Глава 2Два дня спустя солнечным утром юноша лежал на кушетке в белой сорочке и сапогах. Закинув руки за голову, он мечтал о новой встрече с Софьей. Миша снова и снова слышал её задорный смех, чистый и мелодичный. Он вызывал в памяти её милое лицо и сияющую улыбку. Он хотел с ней встретиться, но не мог придумать, как устроить свидание. Она ведь княжна, и может не захотеть продолжать общение с бедным офицером, но юноша предпочитал не думать об этом. Он ждал какого-то волшебства. И оно произошло.
В дверь раздался громкий стук, заставивший Мишу резко дёрнуться и скатиться с кушетки.
— Барин, — непривычное обращение резнуло слух, — это я, Груша, помните меня?
Сердце радостно заколотилось. Он схватил шинель, кое-как накинул её на плечи и открыл дверь. Добродушное лицо софьиной няни расплылось в приветливой улыбке при виде юноши.
— Ой, Михаил Платонович, бес в Софьюшку вселился. Вчера весь день ни слова не промолвила, а сегодня проснулась ни свет ни заря и говорит: «Отведи меня посмотреть, где молодой офицер живёт». Пришли мы и с полчаса стояли под окнами. А потом барышня моя и говорит: «Поди, — говорит, — к нему, скажи, что я пришла». Говорит и до ушей краснеет. Негоже девице первой к мужчине приходить! Ну уж вы спуститесь к ней, ради Бога.
Миша не слушал старую няню, стук собственного сердца заглушал её громкий голос. Он кинулся к ширме, быстро, по солдатской привычке, оделся и вышел вместе с Грушей на улицу.
Софья мерила шагами мостовую перед домом. Было заметно, как дрожит её белая ручка, сжимающая кружевной зонтик. Увидев Мишу, она опустила глаза и залилась краской.
— Софья Алексеевна, вы даже представить себе не можете, насколько я рад встрече с вами, — восторженно глядя на девушку, признался он. Княжна облегчённо улыбнулась.
— И вы не считаете меня легкомысленной?
— И в мыслях не было. Я мечтал снова увидеть вас.
— Я тоже, — выпалила она и опустила взгляд. — Я хотела показать вам Москву, если у вас, конечно, нет своих дел.
— Никаких дел у меня нет. С удовольствием посмотрю город.
Софья облёгчённо вздохнула, и они пошли по улицам первопрестольной.
Молодые люди непринуждённо болтали, княжна рассказывала увлекательные истории о городе, а Миша вспоминал свою жизнь в деревне. Они прошлись по Красной площади, доехали до Воробьёвых гор. Ближе к вечеру голодная и усталая Софья объявила:
— А сейчас мы отправляемся ужинать к нам.
Миша смутился и не сразу нашёлся с ответом.
— Нет, что вы, Софья Алексеевна. Мы же с вами всего три дня знакомы. Боюсь, вашим родным это не понравится.
— Понравится! Не сомневайтесь. Они сразу поймут, какой вы умный, вежливый, добрый. Сыграете нам что-нибудь. Я вас умоляю, Михаил Платонович! У гостей моего отца такие скучные лица, а я хочу доказать, что есть живые, интересные люди. Не перебивайте меня! Мне будет невыносимо без вас за одним столом с… — Она метнула испуганный взгляд в сторону Груши. — Вы поедете? — В голосе звучала жалостливая мольба.
— Мне кажется, что вы кого-то ждёте сегодня вечером и боитесь этого человека. Я прав?
— Да. Это друг моего отца, очень неприятный и пустой человек. Поедем с нами, иначе мне будет очень грустно без вас.
Софья увидела ответ в его светлых глазах и благодарно улыбнулась.
— Что ж, если ваша няня не будет возражать…
Груша удивлённо уставилась на Мишу и растерянно проговорила:
— Упаси меня Господь вам возражать.
Княжна улыбнулась с такой радостью и гордостью, что Мише даже показалось, что она вот-вот кинется ему на шею, но он постарался скорее оттолкнуть от себя эту безумную мечту. Саму Софью подхватила неведомая волна ликования и толкнула в объятия юноши, но усилием воли она сдержалась и сказала:
— Я знаю короткий путь к дому. Сейчас я покажу вам задворки Москвы.
— Ведите, Софья Алексеевна, — согласился Миша, согнув руку в локте. Он всегда так делал, когда в детстве гулял с Марьей Петровной, а теперь вспомнил этот обычай. Софья положила ладошку на сильную молодецкую руку и повела его по узким невзрачным улочкам Москвы.
Тяжело дыша, за ними ковыляла Груша. Несмотря на усталость, она радовалась, чувствуя, что любимице хорошо. По сути именно она была настоящей матерью Софьи, она воспитала её, знала её лучше всех на белом свете. Груша успела полюбить почтительного молодого офицера. Она поражалась его уважительным отношением к себе. Никто до знакомства с ним никогда не интересовался её мнением. Груша шагала, глядя на идущих впереди молодых людей, и её сердце пело, как пели сердца Софьи и Миши.
Они опоздали к началу ужина, но княжна беззастенчиво распахнула двери роскошной столовой и громко объявила:
— Господа! Позвольте представить моего нового друга поручика Михаила Платоновича Прохорова.
Сидевшие за длинным столом с резными ножками люди обернулись. Старый князь, прищурив серые глаза, критично разглядывал смущённого, но не потерявшего чувство собственного достоинства юношу. Княгиня Репнина, жеманная и нарядная дама, смотрела на бедного офицера в лорнет. Княжна Ольга с презрением взглянула в простодушное лицо Миши. Никто из членов семьи не встал поприветствовать гостя, от чего Софья гневно покраснела, а молодой человек виновато опустил голову.
Только князь Столыпин заинтересованно поднялся навстречу офицеру. Он вежливо, но не без насмешки поклонился и приветливо проговорил:
— Рад знакомству. Я Фёдор Иванович Столыпин, — он протянул Мише руку. Тот нерешительно пожал её.
— Очень приятно, — пытаясь придать себе как можно более непринуждённый вид, ответил поручик.
— Прошу к столу, господа, — позвал Алексей Петрович. — Натали, вели поставить ещё один прибор. Мы всегда рады друзьям Софьюшки.
Княгиня медленно кивнула мужу и вышла из столовой. Софья подошла к своему привычному месту за столом, Миша хотел было отодвинуть для неё стул, но Столыпин ловко опередил его. Юноша сел рядом с княжной. Принесли горячее. Миша почти ничего не ел, поражаясь роскоши этого дома.
Софья оглядела сидящих за столом и склонилась в сторону молодого человека.
— Если спросят, давно ли вы в Москве, говорите давно, — еле слышно прошептала она.
— Давно ли вы в Москве? — небрежно бросил Репнин.
— Давно, сударь.
— Жаль, что мы о вас ничего не слышали. Вы были на войне?
— Да, воевал с Ираном.
— Говорят, иранцы страшно жестоки и очень сильно истязают пленных. Это правда, Михаил Платонович? — вмешалась жеманная княгиня.
— Мне посчастливилось не бывать в плену, сударыня, — неохотно ответил он.
— Слава Богу, — закатила глаза Наталья Николаевна.
— Давайте поговорим о приятном. Софи рассказывала, что вы имеете большой талант к музыке, — насмешливо сказал Алексей Петрович.
— Думаю, Софья Алексеевна преувеличивает, — скромно проговорил Миша.
— Да, в наше время музыка стала достоянием кого попало, — со вздохом парировала княгиня. Софья, уставившись в одну точку, пошла багровыми пятнами от стыда и гнева. Миша бледнел, глядя своими чистыми голубыми глазами на Наталью Николаевну.
— Помню, в наше время к музыке допускали только избранных. Дворня, как и немногочисленные свободные крестьяне, не имела права и приближаться к инструментам. Конечно, у них были примитивные гитары, но разве это музыка — вой под гитару, — рассуждала Репнина.
— Позволю себе не согласиться, сударыня… — Этот робкий протест Миши был тотчас же отражён презрительным взглядом княгини.
— Под гитару, маман, исполняются лучшие романсы, — мрачно проговорила Софья.
— Как мне известно, поручик, вы не были вольным до войны. Скажите, кто же занимался вашим воспитанием? — ехидно спросила Наталья Николаевна.
— Графиня Ч. была очень добра ко мне и к матушке. Увы, она была бездетна, поэтому относилась ко мне как к родному. Она научила меня всему, в том числе и музыке.
— Очень интересно. И по-французски говорить умеете?
— Читать и писать — да, говорить — нет. Мне ни с кем, кроме нашей благодетельницы, не приходилось говорить на иностранных языках.
— Жаль. А то я рассказала бы вам презабавный французский анекдот.
— Мне тоже жаль, — чуть улыбнулся Миша.
После ужина они перешли в гостиную, чтобы выпить по чашку чая. Хозяева расположились в креслах, Столыпин стоял возле клавикордов, за которыми сидела Ольга. Софья и Миша сидели на диване.
— Вы ведь, Михаил Платонович, живой пример того, как в наше время можно выслужиться, — заметил Алексей Петрович.
— Ну, думаю, это нетрудно, особенно имея влиятельную благодетельницу, — вкрадчиво проговорила Наталья Николаевна. Миша взглянул в её надменное лицо и подумал, что у Софьи совсем другие глаза. В них нет презрения к низкому происхождением и чинам, нет желания ради собственной забавы унизить человека. И тут он поймал взгляд этих самых добрых, ищущих глаз, которые так не похожи на глаза родителей и сестры. Горьким разочарованием в них мелькнуло: «Простите…», и Миша виновато опустил голову.
— Что ж, княгиня, вы исключаете возможность для молодого человека выслужиться честно, не окольными путями? — спросил Столыпин. — Табель о рангах ещё никто не отменял.
— В нашем ужасном мире честно выслужиться невозможно. Приходится искать окольные пути, не так ли, поручик?
— Для целеустремлённого человека нет ничего невозможного. — В голосе Миши послышался ледок.
— Вот как. Стало быть, вы себя относите к целеустремлённым людям?
— Думаю, да.
— Хм. А кто ваш отец? — вставил Репнин. Миша гневно покраснел.
— Я не знал его. Он бросил нас с матушкой, — сурово ответил офицер.
— Получается, у вас женское воспитание. Это пагубно для юноши, — назидательно заметил Алексей Платонович.
— Я был крепостным, — с чувством собственного достоинства напомнил Миша. — Вокруг меня было множество мужчин. И многие из них — такие же благородные люди, как и вы, господа. Пусть у них нет образования, состояния, пусть они не обучены танцам и языкам, но у них чистые, добрые души и высокие нравственные устои.
— Ну, это уж слишком. Меня сравнили с мужиком! Юноша, вы плохо знаете жизнь, — поучительно заявил князь Репнин.
— Может, вы и правы. Но я многое видел своими глазами. Например, знатные офицеры трусливо бежали из окружения, а потом хвастались своим боевыми подвигами, в то время как простые солдаты отважно шли вперед. Князь Фёдор Иванович упоминал Табель о рангах — он сделал лёгкий поклон в сторону Столыпина. — Так вот, я считаю это самым великим указом Петра I.
— Табель о рангах — безнадёжно устаревшее явление. Сейчас уже к верхам, к благородным господам допускают довольно сомнительных личностей. И это всё — Табель о рангах, — уверенно заявила княгиня. Миша побледнел ещё сильнее и крепко сжал губы, а Софья, тяжело и часто дыша, сдерживала свой отчаянный порыв высказать всё родителям и увести юношу, хлопнув дверью. Холодные глаза Репниной сверлили гордое лицо поручика, отмечая на нём все признаки беспородного простолюдина.
— Полно вам спорить, — миролюбиво улыбнулся князь Столыпин. — Мишель, лучше сыграйте нам что-нибудь.
Фамильярное обращение резануло слух. Офицер поднялся, его глаза поблёскивали сталью.
— Я бы с радостью, князь, да только пора мне домой, — он учтиво поклонился. — Софья Алексеевна, — девушка растерянно кивнула ему, — прошу прощения.
Миша быстро вышел, Фёдор Иванович перевёл цепкий взгляд на княжну. Она привстала, но тут же села на место и опустила голову. То, что горело в зелёных глазах в присутствии молодого человека, вдруг погасло. Софья смотрела на сложенные руки, её уши горели.
— Как неучтиво, что поручик отказался усладить наш слух своей игрой, — обиженно сказала Наталья Николаевна.
Софья вдруг вскочила, высоко подняла подбородок, гордым княжеским взглядом обвела гостиную.
— Неучтиво, маменька? А все эти намёки были учтивы? Ну, вы довольны? Он ведь ушёл, и вам плевать, что он мой друг, не самый чужой мне человек.
— Но Софи, вы же с ним знакомы без году неделя! — воскликнул Алексей Петрович. — Ты же совсем его не знаешь!
— Это вас я совсем не знала. Не знала, что вы можете быть такими чёрствыми к человеку, который всего добился сам! — выпалила Софья, круто развернулась и пошла вон.
— Прошу прощения, князь, — обратилась Наталья Николаевна к гостю, — за эту семейную разборку. Софи очень гордая и упрямая барышня. Вы не думайте об этом нищем офицеришке, он ей не пара. У девиц бывает такое, обычно это быстро, но, увы, болезненно, проходит. Думаю, наш уговор остаётся в силе.
А Софья в это время бежала по широкой лестнице. У парадной двери стояла расстроенная Груша с пуховым платком в руках.
— Куда же ты, барышня? За ним, что ль? Ну, беги, девочка. За таким и на край света бежать можно. Ты только платочек накинь, Софьюшка, дождина лютый пошёл, — бормотала няня, укутывая девушку в шаль. Она прислушалась: за стенами шумел ливень.
— Господи, он же простудится! — воскликнула Софья и побежала прочь. Ледяные струи осеннего дождя пронзили её тело, но она не остановилась, бежала к высокой фигуре за калиткой.
— Михаил Платонович! Миша! — позвала она, взявшись за литые прутья высокой ограды.
— Софья Алексеевна! — обернулся он и приоткрыл калитку, давая ей протиснуться. Софья подняла на него бледное, светящееся в свете фонаря лицо. — Зачем вы вышли в такую погоду?
— За вами. Я хотела сказать… вы простите их, пожалуйста. Не сердитесь. Я сама удивлена их поведением. Я думала, что они оценят ваши подвиги…
От этого громкого слова Миша густо покраснел и улыбнулся.
— Вы не должны оправдываться.
— Господи, подумать только! Ну ладно матушка, она ничего не понимает в военном деле. Но папенька… мой честный и справедливый папенька…Как же я плохо знала этих людей… — всхлипнула Софья. Её плечики, покрытые намокшей шалью, опустились, голова склонилась на грудь. Она прижала ладонь к щеке тыльной стороной.
В душе Миши что-то встрепенулось при виде трогательно беззащитной и доверчивой девушки. Он почувствовал себя сильным и нужным. Миша медленно коснулся её холодной ладошки, прижатой к глазам, притянул к губам и нежно поцеловал. Софья подняла голову, но руку не отняла.
— Вы совсем замёрзнете, идите в дом, — бормотал он, покрывая тёплыми поцелуями гладкую кожу.
Она молчала, ловя каждое ощущение. Никто никогда не целовал ей руку так. Миша поднял голову и нежно посмотрел в её глаза, замечая в них растерянность, благодарность и ещё что-то необъяснимое, что светилось в самой глубине этих прозрачно-зелёных глаз. То же, что и она видела в его глазах. Миша притянул её к себе за руку и мягко, мимолётно коснулся губами щеки, ощущая то ли каплю дождя, то ли слезу. Софья всем своим трепещущим телом подалась вперёд. Миша хотел обнять её, закрыть собой от холодного дождя, и она хотела крепко, со всей невысказанной лаской прижаться к нему.
Они услышали приближающийся стук колёс. Миша осторожно отстранился.
— Извините меня, Софья Алексеевна, — опустил он глаза.
— Меньше всего я бы хотела, чтобы вы за это извинялись. Мы ведь увидимся ещё? Помните, вы обещали научить меня слушать музыку в себе? Я очень хочу научиться.
— Когда вам будет угодно.
— Я вам в скором времени напишу. Только вы сами не пишите, а то у нас вся почта проходит через руки отца…
— Я понимаю. Можно мне звать вас Софи?
— Софи — нельзя. Мне не нравится, меня так домашние называют. Зовите лучше Соней.
— А вы меня Мишей, — улыбнулся он.
— Договорились.
Юноша забрался в коляску, а Софья проводила его взглядом. Когда он уже достаточно отдалился, она почувствовала, что очень сильно замёрзла и промокла.
Миша трясся в шаткой коляске под стук копыт и шум дождя, но в его душе играл нежный медленный вальс.
***
Софья не разговаривала с родителями и не спускалась к столу. Мать сердилась, а отец считал, что «девке просто нужно перебеситься».
А Софья сидела в своей комнате и часами читала сборники сочинений Карамзина, добытые где-то отцом. В почти полной изоляции она провела неделю. Всё это время Миша маялся от неведения. То он думал, что обидел её своим поведением с Репниными-старшими, то ему казалось, что он смутил её неожиданным поцелуем. Может, она просто заняла позицию близких и не желает больше встречаться с нищим офицером. Миша отвергал эту мысль, слишком уж искренне вела себя с ним Софья. Больше всего он боялся, что ей запретили с ним общаться. Миша тревожился не за себя, а за неё, потому что чувствовал, что ей с ним лучше. Он делился своими терзанием с Василием Ивановичем, который как мог успокаивал друга. Старик пытался вытащить Мишу на прогулку, но тот упорно не желал вставать с дивана или из-за клавикордов. Одно обнадёживало графа Ч.: юноша не переставал играть и писать. Он хорошо знал, что музыка для Миши — это средство выражения чувств, которые он не мог высказать словами. Каждый день он ждал записки, но никакой весточки от Софьи не было. Ему уже начинало казаться, что это всё он выдумал, что нет у княжны к нему никакой симпатии.
Погода совершенно испортилась. Больше не было ясных солнечных дней, начиналась промозглая русская осень. Одним серым утром квартирная хозяйка Миши принесла ему письмо. Сварливая старуха считала верхом неприличия переписку «небогатого барина» с «особой голубых кровей». Когда записка оказалась в руках Миши, его сердце заколотилось от радостного ожидания. Он прямо на пороге прочёл письмо.
Софья не писала раньше потому, что ей было попросту стыдно перед поручиком. За время, проведённое в компании произведений Карамзина, она терзала себя муками совести. Ведь это она пригласила Мишу к своим родителям, стало быть, она виновата. Софья горько разочаровалась в родных, и ей нужно было время, чтобы смириться с этим. Хорошо, что рядом была верная Груша. Она-то и уговорила любимицу написать Мише.
— Нехорошо, барышня. Вы же ему обещали, а он ждёт, горемычный, терзается. Ему-то за что? Напиши, Софьюшка, свидься с ним, самой полегчает.
Она только отмахивалась, а однажды проснулась среди ночи и написала:
«Дорогой мой Миша,
Простите великодушно, что я не давала вам о себе знать. Представляю, о чём вы могли подумать. Мне очень жаль, что так вышло, и больно вспоминать тот вечер. Давайте сделаем вид, будто ничего не произошло. Я очень хочу вас увидеть. Приезжайте завтра ко мне. Не бойтесь, маман и Оленька уедут к модистке (а это на целый день), и папенька будет занят делами (он обычно ничего и никого не замечает, когда занят). Я вас очень жду, и отказы не принимаются. Я хотела бы попросить вас привезти ваши произведения, мне очень интересно их послушать.
P.S. Буду ждать вас с самого утра!
Ваша Соня»
Миша лучезарно улыбнулся и, не помня себя от счастья, чуть не схватил на руки свою хозяйку, неодобрительно сверлившую взглядом разрумянившееся лицо юноши. Он за три минуты оделся, расчесал светлые кудри. На ходу надевая шинель, выбежал на улицу и еле дождался извозчика.
***
Софья, мелко перебирая ножками в белых башмачках, летела по ступеням навстречу долгожданному гостю. Как она была хороша! В нежно-зелёном утреннем платье с большим бантом под грудью, с густой тёмно-русой косой и сияющими внутренними лучами аквамариновыми глазами она казалась воплощением жизни и юности. Миша невольно улыбнулся, подавая шинель дворецкому.
— Соня, я вам очень рад. Вы… вы так красивы сегодня, — Комплемент прозвучал немного неуклюже, и Софья рассмеялась.
— Что, только сегодня? — кокетливо спросила она. — Должна сказать, что и вы нынче хороши, — девушка с поклоном присела и подняла глаза на правильное улыбающееся лицо со светлыми голубыми глазами. — Принесли?
— Принёс, — Он вынул из-за пазухи свёрток. Софья подпрыгнула от радости и возбуждения и крепко прижала ноты к груди.
— Идёмте, Миша, я вам кое-что покажу, — загадочно прошептала она, смело взяв его за руку. Княжна повела его в большую залу, где в самом центре стояла мечта любого музыканта. Белоснежный, отражающий огоньки свечей рояль занимал главное место комнаты. С благоговейным трепетом Миша подошёл к музыкальному чуду и дрожащей ладонью провёл по крышке.
— Италия…
— Ну уж точно не тульская мануфактура! Согласитесь, так комната выглядит намного лучше, чем в прошлый раз. Мне подарили его на восемнадцатилетие. Папенька не любит, когда рояль стоит в центре, не понимает этого, поэтому пришлось передвинуть.
Миша осмотрелся, вспоминая, что в этой самой просторной и светлой зале его так жестоко унизили родители Софьи.
— Простите, что напомнила, — смутилась она. — Знаете, я хотела бы сама сыграть ваши пьесы, если позволите.
— Конечно.
Софья села за рояль, поставила ноты и неуверенно начала играть собственный смех. Миша с немым восхищением смотрел в сосредоточенное лицо девушки, и в его сердце с каждым аккордом усиливалась любовь, подавляя волю, приказывая схватить её в объятия и высказать всё, чего нельзя высказать словами. Софья играла, и звуки раздавались в её сердце мягкими упругими ударами. Завершив пьесу, она с восторженным признанием посмотрела на Мишу.
— Это…Это… Я и слова-то такого не знаю, чтобы выразить, как это прекрасно!
Уже не имея сил сдерживать переполняющие его чувства, Миша уверенно подошёл к роялю и присел рядом с Софьей на краешек пуфика. Он поднял с клавиш её белую ладошку и прижал к своей щеке, свободной рукой обнимая её за талию. Лёгкий шёлк струился между его пальцев, но нежнее шёлка была щека, прильнувшая к его щеке. У них было одно большое чувство на двоих: лишь бы эта блаженная минута длилась вечно.
— Вы сейчас слышите что-нибудь? — прошептала Софья.
— Да, — выдохнул Миша, закрывая глаза.
— Это вальс? Такой медленный, томный, да?
— Да.
— Я слышу, Мишенька, — она чуть повернула голову, едва касаясь его щеки губами. Софья не сомневалась, что слышит то же самое, что и он.
— Я хочу вас пригласить, — не отнимая руки от её талии, сказал он и поднялся. Она встала следом и с полуулыбкой положила ладонь на его плечо. Миша танцевал легко, не задумываясь о фигурах и движениях. Софья грациозно скользила за ним, слушая новый вальс. Он кружил её по всей зале почти вслепую, потому что смотрел в её прозрачные глаза. Завершив танец, Миша поклонился, а Софья, чуть запыхавшись, сказала:
— Вы отменно вальсируете.
— До вас всё равно далеко, — улыбнулся он. — Можно сказать, что я теоретик, а вы практик.
— Остроумно. Я ещё не встречала людей, которые так хорошо попадали в ритм. Вы сможете записать наш вальс?
— Да, думаю, смогу.
— Вот вам бумага и чернила, — Софья указала на бюро в углу. Миша быстро, почти без помарок записал мелодию. — Отлично. Вы оставите мне?
— Более того, я посвящаю вам этот вальс. «Софья» — по-моему, прекрасное название для него.
— Нет—поморщилась она. — Это напоминает пошлый роман. Давайте назовём его «Без названия», а знать его историю будем только мы вдвоём.
— Как скажете.
— Вы исполнили мою просьбу, научили меня слушать музыку внутри себя. Я должна наградить вас. Помните, как прекрасные дамы награждали своих рыцарей? — краснея, она привстала на цыпочки, быстро поцеловала Мишу в щёку, а при попытке отстраниться почувствовала его руки, обнимающие её. Ладонь Софьи потянулась к его плечу. «Лишь бы не сон! Лишь бы всё это не оказалось моей дурацкой мечтой!» — внутренне взмолилась она, глядя в обожающие голубые глаза, оказавшиеся так близко, что кроме них было невозможно что-либо видеть. Инстинктивно она опустила ресницы, и Миша нежно коснулся губами её трепещущих губ. Это был настоящий искренний поцелуй, не такой, когда на балу гордый офицер выигрывает фант и не из тех, что достаётся победителю в горелки. Случайное, непредвиденное проявление нахлынувших чувств, желанное ими обоими.
Софье показались шаги за дверью, и она неловко упёрлась руками в плечи Миши.
— Кто-то идёт… — Девушка раскрыла глаза, перед которыми всё пошло серыми пятнами. Так бывает, когда человек близок к обмороку. Подумалось: «Неужели это со мной.… Со мной! Неужели вот человек, который любит меня?»
Миша нехотя отстранился от её лица, отвёл со лба тёмный завиток.
— Что с вами, Соня? По-моему, вам кажется, — успокаивал он. Миша любил вёсь мир, даже её нелюбезных родителей. Им он был в особенности благодарен: они подарили ему это чудо. Внутри всё тепло трепетало, он нелепо улыбался.
— Всё хорошо, Соня… Сонечка…
— Простите меня. Когда кажется, креститься надо, — выдохнула она, прижимаясь лбом к его лбу. С ним ей нечего бояться неодобрения родителей, с ним вообще нечего бояться. Зачем думать о плохом, когда он рядом, обнимает её? Можно подумать после.
