ЧАСТЬ II. АНГЕЛЫ И ДЕМОНЫОт автора: написано давным-давно, а всё ещё не вычитано. =( Так что - на своq страх и риск.
Упокой, Господи, души усопших раб Твоих: родителей моих, сродников, благоде;телей, и всех православных христиан,
и прости им вся согрешения вольная и невольная,
и даруй им Царствие Небесное.
Дело сделано, и теперь можно вернуться к обыденной жизни не рядового демона. Первым делом Кроули проверяет список пропущенных звонков – нескольким он даже перезванивает, а потом идёт ужинать в ресторан (разница во времени, ничего не поделаешь) – деловая встреча, плавно и незаметно перетёкшая в страстную ночь до самого рассвета. Суть всех демонов – порок и разврат, вложенные в них их создателем. Люцифером. По образу своему и подобию. Поэтому кому как не демонам знать, чем мог окончиться приход Светозарного к власти в Аду, Раю и на Земле.
Демоны живучи. Они прошли через огонь, воду и медные трубы. Они жадны и рвутся, грезят недостижимым Раем. Кроули другой. Он предпочитает творить свой собственный Рай, здесь, на земле. Милая планетка, интересные, ещё более жадные и порочные, чем демоны людишки, и статус, после того как он вовремя подсуетился с Люцифером, взлетевший едва ли не до тех самых Небес.
Кроули знает себе цену – её даже нет смысла набивать. Апокалипсис отгремел, а сделки так и сыплются на него со всех сторон, даже не отдохнуть по-человечески. Такие ночи как эта – редкость в последнее время, даже демоны могут устать, если носиться по каждому зову. Благодаря совместным стараниям ангелов и человеческих охотников на нечисть, в том числе и «семейному бизнесу» Винчестеров, в Аду осталось не так много высших демонов. Мертвы Азазель и Лилит, убиты Аластар и Самайн, снова крепко заперт на засов Люцифер. Их, высших, осталось немного, но те, что успели вовремя осознать грозившую им опасность и залечь на дно, чтобы потом подняться и отомстить за былое унижение, сплотились и стали сильнее.
У Кроули своё место за этим круглым столом бахвальства, самодовольства и обмана. Замкнутый, насквозь порочный круг. Он не один из многих, он единственный, пусть и не уникальный. Как бы ни не велико было их число, всё равно нет никого, кого нельзя было бы заменить, поэтому, высмеивая, оскорбляя, и тайком срывая планы и сделки друг друга, они осторожничают даже больше, чем прежде. Грызня за высшую ступень в их эволюции. Король мёртв! Да здравствует король!
Ангелы позаботятся о том, чтобы Люцифер провёл в своём узилище ближайшие несколько тысячелетий, так что Кроули планирует править долго и со вкусом, а когда надоест – ещё дольше смаковать послевкусие власти. Это как старое вино или хороший секс: всегда хочется ещё.
Царь, царевич, король, королевич, сапожник, портной – кто ты будешь такой?..
Мало кто из демонов – тем более из тех, кто занимают высшую ступеньку в иерархии Преисподней – помнят о том, кем они были в прошлом, потому что вся их сила, всё, чем они существуют, выжжено, вырезано в них, впечатано в память скрежетом зубовным взамен того, от чего кто из них отказался сам, а кто утратил против воли.
Кроули, увы, не такой. Он помнит и исколотые тупой иглой пальцы, изо дня в день всё более сварливый голос тощей как вобла жены с лошадиным лицом, собственный прилипший к рёбрам живот и тяжёлую почти смерть, когда каждый вздох, казалось, заставлял лёгкие выворачиваться наизнанку, булькая в горле густой венозной кровью.
Возможно, что-то из того времени ему и позабылось – уж лучше бы всё, – выжженное, выскрипевшее на зубах прогорклой пылью ненужных тому, кем он стал воспоминаний.
Но то, что он помнит, это скорее минус к его нынешнему шикарному существованию. Он пьёт дорогой коллекционный коньяк как минимум тридцатилетней выдержки, чтобы заглушить преследующий его вкус сваренной вечно чем-то недовольной супругой – он не помнит её имени – жидкой похлёбки из пойманной в чулане такой же полудохлой, как они крысы. Зато он помнит ломоту в мышцах, страшную, сокрушающую боль в груди и жуткий, выворачивающий лёгкие наизнанку кашель. Он помнит, как, несмотря на головокружение и резь в постоянно красных от бессонницы глазах, работал с ура до утра, пока на восьмой день не слёг с лихорадкой, лишь ненадолго опередив жену и сына.
Моряки и купцы из Каффе привезли с собой страшную весть из охваченной ужасом Европы. Чёрная смерть. Так охваченные паникой жители назвали то, что почти подчистую выкашивало их города, не щадя никого. Только они позабыли упомянуть, что горожане Мессины сами изгнали заражённых моряков, не дав им войти в порт, и также покинули поражённый болезнью город. Так, вслед за Парижем и Лондоном, преодолев океан, эпидемия пришла в Абердин*.
Страшный диагноз и приговор – чума, обрёк их всех на быструю и мучительную смерть. Слёгший позже всех, их сын сгорел раньше, так и не очнувшись после тяжкого, полного бреда и стонов забытья.
Ещё он помнит смутно – и он благодарен за эту милость – узкие улочки городских окраин и вонь разложивших трупов. Помнит выбоины на мощёной камнем дороге и кособокую деревянную повозку, куда его сгрузили, посчитав мёртвым. Помнит, как глядел в синее, будто ничего не случилось, безоблачное небо и жаркое солнце. Помнит, как умирал, задыхаясь от смрада трупов и собственного человеческого тела, а слетевшиеся вороны подбирались всё ближе, постепенно теряя страх перед человеком и пробуя твёрдым клювом отравленную болезнью плоть.
Помнит, как, отринув и тут же забыв собственное имя, взял в руки нож и не узнал лица той, что когда-то была его женой. Помнит, каким наслаждением для него были её проклятия, вскоре сменившиеся одним бессвязным воем.
Кроули встречал её позже, богобоязненную и суеверную стерву. Злобную волчицу, ещё в свою бытность человеком догадавшуюся набросить овечью шкуру. Устроить так, чтобы именно ей перепало донести до сведения Винчестеров о том, где шавки Азазеля держат блудного папашу Джона, оказалось до смешного просто. Прощай, прощай. Вот бы ещё вспомнить её имя… Лишнее. Мэган.
Как забавно всё началось и закончилось…
Мироздание Фергюса МакЛауда рухнуло в одно мгновение задолго до этого.
...Только что были пляски, смех, жаркое, прижимающееся к нему томное тело дочки пастора и завистливые взгляды друзей. Был поздний вечер, новолуние, опиравшийся на его плечо вусмерть пьяный Гэвин, поворот в узкий переулок, чтобы скоротать неблизкий путь до дома, быстрый топот и шарканье ног за спиной. А потом – лязг металлической трубы, ударившей совсем рядом и оставившей после себя глубокую выбоину в стене дома. Было брызнувшее в стороны кирпичное крошево, оставившее на щеке глубокие царапины, грубый гогот и ножи в руках нападавших. Были уговоры, просьбы и угрозы в ответ. Были пустые карманы и не единого завалявшегося в них цента. Была злоба и обвинения. Были грабители и два свидетеля, а даже во времена средневековья тем редко удавалось прожить дольше. Всего лишь ученик портного, он не умел драться: был пропущенный удар в скулу и осветившие ночь вспыхнувшие перед глазами звёзды. Был приласкавший рёбра тяжёлый ботинок.
Тогда у него ещё был брат. А потом… Был вонзившийся в чужую спину нож, который был предназначен ему. Была стекающая по холодным рукам горячая кровь и крики на помощь, которые никто не захотел услышать. Были широко распахнутые глядящие на него глаза и обмякшее в его руках тело. Был родившийся в сердце и прокатившийся по горлу дикий вопль, спугнувший вдруг растерявших задор убийц.
А потом его не стало. Ненадолго.
Старший брат, так бездарно продавший душу за младшего. Разве не знакомо? Наверное, именно поэтому он так прикипел
душой, ладно, просто привязался, к Винчестерам. Потому и когда звякнул звоночек вызова, самолично отправился посмотреть и позлорадствовать над страданиями охотника. Он с человеческой дотошностью в точности выполнил указание Азазеля, отмерив старшему Винчестеру всего один год. От собственной щедрости воротило ещё долго, пока не пришло время пустить псов по следу. Ему самому повезло куда меньше.
Тогда, в оставшемся далеко в прошлом 1339-м, в подворотне, не видя ничего не из-за застлавших глаза слёз, а из-за вдруг сгустившейся для него темноты, и думая лишь о том, что смерть забрала не того брата, он не услышал тихой крадущейся поступи. Святой отец в их церкви говорил на проповедях, что Господь милостив и нужно лишь истово помолиться, чтобы тот услышал. Он молился, видит Бог, он молился. Запинаясь и срывая голос, кричал в небеса, сжимая в объятиях холодеющее тело, чтобы не отнимали, чтобы забрали его, что у него нет никого дороже брата, а у того – трое детей.
Его услышали. И пришли. Но не
оттуда.
Незнакомец был не по-здешнему красив: сочувственная, насквозь фальшивая улыбка, аккуратная бородка – работа дорого цирюльника, добротный кафтан и звонко отбивающие каждый шаг сапоги. И как не услышал их раньше?
Он поверил: а что ещё оставалось? Молиться? Проклинать? Мстить? Незнакомец дал ответ: продавать. Сделка. Душа, десять лет как бонус и то, что у него уже есть, но о чём он ещё не знает. Он смеялся тогда, потому что не имел ничего, кроме дома с прохудившейся крышей, работы, за которую ему едва платили, и жены, боящейся слово поперёк сказать. А та была беременна. А он сказал «да». Отец, продавший две души оптом: свою и своего нерожденного сына за жизнь младшего брата. Что может быть правильнее? Что может быть греховнее? Он не знал – не оправдание.
Никто прежде не целовал его так до этого дня: ярко, напористо и бесстыже, раздвигая языком губы, вторгаясь и властвуя. Ни богобоязненная жена, по ночам покорно, как подобает, отдававшая своё податливое тело в его распоряжение и не издававшая ни звука, а по воскресеньям замаливавшая перед Господом грех подверженного плотским желаниям мужа. Ни портовая шлюха, вытворявшая своим грешным ртом такое, о чём он сам никогда бы не осмелился заикнуться жене.
Там, ночью, стоя на коленях перед телом брата и невольно подаваясь навстречу, отвечая на поцелуй склонившегося над ним чужестранца, Фергюс МакЛауд сделал первые шаги на пути становления тем, кто несколько столетий спустя заявил о себе как о Кроули – весьма предприимчивом демоне перекрёстка, стремительно отвоевавшем себе титул короля Преисподней.
А тогда он просто отвечал на поцелуй, всё больше распаляясь и не помня ни о том, что целует мужчину, ни о том, что стоит в луже крови ещё не окоченевшего тела младшего брата. Забывшись, он потянулся было вперёд, чтобы притянуть к себе ещё ближе, продлить эти новые, незнакомые до этого ощущения, и недовольно простонал, когда незнакомец с тихим, передавшимся ему смешком, отстранившись, разорвал поцелуй.
– Какой энтузиазм, – задержав взгляд на припухших губах, забавляясь, улыбнулся тот. – Такое старание заслуживает поощрения. Пожалуй, дам тебе ещё месяц сверх десяти лет. Тогда и свидимся.
Он не успел ничего ответить, да ответ и не был нужен: изнеженные, незнакомые с тяжёлым физическим трудом пальцы на прощание мазнули по щеке, и в тот же миг Гэвин простонал и зашевелился, силясь подняться с холодной земли.
А потом пришлось помогать ему встать, тайком вытирая окровавленные руки о холщовые штаны и прижимая ледяные ладони к полыхающим щекам.
Они вернулись домой оба, но в ту ночь Фергюс впервые отослал жену в комнату, сказавшись усталым и в который раз предпочтя не заметить промелькнувшего на её лице облегчения.
Осознание того, что он наделал, пришло нескоро – и не с вестью о будущем ребёнке, а когда взгляд с упругой груди жены стал соскальзывать на крепко сбитые, перевитые жгутами мышц тела и узкие бёдра лихо отплясывающих моряков. Что бы с ним не сделал незнакомец, оно набирало обороты. Желания, прежде даже не осознаваемые, теперь приходилось сдерживать – и каких усилий ему это стоило! Казалось бы, проще выколоть себе глаза.
После рождения сына, названного Мэган в честь брата – человека, значившего для него больше всего и невзначай всё уничтожившего, он начал подолгу ночами сидеть в темноте, вглядываясь в пухлое, спокойное личико.
Вскоре, не зная, что предпринять, он начал искать ответы в книгах. Всего лишь портной и сын портного, он не был обучен грамоте, и по вечерам, в свете огарка свечи, обрадованная его интересом и усердием к Библии Мэган – дочь поварихи губернатора города – тихим одухотворённым голосов зачитывала и объясняла, как учили в церкви, высшее значение слова божьего. На то, чтобы научиться читать самому ушёл не один месяц. Книги стоили безумно дорого, и он хватался за любую работу, чтобы хватило денег на ту, в которой, возможно, как он надеялся, мог найтись ответ на мучивший его вопрос:
с кем он заключил сделку?
Когда отпущенный ему и Гэвину срок перевалил за половину, он нашёл ответ – едва избежав пристального внимания Инквизиции. Ответ, но не выход. И, Боже, что же он наделал?! Только вот поздно было просить о милости и прощении. Ему не было места даже в Чистилище, только адское пламя.
Как иронично. Он умер прежде, чем пришёл срок и адские псы заскреблись в дверь их дома. Но от Ада не убежишь.
Кроули хотел бы спросить у Дина, поступил бы тот также, если бы знал, что его ждёт в Аду. Стоила ли того жизнь брата? Сам он на этот вопрос давно уже не может ответить. Он не знает другого будущего и был бы не против забыть прошлое.
Демоны не бесчувственны и не без эмоциональны, просто Ад извратил и вывернул наизнанку всё то, что они чувствовали в момент своей человеческой смерти и, разумеется, всё, чем он наделил их взамен греховно изначально. Собственные голод, жажда и боль сменились чем-то иным и не менее разрушительным. Кроули знает свои грехи и скрупулёзно подсчитывает: каждый из них для него на вес золота.
Каждый вечер каждого воскресенья он идёт в казино: Лас-Вегас, Монте-Карло, Багамы или Макао. У него большой выбор дорог и он нисколько не стеснён в средствах. Вязкий привкус мартини на кончике языка, упругая приторно-сладкая вишенка, скрывающие глаза и слишком нечеловеческую похоть в них зеркальные солнечные очки и постоянные ставки ва-банк. Он играет по крупному и не проигрывает, он пьёт коктейли и предпочитает «секс на пляже» – бармен это уже знает, и всё равно не пьянеет. Люцифер мёртв, а у Кроули полно работы и ему скучно.
Царь, царевич, король, королевич, сапожник, портной – кто ты будешь такой?..
И то, и другое. Если можешь – бери, и он берёт: когда силой, а когда хитростью. Ад огромен и весь он рано или поздно будет принадлежать ему, а потом, возможно, придёт время расширить границы и шагнуть в неизведанное.
Воскресенье уже сменилось новым понедельником, а он вместо того, чтобы развлекаться, полдня проработал мальчиком на побегушках у Бога. Как низко можно пасть по собственной глупости, хотя казалось бы куда можно пасть ниже Ада?.. Господи, может ты знаешь, а?
Его измотавшийся за ночь любовник ещё спит, развалившись на пошлых матово-чёрных шёлковых простынях, спрятав лицо в сгиб локтя. Было неплохо, а Кроули не чёрная вдова, чтобы убивать каждого своего любовника после секса.
В одиннадцать он всё-таки встаёт, одевается и идёт выпить чашку капуччино с пирожным – да, он большой Босс и может себе позволить немного расслабиться. Даже у демонов бывают выходные. Его расписание на понедельник составлено секретарём загодя и чётко расписано по минутам, так что следующие несколько часов ему хочешь/не хочешь, а приходится трудиться во имя упрочения собственного авторитета и на благо весьма требовательного и взыскательного общества. В последние месяцы и то и другое уж очень тесно связаны.
К 16:00 на его губах остывает последний на сегодня поцелуй знойного калифорнийского красавчика-мачо, возжелавшего известности и получившего её, в кармане лежит скомканная салфетка с номером официантки из кафе у обочины дороги одного из перекрёстков, которую он намерен выбросить в первый же мусорный бак. А что? Даже демоны заботятся об экологии, проникнувшись развёрнутой европейцами рекламной компанией.
А ещё – приятное завершение хорошо начавшегося дня – к его личному счёту прибавилось несколько сверх удачных сделок и парочка бонусных, стребовать которые адские псы отправятся не через десять лет, а значительно раньше. Вот что значит профессионализм.
А теперь всё это – весь статус и богатства, которых он достиг благодаря непрерывной работе и столетиям интриг и обмана – всё зависит лишь от успеха одного-единственного дела. Знал бы, чем для него обернётся утро на Таити, сам бы предпочёл пекло. Но кто ж мог знать? Разве можно было предвидеть, что ему, тому, кого привечает любой перекрёсток, не удастся оторваться от преследователя даже на своей территории. Ну, неудивительно в общем-то, но из всех загорающих на пляже привлечь к себе внимание именно архангела с замашками циркача… Кроули сказал бы, что это судьба, но даже он не настолько сильно пал, чтобы добровольно связываться с пернатыми. Другое дело – работа. Тем более та, от которой нет возможности отказаться.
Если бы сразу повнимательнее пригляделся, сколько неприятностей и проблем можно было бы избежать. Не узнать Габриэля, проходящего в его личной картотеке под кодовым именем «Локи» мог бы только слепой или идиот. У Кроули были все основания, чтобы полагать, что он не относится ни к тем, ни к другим, и не будь он столь падок на сексуальные человеческие тушки… Если дело выгорит и он выживет, будет ему уроком: впредь наводить справки, прежде чем положить на кого-то глаз. И лучше поручить это секретарю. Немому. И глухому.
Теперь поздно отступать. Карты розданы и на данный момент у него на руках не самая лучшая комбинация, тем более что он самолично отдал своего джокера противнику. Впрочем, с такой картой есть три исхода: либо он выиграет, либо проиграет, либо как обычно Винчестеры перевернут стол и смешают все карты.
Кроули непривычно играть на чужом поле: обычно он сам сдаёт карты, передёргивает, прячет козырный туз в рукаве и держит джокера на примете. Ему куда привычнее и естественнее дергать за ниточки самому, чем быть чьей-то безропотной марионеткой. Даже марионеткой Бога. Возможно, здесь уместнее сказать: «тем более».
Он обвёл вокруг пальца многих своих сородичей и оставил ни с чем ещё больше охотников. Он обыграл самого Люцифера, возвращения которого многие и ждали, и боялись, то тут, то там подбрасывая Винчестера крошки хлеба. Винчестеры, как сказочные Ганзель и Грета послушно следовали оставляемым для них следам.
Возможно, теперь, когда в Аду не осталось достойных его противников, пришло время для его самой крупной игры.
Партии покера с Богом.
* графство в Северной Шотландии, мысом Кипнайрд выходящее в Немецкое море. Я немного исказила факты: в Абердин чума пришла в 1647 году, а в первый раз она обрушилась на Шотландию в декабре 1349 года.
** Фергюс (с шотланского) – в прямом смысле это мужское имя означает: человек силы.
Гавин (с шотланского) – белый ястреб.
*** Благодаря серии 6х04 нам известно и прижизненное имя Кроули, а также место, где он жил – Канисбей, Шотландия, и год смерти – 1661-й. Так что я добавила ему пару столетий, ничего, не женщина, чтобы жаловаться.
* * *
Никто не обращает внимания на новых посетителей, когда тоненько звякает колокольчик на входной двери. Кроме новой официантки, только-только окончившей школу и ещё надеявшейся встретить однажды своего принца, но и та вскоре понимает, что здесь ей ловить нечего, и поэтому, когда она подходит к облюбованному ими столику, улыбка на её лице исключительно профессиональная.
Ну, тех это и не заботит: они едва ли обращают внимание на её присутствие, только тот, что постарше быстро надиктовывает заказ. У него красивый, басовитый голос и необычный в этих краях забавный акцент. Британи запоминает его лишь потому, что он ужасно коверкает слова, и в итоге она в свой первый же рабочий день напортачивает с заказом.
Тому что постарше примерно под сорок, у него грубоватое лицо, короткая военная стрижка, щетина, открытый и честный взгляд. Так она будет позже описывать его полицейским, разыскивающим каких-то преступников.
«А ещё он очень бледный и от него пахло алкоголем», – подумав, добавит она впоследствии к своим словам. Ей будет очень жалко красивого парня на показанной копами фотографии. Наверное, он мог бы быть её принцем.
Британи всего шестнадцать и она блондинка и по цвету волос, и по сути. Она, как и все девочки, мечтает выйти замуж за красавца-богача и уехать в большой город. И, наверное, будь она повнимательнее, от неё бы не укрылось, что старший посетитель совсем не пьян и что он как-то по-особому бережёт правую руку и, несмотря на то, что явный правша, держит кофе в левой.
Британи всего шестнадцать и у неё впереди вся жизнь. Она много мечтает и грезит о муже, деньгах и большой сцене. Но вместо этого ей суждено перебить ещё немало тарелок, дважды развестись, сделать аборт и к тридцати одному году понять, что от мужчин одни беды и не в деньгах счастье. Британи ещё поумнеет.
Второй посетитель помоложе, но его лица ей разглядеть не удаётся – тот сутулится, и всё время смотрит в окно, легко избегая назойливого девичьего взгляда.
«Но он определённо красавчик, – поделится она предположением с копами, присоединившись к высказанному вслух мнению подруги, с которой они в тот день работали в одну смену.
– Красавчик, и брюнет к тому же».
У Британи слабость к брюнетам.
«Красавчик и брюнет» ограничится салатом и котлетой, и хотя Британи специально проследит, чтобы Джонни – их повар – даже не вздумал плюнуть в тарелку, как он частенько развлекается, едва притронется и к тому, и к другому.
«Нет аппетита, наверное», – решит краем глаза наблюдавшая за ними Британи.
– Кусок в горло не лезет, – хрипло прокомментировал выразительный взгляд напарника Дэвид, не прекращая задумчиво размазывать по тарелке расковырянную котлету.
– Неудивительно, – не отрываясь от приправленного какими-то необычными специями салата, хмыкнул второй охотник. – Когда на тебя так пялятся-то. Будь она постарше, я бы на твоём месте выкроил времечко, чтобы воспользоваться той подсобкой у чёрного входа.
Дэвид поморщился, не оценив неуклюжей попытки поднять ему настроение.
– Стэфан, мы только что убили человека. Ты в самом деле думаешь, что обычный трах это то, что мне сейчас нужно? – не сдержавшись, немного резче, чем собирался, спросил он. Впрочем, Коган, кажется, и не обиделся. Ну да, обидеть бывшего спецназовца не так-то легко.
– Слушай, я не знал Сэма Винчестера так как ты, – отбросив простодушный вид и сразу сделавшись как-то неуловимо старше и жёстче, произнёс второй охотник, вытерев жирные губы салфеткой и отодвинув от края стола опустевшее блюдо. – Но я разговаривал с Гордоном Уокером до того, как тот сбежал из тюрьмы. Он был никудышным другом и совершенно не умел работать в команде, но охотником он был непревзойдённым. И всё равно плохо кончил, связавшись с Винчестерами. Гордон был уверен, что с младшим братом что-то не так. Через пару месяцев пошли слухи об их причастности к убийству Стива Вандела, но это как-то быстро замяли. А такие слухи не возникают просто так ну пустом месте. Под Винчестеров, естественно, начали копать и произошло это задолго до того, как они чуть не устроили Апокалипсис, выпустив демонов из Ада. Слишком много совпадений нашли, так что уж кем-кем, а человеком Винчестер точно не был.
Ты же уже сталкивался с оборотнями? – невпопад спросил он и, дождавшись ответного кивка, продолжил: – Каким бы охотником не был Винчестер, рано или поздно, он, как и все твари, показал бы кто он на самом деле. Да и не таким уж первоклассным, как говорили, охотником он оказался, раз позволил так легко себя убить. Я ожидал большего от Винчестера. Парень был почти легендой.
Дэвид невесело хмыкнул. Он и сам знал всё то, что сказал и мог бы ещё рассказать Стэфан: навёл справки, и не одну бутылку пива опустошил за компанию с охотниками, прежде чем решился помочь Когану подобраться к слишком осторожному Сэму. Тот мало кому доверял, но вместе они проохотились почти полтора года и успели пару раз спасти друг другу жизнь, так что Дэвид, пожалуй, единственный, у кого был шанс покончить с ним.
– Ты кажешься почти разочарованным.
– Так и есть, – легко согласился тот. – Я ожидал большего. Его брат так просто точно бы не дался.
Неправильно чувствовать себя оскорблённым, если ты сам привёл убийцу в снятый Сэмом номер и лично представил его напарнику. Дэвид это понимал, но поделать с собой ничего не мог. Наверное, Сэм был прав, когда говорил, что охота – это не для него, но на этот раз ядовитая насмешка с примесью запоздалой вины в его словах была слышна отчётливо как никогда.
– Ну, по крайней мере, стрелял он неплохо, раз сумел продырявить тебя.
Стэфан бросил быстрый взгляд на шастающих по кафе официанток. Столики рядом были пусты, несмотря на середину дня, так что можно было спокойно говорить, не слишком заботясь о том, что их могут услышать.
– Не велика наука. Достаточно было знать, где я стою, а парня обучали с детства.
– Знаешь что, Дэвид… Ты хороший парень и, возможно, когда-нибудь станешь неплохим охотником, но вот мой тебе совет. Бросай это дело, пока не поздно. Может, Винчестер и был тварью сродни демонам, на которых охотился, но ты так же был и его напарником.
Охотник напрягся.
– Хочешь сказать, что теперь из-за этого у меня могут быть неприятности?
– Нет, я не про то… Вряд ли кто из других охотников захочет доверить тебе свою спину, зная, что однажды ты уже сдал своего напарника. Никто за Винчестера тебе мстить не будет, за парнем только Сингер приглядывал, но и вряд ли кто ещё рискнёт доверить тебе свою спину, – Коган ненадолго замолчал, подбирая нужные слова. – Слушай, я не хочу тебя обидеть, может, охотясь с Винчестером, ты чему и научился, но в одиночку ты долго не протянешь. Лучше всего для тебя будет сейчас встать, сесть в машину и вернуться к обычной жизни.
Дэвид почувствовал, что закипает и быстро сжал ладони. Ногти короткие и боли не чувствуется. Не отвлекает.
Здесь дело не в гордости. В понимании. В осознании того, что Коган, как истинный еврей, просто использовал его, единственную ниточку, которая, если её правильно раскрутить, могла вывести к цели. Он – ниточка – так и сделал, развесив уши. А теперь человек, откровения которого заставили его по иному взглянуть и на охоту, и на представленного ему охотником в кепке Сэма, не отказываясь от своих слов, практически прямо говорит, что никогда не считал его своим напарником.
Дэвид – сжатые в нить тонкие губы, мальчишеский вихор, и морщины в уголках глаз и губ – не отвечает. В отличие от Сэма, Стэфан не знает, что возвращаться ему не к кому и не к чему. Рядом заливисто смеётся блондинка Британи, отвратительно похожая на женщину, с которой он когда-то развёлся и изувеченное тело которой потом нашёл у себя в квартире. С тех пор он предпочитает не попадаться на глаза полицейским. Холостяк, внезапно ставший вдовцом и угодивший в свой персональный фильм ужасов. Теперь он не понаслышке знаком с дробовиком и ножом.
С напарником, которым тот на самом деле не был, Дэвид распрощался двумя милями позже, высадив у обочины, где тот припрятал свою машину. Доехали они в полном молчании, больше не проронив друг другу ни слова. Хотелось сказать что-нибудь на прощание, но слов не было. На душе было муторно и тяжело. Грязь внутри и кровь снаружи. И ни то, ни то уже не смыть.
Неосмотрительно.
Крайне неосмотрительно со стороны охотника прятать машину в серых от придорожной пыли зарослях неподалёку от перекрёстка. И отнюдь не из-за того, что там её могут обнаружить местные копы. Бывалому охотнику, Когану следовало это знать и не покушаться на чужое.
Подержанный форд Дэвида едва успел скрыться за поворотом, когда до Стэфана впервые донёслось сдержанное рычание откуда-то неподалёку от его машины. Бездомная псина, каких много развелось в последнее время в таких небольших городках как этот, или собака местного лесничего. Здравая мысль, но, наверное, нужно было предположить нечто иное, пока не стало поздно. Коган понимает это слишком поздно: когда невидимые челюсти впиваются в ногу, одним мощным движением перегрызая кость. Он кричит сколько может, но недолго – это окраины города, да и хижина лесничего давно пустует за ненадобностью. Его некому услышать.
Через три дня человека по имени Джеральд Батлер арестуют у автозаправки за угон автомобиля. Отвечая на допросе, тот так и не вспомнит, как и когда сел в неприметную серую тойоту.
Так демоны заметают следы. И конечно же они не оставляют свидетелей в живых.
Сразу же после предъявления обвинения Джеральд Батлер повесится в тюремной камере.
* * *
Сэм открывает – распахивает – глаза, стоя в полном одиночестве на берегу сверкающего бирюзой океана. Он не чувствует себя завороженным представшей перед ним картиной, но всё же медлит несколько секунд – они падают и увязают в песке, как его босые ступни, – прежде чем набежавшая волна окатывает его джинсы до колен. Чьим бы ни был этот Рай, здесь далеко не лето и Сэм, сдавленно ругаясь сквозь зубы, дрожа выбирается из воды. Мёртвым тоже бывает холодно.
Океан блестит под солнцем за его спиной, искрятся в воздухе искорки-брызги, оседая на рубашке и коже, солью блестя на губах. Сэм слизывает языком влагу и бредёт дальше. «Пойди туда не знаю куда, принеси то, не знаю что». Загадка, загаданная ему Кроули. Уравнение, в котором известен лишь результат, который нужно получить в итоге и одна из множества переменных. Всего лишь математика. Даже не высшая. Гораздо проще, чем жизнь.
Сухой песок режет босые ноги. Сэм жалеет о невесть куда подевавшихся ботинках. Морской берег пуст и нелюдим, и на песке нет ничьих следов, кроме его собственных.
Дует лёгкий бриз, подгоняя накатывающий на берег прибой. Пахнет солью и сушащимися на солнце водорослями. Красивый Рай. Идеальное место для того, кто жаждет одиночества и ищет уединения. Сэму нужно иное. Это не его Рай. Он уверен, не приложи ко всему этому руки Кроули, и он очнулся бы в ином месте, но на этот раз не за столом с индейкой и чужой семьёй. У него есть своя. Сэм не гений, он идиот, если для того, чтобы он по-настоящему понял это, Дину пришлось... Сэм не хочет об этом думать.
Кажется, что иногда он хотел бы забыть и само имя брата – только бы избавиться от поселившегося в душе опустошающего чувства вины. Это не так, как когда Дин умер, на его глазах разодранный в клочья адскими псами. Тогда было только молчание и гнетущая тишина в голове. Был виски, была охота – одна за другой, бессонные ночи над книгами и умопомрачительный секс с Руби на жёстком полу хижины. Никакой нежности, она была ему не нужна, только ожесточённость.
Сэму не нравилось то, что он видел тогда в зеркале. Не брат Дина, за которого тот продал душу на перекрёстке и отправился в Ад. Незнакомец, воскресший из мёртвых и чужой даже ему самому.
А потом вернулся Дин. Постучал в дверь, точно такой же, как будто только что вышел. Только глаза сияли радостью и тоской, и Сэм глубоко вдыхал родной запах брата в длившиеся лишь несколько секунд объятия, убеждая себя в реальности происходящего.
Дин вернулся. Покорёженный и почти сломанный тем, что сказал ему Аластар и подтвердил Кастиэль, и Сэм с хрустом, с треском, со звоном бьющегося стекла ломался вместе с ним, чувствуя на себе каждый недоверчивый, полный подозрений взгляд брата. Это даже не было больно, он знал, что заслужил и теперь поплатится сполна. И вина выцарапывала новые кровавые узоры то ли на сердце, то ли на душе. А ведь тогда Дин ещё не знал о Руби. Соврать, скрыть отвратительную, гноящуюся правду – первая мысль, первый порыв, но когда всё тайное становится явным, не наступает облегчения.
Когда по жилам бежит жидкий огонь, а реальность и галлюцинации, кошмарный бред сливаются воедино так, что не различить, не увидеть разницы. Когда мышцы крутит от дикой боли и нечеловеческого напряжения, а ремни на запястьях впиваются в кожу, не оставляя никакой возможности вырваться из надёжных пут и остаётся лишь слушать то, что говорит Дин – или тот, кто выдаёт себя за Дина. И он слушает, потому что выбора нет.
«Ты монстр», – говорит «Дин», ходя вокруг него кругами.
Ты хотел знать, что о тебе думает брат, Сэм? Вот, получай. Огреби всё, что заслужил.
«И всегда был монстром, – вторит тот потайным мыслям самого Сэма, задевая и разрывая связывающие их с самого детства узы. –
«Ты даже не человек. Ты для меня никто».
Но всё же если душа и в самом деле есть, то она рвётся в клочья не там, в бункере Бобби, а тогда, когда Дин – реальный, настоящий Дин, его брат! – в ответ на его «скажи» говорит сокровенное, некогда самое страшное для него
«Ты стал монстром». Так кошмар воплощается в реальность. В глазах брата – отчаяние пополам с решимостью. В груди больно, и прежде чем кипящие в глаза слёзы успевают пролиться, Сэм находит выход: он превращает собственную обиду и боль в ярость. Так закаляется сталь.
Они никогда не дрались настолько жёстко, не щадя друг друга, не сдерживая силы ударов. Бьётся стекло, на костяшках кровь и хочется, хочется причинить в ответ такую же, ещё большую боль, и Сэм, глядя сверху вниз на съёжившегося на полу брата и чувствуя примешивающееся к ярости торжество – победил! – цедит сквозь зубы:
«Ты меня не знаешь. Никогда не знал. И никогда не узнаешь».
Дин, наверное, думает так же, потому что его ответная, через частые выдохи и хрипы фраза, бьёт ножом. И Сэм знает: то, что он сейчас говорит – правда. Дин сдержит слово.
Сэм хлопает дверью. Так рушатся семьи.
Он не уходит далеко. Саднят царапины на лице, руки, ещё минуту назад сжимавшиеся на шее брата дико дрожат, щиплет разбитую первым ударом Дина губы, и, потянувшись вытереть кровь, Сэм понимает, что это от слёз.
Ему больше не к кому возвращаться. Теперь он и не собирается. Но он очень хочет, чтобы вернулся Дин.
Дальнейшее происходит слишком быстро, два дня сливаются в один и Сэм точно знает, что несколько кадров всё же выпали из памяти. Он знает о содеянном, но благодарен защитной реакции собственной памяти. Перерезанное горло и запястья медсестры и сцеженная в пластиковые бутылки из-под святой воды кровь – не то, что он хотел бы помнить.
Почему-то, даже осознавая тогда насколько неправильно и отвратительно то, что он делает, Сэм продолжал отрицать правоту прощальных слов брата.
«Это всё чтобы убить Лилит», – очередной повод и самооправдание. Ещё один Винчестер, сделавший месть демону целью своей жизни. Сэм, сам того не зная, всего лишь как послушная марионетка двигался по проторенной до него дороге.
А куда благими намерениями выстлана дорожка?
То-то и оно, Сэмми. Раньше надо было думать, пока поздно не стало. А теперь либо сбеги, как трус под надёжное крылышко старшего брата, либо заканчивай то, что начал.
А потом была пришпиленная бушующей и рвущейся наружу его силой Лилит, громоподобное биение сердца – его собственного и всех тех, кто остался в живых к тому времени, когда они с Руби вошли под своды церкви. Был вдруг посеревший, выцветший мир, из которого ушли все краски и обострившееся, но сузившееся до размеров игольчатого ушка зрения. Немного, но достаточно, чтобы можно было увидеть ужас на лице Лилит – первого детища Люцифера. Сэм торжествовал, чувствуя, как разгорается, прорываясь сквозь рёбра, убийственное для неё пламя, а Руби торжествовала за его спиной.
Слепой дурак.
Дин не успел. Опоздал. Не остановил его, но даже понимая, что он только что уничтожил последнюю печать и начал Апокалипсис, Сэм, крепко держа выворачивающуюся Руби и глядя, как кинжал входит ей в грудь по самую рукоять, знает твёрдо только одно: Дин всё же за ним вернулся. Чтобы потом снова бросить.
Сэм вздыхает, отстраняясь от болезненно-горьких воспоминаний четырёхлетней давности – неудивительно, но в его случае принцип оставить прошлое в прошлом никогда не срабатывал. Прошлое вмешивалось и перемежалось с настоящим, не желая ни смириться, ни отступить, ни позволить себя забыть. Семейная черта, передавшаяся по наследству. Как болезнь.
Сколько хватает глаз виден один только песчаный берег, омываемый пенящимися волнами. Сэм бредёт уже несколько часов и под жарким солнцем, в этом странном Раю постоянно находящимся в зените, его джинсы уже полностью высохли.
Он никогда не замечал Дина за любованием красотами природы, хотя тот порой и поглядывал тайком от брата «BBC. Живая природа». Дину бы понравился этот райский уголок, не будь здесь так пусто и жарко, а от глотка холодного пива и белокурой красотки Сэм бы и сам не отказался. Главное, чтобы она не оказалась впоследствии демоном, оборотнем или ундиной.
В нескольких десятках метров от берега начинаются заросли уж больно похожие на тропически джунгли. Не зная ни куда, ни сколько ему ещё идти, Сэм чувствует себя не мёртвым, а скорее потерянным. Только ещё не ясно: он сам потерялся или потеряли его? И кинется ли кто-нибудь искать пропажу?
Хочется надеяться, что компьютер Эша снова засечёт – в который уже раз? – появление Винчестера на Небесах, Но Сэм, наученный горьким жизненным опытом, уже не настолько оптимист. Пуля 46-го калибра в грудь отличное средство.
Поэтому Сэм делает то единственное, что может. Он давно не молился, но строки молитвы встают перед глазами едва ли не чётче отпечатавшегося в памяти текста экзорцизма.
Сэм закрывает глаза – солнце слепит даже сквозь веки, и хотя больше всего ему хочется произнести иное имя – то, о котором он запрещает себе даже думать раньше времени, – сейчас он выдыхает краткое:
– Кас.
* * *
Свой сосуд Дин обнаружил в окружном морге. Видимо, кто-то из задержавшихся допоздна прохожих наткнулся на него и, радея о чистоте улиц, сообщил в скорую или полицию. Тело, которым он незаслуженно гордился и не хотел потерять, без своего вместилища было обычным трупом и к его визиту уже бесхозно лежало на столе с безликой биркой «Джон Доу».
Хорошо хоть посчастливилось успеть до того, как патологоанатом начал вскрытие. Не отказав себе в удовольствии полюбоваться со стороны «своей» ладной, крепко сбитой, широкоплечей фигурой, Дин поторопился всунуть себя в «костюм». На одно короткое мгновение теснота сдавила со всех сторон, а потом он глубоко вдохнул всей грудью, не считаясь с ослепившей на миг болью. Малая цена за все земные удовольствия.
Дин неуклюже соскочил со стола и вздрогнул, ступив босыми ступнями на холодный кафель. В глаза ударил белый свет прожектора, и он зажмурился, торопливо отворачиваясь. Лёгкий дискомфорт от слегка тянущего ощущения в лопатках и собственная нагота немного замедляли движения. Он повёл плечами, по новой привыкая к телу и окончательно прогнав неприятное ощущение жмущего костюма. Его собственной одежды: ни джинс, ни даже куртки нигде не было видно, и Дин впопыхах сдёрнул с вешалки первый попавшийся халат, тут же запахнувшись в него.
Он не знал, сколько за его отсутствие прошло времени на Земле, поэтому в поисках охотника сначала наведался в дом, где оставил его. Винчестера там не было, в отличие от брошенных в спешке вещей и призрака. На появление ангела тот никак не отреагировал, стараясь держаться подальше. Первое разумное решение после смерти.
Всё это заняло считанные секунды – маленькая вечность, но Дин уже со всевозрастающей уверенностью чувствовал: как бы он не торопился и что бы там ни произошло, он опоздал.
Чтобы найти охотника и перенестись к нему не пришлось даже сосредотачиваться, хотя с непривычки воздействие на связавшие, опутавшие, не оставившие выбора не подчиниться воле Отца эфирные узы, отозвалось вломившейся в виски болью.
Миг, равный вздоху, неприятное дёрганье под ложечкой и вот уже он стоит в центре незнакомой, пустой комнаты, и в ней – ни души.
Кровать у стены, перепачканная джинсовая куртка, небрежно свисавшая со спинки стула, явно снятая и брошенная второпях – лишь бы не на пол. Стойкий металлический запах крови и того дрянного пойла, которым порой загонялся охотник. Дыра от пули в раме окна, кровавый росчерк на стене рядом, сбитый на пол цветочный горшок, разлетевшийся на глиняные осколки и комья сухой земли. Скомканные, стянутые вниз простыни, расплывшееся на прикроватном коврике мокрое пятно, окровавленные бинты, размотанной алой лентой валяющиеся рядом и… видневшаяся из-за кровати босая ступня 42-го размера.
Дин замер.
В ногах откуда-то взялась предательская слабость и, преодолевая дрожь, Дин сделал шаг. Дыхание снова сбилось, прорвавшись хриплым коротким рыданием, когда он нашёл своего охотника.
Взгляд выцепил всё мгновенно. Впившиеся в ворс ковра пальцы, сползшую с плеча окровавленную рубашку, заострившееся серое лицо, приоткрытые в оборвавшемся вдохе губы.
В животе поселилось что-то холодное, сжалось в комок, распустило длинные иглы. Это похоже на одержимость. Не демоном. Чем-то другим. Человеческим.
Страхом.
Внутри всё заиндевело, вымерзло – как от укола обезболивающего. Маленькая, высасывающая из него всё, чем он был персональная чёрная дыра. Дин не чувствовал боли, но от этого другого чего-то горло сдавило так, что он едва мог сделать вдох, а в глаза будто насыпали песка вперемешку со стеклянной крошкой. Почему-то взять себя в руки и отвести, наконец, взгляд от распластанного перед ним безжизненного, уже почти успевшего остыть тела подопечного никак не получалось.
Дин сглотнул, проталкивая вставший в горле болезненный комок и восстанавливая прерывистое дыхание. В глазах было по-прежнему сухо, но в носу почему-то необъяснимо щипало, спускаясь и отдаваясь в сердце колкой болью.
Не будь он единственным пассажиром этого сосуда, можно было бы сослаться на то, что всё это – и боль, и грусть, и тоска – принадлежат не ему, и тогда можно было бы отключиться от них. Но он был здесь один – всегда. И всё это было только его. Проклятый Винчестер!
– Сэмми… – не слыша самого себя, почти шёпотом выдохнул Дин.
Дин и не заметил, как и когда опустился на колени рядом с телом охотника. Или они подогнулись, не удержав его на ногах? Возможно. Во всяком случае, коленные чашечки тупо ныли, но не так сильно, как если бы по ним прошлись бейсбольной битой.
– Мистер Вессон? Сэр? – настойчивый стук в дверь номера и звонкий женский голос вернули его в реальность, но когда, не получив ответа, горничная со стопкой чистого белья в руках вошла внутрь, смог только так же оцепенело уставиться на неё в ответ.
С её места не было видно, что произошло в номере на самом деле, но богатое воображение живо нашло объяснение и дорисовало подробности увиденного.
Девушка медленно попятилась назад, прижимая к груди накрахмаленные, жёсткие простыни и разевая рот в беззвучном крике. Дин вскинул было руки, чтобы остановить и успокоить её. В устремлённых на него глазах плеснулся животный ужас и вот тут-то её и прорвало. Метко швырнув бельё прямо в Дина, и оглашая длинный узкий коридор гостиницы громкими воплями, девушка метнулась к лифту.
Отбившись от атаковавших его простыней, Дин шокировано уставился на опустевший проход и распахнутую настежь дверь. Не понимая, что сейчас произошло, он опустил взгляд на свои руки, и его замутило от накатившего волной понимания, за кого его приняла перепуганная насмерть горничная.
На руках была кровь Сэма.
Рука сама – сама! он не хотел! – потянулась убедиться в нереальной реальности произошедшего, обвести испачканные брызгами крови высокие скулы.
– Да что же это такое? – сам себе прошептал Дин, почему-то не решаясь говорить здесь и сейчас в полный голос.
Что бы ни произошло с Сэмом в его отсутствие, в этом следовало разобраться, прежде чем докладывать в Высшие Инстанции. И тем более необходимо это сделать, если рассказ Кастиэля – правда, потому что тогда выходит, что по его вине Небеса нарушили данное Дину Винчестеру слово. И с Михаила, лично заключившего эту неудачную для Дина сделку с Винчестером, вполне станется явиться оттуда, где бы он не находился, чтобы покарать виновного. То есть у Дина снова был шкурный интерес. Убить бы Михаил его не убил, вряд ли желая испачкать руки о столь мелкую сошку, но вот приказать подчинённым отправить его на перевоспитание – вполне. Дин знал, что Кастиэль однажды уже побывал в застенках и именно поэтому, находясь среди остальных братьев и сестёр, всегда сохранял безразличие. Идеальное орудие Господа.
Он тяжело поднялся с колен, не отрывая глаз от распростёртого прямо перед ним тела, только когда в коридоре послышался топот множества ног.
Кем ему был этот Винчестер? Всего лишь обузой, навязанным против воли подопечным. Наказанием. Но почему тогда связь между ними была столь крепка, что преодолела границу и достигла Небес?
Возникшую логичную мысль спросить совета у Кастиэля он отогнал с лёгким сожалением – так было бы меньше мороки, но уж больно странным был прощальный взгляд, которым наградил его друг перед тем, как Дина настиг зов Винчестера.
– Эй, ты! – последовал окрик ворвавшегося в номер первого полицейского. – Отойди от трупа и встань так, чтобы я видел твои руки!
Дин неторопливо послушался, развернувшись и плавно отодвинувшись от тела Сэма на полу.
– Дьявольщина! – выругался второй коп. – Это же тот ФБРовец! Чёрт!
– Уверен? – держа Дин на прицеле, уточнил первый.
– Да, я видел, как он ошивался в участке. Теперь из-за его смерти к нам из этой чёртовой конторы нагрянут разбираться!
Дин вздохнул, слова этих людей его не особо волновали. За окном была середина дня – значит, за время его отсутствия на Земле минуло не больше суток. Тело Винчестера едва успело остыть – то есть убийцы были здесь не более двух часов назад, а раз замок не был взломан и есть следы лишь одного выстрела, выходит, что Сэм знал того или тех, кто убил его.
Повернуть реку времени вспять и проложить для неё новый курс невозможно даже для Господа, но окунуться и пройти против течения, чтобы узнать с чего всё началось и как к этому привело – в силах каждого из ангельского воинства Небес. И Дина тоже.
Он забыл о полицейских и застывшем позади них бледном хозяине мотеля в тот же миг, как принял решение. О том, как те отреагировали на его исчезновение, он также не думал.
Дин появился в номере, как раз когда в дверь застучали.
Винчестер всё так же лежал на полу, только на этот раз, кажется, всего лишь без сознания. Дин сделал было шаг, чтобы убедиться в этом, но тут его шатнуло и он сам едва не свалился рядом. Потрясающая удачливость. Как у Винчестера.
Звук падения и сдавленная ругань, когда он ушиб колено о некстати подвернувшуюся тумбочку, по-видимому, обнадёжили тех, кто стоял за дверью, потому что стук тут же возобновился с удвоенным упорством и силой. И выдернул Винчестера из беспамятства. Дин, снова невидимый для людей, неуверенно склонился над подопечным, вглядываясь в мертвенно-бледное лицо, сквозь которое проглядывало, наплывая и накладываясь – как чужеродный маска-слепок из будущего – то же-иное лицо.
Тонкие веки дрогнули, приподнимаясь, и на Дина – снова – устремился мутный, вряд ли что осознающий взгляд. Пересохшие, потрескавшиеся губы шевельнулись, и Дин замер, ловя себя на том, что ждёт – непонятно почему, но ждёт и боится одновременно, когда его снова позовут по имени. Но вместо этого охотник облизнул сухие губы и напрягся, силясь опершись на локти, подняться с пола.
– Сейчас! – сипло каркнул он и, кусая губы, торопливо накинул рубашку, спрятав рану и только после этого, привалившись к стене, отодвинул задвижку на двери. Дин почему-то не удивился, увидев тех, кто ждал снаружи. Он знал Дэвида, напарника Сэма, также давно, как и тот – с тех пор, как Бобби, которого у него язык не поворачивался звать по фамилии – познакомил их друг с другом. На беду Винчестеру. Но сейчас об этом знал только Дин.
Отойдя к окну, Дин покосился на Сэма и на хлопочущего вокруг как наседка Дэвида – неужели охотник и впрямь не чуял, чем запахло в номере после их прихода? Дина эта тёрпкая, сладковатая, как гниль вонь предательства окутала душным облаком, щекоча ноздри.
Сэм не чуял – не подозревал, но отпор напарнику и его дружку оказал достойный. Дин в самый последний момент шарахнулся в сторону, и прошедшая навылет через плечо незнакомого охотника пуля застряла в деревянной оконной раме. История повторялась. И изменить что-либо было не в его силах.
Дин, не разбирая дороги, бросился на улицу.
Внутри всё рвалось и клокотало, отчаянно и кроваво вырываясь из горла надсадными хрипами, а в голове билось лишь одно «Сэм». Это было даже страшнее, чем когда он, ведомый узами, нашёл тело охотника. А сейчас ему громко вторило горькое, крючьями застревавшее в горле:
«Винчестер! Эгоистичный ублюдок! Как ты посмел умереть… без меня?».
* * *
Анархия – вот имя тому, что воцарилось на Небесах после победы над Люцифером и исчезновения Михаила. Никто не знал, что произошло в тот вечер на самом деле. Даже Дин не сумел ничего рассказать, пока ещё мог и помнил,
кем он был до того, как Рафаил лично спустился ради него на Землю. Небывалая честь для
всего лишь человека. Жалкая подачка для того, кто пожертвовал собой ради брата.
Анархия. Назревающая война. Тихая и пока что не перекинувшаяся, не задевшая человечество, но она уже шла. Гибли и пропадали без вести ангелы и, что куда хуже и страшнее для всего Небесного воинства – всё быстрее росло число ослушавшихся и самовольно покинувших Небеса обетованные.
Кастиэль знал, что послужило первопричиной тому, что прежде считалось немыслимым, страшнейшим преступлением среди ангелов. Они, как и прежде, охотились на отступников, но первый камешек уже упал, покатился, сдвинул лавину, и теперь остановить её было не по силам никому, кроме сгинувшего Отца.
Ему не нужно было видеть бросаемые на него взгляды братьев и сестёр, чтобы понимать – вот это,
всё это, его вина. Это он – тот первый камешек, тот первый отступник, с которого всё началось. Ещё одно новое, незнакомое прежде чувство. Он не испытывал ничего подобного прежде, даже когда стоял плечом к плечу рядом с Анной над пустым, выжженным его же кинжалом сосудом Уриэля. Удивительно, как похожи ангелы оказались на людей. Как и те, они предают и ошибаются слишком легко.
Мало что – ничего – не изменилось на Небесах после наделавшего немало шума падения Анны, но уже тогда,
задолго до Дина Винчестера и собственного
почти падения, Кастиэль стал замечать косые взгляды братьев и сестёр из подразделения. Он остался всё тем же, но в их взглядах читалось иное. Только Кристен сияла всё так же ясно как и прежде, когда глядела на него.
Винили ли они его в том, что, будучи заместителем и правой рукой Анны, он не заметил никаких признаков взращённых в ней семян сомнений или же подозревали, что неспроста той столь легко удалось уйти от отправленных по её следам преследователей?
Признаки были – Кастиэль понял это гораздо позже, уже и сам научившись чувствовать и немного понимать чувства людей, и вспоминая яркий блеск в глазах, который он по незнанию принимал за снизошедшее откровение и обращённую к нему улыбку.
Потом – ещё один признак прогнившей святости Небес – предательство Уриэля, старого товарища, с которым они плечом к плечу раз за разом осаждали Ад, спеша успеть прежде, чем падёт Первая Печать. Не успели, но, наверное, всё же это Отец вмешался, потому что прежде чем неминуемая гибель настигла уже его, Кастиэль всё же в последнем отчаянном рывке, когда не было уже сил думать о себе, успел ухватиться за рассеивающую тьму душу. И тут же почувствовал ответную хватку: человек, Дин, держался за него, как утопающий за соломинку. Символ последней надежды.
Кастиэль подарил ему куда больше – жизнь. Так когда-то был воскрешён Лазарь.
На протяжении многих лет Кастиэль раз за разом задавал себе один и тот же вопрос, а как бы он поступил, будь всё наоборот, и окажись на его месте кто-нибудь из братьев или сестёр?
Он спрашивал себя снова и снова и не находил в себе сил солгать.
Он бы тоже сделал всё, что в его силах, чтобы уничтожить отступника, а если бы не получилось – как и произошло с ним, с тем, кого покарал архангел и кого Отец, вопреки всему, вернул к жизни, несмотря на ослушание и отступничество. А если бы не получилось вырезать сей гнойный нарыв, спустить дурную кровь в металлический таз, как когда-то это делали человеческие врачи, постарался бы всеми силами держаться подальше и забыть о существовании этого падшего ангела.
Так Кастиэль стал белой вороной среди собратьев, плечом к плечу с которыми противостоял демонам в течение многих тысячелетий и единственными, кому доверял свою спину.
Изгой среди своих и чужой среди людей. Уже не тот и ещё не другой.
Наверное, роковой встреча с перевернувшими его мир Винчестерами стала именно для него.
«Я пал ради тебя!»
Разве можно было представить нечто подобное? Тысячелетнее существо, одно из первых детей Господа, воспетое в молитвах и песнопениях, павшее ради человека. Кастиэль был благодарен Дину за то, что тот открыл ему глаза, но обуреваемый смятением, не имеющим ничего похожего на то, что он чувствовал после приказа уничтожить Анну, первой усомнившуюся в воле Небес, он испугался отказаться от старых догматов.
Как примечательно: в отличие от неё ему не пришлось вырывать благодать, чтобы стать человеком. Заслуга изменившего его охотника или нежданная милость свыше?
Кастиэль её не просил. Он бы предпочёл, чтобы Отец помог им в другом.
С тех пор, как он пал многое изменилось в нём самом, и, когда с божественной подачи всё вернулось на круги своя, он был тем единственным, что осталось прежним. Теперь он уже иначе глядел на многое из того, что случилось
до и
после освобождения Люцифера.
И не последнее место в его мыслях занимала Анна.
Такая же отступница и беглянка, каким в течение всего одного года был и он. Он совершил тогда немало ошибок, которые не было возможности никак исправить. Остался верен тем, кому уже не верил и предал тех, кого сам себе поклялся защищать.
Открывшийся ему мир, красоты которого он раньше не замечал, считая это естественным для последнего творения Господа, и не чувствовал столь ярко и остро теперь лежал перед ним, как на ладони, полный новых ощущений и чувств. А он, несмотря на страх – ещё одно чувство, с которым он познакомился, в полной мере познав всю безграничность его граней в застенках небесной тюрьмы, всё равно хотел окунуться во всё это, чтобы понять странную нелогичную логичность поступков Дина Винчестера. Потом уже было обрушившееся на него сокрушающим молотом осознание собственной беспомощности и бесполезности, когда благодать вдруг просто исчезла, и в груди вместо неё забилось ожившее, но не его сердце. Тогда пришёл черёд отчаяния.
Первая встреча и знакомство с новым, ставшим теперь чужим и далёким Дином состоялась в неудачное для него время осознания потери единственного друга. Так что этот Дин, спокойный и равнодушный ко всему, как все ангелы, был подобно ножу, проворачиваемому в открытой и ещё кровоточащей ране. Видеть такого Дина – во всём послушного и покорного, не ставящего под сомнение и не оспаривающего приказы было невыносимо, и Кастиэль сам не заметил, как даже мысленно перестал заменять «Дин» на «Винчестер».
Это уже потом, и снова с опозданием, как когда-то было с Анной, он понял, почему тот так себя вёл и с кого брал пример. Так что, когда волей неволей ему всё же пришлось взять с собой на Землю нового, навязанного насмехающимся над ним Рафаилом напарника, Кастиэль недолго думая привёл в жизнь наскоро придуманный план и наутро следующего дня второй раз в жизнь страдал от жестокого похмелья. Возможности, ограниченные сосудом, в котором его запечатал ничего не забывший Рафаил.
Ангел, преисполненный мести. Нонсенс.
Но, наверное, это того стоило. После краткой демонстрации того, что он сам когда-то узнал от старшего из братьев Винчестеров, Дин стал почти прежним. Таким, каким Кастиэль никогда его по-настоящему и не знал, свалившись им на голову в сумрачное время, когда все его помыслы были только об отстаивающих и гибнущих за печати братьев. В тот злополучный год земное подразделение потеряло больше воинов, чем за все предыдущие века с момента создания.
Как оказалось, ему также не хватало смирения: привыкнув к большему Кастиэль был не готов довольствоваться малым, жалкими крохами общения с тем, так похожим и столь отличным от
его Дина ангелом. Одно лицо, но внутри всё та же выстуженная холодным светом благодати пустота.
Так Кастиэль научился желать большего – не для людей или ангелов. Для себя.
Возможно, Господь и смог бы остановить назревающую бойню среди своих старших детей, но Кастиэль уже не верил, что Отцу, которого он искал и молил о помощи, было до них дело. А если бы и верил, у него, запертого в своей оболочке против воли, не было ни шанса найти того единственного, с кем, согласно гуляющим на Небесах слухам, говорил Господь.
Повторить путь Винчестеров, и найти Сад ему уже не по силам. Будь то иначе, разве оставался бы он сторонним наблюдателем за тем, как его собственные братья убивают друг друга в борьбе за власть?
Такова ли воля Отца, но, сколько бы он не искал, так и не смог найти своего белого кролика, которой привёл бы его к заветной норе. Дорога всегда пуста и никогда не ведёт туда, куда ему нужно попасть.
А ещё Кастиэль научился извлекать выгоду из любых случайностей, поэтому, теперь, когда доподлинно известно, что Сэм Винчестер, в отличие от него и Дина – человек, снова в Раю, у него есть всё, что нужно, чтобы самому добраться до Иешуа.
И до Бога.
* * *
Дин и сам не заметил, как день сменился ранним утром, встретившим его, всё ещё щеголявшего в нелепом зелёном халате, ударившим в лицо и забравшимся под тонкую ткань морозцем и едва чувствующимся щипанием в носу, будто кто-то пинцетом по одному дёргал волосок за волоском.
И нет, конечно же Дин не знал, каково это: когда пинцетом. Откуда бы?
Раннее утро, неровный гул машин, шелест и скрежетание шин по асфальту, топот ботинок и цоканье каблуков торопящихся кто куда мужчин и женщин – как муравьи в муравейнике, только вот муравейник им достался побольше – размером с планету. Нелепый выигрыш в лотерее. Вроде бы стало легче. Это и пара десятков глубоких вдохов-выдыхов сделали своё дело, и Дин успокоился настолько, что смог начать мыслить здраво, не содрогаясь при воспоминании о бледном лице с запавшими щеками и тяжёлыми мешками под незрячими глазами. Он даже закрыть их не смог. Не поднялась рука. Да и рановато хоронить этого Винчестера. Такой и в воде не тонет, и в огне не горит. Если Дин рядом.
Идей как быть дальше было не так уж мало, а ведь Дин размышлял обо всём этом немногим больше нескольких минут. Правда, идеи эти были одна другой самоубийственней: от того чтобы прямо сейчас самому идти на поклон к Рафаилу, чем ждать, когда наверху прознают о случившемся, до… О «до» думать не хотелось тем более. План действий сам сложился в голове: аккуратным штабелём один к другому. Удручало одно: за любой из этих так называемых «планов» его могли надолго отправить в казематы искоренять вдруг напомнившую о себе жилку авантюризма и откуда-то взявшиеся эмоции. Не к людям или непутёвому человечеству, не знающему меры в своём стремлении сравняться с Господом. К подопечному. Винчестеру. Чувство недопустимое, запретное и оттого пусть и пугающее своей новизной и необычностью, но и притягивающее ещё сильнее. Это не страх и не отчаяние. Это и не ненависть, Дин не врёт себе даже в этом.
Это… привязанность. Неоправданно и беспричинно сильная, скрутившая стальными тросами по рукам и ногам, насмерть привязавшая, стянувшая – не отрезать, не оторвать – его с человеком. Вместе с болью тянущая из сердца одна за другой все жилы. Дину не всё равно, но он не плачет. А то, что резь из носа переместилась куда-то в уголки глаз… Нет, Дин не плачет. Нужно что-то сделать, как-то исправить собственную ошибку – Сэм Винчестер не должен умереть, но страх, дикий страх за своё ослушание не даёт и помыслить о том, чтобы начать действовать самостоятельно. Дин и раньше ощущал себя скованным кандалами узником, во всём послушным и зависящим от безмолвной и холодной как рок воли Небес. Но чужим здесь он не чувствовал себя никогда. А всё благодаря… Кастиэль!
Но и никогда и нигде, кроме как рядом, всегда сопровождая Сэма Винчестера – будь то охота, попойка с предателем-напарником или долгая дорога в Импале от города до города, - он не чувствовал того мифического, так и не понятого до конца ощущения дома. Родившийся на Небесах и Небесам же принадлежащий – и сердцем, и душой, и благодатью – что-то в нём, что видел только Кастиэль, всегда выбирало землю. И человека.
Дин выругался и тут же огляделся по сторонам: в этом глухом переулке, куда он, не глядя по сторонам, забрёл, людей вроде бы не было, но всё равно, нарваться именно сейчас на кого-нибудь из братьев было бы слишком невезуче даже по его меркам. Так повезти могло только Винчестеру, да тот и так уже мёртв. Не самая худшая участь. Принятое, наконец, решение – самостоятельное! – горячит кровь до кипящих в венах пузырьков. С ним такое впервые и Дину кажется, что его лихорадит. Нетерпение огнём пробегается по коже и нервной дрожью отдаётся в кончиках пальцев. Дин натягивает длинноватые рукава халата на замёрзшие ладони. Как-то так выходит, что ему не везёт с верзилами: что Сэм, что этот патологоанатом из морга, которого он раздел – все выше его уж точно едва ли не на голову. Единственный недостаток в остальном идеально ему подходящего сосуда. Но Дин не отказался бы от лишней пары дюймов роста.
Он исчезает, окутанный запахами и звуками пробуждающегося ото сна города, среди которых шелест ангельских крыльев совершенно не отличим от хлопанья взлетающих с крыш голубей.
…Дин врывается в этот тихий упорядоченный мирок, где даже пропахшей сыростью ночью вьющиеся в воздухе комары не кусаются до крови, ворохом перьев, закружив в вихре поднятые с земли хрусткие сухие листья. В этом Раю нет и, наверное, никогда и не было вечного лета или вечной весны – только осень и одна пустая дорога на двоих. Кастиэль почему-то любит здесь бывать. Дин же, всякий раз находя друга именно здесь, как сейчас, почти физически ощущает затягивающую в себя пустоту этого места. Одинокий, пустой Рай для двоих.
Что и почему так тянет сюда Кастиэля, и отталкивает прочь Дина? Наверное, он мог бы спросить, если бы хватило духу, потому что каждый раз, когда он почти набирался не смелости –
духа – спросить у друга о причинах этой необъяснимой тяги, в горле что-то перехватывало и сжималось, не давая выдавить ни слова. Чем-то необъяснимо не нравилось ему это заброшенное и забытое всеми, кроме Каса место. Чем – он не понимал и сам, просто именно здесь, в незнакомом и чужом Раю всё острее становилось ощущение, которому он никогда не мог подобрать слов. Сильнее не хватало чего-то, чего у него никогда не было или кого-то, кого он никогда не знал.
Чего или кого?..
Вот и в этот раз – он примчался так быстро как только мог, даже не подумав избавиться от оболочки и, как и Кастиэль теперь, находился на Небесах в своём человеческом костюме. И дело не в том, что времени было совсем мало, и он не хотел тратить ни минуты – покинуть сосуд было делом одной секунды. Не оттого ли и Кас постоянно щеголял в своём, что сросся, свыкся со своей оболочкой, как, кажется, произошло это с Дином?
Кастиэль встретил его пролёгшей между бровей суровой складкой и острым, что тот ангельский кинжал, притаившимся в как всегда пронзительном, сразу оглядевшем его с головы до ног взгляде, удивлением. Дин оглядел себя, не сразу поняв, в чём причина и только после этого спохватился, поняв, что совсем забыл прихватить из номера охотника какую-нибудь одежду, как планировал с самого начала, направляясь туда из морга.
Холодно или неловко не было, но Дин всё равно сразу же почувствовал себя неуютно, стоя посреди дороги в коротком, едва доходящим до колен зелёном халате. Увы, увы, но и о недостатках – достаточно очевидных для посторонних глаз – своего сосуда он тоже знал. Просветили… некоторые… человеческие индивидуумы, так что лишний раз щеголять и демонстрировать, как ему сказали, кривые ноги, Дин не горел желанием.
Кастиэль уже всё знал: Дин понял это сразу как увидел его. А что друг увидел в нём самом помимо волосатых кривых ног и испачканных засохшей человеческой кровью почему-то мелко подрагивающих рук, если ни с то ни с сего вдруг шагнул к нему и, пресекая все неловкие попытки вырваться, крепко обнял, обхватив за плечи. Дин замер, скованный кольцом тёплых рук.
Это ощущение не было ему незнакомым. Множество раз его обнимали женщины, сдирая с него одежду и царапая длинными ногтями широкие плечи. Дин методично сравнил свои ощущения: ничего похожего. Тогда, поддавшись порыву страсти, пока подопечный тоже где-то развлекался: то с какой-нибудь блондинкой, а то с бутылкой пива зависнув над книгами, он тоже пытался обнимать в ответ. Сейчас же, несмотря на общую похожесть жестов, налицо было абсолютное отличие. Это было похоже на… сочувствие?
Дин сделал ещё одну попытку высвободиться, но Кастиэль только сжал его сильнее и он вдруг расслабился. Вдруг стало совсем легко и показалось, что сейчас он взлетит – просто и без всяких крыльев, как воздушный шарик, невзначай вырванный порывом ветра из детской ладошки, и Дин уткнулся носом в подставленное плечо.
Собственная благодать запульсировала, разливаясь в теле приятной истомой, откликаясь на лёгкое, но словно бы подёрнутое мутной поволокой свечение благодати Каса. В такие моменты Дин всегда избегал прямо смотреть на друга, несмотря на их дружбу испытывая испуг и отвращение при взгляде на то, как изувеченная человечностью, вся в уродливых, багровых, похожих на не зажившие шрамы прожилках, будто подверженный коррозии бесценный металл, откликается, отзываясь на присутствие его или других ангелов. Наверно именно поэтому только он один, да тот странный Эш были единственными, кто не чурался ангела, лишь наполовину всё ещё принадлежащего Небесам.
– Скажи, Дин, – наконец отстранившись от почувствовавшего лёгкий укол сожаления и стыда за собственные мысли Дина, неторопливо, будто тщательно подбирая каждое слово, чтобы не задеть друга, произнёс Кастиэль. – А ты пытался вмешаться, чтобы спасти Сэма?
– О чём ты? – тоже вывернувшись из объятий и сделав шаг назад, удивился тот, вопреки воспоминанию о том, как сам едва остановил себя от глупого и бесполезного намерения выбить из рук охотника оружие или закрыть Винчестера собой. Странно, потому что прежде самопожертвование, пусть это и никак ему не навредило бы, было совершенно не в его стиле. – Всем известно, что невозможно изменить то, что уже случилось!
– А, вот оно как… – вдруг разом утратив всю неожиданную живость и вернув себе прежний флегматичный вид, бросил Кастиэль. С самого начала их странно завязавшейся дружбы Дин замечал за другом привычку совершенно не обращать внимания на личное пространство. Вот и теперь, лицо Каса было буквально в нескольких сантиметрах от его собственного, и Дин в мельчайших деталях видел, как тот вмиг помрачнел после его слов. Только что такого он вдруг сказал?
– Мне просто показалось, что что-то изменилось… – продолжил тот. – Забудь.
– А-а, хорошо, – растерялся от такой резкой перемены Дин. – И что нам теперь делать? Рафаил будет в ярости, если прознает о том, что Винчестер мёртв.
– Поступай, как считаешь нужным, – прозвучало в ответ устало. – Делай, что хочешь, – вздохнул Кастиэль, снова напоследок окатив его тем странным взглядом. И ушёл. Сделал то, чего на памяти Дина не было ещё никогда. Но даже так, Дин успел – себе на беду – заметить хлестнувшее его восьмихвостой плетью разочарование в глазах Кастиэля. Мир сошёл с орбиты и внезапно завертелся вокруг одного единственного охотника. Даже не солнца. И что самое смешное, Дин крутился вокруг него вместе с остальными.
Спрашивать совета, ради которого он, бросив Сэма на милость копов и не слишком расторопных патологоанатомов, примчался сюда, стало не у кого.
Возможно, отреагируй Кастиэль иначе, и, вероятно, всё бы повернулось совсем по-другому, но таково уж быть человеком и даже ангелы не всегда могут предвидеть наперёд. Но он ушёл.
И это решило всё.
Потому что оставшись один в этом неприятном месте, холодном, как необжитый, брошенный хозяевами дом со свободно гуляющим по пустым и холодным комнатам сквозняком, где все чувства в один голос вопили «бежать!», Дин вспомнил ещё кое о ком, кто также мог ему помочь. Разумеется, не безвозмездно.
Красавица-умница Анна, после прогулок под луной и последующего совращения которой его и прикрепили как штатного ангела-хранителя к Сэму Винчестеру. А тот и рад был: приятно же, когда пули от тебя как горох от стены отскакивают. Анне тоже влетело, но не так фатально, так что Дин надеялся, что заявись он сейчас, и его не пришибут с самого порога. Ну а если взамен его потребуют расплатиться ещё одной длительной прогулкой под луной, то разве он будет против? Нет, не таков был Дин!.. Но и Анна была ангелом не промах, а уж после того как её, в качестве наказания, не неограниченный срок прикрепили к работе в библиотечном архиве, нужно было всего ничего, чтобы растопить её соскучившееся по вниманию сердце. Только побывав на Земле и проведя немало времени среди людей – уважаемых и преуспевших акул бизнеса, за закрытыми дверями сбрасывающих с себя маски приличия и благополучия, чтобы дать волю усталости и одиночеству, и среди развязных седых байкеров, счастливых наедине с ветром и бурлящим в крови бурбоном, – Дин понял насколько ангелы похожи на людей. Или же просто младшие на самом деле оказались куда больше похожи на своих старших братьев, чем они привыкли думать, видя в них только пороки?
От Анны, чихая и часто моргая от книжной пыли, Дин и услышал о когда-то имевшем место прецеденте. Это было давно – очень… Очень давно. Задолго до появления на свет Сэма Винчестера и его старшего брата и, конечно же, Дин тоже никак не мог быть свидетелем того события, которое произошло годы спустя после дня, от которого люди повели своё нынешнее летоисчисление, называемое «от рождества Христова». Это было давно.
В сохранившихся с тех времён свитках не было указано имени того человека, только краткое и весомое как ничто иное «пророк». Не было ни слова и о том ангеле, допустившем оплошность подобно Дину. Но ведь если человек и впрямь был пророком, то его хранитель не мог быть никем кроме как самым настоящим архангелом? Вопреки всему, вслушиваясь в монотонный голос Анны, водящей по с трудом различимым ровным строкам недоступной пониманию Дина латыни, тот задумался над тем, кем же был тот ангел. И чувствовал ли он то же самое, что сегодня, потеряв своего подопечного из-за собственной небрежности, чувствовал Дин. Он хотел бы спросить…
Лишь одно из того, что им совместными усилиями удалось разобрать, следовало чётко и ясно: нужно было поторопиться и всё исправить, прежде чем кому-нибудь станет известно о случившемся. Сэм Винчестер, увы, был совсем не рядовой фигурой и его отсутствие на Земле не могли не заметить.
Расплатиться Дин пообещал позднее. Теперь он по крайне мере знал, что следует делать и уверенность, почти покинувшая его после неожиданного поступка Кастиэля, снова вернулась.
…Порой некоторые принимаемые нами решения – будь они ошибочны или нет – могут в корне изменить жизнь. Свою, либо чужую. Либо, громким эхом прозвучавшего выстрела, разойтись сокрушающей волной.
Дин читал «И грянул гром»*. Человек точно знал, о чём писал.
Ведь если ошибаются ангелы – меняется многое. Если ошибся Бог – меняется всё.
В этой истории ошиблись все: Бог, ангелы и люди, и только демоны, как собравшиеся под деревом лисы, остались терпеливо дожидаться своего сыра.
* * *
Ярко вспыхнула последняя, замыкающая из расставленных полукругом свечей, мягким воском стекая в подставленную керамическую посудину. Дин поставил её обратно на стол, вытирая вспотевшие ладони о позаимствованные великоватые ему штаны и, держась подальше от людей, огляделся по сторонам. Ничего не изменилось, никто не пришёл, но несколько копов: следователь и стоявший за его спиной молоденький стажёр с тонкими усиками, вдруг подняли головы, оторвавшись от распластанного на полу теле охотника, напряжённо вглядываясь в пустоту – туда, где как раз стоял, невидимый для них Дин. Не видя, но скорее чувствуя, благодаря сильно развитой интуиции, иногда куда более полезной, чем все ангельские умения. Возможно, и от людей была польза. Дин тонко улыбнулся, отрывая взгляд от трупа как раз чтобы увидеть, как замерший в дверях администратор вдруг заторможено, вряд ли сам то осознавая, шагнул в сторону, потеснив стоявшего к нему спиной копа и пропуская ещё внутрь одного посетителя. Женщина. Молодая. Красивая. И идёт прямо к нему. Желанный гость, покусившийся на чужое.
– Зачем звал? – оглядывая его таким же, как порой у Каса взглядом, спросила Жнец. Вокруг них в номере суетились люди, в дверях, страдальчески заламывая руки и наблюдая за бесцеремонными действиями копов, стоял администратор мотеля, всхлипывала в коридоре нашедшая труп и убийцу бедная горничная, но всё это проходило мимо внимания Дина. Тело Сэма, сноровисто запаковав в пакет, уже увезли в морг, о чём, кстати, тоже следовало позаботиться. Чуть позже.
Тонкую женскую фигуру, облик которой принял вызванный им Жнец, окутывал тот самый приторно-сладкий аромат, так похожий на запах гниения, отчего Дин то и дело, совершенно не таясь, морщил нос. Находиться столь близко с этим странным существом, о котором даже ангелы не знали почти ничего, было неуютно. И даже зная, что навредить тому ему не по силам, Дин всё равно невольно чувствовал опасение по отношению к своей собеседнице.
– Ты забрала кое-что, – отметил он, обращаясь к Жнецу как к женщине, чем бы тот или та не была на самом деле. Ведь недаром внешность обманчива. Люди это уже уяснили. Возможно, быстрее и раньше их самих, даже не подозревая, с кем они делят этот маленький и тесный мир. – Кое-кого.
– И кого же столь особенного я забрала, что Дин Винчестер лично явился ко мне? – в ровном голосе Жнеца не было ни тени насмешки, но Дин именно её услышал в ответе на его вопрос, прежде чем в тот же миг вздрогнуть и уцепиться за ненавистную фамилию.
– Ты ошибаешься, – не дослушав, отрезал он. И тут же сжался, потянувшись ко вдруг сдавившему горло воротнику рубашки.
– Дин, Дин, – не обращая внимания на его возражения, повторила Жнец и нежно, с какой-то затаённой лаской, дотронулась до лица инстинктивно отпрянувшего ангела. – Ты совсем не изменился. Всё также заботишься о Сэме, даже ничего о себе не зная.
Что-то отозвалось на эти слова, дёрнулось неприятно, корчась в старой агонии. Будто Жнец, намеренно или нет, сдёрнула с не зажившей, но до этого не беспокоящей раны засохшую кровавую корочку.
«Ты знал, что пожалеешь об этом, – напомнил внутренний голос, так похожий и в то же время столь отличающийся от его собственного: более глубокий, более бархатный… чужой. –
Знал и всё равно пошёл на это. Ради кого?..»
– Зачем ты забрала Винчестера? – фамилия охотника слетела с губ без прежней брезгливости, не стекла, полная яда, но отдалась в сердце незнакомой тянущей болью, ещё не успевшей – и если всё получится, то она и не успеет – стать привычной болью. – Жнецы не могут не знать о договоре Дина Винчестера и Михаила. И ты тоже не имела права его нарушать. Сэм не должен был умереть так рано.
И снова, как змея, неожиданно поднявшая плоскую треугольную голову из зарослей прямо под ногами, – внутри зазвенело
«не раньше меня».
И снова на вслух так и не произнесённый вопрос
«кто ты?» не последовало ответа. Дин, не беспочвенно подозревает у себя раздвоение личности, но говорить об этом пока рано. К тому же, если это и так, то кому принадлежит и чего хочет, так заботясь о Сэме его вторая личность? На этот вопрос не сможет ответить даже Кастиэль.
– Не могла бы, если бы ангелы получше присматривали за своим золотым мальчиком, – сдержанно улыбнулась Жнец, аккуратно убирая руку. Дин проследил за ней внимательным настороженным взглядом. Так смотрят на заразную крысу, из тёмного подвала вдруг посреди бела дня очутившуюся на кухне, готовую вцепиться в ногу и укусить, впрыскивая трупный яд.
– В прошлый раз ты сделала исключение, – сощурившись, напомнил Дин, на что Жнец отозвалась негромким, но довольным смешком.
– Вижу, ты сделал домашнее задание, Дин, – улыбнулась она. – Меня кстати Тесса зовут, если ты этого так и не вспомнил. И если ты рассчитывал, что я дважды наступлю на одни и те же грабли и верну тебе твоего Сэмми, то ты ошибся. У меня нет таких полномочий.
Дин это знал. Как было справедливо замечено: он сделал домашнее задание без преувеличений на твёрдую «А». Знал он и про то, что как раз когда произошёл тот первый инцидент, единственный, кто мог сделать это исключение, обойдя ангельскую бюрократию, ещё не был подвластен Люциферу.
– У Жнецов нет имени, – внимательно следя за реакцией, озадачился он. – Но не у тебя. Кто ты?
Жнец – темноволосая, красивая. Грустная – не ответила. Развернувшись, посмотрела через плечо, отодвинув от лица густую занавесь блестящих волос.
– Извини, но в этот раз я ничем не смогу тебе помочь, Дин. Скажу только одно: в дело вмешались демоны.
И ушла. Оставив Дина среди толпящихся и копошащихся, как черви в грязи, людей, но одного с новым знанием.
В смерти Сэма виноваты не только люди.
Демоны.
И теперь у него нет выбора.
Пояснения:
* «И грянул гром» (англ. A Sound of Thunder) – знаменитый научно-фантастический рассказ американского писателя Рэя Брэдбери. Впервые опубликован 28 июня 1952 года в журнале Collier’s. Входил в авторские сборники «Золотые яблоки Солнца», «Р — значит ракета» и др. Занимает первое место по количеству переизданий среди всех научно-фантастических рассказов, согласно информации журнала Locus. На русском языке впервые опубликован в 1965 году.
** В системе выставления оценок в школах США всё рассчитано по баллам, из которых составляется процент. Оценки выставляются по первым пяти буквам алфавита: А — постоянно высокий уровень знаний и оригинальность (отлично); В — уровень выше среднего (хорошо); С — средний уровень; D — минимальный уровень (ниже среднего); E (F) — неудовлетворительные знания (неуд).
КОНЕЦ ВТОРОЙ ЧАСТИ 
