Глава 1, в которой сэр Ланселот объясняет тайны китайской магии и прощается с мечтой о домашнем Рождестве«Меня звать ОʼДжелли,
Испытан я в деле,
Пришел я в шинели
Из Лидса в Лахор».
Это всегда были мои любимые слова поэта*. Повторяя их про себя, я вспоминаю, как вычислял магический объем защиты Тяньцзина. Как искал ключ для взлома защиты Юань-мин-Юаня. Как упрямо карабкался через Гиндукуш, отбрасывая демонов-людоедов Дальнего Запада. (Или вы вправду полагаете, что китайские демоны, угрожавшие полакомится мясом Сюан-Цзана — сказка?) Как прорывался в Кашгарию — самое уязвимое место врага. Как моего друга Грегори Флинта жрали акулы в Заливе Летучей Рыбы под Чемульпо. Только не думайте, ради Мерлина, будто я заламывал себе руки, думая, как помочь несчастному Грегори. Вовсе нет — он сам выбрал себе такую смерть. Ибо предал. Купился на сладкую плоть кореянки, а за девчонкой стоял Враг.
Врагом были не китайские мандарины или индийские жрецы. Бои с ними тяжелы, но возможны. (В одной из них мне сожгут левую кисть — но это уже другая история). Враг наступал с Севера. Враг сильный и беспощадный. Они были выпускниками Дурмстранга. Они с детства владели Темной магией. Они с детства не боялись ни холодов, ни боли. Они были верны своей Империи, как мы — своей. За скопищем ненавидящих нас мандаринов мы всегда чувствовали стальное русское плечо — плечо Дурмстранга.
Мы взяли половину их Севастополя. Они возьмут реванш в Пекине**. Мы победили их в Агре и Лахоре. Они отыграются в Пахтаабаде и Хиве. Но это все будет потом. А пока я, по сути, был мальчишкой. Мне стукнуло двадцать пять, я хорошо справился с первым заданием и думал, что удача пребудет со мной и впредь.
Как же сильно я ошибался…
***
Не знаю почему, но в дни моей молодости елки было модно украшать портретами членов семьи. Я всегда настороженно относился к эти черно-белым колдографиям на длинных сосновых иглах. Он запечатлевали членов семьи — женщин в черных меховых горжетках, больших шляпах и замшевых перчатках до локтя; мужчин — в черных смокингах с бабочками, словно похоронных агентов. В этих движущихся на елочных ветвях картинках всегда было что-то траурное — странная смесь двух миров, где мой покойный отец озорно подмигивал нам, а живая матушка строго смотрела с соседней ветки.
Я осмотрелся: напротив в кресле лежали свертки цветной бумаги и коробки с летающими свечами. Позолоченные шишки казались вполне к месту на елке с портретами — словно напоминали о том, то праздник жизни не вечен и рано или поздно мы все станем такими портретами. Все это вкупе со снежно-водянистой кашей за окном вполне могло посеять «черную желчь» — меланхолию. Но только не у меня: наводя глянец на портретные рамки, я думал о том, что в Рождественскую ночь все это просияет золотистыми и серебристыми искрами. Мы с матушкой сядем за стол, и я выпущу фейерверк разноцветных огней — в Пекине я научился этим заклинаниям. И эти огни поймают феи, живущие в своих маленьких хрустальных домиках… Кстати, про фей…
— Матушка, — обратился я, едва она подошла к темно-коричневому серванту, украшенному макетом волшебного фонтана, — а где гирлянды с огоньками фей?
К моему удивлению мать резко повернулась ко мне. Морщинки на ее лбу собрались в старческие складки.
— Их нет, — сухо отрезала она.
В ее голосе было слишком много нарочитой резкости, чтобы я насторожился.
— Что-то случилось? — спросил я, стараясь как можно более равнодушно рассматривать летящие по комнате белые витые свечи.
— Я их разбила, — поджала губы мать. Затем повернулась к рулону серебристой бумаги, лежащей на кресле.
— Разбила? — теперь уже искренне удивился я. — Но Бирди ничего не стоило их починить!
К моему удивлению лиц матери перекосила морщина. С детства я помнил, что такое выражение ее лица не предвещало ничего хорошего.
— Вот не сообразила. Представьте! Не смогла, — язвительно сказала она. В ее словах было столько ярости, что я слегка опешил.
— Хорошо-хорошо, — постарался ответить я как можно спокойнее. — Я, собственно, только поинтересовался, что случилось…
— Я испарила их остатки! — снова нахмурилась мать.
— В таком случае я вполне могу купить новые, — пожал я плечами. Пожалуй, это было в самом деле наилучшем решением.
У нас дома были старинные часы в виде башни, из которой каждый час вылезала старинная горгулья и громко клокотала. В детстве я звал ее про себя «мерзкой горгульей». Но сейчас в ее крике было что-то по детски теплое — словно я ждал ее крика все эти годы. Хотя в нем был какой-то затаенный шум тревоги.
Я ничего не сказал матери и вышел в зимний сад покурить. (Зимний сад — это, конечно, громко сказано, у нас он всего-навсего маленькая оранжерея с темно-синим прудом по последней моде). Смутная тревога терзала меня. Я никогда не поверю, что моя мать, потомственная волшебница в Мерлин знает каком колене, не могла применить «Репаро». И почему она так разъярилась, едва я спросил ее про эти «огоньки фей»… Кому-то подарила? Но что в этом такого? Да и кому нужны «огни фей» не первой свежести? Я выпустил кольцо дыма.
Это, конечно, была мелочь. Но в мире нет ничего важнее мелочей. Всегда удивлялся, если кого-то с презрением называли «мелочным человеком». Ведь «мелочный человек» — это умнейший человек, ибо он привык рассматривать каждую деталь. И потому всегда лучше, чем кто-то другой, понимает происходящее вокруг него.
***
Селвины пожаловали в половине шестого — минута в минуту. Не помню, кем точно они нам приходились, но тоже какой-то дальней родней. Или даже близкой. Миссис Элизабет Селвин была вроде бы кузиной отца. Откровенно говоря, она казалась мне на редкость неприятной — пухлая и вечно какая-то сонная, с большими глазами и светлыми локонами. Отец звал ее за глаза «Лиззи» и говорил о ней не иначе, как с усмешкой. Видимо, мне по наследству передалась неприязнь к толстым женщинам. Я едва подавил улыбку, глядя, как она с фырканьем вылезает из камина.
Зато мистер Бертрам Селвин был из тех, кого я зову «настоящий охотник». Высокий, тощий с маленькими черными усиками, лихо закрученными вверх, он сам того не ведая порождал ассоциации с утиной охотой. «Ружо и поэнетр», — как ехидно говорил мой покойный отец. Самое удивительное, что тут он, безусловно, был прав. Мистер Селвин не мыслил свою жизнь без добычи водоплавающей птицы. По мне, так домашняя утка намного мягче и вкуснее дичи, но дядя Бертрам мыслил иначе.
Моему удивлению не было предела, когда из камина вылез еще один тип — грузный темноволосый мужчина с большими усами. Черные глаза, сверкавшие, как угольки, бросали настороженные взгляды по сторонами. Матушка, стоящая поодаль от камина, представила его мне, как Арчибальда Селвина — кузена мистера Бертрама. Я сразу понял, что они с матушкой знакомы. Но его настороженные черные глаза мне не понравились сразу. Они словно бы жили отдельно от своего хозяина. Вот он смеется — а глаза холодные и неподвижные; он хмурится — а глаза остаются прежними. Такие глаза бывают только у людей, умеющих скрывать свои чувства.
— Попрошу к столу, — улыбнулась матушка. Она уже успела переоблачиться в темно-синее платье и взять в руку белый веер с черными прожилками.
Бирди под чутким руководством матери уже убрала стол. На нем красовалась пара бутылок розового французского вина, легкий бифштекс со спаржей и жареной картошкой — немудреный стол нашей глуши. Фужеры были тщательно перевёрнуты, а салфетки сияли белизной с провинциальной нарочитостью и аккуратностью. Едва мы сели за стол, как я легким движением пальцев зажег свечи на елке — замену бесследно пропавших «огоньков фей».
Разговор начался с обмена семейными новостями. Меня ужасно обрадовало, что Луиза, старшая дочь Селвинов, в прошлом году удачно вышла замуж за Арнольда Слагхорна и войти в этот редкий угасающий род. Я улыбнулся, вспомнив этого ребенка, учившегося на пять лет позже меня. Луиза каким-то образом умудрилась попасть в Хаффлпафф, за что получила дома наказание в виде «круциатуса». Остальные стали дразнить ее «барсучьем корнем», от чего она, тонкая, сухенькая и прыщавая, рыдала в коридоре. Я не выдержал и наложил на ее обидчиков заклинание неуклюжести «Triximarve», а при попытке оказать сопротивление накормил их слизнями. С тех пор Луизу поддразнивали «миссис Роули», но сильно докучать перестали.
— А как зовут китайского императора? — неожиданно спросила меня «миссис Лиззи», пока мы опустошали сырную тарелку в качестве закуски. У нас в провинции подобные истории всегда вызывают живейший интерес, как и любые диковинки.
— У него три имени, — ответил я, взяв кусочек сыра. — Первое — личное имя до вступления на престол, которое табуировано и неизвестно никому. Второе — имя по выбранному названию периодов своего правления, под которым императоры становились затем известными.
— Император сам выбирает себе имя? — удивилась мать.
— Да. Например, выражение «император Кан-си» означает «император, давший годам своего правления название «кан-си» — всеобщее спокойствие, — ответил я. — Как его зовут на самом деле, мы не знаем. Но есть и третье, посмертное имя, означающее место императора в «храме предков».
— Как же зовут этого… Кан-си после смерти? — спросил Бертрам Селвин.
— Шэн-Цзу-Жень-Хуан-Ди, — незадумываясь выплюнул я, — что означает «святой предок, человеколюбивый император».
— Мерлин, зачем это нужно! — подняла брови миссис Элизибет. Она говорила всегда грудным и чуть ленивым голосом — как большинство толстух.
— Ох уж эти китайские церемонии, — вздохнул мистер Бертрам, пригубив вино. — Даром что они вошли в поговорку!
Все рассмеялись, включая матушку. Я, как и положено воспитанному человеку, также изобразил улыбку.
— На самом деле, за этим сокрыт серьезный смысл, — спокойно ответил я. — Китайские темные волшебники освоили способ убивать человека через проклятие его родового имени. Это сложнейший вид черной магии, и он редко кому удается. Но эффект от него подобен поцелую Дементора.
— Через проклятие родового имени? — насторожились черные глазки Арчибальда Селвина. Он, похоже, знал гораздо больше, чем притворялся.
— Именно так. Чёрная магия отлучает вас от рода и крови, — подтвердил я. — После чего вы становитесь беззащитным для самого легкого удара. — Свечи на елке дрогнули, словно подтвердили правоту моих слов.
— Тогда почему табуируют только имя императора? — удивился мистер Бертрам. Когда он говорил, его усы забавно двигались на верхней губе.
— Магия слишком сложна, чтобы кто-то всерьез стал возиться с простыми смертными, — пояснил я. — Очень много сил и затрат, а будет ли достигнут результат — сомнительно. Там, — указал я наверх, — все измеряют по формуле «стоимость — эффективность».
— Ничего удивительного я в этом не вижу, — презрительно скривилась миссис Элизабет. Я только сейчас подумал, что длинное белое платье смотрится несуразно на ее фигуре. — Надеюсь, наш юный знаток Китая помнит мисс Ярлу Йергин?
— Конечно, — ответил я, немного опешив. Эта милая темноволосая девочка в очках училась в Слизерине на год раньше меня. Она казалась очень одинокой, когда шла по заснеженному двору Хогвартса в черных перчатках и дешевом меховом плаще с капюшоном.
— Теперь она миссис Трэверс, — усмехнулся сэр Арчибальд.
— Миссис… Но ведь она же была обручена с Саймоном Эшли? — потрясенно сказал я. Я до сих помнил, как мы все были потрясены, когда после Пасхального вечера долговязый райвенкловец Саймон встал перед этой тихоней на колено и преподнес ей обручальное кольцо.
— Именно что была, — подтвердил мистер Бертрам. Наша вбежавшая эльфийка как раз установила на камине новую снизку свечей и поправила венок из омелы.
— Эта юная, с позволения сказать, леди пристроилась стажеркой в министерство, — фыркнула его жена. — Представьте, там она сняла мистера Лоуренса Трэверса —заместителя министра магии. Через пару недель их видели гуляющими под руку в министерстве и парке. В июне, в аккурат ко дню рождения этой дряни, сыграли свадьбу. Ей двадцать три, ему тридцать девять.
— И омерзительнее всего то, что она до последней недели считалась помолвлена с мистером Эшли. Бедняга был совсем убит горем, — вздохнул сэр Арчибальд.
— И как же он это пережил? — спросил я. Сейчас я почему-то вспоминал, как под такой же елкой мы весело возились с Бертрамом, когда нам было по пять лет. Камин для нас был Австралийской скалой, под которой скрыты сокровища.
— Едва не наложил на себя руки по слухам, — подтвердил толстяк, рассматривая бутылку. — Но мисс Йергин было всё равно — удивительно бесчувственная молодая особа!
Мы перешли к жаркому, но я все еще не мог сосредоточиться. Лоуренс Трэверс считался одним из самых талантливых авторов, знатоком немецкой магии и автором пары книг об этом. Мы изучали их на старших курсах. Ярла… Скромница Ярла — его жена? Сколько же коварства должно было таиться в этой тихоне, если она, встречаясь с Трэверсом, даже не разорвала помолвку? «Наверное, я в самом деле ничего не понимал в женщинах», — подумал я.
Хотя, погодите… Я вспомнил, как Ярла взяла кольцо от Саймона и смущенно улыбнулась. Теперь я понимал, что она вовсе не была счастливой. К несчастью, Саймон не учился там, где потом учили меня. Иначе он сразу обратил бы внимание на ее не слишком счастливый вид.
«Секрет отношений с женщинами прост, — пояснял нам при продготовке сухопарый мистер Эйвери. — Запомните на всю жизнь три правила. Влюбленная девушка — это счастливая девушка. Влюбленная девушка всегда найдет хоть час, хоть полчаса, чтобы встретиться с любимым. Влюбленная девушка любит своего мужчину — остальные ей мало интересны. Все остальное — имитация любви с какими-то целями». Саймон не знал этих правил. За что, видимо, и поплатился…
— Если бы не наши войска, русские давно были бы в Константинополе! — сухо сказала мать. Пока я методично поглощал листья салата, разговор, похоже, перешел на политику.
— И чем плохо? — пробасил Энтони Селвин. — В Константинополе воцарился бы порядок, русская полиция на улице честь бы отдавала… Все условия для торгового дела. И наши корабли не платили бы кучу пошлин, а сразу заходили бы в русский порт и проходили таможню на Босфоре. Чем плохо? — повторил он.
— Но наши интересы и честь… — кипятилась матушка.
— У меня был чудесный бизнес с русскими, — сокрушенно поднял глаза Энтони Селвин. — Я закупал у них на севере редкие травы для зелий. Теперь он псам под хвост. Разумеется, — скривился он, — нашим Лоуренсам с Ярлами плевать на бизнес — им подавай какие-то абстрактные договоры и пакты.
— Но Индия! — заспорила матушка.
— Индия… Бред Трэверсов и Пальмерстонов, — скривился сэр Арчибальд. — Возьмите карту и посмотрите, где Индия, а где Константинополь!
— А что об этом думает молодежь? — неожиданно спросил меня сэр Бертрам, посмотрев в упор.
Я грустно вздохнул. Сэр Арчибальд с интересом взглянув на мою «бабочку», словно она стала другого цвета.
— Задайте себе простой вопрос, — сказал я. — Почему русские легко разбили нас в Петропавловске, Архангельске и Финском заливе, но не могут разбить в Крыму? Что им стоит сбросить наш десант?
— У них не хватает сил? — с интересом прищурился сэр Арчибальд.
— Балаклава доказала, что это не так, — ответил я. — Как бы вы воевали с ними на их месте, сэр? На море они с нами не вояки, зато на суше…
— Я бы дождался, когда мы высадим армию в одном месте, — фыркнул он. Матушка и мистер Бертрам тоже смотрели на меня с интересом.
— Верно. И наша сила — корабельная артиллерия, — подтвердил я.
— Значит, нужно, чтобы наша армия ушла подальше от кораблей, — нахмурился он.
— Я рад, что ход наших мыслей совпадает, сэр Арчибальд… — портрет отца с елки добродушно подмигнул мне. — Мы будем истощены под Севастополем, затем рванем к Бахчисараю…
— И тогда русские захлопнут мышеловку, — мистер Бертрам, казалось, побледнел, говоря эти слова.
— Подозреваю, что под Инкерманом они намерено отошли, чтобы показать нам свою слабость, — продолжал я. — Ведь Балаклава продемонстрировала их силу даже с малым отрядом. Мы поверим и после Севастополя побежим за ними к Бахчисараю. Тем временем в Крым придут или Киевская армия или Донские казаки…
— Казаки… — прошептала миссис Элизабет. — Мой отец всегда боялся их хуже огня. Он был в Париже в четырнадцатом году…
— Обратите внимание, — кивнул я, — что по какой-то причине их нет в Крыму. Словно растворились. Русские — потомки монголов, а их великий завоеватель Чингиз-хан заманивал врагов в безводные степи.
— И мы, волшебники, не можем помочь нашей армии! Проклятый «Статут»! — скривилась матушка.
— Да, проклятый «Статут», — вздохнул я.
Я посмотрел на веселые огоньки камина. Все, конечно, было не так просто. В Китае и Японии мы вовсю нарушали «Статут», невзирая ни на какие конфедерации волшебников. Однако война с Россией, то есть с Дурмстрангом, дело иное. Лучше не нарушать закон, имея дело с таким опасным врагом. Матушка на елочном портрете поджала губы, словно обиделась моим мыслям.
— Между прочим, у меня для вас кое-что есть, молодой человек, — сказал сэр Арчибальд, протянув мне конверт из белого пергамента. — Сова принесла днем, — хмыкнул он.
Надорвав конверт, я с волнением посмотрел на выпала бумага. На ней была короткая записка:
Завтра в 20.10 в Главном магическом театре. Главное фойе, третий столик. А.
Мое сердце упало. Рождественская ночь дома развеялась, как счастливый мираж.
Примечания:
*Первые строги стихотворения Р. Киплинга «Шиллинг в день».
** Лэнс имеет в виду миссию в Пекин русского дипломата Н.П. Игнатьева в 1860 году. По ее итогам Россия, угрожая вмешательством, практически лишила Великобританию и Францию результатов победы во Второй опиумной войне (1856 — 1860) и приобрела себе Приморье и реку Амур.
