Не всё Мародёрам малина

Глава 11

Сириус. По ту сторону.

Здесь всегда темно. Темнота и боль. Раньше я даже не мог себе представить, что такая боль может существовать. Болит душа. Болит так, словно с неё как кожу содрали тело и теперь любое прикосновение вызывает боль. Что там Азкабан! Теперь все тамошние ужасы кажутся детскими сказками. Как синяк на коленке по сравнению с тройным переломом, который я однажды заработал, решив посостязаться с Джимми в полётах. Дурак, конечно – в этом-то он всегда был выше на голову. Но кто же признается в таком в двенадцать-то лет! Вот и нарвался, хорошо ещё ногу сломал, а не шею. Шее, впрочем, тоже досталось – потом. А тогда я кусал губы, стараясь не заплакать от боли, и Джимми тоже чуть не плакал и кричал, что он во всём виноват. Джимми… Он терпеть не мог, когда его так называли. Говорил, что это имя для малыша. Из-за этого мы даже подрались – ещё на вокзале. Он сказал – ещё раз назовёшь меня так – получишь в ухо. Я, разумеется, ответил: «Попробуй!». А он, разумеется, попробовал. Потом мы вместе набили морду какому-то третьекурснику (слизеринцу, конечно!), который заявил, что мы дерёмся как маглы. После чего моё отношение к этому милому факультету стало ещё «нежнее» и я заявил, что если распределят в Слизерин – сбегу из школы, живут же люди и без магического образования. А Джеймс меня в этом горячо поддержал, из-за чего снова подрался – на этот раз со Снейпом. Проклятье! Вот о ком вспоминать не стану. Здесь – не стану. В Азкабане я довольно быстро научился сортировать мысли и воспоминания, пряча счастливые в глубины памяти – я представлял при этом шкатулку, почему-то чёрную с золотом – чтобы дементоры не могли похитить их, но и самые болезненные прогонял тоже, иначе сошёл бы с ума, как многие там. И здесь тоже. Только здесь никакая шкатулка не поможет, здесь боль причиняют любые мысли - счастливые, горькие, злые – всё равно. Хорошо бы научится совсем не думать, но не получается. Не здесь. Может, я уже немножко сумасшедший? Или не немножко.… Говорят, ни один безумец не признаёт, что он безумен. Интересно, верно ли обратное? Как больно.… Раньше я не знал, что может быть так больно. Впрочем, там – не может. Там от такого теряют сознание. Или умирают. А здесь… Можно ли умереть здесь? Можно, наверное.… Иначе бы их было намного больше – тех, кто рядом со мной, в темноте. А может и нет. Может быть просто мало тех, кто отважился пойти на Зов. Шагнуть за Порог – куда как проще. Вот он, всегда в одном шаге. Здесь вообще словно нет пространства – можно идти час, два – и не сдвинуться с места. Только второй раз я не стану это проверять. Потому что тело болит тоже. Так, как положено болеть телу, свалившемуся с Мерлин знает, какой высоты. Хотя его нет. Тела. Как пространства. Нет – и есть. Можно встать и пойти – и нельзя, например, потрогать себя за нос. А вот идти – можно. Один шаг за Порог – или неизвестно сколько по Дороге Зова. Где я вычитал эту дурацкую шуточку: «Даже если вас съели – у вас есть как минимум два выхода»? Помню, мы хохотали до колик, представляя это в подробностях. А Лили ругалась и называла нас грубиянами и пошляками. Интересно, что её все и всегда звали именно Лили, даже преподаватели – когда решали быть неформальными. Например, Слизень только так её и звал, даже на уроках. Её полное имя я только раз и слышал – на свадьбе. Да и то никак не вспомню – Лилиан, Лилит, Линайна…? Нет, не помню. На самом-то деле – два раза. Ещё на распределении. Но тогда я был слишком озабочен собственной судьбой, чтобы обращать внимание на каких-то девчонок. Вот Джимми - тот сразу на неё «глаз положил». А она…. Где-то на седьмом курсе она однажды спросила – из-за чего мы дрались на вокзале. А я взял, да и рассказал. Джеймс, конечно, заорал: «Убью гада!!!» или что-то в этом роде, но тут же пришёл в восторг («Ты и это помнишь!!!») и казнь была отложена ввиду более срочных дел. А мне осталось только стоять у двери (с наружной стороны) и объяснять всем желающим, что в этот кабинет входить нельзя – там только что взорвался котёл с крайне токсичным зельем. Что, в сущности, было практически правдой. Было, было, было…. Уже четырнадцать лет - было. И нет. И в этом моя вина и моя беда, и поэтому я не могу позволить себе шагнуть за Порог. Я должен попытаться вернуться. Должен. Чтобы защитить Малыша. Ох, что было бы, узнай он это прозвище! Взорвался бы, наверное. Не хуже того мифического котла. А может и нет. Впрочем, пусть. Пусть бы даже морду набил в лучших традициях своего отца… Мерлин, как же они похожи! Я должен его защитить! Может быть, и не смогу – только больше-то всё равно некому. Ну не Рем же – его самого впору защищать. И главным образом от самого себя. Вот уж кто никогда не умел спорить. И всех старался помирить. Если бы это было возможно! В бой его пускать нельзя – погибнет. Если только… но нет. Он жив. Вот его нить в Дороге Зова – тусклое серебро, печаль и вина. Бедный Рем! Он до сих пор чувствует себя виноватым передо мной. Он вообще перед всеми чувствует себя виноватым – за что, только? За свою испорченную жизнь? Вот перед Нидой он, пожалуй, действительно виноват. Девочка его любит, а он… нет, если вернусь, если сумею – запру их в одной комнате и не выпущу, пока… в общем, пока не объявят о помолвке. Нида, Нида, племяшка моя маленькая… как она забавно обижалась на своё дурацкое имя. До слёз. А меня это смешило безумно – чуть всерьёз не поссорились. Причём с Меди. Малышку-то я легко утешил, придумав это самое «Нида», да ещё сказав, что это будет наш секрет. Слёзы мигом высохли! Недавно она сама смеялась над той давней обидой – а вот теперь эта мимолётная, давно прощёная вина жжет меня едва ли не больнее, чем смерть Джимми и Лили. Может быть потому, что к той вине-беде я привык. Привычная боль притупляется…. Нида, девочка-радуга, даже в серой тоске её Зова мелькают разноцветные блики…. Гермиона и Рон, ум и отвага, они славные, преданные, они всегда будут рядом с Гарри – только вот опыта у них…. Они тоже вспоминают меня – иногда. Впрочем, я не в обиде, скорее наоборот. Не хватало только ещё их затянуть в эту карусель всеобщей виноватости! Не в обиде – но больно. Ещё две капли раскалённого свинца. Впрочем, если бы они тосковали сильнее – было бы, наверное, ещё больнее. Ещё? Нет, об этом лучше не думать. Лучше вообще не думать. Просто решиться. Но я боюсь. Здесь не перед кем «держать лицо» (те, во тьме, не в счёт), а себе-то я могу в этом признаться. Впервые в жизни (в жизни?!) я по-настоящему боюсь за себя. И поэтому тяну, хотя время дорого как никогда. Боль отнимает силы…. А там время (как я понял) идёт гораздо быстрее, чем здесь. Каждая минута моих раздумий-воспоминаний-колебаний – сколько это там? День? Неделя? Месяц? Как больно! И как страшно…. И как легко ступить за Порог. Туда, где нет страха. И боли. Наверное, там совсем ничего нет, но это не важно. Так легко – один шаг. Но возврата уже не будет. Вернее – не будет той призрачной надежды на возврат, что есть сейчас. И я снова перебираю имена. Молли? Для неё есть один способ защиты: обложить ватой и спрятать подальше. А это совсем не тот случай. Директор? Он мудр… вот только мне всё больше кажется, что «мудрость» и «ум» - не совсем одно и то же. Нет, он любит Малыша и бережёт – только по-своему. Как гуся к Рождеству… проклятье, ну нет же! Я, наверное, несправедлив к нему – но что-то всё же в этом есть. Любовь великих штука сложная и непредсказуемая. Надо решаться…. Малыш тоскует без меня, его Зов – широкая полоса, совсем чёрная. Широкая… пока. Он ведь и вправду совсем ребёнок. В этом возрасте время летит быстро. Горе забудется…. Кто я ему? Крёстный…. Друг отца…. Ну и что? Мы ведь почти не были вместе. И он наверняка считает, что я мёртв. Это не так, не совсем так, только вот никто об этом не знает там. Никто… или, по крайней мере, не Гарри. Может, кто-то где-то и знает – ведь не может быть, чтобы за все столетия (или тысячелетия?) существования этой проклятой Арки из неё не выбрался никто?! А если выбрался – не мог не оставить записей. Ну хоть похвастаться должен был?!!! Может быть, Герми-книгочейка что-то такое и раскопает? Призрачная надежда. Но всё же.… Решайся же! Решайся, пока они зовут. Потому что если Зов оборвётся, если хоть на миг там никто не будет думать о тебе и звать – Дорога растает и ты сорвёшься обратно. Сюда, во тьму и боль. Только уже не будет Порога. Уже навсегда. Я не знаю, сколько это – здешнее всегда, но узнать совсем не хочется. То же будет, если ступив на Дорогу сам промедлишь хоть миг. Остановишься. Засомневаешься. Захочешь отдохнуть. Сейчас я могу позволить себе сомнения, ступив на Дорогу – нет. Один неверный шаг, минутное колебание…. Не знаю, откуда у меня это Знание – но оно несомненно. Те, что вокруг меня, в этой тьме-без-пространства – они когда-то решились ступить на Дорогу Зова. И не прошли. Не знаю, кто был в этом виноват – они сами или те, то ждал и звал, ждал – не имея ни тени надежды. Наверное, по-разному. А итог один – тьма и боль. Боюсь. Но не могу не идти. Вот моя Дорога: чёрное, радужно-серое, серебряное… временами вплетаются нити-память других, кто знает меня и любит, кому плохо без меня. Их не так уж и мало! И потому я должен идти. И должен дойти. И я дойду. Это очень красиво – чернь и серебро… и ещё одна лента – алая. Я не знаю, кто это. Но я должен узнать. Обязательно должен! Я встаю – и делаю первый шаг.