Глава 1«Правила хорошего тона предписывают волшебникам не трансгрессировать прямо в дом к другим волшебникам, а появляться где-нибудь невдалеке и последние несколько метров проходить пешком».
∆∆∆
Мне было одиннадцать, когда я впервые увидела его.
Он неспешно шагал вниз по нашей улице, сжимая в пальцах потрепанный листок бумаги, и оглядывался по сторонам, задерживаясь взглядом на табличках домов. Просматривал номера — я сразу поняла.
Он — чужой и совсем незнакомый — шел по кварталу мимо небольших домиков, а я не могла отвести от него глаз. Так и замерла у подоконника, рассматривая фигуру и лицо.
Много позже, через пять или шесть лет, я даже пыталась нарисовать его, но так и не смогла достоверно передать на бумаге черты. Он казался мне необычным, но на самом деле не было ничего выразительного в его внешности. Белесые пряди волос, четко очерченные губы, прямой нос, глаза серо-голубого цвета — хоть это я и разглядела только спустя пару месяцев — и длинная ровная морщина, пересекающая лоб, которая практически всегда бросалась в глаза. На словах легко объяснить, но вы все равно не сможете представить его так, как видела я.
Правда, в свои одиннадцать я даже не пыталась запомнить его. Просто смотрела, как он ускоряется, видимо, поняв, что цель близко, и торопливо проходит мимо моего дома по другой стороне улицы. Мой — одиннадцатый, а ему, наверное, нужны чётные, думалось мне.
И я не ошиблась тогда. Он дошел до четырнадцатого — прямо по диагонали от меня да еще и так, что были прекрасно видны все окна и двор, припрятанный за невысоким забором, — дошел и, к моему большому удивлению, резко остановился. Конечно, теперь, столько лет спустя, я не могу утверждать, но он, кажется, нервничал.
Пальцы смяли бумажку и сунули в карман черных брюк. Да, середина лета, на улице жарит так, что и за мороженым не выберешься, а он стоит под палящим солнцем в темном костюме и даже не кривится. Но я отвлеклась. Он припрятал записку с номером, глубоко вздохнул — может, это снова детали, додуманные мною, — и приоткрыл калитку, направляясь прямо к дому.
Когда за ним закрылась дверь, я несколько раз моргнула и покачала головой, думая, что совсем скоро забуду об этой сцене.
Но случилось так, что в дальнейшем я часто прокручивала ее в голове.
Хотя это воспоминание и было совсем неважным, не играло никакой роли, оно все-таки было первым.
***
В следующий раз он постучал.
Сквозь приоткрытое окно я даже услышала звук. А может, мне показалось из-за того, что я была так впечатлена тем, что он снова пришел. Детская фантазия поистине странная вещь.
Я приподнялась со своего места, чтобы лучше рассмотреть происходящее, и в этот момент дверь распахнулась.
Тогда я впервые увидела ее.
Но, честно говоря, не сразу смогла разглядеть. Он так быстро попытался шагнуть вперед, как только появилась возможность, что я успела заметить в дверном проеме только копну волос и горящие глаза.
Через мгновение она вытолкнула его обратно наружу резко и уверенно, упираясь ладонями в плечи, и вышла на крыльцо, сложив руки на груди и приподняв подбородок.
Я даже и не заметила, как оказалась прямо у окна.
— Думаешь, это лучше алохоморы? — прошипела она. Я не знала, что такое «алохомора» и хотела спросить позже у кого-нибудь из взрослых, но испугалась, что это окажется плохим, ругательным словом.
Ее голос разнесся по улице, и она слегка передернула плечами, продолжая говорить тише. Я больше не слышала их, но все равно не отводила взгляда.
Она была красавицей. Не такой, конечно, как описывают в книгах или в журналах, но это неважно. Может, встреть я ее потом, когда уже набралась опыта, увидела мир, людей вокруг, присмотрелась к подругам и родственницам, я бы сказала по-другому, но в тот момент она показалась мне чудесной: миловидной, но слегка суровой. К тому же, она была его полной противоположностью: длинные и упрямые волосы, крупными завитками прыгающие по плечам, груди и спине, большие темные глаза, аккуратный вздернутый носик, но на лбу та же полоска — отпечаток усталости и каких-то непонятных мне переживаний.
Она так и не пустила его в дом. Недовольно махнула рукой, развернулась и ушла. Он постоял во дворе еще пару минут, сжимая и разжимая кулаки, словно надеясь, что она передумает, а после медленно двинулся назад, и я смогла разглядеть, как злобно исказилось его лицо.
Не думаю, что тогда они были в хороших отношениях.
***
В августе на улице поднялся невозможный ветер — это было словно напоминание о том, что лето скоро закончится. Мама отослала меня закрыть окна в гостиной, кабинете и спальне.
Наша гостиная выходила одновременно на две стороны: дом соседей слева и часть улицы, и когда я уже успела закрыть все окна, наконец заметила его. Он стоял там же, где и в первый раз, — на тротуаре у четырнадцатого дома — и упрямо дергал калитку: то на себя, то внутрь. Она не поддавалась. В конце концов, он не вытерпел и недовольно постучал. Мне был хорошо виден его профиль, и я отчего-то улыбнулась, заметив, как он нахмурился. Из дома никто так и не показался.
Тогда-то он и окликнул ее.
Я бросилась, чтобы открыть хоть маленькую форточку, рассчитывая на то, что смогу услышать ее имя или фамилию, таким образом узнав ее получше, но в этот момент дверь все-таки открылась.
Она выглядела слегка потрепанной, но расслабленной.
— Снова ломишься? — скорее утверждая, сказала она.
Я напрягла слух, думая, что мне показалось.
Он кивнул.
— Открывай, поговорить надо.
Нет, я правда слышала их!
— Не можешь справиться с обыкновенным маггловским замком?
«Маггловский» — это что еще за слово?
Его ответ потонул в шуме ветра, который просвистел, мчась по улице, и я услышала только самый конец уже её фразы:
— …Ладно, можешь войти.
Больше я не слышала разговора, но его лицо снова скривилось, и она, усмехнувшись, покачала головой и подошла к забору, открывая перед ним калитку.
Когда они вместе, рука об руку, приблизились к крыльцу, ветер все же проник в гостиную — занавески взметнулись от особо сильного порыва, а когда опали, двор четырнадцатого дома был пуст.
***
Через три недели он аккуратно отпер калитку и медленно подошел к двери, трижды постучал и отступил на шаг, открывая мне отличный обзор на проём. Глаза девушки мелькнули в окне, и она отворила дверь. Уголки её губ слегка дрогнули, когда он чинно наклонил голову, здороваясь с ней, и попросил разрешения войти.
***
В сентябре он притащил к ней домой чудовищное количество папок с бумагами и даже несколько книг. На некоторых из них я видела сиреневую или золотистую букву «М», и она даже показалась мне знакомой, словно в другой жизни я знала, что она могла означать. Но на то эта жизнь и другая. Тем более в тот момент меня больше волновала мысль, как он дотащил всю эту макулатуру до четырнадцатого дома, а главное, зачем. Но об этом я тоже никогда не смогла узнать.
Когда он начал борьбу с калиткой, прижав книги к груди, а папки устроив на приподнятом колене, одна из них упала, и бумажные листы разлетелись по всей улице. Он выругался — нет, я не слышала, но уверена, что именно ругательство вырвалось у него в тот момент, — и вытащил из рукава какую-то веточку или прутик. Я, правда, уверена, что это было дерево, хотя и странно, что он таскал такое с собой — он хоть и был необычным, но не производил впечатление сумасшедшего.
Его ладонь плавно поднялась и опустилась, рот приоткрылся, как будто готовясь произнеси что-то, и в этот момент она заметила его из окна и выбежала, что-то крича.
Кусок дерева вновь исчез в рукаве, и я даже не успела как следует удивиться.
Они бегали и суетились, собирая размокшую бумагу и стараясь отряхнуть ее от промокших листьев и грязи, а он снова и снова что-то спрашивал у нее, недовольно кривя губы.
Кажется, в тех папках были какие-то важные документы.
***
К середине осени я начала замечать, что почти все свободное время наша соседка из четырнадцатого проводит за книгами.
Нет, правда, она постоянно читала.
Я уходила в школу и украдкой заглядывала в окно ее гостиной: она сидела прямо на полу, зарывшись в кипы документов и спрятавшись за стопками из особо внушительных талмудов.
Когда я возвращалась, она перебиралась вслед за солнцем к окну и часами сидела за столом, глотая книгу за книгой.
И даже если я вдруг просыпалась посреди ночи и выглядывала наружу, в окне второго этажа тускло светила лампа.
А он продолжал приносить ей бумаги.
***
Знаете, я не из тех, кто заглядывает в чужие окна. Иногда я даже стесняюсь покоситься на прохожего и взглянуть ему в лицо, не то что в открытую пялиться и наблюдать за жизнью совершенно незнакомых людей. Но мне просто не удавалось себя останавливать, честно слово, я даже не замечала, как обрывала все свои дела — да, поверьте, у одиннадцатилетних дел по горло! — и следила за происходящим в четырнадцатом доме.
Думаю, они работали вместе.
Если честно, сначала я была уверена, что она работает на него. Он приносил задание — она решала его. А точнее, просматривала бумаги и делала выводы, а он либо радовался, либо сердился, слушая ее. Так и происходило около месяца, но после очередного спора — о, ссорились они часто, уж поверьте мне, — он просто уселся посреди ее гостиной, притянул ближайшую книгу и поймал тетрадный лист, прилетевший откуда-то со стороны. Ее в этот момент не было видно — я предположила, что она бросила ему бумагу, готовясь выслушать его.
Не знаю, чем конкретно там все закончилось в тот раз — мама позвала меня ужинать.
Через две недели я поняла, что либо она тогда приняла его доводы, милостиво позволив помогать себе, либо он был настолько упрям, что не оставлял попыток доказать ей свою правоту.
В одном я была уверена — теперь они точно работали вместе.
***
В нашем районе стали замечать сов: слегка растрепанных или приглаженных донельзя — перышко к перышку, с большими глазами и этими пугающими головами, которые делают полный оборот, оглядывая двор. Я видела одну, хотя скорее это был филин. Мне он показался слишком важным и даже напыщенным для птицы.
***
Я наблюдала за ними часами, продолжая украдкой заглядывать в окно четырнадцатого дома.
Они могли уживаться в тишине и покое, каждый занятый своим делом, а потом единственное слово, одна заметка на листе другого, одна оброненная фраза — и происходил настоящий взрыв. Он все-таки оказался не самым спокойным человеком: я видела, как слегка подрагивали его руки во время очередной перепалки, словно он еле сдерживался, чтобы не ударить ее, а она как будто понимала это и еще больше распаляла его.
Если не злилась сама.
Это, пожалуй, было еще страшнее и причудливее одновременно.
Я, конечно, старалась сохранять спокойствие в такие моменты — должен же хоть один из нас троих оставаться в здравом уме, чтобы предотвратить неприятности. Но, поверьте, иногда я была готова сердиться вместе с ней, когда он нес полную чушь или оскорблял ее — почему я была так уверена в том, что он проделывал это? — и листы на моем столе взмывали в воздух, когда с ее подачи в него летел особо увесистый том какой-то заумной книги или ему на колени внезапно сыпались карандаши и ручки.
После он выглядел страшно обиженным и оскорбленным до глубины души, и на минутку мне становилось смешно.
Хотя, конечно, бывали случаи и хуже — например, когда она чуть не плюнула ему в лицо из-за того, что он оборвал ее занавески. Однако я слегка приврала с порядком: между занавесками и плевком был еще и момент с этой его палочкой, которую он ловко выхватил из кармана и направил на пострадавший карниз, а она одним точным движением ударила его прямо по ладони, и прутик отлетел в сторону.
Не знаю уж, чем ей так не угодила деревяшка и чем ему она так полюбилась, но тогда-то он принялся орать на нее, брызжа слюной. А я смеялась — смеялась, потому что в те времена даже не пыталась анализировать их чувства, взаимоотношения, мысли и действия.
Мне было одиннадцать, и меня забавляло происходящее.
А они, как вы поняли, продолжали постоянно ссориться.
***
Каждое утро она выходила на улицу, пересекала двор, выбрасывала мусор и проверяла почту. Я привыкла наблюдать за ней из окна кухни во время завтрака, неосознанно следя за настроением и отмечая перемены в поведении, хотя мама постоянно делала мне замечания, чтобы я не отвлекалась.
В середине декабря она пропала на шесть недель. Сорок три дня, если быть точной.
Я продолжала ходить в школу, выполнять все домашние задания, помогать маме по дому и готовиться к Рождеству, но отсутствие странной соседки из четырнадцатого дома не давало мне покоя. В Рождественскую ночь я чуть было всерьез не пожелала узнать все ее тайны, но смогла воздержаться и на каникулах даже почти и не вспоминала о ней.
На сорок четвертый день с момента своего исчезновения она снова открыла дверь и привычно прошлась по двору.
***
В начале февраля, возвращаясь из школы, в окне ее дома я увидела мужчину, облокотившегося на подоконник.
Я узнала его по волосам.
***
За две недели до своего двенадцатого дня рождения я наконец-то выяснила их имена.
Точнее говоря, Гермиону Грейнджер я узнала за шестнадцать дней, когда она по-соседски зашла к нам и попросила одолжить сахара, соли, муки или какой-то такой ерунды — это меня мало интересовало. Я стояла за маминой спиной, пока она мило беседовала с мисс Грейнджер, и, широко раскрыв глаза, смотрела на нее и глупо улыбалась, как будто получила свой первый деньрожденческий подарок.
Через пять дней после этого я успела открыть окно, пока он шел по улице, и услышала, как Гермиона называет его Малфоем. А он, по всей видимости, пребывая в хорошем расположении духа, усмехнулся, шутливо поморщился и поправил ее:
— Драко.
Его звали Драко.
***
Апрель ворвался и заставил уйти последние мартовские холода, а утренний иней превратил в росу.
Я всегда была зависима от погоды, — конечно, не метеозависима, как мама, когда ложилась спать пораньше из-за головной боли, — просто весной мне становится чуть веселее и интереснее жить.
И, похоже, не мне одной.
Тогда Малфой заявился прямо с утра — солнце уже высоко, но часы показывали около девяти. Он никогда не приходил так рано. В его руках были какие-то листовки и блокноты — извечные спутники, а из кармана торчал край цветастой упаковки и, шурша, раскачивался на ветру. Я позволила себе улыбнуться. Драко был в черном, как и всегда, и это пестрое недоразумение, которое резко выделялось на общем фоне, забавляло не только меня — Гермиона приоткрыла дверь, и я увидела ее заинтересованный взгляд и мелькнувший в глазах смех, когда она приняла пакет из его рук. Краем глаза я успела заметить название: «Сладкое королевство».
Я бы сказала — это все из того примечательного, что произошло в тот день. Но даже ссылаясь на образующуюся с годами призму, которая искажает воспоминания, и на детскую фантазию, уже не раз помянутую мной, я уверена, положив руку на сердце, что
это случилось.
Я видела лягушку.
Возможно, виноваты помутнение рассудка, солнечный удар, последствие недосыпания, которым меня корила мать, но, постаравшись заглянуть в окно гостиной четырнадцатого дома, я обнаружила пятно с четырьмя лапками и маленькой головой, которое торопливо карабкалось вверх по стеклу. Лягушка была красивого коричневого цвета и казалась гладкой, без единой морщинки или нароста, но совсем не склизкой.
Я едва успела удивиться, как Драко двумя пальцами схватил ее за заднюю лапку, отрывая от стекла, а Гермиона резко задернула шторы.
***
Воспоминания о конце весны того года смазались, а лето и вовсе закончилось, не успев начаться.
В моей памяти сохранились лишь отдельные кадры.
Раз — я возвращаюсь домой, чувствуя себя свободной — занятий не предвидеться еще пару месяцев. Экзамены сданы!
Два — дверца машины захлопывается, и папа вдавливает педаль газа, рассчитывая добраться до дома бабушки как можно раньше.
Три — сплошная череда дней, которые слились в одну общую картину, как будто фотограф настроил свою камеру на очень большую выдержку, и получилось отражение множества бликов и огней, движений и событий, которые остались на фотокарточке в виде непонятных пятен.
Четыре — я дома.
Бегу к себе, аккуратно прикрываю дверь, вмиг оказываюсь у окна и понимаю — что-то не так.
