*☻
ГЛАВА 12: Я справлюсь сам ☻
Антонин с плохо скрываемым беспокойством смотрел на дверь ванной комнаты. Оттуда вот уже второй час к ряду не доносилось ни звука, это действовало на нервы. Том в последнее время завел привычку запираться в ванной с кипой потрепанных книг, из числа тех, что позволялось забирать из библиотеки. Молча приходил, молча запирался, на вопросы отвечал кратко и резко так, что не поспоришь.
Нельзя сказать, что Том резко переменился с того вечера, как нашли первую печать. Нет. На уроках, в перерывах или за обеденным столом он вел себя как обычно, но стоило кому-то заговорить о печатях… Тут же замолкал, хуже того – взгляд становился другим. У Антонина мурашки побежали по коже, стоило вспомнить этот взгляд: замкнутый и не терпящий возражений.
Антонин подкрался к двери, приложил ухо, но, как и прежде, ничто не выдало действий Тома. Тогда тихонько постучал костяшками пальцев.
— Том, ты как?
— Жив, – последовал короткий ответ.
— Тебе помочь?
— Да, не беспокой меня.
Антонин приуныл от такого ответа, вернулся на прежнее место, подпер подбородок кулаком, тоскливый взгляд снова вперился в закрытую дверь. Августус проверил замки на двух чемоданах, уже забитых одеждой и прочими принадлежностями, окинул взглядом комнату, на глаза попался окаменевший Антонин.
Августус без сил опустился на чемоданы, спросил с иронией:
— Долохов, может, хватит пялиться на дверь? Она от этого не откроется.
— Что он там делает? – спросил Антонин в пространство.
Августус шумно выдохнул, повторил как для несмышленого ребенка:
— Печать разгадывает.
— А мы, что тут делаем?
Августус обвел рукой спальню.
— Собираем вещи, потому что уже завтра начинаются рождественские каникулы, и мы разъедимся по домам…
— Это я знаю, – отмахнулся Антонин. – Почему мы не помогаем Тому разгадывать печать?
— Потому что Том сам справится.
— Он уже почти три недели сам справляется! – разозлился Антонин. – А где результат?
Августус с задумчивым видом проверил крепления на верхнем чемодане, пожал плечами.
— Результат-то может и есть, просто Том не все нам говорит.
Антонин перевел взгляд с двери на Августуса, посмотрел пристально.
— По себе судишь?.. Том не такой. Придет время, и он все нам расскажет.
Августус возражать не стал, многозначительно, будто только ему одному известна истина, подвигал бровями. В спальню зашел Элджи, быстро глянул на друзей, молча подошел и сел рядом с Антонином. Теперь вдвоем смотрели на дверь ванной.
— Молчит? – спросил Элджи.
— Молчит, – вздохнул Антонин.
— Стучались?
Августус хмыкнул.
— Дважды.
— И что? – настаивал Элджи.
— Молчит, – повторил Антонин задумчиво.
Все трое тяжело вздохнули, посидели в тишине, потом Элджи пробормотал:
— Сенектус говорит, что еще тогда предлагал помощь, а Том все равно отказался. Сказал, будто сам все разгадает.
— Скорей бы уж, – буркнул Антонин.
Опять повздыхали, но немилосердная дверь ванной так и не открылась. Ни звука, ни шороха, ни намека…
Несколько раз в спальню заходил О’Бэксли, косил назойливо-любопытным глазом на запертую дверь, мимоходом интересовался самочувствием Тома. Уж больно странно ведет себя после выписки из Больничного крыла. Одного тяжелого взгляда Августуса хватало прервать такие разговоры, и О’Бэксли тихо, словно ночные тени перед рассветом, исчезал.
Августус бормотал под нос грубое, затем вновь принимался отвлекать друзей от бесполезного уныния, грозил, а порой и упрашивал, но все без толку. А через пару часов и его терпение иссякло, на ванную поглядывал с негодованием и раздражением: сколько можно томить их в неведении?
Том вышел ровно тогда, когда уже никто этого не ждал: ни минутой раньше, ни минутой позже. Не замечая ничего вокруг, с немалой стопой книг миновал Антонина и Элджи, приблизился к своей кровати. Все еще в задумчивом состоянии положил книги на крышку сундука, машинально запустил пятерню в волосы, как бы припоминая, что же еще забыл сделать, что упустил из виду? Только потом повернулся, глаза наткнулись на обращенные к нему вопрошающие взгляды, удивленно вздернул брови.
— Что?
Антонин фыркнул разочарованно и отвернулся: такой наглости он не ожидал, вынул из-под кровати чемодан для сборов. Элджи с неохотой сполз с кровати Антонина, двинулся к платяному шкафу, глаза оставались тоскливыми, как у обманутой собаки. Августус задумчиво смотрел в окно, лицо спокойное, но напряжение в голосе выдало неуверенность.
— Вот и рождественские каникулы… Элджи и Сенектус будут справлять их у родственников в Европе. Антонин и я – по домам с семьями…
— Я останусь в Хогвартсе, – ответил Том на невысказанный вопрос.
Антонин поднял голову.
— Почему?
— У меня еще дела здесь, – проговорил Том непонятно. – Не хочу оставлять не завершенными. Кстати о сборах, Антонин, ты мне фонарик вернул?
Антонин в великом негодовании развел руками, так будто с него снимали последнюю рубаху.
— Ну, Том…
— Ничего не знаю! – отрезал Том. – Чтоб через пять минут фонарик лежал на моей кровати, иначе Сенектус узнает о содержимом твоего чемодана.
Он вновь направился в ванную, чтобы забрать оставшиеся книги и пергамент: там слишком сыро, долго не пролежат.
— Мне и минуты хватит, – буркнул Антонин, полез под кровать.
Том склонился над книгами, стал аккуратно укладывать в стопу, под пальцы скользнул лист с английским вариантом первой печати. Колени сами подогнулись, Том сел, заворожено читая знакомые слова, уже и позабыл, зачем вернулся.
Шифр не так сложен, как показалось ему в первый раз. Под витиеватыми эпитетами сокрыта одна лишь фраза, но чтобы ее прочесть, нужно верно разгадать слова, что ее составляют. Поскольку в тексте печати присутствовало семь совершенно не связанных между собой частей, Том почти сразу определил, что фраза состоит из семи слов, и каждое из них зашифровано следующим образом:
Первое слово:
«Не страшись, услышав волка песню, посвященную луне…»
Второе слово:
«…и я, умолчав последний слог, вознагражу тебя почетным званием, которое другим передается по наследству.»
Третье слово:
«Опасайся участи тех трех старших из пятидесяти сестер, что в подземном мире обречены вечно наполнять водой бездонную бочку.»
Четвертое слово:
«И только, когда упадет первая иголка с вечнозеленой родственницы сосны и пихты…»
Пятое слово:
«…и явятся три предвестника костлявой…»
Шестое слово:
«Я ем. Он ест. Мы едим. Они едят. А ты?»
Седьмое слово:
«…тогда сложи десять сотен и вычти последние четыре, и получишь подсказку.»
Теперь, как нелегкую мозаику, требовалось разгадать каждое слово, огранить, будто молодой алмаз, приставить гранями к другим словам, чтоб подошли и открыли свой рисунок.
Рука сама потянулась за пером и чистым листом пергамента, Том размышлял, до крови терзал нижнюю губу укусами, а затем выводил закорючки, бесчисленное множество. Некоторые осколки мозаики удалось подобрать… по крайней мере, Тому хотелось думать, что они подобраны верно. Но отчего-то прочие не желали подходить, и общий рисунок размывался, очертания стирались. Много раз Тому казалось, что вот он уже совсем близко к разгадке, однако контуры отгадки расплывались, перед глазами упорно возникал лист желтоватого пергамента, запачканный кляксами и короткими словами.
Изможденный, он поднялся к умывальнику, чтобы смыть с пальцев следы чернил, исхудавшее лицо в зеркале смутно напомнило о том, что неплохо бы и перекусить. Хотя Том уже давно не испытывал настоящего голода: когда голова забита высокими мыслями, желудок покорно молчит. С трудом вспомнил, что и в ванную-то вернулся лишь за тем, чтобы забрать книги. Том до покраснения растер глаза, отгоняя наваждение, мысленно велел себе немедленно вернуть книги в сундук.
В комнате было пусто и тихо, у четырех кроватей уже стояли собранные чемоданы, а у двери на корточках замер Элджи, с интересом разглядывая Тома, сказал:
— Еще минут двадцать, и ты пропустил бы обед… Как ты это делаешь?
— Что именно?
— Так точно рассчитываешь время. Каждое утро встаешь в одно и то же время, без часов определяешь время обеда и ужина, еще до звона колокола знаешь, когда окончится урок.
Том без церемоний бросил книги на кровать, пожал плечами.
— Не знаю, само выходит.
Элджи мечтательно покрутил пальцем кудряшку.
— Мне бы так, а то меня вечно старшие ругают за рассеянность…
Том оглядел себя в зеркало, обдернул джемпер, только затем приблизился к Элджи, присел напротив.
— А ты чего остался?
— Тебя ждал, – ответил Элджи просто. Внимательно оглядел его лицо, подметил с заботой: – У тебя глаза красные.
Том отмахнулся усталым жестом.
— Знаю, это от переутомления. На каникулах отосплюсь.
— Это не уроки, а печать тебя так утомляет. Может, тебе все-таки нужна помощь? Антонин или Сенектус…
— Нет, – отрезал Том, – я сам.
— Как знаешь, – вздохнул Элджи покорно. – Мне не нравится, как на тебя действует пророчество Слизерина. Ты очень изменился за последний месяц.
— С чего ты взял, что я изменился? Может, я всегда таким был, просто раньше притворялся более умело.
Элджи яростно замотал головой.
— Нет. Ты не притворялся. С самого начала ты не хотел разгадывать пророчество, говорил, что оно принесет нам беды. Разве забыл? Ты тогда был прав, а мы с Антонином не послушали, без твоего ведома пошли в библиотеку… Теперь-то я понимаю, что нам не стоило все это начинать. Том, может, не нужно разгадывать печати. Разве так важно, чтобы ты стал Наследником Слизерина?.. а вдруг мы ошиблись, и в пророчестве говорится совсем не о тебе…
Он осекся, уставился на щель под дверью, где скользнула размытая тень. Чуть погодя из коридора донесся странный шорох, в ту же секунду Том резко вскочил на ноги. Раздался возглас боли, от распахнутой двери отшатнулась Оливия Хорнби, потирая при этом ушибленный лоб, звук ее резкого визгливого голоса заставил Тома поморщиться.
— Р-разве вы не идете на обед?
— Что ты слышала? – спросил Том прямо.
Хорнби заворожено смотрела в покрасневшие от долгого чтения глаза Тома, на лице стал проявляться почти животный страх, тихо охнула, стала медленно сползать по стене. Тонкие девичьи пальцы суетливо царапали обивку, будто искали лазейку, чтобы их хозяйка могла укрыться.
Том сделал шаг вперед, от нахлынувшего гнева лицо опасно потемнело, черты заострились, между бровей пролегла недоверчивая морщинка.
— Ну?
Хорнби несколько раз шлепнула губами, и нервно икнула:
— Н-ничего.
— Если ничего, тогда чего так трясешься? – осведомился Том, тут же сам ответил: – Значит слышала. А вот что?
Хорнби дико мотнула головой, опять повторила:
— Н-ничего.
Пальцы Тома до хруста сжались в кулаки, взгляд Хорнби бегло коснулся их, и ее нижняя губа вдруг стала беспомощно подрагивать. Элджи с неуместным состраданием глядел на Хорнби: хоть и подслушивала, все равно жалко; а когда перевел взгляд на Тома, почувствовал, как на затылке зашевелились кудряшки, вмиг понял, отчего так перепугалась слизеринка. И было чего и испугаться: Том выглядел поистине устрашающе, один лишь взгляд примораживал к месту.
— Том, – заговорил Элджи осторожно так, как если бы успокаивал бешеного пса, – она трясется не оттого, что что-то слышала. Она тебя испугалась.
— Чушь! Ты только посмотри в эти лживые глаза… точно подслушивала. Да, Хорнби?
— Том, оставь, – упрашивал Элджи, – пожалуйста. Ничего она не слышала, просто мимо проходила. А нам и вправду на обед пора.
Он все настойчивее теребил Тома за рукав, пока тот не дернулся, резко обернулся, ожесточенный взгляд вонзился в Элджи.
— Сколько раз повторять, не лезь под руку!
Том уже повернулся обратно к Хорнби с намерением как следует встряхнуть любопытную, но место у стены пустовало, а со стороны лестницы слышались дробные убегающие шаги.
— Элджи, чтоб тебя… – ругнулся Том со злобой, – родители в Европе потеряли. У меня уже терпения на тебя никакого нет!
— Девочек не хорошо обижать, – упрямствовал Элджи, чуть не плача.
— А подслушивать этой самой девочке хорошо?
— Может, она и не подслушивала, а Сенектус ее послал за нами?
— Элджи! Ты меня убиваешь своей глупостью. Ни Сенектус и никто другой не мог послать ее за нами. В этой части расположены спальни мальчиков, а девочкам сюда вход строго воспрещен! Теперь понял?.. Иди в Большой зал, там встретимся.
Не смотря на удрученного Элджи, Том метнулся в Подземелья в надежде догнать беглянку. Каменные стены и пол сразу подсказали, куда направилась Хорнби, ухо Тома еще могло уловить цоканье ее мелких шагов. Слишком далеко, подумал с отчаянием, уж очень прыткая попалась. И все же бросился следом.
Когда он взбежал по последней лестнице Подземелий, дневной свет показался слишком ярким, Том стал, как вкопанный не в силах сразу открыть глаза. Вприщурку огляделся, у двери туалета для девочек заметил Хорнби, которая жестикулируя и сбивчиво тараторя объяснялась с Лацивией. Завидев Тома, она громко ойкнула, загородилась Лацивией, как щитом, но, сообразив, что и это не поможет, юркнула за дверь.
Том, понимая, что уже без толку, окрикнул с ожесточением:
— Хорнби!
Лацивия все еще растерянно хлопая ресницами, преградила путь.
— Чего тебе от нее надо?
Том со злобой отпихнул Лацивию. Но она неожиданно оказалась достаточно ловкой, чтобы оказать сопротивление. Первый приступ ярости тут же схлынул, Том с едва скрываемым удивлением опустил взгляд на Лацивию, что вновь загородила дверь туалета, смотрела в глаза с явным вызовом.
— Не твоего ума дело, – ответил он несколько неуверенно, крикнул ей за спину. – Выходи, Хорнби!
Лацивия упрямо вздернула подбородок.
— Чтобы Оливия не сделала, не смей с ней говорить в таком тоне.
— Лацивия, – прорычал Том, скрежетнув зубами, – я тебя не спрашивал, что она делала, а чего нет. И правилам этикета меня учить тоже не надо. Займись, чем-нибудь более подходящим такой умной девочке. Хорнби!.. Не заставляй меня вытаскивать тебя оттуда силой!
Глаза Лацивии недобро сузились, огненно-красные волосы встопорщились, как загривок у рассерженной кошки, прошипела:
— А ты рискни, и я позову старост.
Том некоторое время, пока раздумывал, как поступить, в упор смотрел в гневные янтарные глаза, затем посулил угрожающе:
— Она не просидит там вечно. А я терпеливый… очень терпеливый, слышишь, Хорнби?
— Ты не тронешь Оливию, – предупредила Лацивия, – даже если она выйдет.
— Нет, не трону, – согласился Том с подозрительной легкостью, быстро зашагал прочь.
У Большого зала Том случайно налетел на старшекурсника, поднял глаза, только тогда заметил, что перед ним Сенектус. Мысленно ругнулся, приготовился к очередному нагоняю от взыскательного старосты, но Сенектус спросил обыденным тоном:
— Ты чего так поздно?
— Дела.
Сенектус окинул его долгим взглядом, сразу подметил раздраженные желваки на щеках и усталые глаза, согласно кивнул.
— Ладно, вижу, нипочем не расскажешь… Подожди, у меня к тебе тоже дело. Профессор Слиппери составляет список тех, кто останется на Рождество в Хогвартсе. Ты так и не отметился, но Августус сказал…
— Он верно сказал: я остаюсь.
Том уже шагнул по направлению к Большому залу, но Сенектус его остановил нетерпеливо:
— …и еще! Вы с О’Бэксли в одной спальне, если не ошибаюсь? Передай ему, это письмо, пусть с ним же зайдет к профессору Слиппери.
— Почему говоришь это мне? – поинтересовался Том с ехидцей. – А не Августусу?
Сенектус вновь окинул Тома пристальным взглядом, ответил после недолгой паузы:
— Они не ладят. Руквуд из вредности порвал бы письмо и сделал вид, что забыл о моем поручении, только чтобы О’Бэксли провел каникулы в школе. А тебе, я так понимаю, нужна пустая комната и на сколь возможно длительный срок.
Том запихнул конверт в карман мантии, вынуждено согласился.
— Хорошо, передам. Это все?
Сенектус не ответил, заложил руки за спину, со скучающим видом направился далее по коридору.
Многие уже покидали Большой зал, оставались либо заядлые обжоры, либо, как и Том, опоздавшие. Стол Слизерина не был исключением, только трое первокурсников сидели особняком. Меж собой не разговаривали, хотя давно закончили обедать, но уходить не торопились. Один из них, худощавый и пепельноволосый, как любознательная сорока, – с таким же острым вздернутым носом, – чопорно вертел головой: до всего-то ему есть дело, все-то ему интересно. Второй, слизеринец более крепкого сложения, с ленцой ковырял ножом узоры на скатерти, щеки и лоб усеяны задорными веснушками, а рыжевато-каштановые волосы вздыбились, будто иголки у ежа. Третий из-за небольшого роста казался самым младшим, на голове грива спутанных курчавых волос, лицо, словно у фарфоровой куклы, с большими голубыми глазами и румяными щеками. Он с живым восторгом, словно голодал неделю, уписывал аппетитные пирожки – по одному в каждой руке.
Том обозрел эту картину в одну секунду, быстро сообразил, что друзья ждут его, но вовсе не затем, чтобы справиться о сытости или самочувствии. Он еще не успел сесть за стол, как Антонин выпалил в нетерпении:
— Ну, как? Разгадал?
Августус с досады прищелкнул языком, демонстративно отвернулся от чересчур прямолинейного Антонина.
— Что опять не так? – возмутился Антонин, покосившись на друга. – Решили же, что спросим об этом.
— Ну, не сразу же, – буркнул Августус, не поворачивая головы. – Для начала поздоровался бы, затем несколько вопросов о погоде-учебе, а потом спокойно переходи к цели разговора… Учишь тебя учишь, кулаки болят.
Антонин с шумом вытолкнул воздух из легких, подпер подбородок кулаками.
— Тяжелый ты человек, Руквуд.
Мимо них с гордо поднятой головой прошла Лацивия. За ней робко жалась Оливия Хорнби, бросила на Тома боязливый взгляд, но он бровью не повел, так, словно ничего не произошло.
Элджи пододвинул Тому тарелку, содержимое которой больше смахивало на неудачный натюрморт: в центре жареное мясо курицы и хрустящая ветчина, по бокам несколько ложек из избранных салатов, рядом три картофелины, политые соусом, горки мелко нарезанных овощей, горошек и кукуруза, поверх всего громоздились глянцевое яблоко и кусок пирога с печенью.
Том с трудом оторвал взгляд от шедевра, посмотрел на Элджи, криво усмехнулся:
— Задабриваешь?
Элджи звучно шмыгнул носом, стыдливо покраснел.
— Забочусь.
— Хорошо хоть не стал сюда же суп наливать, – вздохнул Том, споро принялся уничтожать натюрморт.
— Он бы налил, – фыркнул Августус. – Да к его приходу супа уже не осталось.
Элджи покраснел еще гуще, видимо устыдившись былого порыва поступить, как и сказал Августус. Том поедал ветчину, хладнокровно игнорируя просительный взгляд Антонина, который даже темечком чувствовал.
— О’Бэксли не видели? – спросил, наконец, Том.
— Зачем тебе? – мгновенно насторожился Августус. Когда понял, что ответа не получит, откашлялся, сказал нехотя: – Здесь где-то околачивался. Рожа кислая, как гниющий лимон, а глаза так и зыркают вправо-влево, ищет, кому бы нагадить напоследок. Убожество…
Антонин неожиданно грохнул кулаком по столу, глаза сверкнули решимостью.
— Том! Если тебе О’Бэксли по делу нужен, ты только скажи. Да я его мигом приволоку, пусть хоть вопить станет во всю глотку. Одно слово… да что слово… только кивни.
Том взглянул строго.
— Никого не надо волочь. Я сам найду и поговорю. Августус, ты сказал, что О’Бэксли расстроен. Случайно не знаешь чем?
— Случайно знаю, – улыбнулся Августус хитро. – Он мечтал, собственно как и все, провести каникулы дома. Извещение от его родителей то ли сова потеряла, то ли вообще не было отправлено, а, значит, теперь он останется в Хогвартсе на все время рождественских каникул. Представляю, как он огорчился, когда узнал.
— Кто бы мог подумать, – протянул Том. Краем глаза покосился на Лацивию и Хорнби, покидающих Большой зал.
Антонин долго задумчиво смотрел на Августуса, потом заметил:
— У тебя такой вид, словно нашел кошелек с новехонькими галлеонами.
— Что ж мне, по-твоему, вместе с О’Бэксли горевать?
— Ну, хотя бы не так явно радоваться.
— Отвяжись, – буркнул Августус. – Тоже мне святой нашелся.
В такой мирной приятельской обстановке Том завершил обед, после чего весьма вескими доводами попросил друзей не шататься за ним, а лучше заняться «своими делами». У каждого поворота коридора он останавливался, оглядываясь назад, но следом никто не шел. Том вздохнул, признался себе, что чуточку огорчился оттого, что друзья безропотно послушались, и вопреки его воле не рискнули проследить.
Присутствие этих троих, бесполезных и назойливых, нетерпеливо дышащих в затылок, все же крайне воодушевляло. Тому все больше нравилось, как смотрят в глазах с искательностью, так смотрят гиены на величественно пирующего льва. Специально хотелось недоговаривать и оставлять предложения незаконченными или двусмысленными, чтобы каждый раз переспрашивали, просили разъяснить. Нравилось само чувство превосходства, с высоты которого даже расчетливый Августус стоял вровень с Элджи.
В Общей гостиной царила легкая предпраздничная сумятица, у камина – на диванах и вокруг – расположились первокурсники, каждый спешил похвастаться планами на грядущее Рождество. Том осторожно подошел ближе, Гил Като и Кхун Бохом, которые стояли крайними, у спинки дивана, поприветствовали его кивками.
— Привет, Том, – улыбнулся Гил. – Присоединяйся к нам, со смеху помрешь. Феррис такое заливает… но умело, никак разоблачить не можем.
— В другой раз, Гил. Вы О’Бэксли не видели?
Гил умело изобразил рвотный рефлекс, заметив это Кхун зычно хохотнул, пояснил недоумевающему Тому:
— Румор, мягко говоря, не в духе. Я тебе по-дружески советую, не суйся к нему, мы уже пробовали. Мутный он…
Кхун неопределенно махнул рукой в сторону самого дальнего и безлюдного закоулка гостиной, там между статуей мерзкого вида химеры и кадкой с раскидистым хребтогардиусом стояло кресло, из него и торчала пара долговязых ног.
Том прищурился.
— И все же рискну. Потом расскажете, о чем врала Феррис?
— Еще как расскажем, – пообещал Гил.
В шагах десяти от кресла Том чуть помедлил, как если бы сомневался, с какого боку подойти к крайне опасному, а главное – непредсказуемому, зверю. Как там говорил Августус?
«Для начала поздоровался бы, затем несколько вопросов о погоде-учебе, а потом спокойно переходи к цели разговора…» Именно так Том и решил заговорить с Румором: рыбу ловят сетью, зверя – капканом, а хитреца – хитростью.
Он вызвал в памяти искреннюю улыбку Элджи, слепил нечто подобное и на своем лице.
— Румор, а ты чего не с другими?
На него взглянули пустые и тоскливые, как у голодной жабы, глаза, Тома аж передернуло от брезгливости, но вовремя сообразил натянуть дежурную улыбку. Вид О’Бэксли даже на жизнерадостного Антонина навел бы тоску. Румор распластался в кресле, ноги вытянул, как рыболовный удочки на просушке, непомерно длинные руки безвольно свисали с подлокотников. Том мельком глянул на странный предмет, темный и шарообразный, что лежал на подлокотнике, когда О’Бэксли тоскливо выдохнул:
— Не хочется.
— Тогда извини, что побеспокоил. Я как-нибудь в другой раз спрошу…
Но на мутном лице О’Бэксли уже проступило врожденное любопытство.
— А что ты хотел?
— Да так… – повел плечом Том, – ничего срочного.
— А у меня теперь свободного времени хоть ложкой черпай, – произнес О’Бэксли проникновенно, поднял глаза на Тома, шмыгнул носом: – Так что спрашивай, мне спешить некуда.
Том медленно прошел к подоконнику, также неспешно присел, оттягивал секунды, чтобы обдумать свои слова. О’Бэксли даже нетерпеливо поерзал, пальцы крепко сжались на шарообразном предмете.
— Румор, ты никогда не бывал в гостинице «Золотые доспехи»?
— Почему ты спросил?
— Да, тут такое дело… я хотел… ну, это неважно. В общем, ты мне до жути напоминаешь одного пажа… Арчи, кажется, так его звали?
Румор пришел в неописуемый восторг, подтянул долговязые ноги, во все глаза уставился на Тома.
— Арчер О’Бэксли. Это мой кузен по отцу. Ты знаком с ним?
Стараясь скрыть отвращение от воспоминаний о паже, Том натянуто улыбнулся.
— Поверхностно… но этого вполне хватило, чтобы заметить ваше фамильное сходство.
Румор отчего-то принял его слова за похвалу, зарделся от гордости.
— Да, как говорит мой отец, нашу фамильную стать за милю видать.
— Трудно не согласиться, – подтвердил Том сдержанно. Решил не продолжать глупый разговор, кивнул на предмет в руке Румора. – А что это за штуковина?
Румор с непониманием перевел взгляд на шар, словно только теперь заметил, что сжимает в ладони.
— А это компас! Навигационный, старая безделушка. Он уже давно сломан, а я ношу с собой, как напоминание о мореплавателях прошлого. Ты когда-нибудь слышал…
Продолжая с оживлением рассказывать, он протянул Тому компас. При детальном осмотре это оказалось лишь полушарие, на плоской части которого располагался циферблат с несколькими шкалами делений и множеством разнообразных стрелок: обычных, кривых, в виде серпов и молний, в форме кругов и ромбов, одни красовались инкрустированными камешками, другие отливали серебром или золотом. Том насчитал двадцать три стрелки, прежде чем сбился со счету. Перевернул компас выпуклой стороной, эта часть оказалась накрыта стеклянным куполом, внутри которого плескалась черная матовая жидкость. В ней беспорядочно плавали серые песчинки, а затем всплыл небольшой кругляш бело-молочного цвета с синими прожилками.
Том почувствовал, как к горлу подступает тошнота, судорожно сглотнул, верхняя губа брезгливо оттопырилась.
— Фу-у, что это?
— Рыбий глаз.
Румор выхватил у него компас, несколько раз хорошенько тряхнул, кругляш лениво повернулся оборотной стороной, и Том явственно разглядел замутненный рыбий зрачок.
Румор пояснил сконфуженно:
— Я же говорил, что он сломан… Вообще-то зрачок не должно быть видно. Он всплывает, когда хозяину компаса грозит смертельная опасность. Например, перед штормом или кораблекрушением.
— Жаль, что сломан, – посочувствовал Том. – Наверно очень полезная вещь в дальнем плавании.
В глазах О’Бэксли появилось новое мечтательное выражение, с наслаждением потянулся.
— Эх, хотел бы я тоже когда-нибудь побывать в кругосветном путешествии. А ты, Том?
— Не знаю, – произнес Том. – Меня даже в обычной карете укачивает, вряд ли я перенесу длительное путешествие по воде… По мне так лучше пешей прогулки ничего нет, а по правде я хотел бы повидать Европу… Даже чуточку завидую, Элджи и Сенектусу! Они на рождественских каникулах едут в Европу. Повезло, правда?
Румор поморщился.
— Не то слово. Мне так не повезет.
Том талантливо изобразил удивление.
— Отчего же?
— От родителей так и не пришло письмо, а без их разрешения я не могу покинуть школу.
— Письмо? – наклонил Том голову набок, вдруг брови взмыли вверх. – Ах, письмо. Тьфу, ты!.. прости, Румор, совсем из головы вылетело. Держи.
Он вынул из кармана мантии чуть помятый конверт, лицо Румора осветилось счастливой улыбкой, когда прочел имя адресанта.
— Том! Ты… ты… не представляешь… для меня это…
— Представляю, – хмыкнул Том, внезапно посерьезнел.
Глаза его смотрели поверх спинки кресла, в котором сидел О’Бэксли. Румор удивленно посмотрел на Тома, перехватил его взгляд, там, в группе сверстников, в эту минуту наступило затишье, как раз в центр круга выскочила Оливия Хорнби. Даже на таком расстоянии ее голос был до противного визглив, Румор поморщился, обернулся к Тому.
— Что-то не так?
Том уныло улыбнулся:
— Хотел бы я решить свои проблемы также как и твои.
— Я могу помочь? – спросил Румор незамедлительно.
— Вряд ли. Хорнби ни за что не сознается.
— В чем? – настаивал Румор. – Том, только что ты мне очень помог. Я уже и не мечтал покинуть Хогвартс на каникулы, а тут… Позволь я тебе помогу.
Том нахмурился, словно еще сомневался, медленно принялся рассказывать, как застал Хорнби на половине мальчиков, как она подслушивала под дверью. Разумеется, он умолчал о сути разговора с Элджи, сослался на обычные мальчишеские секреты, которым лучше не попадать на язык болтливым девчонкам. С каждым новым, произнесенным Томом, словом на лице О’Бэксли все шире расплывалась коварная улыбка, наконец, поднялся с места.
— Задача будто специально для меня придумана.
— А если она догадается, что ты говоришь с ней по моей просьбе?
— Обижаешь, Том, – ухмыльнулся Румор лукаво. – Комар носа не подточит.
Том проводил долговязую фигуру долгим взглядом, глаза сощурились в раздумье, пальцы машинально разминали запястье.
