Глава 2Сообщения от министра раздражают Барти. От него всегда прилетают самолетики неправильной формы, вот и сейчас – крыло перекошено. Неужели нельзя относиться к работе посерьезнее?
Барти торопливо разворачивает сиреневую бумагу, из которой сделан самолетик.
«К Малфою никого не пускать. Постоянно будьте в курсе дела. Свидетель появится к концу недели».
Почему министр настоял на судебном разбирательстве, Барти отказывается понимать. По новому закону метка от Того-Кого-Нельзя-Называть обеспечивает владельцу место в Азкабане безо всяких разбирательств. Очень хочется возразить министру, но субординация не позволяет, и он покорно открывает дело Люциуса Малфоя, предварительно предупредив Хейли о своей занятости.
Читать информацию, собранную аврорами, утомительно. Бесцветный язык, длинные фразы, пестрящие служебной терминологией, сухие факты – все это ему знакомо: когда-то и его подчиненные так же писали. Одних он уволил, другие переучились – теперь отчеты его отдела хвалит сам министр и часто ставит в пример другим.
По правде говоря, Барти тайно мечтает о должности министра. Вот тогда бы все отделы работали так же продуктивно, как его департамент. Удалось ведь Барти за пять лет пройти путь от штатного сотрудника сектора контроля за мётлами до главы Департамента по магическому законодательству; с шестого уровня на второй – головокружительная карьера.
Люциус Малфой, год рождения – 1954. Подумать только, ему, Барти, уже за пятьдесят, а тут двадцатисемилетний мальчишка и столько чести. Жизнь несправедлива: одному все дается при рождении – и богатство, и слава, а другой должен сам пробивать себе дорогу наверх, терпеть лишения и глотать обиды.
Звук открывающейся двери особенно неприятен, когда секретарю приказано никого не впускать.
– Хейли, что вам надо? – больше всего Барти не любит по пустякам отрываться от работы.
– Полагаю, мистер Крауч?
Женский голос нарушил рабочий настрой, и Барти сорвался на Хейли, хотя это не в его привычках. Справедливости ради стоит заметить, что досада возникает у него при виде любой здоровой женщины.
– Мистер Крауч, я – Нарцисса Малфой.
Барти едва сдерживается, чтобы не скривиться. Нахальная посетительница вызывает сильное недовольство, но прогнать нельзя: есть шанс, что с ее слов можно будет дополнить дело Малфоя. Всего лишь немного ее припугнуть, и она расплачется – женщины ведь так сентиментальны. А он нальет воды, изобразит заботу, и тогда разговорить ее будет нетрудно.
– Мистер Малфой взят под стражу до выяснения обстоятельств, – сообщает он, разыскивая взглядом стакан. Однако миссис Малфой не торопится впадать в истерику, да и расстроенной не выглядит. Легкая растерянность на ее лице сменяется сосредоточенностью. Барти добавляет несколько фраз про Азкабан, чтобы припугнуть. Разочарование велико – миссис Малфой, кажется, нисколько не огорчена и вдобавок смеет предлагать ему, главе Департамента по магическому законодательству, взятку. Будто бы деньги могут спасти ее мерзавца-мужа от правосудия. Мнение Барти по этому поводу однозначно: раз нарушил закон, следовательно, должен быть наказан.
– Мистер Крауч, поймите меня правильно, если Люциуса отправят в Азкабан, я останусь одна с маленьким ребенком на руках. Для вас это, конечно, не аргумент, но я хочу купить его свободу.
А думал ли этот Люциус Малфой о своем сыне, когда нарушал закон? Очевидно нет. Почему же теперь Барти должна волновать судьба отпрыска пожирателя и этой высокомерной дамочки. Пришла вся из себя такая лживая… снаружи – нежный персик, а внутри – гнилушка. Ее мужу грозит тюрьма с дементорами, а она тревожится только о себе – да уж, тут впору посочувствовать Малфою.
Барти охватывает крайнее омерзение, даже кончики пальцев подрагивают. Чтобы скрыть дрожь, он опирается ладонью на стол, и тут эта женщина дотрагивается до его руки. Прикосновение неприятно настолько, что Барти, не в силах сдержать гримасу отвращения, нервным движением отталкивает миссис Малфой. Увидев в ее глазах недоумение, он выпаливает первое, что приходит на ум:
– А вот это уже сексуальное домогательство!
И только потом осознает, что сказал глупость. Скорее всего, этим жестом она хотела вызвать сочувствие. Но разве можно жалеть высокомерную эгоистку?
После того как она ушла, Барти долгое время пытается сосредоточиться над бумагами. Но, видимо, сегодня не его день – в кабинет без стука входит очередной посетитель.
– Хейли!
– Отец, я отпустил его на обед.
– С каких пор ты распоряжаешься моими подчиненными? – Барти поднимается и выходит из-за стола. – И почему заявляешься посреди рабочего дня?
– Мне кое-что нужно.
– Я дал тебе денег в начале недели. Той суммы хватило бы мне и твоей маме на месяц. Если успел их растратить – больше не получишь до следующего понедельника.
– Дело не в деньгах. Мне нужен твой совет.
– В кои-то веки, – тихо ворчит Барти.
– Отец, я люблю одну женщину… – мнется Крауч-младший.
– Мне нет дела до твоих шлюх!
– Как ты можешь… Она замужняя женщина!
– Тем более! Учти – никаких скандалов.
Барти взбешен до крайности. Если окажется, что любовница сына – жена высокопоставленного лица, поста министра ему не видать как своих ушей.
– Скандалов? – машинально переспрашивает Крауч-младший.
Он решительно закатывает рукав мантии и вплотную подходит к отцу.
– Поздно, – Барти-младший пытается улыбнуться, унимая трясущиеся губы, от этого его лицо приобретает плаксивое выражение.
Барти-старший на какое-то мгновение решает, что сын сошел с ума. Затем он различает черную отметину на его коже – череп и змея, и сердце тут же ухает куда-то вниз. В кабинете вдруг почему-то темнеет, а сын испуганно приоткрывает рот.
– Глупо выглядишь, – выдавливает из себя Крауч-старший. – Глупее и быть не может.
– Что делать будешь? Аврорам сдашь?
– Та женщина… – Барти чувствует, как подкашиваются ноги, и присаживается на край стола. – У нее тоже есть метка?
Крауч-младший поспешно кивает и неловким движением оправляет рукав.
– Надеюсь, ты не совершил ничего непоправимого? – скорее утверждает, чем спрашивает Барти.
Сын выглядит таким потерянным, что Барти сменяет гнев на милость. В конце концов, наказывать уже бесполезно – сделанного не воротишь. Главное сейчас – не дать натворить новых глупостей. Было бы неплохо отослать его к родственникам в Дарлингтон, но на это нет времени, разве только после суда над Малфоем.
– На следующей неделе ты отправишься к тетушке Грейс, – Барти утомленно потирает виски, – а пока постарайся не впутаться в какую-нибудь историю.
– Но…
– Иди домой, – мягко добавляет Барти.
Сын понимает – ему лучше уйти. Удивительно, отец, вместо того чтобы убить его на месте, безучастно сидит с понуро опущенной головой. Крауч-младший отступает к выходу, но останавливается на пороге и упрямо произносит:
– Я не хочу к тетушке Грейс.
Дверь захлопывается, и Барти, с горькой усмешкой, бессмысленно смотрит в пол. Он нарушил собственный закон. Сколько труда пришлось приложить, чтобы министр поставил подпись, сколько Барти спорил до хрипоты, доказывая и так очевидную пользу. Теперь же получается, что все напрасно.
Он с неохотой возвращается в кресло, к бумагам, и, погрузившись в дело, не замечает, как бежит время, зато все посторонние мысли улетучиваются. Наконец работа выполнена, и Барти откидывается на спинку кресла, потирая руки, – министр будет доволен, можно идти домой.
В собственном доме Барти чувствует себя неуютно: здесь, по сравнению с Министерством, слишком тихо, что ли. Осторожные шажки Винки, мерное покачивание маятника – и всё, будто уши забили ватой.
– Молодого хозяина нет, – тихо сообщает эльфийка. – Хозяйка спит.
Не обращая внимания на доклад прислуги, Барти равнодушно бросает взгляд на часы: большая стрелка на пяти, малая – на трех. Это у стрелок есть какое-никакое разнообразие, а маятнику все равно. Что бы там не происходило наверху, свое дело он выполняет исправно: влево, вправо, и опять – влево, вправо. Останавливаться ему никак нельзя.
Лестница протяжно стонет под ногами. Почему-то именно деревянные лестницы умеют издавать такой противный скрип – то ли дереву больнее, чем, к примеру, мрамору, то ли характер у дерева такой склочный.
Барти бесшумно открывает дверь спальни – привычка, выработанная за годы службы в Министерстве – и осторожно, не зажигая света, продвигается к кровати. Усталость берет свое: ему едва хватает сил, чтобы снять мантию. Кровать принимает его с ворчанием, и Барти, осторожно замерев, прислушивается. На мгновение какой-то шорох – и опять тишина. Он обреченно выдыхает:
– Lumos.
Агнесс закрывается рукой от света, но до синевы сжатые губы и мокрая от слез подушка могут означать только одно: это приступ. Третий за неделю.
День, когда жене поставили страшный диагноз, Барти Крауч помнит до мельчайших подробностей. Запущенные осложнения после родов: тогда не доглядели, не обнаружили, а теперь уже поздно – неизлечимо. Частичная неподвижность, волнообразные боли – все это будет преследовать ее до конца дней. И его тоже.
Барти смутно помнит прежнюю Агнесс. Колдографии хранят ее улыбку, ее веселые глаза. Когда-то давно он, в порыве отчаяния, едва было не разорвал их, вообразив, что так вернет жене способность радоваться жизни. Тогда сын остановил его, а теперь Барти редко смотрит на колдографии, потому что не верит им. В том выдуманном мире Агнесс двигается, приветливо машет рукой и хохочет.
Он, не вставая с кровати, привычным движением тянется за зельем. Дело нескольких секунд – и Агнесс судорожно глотает лекарство. Через полчаса должно подействовать, и потом она, возможно, заснет. А пока этого не произошло, Барти, лежа на боку, молча будет рассматривать замысловатый узор на одеяле.
Когда она закрывает глаза, Барти поправляет подушку, гасит палочку и выходит. Потому что просто не может ночевать дома после приступов жены. В холле на часах пять утра. Он переодевается и аппарирует на работу.
Конечно же, в такую рань Министерство безмолвствует. Пустует и место его помощника. Барти проходит к себе и усаживается за отчет для следующего собрания департамента. Привычное кожаное кресло холодит, и сидеть в нем отчего-то вдруг стало неудобно. Барти раздраженно ерзает – в пояснице начинает покалывать – и решает перебраться с бумагами на диван.
