Глава 15. Когда поступки громче словМоя любовь – мой личный ад. И поцелуи в нем приправлены словами, что больно бьют наотмашь.
Мой первый поцелуй подобен был спичке, зажженной и быстро съеденной пламенем. Мимолетное и жаркое тепло растворилось серым дымом в неизвестности, оставив после себя обугленный черный гвоздь, что безжалостно воткнулся мне в сердце.
Никто не зажигал огонь внутри меня. Но по склонам зияющей внутри пропасти стекал липкий и душащий воск растерянности, обиды и горькой злости.
Теперь пустынное, продуваемое ледяным ветром школьное поле для квиддича всегда будет напоминать мне о первом поцелуе… Оно не всегда безлюдное, не всегда гулко-тихое и печально-застывшее. Но теперь я буду видеть его именно
таким.
Меня снова приютила спальня, мягко и бережно укрыла от невзгод внешнего мира. В который раз за эти сумасшедшие три месяца? В который раз я прячусь тут ото всех? В который раз глотаю свою боль, что спазмами сжимает горло?
Когда я стала такой скрытной и нелюдимой? Почему я сторонюсь своих друзей? И почему вместо того, чтобы сидеть сейчас на стадионе вместе со Сьюзен и наблюдать за тренировкой, я лежу на кровати, подтянув к себе колени, прикусываю нижнюю губу и всхлипываю?
И почему, черт возьми, Теодор меня поцеловал?!
Ты правда думала, что сможешь его разлюбить? Давай, разлюби теперь, после того, как знаешь вкус его поцелуя. После того, как потерялась в его внезапных объятиях, грубых и… лживых.
Лживых? Да, я должна думать, что лживых. Ведь причиною им был… вызов? Я сняла с Теодора баллы, тем самым бросив ему вызов. И он отыгрался.
Вот только разве
так наказывают? Вот так вот неистово и с чувством целуют, когда хотят доказать полнейшее безразличие?
Если да, то я ничего не понимаю в этой жизни, что ведет меня по острым осколкам из разбившихся грез в туманное никуда. В город, где под плитами разочарований покоятся мои мечты.
Если же нет, то я ничего не знаю о логике. О логике Теодора Нотта, действия которого так противоречат его собственным словам.
А поступки – они ведь громче слов. Да, Теодор сыплет гадостями в лицо, но в то же время совершает немыслимые, восхитительные поступки.
Моя любовь – мой личный рай. И поцелуи в нем самые прекрасные, потому что их не должно было быть.
***
– Завтра квиддич! Я сказала Захарии, что если Пуффендуй выиграет, то я, – Сьюзен выдержала хитрую паузу и улыбнулась, – возможно, помирюсь с ним.
Вынырнув на свежий воздух из душных и насквозь пропитавшихся тяжелым запахом удобрений оранжерей профессора Стебль, мы с подругой топали по дорожке, ведущей к замку, самые высокие башни которого терялись в грязно-молочном тумане. Под подошвами ботинок хлюпал мокрый, слякотный снег. Пространство вокруг выглядело размытым и тусклым.
– Пуффендуй не выиграет, – ответила я.
Сьюзен удивленно повела бровями, а потом нахмурилась:
– Почему?
Потому что так сказал Нотт. И потому что Слизерин – это соперник, который по зубам лишь сборной отважных и везучих гриффиндорцев.
– Меня поражает твоя «непоколебимая» вера в нашу команду, – с сарказмом заметила Сьюзен. – Если в пуффендуйцев не верят даже пуффендуйцы, то о победах и правда остается только мечтать. Но знаешь, я думаю, у нас есть шансы. Я видела тренировку. Всё не так плохо. И если бы у тебя тогда не разболелась голова, ты бы тоже увидела, что наши ребята готовы дать уверенный отпор.
«Если бы у тебя тогда не разболелась голова». А она и не болела, Сьюзен. Это был обман. Пять дней назад ты спросила, почему меня не было на стадионе, а я наспех придумала невразумительную ложь в ответ. Я солгала тебе. Теперь я часто тебе вру…
– Мы не выиграем не потому, что мы слабые или недостаточно подготовленные, – протянула я, – а потому, что слизеринцы очень… сильные.
Да, они сильные. И жестокие. И циничные. А у некоторых из них сердца покрыты толстой коркой льда. И невозможно достучаться до того живого и булькающего настоящими чувствами, что спрятано под этой коркой.
– Возможно, они и сильные, но сдаваться заранее, как это делаешь ты, не стоит, – поучительно заявила подруга.
Много чего делать не стоит, подружка. Например, позволять Теодору Нотту себя целовать. Но видит Мерлин, даже зная последствия, я бы разрешила ему сделать это снова…
– Что ты без конца свои губы гладишь? – вдруг спросила Сьюзен.
– Глажу? – растерялась я, попутно понимая, что действительно касаюсь подушечками пальцев нижней губы, и спешно отдернула руку. – Обветрились…
– Попроси у мадам Помфри заживляющую мазь. Или хочешь, мою возьми. Сейчас отыщу в сумке.
– Не нужно, – я начала отнекиваться, но Сьюзен уже с энтузиазмом рылась в недрах своей школьной сумки. – Да не надо мне! Сколько ещё раз повторить? – сорвавшись на сердитый крик, выпалила я.
Сьюзен подозрительно на меня покосилась и пожаловалась:
– Ты какая-то нервная сегодня.
– Я не нервная. Такая же, как и всегда, – тихо буркнула я, ощущая внутри волну сильнейшего раздражения. И такие волны за последние несколько дней случались неоднократно.
Нотт сводит меня с ума. Всё, что он делает, – это для того, чтобы свести меня с ума. Это невыносимо.
Остаток пути до школы мы преодолели молча. Но уже в холле Сьюзен начала что-то ворчать по поводу домашнего задания по нумерологии. Я задумалась и не заметила, как поднялась вместе с ней на четвертый этаж.
– У тебя же сейчас заклинания! – спохватилась подруга.
– Точно, – опомнившись, кивнула я и побежала к лестнице, чтобы спуститься на один этаж вниз.
– Увидимся на прорицаниях! – бросила на прощание Сьюзен.
Я заняла свободное место в заднем ряду кабинета и пока извлекала из сумки учебник, пергаменты, чернильницу и волшебную палочку, крошечный Флитвик успел взобраться на стопку книг, поприветствовать класс и писклявым голосом сообщить малоприятную новость о том, что на данном уроке состоится практический мини-экзамен. Классу предстояло на оценку продемонстрировать умение выполнять изученные с начала года заклинания.
Не обращая внимания на мученические стоны школьников, профессор объявил, что дает десять минут на то, чтобы освежить в голове нужные магические формулы, после чего приступит к запланированному мероприятию.
Спустя отведенное время Флитвик двинулся вдоль рядов. Очередность выступления зависела от местоположения ученика: сразу свои умения демонстрировали сидящие за первыми партами, потом – за вторыми и так далее. И поскольку я расположилась в последнем ряду, мне выпала возможность понаблюдать за успехами и ошибками однокурсников. Я листала учебник, обреченно просматривая описания техник исполнения того или иного заклинания, и параллельно следила за классом.
Многие ребята справлялись вполне сносно. Но не все. Например, у Невилла Лонгботтома уксус в стакане превратился не в лед, а в пушистые перья, которые взлетели над партой и осыпались прямо на голову Флитвику. Досталось профессору и от Симуса Финнигана, который, совершая водные чары, окатил многострадального Флитвика с головы до ног.
Когда подошла очередь Нотта, я ещё ниже склонилась над книгой и следила за его действиями внимательным взглядом исподлобья. К моему удивлению, всегда успешный в учебе Теодор в этот раз казался рассеянным и несобранным, допускал ошибки и заметно психовал. Его выступление Флитвик оценил на «плохо», и Нотт попытался оспорить отметку, за что получил наказание.
– Но, сэр, завтра квиддич. Мне надо готовиться к матчу! – возмутился Нотт, стараясь придать голосу вежливый тон.
– Довольно разговоров, мистер Нотт. Придете к шести вечера в мой кабинет.
– Позвольте хотя бы остаться прямо после этого урока. У меня он сегодня последний. Я, как положено, отработаю наказание. Но не вечером. Вечером я не могу.
Флитвик измученно вздохнул:
– Ладно. Хорошо, останетесь после этого урока. Будете учить наизусть пять первых абзацев по теории водной магии. Потом я проверю, и – пожалуйста, можете готовиться к игре.
Договорившись с профессором, Теодор сел за парту, опустил голову и на пару секунд прикрыл веки. Я так на него отвлеклась, что когда очередь докатилась до меня, выступила ничуть не лучше. Только вот спорить со своим «плохо» не стала.
Прозвенел звонок, и я начала быстро бросать вещи с поверхности стола в сумку. Мне хотелось слиться с толпой шустро покидающих кабинет юношей и девушек.
– Что мне с вами делать, мисс Аббот? – укоризненно покачал головой малорослый профессор, топтавшийся рядом с последними партами.
– Я буду… упражняться, – сконфуженно промямлила я, а внутри меня опять нарастало раздражение. Почти все ученики уже выскользнули в коридор.
Отлично. Давайте, задерживайте меня, уважаемый профессор Флитвик. Что может быть лучше, чем последней выйти из кабинета, в котором остался Теодор Нотт? Пускай он ещё подумает, что я нарочно.
– Упражняйтесь. Обязательно упражняйтесь. А вы, мистер Нотт, можете уже приступать. Раньше начнете – раньше выучите и будете свободны. – С этими словами Флитвик своей прыгучей походкой направился к дверям, освобождая путь и мне. – Я вернусь через пятнадцать минут! – объявил он.
Всунув последний свиток пергамента в сумку, я бодренько пошла вслед за профессором, глядя себе под ноги, чтобы ненароком не столкнуться взглядом с Ноттом.
Флитвик выскочил за двери, и я уже собиралась повторить его нехитрый маневр, как не вписалась в угол ближайшей к выходу парты. С неё с разрывающим тишину треском повалился стакан с замороженной жидкостью – результат магических успехов одного из проэкзаменованных сегодня студентов. Стекло рассыпалось в мелкие осколки, а лед разломился на несколько крупных кусков.
Это судьба. Нет, серьезно. Я бы рассмеялась, если бы всё не было так прискорбно.
Чтобы совладать со своей досадой, я на мгновение прикрыла веки, а потом нагнулась и стала подбирать ледяные осколки, кожей ощущая направленный на меня взгляд серо-голубых глаз.
– Палочкой было бы удобнее, – заговорил за моей спиной Теодор. Голос его раздался совсем рядом, а значит, Теодор подошел ко мне.
Не разгибаясь, я оглянулась и увидела, как Нотт выпрямляется, а в левой руке у него поблескивает кусочек льда.
– Держи, – он протянул его мне, когда я распрямила спину и повернулась к нему лицом.
Я неуверенно подставила Теодору свободную ладонь, на которую он аккуратно положил льдинку. Другой рукой я прижимала к себе остальные кусочки.
– Спасибо, – скупо поблагодарила я и сделала пару шагов к парте. На ней стоял пустой стакан, в который я один за другим побросала ледяные осколки, тоненько позвякивающие от соприкосновения со стеклянными стенками. – Мог бы и не помогать.
Действительно. Что на вас нашло, мистер Нотт? Очередной приступ благородства, влекущий за собой неминуемое требование… награды?
– Круто, да? Вместо подготовки к матчу торчать на отработке. – Теодор запрокинул голову и уставился в потолок, проведя по волосам рукой.
Я искоса смотрела на него, с изумлением читая в его чертах и жестах как будто бы… усталость. Он в самом деле выглядел уставшим, почти утомленным. Словно человек, которого съедают изнутри лишающие покоя мысли.
– Ты это заслужил, – пожала я плечами.
– Ты что, обиделась на меня? – Теодор слегка изогнул одну бровь. И чуть улыбнулся половиной лица.
Фантастика. Потрясающий вопрос. И принимая во внимание, что он именно улыбнулся, а не ухмыльнулся, это прозвучало почти… невинно.
– Нет. Я считаю, что ты очень тактичный и дружелюбный. За что же на тебя обижаться?
– А вот Флитвик иного мнения.
– Не повезло тебе, – с показным сочувствием сказала я. – Просто ты так любишь оскорблять других, что не все способны рассмотреть, какой ты прекрасный.
– Я никого не оскорбляю, – плоским голосом ответил Нотт.
– Ну, значит я – никто. Пускай. Не самое гадкое, что мне приходилось от тебя слышать. Но знаешь, – я заглянула прямо ему в глаза, – какой бы я ни была, по крайней мере я всегда честна в своих поступках. А не как ты: делаешь одно, а говоришь другое. Ты как-то раз сказал, что я непоследовательна. Серьезно? Разве я? Ты упрекаешь меня, что я слежу за тобой, а сам приходишь на стадион. Говоришь, что тебе нет до меня никакого дела, и в то же время спасаешь в Хогсмиде. Обзываешь меня глупой и смешной, а сам целуешь. Я как раз таки последовательна. Это ты… определись!
– У зеркала репетировала? – снисходительно заметил он.
У меня заходилось сердце, выплясывая в груди невероятный танец. Я высказала Теодору всё, что думала, обнажила перед ним свою правду. И это должно было задеть его… А он смотрел на меня, усмехаясь уголками уставших глаз.
И я почему-то подумала, что улыбка глазами всегда искренняя, в отличие от улыбки губами…
А вслух лишь фыркнула. И повернулась, чтобы выйти в коридор и смешаться с толпами студентов.
– Аббот! – мягко позвал Нотт, и я обернулась. – Пожелай мне удачи.
– Пф! Ещё чего! – закатив глаза, я повернула дверную ручку и юркнула в коридор. Как можно быстрее, чтобы Теодор не увидел, что я улыбаюсь. Свечусь совершенно по-детски.
За высокими окнами в завораживающем вихре кружились хлопья белого снега. Многие ученики смотрели на них с лицами, озаренными радостью. И впервые за долгое время я ощутила, что могу разделить эту радость.
