размашистым движением повязало шарф вокруг тонкой морщинистой шеи.

Гермиона улыбалась.

Монстр тоже скалился в подобии улыбки.

Знаете, ведь и мне стало смешно и как-то приятно на душе, и подумалось, что это самая обычная сцена из жизни. А нечто, которое теперь крутилось вокруг своей оси, демонстрируя Гермионе новый наряд, показалось даже симпатичным.

Всего на мгновение.

Я неприязненно отшатнулась от окна, когда уродец выпрямился в полный рост и протянул Гермионе руку. Она, кажется, смутилась и неуверенно пожала крошечную ладошку.

«Спасибо, Добби».

Он поднял руку в воздух, щелкнул пальцами и… испарился.


***

Следующие две недели я пыталась незаметно выведать у Энди, что или кто это могло быть. Даже если это был сон — а, скорее всего, так и было, — я и предположить не могла, откуда в моем подсознании подобные образы. А Энди умный и даже эрудированный, как говорит мама. Задавая ему вопросы, я старалась, чтобы мой голос звучал безразлично и с легкой долей иронии.

Актриса из меня никудышная.

Но он не расспрашивал — говорил только по теме. Шутил про гоблинов, орков и эльфов — мальчишек часто интересует подобная чушь. Однако никакого конкретного ответа не дал — даже Энди не имел ни малейшего понятия, что было или могло быть в гостиной Гермионы в ту ночь.


***

В первое июльское утро по улицам ползла тонкая дымка тумана. Он опустился на город и по обещаниям синоптиков должен был рассеяться уже к полудню.

Малфой шел по улице, слегка нахмурившись и шевеля губами, будто повторял что-то про себя. Руки — в карманах, волосы зачесаны назад на непривычный манер, лицо в мелких точках — щетина, как я поняла позже.

Он был каким-то уставшим, изнуренным. Кожа побледнела еще больше, если это возможно, приобрела какой-то сероватый оттенок — он почти расплывался в тумане.

И еще как-то странно морщился, наступая на правую ногу…

Пожалуй, все это было неожиданно.

Драко разбудил Гермиону — я видела, как она вылезла из кровати, услышав звонок в дверь, и медленно, сонно спустилась вниз, даже не удосужившись переодеться. Потерла глаза сжатыми кулаками — такой детский, беззащитный жест — и сморщилась от резкого света, падающего из окна.

Дверь открылась бесшумно.

Грейнджер что-то буркнула и почти было развернулась, махнув Малфою рукой, видимо, собираясь направиться на кухню или в гостиную.

Драко остановил ее.

Не знаю, что он сказал. Не имею ни малейшего понятия. Пожалуйста, добавьте это в список вещей о четырнадцатом доме, которые ни вы, ни я никогда не узнаем.

Гермиона застыла на месте в смешной, нелепой позе, будто мгновенно превратилась в объемное изображение себя самой. Малфой не сдвинулся с места: он не шевелился, не пытался войти, не двигал руками или ногами, не качал головой, хотя, как мне кажется, все это время говорил что-то.

Что-то важное.

Настолько важное, значимое и ценное, что с Гермионой, которая внимательно слушала его, не пропуская ни единого слова, произошло кое-что. Тоже важное и значимое.

В первый раз я видела, чтобы она…

Нет, не плакала.

Не захлебывалось слезами, не ревела, не билась в истерике, не рыдала.

Только робко утирала слезы, которые никак не могли перестать течь из глаз.

Закончив говорить, Драко неловко пожал плечами, смотря при этом куда-то в сторону, и пнул носком ботинка порог. Кот, только-только успевший показать свою мордочку из-за двери, почуял в этом жесте угрозу и шмыгнул обратно.

Гермиона все же не удержалась и громко всхлипнула, тут же смущенно и немного испуганно зажав рот ладонью. Малфой покачал головой и наконец посмотрел на нее.

Они оба неосознанно дернулись в разные стороны.

Драко отступил, сказал что-то, махнул рукой, вздрогнул, сделал еще один шаг назад и, развернувшись, быстрым шагом вышел со двора. Как только он оказался на безопасном расстоянии, его шаг замедлился — стало заметно, как трудно ему идти, наступать на больную ногу.

Это напомнило мне о тех временах, когда Гермиона не пускала его дальше крыльца, разворачивала прямо у порога и вынуждала уйти.

Но здесь все было по-другому.

Мне даже показалось, что она, наоборот, хотела, чтобы он остался.


***

Он вернулся через три дня.

Не мог не вернуться.

Гермиона была спокойна как никогда.

Она мягко улыбнулась ему, провела в гостиную, показала новые книги, спустя два часа работы заварила чай и угостила Малфоя печеньем.

В тот день она выглядела отменно: аккуратно уложенные волосы, свежее лицо выспавшегося человека, ухоженный маникюр, насколько мне было видно, чисто выстиранная и идеально выглаженная одежда, эти легкие, порхающие движения. Чем серьезнее казалась ее работа, чем быстрее стачивался карандаш, скачущий по бумаге, чем проворнее двигались пальцы, перебирающие книги и документы, тем прелестнее она становилась, словно постоянно — беспрестанно! — обновляла прическу и макияж.

Наверное, единственное, что мне показалось тогда выбивающимся из всего образа, было то, как она вздрагивала, когда Малфой обращался к ней.

И, пожалуй, очередной набор странных названий, который мне удалось разглядеть.

«Боевые за… — закрыто пальцами Драко, —…ия».

«Защита от… — кружка Гермионы, перекрывающая обзор, —…искусств».


***

Через четыре дня они настолько увлеклись, что Малфой вышел из четырнадцатого дома далеко за полночь.


***

Я бежала все быстрее и быстрее, чувствуя, как разлетается мелкая галька под ногами, поднимаются в воздух облачка пыли за моей спиной, видя краем глаза дома, ограды, чьи-то дворы, проскальзывавшие мимо с такой скоростью, будто не только я неслась по улице, но и они стремились в обратную от меня сторону, ускоряясь, смазываясь в пространстве и времени.

Я задыхалась от ветра, бившего в лицо, от разбиравшего меня смеха, от рези в боку, думая о том, что надо бы перестать так резво перебирать ногами, так широко размахивать руками, стоит замереть, и прекратить смеяться, и перевести дыхание, и…

Где-то далеко позади орал Энди — его вопли прерывались громким смехом, становились похожи на истеричные рыдания. Он не мог сдвинуться с места, согнувшись от смеха, от дикого хохота, сотрясавшего все его тело.

Он кричал «стой», и «прекрати», и «сумасшедшая», а я не могла остановиться — мне было так весело, так легко, так свободно и безумно смешно.

Господи, пусть Энди всегда будет моим лучшим другом!

Наконец, благодаря отчаянному усилию, я сумела затормозить. Резко, одним рывком. И сразу наклонилась, упираясь ладонями в согнутые колени, стараясь совладать с дыханием и разбегающимися мыслями.

Этот день — нет, это лето! — лучшее, что было со мной в жизни.

— Прекрати! — раздалось откуда-то слева.

Это был не Энди — его крик был более веселым, радостным, почти жизнеутверждающим, если вы понимаете, о чем я.

Я напряглась и развернулась лицом к — угадайте! — четырнадцатому дому. Ну конечно же, все дороги ведут сюда.

Дом возвышался надо мной немного грозно, но слишком знакомо, чтобы испугать. Все те же светлые стены, большие окна по всему фасаду, крыльцо и маленькая терраса с правой стороны от двери. Тот же двор с величавым каштаном, важно раскинувшим свои ветви, слегка пожухлой от жары травой и тропкой, ведущей от калитки к двери.

Сколько же раз я видела, как по этой тропинке шагали ботинки Драко, или проходили туфли Гермионы, или семенили кошачьи лапки.

Пожалуй, очень много, но все же чуть меньше, чем я слышала эти знакомы ссорящиеся голоса.

Ну правда же, сколько можно?!

Занавеска в окне гостиной была отодвинута ровно настолько, чтобы изнутри не было видно редких прохожих, а вот Драко и Гермиона представали передо мной в своем лучшем — из всех возможных на данный момент — виде.

Ветер пролетел по улице, прошелестел листьями, стукнул чью-то калитку о забор, взметнул шторы и вновь приоткрыл небольшую форточку в окне четырнадцатого дома. Сразу скажу — голос Драко казался намного бодрее, чем вид. Выглядел он, мягко говоря, неважно. Оттенок кожи был слегка желтоват — очень болезненно, знаете ли, — под глазами залегли серые круги, а на лбу виднелся недавно поставленный синяк.

Уж не Гермиона ли ткнула его своей палкой?

Малфой кричал.

Он вопил, срывался на пронзительный визг, яростно сверлил взглядом Грейнджер и выглядел так, что было неясно, стало ли ему дурно или он собирался заплакать в следующую секунду. Он наступал, шагая вперед, и тяжело дышал — было заметно, как отчаянно колышется грудная клетка под тканью рубашки.

Но и Грейнджер не оставалась в долгу. Я уже не раз упоминала, что в гневе она… очень злая, правда.

Это просто невозможно описать: эти горящие глаза; широко — почти уродливо — раскрытый в крике рот и тон голоса, будоражащий кровь, кидающий в дрожь. А еще руки, сложенные на груди, или опустившиеся на пояс, или вскинутые в попытке оттолкнуть…

Или притянуть ближе — чтобы кричать прямо в лицо, в уши, смотря в глаза, не оставляя шанса вырваться и избежать ссоры.

Да почему же они не могут усмирять свой бешеный темперамент? Или направлять всю энергию в более мирное русло — например, веселиться и развлекаться, как мы с Энди. Больше смеяться и улыбаться.

Я ведь так давно не видела, как искренне улыбается Гермиона, как по-доброму усмехается Драко.

Совру, если скажу, что вообще помню, когда это случилось последний раз.

Не хочу грузить вас предметом их ссоры — все было вполне привычно: череда незнакомых слов и особо изощренных оскорблений, приправленные теми жестами, которые, по-видимому, должны были убедить в правоте, но… ладони, мельтешащие перед лицом, обычно так не действуют. Хотя это и было одно из любимых и у Драко, и у Гермионы.

В принципе, стояло наравне с тем, чтобы с завидным постоянством повышать голос до каких-то астрономических высот.

Грейнджер не выдержала первой.

Когда Малфой проорал ей в лицо дурацкую смесь из «Дамблдор», «Поттер», «Лорд» и «хренова туча крестражей» (Прошу прощения за такое! Мама меня бы уж точно по головке не погладила, но я всего лишь передаю вам точные слова), Грейнджер вскинула так хорошо знакомую мне палку и на удивление спокойно и четко произнесла:

— Обезъяз.

Он заткнулся.

Мгновенно, как будто рот отказался слушаться, язык прилип к небу, сомкнулись зубы или еще что-нибудь такое… невозможное в реальности.

В первое мгновение я подумала, что он всего лишь старается перевести дыхание — кто знает, может, голос подвел, сорвался или срочно понадобилось сглотнуть.

Но Малфой продолжал молчать, грозно взирая на Гермиону, застывшую напротив с довольной ухмылкой и деревяшкой наперевес.

Это что, такая игра?

— Какая игра? — ко мне на бешеной скорости подлетел Энди.

Отлично — болтаю всякие глупости вслух!

— Какая бы ни была игра, ты все равно проиграешь! — заявила я, глянув на него через плечо, и рванула к своему дому.

Частично, чтобы наконец отдохнуть и выпить воды, частично, чтобы увести Энди подальше от четырнадцатого дома.


***

По нашему двору иногда слонялись скунсы, было парочку енотов и, конечно, белки, изредка забредали соседские собаки или коты, и то и дело с забора на ветку перелетали разнообразные птички.

Но сов не было давно.

Все соседи уже и не обсуждали тот удивительный год, когда филины, сипухи, неясыти оказывались в нашей районе почти каждый день, словно по расписанию.

Так точно, пожалуй, даже почта не работает.

Но в тот день в конце июля поздним вечером я снова видела одну. Энди спорил со мной до посинения: тебе показалось, это была другая птица, это был просто особо крупный лист, падающий с дерева, тебе приснилось — все что угодно, лишь бы не признавать, что я смогла заметить очередную сову, а он не видел еще ни одной, кроме того раза в зоопарке — но если небо в клеточку, то не считается!

В общем, это абсолютно точно была сова. Метнулась черной тенью через небо, пряча звезды за своими крыльями, а после нырнула вниз, но не планируя, нет. Она летела, спотыкаясь на ходу, если можно так выразиться. Будто кто-то или что-то подбило ей крыло — дайте-ка подумать, правое, да, определенно правое. Кажется, она была ранена, но все равно не останавливалась, а продолжала махать здоровым крылом, негромко ухая.

Перед тем как она скрылась на заднем дворе четырнадцатого дома, я успела разглядеть, что, кажется, к ее лапе был привязан какой-то предмет.


***

Я вернулась домой в три.

Уже три дня я не видела Гермиону.

Сегодня я трижды пропустила мимо ушей слова Энди — все три раза он сделал вид, что оскорблен до глубины души.

Третий день подряд обещали солнце, и легкий, прохладный ветер, кажется, наконец был готов разогнать тучи и белесые облака, которыми заволокло небо.

Поднимаясь в свою комнату, я споткнулась ровно три раза и еще поскользнулась на самом верху, но это не в счет.

Хотя бы дверь открылась с первого раза — успех, однако.

Впрочем, только успев заглянуть в комнату, я тотчас закрыла ее, рванув на себя за ручку, и прислонилась в холодной доске лбом.

Да, мам, все хорошо, мам, я не буду хлопать дверьми, прости, мам.

Глубоко вдохнув, я медленно и аккуратно приоткрыла дверь — лишь тонкая щелка, чтобы мой глаз смог внимательнее оглядеть комок меха, устроившийся ровнехонько на моем столе.

Рыжего меха, господа, рыжего! На моем столе, где не было никаких заумных книг с непроизносимыми названиями, не было бесконечной документации, не было деревяшек, палок, веток — зовите, как хотите, — но зато был один очень важный житель четырнадцатого дома.

Мамочки!

Я шмыгнула в комнату и быстро прикрыла за собой дверь, повернув ручку до упора, и только тогда смогла выдохнуть.

— Ты что здесь делаешь, чудовище? — шепотом произнесла я, ни в коем случае не надеясь услышать ответ — в четырнадцатом, конечно, творятся те еще чудеса, но не настолько, нет. Господи, я ведь даже не знала, как его зовут.

И что с ним делать?

И снова — как он здесь оказался?

Словно отвечая на поставленный вопрос, котяра издал непонятный звук — что-то между мяуканьем и добродушным рычанием — и мотнул хвостом в сторону, обвив им глиняный горшок с тонким ростком, пробивавшимся из земли.

Мамина валериана!

— Ты ведь это не серьезно? — ошалело переспросила я, отбросив всякие мысли о том, что я разговариваю с котом.

Что вы, пустяки.

С котом Гермионы Грейнджер.

Ну, право, ерунда.

С котом Гермионы Грейнджер, которого ей подарил Драко Малфой.

Уму непостижимо!

Между тем виновник моего ужаса, шока, удивления, восторга развалился на столе, греясь в лучах показавшегося солнца. Он перекатился с боку на бок, царапая воздух когтями и прижимая уши к голове, и, замерев всего на пару мгновений, поднял на меня свою морду и вопросительно посмотрел, словно искренне не понимал, почему я еще не бросилась и не принялась гладить его.

Признаюсь, меня, конечно, посетила такая мысль.

Но ее тут же сменил поток идей о том, что делать и как поступить. Предположим, я возьму его на руки — допустим, он даже позволит это сделать — и вынесу из дома, не попадаясь на глаза родителям. А если и попадусь — смогу придумать более или менее приличное объяснение. И затем пересеку двор и выйду за калитку, но что дальше?

Знает ли обычный человек про питомцев своих соседей и не будет ли это подозрительно, если я направлюсь прямиком в четырнадцатый? Что если Гермиона поймет — я не просто милая маленькая девчушка из соседнего дома?

И как я вообще осмелюсь заговорить с Гермионой Грейнджер в конце-то концов?!

Кот громко и пронзительно мяукнул, привлекая мое внимание.

— Да поняла я, — шикнула я и приблизилась к столу, запуская руку в пушистую шерсть и почесывая загривок. Кот довольно заурчал, но я не дала ему долго наслаждаться.

Решительно перехватив его поперек живота, я довольно неумело подняла животное на руки, удерживая, словно ребенка, под голову. Однако он как будто понял, с каким профаном имеет дело, и не особо вырывался. Он, кажется, слегка разомлел от тепла, яркого света, бьющего в глаза, и невероятного аромата такой близкой валерианы и положил голову мне на плечо, послушно терпя быстрый спуск по лестнице и стук входной двери, захлопнувшейся следом за нами.

Я еле держалась, чтобы не перейти на бег.

Ну, или остановиться, развернуться и спрятаться подальше.

Как же я смогу?

Но моя проблема разрешилась очень быстро — мне попросту не оставили выбор. Только я оказалась на тротуаре, дверь четырнадцатого дома распахнулась, и на улице оказалась Гермиона Грейнджер собственной персоной.

Я сделала несколько шагов вперед, и наши взгляды встретились, но ненадолго. Ее глаза тотчас опустились на рыжее чудо в моих руках.

Ее лицо осветилось.

Все произошло как-то слишком быстро. Я не успела задуматься о том, что необходимо сделать. Ноги сами перевели меня через улицу, а руки вручили Гермионе кота, которого она приняла со счастливой улыбкой. И все без слов.

Возможно, это и был тот самый правильный вариант, который я искала. В любом случае Гермиона, кажется, ничего не заподозрила, только лишь широко улыбнулась мне, и только тогда я наконец догадалась поздороваться.

— Здравствуй, — ее улыбка стала еще шире, и я в очередной раз подумала о том, какая же она милая и добрая. Но улыбка тут же слегка померкла, будто Гермионе было тяжело долго держать такое выражение лица.

Я еще раз внимательно осмотрела ее.

Она выглядела слегка утомленной, словно долгое время провела на ногах. Ее глаза лучились облегчением. Почему-то мне подумалось, что оно было связано не только с находкой сбежавшего питомца.

— Спасибо, что принесла его. Он никогда не убегал раньше, — она пожала плечами, а я еле успела прикусить язык, чтобы не воскликнуть «знаю». — Но, возможно, ему просто не понравилось быть одному. Он довольно своевольный и порой ведет себя так, будто имеет собственное мнение по любому поводу.

И снова мне пришлось засунуть свои мысли куда подальше и вместо этого выдавить дружелюбную и участливую улыбку.

— Он очень милый, — осторожно пробормотала я.

Она кивнула и, извинившись, отвернулась, приоткрыла калитку и поставила кота на траву, подтолкнув того к дому. Закончив с ним, она вновь повернулась ко мне:

— Где он был? — с вежливым любопытством спросила она таким голосом, словно мы с ней старые приятельницы.

Хотя в каком-то смысле так и было. Односторонне, по крайней мере.

Я кратко рассказала ей, как обнаружила его в своей комнате, и она даже рассмеялась на тех моментах, где я пыталась пошутить. Моя улыбка стала чуть увереннее.

— Мы ведь соседи, так? — полуутвердительно произнесла она, припоминая что-то. Я украдкой посмотрела на ее руки, сложенные на груди, и заметила, что пальцы слегка дрожали. Так бывает, если сильно сжать кулак после крепкого сна, или долго стискивать в руке какой-либо предмет, а потом расслабиться и отпустить его. Или же она просто нервничала, но это был последний вариант.

— Да, я иногда вижу вас, когда иду в школу, — поделилась я, посчитав, что это прозвучит достаточно безобидно, а еще не будет ложью. С технической точки зрения. Я ведь не уточняла, что это единственное время, когда я замечаю ее.

— Действительно, — она глянула на дом за моей спиной и вновь перевела взгляд на мое лицо. — Знаешь, я такая невнимательная, не замечаю ничего дальше своего носа.

Она рассмеялась, и я выдавила смешок в ответ, но…

Ложь.

Вот это уже была ложь. Странно, что их нас двоих именно Гермиона оказалась той, что соврала. Ведь я знала, что на свете, наверное, вообще не существовало человека, более собранного и разумного, чем она. А значит, она скрывала что-то.

Уж не догадалась ли она?

Мысль поразила меня так резко, что я не сумела удержать лицо.

— Ты в порядке? — обеспокоенно спросила Гермиона, заметив изменения во мне. Ее естественной реакцией было то, как она протянула вперед руку, как будто хотела подхватить меня под локоть или просто ободряюще сжать ладонь.

Когда она выпрямила правую руку, рукав джемпера слегка соскользнул назад, открывая запястье и светлую кожу предплечья. Я невольно опустила глаза, вцепившись взглядом в ее руку.

Как странно.

На открывшемся участке коже была видна когда-то очень глубокая, но теперь почти зажившая царапина. Точнее, именно на это было похоже по цвету, фактуре, форме — не знаю, как описать. Однако вместе с тем я почему-то подумала о татуировке — возможно, это была какая-то специальная техника или что-то вроде того.

И все из-за того, что на предплечье Гермионы было что-то написано или нарисовано — я склонялась в надписи, хотя и не могла разобрать букв. Тем более времени у меня оказалось совсем немного.

Проследив мой взгляд, Гермиона резко отдернула руку назад, натягивая рукав еще выше, чем он был до этого, и неловко пожала плечами, вновь улыбнувшись. Я поняла — она не знала, что именно я заметила, поэтому никак не могла подобрать слов, чтобы объясниться.

— Так ты учишься в школе? — она резко перевела тему, так и не решившись на оправдания. Я великодушно позволила ей это и приняла самый увлеченный вид, отвечая на поставленный вопрос.

— Да, я перешла в девятый класс. Еще пару лет и все.

— Наслаждайся этим временем, пока оно не закончилось, — она как-то странно посмотрела на меня. Я не смогла разобрать значение этого взгляда.

Мы попрощались и разошлись по разные стороны улицы.

Перед тем как войти домой, я обернулась и посмотрела, как за Гермионой закрылась дверь четырнадцатого дома.


***

«Массовый побег из Азкабана!» — гласил заголовок газеты, которую Драко кинул перед Гермионой, войдя в гостиную.

Он что, пробирается через задний двор?

Впрочем, сейчас это неважно — мне гораздо интереснее узнать, что же это, в конце концов, за штука такая, Азкабан. Я попыталась вспомнить, сколько раз и при каких обстоятельствах я уже слышала про это, постаралась проанализировать свои отрывистые воспоминания и объединить их с этой странной газетой.

Мне показалось, или по воде на картинке под заголовком пошли круги?

Неважно, господи, все неважно! Это такие мелочи! Передо мной сейчас великолепный шанс понять, что происходит.

Гермиона нахмурилась. Это даже мягко сказано — брови сошлись на переносице, глаза сузились, губы сжались, и на лице показались крошечные складки: на лбу, в уголке глаз, у рта. Она начала быстро листать газету и несколько раз пробежала глазами по нужной статье, а после вскинула напряженный взгляд на Драко.

Спросила что-то — он пожал плечами.

Она резко поднялась со стула, прошла к календарю, висевшему на кухне, и остановилась, вглядываясь в расчерченную таблицу из дней, недель и месяцев. Когда через пару секунд Драко зашел вслед за ней, Гермиона сжала пальцами виски и глубоко вздохнула — плечи медленно поднялись и опали вниз, отчего Гермиона показалась меньше, тоньше и намного слабее, чем обычно.

Малфой подошел к ней со спины и остановился в нескольких шагах.

Думаю, они молчали.

Это было странно.

Да что там странно — по-настоящему чудно. Я уверена — произошло что-то важное, что-то очень серьезное, но… Как бы так объяснить? Не совсем правильное.

Этот Азкабан, этот побег. Ведь побег редко означает что-то хорошее, не так ли? А тем более массовый? Но при чем здесь Драко и Гермиона?

Как всегда когда я надеюсь получить хотя бы несколько ответов, в итоге только прибавляется больше вопросов.

Ладно, пойдем сначала. Что я знаю про Драко, что я знаю про Гермиону?

Они занимались какими-то технологиями, они читали много книг со странными названиями, они часто исчезали ни с того ни с сего, они использовали непонятную лексику и говорили на незнакомые нормальному человеку (то есть мне!) темы, они работали вместе, несмотря на а) взаимную антипатию сначала; б) затем презрение и равнодушие; в) еще чуть позднее пренебрежительное отношение друг к другу; г) ругань, и ссоры, и стычки, и подколы, и оскорбления (ничего, что это один пункт?), и, наконец, д) постоянное напряжение.

П о с т о я н н о е.

Хотя у меня все равно складывалось впечатление, что их не заставляли. Возможно, немножко подтолкнули, применили особо хитрые способы, чтобы убедить, повлияли авторитетным мнением, но не заставляли в худшем смысле этого слова. Будто ту бумажку с адресом Гермионы просто подкинули Драко в нужный момент, а он сам решил прийти. И она пустила его совсем не из-за того, что ей было приказано, а потому что понимала своими чудесными мозгами, что это может привести к чему-нибудь хорошему.

Наверняка скажу глупость — но думается мне, что они трудились на общее благо.

Хотя, вообще, не факт, что они были на стороне «хороших парней», если это была какая-то борьба. Чего стоит одна татуировка Драко — самая мерзкая из всех, что я когда-либо видела!

Но вместе с тем они явно были расстроены из-за этого побега, а побег, как я уже сказала, скорее всего, не есть нечто хорошее, ведь так?

Я сосредоточилась на затылке Драко, надеясь, что он обернется и я смогу увидеть его лицо, чтобы хотя бы постараться понять, о чем он думает, что чувствует на самом деле, как относится к происходящему. Но он, наоборот, шагнул дальше от окна в сторону Гермионы и положил ладонь ей на плечо.

Она вздрогнула.

А потом — я удивилась, была шокирована, изумлена, моя челюсть, как говорится, встретилась с полом, я не поверила своим глазам и так далее и тому подобное, — потом она, не оборачиваясь, шагнула к Малфой и вжалась в него спиной, словно ища успокоения и стараясь примириться с действительностью таким простым действием. Попросту за счет тепла другого человека.

Настала его очередь дергаться.

Однако он не отступил, лишь немного переместил руку, принимая более удобное положение, и наклонил голову, будто раздумывая, прислониться ли к ее виску или положить подбородок на макушку. Он даже не обнял ее — говорю «даже» так, будто это обязательно должно было случиться, — а просто стоял, скрыв от меня Гермиону, прикрыв ее широкой спиной, и спокойно дышал, наверняка чувствуя собственную значимость. Забавно, что именно Гермиона позволила ему ощутить это.

Через час или около того они вместе вышли из дома, прошли по двору тихо переговариваясь, Драко придержал Гермионе калитку, на что она коротко кивнула, и они ненадолго остановились, заканчивая обсуждения.

Этого мне хватило, чтобы открыть окно и даже высунуться из окна, сделав вид, что высматриваю кого-то в конце улицы. Наглость — второе счастье.

Хотя и не до конца. Мне было недостаточно. Я слышала все: гудение машин на соседней улице, жужжание насекомых, скрип калиток и окон, шуршание деревьев и кустов — все, кроме голосов Драко и Гермионы.

На мою долю осталось только одно.

— Грейнджер, — окликнул Малфой Гермиону, когда та уже развернулась и направилась в противоположную от него сторону. — По крайней мере, мне больше не нужно туда ходить. Никаких дементоров и обороток.

Она нервно рассмеялась в ответ и покачала головой.

Как-то грустно и обреченно.


***

Ты переходишь в девятый класс и думаешь, что перед тобой открывается новая, взрослая и серьезная жизнь.

Но моя, наоборот, все сильнее и сильнее замыкалась в небольшой четырехугольник — окно комнаты, смотрящее на четырнадцатый дом.


***

Свой подарок на день рождения Гермионы Малфой просто вложил в книгу.

Тонкая, длинная закладка, украшенная рисунками, испещренная надписями, которая слегка светилась в темноте и казалась чуть-чуть тяжелее, чем должна была быть.

Я решила, что это странный подарок.

Хотя это было несколько прозаично: что еще связывало Гермиону и Драко сильнее, чем книги?

К тому же в дальнейшем я никогда не видела, чтобы эта закладка выпадала хоть из одной книги.


***

Я приглушила ночник и уселась прямо у подоконника, окидывая привычным взглядом улицу. В окнах постепенно гасили лампы, и лишь в четырнадцатом продолжало тускло светить.

Вечер был спокойный, приятный, мягкий — никаких агрессивных холодов, никаких гуляющих ветров, только тепло батареи, обжигающей локти. Я заерзала, принимая удобное положение, и наконец заглянула в окно гостиной.

Они все еще работали, но никак обычно — за столом было пусто, никто не метался по комнате, не было суетливых пальцев, крутящих карандаш или прутик.

Грейнджер сидела в кресле, погрузившись в чтение.

Малфой склонился над ней, также вчитываясь в бумаги, которые она держала в руках. Она задумчиво кусала губы, он едва заметно шептал, проговаривая прочитанные слова. Перед ними на столе горела небольшая лампа, окутывая мягким светом лица и фигуры. Свет был тусклым, и Малфой тянулся всё ближе, чтобы разглядеть скачущие буквы. Я заметила, что одна его ладонь лежала на спинке кресла, в котором сидела Гермиона, а вторая — на подлокотнике прямо рядом с ее левой рукой.

Внезапно я зажмурилась, почувствовав, как кружится голова.

Как будто я была там — прямо между ними, помещаясь в это до невозможности маленькое расстояние от его лица до ее волос, от груди до плеч, от ладони до локтя.

Наверняка они чувствовали запахи друг друга, могли ощущать дыхание, различать тихий шепот — Господи, да ведь они сами ни на секунду не задумывались об этом, а я сидела, как наивная дура, и не могла отвести взгляда, представляя все эти мелочи и примеряя их на себя.

Гермиона перевернула страницу — мне казалось, что шелест бумаги резанул по ушам. Малфой, тотчас заметив что-то, протянул руку и ткнул пальцем куда-то в середину листа, легко задев предплечьем локоть Грейнджер.

Я поняла, что пропустила несколько вдохов и выдохов и тяжело втянула воздух. Надеюсь, всё это — последствия того самого переходного возраста, о котором твердят все вокруг.

Малфой что-то шепнул — Гермиона покачала головой. Ее волосы наверняка щекотнули его кожу, но вряд ли кто-то из них заметил это.

Но заметила я.

Тогда я впервые задумалась, что между ними в самом деле могло бы быть что-то крепче простой рабочей связи. Я почувствовала комок в горле, когда представила Драко и Гермиону не просто партнерами.

Они могли бы стать друзьями.

Или чем-то большим?


***

Работы ощутимо прибавилось не только у меня — сентябрь принес в четырнадцатый дом новые задания. Темнота вновь перестала быть помехой — теперь бессонные ночи Грейнджер иногда разделяла с Малфоем.


***

На первой неделе октября Гермиону вернулась под утро.

У нее была разбита губа, и неприятного вида царапина пересекала лоб. Еще одна вместе с парочкой синяков обнаружилась на спине, когда Гермиона стянула через голову свитер и откинула его в сторону, не заботясь о порядке или чистоте в доме.

В тот день она впервые за долгое — близкое к бесконечности — время не притронулась к книгам. Села на диван, тупо уставившись в стену, согнула ногу в колене и послушно начала гладить кота, когда тот, воспользовавшись ситуацией, потребовал этого.

А после отправилась готовить, все-таки обратилась к уборке, несколько раз переворошила свой шкаф с одеждой и выбросила пару бумаг, смяв их в кулаке. Облачилась в дурацкий цветастый фартук и снова кухарила, одновременно перемешивая содержимое кастрюли, рыская в шкафчиках в поисках крышки и пританцовывая под мелодию, лившуюся из старенького радио, которое она откопала на чердаке.

Это продолжалось целый день, пока снова не появился Малфой и брякнул что-то, отчего из глаз Гермионы брызнули слезы.


***

Четыре дня потратила Гермиона, насмехаясь над Малфоем, который отпрыгивал от радио каждый раз, когда то начинало играть или разговаривать голосом нарочито веселого диктора. За это время я видела, как она тыкала в различные кнопки, видимо, объясняя Драко принцип работы, и показывала несколько стареньких кассет, некоторые из которых оказались с порванной пленкой, но музыку послушать все же удалось.

Весь пятый день Грейнджер и Малфой проработали под нескончаемую мелодию, и изредка Гермиона позволяла себе шепотом подпевать, если знала слова.

И даже если не знала.


***

Работы прибавилось — сна убавилось.

Все честно.


***

Гермиона с разбегу бухнулась на колени, прижимая ладони к лицу, словно надеялась остановить бешеный поток слез, лившихся из глаз. Ее плечи ходили ходуном, и она раскачивалась взад-вперед, не в силах подняться на ноги или хотя бы как стоит вздохнуть.

Кот оценил состояние хозяйки и медленно приблизился к ней, потерся о ее колено и раскрыл рот в неслышном мне мяуканье.

Я судорожно сглотнула и неспешно задернула штору.

Что ж… Все когда-то случается в первый раз.


***

Я все еще пыталась понять.

Понять, осознать, разузнать, обнаружить правду.

Походы в школу стали мучением.

Зачем ходить в место, где тебе обещают знания и загружать голову бесконечными цифрами, правилами, законами и установками, если не можешь ответить самой себе на простые, элементарнейшие вопросы, касающиеся людей, которые тебя окружают?

Спасал только Энди — Энди, который, как оказалось, за лето вытянулся (так говорили учителя), похорошел (слова одноклассниц), посмелел (показательная стычка со старшеклассником, который случайно умудрился забрызгать меня водой из питьевого фонтанчика) и стал очень милым молодым человеком (ох, уж эта мама!). Хотя меня очень заботило то, что я не могла поделиться с ним всеми причудами четырнадцатого дома.

А их, знаете ли, только прибавилось.


***

Гермиона сидела за столом в восемь, когда я выходила из дома.

Не сдвинулась с места и в полдень, когда я забежала домой за оставленной там тетрадью.

К четырем изменился только размер стопки книг, отставленных в сторону.

В семь она ненадолго отложила карандаш, а в девять позволила глазам отдохнуть пару минут.

Около трех, когда я, проворочавшись в кровати несколько часов кряду, все-таки выглянула в окно, я вновь увидела Гермиону.

Она уснула прямо за столом, сжимая в пальцах карандаш и придерживая лист бумаги, исписанный мелким почерком. Кот пытался добудиться, бодая ее лбом в висок, щекоча уши и шею пушистым хвостом, лапой толкая ручки, так что они скатывались со стола.

Но Гермиона слишком устала.

Слишком не выспалась, чтобы проснуться теперь.

В конце концов он был вынужден успокоиться и свернуться рядом с ней, смяв под своим тельцем все бумаги и просунув передние лапы Гермионе под щеку.

Моя улыбка почему-то вышла грустной.


***

Я поняла, что после нашего не особо продолжительного, но все-таки настоящего разговора, меня намного больше стало заботить состояние Гермионы. Вот уже два месяца я находилась в постоянном напряжении, замечая появляющиеся из ниоткуда шрамы и синяки, отмечая про себя, как мало она стала спать, ругая Малфоя за то, что не особо стремится помочь ей.

Иногда мне безумно хотелось прийти к ней и сказать, что все хорошо, все образуется, она справится с любыми трудностями, переживет любые напасти.

Однако вместе с тем мне казалось, что узнай я, в чем на самом деле заключалась проблема, я бы резко изменила свое мнение.


***

Заглянув в окно, я подумала, что Гермионы не было в комнате — все же не привыкать.

Но она была.

Я заметила макушку за диваном. Слегка растрепанные волосы выдавали ее присутствие, хотя иногда Гермиона и скрывалась за потертой спинкой целиком, наклоняясь вниз. Кажется, она сидела на коленях.

Я осмотрела комнату и — не обессудьте — впервые за все время заметила каминную трубу, идущую вверх. Никогда до этого не обращала внимания, чтобы Гермиона была любительницей разжечь камин и понежиться вечерком у огня. Но тогда она занималась именно этим — я легко могла представить себе, как она выставила вперед ладони, набираясь тепла обжигающих языков пламени.

Единственным, что казалось немного странным, была температура за окном — на улице тем вечером совсем не было холодно. Может, лишь слегка остыла земля к вечеру, но не больше, однако, Гермиона провела у камина долгие часы, перед тем как наконец поднялась в полный рост.

Она обернулась, и на мгновение мне почудилось, что в глазах ее блестят слезы, но она быстро сморгнула их. Гермиона приняла равнодушный вид, отряхнула колени, расправила майку, разгладив ткань на груди и животе, и подошла к окну. Я видела, как она, забывшись, растерянно водит пальцем по слегка запотевшему стеклу.

По ее лицу было сложно что-либо понять. Она была убийственно спокойна — именно так могло показаться на первый взгляд, но я знала Гермиону достаточно долго, чтобы набраться выдержки и немного подождать.

Спустя какое-то время она рвано втянула воздух и что-то тихо прошептала, покачав головой.

А затем прикрыла лицо руками, крепко прижав ладони к лицу, и как-то странно согнулась, сгорбилась, будто что-то тянуло ее к земле, и только одна нить, как продолжение позвоночника, вынуждала держаться с неестественно прямой спиной. Плечи дернулись, она свела локти и все же подняла голову, но так и не убрала руки. Прошло еще несколько долгих мгновений, пока Гермиона наконец не вздохнула глубоко-глубоко и не освободила лицо.

У нее действительно текли слезы.

Какие-то неконтролируемые и, как мне показалось, не то чтобы объяснимые. Пожалуй, вид у Грейнджер был такое, будто на этот раз она сама не знала, почему льет слезы.

Или по кому.


***

Ветер был безумный, срывал последние сухие листья с деревьев, гнал по улицам, бросал их на лобовое стекло автомобилей и врывался в открытые комнаты.

Малфой шагал по улице ровно и уверенно, смотря только вниз и вперед, и держал обе ладони у головы, натягивая повыше воротник, прикрывая грудь, шею, щеки, так что и лица-то почти не было видно, и только волосы как всегда выдавали их обладателя. Казалось, ветер пытался запутать, вынуждал заплутать, споткнуться, даже потеряться — будто это было возможно на нашей простейшей улице, — но Драко все равно не сбивался с пути.

Его спокойствие, прослеживающееся в каждом выверенном движении, в каждом взгляде, не смущенно или раздраженно опущенном в пол, а просто следящем за дорогой, передалось и мне, пробравшись внутрь и оттуда захватив все тело.

Почему-то я верила — этот день будет лучше множества тех, что были до него.

Он казался особенным.

Гермиона заметила Малфоя из окна кухни и выбежала на крыльцо — я метнулась к окну.

Конечно, ветер мешал расслышать конкретные слова, но что-то я все-таки уловила.

Их голоса звучали спокойно, но мне казалось, что было в этом что-то неправильное: какое-то отчаяние или обреченность. Но такое ведь не дано понять четырнадцатилетнему ребенку. Во всяком случае в полной мере.

Малфой так и не опустил воротник, пока они стояли на улице, и на минуту мне показалось, что он намеренно прятал лицо. Однако Гермиона не замечала этого — она задавала тысячи вопросов, не всегда заботясь о том, чтобы дать Драко пару секунд на ответ, и тараторила без остановки, пока он наконец не махнул на дверь. Она спохватилась, и они зашли внутрь.

Не задерживаясь, Малфой прошел в гостиную и откинул полу плаща и достал из внутреннего кармана черную тетрадь. Я состроила гримасу, не понимая, что это могло означать. Небольшого размера тетрадь, похожая на ежедневник или дневник, была из плотной, но потертой со временем кожи с металлической отделкой по углам. И, наверное, стоит отметить, что в самом центре зияла громадная дыра, из которой торчали клочки страниц, будто в дневник вновь и вновь вбивали нож или какое-то другое суровое оружие.

Миленько.

Однако, пожалуй, это было не самое… Даже не могу подобрать слова.

Просто не могу.

Я объясню, как есть — как было, а вы, надеюсь, сможете сами разобраться, понять хоть что-то без моей оценки, без лишних слов и моих комментариев. Хотя я и так наговорила уже кучу всего!

В общем, первое — реакция Гермионы, подскочившей, подпрыгнувшей от искреннего веселья, радости, будто от глаз, которые увидели эту тетрадь, импульс прошел сразу в ноги, а затем в руки — я видела, как Гермиона потянулась к Драко. Казалось, она не столько хочет забрать дневник, сколько… поблагодарить Малфоя?

Второе.

Второе — тень, пробежавшая по ее лицу.

Сразу, как только Гермиона приблизилась к Драко, она словно попала в особую зону и, почувствовав это, мгновенно изменилась. Ее глаза расширились в изумлении, абсолютно не подвластном контролю, руки взметнулись вверх, но зависли в воздухе на мучительно долгие мгновения, как будто она не понимала, что предпринять.

А потом отступила на шаг и что-то тихо спросила.

Тихо — даже мне в нескольких десятках метрах от них с закрытыми окнами и не совсем уж идеальным слухом было тихо. Знаете, такой шепот, что бьет по ушам?

И третье. Последнее. Финальный аккорд.

Драко медленно, неторопливо расстегнул верхнюю пуговицу и сбросил плащ на диван.

Гермиона побелела, и губы сжались в тонкую линию.

Он размял шею и шагнул к окну, оказавшись в просвете, так, что и мне, и Гермионе стало отлично видно его лицо.

Я — впрочем, и она — ахнула.

Вся левая сторона его лица начиная от остатка брови и заканчивая острым выступом челюсти, была чудовищно обожжена. Покрасневшая, израненная кожа была покрыта волдырями и желто-коричневыми пузырями, а от уха до крыла носа протянулся длинный рубец.

Казалось, что ткани отмерли и верхний слой кожи лоскутами сошел с лица.

Господи, не верю, не верю, не верю, что это произошло!..

Грейнджер тоже не верила. Она ошарашенно оглядывала изуродованного Малфоя, пожирая его глазами, будто думала, что вот-вот видение растает и перед ней предстанет обыкновенный холеный красавец, каким мы знали и помнили его.

Но ничего не менялось.

Драко лишь прикрыл глаза, видимо, не в силах терпеть и дальше взгляд Гермионы — любопытный, въедливый, пытливый, — и, завалившись назад, плюхнулся на диван, оказываясь в спасительной тени и вновь прикрывая лицо рукой, небрежно, словно просто подставил кулак под щеку.

Гермиона повернулась к нему — и спиной к окну — и…

Не знаю, не знаю, что она делала. Говорила что-то, успокаивала, убеждала, допрашивала, подбадривала — вариантов было много, но все они не подходили. С Малфоем произошло что-то такое, чего никто из нас троих никак не ожидал.

У Грейнджер дрожали руки, колени и плечи.

Минуту, самую ужасную, отвратительную минуту в моей жизни Гермиона стояла так, сотрясаясь всем телом, не в силах справиться с тобой при виде такого Драко. Я не могла даже представить, каково ей, если я меня саму разрывало от желания помочь ему или же сбежать от него как можно дальше.

Наконец Грейнджер поборола смятение и опустилась на диван, села лицом к Драко, подогнув под себя ногу, и что-то требовательно произнесла.

Он огрызнулся и попытался было отодвинуться от нее — уверена, ему было неприятно, что Гермиона села именно с той стороны, так что хочешь не хочешь ей было видно его лицо. Он отвернулся, зажмурился, нахмурился — но затем почему-то передумал.

Сам он не двигался к ней — лишь выпрямился и позволил приблизиться к себе.

Когда Драко оказался в зоне досягаемости, Гермиона, не мешкая, протянула руки и дотронулась до его лица, аккуратно пробежав кончиками пальцев по челюсти и скуле, и положила ладонь ему на щеку, а второй некрепко придержала подбородок, слегка приподняв его.

Ее взгляд застыл на его лице — в один миг она превратилась в так хорошо знакомую мне серьезную и сосредоточенную молодую женщину, перед которой поставили очередную трудную задачу. Она внимательно рассматривала шрам, чуть склонив голову к плечу и сдувая с лица тонкие волосинки, незаметные моему глазу. Так старательно, словно стремилась тщательнийшим образом выполнить новое задание, ответить на вопрос, разобраться в поставленной проблеме.

Малфой напрягся.

Сильнее, чем вообще было возможно.

Его глаза были открыты, но смотрел он куда-то мимо, сквозь Гермиону, сквозь окружающие предметы.

Господи, что могло произойти, чтобы ожог был настолько сильным? Ему подпалили кожу? Плеснули кислотой в лицо? Взорвалась духовка? Хотя, пожалуй, вряд ли Малфой был сильно заинтересован в готовке.

Но что бы это ни было, ему наверняка было больно.

Я вздрогнула и в этот момент заметила, что глаза Драко скользнули по лицу Гермионы — он едва заметно развернулся к ней всем корпусом.

Малфой несмело опустил руки ей на талию, и она слегка повела плечами, но не отстранилась. Только наконец посмотрела на него — не как на объект изучения, а как на человека, возможно, даже мужчину.

Гермиона что-то прошептала. Я моргнула и заметила, что в ее руке оказалась небольшая баночка.

С десяток минут она осторожно и бережно втирала густую мазь оранжевого цвета в шрамы Драко, пока он продолжал крепко и немного — не верю! — робко обнимать ее, одну руку переместив на бедро, а вторую положив ей на поясницу.

Я почувствовала, как кровь прилила к щекам. Я хранила и тщательно оберегала в памяти такие мгновения: кончик красно-оранжевого шарфа, болтающийся у бедра; слегка неловкое объятие под кроной каштана; прядь волос, упавшая на щеку, и мужские пальцы, скользнувшие следом; рука на плече в тяжелую минуту; подарки, подобранные так точно; то маленькое расстояние и приглушенный свет, и все кроткие, немного вымученные и невероятно искренние полуулыбки.

Но теперь, вероятно, это будет мое любимое воспоминание.


***

Не знаю, что это было за наваждение, но когда на следующий день Драко в то же время появился у дома — на щеке не осталось и следа.

Шальная мысль посетила мою голову — а что, если этот ожог был всего лишь частью его костюма на Хэллоуин, хотя и выглядел реалистично?

Я бы даже сказала — слишком реалистично.


***

В ночь Гая Фокса на Великобританию так и не опустилась темнота — по всей стране жгли костры, пускали невероятные фейерверки, палили чучело веселого парня Гая и шумели до утра.

Настоящая феерия.

Только на следующее утро выяснилось, что не везде праздник прошел одинаково гладко и радостно.

В небольшой деревушке в районе Аргайлшира было сожжено несколько домов. Официальной версией стало то, что пламя от самого большого костра на главной площади перекинулось на крыши ближайших зданий, а после огонь охватил почти весь район.

Казалось бы, вполне объяснимая ситуация, но поговаривали, что это была акция каких-то террористов неизвестного происхождения, однако никто не знал, какими были их требования. Многие предполагали, что это были не просто пожары, а применение химического оружия — люди видели зеленый туман и яркие вспышки накануне.


***

Папа перевернул страницу своей утренней газеты, и я заинтересованно глянула на заголовок.

«Миллениум: мост тысячелетия не простоял и десяти лет!»

Я прочла статью несколько раз, чтобы не упустить деталей.

Очередная авария. Нет больше висячего моста в центре Лондона. Стальные канаты лопнули, балки прогнулись и переломились — мост обрушился. Трое погибших, один ранен и еще около десяти человек с так называемыми моральными травмами. «Мы были там, мы еле унесли ноги, едва сумели спастись — нет, мы не знаем, что могло вызвать поломку».

Я чуть-чуть наклонилась вперед и присмотрелась к изображению в конце страницы.

Какой-то особо удачливый фотограф успел запечатлеть момент: на фотографии было прекрасно видно, как сыплются вниз металлические детали, как бегут в страхе люди, как плещется взбаламученная Темза, принимая то, что когда-то называлось мостом, в свои объятия; но главное — снимок был настолько отчетлив, что я легко заметила подозрительные темные пятна, напоминающие тени или клубы черного дыма, о которых упоминали очевидцы.

Многие спорили по этому поводу — нашлось слишком большое количество человек, утверждающих, что это были какие-то мистические силы, сверхъестественные существа или духи.

Глупости какие-то.


***

Восьмого за ужином мама обмолвилась о том, что бабушку забрали в больницу.

Я почти не обратила внимания на это, поглядывая за окно, где во дворе Гермиона чего-то ждала.


***

Одно событие способно изменить жизнь.

Человек действительно растет и меняется, набирая жизненный опыт.

Спокойная, размеренная жизнь — да-да, целая жизнь! — может пойти по другому пути лишь из-за одного события.

Не из-за прошлого, каких-то дел, убеждений или мировоззрения.

Просто в какой-то момент ты понимаешь — как прежде уже никогда не будет.

Бабушка умерла в середине ноября — через десять дней после того, как ей стало хуже.

Точнее, так думала я.

Оказалось, что болела она давно, а меня просто берегли. Ложь во благо и защита от несчастья — а потом сокрушительный удар.

Тогда-то я и узнала, что человек умирает, но никогда не уходит. Он остается с вами — не так, как утверждают, когда хотят подбодрить. Не в ваших сердцах, мыслях или около вас в виде бестелесного духа.

Умерший остается в вещах — тех, что подарил вам когда-то, или в своих собственных. В скрипящем полу и протекающей крыше, в ключах от дома, в документах, которые никто и никогда не решится уничтожить полностью, в открытках, письмах, сообщениях, рисунках и фотографиях, в телефонной трубке, которая, возможно, даже зазвонит еще пару раз, в стареньком черно-белом телевизоре, во всех до единой книге — о любви, о ненависти, о счастье и о депрессии, — в мебели и в облезшем, поседевшем коте, который в итоге все равно сбежит после похорон.

Отпечаток остается на всем.

Пожалуй, все же и в вашей душе остается след, размером с ту роль, что играл этот уже даже и не человек в привычном смысле этого слова в вашей жизни.

Вещи были собраны мгновенно — мама проконтролировала все. Она держалась как-то пугающе спокойно, почти безразлично, и у меня не хватало смелости подойти и просто обнять ее.

Когда вечером мы садились в машину, я задержалась, присев завязывать шнурки. Чемоданы к тому времени уже были внутри, папа перепроверял различные машинные штуковины и количество бензина, а мама на кухне упаковывала нам в дорогу бутерброды.

Я одна могла видеть и слышать — впрочем, как и всегда.

Голубой олень появился из ниоткуда — выскочил из стены, до смерти напугав Гермиону и Драко. Я так и не поняла, каким образом их машина, воспроизводящая голограммы, включилась сама и где она, вообще, находилась.

Я слишком давно не видела эти светящиеся клубы тумана, поэтому замерла с открытым ртом, не особо обращая внимание на происходящее вокруг. Олень, топнувший копытом, молниеносно занял все мои мысли.

Это и было причиной того, что я не заметила открытого окна, из которого послышался мужской голос.

Не Малфоя.

Голос оленя.

«Министерство пало».

Глава 5

Новый год мы встретили уже дома.

Я засыпала тридцать первого декабря и, памятуя о том, что не загадала желание на Рождество, закрыла глаза и попросила, чтобы жизнь наладилась.

Чтобы все вернулось на круги своя.


***

Показания термометра скакали от нуля до пяти градусов, но ветер и снег отбивали всякое желание выходить на улицу. Впрочем, не только из-за погоды хотелось сидеть дома, рассеянно изучая виды за окном. Я старалась переварить события последних нескольких недель, уложить их в голове и смириться с мыслью, что жизнь незримо изменилась.

Наверное, найди я себе в те дни занятие, было бы проще, но школа начиналась лишь через неделю, Энди не было в городе, а совместное времяпрепровождение с родителями не радовало так, как раньше, и было, скорее, наполнено повисшей в воздухе горечью утраты.

Проснувшись шестого января, я мельком глянула в окно и почти было отправилась переодеваться, умываться, завтракать и выполнять другие утренние обязательные дела, но…

Конечно, я увидела ее.

Гермиона стояла во дворе, переминаясь с ноги на ногу и оставляя на снегу следы — небольшие темные вмятины. Она была в простых домашних брюках, какой-то мягкой обуви не по погоде и в огромном, пушистом свитере, явно связанном вручную. Он был бордового цвета с гигантской желтой буквой «Г» на груди. Уверена, что уже видела где-то такое сочетание цветов. Гермиона небрежно закатала рукава, которые, как и весь свитер, были не совсем подходящей длины; ворот был слегка растянут, открывая взгляду шею и небольшой участок плеч и груди. Снег быстро таял, попадая на кожу, и Гермиона чуть дрожала, ежась, но не уходя с улицы.

Драко, кажется, удивился, заметив ее на улице, но не подал виду, когда Гермиона, не вытерпев, сделала несколько быстрых шагов вперед и распахнула перед ним калитку, что-то без остановки тараторя и без промедлений уводя его в дом.

Возможно, остаток моих каникул будет не так уж и тосклив.


***

У шпионов всегда найдется куча различных примочек, которые они используют по случаю и без, чтобы выслеживать, подслушивать, подсматривать, разнюхивать и разыскивать нужное и ненужное. Они мастерски маскируются, прячутся, оставаясь в гуще событий, а когда надо — в самый правильный момент — раскрывают все карты, вытаскивают козырь из рукава, сбрасывают маски, и — вуаля! — все тайное становится явным.

Дело раскрыто. Враг повержен.

У меня не было врагов. Пожалуй, так же как и различных хитростей и уловок. В моем арсенале было только окно, которое я иногда могла распахнуть в нужный — тот самый правильный — момент, чтобы подслушать и подглядеть, но не для успешного завершения очередной операции, а лишь ради забавы.

Хотя в том году четырнадцатый все равно не радовал так, как раньше.


***

Малфой был холоден и бледен, сливаясь с фоном: волосами с белым, мрачным небом, темной одеждой с сухими, голыми деревьями, бескровной кожей с лежащим вокруг снегом и серыми глазами с темными тучами, нависшими, казалось, прямо над головой.

Он был угрюм, зол, расстроен и явно утомлен. На лбу красовалась новенькая, свежая царапина, а в вырезе пальто виднелся небольшой красно-фиолетовый рубец.

На улице было пусто, и его фигура хорошо просматривалась со всех сторон: двигался Драко резко, несдержанно; снег и лед громко хрустели под тяжелой поступью, а калитка только жалобно скрипнула, когда он пинком раскрыл ее и порывисто затворил за собой.

Дверь в четырнадцатый дом оглушительно хлопнула, когда Малфой скрылся внутри.


***

Старенький магнитофон подпрыгнул, взвизгнули динамики, огоньки на шкале ярко вспыхнули один за другим и загорелись ровным светом. Раздался веселый, несколько игривый голос ведущего.

— Поймала, — победоносно воскликнула Гермиона, подскочив на месте и повернувшись к Драко. — Поймала, Мерлин! Я поймала.

Он спокойно отложил бумаги, которые перебирал до этого, и медленно потянулся, придвинувшись ближе, сохраняя невозмутимый вид, но мне отчего-то показалось, что он разделял радость Гермионы.

— Сегодня не время говорить о потерях, разочарованиях и прочих горестях, — вещал ровный голос из недр радиоприемника. — Я думаю, вы согласитесь, что хоть Пожиратели и доставляют нам некоторые неприятности, мы неплохо держимся, — послышался смешок, а затем на короткое мгновение воцарилась тишина. Гермиона напряглась, взволнованно посмотрев на Драко, но как только он покачал головой и кивнул в сторону радио, оно вновь бодро заговорило: — Сегодня с нами тот, кого вы давно хотели услышать, а я давно хотел расспросить. Ну что, Равелин, как долго нам осталось вздрагивать и визжать словно девчонкам, услышав шорох или чужой шепот в собственном доме?

Гермиона вздрогнула и вновь посмотрела на Драко; в ее взгляде плескалось изумление, и, изучая их лица, я не сразу заметила, как пальцы Грейнджер крепко обхватили ладонь Драко, судорожно стискивая и сжимая все сильнее с каждый словом, доносившимся из магнитофона.

— Я не хотел говорить этого до последнего, Бруно, не горю желанием и сейчас, — проговорил низкий, неторопливый голос, — но все же я… нет, мы — мы все — можем смело заявить, что не согнулись под гнетом, мы держимся и твердо стоим на ногах. Не хотелось бы зазря обнадеживать наших слушателей, но, — на мгновение говоривший замялся, однако закончил твердо и уверенно: — Кажется, у нас есть все шансы победить в этой войне.

— Спасибо, Ромул, я и, уверен, все наши слушатели вместе со мной счастливы слышать это, — жизнерадостно отозвался ведущий.

Но Ромул, как оказалось, не закончил. Будто вспомнив нечто особо важное, он перебил Бруно и сбивчиво заявил:

— Но всем нам придется неслабо поработать во имя общей победы. Будьте стойкими, друзья, и продолжайте бороться… — голос постепенно затих, на заднем плане послышалось тихое шипение, которое становилось все громче и вскоре перекрыло все остальные звуки. Гермиона вмиг оказалась у радио, вертя ручки, постукивая по крышке, но то более не подавало никаких признаков жизни, кроме дребезжащего шума.

Эфир окончен.

Я встрепенулась, осознав, что все это время стояла у забора недалеко окна и меня было прекрасно видно всем прохожим и жителям других домов. Вот это прокол.

Я поспешила уйти, пообещав себе, что позднее обязательно обдумаю произошедшее и постараюсь разобраться.

Как старалась всегда.


***

«Война», «визжать и вздрагивать», «победа», «придется неслабо поработать», «не согнулись под гнетом» — по отдельности все слова и фразы имели для меня определенный смысл, но вместе…

Я терялась в догадках. С непоколебимой уверенностью могу заявить, что услышанное — подслушанное — в тот день было самым странным и причудливым за все годы. И к тому же немножко пугающим.

Война.

Что бы это могло значить?


***

Спустя три недели.

Гермиона выскочила из дома следом за Драко, стараясь не отставать от него, и на ходу громко и отчетливо давала Малфою какие-то указания. Он слушал, казалось, без особого внимания, лишь из вежливости кивая в нужный момент, но не особо сосредотачиваясь на ее словах.

— Нам нужен экстракт бадьяна и рябиновый отвар, обязательно запасись настойкой растопырника, захвати несколько укрепляющих, — Гермиона притихла, нахмурившись, и, кажется, тщательно обдумывала, каким еще премудрым названием поразить меня. Внезапно ее взгляд смягчился и как-то посветлел, когда она посмотрела на Драко и ласково произнесла: — И, пожалуйста, не забудь противоожоговую мазь.

Они остановились у калитки, и его губы резко дернулись, на лице стремительно появилась улыбка, которую он умело, хоть и чуть запоздало, перевел в лукавую усмешку.

— За ней я всегда смогу прийти к тебе.

Я знала, видела — она попыталась удержаться и остаться серьезной и собранной, подавить в себе все то, что вызвали эти слова и эта улыбка, но мы — все трое — понимали, что у Гермионы не было ни единого шанса.

Она смущенно рассмеялась и протянула руку, хлопнув Драко по плечу. Точнее, намереваясь хлопнуть, потому как Малфой успел перехватить ее ладонь, и, единожды поймав Гермиону, он уже не собирался отпускать ее.

Я задержала дыхание, когда заметила, как пальцы Драко легли на талию Грейнджер, а ее ладонь примостилась на его плече, а затем, выждав пару секунд, Гермиона начала что-то взволнованно нашептывать Малфою практически в самое ухо. Мое лицо покраснело практически так же сильно, как и ее, когда я представила себе, какие слова могли витать между ними.

— У меня осталось немного Кровевостонавливающего, а у Молли наверняка найдется несколько флаконов Костероста для тебя… — донесся до меня проникновенный шепот, и я откинулась на подушки, стараясь найти хоть что-то романтичное в этих словах.


***

Рыжее пятно мелькнуло по дворе четырнадцатого дома.

Кажется, кому-то надоело сидеть в четырех стенах. Несмотря на погоду — конец февраля еще не радовал жарой и знойным солнцем, как ни крути — кот Гермионы не выдержал и отправился в обход по своим территориям. Мое настроение мгновенно поднялось, когда я увидела, как располневший, кажущийся из-за пушистой шерсти огромным котяра носится по двору, путаясь лапами в траве, напрыгивая на камни и зазевавшихся птиц и даже предпринимая попытки покорить ближайшие деревья.

Я думала, что за несколько часов, которые он провел во дворе, усталость сразит его, и, оказавшись дома, изнуренное животное поскорее отыщет себе местечко, чтобы наспаться вволю, однако, когда Гермиона принесла его домой, он первым делом нагрянул к Драко, запрыгнув на стол перед ним, и топтался там, упрашивая погладить, пока Малфой не выдержал.

И погладил.


***

Он бежал вперед, смешно перебирая лапками, иногда путаясь и спотыкаясь на ровном месте, иногда подпрыгивая и начиная кружить вокруг собственной оси то ли в попытке укусить себя за хвост, то ли ради моего веселья. Поводок каждый раз натягивался, тихонько вибрируя, а если происходила резкая остановка, он змеей опутывал лапы моего нового друга.

Это был маленький, смешной и невероятно обаятельный щенок с распушившейся шерстью, чрезмерно длинными ушами и любопытными пуговками-глазками, разглядывающими все и вся.

Собаку подарил Энди.

Он принес его в коробке, поманил меня пальцем и вынудил закрыть глаза, а потом — вуаля! — крышка откинулась, и на меня практически бросилось маленькое чудо — не чудовище — и за несколько мгновений влюбило в себя настолько, что вот уже неделю я не отходила от него ни на шаг. Тогда я помнила все: как долгий месяц, пока я была в доме бабушки, сообщения и звонки Энди поддерживали меня; как он обещал придумать способ, чтобы вернуть мне отличное настроение, а также свой шепот в ночи пару лет назад, когда я пожелала домашнего любимца. Конечно, мне не хотелось, чтобы он достался такой ценой, но все же… Я была рада.

Неожиданно поводок натянулся: пес, повинуясь своим исследовательским инстинктам, рванул вперед, кажется, завидев что-то ниже по улице. Я оторвалась от своих мыслей и подняла взгляд.

Он стоял чуть поодаль: расслабленная, отчасти небрежная поза; рукава были закатаны совсем как прошлой весной, так что татуировка вновь видна — приятнее на вид она не стала, одна рука в кармане, вторая подбрасывала в воздух прутик, поигрывая тонкой веткой. Ветер легко развевал белесые пряди.

Выражение лица Драко изменилось, когда он заметил нас: растрепанную девчушку и ее маленького пса, который очевидно нацелился на его палку. Его пальцы резким движением сжали ветку, будто по привычке, и на миг я споткнулась, завороженно рассматривая почти по-девичьи узкое запястье, ухоженные ногти и проступающие голубоватые вены. Тем временем растерянность исчезла с лица Малфоя, и он даже позволил себе улыбнуться уголком губ, наблюдая за жалкими попытками моей собаки — как же мне нравится в очередной раз упоминать об этом! — допрыгнуть до ветки.

— Нет, приятель, вряд ли это подойдет тебе, — добродушно сообщил Драко, присев на корточки и запустив руки в пушистую шерсть моего питомца, почесывая того за ухом и сминая загривок.

Я застыла, не выпуская из рук поводка.

Он не знал, как много это значило для меня.

Я завороженно глядела на него сверху вниз, приоткрыв рот от изумления и борясь с диким, разрывающим желанием протянуть руку и дотронуться до края его рубашки, чтобы убедиться — Малфой реален.

Сейчас, наверное, я была несильно младше того его — из самого первого воспоминания. Сколько ему тогда было? Семнадцать? Может, девятнадцать?

Сознаюсь честно, я стояла прямо напротив, смотрела ему в лицо, спокойно обводила взглядом фигуру, но и предположить не могла, сколько Драко на самом деле лет. Кто-то сказал бы — совсем мальчишка. Высокий, худощавый и нервный. С эти синяком на скуле, будто полученным в драке на заднем дворе во время какой-то вечеринки, с кривой ухмылкой в духе «плохих парней» из девичьего кино и, конечно же, с туманом таинственности и загадочности, вечно окутывающем его. Однако, несмотря на все перечисленное и еще несколько характеристик вдобавок, было что-то в его манере, в жесткой линии подбородка, в тени, залегшей под глазами.

Такое, что заставляло видеть в нем человека гораздо старше своих лет, заставляющее меня робеть не только из-за самого факта, что я почти разговариваю с Драко Малфоем, но и отчего-то другого неосязаемого и необъяснимого.

Драко в очередной раз потрепал щенка по холке, и я заметила, что все это время с его лица не сходило добродушное, едва ли не ласковое выражение.

— И как же тебя зовут? — спросил он, обращаясь к собаке, таким тоном, каким разговаривают большинство умиляющихся прохожих с хозяевами питомцев, и поднял на меня глаза, давая понять, что ждет ответа.

— Винсент, — застенчиво пробормотала я.

Неожиданно Малфой пораженно застыл, рука замерла на холке моего питомца.

— Прекрасное имя, — Драко судорожно сглотнул и медленно отвел руку — ту самую, левую, с уродливой отметиной — и убрал ее за спину, поднимаясь в полный рост и смотря на меня и моего пса так, будто знал о нас что-то такое, о чем мы и не догадывались. Тишина повисла в воздухе, молчание и неподвижность стали не то чтобы неловкими, но каким-то неправильными.

Тогда Малфой очнулся. Он мотнул головой, отгоняя мысли, и, словно спохватившись, суетливо запустил руку в карман.

— Угощайся, — немного неуверенно проговорил он, как если бы ему не часто приходилось делиться чем-то с другими, и деловито протянул мне кулек с разноцветными конфетами. — Берти Боттс.

Драко рассеянно улыбнулся, а потом резко вскинул головой, округлив глаза, и я подумала, что попросту не заметила, как он сказал или сделал что-то странное. Он следил за моей реакцией. Я запустила пальцы в пакет, выудив симпатичную на вид конфетку серого цвета с небольшими пятнышками.

— О нет, эту лучше не трогать, — остановил меня Малфой и предупредил: — Серые самые коварные. Попробуй желтую: они хоть и не всегда вкусные, но по крайней мере не отвратительные.

Он сам достал для меня одну и аккуратно вложил в ладонь, каким-то образом сумев не дотронуться кончиками пальцев до моей кожи, — я моментально проглотила.

Банан.

— Очень вкусно, спасибо, — похвалила я его выбор и улыбнулась, каким-то отдаленным краешком разума понимая, что все происходящее походило на полнейший абсурд: Драко Малфой угощает меня конфетами, к тому же непременно желтыми, но никак не серыми. А ведь я попробовала бы одну — серый цвет ассоциировался у меня с Драко.

Тем временем Малфой отчасти нервно закинул в рот еще одну конфету и довольно сильно сморщился; мне подумалось, что моя компания тяготила его, но почему-то он не уходил. Может, считал, что это было невежливо, или ждал, пока я скажу что-то еще или — что вероятнее — уйду сама.

Винсент у меня в ногах заскучал, и, почесав за ухом, поднялся на лапы, приняв решение отправиться дальше исследовать территорию. Первым ему на пути попалась нога Драко.

Малфой судорожно выдохнул и едва слышно вскрикнул, когда неугомонный Винс боднул его в голень, вызывая то ли на бой, то ли на игру. Я обеспокоенно подалась вперед, оттаскивая собаку и рассыпаясь в извинениях, а про себя нещадно чертыхаясь.

Моя первая встреча с Драко Малфоем внезапно обернулась провалом.

В дальнейшем я с грустной улыбкой думала о том, что собаки и конфеты одновременно не всегда связаны с чем-то хорошим.

С Драко я попрощалась слишком быстро и даже смогла не обернуться, когда направлялась в сторону дома.

Мне, наверное, было очень стыдно, а может, я просто расту.


***

Смогла расслышать, как Драко, уперевшись взглядом в столешницу, пробормотал, что разговаривал с магглой. Широкая, веселая улыбка, которой одарила его Гермиона, поражала гордостью, сквозившей в ней.


***

Пятнадцатого марта на столе в кухне четырнадцатого стоял румяный симнель, обвязанный широкой полупрозрачной лентой. Двенадцать ровных марципановых шариков радовали глаз. Он был таким идеальным, просто картинка! Даже у нас дома получился, хоть и не хочется это признавать, похуже. Однако, моя мама была довольна. Она с улыбкой принимала поздравления, смеялась над проказами Винса, слушала папины шутливые признания в любви и мои немного наивные обещания и пожелания.

Я знала, что ей тяжело — это был первый год за долгое (ну да, равное всей ее жизни) время, когда маме было некого поздравить с Днем Матери. Но она не грустила.

В отличие от Гермионы.

Когда после праздничного обеда я прокралась в свою комнату, украдкой глядя на четырнадцатый, я заметила на стене в комнате второго этажа большую карту мира, висевшую прямо напротив окна. Гермиона стояла подле нее, скрывая от моих глаз Европу, Африку и небольшую часть Азии; из ее макушки вытекал Северо-Ледовитый океан, а руки безвольно болтались в Атлантическом и Индийском. Ровная спина говорила мне, изучившей Гермиону за долгое время, о ее напряженном, неспокойном состоянии. Я практически испепеляла ее взглядом в течение минут двадцати, представляя, как между лопатками начинает дымиться от моего внимательного взгляда. За все время Грейнджер обернулась лишь единожды: мимолетно бросила взгляд на окно, прищурившись от яркого света и, опустив голову, отвела глаза, но я успела разглядеть.

Успела заметить.

Это не было солнечным бликом на щеках или упавшей тенью — она в самом деле молча роняла слезы, даже не потрудившись утереть их. Не то чтобы я привыкла видеть плачущую Гермиону за этот год, но в этот раз я почти не удивилась — разве что немного смутилась от того факта, что эти слезы стали чем-то абсолютно личным и интимным.

На карте между тем была отмечена лишь одна-единственная точка. Красный кончик булавки торчал где-то между Сиднеем и Мельбурном.

А от симнеля на кухне за весь день не отрезали ни кусочка.


***

Они вдвоем ввалились в гостиную, одновременно улыбаясь и морщась, посмеиваясь и хмурясь. Я привычно отложила свои дела, разворачиваясь к окну. Меня даже не волновал способ, который они выбрали, чтобы проникнуть в дом, потому как гораздо важнее было просто различить эмоции, наполнившие комнату.

Гермиона подскочила к коту, одним стремительным движением хватая его с насиженного местечка и подбрасывая в воздух. Малфой громко засмеялся, запрокинув голову, когда рыжее чудище, пребывая в состоянии шока, запуталось шипеть ему, рычать или же жалобно мяукать.

Отпустив несчастное животное, Грейнджер обернулась к Драко, на мгновение сделалась мрачной, что-то проговорив, но он категорично покачал головой, и на его лице вновь расцвела улыбка. Она бросилась к окну, широко распахнув его.

Я привстала со своего места и незаметно приоткрыла окно, якобы желая подышать свежим воздухом.

Ну-ну.

Открытые окна помогли мне внимательнее рассмотреть лица моих соседей: кожа была бледной и откровенно грязной, будто они копошились в золе, у Гермионы оказалась разбита губа, как если бы ее хорошенько приложили головой, а у Драко под глазом обнаружился старый знакомый — синяк.

Но они все равно улыбались. Улыбались, несмотря на то, что Малфоя еле ноги держали от усталости, а Грейнджер все никак не могла унять дрожь в руках. Драко неспешно придвинулся к окну, подставляя лицо под лучи робкого, но согревающего солнца, и слегка усмехнулся. Гермиона к тому времени уже отскочила от окна и была в дальней части комнаты, разгребая какие-то книжки и бумаги, и я не слышала ее голоса, а Драко и подавно ничего не говорил, только кивал, хоть Гермиона и не видела этого.

Прошло несколько тихих, спокойных минут, пока Грейнджер не вернулась к подоконнику, расположившись рядом с Драко и чуть-чуть улыбаясь ему. Для меня это значило только одно — я могла снова слышать их голоса.

— Это была победа, Малфой, — она вскинула руку и по-дружески стукнула его по плечу, широко улыбаясь. — Ни одного погибшего. И к тому же минимальное количество раненных.

Он чуть приподнял брови и вновь ухмыльнулся, посмеиваясь над Гермионой, но ничего не ответил, однако, она заметила его издевательское выражение лица и снова ударила его по плечу, в этот раз, видимо, приложив большую силу. Малфой слегка завалился в сторону, и неожиданно лицо его изменилось: он побелел, на лбу выступила испарина, а губы крепко сжались в тонкую линию — так, кажется, подобное описывают в книгах.

Гермиона обеспокоенно развернулась к нему всем телом и обвела взглядом, изучая и исследуя.

— В чем проблема? — строго спросила она.

Он отвернулся, пожал плечами и попробовал было отмахнуться от нее, но она уже и сама заметила, в чем именно проблема. И я тоже.

Несмотря на плотную ткань темного цвета и закрытую позу Малфоя, как будто он старался спрятать свою правую ногу от глаз Грейнджер, было заметно, что на штанине расползлось небольшое, но все равно внушительное темное пятно. Его ошибочно можно было принять за воду или грязь, но если ты знаешь, что Драко Малфой — последний человек, которого можно назвать неряхой, да к тому же чуть выше колена, где на брюки падает свет, можно углядеть красноватый оттенок…

Гермиона тяжело вздохнула и нахмурилась.

— Это пустяки, Грейнджер, — начал было Драко, едва заметно морщась, но она перебила его:

— Опять? Ты же это не серьезно? — Гермиона сокрушено покачала головой и склонила ее к плечу, разглядывая Малфоя. — Мы все просили тебя по-человечески залечить ногу, а не отделываться обезболивающим и бинтами. Ты бы еще пластырем заклеил! — она звонко цокнула языком.

— Чем? — недоуменно переспросил Драко, а я удивилась — как он мог не расслышать, если стоял прямо рядом с ней? Мне вот было ясно каждое слово.

— Неважно. Подожди-ка, — она вытянула руку, направив кончик своей ветки на его ногу, и произнесла громко и отчетливо: — Эпискеи!

Кажется, я услышала хруст и увидела, как Драко дернулся, болезненно скривившись и качнувшись на здоровой ноге, а затем озлобленно прошипел:

— Твоего Мерлина, Грейнджер! Могла хотя бы предупредить.

Она самодовольно улыбнулась и переложила палочку из одной руки в другую, сложив руки на груди.

— Брось это, — усмехнулась она. — Простого «спасибо» было бы достаточно.

Он вяло замахнулся на нее, но Гермиона ловко отскочила в сторону, а у Драко, казалось, не было сил, чтобы преследовать ее. Он вымученно вздохнул, слегка переигрывая, и заковылял к дивану. Гермиона весело улыбалась ему в спину, тем не менее, когда на полпути его нога подвернулась, и Малфой споткнулся, она тотчас оказалась подле него, подхватывая за талию и позволяя упереться на свое плечо, а сразу после аккуратно усаживая на подушки.

Однако, у Драко, оказавшегося на диване, будто открылось второе дыхание. Он удержал Гермиону за запястье, на удивление крепко для пострадавшего, и потянул на себя. Она споткнулась, и мне показалось, что вот-вот она приземлится прямо ему на колени, но она переступила через его ноги и упала на диван с другой стороны. Малфой все еще держал ее.

Она неловко улыбнулась, менее игриво и нахально, чем до этого, и не стала высвобождать руку.


***

Апрель.

И снова бесконечная череда летящих бумаг и разбросанных письменных принадлежностей, незнакомые слова, голограммы, появляющиеся из ниоткуда и исчезающие в никуда, палочки, оставленные на столе, вопящий кот, беспрестанно мешающийся под ногами, улыбки, слезы и смех, а сразу после грозные взгляды, от которых напряжение в комнате резко подскакивало, становилось жарче даже мне, находившейся через дорогу, и… прикосновения.

Легкие, как перышко, скользящие по коже, успокаивающие поглаживания или целомудренные, дружеские похлопывания; крепко стиснутые кулаки и сжатые запястья; удары по плечу или еще несколько неловких объятий, каждое из которых мгновенно оказывалось в моей копилке.

И снова взгляды: встретившиеся или разошедшиеся, брошенные украдкой, направленные прямо в глаза или же рассматривающие исподтишка, и самые волнующие, те бесцельные, неосознанные, ненамеренные, когда случайно оказывалось, что глаза Гермионы направлены ровнехонько на руки Драко, сжимающие потрескивающее перо, которое вело по бумаге, выводило закругленные буквы; а взгляд Малфоя падал ей куда-то между лопаток и оставался там, греясь во впадине, и не двигался, пока Гермиона нервно не поводила плечами, будто чувствуя что-то.

Чувствуя что-то, зародившееся между ними за эти годы, но все еще не желая этого признавать.

Или же действительно не видя, что на самом деле происходит.

И я все более склонялась ко второму варианту, особенно когда вернулись бессонные ночи и посиделки до самого утра.

Да, он оставался у нее…


***

В тот вечер они вымотались и были так измождены морально и физически, что заснули прямо на узкой кушетке. Погрузились в глубокий, нерушимый сон, давая мне шанс урвать бесценные минуты, наслаждаясь зрелищем.

Малфоя полубоком прижимался к спинке дивана, неудобно вывернув шею, а пятки Гермионы опасно свисали с края. Грейнджер уткнулась носом ему в плечо, и выглядели они — вот так, вдвоем, в тесном и темном пространстве — на удивление умиротворенно, даже когда она, неловко извернувшись, ближе к утру пнула его коленом.

Конечно, я понимала, что это затишье продлиться недолго. Совсем скоро должно было взойти солнце, а свет, как известно, часто разрушает подобную магию. И действительно, когда первые, робкие утренние лучи скользнули по гостиной, пробежали солнечным зайчиком по стене, поддразнивая кота, заставили сморщиться и нарушили сон, Драко заворочался, сжимая ладонь, которая лежала на бедре Гермионы, и медленно открыл глаза.

Я попыталась представить мир с его точки зрения: знакомая комната, слегка неприбранная, но уютная, светлое окно, откуда падают косые лучи солнца, лохматая макушка, которая еще несколько секунд оставалась неподвижной, а после заворочалась. Точнее, конечно же, заворочалась не макушка, а ее обладательница. Гермиона, по-видимому, почувствовала во сне усилившееся прикосновение и начала медленно выпутываться из объятий сна — и Малфоя тоже.

Она неловко подалась назад, чуть было не полетев вниз с дивана, и приподняла голову, встречаясь взглядом с Малфоем. Конечно, я не видела ее лица, но Драко в этот момент был так удивлен и от этого так не защищен, что его можно было читать словно открытую книгу. Казалось, что Гермиона отражается в его зрачках.

Они оба округлили глаза и приоткрыли рты, не сумев придумать, что и каким тоном нужно говорить в подобной ситуации. Довольно-таки щекотливой ситуации, скажем прямо.

Малфой что-то шепнул, возможно, отвечая Гермионе, и тогда-то она предприняла попытку встать, упираясь ладонью в единственное, что находилось в зоне доступа, — грудь Малфоя. Он изумленно проследил за ее действиями и — скорее по инерции — помог сесть, придерживая за локоть. Оказавшись в положении, которое хотя бы мало-мальски напоминало вертикальное, Гермиона быстро вскочила на ноги, делая несколько больших и быстрых шагов в сторону от дивана — подальше от Драко.

Она повернулась к нему спиной, конечно, даже не пытаясь заставить себя посмотреть ему в глаза, и очутилась лицом ко мне. Я благосклонно улыбнулась, наблюдая, как краска залила ее лицо: очаровательный румянец покрыл щеки, скользнул по шее, прыгнул в вырез майки, так что все открытые участки кожи стали красноватого цвета.

За ее спиной Драко осторожно сел и грациозно потянулся. Он что-то требовательно спросил у Гермионы, а когда она не ответила, встал и вышел из гостиной.

Спустя три-четыре минуты за ним уже закрылась дверь ванной второго этажа, окно которой находилось прямо над окном кухни, куда тотчас вошла Грейнджер, что позволило мне разглядывать и Гермиону, и Драко с совершенно потрясающей стороны. Аккуратный, небольшой четырнадцатый выглядел будто домик с картинки, а героями были два силуэта в окнах, связанные — да, теперь я уверена в этом! — невидимой нитью.

В оконных проемах, подсвеченных ярким утренним солнцем, было видно, как они оба оперлись о край: Гермиона — стола, Малфой — раковины, и глубоко вздохнули, отчего грудные клетки приподнялись практически синхронно, и посмотрели на свое отражение: Малфой — в зеркале, Гермиона — в зеркальной поверхности шкафа. Они и не подозревали, какую удивительную сцену разыгрывали только передо мной — своим единственным вечным зрителем, — когда одновременно наклонились и, резким движением дернув вверх рычажок, открыли воду, споласкивая лицо водой.

Я подавила улыбку. Они оба неверяще уставились на свои отражения, содрогаясь всем телом, а затем снова, повинуясь какой-то необъяснимой связи, вместе подняли правые руки: Гермиона медленно потянулась ладонью к лицу, отводя волосы и проводя пальцами по тем самым участкам кожи, которых касалось дыхание Драко, а он неспешно и осторожно потер щеку, наверняка вспоминая, как щекотали кожу завитки волос Грейнджер. Мне представилось, какая тишина, какое спокойствие стояли в четырнадцатом доме в это мгновение.

Несмотря на сомнения, опасения, возможно, страх и тревогу, которые испытывали и Драко, и Гермиона в этот момент, мне казалось, что не было еще более безмятежных минут, которые они провели в одном месте. Я будто впала в транс, наблюдая за ними, пока они наконец не нарушили симметрию картинки: Гермиона развернулась, сжимая руками голову, а Драко остался стоять, как стоял, опустив руки и напряженно разглядывая свое отражение, будто бы пытаясь уловить то, чего никогда не было до этой минуты.


***

Все поверхности в верхней комнате вновь были обклеены бумагами: я видела там карточки с крупно выведенными незнакомыми мне именами: «Кингсли», «Грюм», «Уизли», «Люпин», «Джонс», а на противоположной стене какие-то черные силуэты с мелкими, скачущими надписями.

В тот вечер Малфой что-то судорожно переписывал с клочка бумаги, легким движением руки меняя таблички, так что я и не замечала скотч или булавки, которыми они были прикреплены, а затем, зацепившись взглядом то ли за фамилию, то ли за изображение, Драко застыл на месте и искоса посмотрел на свою руку, будто сравнивая рисунки.


***

Редкие прохожие шарахались в стороны, неудачливый водитель резко крутанул руль, стараясь избежать столкновения, а из-под подошв ботинок вылетали серые облачка пыли.

Малфой бежал.

Он двигался быстро, стремительно, хорошенько помогая себе руками, в одной из которых была зажата палочка. Полы его странного одеяния развевались за спиной, мешая рассмотреть костюм целиком, а лицо исказилось волнением, испугом и еще какой-то непривычной, жесткой и упрямой эмоцией.

В три шага пересек он двор четырнадцатого дома и прыжком поднялся на крыльцо, врезавшись в дверь всем телом и начиная барабанить, будто на счету была каждая секунду. Когда Гермиона распахнула дверь, он чуть было не залепил ей пощечину, но вовремя остановился и на секунду замер.

Гермиона молча уставилась на него, впиваясь взглядом в нечто, напоминавшее мантию выпускника или же длинный черный балахон, и, ее глаза расширились, а следом за этим она открыла было рот, чтобы накричать на него — я уверена в этом.

Но Малфой опередил ее.

— Я промахнулся с аппарацией, Грейнджер, но это неважно, нам надо идти! — выпалил он скороговоркой, и как только смысл слов дошел до Гермионы, она среагировала мгновенно, словно в голове что-то щелкнуло, замкнув цепь. Схватив Драко за рукав, она затащила его в дом.

Больше в тот день я их не видела.

Спустя сорок минут после внезапного ухода начал накрапывать дождь, а ближе к полуночи я услышала рокочущий звук грома, повествующий о приближении грозы, и молния разделила темное небо надвое.


***

На другой день Гермиона вернулась одна: она выглядела уставшей и немножко потерянной. Наверное, никогда больше я не видела её настолько вымотанной. Следующие несколько недель Гермиона практически не отлучалась и занималась делами дома. Она часто проводила время на коленях у камина, а иногда по ночам я замечала голубоватое свечение из ее спальни.

Наверное, опять голограммы.


***

Он заявился четвертого июня.

Как назло, вечером на улице не работали фонари, и темнота стояла такая, что я даже не увидела, как Драко приближался к дому. Он просто возник на крыльце, и опознать его было возможно только по цвету волос.

Малфой тяжело привалился к косяку и постучал. Бледная рука мелькнула в темноте.

Гермиона не открывала слишком долго, и я даже усомнилась, что она вообще дома, однако, когда Драко в очередной раз нетерпеливо, но не особо активно, стукнул кулаком по двери, на лестнице возникло голубое свечение, проскользившее вниз, и Гермиона выглянула на крыльцо.

Заметив Малфоя, она открыла дверь пошире, но не пригласила его внутрь, а вышла сама, задавая какие-то вопросы.

Малфой мотнул головой, и Грейнджер подняла руки, складывая их на груди, что было одной из самых грозных поз в ее арсенале. Но на Драко это не подействовало. Он махнул в сторону двери, а потом дотронулся до своей груди, и я увидела желтоватый блеск в темноте, когда Малфой показал Гермионе какую-то побрякушку, висевшую у него на шее, напоминавшую часы или, может, медальон. Я не успела разглядеть, потому что в это же мгновение одновременно произошли две вещи.

Во-первых, Гермиона резко вскинула руки, одной прикрыв рот, изумленно приоткрывшийся, а вторую протянув к Драко, дотрагиваясь до его плеча, и (то самое «во-вторых») в этот же момент Малфой согнулся пополам, склоняясь в диком приступе кашля. На секунду мне даже показалось, что его вывернуло прямо Гермиону под ноги, и на фоне приоткрытой двери я увидела какие-то темные капли, вылетающие из его рта.

«Кровь», — стучало в моей голове.

Снова кровь.

Выпрямившись, Драко прижал руку к груди и поднял голову на Гермиону, а всего мгновением позже начал заваливаться вбок. Грейнджер среагировала молниеносно: она подхватила его, крепко обнимая за талию и подталкивая в сторону приоткрытой двери. Ноги Малфой путались, когда он с трудом сделал несколько шагов по крыльцу и, ведомый Гермионой, ввалился в дом. Втащив его внутрь, Грейнджер высунулась за дверь и оглянулась, словно проверяя, не стал ли кто свидетелем развернувшейся сцены. Затем ее губы шевельнулись, прошептав что-то, и, сокрушенно покачав головой, Гермиона закрыла дверь.

Мне нравилось представлять, что она сказал что-то вроде «не верю, что делаю это».


***

Воздух был чист и прозрачен, лишь легкий ветер сновал где-то меж веток, изредка случайно попадая в дома и путаясь в шторах. Нежно-зеленые газоны блестели в свете показавшегося солнца, и желто-серая туманная дымка медленно отползала по улицам к западу, скрываясь за домами. Из приоткрытого окна доносились лишь шорохи и крики птиц, и легко можно было представить, что ты далеко от города, от духоты и затхлого воздуха и, выйдя из дома, почувствуешь выступившую за ночь влагу росы и свежесть летнего утра.

Гермиона показалась на улице спозаранку. Дверь тихонько приоткрылась, будто бы нельзя было будить каких-то обитателей дома, и Гермиона ступила на крыльцо, босая, простоволосая, в летнем сарафане, который, видимо, первым попался под руку. Выглядела она непривычно и немножко противоречиво: с одной стороны, возникало ощущение, что она изрядно поработала, трудилась всю ночь и от этого теперь казалась отчасти измученной, но вместе с тем передо мной предстал хорошо отдохнувший человек — нет, конечно, не физически, но скорее морально. Ее задумчивая улыбка в первый раз за долгое время не была испорчена морщинками, выступившими на лице.

Когда Гермиона подошла ближе к забору и откинула крышку мусорного бака, я смогла разглядеть в ее руке цепочку, на конце которой болтался медальон. Я попыталась рассмотреть его повнимательней, но, прежде чем Грейнджер безропотно выкинула его, я заметила только одно: вещица, хоть и красивая, была безнадежно испорчена. Кто-то разбил его просто вдребезги.

Наблюдая за Гермионой, я пропустила тот момент, когда дверь распахнулась.

Он стоял на пороге, почти небрежно прислонившись спиной к косяку. Его грудь и, преимущественно, правое плечо были обмотаны белоснежным бинтом, аккуратно подоткнутым и закрепленным. Кроме бинта на нем были только брюки. Я невольно задержала взгляд на его торсе, обвела глазами худощавую фигуру. Малфой был ладно сложен, с крепкими мышцами на руках и животе, но довольно узкой грудной клеткой. Даже с такого расстояния было возможно рассмотреть набор шрамов, украшавших его бесцветную кожу, и увидеть, что дыхание было сбитым, неровным, шипящим, видимо, из-за повязки.

Малфой что-то негромко сказал — Гермиона быстро и нервно развернулась к нему, отшатнувшись при виде всего того же, что видела я. Драко тактично сделал вид, что не заметил этого, и повторил сказанное — она кивнула.

Он медленно, немного неуверенно спустился по лестнице, опираясь здоровой рукой о перила, и сделал шаг по направлению к Гермионе.

Она вздрогнула.

Я думала — почти ждала! — что Гермиона не выдержит, сдастся спустя столько времени и сорвется с места, разворачиваясь и убегая, как можно дальше от четырнадцатого дома и Малфоя. От себя самой. Я видела, как тяжело, как удушающе непросто ей было все эти годы, и сейчас наконец настал тот момент, когда ее поставили перед прямым выбором. Без уверток, задних дверей и запасных выходов.

Малфой стоял напротив: хромой, со сломанной ключицей и подбитым глазом, грубый и острый на язык, невероятно худой для мужчины его лет и болезненно-бледный. Он стоял и ждал. Не пытался сделать шаг вперед, не предпринимал попытки заговорить, а просто молча смотрел, и Гермиона смотрела в ответ.

Смотрела и никуда не уходила.

Мы все понимали, что кому-то из них придется сделать первый шаг. Конечно, я могла бы с криками выбежать во двор и вбить им в голову все те мысли, что не давали мне покоя долгие месяцы, годы, но здесь — в этом месте и в эту минуту — это был полностью их выбор. Осознанный, обдуманный и определенно очень серьезный.

И один из них сделал его первым, хотя я никогда и не разобралась, было ли это моей фантазией или случилось на самом деле.

Гермиона глубоко вздохнула и заметно расслабилась, качнув головой. Я заметила это — заметил и Драко.

Он сдался.

Но сдался не врагу.

Забыв про боль, он пересек то расстояние, что разделяло их, и остановился в одном шаге, втянул воздух и шумно выдохнул, а затем медленно протянул руку к Гермионе, будто боясь спугнуть, и, едва касаясь, провел пальцами по коже. Ее плечи дрогнули, но она не отступила и даже позволила Малфою обнять себя. Он аккуратно обвил рукой ее талию, второй обхватил за плечи и притянул к себе. Склонив голову, Драко легко коснулся губами ее виска, и лишь в ответ на это движение Гермиона встрепенулась, но почти сразу затихла.

Она не плакала — я уверена в этом.

И не заплакала даже тогда, когда Малфой, что-то прошептав, сильнее прижал Гермиону к себе и поднял лицо навстречу солнцу, расположив подбородок прямо на ее макушке.

Мягкий утренний свет озарил улыбку на его лице.


***

Она исчезла, а после вновь появилась через пару дней, но что-то, заметное, возможно, только мне, поменялось в ней. Она бродила по дому, словно в небытие дотрагивалась до предметов, смотрела на кота так, будто видела первый раз, и тяжело вздыхала, отчего у меня складывалось впечатление, что этими вздохами она пытается подавить что-то другое, зарождавшееся глубоко внутри.

Гермиона казалась не просто уставшей, утомленной или изнеможенной. Она была потухшей, словно огонь, который так долго горел — горел для себя самой, для кота, для дома, даже для меня.

И для Драко.

Драко — чертового — Малфоя, чья нога не ступала за порог четырнадцатого почти два месяца.

Однако, ни она, ни я, кажется, даже не удивились, когда в начале августа увидели его, небрежно прислонившегося к забору. Малфой с Грейнджер кивнули друг другу, и он приоткрыл перед ней калитку, пропуская вперед. Когда они скрылись в доме, я подумала, что все снова вернулось на круги своя.

Кажется, теперь они были в хороших отношениях.

Глава 6

Он поставил на стол перед ней старенькую, поколотую чашку с изогнутой ручкой и невозмутимо встретил изумленный взгляд двух пар глаз: ее и кота, который не мог понять, что за непонятно пахнущий пришелец появился на его территории.

После взглядов по традиции были вопросы: Гермиона задала всего один, но после того, как Драко ответил, махнув в сторону карты, сложенной рулоном на столе, где, как мне казалось, до сих пор было отмечено место в Австралии, она вскочила и завалила его — почти в прямом смысле! — еще несколькими десятками.

Малфой ничего не сказал в ответ, лишь достал какую-то бумагу и положил перед ней на стол.

Это был какой-то официальный, заверенный документ, хотя печать внизу страницы выглядела странно, но отдаленно знакомо: большая буква «м», разделенная пополам чем-то продолговатым и заостренным кверху. Я силилась разглядеть хоть несколько слов или даже букв, и могу поклясться, что там были «п», «о», «р», «т» и пара цифр, видимо, обозначающих время, а вверху страницы значилось «разрешение на».

Но на что именно я так и не узнала. Тем более что документ и чашка, кстати, тоже исчезли вместе с Драко и Гермионой тем же вечером.


***

Кот однозначно был в шоке, когда увидел, как в гостиную вместо привычного Малфоя вошли мужчина в возрасте с теплыми, проницательными глазами и женщина средних лет, несколько сухая, но приятная на вид. Гермиона скользнула следом, указала им на кота, а после обвела рукой комнату, на удивление чисто прибранную, почти сверкающую.

И как же это я сразу не заметила?

Во-первых, дикий ворох бумаг, к которому я успела привыкнуть, попросту отсутствовал. Стол был девственно чист, если не считать аккуратной подставки под письменные принадлежности; подоконник удивил наличием горшка с каким-то до ужаса банальным цветком, и даже на полу не было ничего лишнего. Подушки на диване, за исключением той, что уже успел оприходовать рыжий, лежали симметричным рисунком, а книги — все, нет, правда, все! — стояли на полках.

Пока пара осматривала помещение, относясь ко всем вещам более чем с вежливым вниманием и участием, Гермиона улыбалась так счастливо, так радостно и беззаботно, и на лице только и были заметны огромные, блестящие глаза да рот с широко растянутыми губами.

Незнакомцы же выглядели немного напряженно, но смотрели на Гермиону мягко, любовно, изредка касаясь ее плеча или руки, а женщина в конце концов не выдержала и заключила Грейнджер в объятиях.

После они долго сидели на кухне, попивая чай, и не замолкали ни на секунду. Меня почти было сморил сон, когда они наконец-то ушли.

Спустя несколько дней я обнаружила на столике в спальне рамку с фотографией, на которой были изображены те двое и Гермиона, только сильно младше. Это натолкнуло меня на вполне очевидную мысль.

По-видимому, это были ее родители.


***

Девятнадцатое сентября.

День был теплый, сухой, безветренный и вообще такой, какими бывают только первые по-настоящему осенние дни, когда лето уже точно осталось далеко позади, но и зимы еще долго не предвидится на горизонте. На улице было не особо людно, но и пустой ее не назовешь: мимо пробегали или прогуливались прохожие, а где-то около четырех появились еще и эти.

Они стояли напротив моего дома, склонив к друг другу головы, и тихо переговаривались, изредка косясь на ближайшие дома.

Их было двое. Один, рыжий, долговязый, с чересчур уж длинными руками и ногами, недоуменно оглядывал дома нашей улицы и что-то горячо шептал своему собеседнику — лохматому брюнету в круглых очках. Они оба выглядели юно, но серьезно за единственным исключением: одежда их будто была выбрана наугад, не глядя, оттого брюки совсем не сочетались с верхом, а ботинки смотрелись почти смешно. Рыжий то и дело оправлял и одергивал свою футболку, видимо, понимая, что выглядит как-то не так.

В руках они сжимали что-то вроде карты, перетягивая ее друг на друга и вертя из стороны в сторону, явно не в состоянии разобраться, куда же им надо.

А потом они направились прямиком к четырнадцатому.

С высоты второго этажа, где была моя комната, я, конечно же, могла разглядеть Драко, примостившегося на диване и целомудренно обнимающего Гермиону за плечи. Она прижималась к нему, возможно, немного теснее, чем следовало, но кажется их обоих более чем устраивало это.

До того момента, как в дверь постучали.

Гермиона отстранилась от Драко и деловито последовала к двери, но я-то понимала, что она вряд ли знает, что ожидает ее.

Из моего окна было прекрасно видно, как Гермиона шла мимо кухни, и в это время рыжий переминался с ноги на ногу, нервно оглядываясь по сторонам. Тот, что в очках, стоял прямо, ровно, и я видела, как он вновь занес руку, чтобы постучать, как раз-таки тогда Грейнджер и открыла дверь.

Увидев странную парочку, она громко воскликнула, пожалуй, даже слишком громко, будто было необходимо, чтобы услышали не только они. В тот же момент четыре руки обхватили ее, сжимая в объятиях.

Объятие было крепким, эмоциональным, но абсолютно и бесповоротно дружеским, и не только из-за того, что участие принимали трое. Руки Гермионы держали обоих парней, прижимая к телу то одного, то другого, а ее лицо, показывающееся из-за их плеч, было изумленным, шокированным, но счастливым. Однако, я видела, что несмотря на искреннюю, неподдельную радость, почти восторг, на лице Гермионы отображалась еще какая-то мысль — мысль волнующая, смущающая. Не нужно было быть гением, чтобы догадаться — дело в Драко. Разумная и быстро соображающая Гермиона в эту секунду никак не могла придумать предлог, чтобы еще ненадолго оставить друзей за порогом и предупредить Малфоя.

Конечно, не знаю, почему была так нежелательна встреча этих троих, но было очевидно, что мне не показалось, когда я подумала об этом. Картинка не менялась: Гермиона топталась на пороге, улыбаясь и задавая один за другим бесконечные вопросы, оттягивая тот момент, когда придется открыть перед друзьями дверь и впустить их. Не сделать этого она не могла.

Мне хотелось как-то помочь ей, но двое у двери сделали это за меня: брюнет протянул Гермионе непонятно откуда взявшийся пакет, видимо, предложив ей развернуть его на месте. Они с рыжим отступили — спасибо, что открыли мне лучший обзор! — и, кажется, смутились. Затем была очередная порция объятий, сопровождавшихся благодарностями, громкими восклицаниями, широкими улыбками, и я чуть было не пропустила за этим зрелищем то, что происходило в доме.

Драко понял. Услышал ли, увидел или получил особый мысленный сигнал от Гермионы — неизвестно. Но пока она лохматила волосы очкарика и хватала второго, длинного, за руки, Малфой потрепал кота по загривку и двинулся из гостиной в противоположную от двери сторону.

Грейнджер пригласила гостей внутрь в ту самую секунду, когда Драко по моим расчетам должен был выскочить из задней двери. На нашей улице в тот день он больше не показался.


***

Зато Малфой вернулся на следующий день. И после этого. И вообще, он приходил всю неделю, как и в старые добрые времена, однако мне почему-то казалось, что теперь их совместные дела сводились совсем не к работе. Они даже не читали вместе.

Хотя кому я вру — Грейнджер читала всегда.


***

Они вышли из дома вместе: Драко чинно вел Гермиону под руку, но у калитки она отстранилась.

На улице накрапывал мелкий, но неприятный дождик, и предусмотрительная Грейнджер подготовилась. Достав из-за спины миниатюрный зонтик, она раскрыла его над головой, с несколько гордой улыбкой вручила Драко и вновь ухватилась за его локоть.

Малфой недовольно поморщился и брезгливо возвел глаза к бордовому нейлону, что-то бурча себе под нос.

Гермиона определенно расслышала, но лишь рассмеялась в ответ.


***

Меня все-таки вытащили на Хэллоуин в очередной раз, несмотря на семейные дела и многочисленные уроки. Конечно, это была заслуга Энди, и ему досталось от меня несколько раздраженно-злостных косых взглядов, типичного гневного цокания и даже парочка ударов. Но в глубине души я была рада и улыбалась вместе со всеми, когда мы, предаваясь детским утехам, вопили на всю улицу хэллоуинские кричалки или пытались сквозь смех рассказывать друг другу страшные истории.

Мы обошли весь район вдоль и поперек: даже ближайшим к моему дому досталось.

Пока Энди и еще несколько ребят, с которыми мы праздновали Хэллоуин, стояли у двери четырнадцатого дома, я слышала, как Гермиона внутри отчитывает Драко. Не уверена, была ли я единственной, до кого донеслись ее крики, но, по крайней мере, незнакомое слово удивило лишь меня:

— Если ты, Малфой, сейчас же не возьмешь эти конфеты и не откроешь дверь, я наложу на тебя Мелофорс и собственноручно выставлю у забора.

Я, что называется, навострила уши.

— Тогда у твоей двери выстроится очередь из женщин, желающих узнать, как превратить голову своего парня в тыкву.

А затем он все-таки распахнул перед нашими дверь, одаривая их щедрой порцией конфет и чарующей улыбкой, скорее предназначавшейся Гермионе, стоявшей за его спиной, словно надзиратель. Но пока я смотрела на него сбоку, где я была не совсем заметна, поэтому, думаю, он и не узнал меня, несколько злая и отчаянная мысль мелькнула в моей голове: уж я-то точно буду в числе тех, кто захочет прийти на порог четырнадцатого, потому что сгораю от желания задать Грейнджер парочку вполне безобидных вопросов.


***

Пятого ноября Драко и Гермиона устроили на нашей улице самое настоящее файер-шоу. Уж не знаю, где они набрали столько фейерверков, но этот день Гая Фокса можно было заносить в историю.

Конечно, никто не видел их самих — запускали фейерверки с заднего двора, однако, я то и дело слышала крик Гермионы «Перикулум», что, как мне показалось, означало «пуск» или «давай» на каком-то незнакомом языке, а после этого небо разрывали мириады сияющих, горящих разными цветами искр, которые подлетали все выше, и выше, и выше…


***

Энди — выдумщик. Он способен мгновенно сочинить великолепную историю, придумать отмазку на любую проказу и поразить всех и сразу силой своего воображения. Его идеи иногда бывают, мягко говоря, неудачными, когда начинаешь применять их на практике, но в теории все они просто потрясающие.

Но то, что он придумал в один из последних осенних вечеров, сидя в моей комнате, било все рекорды.

Мы пришли домой около четырех, долго тянули время, чтобы не приступать к урокам. Долго и тщательно мыли руки, посмеиваясь друг над другом, затем чинно уселись за стол, отобедали — я бы даже сказала «оттрапезничали», так чопорно и солидно вел себя Энди, намеренно дразня меня и совсем чуть-чуть, очень вежливо, мою маму. Потом выгуливали Винса намного дольше положенного — псина просто обожала Энди, и это было взаимно. Они носились по улицам взад-вперед, и я еле поспевала за ними, особенно у четырнадцатого, где я намеренно притормаживала, повинуясь инстинктам, и заглядывала в окна.

Драко и Гермионы не было.

Зато были Винсент и Энди. Были со мной до самой ночи, пока второй не махнул мне рукой на прощание и не выбежал из моего дома.

Но до этого произошло еще кое-что.

Каждое лето Энди хотя бы ненадолго посещает с родителями Брайтон. Восемьдесят километров и полтора часа на поезде в одну сторону и спустя две недели, а иногда и месяц то же самое обратно. Чаще всего, следуя семейным традициям, они садились на «Виктории», а обратно приезжали на «Кингс Кросс».

После этого осенью я часть слушаю умопомрачительные, до невозможности забавные истории о странной, разношерстной публике, наполняющей вокзалы. Например, начиная от малюсеньких дамочек, уезжающих в командировку на выходные, но обязательно тащащих с собой пять, а то и шесть чемоданов разных размеров, и заканчивая тем специфическим флешмобом, свидетелем которого стал Энди первого сентября. По перрону девятой и десятой платформ сновали толпы детей разных возрастов, по-видимому, уезжающих в интернат, которые выделялись нагруженными тележками, чудаковатой одеждой (Энди описывал каждый костюм!) и не пойми откуда взявшимися клетками с совами, филинами, сипухами, сычиками и изредка какими-то другими животными. После рассказа Энди я еще долго пребывала в уверенности, что он слегка приукрасил свою историю.

И вот теперь он звал меня с собой. Бросил фразу как бы между прочим, а потом вновь принялся описывать брайтонские пляжи и пристани, явно стараясь завлечь меня.

Я помолчала, стараясь удержать улыбку, и пообещала подумать.


***

Миниатюрная, я бы даже сказала крошечная совушка со всего размаху врезалась в окно гостиной и сползла по стеклу на глазах удивленной Гермионы. Она ошарашено застыла, моргнула пару раз, будто ожидая, что посетительница пропадет, и бросилась открывать форточку и затаскивать птицу в дом. Оказавшись внутри, сова моментально ожила и вспорхнула вверх, тревожно вереща.

Пролетая над столом, она ловко скинула красный конверт и принялась наворачивать круги по гостиной. Гермиона замерла, кажется, затаив дыхание, и молча посмотрела на конверт.

Совиная почта? Это уже клиника какая-то. Кому-то из нас точно пора отдохнуть… в больнице.

Хотя это довольно оригинально, если призадуматься. А подобная дрессировка так и вообще заслуживает уважения.

Но только эта светлая мысль посетила мою голову, как конверт взорвался, подпрыгнул, поднимая пыль, и завис в воздухе прямо перед Гермионой. Я было подумала, что Малфой стоит где-то вне зоны видимости и дергает за веревочки.

Конверт распахнулся и преобразился, а потом… не знаю, создалось ощущение, что Гермиона стоит и слушает.

Что же это такое? Может, быть просто сон? Ну пожалуйста!

Спустя минуту-две конверт вспыхнул и превратился в кучку пепла, который сдул со стола сквозняк, подувший из окна.


***

До Рождества оставалось полторы недели.

Я не раз упоминала, что Гермиона никогда не праздновала дома, а чаще пропадала за месяц или около того и показывалась только к середине января. Поэтому я по привычке смотрела в окно все реже, и, чем ближе было Рождество, тем меньше я ждала Драко.

Пока не увидела, что на четырнадцатом доме развешаны гирлянды.


***

Они встретили дома и Рождество, и Новый год, и даже в январе оставались в зоне видимости.

Конец января, кстати, был знатный: не очень холодный, но колющий морозом, с небольшим ветром и снегом. Видели бы вы, сколько его навалило!

Почему-то именно гигантские сугробы, обмороженные конечности и заиндевевшие окна навели меня на мысль о Брайтоне. Я ходила по дому в свитере и непременно шерстяных носках и фантазировала о том, как буду бегать по пляжу, по-детски рыться в песке, плескаться в воде и соревноваться с Энди.

Но в то самое мгновение, когда я решила поделиться своими мыслями и фантазиями с мамой, она одним словом — ладно, одной фразой — разбила все вдребезги, словно уронив банку, в которой я накапливала свои мечты.

Оказалось, они с отцом решили — решили все за меня! — что поездку стоит перенести на неопределенный срок, но попросту не знали, как мне об этом сказать. Они отказали мне, не разрешили. Пытались долго и муторно объяснить те надуманные причины, которые руководили ими. Мой возраст и возраст Энди. Всевозможные опасности в Брайтоне в туристический сезон. Необходимость провести время летом с семьей. И даже учеба — нет, ну вы можете себе представить?!

Звучит достаточно вычурно, но я была безутешна. В тот день маме так и не удалось вытурить меня из своей комнаты, где я заперлась сразу же после разговора. Мне не хотелось еще раз обсуждать все с родителями. Мне не хотелось объясняться перед Энди. Мне даже не хотелось обратить внимание на повесившего хвост Винсента.

Было одно тупое, скучное желание — сидеть у окна и пялиться в окно.

Смотреть на снег, медленно, лениво опускающийся на город, на белое с серыми крапинками небо, наслаждаться морозным воздухом, проникающим в комнату сквозь маленькую щелку форточки.

И — куда же без этого — изучать четырнадцатый, представавший передо мной во всей своей красе.

Часовая стрелка лишь немного отодвинулась от пяти, когда они выскочили на улицу. Гермиона неслась впереди: распахнула дверь, спрыгнула с крыльца и рванула вбок, к каштану, моментально прячась за ним, так что только кончик красно-оранжевого шарфа выглядывал из-за сухих, голых веток да вереница следов, четко отпечатавшаяся на снегу, выдавала ее местоположение. Драко показался следом.

Он застыл на крыльце, забавно озираясь по сторонам и отбрасывая назад длинный конец своего — серо-зеленого — шарфа. Заметив следы, ведущие ровно до дерева, Драко самодовольно улыбнулся и кинулся туда.

Но Гермиона оказалась быстрее.

Пока Малфой обходил крупный ствол с одной стороны, она ловко выскочила с другой, попутно метая круглый, аккуратный снежок прямиком в затылок Драко. И рассмеялась.

Громко, заливисто, счастливо.

Снег от удара перемешался с волосами и, тая, начал стекать за шиворот, отчего Драко вздрогнул и обернулся, смотря на Гермиону с непередаваемым выражением лица. Он был зол, очевидно, что это было так, но еще… будто бы доволен. Рад какому-то неизвестному, непонятному мне факту.

Смахнув снег рукой, Драко вновь бросился к Гермионе, и она, взвизгнув, ринулась прочь. Так они и носились, петляя по двору, прикрываясь то деревьями, то крышкой от мусорного бака, то спасаясь за стенами дома. Снег летал из стороны в сторону, словно там развернулась настоящая битва, и иногда я не успевала углядеть, кто кинул очередной снежок, как будто метали не двое, а целые полчища.

Я сидела одна в своей комнате, забыв про неудачный разговор с мамой и сорвавшуюся поездку с Энди, и прижималась носом к стеклу, почти не дыша, чтобы не запотевало стекло, а там, во дворе четырнадцатого, происходило что-то безумно привлекательное, забавное. Что-то новое и для меня, и для Малфоя, и для Грейнджер.

Когда Гермиона подустала и, остановившись, чтобы отдышаться, согнулась, упираясь в колени руками, Драко не преминул воспользоваться этим. Он быстро, отчаянно наклонился, черпая снег, и кое-как слепил снежок, кидая его в сторону Гермиону. Тот достиг своего назначения.

Я вскрикнула одновременно с Гермионой, когда ком снега попал прямо в ее лицо, тронутое морозом, и мельчайшие частицы забили рот, нос, уши, глаза и двинулись ниже, оседая на шарфе и воротнике.

Как же она разъярилась!

Однако ее праведный гнев встретил лишь смех со стороны Драко. Никогда не слышала, чтобы Малфой так хохотал. Меня словно перекинуло во времени: передо мной был резко помолодевший юноша, свободный и ничем не скованный, который стоял посреди двора, весь испачканный снегом, запутавшийся в длинном шарфе, с розовым румянцем, покрывавшем щеки и лоб, стоял, запрокинув голову, и смеялся открыто и весело, отчего и на моих губах окончательно поселилась улыбка.

Но смех этот стал последней каплей. Не потрудившись утереться, Гермиона совершила бросок вперед, мгновенно достигнув Драко, и пихнула его в снег. Почему-то я сразу поняла, что ему не удастся устоять.

Я видела, как Драко заваливается в сугроб, но в последний момент успевает развернуться и, схватив Гермиону за рукав, тянет ее за собой.

Они рухнули вниз, цепляясь друг за друга руками, запутавшись ногами и концами шарфов, которые были единственным ярким пятном на бело-сером фоне.

Две темные фигуры в белоснежном сугробе, опутанные полосками, словно в коконе, красно-оранжевого и серо-зеленого или, как мне постепенно начинало казаться, красно-зеленого и серо-оранжевого.

Наконец борьба была окончена: Гермиона, которая отчаянно сопротивлялась, пытаясь подняться, успокоилась, поняв и приняв тщетность своих попыток, а Драко только продолжал удерживать ее за локоть и обнимать за талию, хотя игра закончилась, и в этом не было необходимости.

Они замерли.

Из-за снега, неровным слоем покрывавшего двор, мне теперь было видно не все: вот на протоптанной дорожке виднеются четыре ноги в теплой зимней обуви; дальше спина Гермионы с ладонью Драко на ней и макушка… а нет, уже вся голова Грейнджер, которая, по-видимому, уперлась рукам в плечи Драко, желая сохранить хоть минимальное расстояние между ними.

Она все еще была в снегу, пряди волос, торчащие из-под шапки, свисали сосульками, и мне казалось, что даже на ресницах оставались микроскопические льдинки, хотя, конечно, я не могла этого разглядеть. Она тяжело дышала, устав от долгого бега, и, не отводя глаз, смотрела прямо перед собой — смотрела на Драко. Точно знаю — он смотрел в ответ.

Малфой поднял руку, осторожно, нежно (!) стряхивая снег с щек и лба Гермионы, и отвел пряди волос, убирая их за уши.

Гермиона замерла, а потом медленно опустила голову так, что на мою долю осталась только макушка, видневшаяся из-за плотной белоснежной перины.

Рука Драко на ее талии, кажется, устроилась чуть удобнее и крепче.

***


На какую мысль наводят вас бесконечные приторно-розовые сердечки, открытки, продающиеся в любом магазине, и баннеры, развешанные по всему городу, на каждом из которых обязательно присутствует слово «любовь»?

Именно! Дата, не обведенная в календаре привычным красным кружком и не перечеркнутая черным крестиком, а выделенная особо уродливым оттенком розового.

Четырнадцатое февраля.

Пожалуй, всю мою жизнь мне хватало числа четырнадцать в жизни — спасибо Грейнджер! — и меня совершенно не интересовал этот якобы праздник, от которого сходила с ума практически вся женская половина общества. По крайней мере, до двадцати пяти лет. Но в этом году Святой Валентин пришел и по мою душу.

Мало того что одноклассницы многозначительно переглядывались и премерзко хихикали, показывая друг другу полученные валентинки, а Энди именно в этот день решил намекнуть мне о подарке на день рождения да, к тому же, обсудить возможность поездки в Брайтон на следующий год, еще и четырнадцатый дом словно взбесился.

Точнее не он, а его посетители.

Рыжий появился к семи.

Он прошел по улице знакомым мне маршрутом — путем Драко — до дома, приоткрыл калитку, еле справившись с ручкой, и поднялся на крыльцо. Я смотрела, как он неловко топтался у двери, сминая в руках невзрачный, жалкий букетик, и почему-то ждала, что Гермиона не станет открывать дверь.

Она открыла.

Жуткое, гложущее ощущение неправильности происходящего затопило меня с головой, когда Гермиона добродушно улыбнулась рыжему, приняла букет, который он неуклюже вручил ей, поцеловала в щеку и впустила в дом.

Я долго, но абсолютно бесполезно силилась разглядеть их. Шторы в кухне, куда Гермиона провела его, были задернуты. И меня не только разочаровало, но и удивило это. Малфой всегда проходил прямиком в гостиную.

Было ли это случайным совпадением или все же содержался в посещении гостиной четырнадцатого дома тайный смысл? Эта мысль не давала мне покоя, пока Гермиона не появилась там; за ней следовал нежданным — по крайней мере, мною — гость.

Она посадила его на диван, сама стала у окна спиной ко мне и сложила руки на груди. Рядом на столе лежала палочка, а букет, видимо, остался на кухне.

«Уж не забыла ли она поставить его в воду?» — ехидно подумала я.

Они находились в таких положениях, не меняя позы, около двадцати минут. Все это время они переговаривались, но, конечно же, я и слова не могла разобрать. Гость Гермионы, как казалось в моем положении, говорил невнятно, мямлил, заглатывал звуки и иногда коверкал слова. Ладно, пожалуй, я преувеличиваю, но точно одно — его губы не читались.

И я уже почти было смирилась с мыслью, что затея не имеет смысла, занятие бесполезно и мне стоит перестать пялиться, когда в гостиной показался кот.

Удивительно, как можно так сильно симпатизировать одному рыжему существу и настолько же невзлюбить другое?

Гость Гермионы покосился на животное и что-то недоуменно спросил — она передернула плечами. Кот, конечно же, как и в любое другое время чувствовал себя хозяином положения. Он достаточно грациозно для такой тушки запрыгнул на диван и двинулся в сторону рыжего. Тот напрягся, но все-таки сумел выдавить улыбку, когда кот принялся ластиться и спустя краткое мгновение оказался у него на коленях.

А потом он выпустил когти.

На лице его мгновенно отразилось все: недоумение, боль, злость, но каким-то образом — я даже сочувствовала ему, правда! — он смог сдержать себя в руках и кисло растянуть губы в улыбке, аккуратно погладив кота по спине.

Я представила, как он шепчет «хороший котик, хороший», пока тот довольно впивается когтями ему в бедро.

Он ушел через час. Какое-то время они еще о чем-то беседовали с Гермионой, и выражение его лица становилось все отчаяннее и безутешнее с каждым словом.

Она вышла проводить его на крыльцо и аккуратно придержала за запястье, что-то говоря напоследок с печальным видом. Он грустно покачал головой в ответ, а затем неожиданно согласно кивнул и мягко освободил свою руку. Она не поцеловала его на прощание, как сделала при встрече, а он, шагая по улице, ни разу не обернулся.


***

После того случая я так часто думала о Малфое, что, просыпаясь по ночам, видела, как он возникал прямо из воздуха, в темноте сверкая волосами.


***

Мой день рождения прошел в кругу семьи: мать с отцом и Винс, который будто бы чувствовал непривычную атмосферу в доме. Праздник выпал на выходной, что отменило все школьные поздравления, но Энди все равно забежал, как и несколько моих подруг. Их подарки были стандартные, девичьи, но приятные и интересные, а Энди притащил калейдоскоп.

Сказал, что я так много пялюсь в окно, что иногда надо разбавлять вид и менять картинку.

Пожалуй, он прав.


***

По-весеннему яркий свет заливал мою комнату, и я ходила по квадратам солнца от оконного переплета, то выглядывая на улицу, соблазнявшую хорошей погодой, то прячась в глубине у стола с разложенными уроками и шкафа с книгами и тетрадями.

Конечно, улица манила больше. И привлекала она не только теплом (но совсем не жарой!) и яркими цветами: зеленой травой, голубым небом, желтым светом, как на картинке, но и Гермионой, расположившейся во дворе четырнадцатого.

С книгой, да, конечно же, с книгой.

Косой луч солнца выделял черты ее лица: лоб и уголок брови, глаз с темными, густыми ресницами, самый краешек упрямо сжатых губ. Она листала страницы с какой-то бешеной скоростью, будто только водила глазами по строчкам, но почти не вчитывалась. Может, была немножко сердита, а скорее всего, просто очень заинтересована в книге.

Малфой отвлек ее где-то через час. Вышел прямо из дома — я и подумать не могла, что он внутри. И Гермиона как будто бы тоже, что слегка удивило меня, но я не предала этому особого значения, когда заметила, что нес Драко.

В правой руке, кое-как удерживая за черенки, он тащил две метлы. Странные, скажу прямо, какие-то слишком ухоженные, к тому же чересчур длинные, с гибкими прутьями. Это были именно метлы, как в каких-то сказках, и совсем не веники. Я присвистнула, любуясь ими.

В левой руке — точнее, зажав под мышкой — у него был небольшой деревянный футляр.

Он замер перед Гермионой, и она поднялась с травы ему навстречу. Завязался разговор, который, очевидно, вертелся вокруг метел. Кажется, Малфой с Грейнджер спорили.

Ну и ладно — не впервой.

Драко принялся что-то горячо объяснять или доказывать Гермионе, а она лишь отрицательно качала головой, сложив руки на груди. В какой-то момент он сказал что-то настолько возмущающее и даже, видимо, наглое, что она всплеснула руками, чем Малфой не преминул воспользоваться: он вручил Гермионе метлу, всунув, втолкнув в ладонь и своей рукой сжав ее пальцы вокруг черенка. Она попыталась оттолкнуть его и отдать метлу обратно — он, конечно же, не принял — и почти было бросила ее на землю. С первого взгляда было видно, что она завелась и была зла — и прекрасна в своей злости.

Тогда случилось непредвиденное: футляр выскользнул из рук Драко и шлепнулся вниз, распахнувшись на лету. Внутри лежали четыре мяча разных размеров и расцветок. Один был ярко-красного цвета и, вывалившись со своего места, покатился по траве; еще два были иссиня-черными и не впали: присмотревшись, я заметила, что зафиксированы эластичными лентами; а четвертый оказался самым маленьким, золотистым и со странными болтающимися примочками по бокам. Как крылышки, честно слово!

Глаза Гермионы расширились, когда она увидела все богатства, и они с Малфоем одновременно выхватили свои палочки, но внезапно замерли и переглянулись. Драко опустился на колени, собирая мячи обратно, а Гермиона застыла над ним, что-то недовольно бурча. Я знала — как только он закончит, она продолжит их спор с новой силой.

Однако, ничего сделать Грейнджер не удалось. Когда Драко закончил и только-только начал вставать обратно на ноги, она что-то вскрикнула, но Драко промолчал. Вместо ответа он воровато оглянулся и, игнорируя сопротивление Гермионы, втащил ее в дом. Какое-то время я еще наблюдала за четырнадцатым, но парочка не показалась ни в кухне, ни в гостиной.

Мне пришлось вернуться к урокам.


***

Спустя две недели он вновь появился с метлой, однако теперь не из дома, а с улицы. Шел вдоль домов с лукавой улыбкой, забросив метлу на плечо, и даже в таком виде умудрялся выглядеть не просто достаточно прилично, а даже по-своему хорошо, отменно, я бы сказала.

Герминона каким-то образом ухитрилась высмотреть его из окна и выскочила навстречу, когда Малфой зашел во двор, затворив за собой калитку. Он что-то сказал ей — я почему-то подумала, что он должен был пошутить, но Гермиона мгновенно помрачнела.

Она направилась прямо к нему быстрым, жестким шагом и остановилась напротив буквально в метре от Драко, уперев руки, как говорится, в боки. Испепелив его взглядом, она сказала что-то сурово и даже грубо.

Малфой на это сделал самое ужасное, самое непоправимое, то единственное, что не должен был делать ни при каких обстоятельствах.

Он рассмеялся.

А Гермиона, окончательно разъярившись, вытащила откуда-то свой прутик и направила на Драко. Из прутика — клянусь, всеми богами клянусь! — вырвалась струя воды, которая попала прямо в лицо Малфою. Он глухо воскликнул, захлебнувшись, и отступил, выронив метлу — та покатилась по траве в сторону. Я приникла к приоткрытому окну, стараясь одновременно увидеть и услышать больше, но не выдать себя.

— Что, не нравится плавать? — донесся до меня неожиданно холодный и насмешливый голос Гермионы. — А мне не нравится летать!

Через минуту за ней уже захлопнулась дверь, а Драко так и остался во дворе с мокрыми волосами и рубашкой. Метла одиноко валялась рядом.


***

Малфой медленно и осторожно вошел в гостиную, то и дело озираясь по сторонам. Он почти на цыпочках прошел вдоль стены, испуганно дернулся в сторону, когда из-под стола показался кот, и немножечко отшатнулся от скрипнувшей форточки. А потом успокоился, окончательно убедившись, что Гермионы дома нет.

Кстати, на заметку: он очутился в четырнадцатом совсем не благодаря парадному входу.

Драко остановился посреди гостиной и, шикнув на кота, достал палочку. Еще разок осмотрелся и удовлетворенно кивнул. А потом взмахнул своей веткой и что-то проговорил.

Я не увидела, что произошло. Если, конечно, что-то должно было произойти.

Он смотрел куда-то вправо, куда я уж никак не могла заглянуть, а потом приготовился вновь повторить пасс палочкой, но так и застыл с занесенной вверх рукой. Еще раз оглянулся, будто понял что-то, и подошел к окну. Выглянув наружу, словно ожидая, что под окнами притаился нежданный гость, Драко покачал головой и — к моему большому (огромнейшему!) разочарованию — заслонил окно занавеской.

Все, что происходило в четырнадцатом следующие полчаса, а может, и сорок минут, осталось для меня загадкой. Навсегда.

Но зато я стала счастливой свидетельницей результата. Первой, за исключением кота и самого Драко.

Вся комната, вся гостиная от окна и до дальней стены, от пыльного темного угла, когда-то заваленного мусором и до дивана, на котором в тот момент не было ни одной подушки, была заполнена, завалена цветами. Это были дивные, благоухающие букеты, и отдельно стоящие красивые цветки на длинных, изящных стеблях, и венки, яркие, с невероятными сочетаниями всевозможных оттенков. Драко стоял посреди этого чарующего сада и улыбался. Довольно, даже радостно и — кто бы сомневался — самоуверенно, даже нахально, полностью наслаждаясь своим положением.

Но, черт возьми, должна признаться, там, правда, было чем наслаждаться.

Однако, такое должны разделить двое. Я не в счет, конечно же.

Ждать пришлось недолго.

Гермиона выглядела очень уставшей, пока шла по улице, еле-еле переставляя ноги и согнувшись в спине, словно ей было тяжело идти. Она приоткрыла калитку, на секунду облокотившись о забор, будто пытаясь хоть малость передохнуть, и двинулась в сторону дома. Я знала, что, если бы она обратила внимание и лишь немножко привстала на цыпочки и пододвинулась влево, ей бы стало прекрасно видно все, что устроил Драко в гостиной. Однако Гермиону, кажется, мало волновала окружающая обстановка. Она дотащилась до двери и принялась рыться в сумке в поисках ключа.

Прошла минута (Гермиона уже поворачивает ключ в замочной скважине), две (за ней закрывается дверь), три (тень показывается в занавешенном окне на кухне).

Последнее, что я увидела, — как округлились глаза Гермионы и она вскинула руку, прикрывая распахнувшийся от удивления рот, когда наконец оказалась в гостиной.


***

Через приоткрытое окно я услышала глухой хлопок в тишине улицы. Я повернула голову и прищурилась, вглядываясь в темноту. Была обычная летная ночь, теплая и безоблачная. Небо было усыпано сверкающими огоньками и раскидывалось широко-широко, накрывая куполом весь район, город или даже мир.

Я поняла, что больше не могу спать, встала с кровати, подходя к родному подоконнику, и выглянула в окно. Они были прямо посреди двора — видимо, звук издала хлопнувшая калитка. Я глянула на часы — пару минут как наступило шестое июня — и внимательно обвела взглядом фигуры Драко и Гермионы, которые практически слились воедино.

Он обнимал ее — нет, целовал! Целовал жадно, чувственно, немножко дико, хотя, возможно, подобное ощущение создавалось со стороны из-за атмосферы: высокое небо над головой, дом с черными окнами-глазницами, казавшийся больше из-за темноты, и пустой двор, пустая улица.

Драко нетерпеливо подтолкнул Гермиону к двери, и она попятилась, не разнимая объятий. Она держала его крепко, как в первый или последний раз, и ее подошвы шаркали по гравию дорожки, пока они шагали к четырнадцатому, все так же слившись в поцелуе, объединившись в один сплошной темный силуэт двух фигур.

Они с трудом поднялись по ступенькам: где-то Драко явно приподнял Гермиону, где-то она втащила его за собой, а потом в свете автоматических ламп я стала свидетелем того, как он толкнул ее к стене возле двери, налетая на нее и прижимаясь всем телом. Я видела его напряженную спину и руки Грейнджер, ухватившиеся за его плечи, цепляющиеся за шею и волосы. Белоснежные — такие знакомые — пряди путались в ее пальцах.

Не знаю, кто из них и каким образом открыл дверь, ведь я даже и не заметила этого. Мое заторможенное сознание отказывалось верить, что это происходило, и медленно впитывало в себя картинку этого поцелуя. Этого объятия. Этого проявления чувств.

Как только дверь распахнулась, Малфой почти грубо втолкнул Гермиону внутрь, продолжая удерживать за талию и бедра.

Когда, тихо скрипнув, дверь медленно закрылась за ними, я смогла спокойно выдохнуть, но не отвести взгляд. Я осталась на месте, осмелившись высунуться из окна, и смотрела на ступеньки и кусочек млечного пути, отраженный в занавешенном окошке кухни. Через несколько минут в окне второго этажа промелькнули две тени.

Я знала расположение мебели и могла точно сказать, что двигались они… к кровати.

Внезапно во всем доме полыхнули окна: свет зажегся всего на мгновение и тотчас погас, но осветил всю улицу так ярко, что я отшатнулась от окна, а когда вновь посмотрела на четырнадцатый, только покачивающаяся от сквозняка лампочка тускло светила над крыльцом.


Глава 7

Прошел год.

Длинная череда похожих дней, в каждом из которых может было найти что-то удивительное, необычное, но всё же недостойное отдельного описания.

Никому не интересна спокойная, счастливая жизнь.

Драко жил с Гермионой. На это указывало все: их совместные завтраки, обеды и ужины; посиделки в гостиной, на кухне или во дворе; выходы на улицу и уединения в спальне.

Они проводили время вместе как влюбленная пара, как муж и жена, давно сжившиеся друг с другом, как увлеченные подростки, как малые дети, задирающие друг друга по мелочам, как компаньоны или товарищи. Или друзья.

Можно скажу? Теперь они точно были друзьями.

Кота, который пребывал в самом расцвете сил, кажется, не особо заботило присутствие третьего в доме. Он привык и даже привязался к Малфою. Правда, изредка продолжал сбегать хотя бы во двор. Винсент иногда заливался громкий, безудержным лаем, завидев проблески рыжей шерсти в траве, но я, конечно же, и близко его не подпускала.

Иногда я почти сталкивалась с Драко или Гермионой. Я видела их во дворе, когда возвращалась из дома, и даже встречалась на улице, чуть ли не лоб в лоб, когда мы шли друг другу навстречу. Она пару раз улыбнулась, а он единожды кивнул, когда наши взгляды встретились. Я тогда сделала вид, что сильно замечталась.

Время шло.

На самом деле, если говорить совсем уж откровенно, четырнадцатый дом остался единственной вещью, связывающей меня с детством. В остальном жизнь круто изменилась: выпуск замаячил на горизонте, уроки и задания стали ощутимо сложнее, а отношения с окружающими гораздо волнительнее и одновременно холоднее. Но каждый взгляд на четырнадцатый, каждая мысль о двух — даже трех! — нестандартных, но почти родных его жителях, и я чувствовала необъяснимое спокойствие.

В какой-то момент в конце года я даже представила, как спустя много лет я вижу, как Гермиона выходит из дома с коляской и медленно идет вниз по улице или Драко вместе с сыном — блондинистым курносым мальчонкой — строит дом на дереве. И даже рыжее чудовище в моих фантазиях обязательно обзаводилось потомством.

Но нужно ли говорить, что всегда существует «но»?


***

Мне было семнадцать, когда я увидела их.

Нет, не впервые, конечно же, нет.

Но на секундное и вместе с тем невозможно длинное мгновение мне показалось именно так.

Они вышли из дома рука об руку и неторопливо пересекли двор. Привлекательный, статный блондин и миниатюрная брюнетка, резко контрастирующие друг с другом, но похожие движениями рук, поворотом головы, взглядами, направленными друг на друга. В его рукаве мелькнул кончик ветки, которую он повсюду таскал с собой вот уже шесть лет, а у нее на руке болталась маленькая красная сумка.

Она любила красный цвет, а он — зеленый. И еще, кажется, они любили друг друга.

Как только за ними мягко закрылась калитка, Гермиона сощурилась от яркого солнца и принялась рыться в своей сумочке. Почему-то создалось ощущение, что сумка намного глубже, чем могло показаться, но, скорее всего, такой эффект получился из-за освещения или чего-то вроде того. В самом деле, не могла же она засунуть руку по локоть в клатч. Спустя секунду она достала простенькие солнцезащитные очки и водрузила их себе на переносицу.

Драко непонимающе нахмурился и что-то спросил.

Гермиона пожала плечами и уже было повернулась, чтобы двинуться по улице, но Малфой придержал ее за плечи, развернув к себе. Они стояли вполоборота, так что мне было чуть больше спины Гермионы, чем хотелось, но все-таки обзор был отличный. Драко протянул руки и приподнял очки за дужки, внимательно вглядываясь в глаза Гермионы, потом снова надел, но не отвел взгляд. Недоумение оставило след на его лице, смешавшись с вежливым, не слишком фанатичным изумлением. Он еще несколько раз сравнил вид в очках и без, и мне стало интересно, может, у Гермионы были отражающие стекла и Драко просто дурачился?

Однако его серьезное выражение лица мешало так думать. Он нахмурился чуть сильнее, и я заметила, что Гермиона старательно сдерживала смех — впрочем, я тоже.

Наконец, Малфой вернул очки обратно, и тогда я осознала, что они стояли друг к другу намного ближе, чем допускается обычно. Личное пространство, держитесь на расстоянии вытянутой руки и прочее и прочее. В случае с Гермионой и Драко она даже пнуть его локтем не смогла бы — слишком уж маленькое расстояние. Но их это, конечно же, не смущало. Тем более для поцелуя как раз и нужно маленькое расстояние — а именно этим и занялся Малфой, как только освободил руки от очков.

Он наклонился над Гермионой и поцеловал ее медленно, очень осторожно и чувственно, приобняв за плечи. И даже то, как он слегка стукнулся об очки, не смогло отвлечь меня.

Поцелуй длился прилично мало — ровно столько, чтобы никто из случайных свидетелей не успел бы смутиться, но все-таки чуть дольше, чем могло бы быть.

Словно они не могли оторваться друг от друга.


***

Гермиона сидела под каштаном, подогнув под себя ноги и прислонившись спиной к стволу, и водила глазами по строчкам газеты. Издание было незнакомое: отец такого не читал, так что в доме я никогда не видела подобной, да и в магазинах не встречались похожие газеты.

Несмотря на вечернюю прохладу, Гермиона, кажется, чувствовала себя вполне комфортно и продолжала листать станицы, внимательно вчитываясь в статьи. Иногда она едва заметно хмурилась и что-то шептала себе под нос, качая головой. Ветер трепал уголок страницы и легко играл с волосами Грейнджер.

И было в этом что-то спокойное и одухотворенное: красивая девушка под постепенно желтеющим деревом, увлеченная своим чтением. Однако, картинка испортилась, когда выражение лица Гермионы стало намного мрачнее. Она схватилась за газету двумя руками и несколько раз перечитала одни и те же строчки, будто не в силах понять смысл прочитанного до конца. Когда же до нее наконец дошло, она резко побледнела и подняла взгляд, устремляя его в пустоту. Она глубоко вздохнула, немного тревожно и даже испуганно, и начала вставать.

В этот момент из дома вышел Драко.

Завидев его, Гермиона быстро встала и кинулась к нему, на ходу сотрясая газетой сжатой в руке. Она говорила что-то, то ли объясняя, то ли требуя, а Драко на секунду замер, непонимающе слушая ее, а затем… рассмеялся.

Ладно, буду честно, вышло немного нервно, но смех, кажется, был искренним.

Гермиона нахмурилась и сунула ему под нос ту самую статью, заставляя обратить внимание. Драко смирился и быстро, не особо внимательно, пробежал глазами по строчкам и снова посмотрел на Грейнджер, насмешливо усмехаясь.

«Ерунда, — говорили его глаза. — Глупости какие-то».

Гермиона упрямо вздернула подбородок, когда он бросил что-то самодовольное, и опустила руки на талию, что означало одно — Драко ждет выговор.

Но Малфой разбирался в знаках ее тела чуть ли не лучше меня. Он выхватил газету из ее рук с поразительной ловкостью и отбросил в сторону, а когда Гермиона метнулась следом, стараясь заполучить своё обратно, он — хитрый обманщик! — перехватил ее поперек талии, пригнулся, и я не успела моргнуть, как она оказалась опрокинута животом ему на плечо, а ее ноги болтались на уровне его бедер.

Она кричала и вырывалась, как дикое животное, попавшее в капкан, и я понимала, что подобное вряд ли сойдет Драко с рук, но он упорно игнорировал ее попытки, похлопывая по пояснице и… ну, да, именно.

Когда они скрылись в доме, ветер все еще продолжал перебирать страницы смятой газеты, оставшейся одиноко лежать посреди двора.

Тем же вечером она исчезла.


***

Первый желто-красный лист сорвался с дерева и медленно, словно кто-то или что-то удерживало его в воздухе, направился к земле. Он качался, как на воде, и планировал, закручиваясь в крохотной воронке воздуха. Когда лист наконец-то коснулся земли, я услышала крик.

Гермиона. Четырнадцатый. Драко.

Они были в гостиной и, кажется, до последнего старались говорить спокойно и уравновешенно, как взрослые люди, но Гермиона не выдержала. Ее голос сорвался, и она вскочила с дивана, принимаясь что-то громко и сердито втолковывать Малфою.

Я видела в окне ее силуэт, расплывшийся из-за света, и быстрые, мельтешащие движения рук. Драко стоял напротив, сложив руки на груди и, как мне казалось, обязательно крепко сжав зубы, чтобы не начать кричать на нее в ответ. Он застыл в одной позе, слушая и принимая ее вопли, но я видела, как двигалась его грудь, будто он вдыхал и выдыхал резко и раздраженно.

Гермиона по-видимому пыталась в чем-то убедить его.

Он не слушал. Слышал и впитывал каждое ее слово, но явно боролся с желанием заткнуть себе уши или ей рот. Его руки немного подрагивали, а когда Гермиона подступила ближе и проговорила что-то особенно яростно, терпение Драко лопнуло.

Он развернулся и вышел из дома, посильнее хлопнув дверью. Не потому, что не рассчитал силы, нет. Скорее наоборот — он был так зол, что хотел отомстить Грейнджер хотя бы таким способом.

Все ведь так иногда делают, правда?


***


Свой день рождения Гермиона провела слишком тихо и умиротворенно, будто и не праздник вовсе. Она почти весь день сидела дома, нервно выглядывая в окно, и несколько раз в течение дня комнату озаряло голубоватое свечение голограмм, которые я не видела очень давно.

Разные звери появлялись один за другим прямо перед Гермионой, и она одаривала вниманием каждого, однако, появление Драко — человека, не животного — будто бы разочаровало ее. Она улыбнулась тепло, когда он вошел в гостиную, но не слишком-то радостно и приняла подарок из его рук, не торопясь разрывать обертку.

Они стояли, глядя друг на друга, но не говорили, не дотрагивались, не двигались с места.

Молчали. Как будто им было нечего сказать.

Когда молчание стало настолько невыносимым и болезненным, что не выдерживали стекла, дрожащие как от напряжения, Гермиона усадила Малфоя на диван подле себя, и они все-таки вытолкнули все свои слова наружу.

Они говорили о чем-то бесконечно долго и пугающе спокойно. Даже выражения их лиц не сильно менялись, кроме той жутковатой кривой усмешки, появившейся на губах Драко, и печального, пронзительного взгляда Гермионы, когда она переводила глаза со своих скрещенных рук на лицо Малфоя.

В тот вечер он ушел. Не остался с ней.

На прощание Драко трепетно обнял Гермиону и поцеловал в лоб, но, когда она дернулась ему вслед, схватив за левое предплечье, он вздрогнул, вырвался и все равно ушел.


***

Теплый осенний вечер — прекрасное время для румяного, пышного пирога с ревенем и яблоками. Я бы даже сказала, самое время, и мама согласилась со мной, однако было одно «но».

Разложив все продукты, приготовив всю посуду и подключив духовку, мама обнаружила, что кое-чего не хватало. Конечно, это один из подпунктов всем известного закона подлости, но кто знал, что это может обернуться удачей? По крайней мере, для меня.

Мама отправила меня за сахаром.

Наши ближайшие соседи, Дженсены, с которыми мы поддерживали по-соседски приятельские отношения, уехали, потому как их младший сын выпустился в прошлом году, и у них наконец-то появился шанс отправиться в то путешествие, о котором они всегда мечтали. Хотя, конечно, это долгая история, которую можно было рассказать, если бы речь шла о доме под номером девять, а не четырнадцать.

В общем, обстоятельства сложились так, что мама предложила зайти в любой дом. Вряд ли, сказала она, мне откажут в небольшой миске сахара, и наказала передать, что мы потом обязательно угостим их пирогом.

Это был мой шанс.

Конечно, мама не так уж редко забывала купить сахара (или соли, или муки, или разрыхлителя — ох, уж эти хозяйки!), а Дженсены часто бывали в разъездах и с сыном-школьником, и без, но то, что эти события совпали, повлияло на меня положительно, и мне подумалось, что, возможно, больше никогда не представится возможности даже украдкой взглянуть на то, что на самом деле происходило в четырнадцатом доме.

В тот момент все происходило так быстро, что я не успевала анализировать собственные мысли. Вот мама объясняет мне, сколько нужно сахара, вот я хватаю миску, а затем уже бегу по двору, хлопаю калиткой и все-таки заставляю себя замедлиться, подходя к четырнадцатому.

Ничего особенного не произошло.

Гермиона была еще милее, чем я помнила, а Драко так и не спустился. Я слышала его шаги где-то наверху, но, конечно же, не осмелилась задать ни единого вопроса Гермионе, касающегося его. Хотя, если говорить совсем откровенно, я вообще не задавала ей вопросов. Впрочем, и она мне.

Гермиона казалась задумчивой, рассеянной и немного расстроенной, пока рылась в шкафу, и только на прощание попыталась выдавить улыбку.

Обстановка в четырнадцатом была ровно такой, как я видела из окна и додумывала сама. Этакое уютное гнездышко с небольшой щепоткой странностей. А главное, все предметы навевали на меня определенные воспоминания: плита и кухонный стол, раковина и тот самый зеркальный шкаф, цветок на окне, переехавший из гостиной, а также краешек дивана, который я углядела, выходя из дома. Даже кот выскочил мне навстречу, будто желая дополнить картинку, но не особо вспомнил наше знакомство, как мне показалось, однако, милостиво разрешил себя погладить.

В общей сложности я пробыла там не больше трех минут, как мне показалось, правда, часы показывали гораздо больше, но я решила, что просто неправильно запомнила время, когда выскакивала из дома. Тем более что мне было совсем не до этого.

Все прошло ровно, спокойно и без неожиданностей, даже самых маленьких, и сахар был получен в обмен на обещание поделиться пирогом (что, однако, не особо расшевелило встревоженную Гермиону), поэтому я возвращалась домой.

Но эта встреча произвела на меня такое неизгладимое впечатление, что той же ночью и следующей, и даже после, с завидной периодичностью, мне снился один и тот же сон.


Я толкаю калитку четырнадцатого дома, которая с легкостью поддается, и пересекаю двор. Крыльцо немного скрипит первой и третьей ступеньками, но все-таки недостаточно громко. Я поднимаюсь и только заношу руку, чтобы постучать, как передо мной сама собой распахивается дверь.

Четырнадцатый приглашает меня.

Я не ощущаю ни малейшего намека на стыд или страх, когда ступаю в коридор, не дождавшись приглашения хозяев. В моей голове картинка собирается до конца — пазл достраивается из тех кусочков, которые были вне зоны досягаемости эти шесть лет. Справа от меня — вход в кухню, светлую и чистую; слева — прикрытая дверь, за которой — уж я-то знаю — находится гостиная.

Оттуда слышатся голоса.

Мое дыхание обрывается, и вместо того, чтобы вежливо дать знать о себе, я стараюсь двигаться тихо и незаметно, подступая к двери. Тонкая, едва заметная полоска света дает понять, что дверь закрыта не до конца — я приникаю к щелке, стараясь одновременно слышать и видеть происходящее.

Внутри светло и немного пыльно, к тому же пахнет старыми книгами, котом и чернилами. Из окна падает красноватый свет заходящего солнца, который проходит сквозь разноцветные листья на дереве у дома, приобретая множество разнообразных оттенков. Сама комната выглядит знакомо: ближе к центру находится диван, правда, одна подушка валяется на полу, а у всех стен — даже больше, чем я видела и представляла себе — стоят шкафы.

Но, конечно же, совсем не это первым делом привлекает мое внимание.

Посреди комнаты полубоком в двери — и ко мне — стоят они. Мне хватает одного взгляда на их позы и выражения лиц, чтобы понять – я стала свидетелем отнюдь не мирной беседы. Они молчат и грозно взирают друг на друга, оба прерывисто дышат и явно борются с собой. Гермиона стоит левее, у окна, и я вижу, как нервно сжимает она кулаки; Драко — правее и чуть ближе ко мне. Его губы немного дрожат, а руки приподняты: он возится с пуговицами на манжете левого рукава, видимо, стараясь расстегнуть их.

На все мои наблюдения уходит от силы десяток секунд, и тут картинка оживает, словно в четырнадцатом только и ждали меня.

Раздается голос Малфоя, глухой и надтреснутый:

— Ничего не изменилось, Грейнджер, на моей руке всё тот же рисунок, после имени та же фамилия, а я сам — предатель, — горячо проговаривает он и одновременно со своими словами дергает вверх наконец-то поддавшийся рукав, обнажая кожу левого предплечья и показывая миру (мне и Гермионе) ту самую малопривлекательную татуировку.

В свете последних лучей солнца она выглядит еще хуже, чем когда я впервые увидела ее. Иссиня-черный отпечаток на бледной коже, представляющий собой неприятный рисунок. Создается ощущение, что змея покачивает головой, но я не успеваю все как следует рассмотреть, потому что Драко опускает руку.

— Весь прошлый год ты не думал так, Драко, — замечает Гермиона, и, взглянув на нее, я понимаю, что она тоже не отводила глаза от татуировки, пока это было возможно.

Малфой, кажется, тоже обратил на это внимание. Он печально усмехается.

— Ты знаешь, что Азкабан больше не тюрьма, без дементоров во всяком случае, а Поттер со всей горсткой дамблдоровских ребят из ордена был слишком милосерден, чтобы предположить худшее, что теперь и происходит.

— Я тоже из той команды, Малфой, — жестко заявляет Гермиона и насмешливо прибавляет: — И ты, как я полагала, с некоторых пор, по крайней мере.

Но ухмылка быстро сходит с ее лица — Гермиона не способна на подобное, и я знаю, что собственные слова задели ее даже сильнее, чем Драко. Хотя и он в некотором смысле ранен.

— Мы в опасности, Гермиона, — он сокрушенно качает головой, тон его голоса меняется, и уголки губ дергаются, как будто Драко пытается не дать им опуститься вниз.

Ее лицо мрачнеет. Гермиона прищуривается и сжимает губы, а потом, склонив голову, горько спрашивает:

— Мы? — она тоскливо, жалобно вздыхает. — Так тебя волнуем мы? А может, дело в тебе, Малфой? Ты в опасности! — неожиданно сурово и яростно восклицает Гермиона, и на ее лице разгорается болезненный румянец. — Ты игнорируешь неприятности, а потом пытаешься сбежать, как только появляется реальная угроза. Да ты просто трусишь, Драко! — презрительно выплевывает она.

Теперь она не жалеет о своих словах. Не знаю, как так выходит, но в этот раз все написано на ее лице, поэтому-то я все и понимаю: больше жалости и милосердия по отношению к обездоленным Гермиону олицетворяет ненависть к трусости и подлости. Но какая-то часть меня не верит, что речь идет о том Драко, что я знаю. Он определенно не самый лучший человек из всех, но он не так плох, нет, точно нет.

Так некстати вспоминается его дурацкая татуировка, которая и сейчас видна под болтающимся рукавом.

Я знаю, понимаю и чувствую, что в их словах гораздо больше, чем может показаться. Они оба уже не те, но еще не другие, будто застряли на стыке двух миров, двух веков или двух истин — и не знают, что выбрать.

— Они убьют нас, Грейнджер, — глухо стонет Драко, на миг прикладывая ладони к лицу. — Они убьют нас всех.

Две тонкие дорожки оказываются прочерчены на его худом, истощенном лице — Драко умеет плакать и делает это хорошо, будто далеко не впервой.

Мое сердце разрывается, однако Гермиона почти не реагирует.

Она отходит к окну, закрывая лицо руками, и молчит. Убийственно, холодно, словно посылая в Драко и почему-то в меня невидимые отравленные стрелы с ядом, разъедающим изнутри. Малфой издает странный, булькающий звук, как будто подавляет всхлип, и отводит волосы с лица, провожая Гермиону взглядом. Мне хорошо видно, что его глаза на мокром месте, будто он все-таки пытается сдержать слезы, а затем порывается что-то сказать.

В этот самый момент я смотрю на Грейнджер и неловко передвигаюсь, чтобы разглядеть ее получше.

И да — спотыкаюсь.

Дверь как будто слетает с петель, распахиваясь резко и стремительно, отчего я практически вваливаюсь в гостиную и, кажется, встречаюсь взглядом одновременно и с Гермионой, и с Драко, и даже с котом, который обнаруживается в углу.

Шок и изумление разливаются по комнате, встречаясь с моим бешеным испугом и стыдом, когда я чувствую, что наконец-то могу ровно стоять на ногах, и обвожу взглядом комнату.

Все дальнейшее происходит в считанные секунды.

Драко оттаивает первым. На его лице появляется злое, ожесточенное выражение и вместе с тем бледность насмерть перепуганного человека, и я не знаю, какая из множества эмоций руководит им, когда он вскидывает прутик, который повсюду таскает с собой, и дрожащей рукой направляет на меня.

Гермиона видит все. Видит и меняется в лице, бросается вперед, что-то крича, но Малфой успевает до того, как она достигает его, намереваясь схватить за запястье и опустить вскинутую руку.

Он выпаливает пугающе спокойным, но вибрирующим голосом одно слово.

— Обливейт.

В этом месте сон всегда заканчивался.


***

Я не знала, что значило «Обливейт» и даже не была уверена, что правильно запомнила это слово. Да и другие слова тоже.

Некоторые из них напоминали те, что я когда-либо уже слышала от Драко и Гермионы, но другие были совершенно незнакомы мне, и я понятия не имела, откуда они могли возникнуть в моем подсознании, однако весь сон напоминал хорошо поставленное театральное представление с прописанным сценарием, отменными декорациями, осмысленным и связным сюжетом, который я просто не могла до конца понять, и профессиональными актерами, которые идеально перевоплотились в Малфоя с Грейнджер, научившись подражать их замашкам, двигаться и говорить совсем как они.

И все это разворачивалось в моей голове, но лицо режиссера было прикрыто сине-зеленой дымкой.


***

Не знаю, можно ли это связать, но с тех пор, как мне начал сниться тот сон, Малфой больше никогда не поднимал взгляда, когда шел навстречу по улице.


***

Я думала, что страшно было — когда Гермиона кричала.

Но потом она заплакала.

Заплакала не от дикой, снедающей усталости, не из-за очередного своего дела, или задания, или операции, не потому, что не могла вынести все, что окружало ее.

А из-за Драко.

Она прижала ладони к лицу, попятившись, практически упала на диван и зарыдала, сотрясаясь всем телом и согнувшись так, что от знакомой мне сильной и независимой женщины остался лишь сухой, сгорбленный силуэт.

Когда Малфой сделал коротенький шаг вперед, она почти в панике замотала головой, явно запрещая ему приближаться и сокращать расстояние между ними, но он, воспользовавшись ее рыданиями, сделал вид, что не разобрал слов, и подошел, опускаясь рядом на диван и придвигаясь к Грейнджер как можно ближе, прижимаясь плечом к ее плечу, бедром — к ее бедру.

Тогда-то она и оттолкнула его.


***

На Хэллоуин в том году Гермиона не раздавала конфет.

А на Гая Фокса стреляли все дома, кроме четырнадцатого.


***

Она сидела в кресле, книга — в руках, кот — на подлокотнике.

Драко появился незаметно: осторожно вошел в комнату и прикрыл за собой поскрипывающую дверь. Гермиона заметила его и подняла глаза от книги, только когда он был на середине комнаты.

Не уверена, но думаю, что она ничего не сказала. Только смотрела широко раскрытыми от удивления глазами, как Драко опускается перед ней на колени и по-детски обнимает за ноги, прижимаясь лбом к бедру.

Это был так трогательно, сокровенно, но вместе с тем абсолютно жутко.

Она замерла и вся обледенела, механическим движением отложив в сторону книгу. Ее взгляд — взгляд, который упал на голову Драко, склоненную к ее ногам, — выражал так много всего, что мне не удалось понять и разобраться. Глаза были как будто единственным живым и реальным в ее теле, во всем ее организме.

Она молчала долго и напряженно.

Длинное, худое тело Малфоя содрогнулось, когда спустя вечность Гермиона опустила руку ему на макушку и медленно погладила по голове, перебирая пальцами пряди. Драко напрягся, но очень быстро расслабился под ее движениями, усиливая объятие. Гермиона что-то прошептала, склонив голову, как будто хотела, чтобы услышал только он — не кот, не окружающая мебель, не стены, а только Малфой.

Он молча поднял на нее свое бескровное, грустное лицо и ничего не ответил, но Гермиона почему-то улыбнулась.


***

Когда мама сказала, что к нам заглядывала соседка, я далеко не сразу поняла, кого именно она имела в виду. Впрочем, как только до меня дошло, я не удержалась и, усадив маму за стол, тщательно допросила ее, не раздумывая о том, насколько странно и подозрительно выгляжу.

Мама удивлялась, но покладисто отвечала на мои вопросы.

Она слышала, как тихонько заскрипел снег под легкими, неспешными шагами, когда кто-то приоткрыл нашу калитку и двинулся по двору к дому.

Это была Грейнджер.

Нет, мама сначала описала ее, потому как не думала, что я знаю имя незнакомки из четырнадцатого. Ох, мама, мама.

По ее словам это была симпатичная молодая женщина, но только вот отчего-то очень встревоженная и растерянная. Она неловко замялась на пороге, когда мама открыла перед ней дверь, и спросила про меня.

Мой подбородок глухо ударился о пол, когда нижняя челюсть хлопнулась вниз при этих словах.

Гермиона интересовалась мной. Она пришла, чтобы проявить вежливость и соседскую участливость.

«Мне показалось, что она была нездорова, — робко поделилась она, сразу же заручаясь поддержкой и даже некой любовью со стороны моей матери от таких слов. — Я просто хотела поинтересоваться ее самочувствием».

Мама была покорена. Конечно, она сама этого не сказала мне, но это было и так видно. Чужая женщина приходит к вам в дом и проявляет искреннюю — так уж показалось маме — заботу о вашем единственном ребенке. Кого такое не зацепит? Мама сказала, что заверила ее, что со мной все хорошо, и пригласила заходить к нам в любое время на чашечку чая или поболтать о том о сем. Это было обезоруживающе простое заявление, но по-соседски доброе, однако, мне оставалось только гадать, какой была реакция Гермионы. Особенно когда мама упомянула Драко.

Она так и пересказала мне: «В следующий раз захватите своего симпатичного молодого человека, будем рады вас видеть», — моя удивительная, оказавшаяся такой наблюдательной мама наверняка и подмигнула Гермионе напоследок.

Все это вызывало улыбку и смех.

Конечно, любопытство полностью захватило меня, и я потребовала, чтобы мама закончила рассказ.

Оказалось, Гермиона застенчиво улыбнулась на прощание, но, как отметила мама, улыбка вышла слегка натянутой, будто бы «девочка очень и очень устала».

Бедное дитя — со слов моей мамы, конечно же.

В принципе, я была удовлетворена подобным, но кое-что не давало мне покоя. Не думаю, что когда-нибудь Гермиона примет приглашение моей мамы.


***

За несколько дней до Рождества на улице было белым-бело, насколько хватало взгляду ровные домики, кажущиеся блеклыми и бесцветными, торчали из ослепительно-белого снега. Ни одного яркого пятна.

Гермиона стояла у окна.

Ее тонкая, хрупкая фигурка удивительно объединялась с окружающей обстановкой, складываясь в общую картинку.

Картинку, отложившуюся в моей памяти навсегда.

Она стояла, замотавшись в простыню, будто в снежную перину, и ее глаза — два пятна на бледно лице, окруженном пушистыми взлохмаченными волосами, — остановились чуть правее моего окна. Немного нахмурившись, она смотрела и не отводила глаз, даже не моргала.

Драко появился откуда-то сзади, из глубины комнаты. Не то чтобы я приглядывалась, но он, кажется, был обнажен, если не считать еще одну простынь, небрежно обмотанную вокруг бедер. Он медленно подошел к Гермионе и положил руки ей на плечи, устремляя взгляд вперед, почти туда же, куда смотрела и она.

У меня перехватило дыхание. Они вдвоем выглядели именно в тот момент, в ту самую секунду настолько правильно, что я поняла — даже если когда-нибудь у меня было или появится в будущем право слова, мне будет нечего сказать.

Словно на протяжении всей своей жизни я смотрела фильм, в который не имела права вмешиваться: местами невероятно увлекательный, местами скучноватый, нудный, иногда пугающий, злящий или веселящий и дарующий надежду. Но фильм подходил к концу, а режиссер был вне зоны досягаемости и, что пугало меня больше всего, возможно, не успел отснять концовку.

Или успел, но она каким-то образом разочарует меня.

Малфой наклонился вперед, все еще мягко удерживая Гермиону, и поцеловал ее в шею. Раз, два, просто коснулся губами, задержался и двинулся выше, к изгибу челюсти и мочке уха.

Я отступила, когда их ладони одновременно дотронулись до занавесок и потянули с разных сторон, и на миг крепко зажмурила глаза.

Открыв их, я не увидела даже тонкой щелочки — лишь белоснежные занавески, словно снег завалил четырнадцатый до конца.


***

Во время рождественской вечеринки Энди снова сделал это — он отвлек меня.

Конечно, подействовало все и сразу: вкусный ужин; шумный обмен подарками, который мы устроили с друзьями; гул и крики толпы собравшихся и бесконечные объятия, рукопожатия и столкновения в тесном пространстве, а также капля рождественского глинтвейна, которая оказалась в моем стакане благодаря совершеннолетним гостям. Было весело. Так весело, насколько вообще может быть веселой рождественская вечеринка с кучей друзей и обходительным молодым человеком, влюбленным в тебя с ранних лет.

Да.

Энди впервые поцеловал меня.

Не скажу, что не ожидала этого, но в любом случае это стало приятным сюрпризом и отличным дополнением к вечеру. Я любила его. Не потому, что он был таким красивым, добрым, умным и просто замечательным — хотя на это тоже чуть-чуть приходилось — но за то, что он был рядом. Постоянно. Беспрестанно. Но не нагло.

Мне не надоедало с Энди, когда я чувствовала грусть, когда мне было весело, когда мы играли в детстве, гонялись друг за другом, играли с моим псом (подаренным им, да, вы же помните), и много позже, когда наконец выросли: вместе делали уроки, занимались проектами, гуляли, разговаривали, читали (да, кого-то мне это определенно напоминало). К тому же все это было похоже на романтическую комедию, но очень хорошо продуманную и очень достоверную: кому еще могло потребоваться столько лет, чтобы сделать хотя бы один маленький шажок?

Впрочем, я всегда знала ответ.

Когда почти под утро я вернулась домой и привычным взглядом окинула четырнадцатый, я почти сразу почувствовала, как и много лет назад, — что-то было не так.

Моего замутненному сознанию потребовалось некоторое время, чтобы понять, но с рассветом пришло озарение.

Дом опустел, Драко и Гермионы не было внутри, и даже кот, казалось, исчез.

Это звучит странно, пожалуй, как и все, что я рассказывала до этого, но…

В этот раз все было по-другому. Драко и Гермиона — особенно Гермиона — часто пропадали, исчезали с глаз моих, но всегда возвращались. Но внезапно я поняла, что даже в те моменты, когда я переставала ждать и надеяться, когда я почти физически чувствовала страх из-за нашего расставания — даже тогда я знала, что они вернутся.

Позже, много дней спустя, я не выдержала и пробралась на задний двор в надежде увидеть хоть какие-то признаки жизни. Я была там впервые, и все совсем не соответствовало моим ожиданиям. Двор был простой, заваленный снегом и уютный, но никак не обставленный, пустой и безжизненный. Хотя, мелькнула мысль в моей голове, возможно, так не было до их исчезновения.

Может быть, четырнадцатый просто не выдерживал расставания, так же как и я сама. В ту секунду осознания впервые на моих глазах навернулись слезы, потому что я представила все — все, происходящее в четырнадцатом, намного четче и яснее, словно полностью погрузилась в мир Драко Малфоя и Гермионы Грейнджер.


***

Внутри меня что-то оборвалось, когда на мой день рождения пришлось признать — Драко и Гермиона больше не появятся.

Я боролась со своими мыслями, ощущениями и догадками, как могла, но теперь это все это перестало быть детскими фантазиями. Мне пришлось смириться и отпустить.

Возможно, в один день они вновь появятся на нашей улице, а я выгляну в окно из своей комнаты, усядусь на подоконнике и буду долго — бесконечно долго — наблюдать за их жизнью, но сейчас пришло время избавиться от всего, что связывало меня с ними.

С глаз долой из сердца вон, говорила я себе, собирая все то, чем я успела разжиться за последние шесть лет, в картонную коробку.

Под покровом ночи я отнесла коробку в гараж, решив запрятать ее поглубже, чтобы избавиться от соблазна время от времени заглядывать туда, предаваясь воспоминаниям. Дверь тихо скрипнула, и в геометрически ровном круге света от фонаря показался серый пыльный пол и ряды полок.

Я поставила коробку на пол и присела подле нее на колени, зажав фонарь подбородком и протянув руки, чтобы приподнять картонную крышку. Еще раз — теперь последний — я окинула взглядом содержимое: не особо удачный портрет Драко; подзорная труба; клочки бумаги, исписанные детским почерком, с набором непонятных — да, до сих пор непонятных — слов; календарик, на котором были обведены девятнадцатое сентября и пятое июня; засушенный лист маминой валерианы; газетная вырезка о падении Миллениума; цветные полоски из красной, зеленой, оранжевой и серой ниток, сделанные на память и несколько других безделиц, которые я будто оторвала от себя вместе с кое-чем очень важным.

Выходя из гаража, я посмотрела в маленькое оконце, выходящее на улицу. Идеально круглая белая луна озаряла дома сияющим светом, однако, над четырнадцатым он приобретал какой-то призрачный, зеленоватый оттенок. Я разрешила себе остановиться всего на секунду, потому что просто была не в силах спорить с самой собой, и моему затуманенному разуму показалось, что наверху, прямо над крышей, облака или дым образовывали какой-то причудливый силуэт, отдаленно напоминающий рисунок на руке Малфоя.

В тот день — день своего восемнадцатилетия — я окончательно распрощалась не только со своим детством.

Я сказала свое «прощай» Драко и Гермионе, которые наверняка даже и не нуждались в нем.

Глава 8

Любезно напоминаем, что родившиеся между 1985-1998 не получили свои письма из Хогвартса, поскольку Министерство, находясь под Волдемортом, уничтожило списки магглорожденных. Работа над их восстановлением продолжается до сих пор.
hpjokes


Я не видела никого из них около семи лет и не думала, что когда-нибудь еще увижу.

Признаться честно, я и не вспоминала о них.

Жизнь была слишком полна для размышлений о судьбах других, более близких мне людей.

Аннабет неожиданно увлеклась танцами, а маленький Каспер просто обожает, когда ему включаешь любую мелодию. Энди иногда сварливо бурчит, что дети должны интересоваться наукой, но я всем довольна.

Возможно, моя жизнь не такая удивительная, никоим образом не поражает воображение и не наполнена до отвала событиями, но у меня есть все, что нужно: крыша над головой, любящий муж, двое замечательных ребятишек, собака, любимое занятие и несколько различных увлечений, некоторых из которых разделяет и моя семья. Чем не жизнь из журнала, книжки или фильма?

У меня хорошие отношения со своими родителями, переехавшими ближе к центру, и с семьей Энди, а также со всеми соседями.

Кстати об этом.

Мне передали, что у нас появились новые соседи — их пока видели лишь пару человек, да и то мельком. Впрочем, я не расспрашивала — не особо интересуюсь сплетнями нашего квартала. И новые соседи — кажется, пара — не очень-то волнуют меня.

По крайней мере до того момента, как Аннабет приходит ко мне ночью и тихо просит, чтобы я зажгла ей ночник: на улице погасли все фонари — видимо, короткое замыкание.

Я выскальзываю из постели, стараясь не потревожить Энди, и беру малышку на руки.

Выключатель щелкает, и ночник у ее постели загорается мягким, голубоватым светом, рассеивая темноту вокруг кровати. Я укладываю Аннабет и сижу рядом, пока она не засыпает. Она смотрит на меня, хотя глаза слипаются, и пытается ухватиться за мою ладонь, но рукопожатие постепенно слабеет, и она почти было проваливается в сон.

Но уже на грани Аннабет приоткрывает глаза и доверчиво сообщает мне, что видела волшебников.

Они появились из воздуха, говорит она, прямо посреди улицы. Она точно уверена в этом, несмотря на то, что свет пропал, потому что его волосы блестели в темноте.

Они были белые-белые, но еще немножко желтоватые. Аннабет старается описать их, но никак не может найти слов. Главное, что не седые, повторяет она, а именно белые.

И засыпает.


***

Я стараюсь дотерпеть до утра, но всё же не выдерживаю и, проснувшись раньше всех, выбегаю на улицу.

Мне снова одиннадцать, и я несусь к забытому и заброшенному дому под номером четырнадцать, который приветливо скрипит, завидев меня, будто оживший после длительного сна.

Его не снесли, никто не заселился туда, и дом стоял все эти годы почти такой же, как в моем детстве. Иногда мне казалось, что я вижу мелькающие в окнах тени, и изредка по ночам, когда мне не спалось, я будто бы видела темные фигуры в плащах, изучающие двор, но в четырнадцатом не было жизни. Только каштан возле дома продолжал свое зацикленное существование: он обрастал почками, из которых появлялись листья, потом цвел, обкидывал двор каштанами, желтел и краснел, терял свои листья и долгие два, а то и три месяца стоял голый и печальный.

Иногда я разделяла его печаль, иногда жалела, но чаще всего попросту не обращала внимания — все эти годы было не до этого. Аннабет родилась в июне, пять лет назад. Многие хорошо запомнили тот миг, когда во всей больнице потухли лампы, а секунду спустя помещение оглушил громкий — первый! — крик моей дочери. Спустя два с половиной года появился Каспер.

Винсент реагировал на детей неоднозначно, и мы порой боялись оставлять его в комнате с ними, но в конце концов он нашел общий язык с обоими, если можно сказать такое о еле-еле говорящих малышах и молчаливом псе.

События моей жизни проносятся перед глазами, пока я подхожу к четырнадцатому дому. Уже издали я вижу, что двор все так же не ухожен, стены слегка обветшали, а крыльцо с одной стороны сгнило, но все это перестает иметь значение, когда я оказываюсь прямо возле калитки и смотрю на знакомую дверь — дверь, которая медленно приоткрывается, возвращая меня в детство.

Я моргаю и чувствую, как рушится мой внутренний мир.

На пороге сидит постаревший рыжий кот.


***

Я говорила с Гермионой Грейнджер три раза в жизни. Два, если точно, потому что в первый раз я даже не участвовала в разговоре.

Я говорила с Драко Малфоем один раз.

Они даже не знали, как меня зовут, да и я сама не знала о них ничего, кроме имен.

И, возможно, того, что у них есть тайна. Тайна, которая никак не давалась мне.

Но теперь я поняла.

∆∆∆

П/А: С самого начала я знала, что именно так и этими фразами должна закончиться эта история, но в ходе родилось еще несколько предложений, которые вам хотела сказать даже не я, а девочка, глазами которой мы наблюдали за четырнадцатый домом все это время.

∆∆∆

Совы — довольно несносные птицы. Их образ жизни мало напоминает человеческий, когти и клюв немного пугают, а гигантские круглые глаза словно беспрестанно гипнотизируют тебя.

Когда рыжеватая, громадная сипуха приносит пухлый конверт от дочери, я чаще всего поручаю Энди заняться птицей, потому как берегу свои пальцы. Но как бы там ни было, совы — это почти всегда хорошие новости. Длиннющие письма на пергаменте обязательно с парочкой клякс всевозможных форм и размеров и заветным «мам, пап, люблю», выведенным пока еще по-детски корявым почерком доставляют мне небывалое удовольствие. Пожалуй, теперь эти письма стали моим окном.

Да, я перестала пялиться на четырнадцатый и не особо страдаю от этого. Теперь я жить не могу без шелеста крыльев в ночи и щелкающего клюва, ожидающего угощения. Мне не нужны Драко и Гермиона, потому что у меня есть Аннабет и, очень может быть, еще и Каспер, чьи письма и рассказы открывают мне дверь в новый мир.

И даже зовут за собой.

∆∆∆
Заключительное слово:
История о Драко и Гермионе превратилась в историю о ней, нашей девочке, главной героине без имени. Я рада, что закончила, и хочу сказать огромное, искреннее спасибо всем, кто приложил руку к этому фанфику. И под этим я имею в виду любую вашу строчку, любой отзыв, комментарий, любое замечание и даже нажатие на кнопку «подписаться». В конце концов мы имеем то, что имеем. Возможно, вас разочаровал подобный финал, и я приношу свои извинения, если так, но не жалею ни капли, потому что этот конец был началом — началом истории, которую вы только что закончили читать и которую я буду рада обсудить с любым желающим.
Мне всегда очень интересно услышать мнение каждого, так что оставьте пару строк, если найдете свободные несколько минут, ведь все это не для меня и даже не для моей беты (Ира, спасибо!), а для вас: всех сразу и каждого в отдельности.

Спасибо дому.