Архив

Лес.

Когда Питер решил стать врачом, я, если честно, удивился. Но потом подумал и перестал. Моему брату было жизненно необходимо ощущение, что он помогает людям, но войной – обычной грязной земной войной он был сыт по горло с детства. Парадокс, если подумать.
Помню, мы гуляли по лесу, тому самому, что был вокруг поместья провессора Керка, вскоре после Нарнии, и говорили. Нарния тогда казалась сном, если не расскажешь моментально, обязательно забудешь.
И мы говорили. Господи, сколько мы говорили! По-моему, я никогда раньше не говорил с Питером так много. У него был иногда ужасно раздражающий голос, если подумать: покровительственный, опекающий. Неудивительно, что он так бесил меня раньше.
И вот, мы говорили.
- А помнишь Ночь Дриад? Когда все фавны выходили играть на флейтах, а дриады танцевали среди деревьев? В саду Кэр-Параваля всегда горели маленькие фонарики, и Люси и Сьюзан танцевали с ними, и казалось, что они сами древесные духи в зеленых платьях. Или лучше горы, помнишь горы? А за ними замки Орландии! Помнишь…
Помнишь, помнишь, помнишь? Я помню все, а ты – почти ничего, но я не такой, как ты, Питер. Я смирился, я быстро научился этому, да и как тут не научишься. Ты научил меня этому, Питер, но я не могу научить тебя, потому что ты – горящий костер, а я как неуклюжая ночная сова.
Там, в Нарнии, я был путником, который грел руки подле твоего огня, а здесь я снова глупый младший брат.
- Не помню, Пит, - говорю я тихо, и где-то вдалеке ухает филин.
Питер смотрит очень по-питеровски и ни капли по-королевски: чуть прищурившись, челка падает на глаза, лоб смешно наморщен, ну, какой из него король? Он чует, что я ему вру, всегда понимает, но никогда не может доказать. Прости, но тебе же проще будет.
Это я тогда не верил, что мы вернемся, ага. Но тогда, гуляя по тому бесконечному сырому лесу, в котором одуряюще пахло палой листвой, хвоей и черникой, я душу был готов продать за то, чтобы ты вспомнил все. Или никогда не вспоминал, наоборот. Чтобы только я знал все, чтобы никто из вас не страдал, чтобы навсегда остался только чудесный сон.
- Зануда, - Питер смеется, ворошит носком ботинка сухие елочные иголки под ногами, а потом – мои волосы.
- А мы с тобой по ночам играли в шахматы, и ты почти всегда проигрывал, но все равно играл со мной, и просил разобрать за тебя бумаги, а по ночам мы иногда устраивали подушечные бои, по утрам у меня под окнами пели русалки, и тебя это раздражало, но ты был слишком добрый, чтобы запретить им это делать, а твои окна выходили на горы и лес, Питер, помнишь, охоту, когда ты чуть не погиб, я думал, умру тогда, а еще война в Орландии, все женихи Сью, и бобры приходили на чай каждый второй вторник, и…
Меня прорывает, мы стоим, я несу все подряд, что вспыхивает в голове, потому что так правильно, так надо, пускай уже выльется хоть куда-нибудь, хотя и нельзя – на Питера.
Но лес съедает все, мягкий мох под ногами как будто впитывает все, мы стоим без всякой звенящей тишины, вдалеке ухает филин, и уже стемнело, но зато воздух – как после грозы. Легкий, и кажется, что им можно надышаться на годы вперед.
А еще – научится летать.