*☻
ГЛАВА 10: Больничное крыло ☻
Скромные солнечные лучи осторожно, словно боялись, что их заметят и зашторят окно, протянулись от подоконника к противоположной стене, наискось расчертили помещение золотыми полосами. В этом воздушном золоте кружатся и парят крохотные пылинки, тщетно оттягивают момент падения. Здесь тихо, как будто за окном погожий весенний денек, а не яростный северный ветер, что не затихает ни на минуту вот уже третьи сутки. Ветер напористо пригибает к земле даже самые гордые и непокорные деревья, заносчиво взвывает, когда удается вырвать с корнем молодое, неокрепшее деревце.
Но ветер там, за окном, а здесь, в кабинете Зельеварения, все иначе. На длинных столах замерли колбы, мерные весы, ложки с длинными ручками, котлы, смиренно ждут часа, когда ученики примутся терзать их, изготавливая новые, неведомые даже самым мудрым учебникам зелья.
Большая стрелка старомодных часов натужно скрипнула, будто крохотное копье, нацелилась на тощую единицу, в то время как ее младшая сестра упорно старалась дотянуться до пузатой двойки.
Дамблдор отстранил от губ чашку с горячим чаем, довольно причмокнул, аромат свежего молока приятно дразнил ноздри. В дверь негромко постучали, отлично смазанные петли даже не скрипнули.
— Войдите, – отозвался Дамблдор запоздало. На лице отразилось крайнее изумление: – Ньют? Чем обязан?
В кабинет неслышно вошел Ньют Слиппери, неуютно повел худыми плечами, словно безмятежность кабинета Дамблдора была ему крайне неприятна. Потому-то и заходил сюда крайне редко. Тощие пальцы машинально поправили и без того безупречно прилизанные волосы, пенсне мимолетно блеснуло, но с места Слиппери не тронулся.
Дамблдор первым нарушил неловкое молчание, пригласил вежливым жестом.
— Желаешь разделить со мной чайную трапезу, Ньют?
Обычно вкрадчивый голос Слиппери прозвучал непривычно пронзительно и нервно:
— Да, благодарю. Весьма любезно с твоей стороны, ведь я с самого завтрака не мог присесть отдохнуть. Столько всего…
Дамблдор с тревогой оглядел коллегу, пальцы которого не находили покоя, скользили по складкам мареновой мантии, а глаза потеряно блуждали по обстановке кабинета.
— Странно как-то, Альбус, – улыбнулся Слиппери вскользь, – видеть тебя среди этих… котлов и прочих атрибутов Зельеварения.
Дамблдор развел руками, вздохнул:
— И мне странно. Но думаю, что двумя годами все и ограничится: к следующему первому сентября Гораций обещал вернуться, чему я, признаюсь, очень рад. Не мое это место.
— Я слышал, Свитч уже подыскал себе новое место работы. Что-то с маглами или сквибами, если мне не изменяет память?
— Тебе память никогда не изменяет, Ньют. Министерство уже пятый год разрабатывает этот проект, сквибы довольны – наконец-то и для них нашлось занятие, а такие волшебники, как Эмерик, в их рядах для министерских на вес галлеона. Я бы и сам присоединился, но и здесь дел хватает…
— О, Альбус, – неожиданно спохватился Слиппери, – надеюсь, я не отрываю тебя от важных дел?
— Нет, сейчас у меня свободная минутка, – ответил Дамблдор, разливая чай по чашкам. Спросил осторожно: – Что-то с гриффиндорцами?
Слиппери бросил на него странный взгляд, осторожно принял чашку с ароматным напитком, большегубый рот растянулся в неловкой улыбке.
— О, нет-нет. Скорее со слизеринцами… вернее, с одним из них. Полагаю, ты слышал о Реддле?
Дамблдор тоже улыбнулся, но в отличие от коллеги, душевно и с некоторой толикой снисхождения.
— В стенах школы нет ни одного портрета, что не слышал бы об этом.
— Да, конечно… – покивал Слиппери, щека при этом нервно дернулась. Выпрямленная спина и задумчивый взгляд выдавали крайнюю напряженность, Слиппери сбивчиво продолжал: – Догадки, предположения, сплетни… но я пришел говорить не об этом. Луиза старательно ищет лекарство от недугов мальчика, она и попросила меня отыскать некоторые… ингредиенты, которых не бывает на прилавках… обычных аптек. Ты понимаешь, о чем я, Альбус?
Дамблдор поднес чашку к губам, чтобы скрыть очередную улыбку, вынуждено опустил лукавый взгляд на кипу книг на столе.
— Думаю, что да. Ты нашел то, о чем просила Луиза?
— Не так много, как хотелось бы, но все же лучше, чем ничего, – пробормотал Слиппери монотонно. Постукивая каблуками, бросал на несообразительного коллегу все более требовательные взгляды, наконец, произнес с нажимом: – К сожалению, у меня уже начался урок, а Луиза просила незамедлительно…
Глаза Дамблдора, будто только этих слов и ждали, внимательно ощупали лицо коллеги, внезапную тишину нарушил его успокаивающий голос:
— Сейчас у меня нет занятий, Ньют. Если хочешь, я отнесу это Луизе?
— Правда? – изобразил удивление Слиппери, сложил ладони в благодарном жесте. – Тебя не затруднит? Я бы не хотел…
Дамблдор лишь великодушно отмахнулся.
— Ну что ты, Ньют. Я уже давно собирался наведаться в Больничное крыло, спина, знаешь ли, стала беспокоить в ветреную погоду, а тут такой удачный повод…
Слиппери с трудом скрывая радость, что избавился от компрометирующего предприятия, поспешно раскланялся. Его нетронутый чай медленно остывал под задумчивым взглядом Дамблдора. Тут же стояла оставленная коллегой небольшая шкатулка, от нее вился едва различимый запах с примесью мускатного ореха и плесени.
Дамблдор все так же неторопливо допил чай, и только тогда поднялся из-за стола, захватив шкатулку, направился к двери.
***
Он осторожно заглянул в приоткрытую дверь. За столом, подперев голову кулаком, дремала женщина в белом переднике колдомедика. Сердце Дамблдора сжалось от сочувствия: на изнуренном лице мадам Кохен явно проступала усталость и безмерная тревога, что не отпускала даже во сне. Стоило ему ступить в кабинет, как врачевательница встрепенулась, замутненные беспокойным сном глаза с непониманием уставились на посетителя. Сонливость в них уступила место безотчетному смятению, порывисто привстала.
— Альбус? Что-то случилось? С детьми?
— О, нет-нет, – возразил Дамблдор поспешно, вскинул ладони в успокаивающем жесте. – Я по поводу твоего подопечного. Ньют просил передать кое-что.
Между бровей мадам Кохен пролегла глубокая морщинка, когда она приблизилась к Дамблдору, чтобы принять шкатулку.
— Этот трус даже не решился сам прийти. Странно, что он вообще взялся мне помочь. Как думаешь, Альбус, его не посадят в Азкабан за то, что носит устаревающее пенсне?
— Думаю, этого Ньют тоже опасается, – подыграл Дамблдор. – Но вряд ли поступится своими интересами…
— Ах, да я забыла разницу между собственными интересами и интересами окружающих.
— Как он, Луиза? – спросил Дамблдор неожиданно серьезно.
Мадам Кохен не нужно было пояснять, о ком идет речь, в ее голосе зазвучали нотки многодневного раздражения:
— А что именно ты хочешь знать, Альбус?
Дамблдор решил, что начал разговор с неверного вопроса, мгновенно поправился.
— У тебя усталый вид. Ты хорошо спишь?
— Сплю! – воскликнула мадам Кохен истерично, пальцы бегло ощупывали порошки, что передал Слиппери. – Какой может быть сон? Я ума не приложу, что делать с мальчиком. Если я не могу излечить кого-то, у меня начинается паника. Никак не могу приучить себя к терпеливости…
Дамблдор не решился прервать этот поток жалоб направленных в пустоту, и только когда голос врачевательницы перешел на негромкое ворчание, стал рассуждать вслух:
— Насколько я знаю, на него напал гытраш. Признаться, я уже через пару дней после этого происшествия надеялся увидеть Тома на своих уроках. Однако минула целая неделя, и что-то мне подсказывает, что выздоровление ни на йоту не приблизилось.
— Веришь ли, Альбус, но я уже не знаю, чем его лечить, – всплеснула руками мадам Кохен, бессильно опустилась на стул. – Девочек, что тоже были в ту ночь в Запретном лесу, я вскоре отпустила. У одной был небольшой насморк, у двух других – ни царапины. Но вот Реддл… дело здесь не в ранах или простуде. Он и не болен… вернее… он думает, что болен. Понимаешь меня, Альбус?
Дамблдор посмотрел мадам Кохен в глаза, усталые, но искренние. Ему не требовалось объяснять, как порой тяжело вылечить больных, что не верят в собственное излечение.
— Быть может, стоит ему разъяснить, что…
— Ты считаешь меня глупой? – обиделась врачевательница. – Думаешь, я не пыталась поговорить с ним? Пыталась! Пытаюсь… каждый день, но он не верит. Кивает, вежливо отмалчивается, делает вид, что соглашается, но я же вижу, что не верит. Прежде чем принять лекарство спрашивает его название и действие, словно ждет, что стану поить ядами.
Ее голос сорвался на крик, резко оборвался, мадам Кохен, тяжело дыша, поджала губы, пытаясь сдержать слезы оскорбления. Некоторое время они помолчали, Дамблдор, как ни старался, не мог заставить себя произнести ни слова утешения. Все они казались слишком неподходящими и пустыми.
Врачевательница взяла себя в руки, прошептала надломленным голосом:
— По ночам он иногда бредит…
— Что в том странного, многие больные бредят во сне.
Мадам Кохен, будто не слышала, немигающим взглядом смотрела на открытую шкатулку со странно смердящими порошками.
— Сначала мне казалось, что он просто дышит с присвистом, ведь так бывает при простуде. Долгое время под проливным дождем не прошло даром. Но потом я поняла, что он не просто дышит, а говорит, только слов никак не разобрать.
Дамблдор неожиданно напрягся, осторожно накрыл ладонью пальцы врачевательницы, холодные и утомленные.
— Припомни, Луиза, как именно это звучало?
— Так сразу и не скажешь. Иногда так, словно ветер шелестит в кроне, а иногда как резкий скрип, будто дверные петли не смазаны, иногда даже на шипение рассерженной змеи похоже…
— Змеи? – переспросил Дамблдор резко. – Ты уверена, Луиза?
Мадам Кохен перевела на него печальный взгляд, вздохнула измученно:
— В чем уверена, Альбус? Я не сплю третьи сутки и слишком устала. Извини, мне больше некогда болтать: еще нужно приготовить отвар для мальчика. Если желаешь, зайди к нему.
Больничное крыло никогда не могло похвастаться большим количеством посетителей. Наплыв больных, как правило, происходил сразу после квиддичных матчей. И среди пострадавших были не только члены команд, коварные бладжеры калечили всех, кто по неосторожности попадался на пути. Так будет через несколько дней, когда состоится первый матч в этом сезоне. Но пока же больничные койки пустуют. Все, кроме одной. Она стоит в самом дальнем углу, более того – отгорожена высокой ширмой. Мадам Кохен действительно опасается за самочувствие мальчика.
Дамблдор приблизился к краю ширмы, неловко улыбнулся, когда коричневые глаза осмотрели с недоброжелательностью. Белоснежное постельное белье сильно оттеняло нездоровую бледность мальчика, на лбу выступила испарина, а в каждом незначительном движении чувствовалась слабость.
Том, не отводя взгляда, замедленно прикрыл книгу, перевернул так, чтобы профессор не увидел ни обложки, ни корешка с названием. Дамблдор предпочел не заострять на этом внимания: слизеринцы всегда осторожны и недоверчивы.
— Как ты себя чувствуешь, Том?
Том ответил не сразу, словно размышлял солгать или сказать правду, затем ответил ровным тоном:
— Уже лучше, сэр. Спасибо.
— Похвальное качество, Том, – улыбнулся Дамблдор загадочно. – Ты стойко переносишь свой недуг. Немногие на это способны. И все же мадам Кохен говорит, что ты очень плох, а раны заживают слишком медленно.
Том равнодушно пожал плечами.
— Мадам Кохен сама не своя последние дни. Мне она говорит, что я совсем здоров, но упорно продолжает поить малоприятными зельями. Вам же говорит, что я болен, причем настолько серьезно, что мне об этом никто не решается сказать.
На щеках мальчика загорелся лихорадочный румянец, Дамблдор с беспокойством подступил к кровати.
— Том, ты неверно истолковал мои слова. Мадам Кохен права в одном: ты действительно здоров.
— Если я здоров, то почему меня все еще здесь держат? – поинтересовался Том язвительно.
— Ты сам должен понять, что здоров, – сказал Дамблдор мягко. – Пойми, Том, призрак не в состоянии причинить вреда человеку. Ведь он бесплотен и бессилен до тех пор, пока человек его не боится и верит в свою неуязвимость.
На лице мальчика отразилась безнадежность, а голос сочился нескрываемой тоской:
— И Вы о том же… Неужели все вокруг думают, что я это придумал? Стоит мне упомянуть о ранах, которые оставил якобы бесплотный призрак, и меня отгораживают ширмой, не пускают посетителей, смотрят как на…
Том осекся, плечи слабо вздрагивали. Дамблдор взглянул на книгу в его руках, лукаво прищурился.
— Ну, вижу, некоторые посетители у тебя все-таки были. Ведь кто-то же принес эту книгу.
Том с негодованием посмотрел на учителя: неуместно шутливый тон оказался во сто крат хуже заботливого лопотания мадам Кохен. Он отвернулся, губы предательски подрагивали, но ответил твердо:
— Сенектус принес учебники, чтобы я не запустил программу.
Дамблдор внимательно смотрел на замолчавшего мальчика, пальцы которого комкали одеяло, пытаясь накрыть «учебник». Дамблдор вздохнул, спросил невпопад:
— Том, а ты знаешь, что Салазар Слизерин тоже был змееустом?
Выражения лица Тома стало непроницаемым, взгляд не выражал ничего: ни интереса, ни удивления, ни раздражения. Как если бы с ним заговорили на иностранном языке, а он не понял ни слова.
— Тоже, сэр?
— Мадам Кохен сказала, что во сне ты говорил на змеином языке*. И мне показалось это интересным. За все то время, что я провел в Хогвартсе, ни разу не встречал змееуста, да еще вдобавок и слизеринца. Твои родители тоже умели говорить со змеями?
— Не знаю, сэр, – ответил Том холодно. – Я не знал их. Вырос в приюте.
— Печально, – покивал Дамблдор сочувственно.
Том не ответил, смотрел в сторону, всем своим видом показывая, что желает остаться один. Дамблдор в растерянности подыскивал слова утешения, что помогут мальчику отвлечься от пасмурных дум.
— Том, не стоит так переживать из-за той ночи. Я думаю, твой страх стал причиной, побудившей гытраша напасть, более того – причинить боль. Ведь всякий первокурсник на твоем месте…
— Я – не всякий! – перебил Том дерзко. Тут же, будто испугавшись собственной смелости, опустил горящий взор, добавил бесцветно: – Простите, сэр. Я еще не вполне здоров.
— Да, пожалуй, я не вовремя, – согласился Дамблдор, сделал шаг назад. – Отдыхай и поправляйся, Том. Друзья с нетерпением ждут твоего выздоровления, особенно младший мистер Рикрофт. Его зелья выходят совсем уж неудачными на этой неделе.
Дамблдор покинул Больничное крыло с тяжелым сердцем, перед глазами все еще стояло осунувшееся лицо врачевательницы, но беспокойство вселял болезненно отрешенный взгляд мальчика. С этими раздумьями он и направился к лестницам.
За каменной статуей крылатого вепря мелькнул краешек мантии, ничто не нарушило тишину пустого коридора, но Дамблдор остановился, легкая улыбка тронула губы.
— Мисс Боумен, я Вас видел. Выходите.
Чуть выждав, из-за статуи выдвинулась девочка, с виноватым видом убрала руки за спину, необычные жемчужные волосы заплетены в слабую косу, а синие глаза упрямо смотрят в пол.
— Разве Вы не должны быть на занятиях? – спросил Дамблдор.
Анна молча закивала, втянула голову в плечи, словно ожидая удара. Дамблдор мысленно обругал себя за нечуткость, вздохнул с раскаянием, сказал уже мягче:
— Должно быть, что-то важное привело тебя сюда? Иначе ты не нарушила бы школьные правила.
Дамблдор сознательно не упомянул о недавней провинности Анны и ее подруг, но о наказании позаботятся Хаммерсмит и Орр, ему же важно понять, что теперь привело девочку в Больничное крыло. Он любовно погладил бороду, глаза хитро сощурились.
— Ты пришла проведать Тома?
— Да, – выдохнула Анна.
— Почему же стоишь под дверью? Ведь мадам Кохен еще не сняла запрет на посещения.
— Даже если бы сняла, сэр. Вряд ли он захочет меня видеть, – пролепетала Анна. Наконец, подняла голову, на Дамблдора взглянули большие взволнованные глаза, по щекам разлилась мертвенная бледность, продолжила сбивчиво: – М-мы, сэр… я… Боюсь, сэр, это я виновата в том, что произошло с этим мальчиком…
Дамблдор слегка нахмурился.
— Что заставляет тебя так думать?
— Ключ, – шепнула Анна одними губами. – Он с самого начала хотел вернуться в замок, просил ключ от двери, которую кто-то закрыл изнутри. А я…
— Ты утаила его, – догадался Дамблдор.
Анна поспешно кивнула, лишь крепче сжала губы, не имея сил ответить.
— Почему? – спросил Дамблдор вкрадчиво. Чуть помолчав, сам ответил: – Хотя, я, кажется, знаю. Ты испугалась, Анна? Испугалась идти одна в незнакомый лес, подруги потому и оставили тебя на опушке с ключом, а сами ушли вглубь. С Томом было не так страшно, верно?
Глаза Анны бегали по сторонам, не решаясь посмотреть на профессора, что возвышался, будто столетний многомудрый дуб. Не нужны слова, Дамблдор понимает и без них, но Анна заставила губы разомкнуться, голос звучал хрипло:
— Да… а потом было поздно. Маргит заранее узнала, о существах Запретного леса, и нас с Тибией научила, но…
— Том этого не знал, – закончил за нее Дамблдор, продолжил почти ласково: – Анна, в этом ты не виновата, как и во всем, что произошло с Томом.
— Но ведь если бы я не побоялась идти одна…
— Наши собственные страхи частенько вредят тем, кто оказывается рядом. В этот раз все остались целы. Том жив, и в скором времени мадам Кохен поставит его на ноги. Анна, ты должна радоваться, что все так удачно закончилось… И уж тем более не вижу повода пропускать занятия. Если поторопишься, то еще успеешь на вторую половину урока. Я думаю, профессор Хаммерсмит простит тебе опоздание.
— Да, профессор.
Анна запустила пальцы в карман, затем вытянула руку вперед, на детской округлой ладошке лежал старый почерневший ото ржи ключ, сказала твердо:
— Я больше не стану покидать замок ночью, сэр.
— Очень правильное решение, Анна, – похвалил Дамблдор, принимая ключ. – Ты можешь гордиться собой.
Однако девочка не выглядела довольной, скорее смущенной и растерянной, подняла робкий взгляд.
— Сэр, Вы же никому… не расскажете о ключе?
— О каком ключе?
Синие глаза с трепетом проследили за ржавым ключом, пока тот не скрылся в многочисленных складках учительской мантии, пухлые губки удивленно приоткрылись, стыдливый румянец зажег щеки.
— Поторопись, Анна, – сказал Дамблдор с теплотой в голосе. – Не нужно испытывать доброту профессора Хаммерсмит.
— Спасибо.
Дамблдор проводил девочку взглядом, сокрушенно покачал головой, заложив руки за спину, направился к своему кабинету. Следующий урок он проводит у третьекурсников Когтеврана, нужно успеть подготовиться.
***
Том внезапно осознал, что уже некоторое время задумчиво смотрит на ширму, за которой скрылся Дамблдор, грудь вздулась, как кузнечные меха, тут же опала, невольно издал полувздох-полустон. Он закусил губу, чтобы не застонать вновь. В висках с силой горного потока стучала кровь. Почему они не оставят его в покое? Разве понимают они, каких усилий ему стоит спокойно терпеть их взгляды и вопросы, сносить это снисходительное обращение? Разве они понимают, что он, Том, был на волосок от смерти?
Том бросил лютый взгляд на пухлую книгу о призраках, страницы которой, как нарочно заколдованные, повторяли точь-в-точь слова мадам Кохен и профессора Дамблдора: «Гытраш не способен нанести человеку физический вред…»
— Но он нанес, – проскрежетал Том в бессилии.
Подавил жгучее желание отбросить книгу, но сдержался, ведь ее еще, как и десяток других, надо Сенектусу вернуть. Потому лишь аккуратно отложил, устало прикрыл глаза: до следующего приема зелья еще есть время вздремнуть. Смутно слышал как ширма легонько пошатнулась под весом Корникса – единственного близкого существа, – которого после долгих уговоров мадам Кохен разрешила допустить в палату.
Том помнил то утро, когда очнулся на больничной койке. Самое ужасное утро за все его неполные двенадцать лет. Первое, что он почувствовал, – это боль в груди, настолько резкая, что даже вздохнуть не получалось. Дыхание вырывалось из груди с хрипом, будто вместо легких порванная волынка. Пальцы сами невольно скользнули к груди, но наткнулись на шершавые бинты. Том проклинал тот момент, когда слабо повинующиеся глаза взглянули туда, где на белых бинтах расплывались несколько красных пятен. При воспоминании об этом даже теперь к горлу подкатывала тошнота, от вида собственной крови голова кружилась, а ноги странно немели. Повязки вскоре сменили, но перед глазами упорно стояли кровавые разводы.
Ко всем прочим телесным повреждениям Том вдобавок простыл, в горле до невозможного першило, будто изнутри драли терками. Но ледяной осенний дождь нанес вред не только ему. Том со злобным удовлетворением прислушивался к разговорам мадам Кохен и Тибии Тамиш, которая пролежала в Больничном крыле всего несколько дней. Голос девочки выдавал ее состояние, а нередкое чихание это лишь подтверждало.
Том каждый день с замиранием в сердце ждал письма от Крестной, но когда получил его, так и не понял радоваться или огорчаться. Всего несколько строк, кратко и сухо, как приказ на плацу. Но не это было причиной его беспокойства… Крестная писала, что в скором времени посетит Хогвартс, дабы лично поговорить с крестником. Том все же решил, что нужно огорчиться, поскольку предстоящий разговор внушал смятение и ноющую тревогу.
Высокая ширма, словно прочная каменная стена, отгораживала его от окружающего мира. Это и внушало спокойствие, и одновременно раздражало, ведь кроме потолка, треклятой ширмы и окна напротив он не видел ничего вот уже неделю. Нервировало буквально все: чрезмерно яркий солнечный свет и давящая ночная темень, забота мадам Кохен и не менее надоедливое жужжание потерявшейся мухи, что безуспешно долбилась об оконное стекло.
Лишь неспешные беседы с вороном чуточку успокаивали, одно присутствие птицы дарило непонятную безмятежность. Корникс по-прежнему хранил заносчивое молчание в присутствии посторонних, но стоило им с Томом остаться наедине, ботал без умолку.
Том уже начинал привыкать к картавому бухтению ворона, а когда увлекался учебниками, и вовсе не слышал.
— Глупые, глупые книжки, – каркал Корникс хрипло.
Он важно вышагивал между учебников, разбросанных на одеяле, выказывая недовольство, то и дело клевал кожаные переплеты. Корникс вспорхнул на открытый учебник по Защите от Темных искусств, по-хозяйски потоптался по странице, попробовал клюнуть корявого жучка, но тот оказался всего-навсего несъедобной чернильной буквой.
— Неужели мастер-ру Тому нр-равятся читать эти глупые книжки?
Том, не отрываясь от чтения очередного учебника, объяснил будничным тоном:
— Чтобы хорошо учиться, мастеру Тому необходимо читать эти глупые книжки.
— Зачем? – не отставал Корникс.
— Так велят профессора…
— Глупые пр-рофессор-ра, – выдал Корникс резкий вердикт. – Они дают мастер-ру Тому книжки, от котор-рых его клонит в сон.
Том перелистнул страницу, пустым взглядом уставился на ровные строчки буковок.
— Других у меня нет.
— Нужно найти, – поучал ворон тоном заправского профессора. – Нужно найти хор-рошие умные книжки.
Том отложил книгу, в упор посмотрел на напыщенную птицу.
— Угу, размечтался. Я не могу покинуть Больничное крыло, а даже если бы и смог, то на верхние библиотечные ярусы первокурсников все равно не пускают. А вот там-то книги и впрямь поинтереснее.
— Тогда пусть кто-нибудь др-ругой р-раздобудет эти книжки для мастер-ра Тома.
— Кто? Элджи? Антонин? А может Августус? Не смеши меня, Корникс… Разве что…
Том непроизвольно закусил губу от удачной мысли, что его посетила. Ворон с деланным равнодушием перелетел на ширму, черные глазки-бусинки хитро блеснули.
— Кор-рникс не станет досаждать мастер-ру Тому глупыми р-разговорами. Мастер-ру Тому виднее.
Мадам Кохен строго-настрого запретила друзьям его навещать, но Том и сам чувствовал, что пока не готов никого видеть. Лишь раз в два-три дня он с холодностью терпел посещения Сенектуса, который на правах старосты пробился через заграждения строгой врачевательницы. Под предлогом пропущенных больным уроков он приносил библиотечные книги, рассказывал скудные школьные новости, каковые мало интересовали Тома.
Сенектус с подозрительной чуткостью каждый раз справлялся о его здоровье. Чрезмерная опека настораживала, и Тома не покидало ощущение, будто тот что-то недоговаривает. Вот и вчера Сенектус тоже начал издалека. Около получаса взахлеб рассказывал о предстоящем квиддичном матче между Слизерином и Когтевраном, Том слушал рассеяно, пока голос старосты не посерьезнел.
Сенектус хрустнул пальцами, как всегда делал в минуты сильного напряжения, наконец, отважился:
— Том, той ночью… когда вас нашли в Запретном лесу. Как только Элджи объяснил в чем дело, я велел ему немедленно вернуться в спальню. Потому-то ни профессора, ни Орр не знают, что Элджи тогда покидал спальню. И я хотел… попросить тебя…
— Я понял, – перебил Том, сообразив в чем дело. – Никто и не узнает, что Элджи был вне спальни в ту ночь.
— Спасибо, – выдохнул Сенектус освобожденно, улыбнулся уголком губ.
С неожиданным стеснением он передал Тому несколько книг по Трансфигурации, и поторопился уйти, однако из вежливости спросил напоследок:
— Тебе помимо учебников еще что-нибудь нужно?
— Да.
Том пристально наблюдал, как благодарность в глазах Сенектуса сменилась расчетливой холодностью.
— Слушаю.
Том молча протянул небольшой свиток пергамента.
— Это книги, которые я хотел бы прочесть. У меня теперь уйма свободного времени.
Сенектус бегло проглядел список, брови его медленно поползли вверх, ошарашенный взгляд обратился к Тому, который небрежно отмахнулся:
— Для общего образования.
Сенектус не сказав больше ни слова, торопливо удалился. Корникс довольно пощелкал клювом, как ни в чем не бывало, принялся чистить перья.
***
Том вздрогнул, когда на прикроватную тумбу с жестяным звоном опустился поднос, распахнул глаза. Мадам Кохен виновато улыбнулась.
— Извини, что разбудила, но тебе крайне необходимо поесть и принять лекарство.
Том скептически оглядел глубокую тарелку с дымящимся супом, от одного вида еды желудок возмущенно взвыл.
— Главной частью процесса исцеления, – рассказывала мадам Кохен воодушевленно, – является правильный режим питания. Также немаловажно и то, что именно ест пациент… Ой, прости. Не ушибла?
Том скривился от боли, когда угол подноса задел ноющую рану, с трудом выдавил вымученную улыбку:
— Нет, ничуть не больно. Спасибо, мэм, дальше я сам.
— Приятного аппетита, милый. Обязательно съешь весь суп, а затем зелье. Ты помнишь, какое?
Он коротко кивнул. Врачевательница бросила на него последний взгляд, полный беспокойства, который Том уверенно проигнорировал.
Мадам Кохен с ежедневным упорством повторяла, что он идет на поправку, и теперь почти здоров, Тому же казалось, будто она о чем-то умалчивает. Раны на груди жутко чесались, особенно ночью, тогда спать становилось просто невыносимо, и он часами смотрел в мрачный потолок или вновь принимался штудировать учебники. Иногда ему удавалось заснуть, и в эти ночи, словно на сломанной карусели, которую уже не остановить, все повторялось вновь: голодный блеск в глазах пса-призрака, с морды виснет липкая слюна, внезапно перед самыми глазами возникает свирепый оскал, а лицо обдает тошнотворным зловонием…
На этом моменте Том всегда просыпался, дыша так, будто только что тонул, за окном в сыром тумане неохотно занималась заря, а мадам уже Кохен спешила с утренними настойками. Врачевательница хмурясь убирала старые бинты, и долго с непониманием смотрела на раны, что еще вечером затянулись корочкой, а теперь покраснели и воспалились, на краях ран выступила сукровица, а кое-где и кровь. Том жмурился до рези в глазах, челюсть сводило тупой болью, и все только чтобы не видеть этих уродливых порезов, что не желали излечиваться.
Последние деньки ноября таяли, как тополиный пух в жарком пламени. Все чаще при осмотре растерянность на лице мадам Кохен сменялась тихой отрадой, хотя во взгляде осталась смутная настороженность. Том ощущал, что день выписки приближается: неясное смятение отвлекало от книг, а по ночам донимало туманными образами. Тупая боль в груди и плече не беспокоила ровно настолько, насколько Том забывал о ней.
Пока Том с неохотой разглядывал остывшую яичницу, Корникс, словно обычная почтовая сова, дело коих презирал всей своей птичьей душой, принес небольшое письмо. Всего одно предложение заставило сердце Тома заколотиться учащенно: вечером приедет Крестная.
В коридоре Больничного крыла, как гром среди ясного неба, раздался звон опрокинутых доспехов. Том недовольно поморщился: с самого утра, несмотря на внушительную дверь лазарета, до него доносились завывания и улюлюканья неугомонного Пивза, порой перемежались визгом и пустыми угрозами кого-то из учащихся.
Иногда жемчужно-белый прозрачный человечек пролетал мимо его кровати в кабинет мадам Кохен, черные глазки недобро поблескивали. Пивз вновь пролетал мимо, уже нагруженный склянками и мерными ложками, что удалось стащить у врачевательницы, большой рот растягивался до ушей, однако к больному призрак не приближался. Том не обратил бы внимания на этот гомон, но к вечеру в Больничном крыле должно царить абсолютное спокойствие, а Пивз гостеприимностью никогда не отличался.
До полудня беснующийся призрак не затихал, Тому казалось, что голова вот-вот лопнет от трескотни. Ни одно из заклинаний, которые он разучивал самостоятельно, не выходило, нужные слова терялись или забывались вовсе. После нескольких неудачных попыток Том решил за лучшее отработать жесты и взмахи палочкой, это требовало меньших усилий.
Он выждал, пока мадам Кохен отправится на обед, осторожно выскользнул из-под одеяла. Ослабевшие ноги подогнулись, от щиколоток до коленей прошел озноб, Том бессильно привалился к кровати. Волна неожиданной слабости, которую считал давно забытой, вновь прокатилась по телу, даже в боку отчего-то кольнуло. Том не на шутку испугался, тут же перед глазами замелькали разноцветные мушки, к горлу подкатила тошнота, безумно захотелось вернуться в мягкую постель, и больше никогда не вставать. Он постоял, привыкая к новым ощущениям, пальцы до побелевших косточек вцепились в кроватную спинку.
Том взглядом нашарил у стены чугунную бочкообразную печь, сухой жар от которой согревал все Больничное крыло в холодное время года, шагнул по направлению к ней. Перед глазами еще рябило, коленки стукались одна о другую, но теперь Том крепко стоял на ногах, хоть каждый шаг и давался с трудом.
В печи, что походила на распухшую от перекорма корову, весело мелькали рыжие языки пламени. В лицо дохнуло теплом, Том приблизился еще, невольно зажмурился, когда глазные яблоки обожгло, а волосы стали слегка похрустывать. Рядом с печью на полу лежит кочерга, совсем черная от сажи и пепла. Том, прикрывая лицо рукой, нагнулся за ней, разумно приспустив на ладонь рукав пижамы. Отскочил от печи, фыркая и отплевываясь, словно кот с опаленной шерстью. Накаленная кочерга пока еще слабо пригревает пальцы, но Том не собирался ждать, когда та обожжется, как смог размахнулся… Кочерга с гулким бумом отлетела от чугунного бока печи.
Том отшатнулся к ближайшей кровати, непроизвольно зажал уши. Едва в глазах перестало двоиться, а в голове утих гнетущий звон, Том с ожиданием посмотрел на стену рядом с печью. Там, насколько он знал, находились нежилые помещения, которые облюбовали школьные привидения. Появления одного из них Том и ждал.
Не сразу, но каменная стена покрылась легкой дымкой, словно через нее просачивался молочный туман. Том пересилил безумное желание убежать. Вскоре в том месте показался жемчужно-белый худой старик. Взгляд Тома скользнул по его мантии, на которой серебристо переливались кровавые пятна. Том заставил себя перевести взгляд с одеяния призрака на строгое лицо, выпученные глаза смотрели с крайним неудовольствием.
Скрипучий раздраженный голос, будто предрождественский мороз, пробирал до костей:
— Ты хоть понимаешь, кого побеспокоил?
— Это не я, – пробормотал Том, сползая на пол.
Кровавый Барон недоверчиво фыркнул, Том крепче сжал зубы, едва не дернулся под пронизывающим неживым взглядом. В коридоре звякнуло, гулкий перезвон, как лавина в горах, стал стремительно нарастать, но даже в этой неразберихе слышался знакомый визгливый хохот. Большие глаза Кровавого Барона в тот же миг превратились в узкие щелочки, он протянул замогильным голосом:
— Пи-и-ивз.
Тело призрака медленно, словно кисельное, вытекло из стены, повеяло холодом, Тома невольно передернуло, но Кровавый Барон, разъяренный, уже забыл о нем. Также беззвучно, как и появился, призрак скрылся за дверью лазарета… и вдруг стало тихо, настолько, что Том слышал скрип часовых стрелок из кабинета мадам Кохен. Некоторое время он завороженно смотрел на дверь, пока не почувствовал, что босые ноги замерзли, только теперь заставил себя встать, назад возвращался с чувством выполненного долга. Обессилевший Том повалился на кровать, грудь вздымалась часто, словно после бега, внутри нарастало смутное ощущение гордости за самого себя. Теперь осталось лишь дождаться вечера…
Том нахмурился, еще раз оглядел свой уголок критическим взглядом. Прикроватная тумба, будто картонная коробка под дождем, разбухла от спрятанных в ее утробе книг, на одеяле ни складочки, натянуто, как пузо сытого дракона. Корникс только после долгих уговоров покинул уют лазарета, теперь где-нибудь на дереве мерзнет, дуется как сыч.
Время ужина давно закончилось, за окном стремительно темнело, а палату уже освещал теплый свет масляных ламп. Том огляделся, поморщился недовольно, с нервозностью переставил на тумбе бутыли с микстурами. Еще раз покосился на часы, воздух из легких вырвался с шумом: все без толку, Крестную не умилостивить идеальным порядком. Рука вновь сама потянулся к никчемным бутылям, когда Том, словно учуявший сову заяц, испуганно замер: дверные петли тихонько скрипнули. До слуха донесся знакомый голос, негромкий и сдержанный, отчего сердце, как пичуга в клетке, бешено заколотилось.
— Не беспокойтесь, я не задержусь.
Звук шагов приближался слишком быстро, Том заметался на кровати, что стала в этот момент слишком тесной и неуютной. В последний момент откинулся на подушки, крепче сцепил пальцы под одеялом, замер в ожидании.
— Том, к тебе пришли, – улыбнулась мадам Кохен с теплотой.
Крестная ничуть не изменилась: пронзительные желто-зеленые глаза, прямая спина, с вызовом вздернутый подбородок. Том с трудом подавил желание укрыться одеялом с головой, чтобы не чувствовать на себе этот пристыжающий взгляд. В горле внезапно пересохло, потому Том лишь вежливо кивнул, но Крестная уже испытывающе смотрела на мадам Кохен.
— Будьте добры…
— О, конечно-конечно, – засуетилась врачевательница, от неловкости поправила белоснежный передник. – Если понадоблюсь, я в своем кабинете. Быть может, желаете чаю, мисс Скоуэлл?
Губы Крестной сложились в тонкую линию, с трудом разомкнулись, голос прозвучал холодно:
— Нет, благодарю, я не задержусь.
— Что ж приятного вам вечера.
Том и Крестная проводили взглядами мадам Кохен, словно эта добрейшая женщина мешала их непонятным тайнам. Не в меру светлые и чистые стены лазарета давили, молчание стало невыносимым.
— Чересчур хлопотливая дама, ты не находишь, Том? – спросила Крестная неожиданно, добавила со странной обеспокоенностью в голосе: – Впрочем, все колдомедики таковы. Так как ты чувствуешь себя?
Том все еще в растерянности смотрел, как Крестная присаживается на стул рядом с его кроватью, не понимая, нужно ли отвечать. Крестная окинула его тревожным взглядом.
— Ты слишком бледный. Тебя хорошо кормят?
Том инстинктивно дернулся, когда Крестная протянула руку, сдавленно выдохнул, когда костлявые пальцы коснулись лба, от непривычно теплого ощущения по спине побежали мурашки.
— Странно. Температуры нет, но выглядишь болезненно, – удивилась Крестная. Плечи зябко дрогнули, она брезгливо повела носом. – Сама с детства не переношу лечебницы. В них душно и пахнет прокисшими зельями и использованными компрессами, в такой атмосфере невозможно быстро выздороветь.
Том невольно втянул носом воздух, но не учуял ничего кроме запаха чистого накрахмаленного белья и еще чего-то непонятного, свежего, как спозаранку роса на траве, но Крестная продолжала возмущаться:
— Ты здесь верно один целыми днями? Это тоже не способствует хорошему самочувствию. Хотела бы я знать, кто принимает таких колдомедиков на работу… Диппет же дальше своего носа не видит.
— Крестная, – прервал Том негромко, – Вы хотели сказать что-то важное.
Пожилая дама удивленно вздернула брови, некоторое время внимательно смотрела на Тома, будто подмечала в нем едва видимые перемены, затем резко перевела глаза на окно, нервно похлопала по коленям.
— Да, верно, Том, верно. Я уж и забыла… Сразу по возвращении в Лондон тебе следует отправиться в Косой переулок. Ты помнишь, где находится магазин Дотти? Так вот все волшебные книги и одежду оставишь у нее, в приют это везти ни к чему. А затем Дотти поможет тебе добраться до Офэнчестера.
— Мэм, но еще рано говорить о возвращении в приют. Ведь сейчас только ноябрь, а до июня…
Крестная неожиданно громко хлопнула по тумбе, словно метила в невидимую муху, Том поспешно умолк.
— Лучше раньше, чем позже, Том. К тому же я не уверена, что вернусь к июню.
— Вернетесь? – переспросил он. – Разве Вы уезжаете?
Крестная рассеянно потирала ушибленную ладонь.
— Да-да, уезжаю… но это не важно, и говорить я пришла не о том. Ты понял, что в июне должен приехать к Дотти? В мое отсутствие она станет приглядывать за тобой в волшебном мире, ну а в магловском… ты и сам знаешь, как жить. Ну что ж, полагаю мне пора. Всего доброго, Том, выздоравливай поскорее.
Том непроизвольно открыл рот, настолько действия Крестной оказывались непредсказуемыми, прошептал сипло:
— Всего доброго.
Крестная выпрямилась во весь немалый рост, вновь строгая и непреклонная, как морская скала, костлявый палец нацелился на Тома.
— И, мистер Реддл, будьте так добры, впредь не портить школьного имущества. Я не в состоянии оплачивать еще и это.
— Но я не… – возмутился Том, но вовремя понял, что препирательства напрасны, – хм… да, мэм. Извините, это больше не повторится.
Но пожилая дама не отводила требовательных желто-зеленых глаз, заметила безжалостно:
— Не это и не что-либо еще, Том! Ты здесь, чтобы получить достойное образование. Волшебник без этого уже не волшебник.
_____________________________
* Змеиный язык, парсултанг, серпентаго. Фандомовцы называют его по-разному, даже пишут по-разному. Я – за незнанием верного или более приемлемого варианта – стану использовать термин «серпентаго». По крайней мере, со значением этого слова я знакома.
