Маски снимаются в полночьТы знаешь, неважно, что наша любовь, словно ветер бумажный,
Не так уж и важно, что мы друг без друга проснёмся однажды,
И будет неважно, что не повторю никогда твоё имя.
Мы станем другими, мы станем чужими.
Неважно, неважно...
Alisea vs NeoMaster "Неважно"
Гермиона потянула на себя тяжелую массивную дверь и вошла в ярко освещенный холл. Дробный стук каблуков по каменному полу отдавался в сознании каким-то мучительным эхом, заставляющим ее поминутно морщиться. В ночной гулкой тишине пустого подъезда этот звук казался инородным и неуместным.
Надо было воспользоваться лифтом. Надо было воспользоваться лифтом, а не пытаться малодушно оттянуть тот момент, когда придется перешагнуть порог квартиры и… Что будет дальше, она решительно не знала. В одном она была уверена: если Нэл успела передать документы, и Малфой их видел, дожидаться ее дома, там, где Нарцисса и Бэкки, он не будет. Вернее, он просто не захочет ее видеть. В ближайшее тысячелетие.
Гермиона медленно поднималась, считая про себя ступени, ведя ладонью по гладкой глянцевой поверхности перил и смутно сожалея о том, что рано или поздно спасительная лестница закончится.
Вот бы сейчас оказаться в Хогвартсе! Там были совершенно удивительные лестницы, ступая на которые никогда нельзя было быть уверенным в том, куда она тебя приведет. Но, увы. То ли такие лестницы существовали исключительно в Хогвартсе, то ли она попросту исчерпала свой лимит чудес на сегодня, в конце концов, она оказалась там, где и должна была оказаться: на пороге их городской квартиры. Сердце колотилось как сумасшедшее, и кровь стучала в висках, причиняя почти ощутимую боль. Она глубоко вдохнула, пытаясь успокоиться. Ей нужно успокоиться, она не имеет права на истерику. Только вот как это сделать, если все внутри сжимается от страха, сжимается от предчувствия близкой, неотвратимой катастрофы?
Руки предательски дрожали, когда она доставала ключи из сумки. Можно было позвонить, но она так отчаянно пыталась выторговать у судьбы еще хотя бы полминуты мирной, привычной жизни, в которой у нее все еще хорошо. В которой у них все было хорошо. В которой они еще были.
Ключи тоненько звякнули в непослушных пальцах, и она, наконец, справилась с замком. Дверь открылась совершенно беззвучно, и ей вдруг отчего-то стало безумно страшно.
Внутри было темно и тихо. Темнота была совершенно непроглядной, чернильной и какой-то глубокой. Так наверняка должен выглядеть вход в преисподнюю, если только она существует на самом деле.
Отогнав ненужные мысли, Гермиона стукнула рукой по выключателю. Пустую прихожую тотчас залил острый электрический свет, показавшийся после сумрачной лестницы просто ослепляющим. Она несколько секунд постояла, не двигаясь и пытаясь привыкнуть. Проклятая папка, которую она прижимала к себе одной рукой, вдруг стала невероятно тяжелой.
«Не буду ему ничего говорить! Если он ничего не знает, пусть все остается, как есть. Это мой крест, я и дальше буду нести его в одиночку, как несла все эти годы. Если только он не видел!»
Промелькнувшая мысль на секунду показалась спасением свыше. В самом деле, может, так действительно будет лучше? Она раздобудет документы для Кристины, и та будет молчать. Нэл мертва, а Штольбергу до нее и вовсе нет никакого дела! А больше никто не знает. Никто не знает…
И только где-то внутри чей-то упрямый голос твердил ей, что она не имеет права решать за него. Она не имеет права решать за них обоих, как бы ей этого не хотелось. Она добровольно загнала себя в эту ловушку, и спастись уже нет шанса, даже призрачного. Понимание того, что она одна несет ответственность за то, что лгала всем окружающим столько лет, отравляло ее изнутри, словно едкая кислота. Все эти годы она пусть и несознательно, но перекладывала часть ответственности на своего свекра, которому пришла в голову идея с диким завещанием. А теперь вдруг оказалось, что даже Люциус Малфой - большой любитель играть человеческими судьбами - едва ли додумался бы до подобного хода.
В гостиной было не так темно, как в прихожей. Сюда проникал свет с улицы, отчего темнота здесь не казалась такой вязкой и непроглядной. И все-таки Гермиона моментально зажгла свет. Пляшущие на потолке тени здорово нервировали.
- Ну надо же, - сидевший в кресле Малфой демонстративно постучал указательным пальцем по часам на запястье, - еще и двенадцати нет, а ты уже дома. Это так непохоже на тебя, особенно в последнее время. Как встреча со старыми друзьями?
В безжалостном свете электрических ламп он выглядел осунувшимся и измученным. Рукава белой рубашки небрежно закатаны до локтя, и галстука нет. На журнальном столике початая бутылка с виски, в руках странным блеском вспыхивает пустой стакан. Гермионе бы хватило пальцев одной руки, чтобы пересчитать случаи, когда Малфой позволял себе так выглядеть.
«Он все знает».
Осознание этого факта обрушилось на нее, как гильотина. И все же она вдруг почувствовала странное облегчение. По крайней мере, ей не придется ни на что решаться. Не придется мучиться, взвешивать за и против, убеждать, уговаривать себя и снова отступать, потому что признаться страшно, слишком страшно. Значит, так надо.
Гермиона несколько секунд пристально смотрела на него.
- Ты выпил, - наконец сказала она.
- Представь себе. Не каждый день узнаешь столько нового о своей жене.
Он просто не мог поверить в то, что узнал. Вернее, не хотел верить тому, что узнал. Он не думал ни о чем плохом, когда открывал ничем не примечательную тоненькую кожаную папку. Он долго не мог взять в толк, как к нему попали какие-то документы, касающиеся Гермионы Грейнджер. Он не мог понять, почему вместе с ее именем в этих документах постоянно упоминается имя его жены. Разрозненные факты в его сознании никак не желали укладываться в единую, хоть сколько-нибудь логичную картину, а когда мозаика, наконец, сложилась, стало только хуже. Истина, неотвратимая и неизбежная, предстала теперь перед ним, а он совсем не был готов к этому. Он не был готов и не знал, что должен делать дальше. Мир, в котором они жили, привычный и счастливый, вдруг в одночасье перестал существовать.
Он знал - ничего уже не будет так, как прежде. Выхода было ровно два: либо отказаться от всего - от совместного прошлого, настоящего и будущего, либо принять то, что он теперь знал и учиться жить дальше, привыкать, мириться, подстраиваться. Построить на руинах прежней жизни новую, только вот он был совсем не уверен в том, что новая будет такой же хорошей, как прежняя. Что там говорит народная мудрость о разбитой чашке, которую, как ни старайся, уже не склеить?
Он больше никогда не сможет ей верить, вот в чем дело. Она лгала ему столько лет, и теперь, что бы она ни говорила, он будет ждать от нее подвоха, он будет искать его в ее глазах, будет искать, боясь найти. Снова и снова.
Гермиона все еще стояла, облокотившись спиной о край дверного проема и скрестив руки на груди. Наверное, она должна была что-то объяснять, как-то оправдываться, что-то доказывать. Но все оправдания выглядели жалко и как-то мелко, что ли. Выглядеть жалкой перед Малфоем она не хотела.
- Как Бэкки?
- Какая потрясающая забота! - в голосе Малфоя звучало неподдельное восхищение. - Что за вопрос? Она просто прекрасно. Ее всего-навсего попытались убить, кто-то из «старых друзей» мамочки, и я уж не знаю, каким чудом она осталась жива! Клянусь, если бы с ней что-нибудь случилось, я бы убил тебя собственноручно!
- Это не моя вина! Я тебе сказала, как все было, и ты не имеешь права…
- Закрой рот!
Гермиона осеклась на полуслове. Он никогда не позволял себе разговаривать с ней в таком тоне.
- А теперь сядь! - Малфой кивком указал на диван, стоящий напротив.
Гермиона несколько секунд постояла, словно раздумывая, а потом медленно подошла к дивану и села. Руки были ледяными и сильно дрожали. Она подышала на ладони, пытаясь согреть их, а потом подняла глаза.
- Что из того, что здесь написано, правда? – медленно спросил он.
Она вдруг явственно прочла в его голосе надежду. Он хочет, просто до умопомрачения хочет, чтобы все это оказалось ложью. Он не хочет взваливать на себя эту ношу - права она была, когда думала, что это только ее крест - он хочет только, чтобы все было как раньше, и понимает, что как раньше уже не будет, и все равно надеется, а она сейчас должна лишить его этой надежды.
Надежда умирает последней.
Но все равно умирает.
Она взяла в руки папку, лежавшую на столе, и осторожно открыла ее - словно выпустила на свободу свою прошлую жизнь - а потом пробежала глазами лежавшие в ней бумаги.
- Здесь все правда, - тихо сказала она.
- А сейчас ты, конечно, будешь меня уверять в том, что давным-давно обо всем хотела мне рассказать?
Она отрицательно покачала головой.
- Я не собиралась тебе рассказывать.
Он удивился, кажется.
- Даже так? - протянул он. - А я слышал что-то такое про то, что честность - лучшая политика.
Она вспыхнула, но ничего не ответила. Она не стала говорить, что собиралась все рассказать, именно сегодня вечером, он бы не поверил. Он теперь никогда не станет ей верить. И это только ее вина. Только ее и ничья больше.
- Скажи мне, зачем тебе все это понадобилось?
- Ты все равно не поймешь, - дрогнувшим голосом сказала она.
- Это уже не твое дело!
- Я не хочу говорить об этом, мне больно это вспоминать, там и так все написано…
- Тебе больно? - Малфой из последних сил сдерживал ярость. - Тебе больно? А мне, ты полагаешь, сейчас очень радостно? Я чувствую себя полным идиотом, и все потому, что тебе однажды захотелось развлечься.
Он порывисто поднялся из кресла и отошел к окну. Гермиона буквально физически ощущала исходящую от него ненависть. Что бы она сейчас ни сказала, это не оправдает ее в его глазах. А, может, все дело в том, что ей попросту не было этого самого оправдания?
- Я не искала развлечений, - устало проговорила она, - тогда передо мной стояла одна единственная задача - выжить, и я пыталась. Как умела, так и пыталась.
- Я сейчас расплачусь.
- Ты сам попросил меня рассказать.
- Давай только без лирических отступлений.
Ему легко говорить, для него эти события - не более, чем часть чьей-то биографии. Может, не самая лучшая часть, но ему все равно. Он не хочет делить это с ней. Ему ничего не стоит заставить ее снова нырять с головой в этот липкий и отвратительный омут воспоминаний, и вспоминать, вспоминать, вспоминать…
- Я собиралась замуж, - начала она, - тогда, после войны. Однажды я вернулась домой в неурочный час, - она горько усмехнулась, уносясь в воспоминаниях на много лет назад. Как сложилась бы ее жизнь, опоздай она тогда на пять минут, или закричи она с порога, что она дома? Может, она была бы счастливее, чем сейчас? Может, ей не пришлось бы лгать и притворяться? Но притворяться пришлось бы всем окружающим ее людям, а она однажды, как сейчас Малфой, столкнулась бы с нелицеприятной правдой, после которой не хочется жить. Ей бы точно не захотелось.
Она старалась говорить сдержанно и сухо, не срываясь на эмоции. Ему нет дела до ее потерь, это были потери и беды Гермионы Грейнджер, а вовсе не его жены. В книге жизни его жены не было таких страниц, и он вовсе не собирался их туда вклеивать.
Гермиона говорила и говорила, и ей казалось, что ее повествованию не будет конца. Никогда и никому она не рассказывала свою историю вслух, и сейчас ей и впрямь казалось, что она отпускает своих призраков на свободу. Все эти воспоминания, спрятанные в самых темных и далеких уголках, рвались на свободу, точно узники, прожившие в заточении слишком долго, и ей действительно становилось легче. Она как будто освобождалась от пут, которыми сама себя и опутала.
Осколки той, прошлой, разбитой жизни уже не ранили, как прежде. Время как будто сгладило острые края, залечило раны, оставив на их месте рубцы, как напоминание о том, что жизнь порой бывает чересчур жестока. Чересчур.
- И с тех пор ты ни разу не встретилась с ними? - Малфой обернулся, пристально взглянув на нее.
- Нет.
- Они не искали тебя?
- Они похоронили меня. Как ты думаешь, где бы они стали искать меня? На том свете?
- А ты их? – он напряженно продолжал свои расспросы.
- Что значит «а ты их?» - Гермиона начала раздражаться. - Я ничего о них не знаю. Я не знаю, есть ли у них дети, как они живут и где. Ни Гарри, ни…
- Ты любила его? - перебил ее Малфой.
- Кого, Гарри? - удивленно переспросила Гермиона.
- Да при чем здесь Гарри, - Драко поморщился. - Уизли.
- Рона? Не знаю, - задумчиво произнесла она, - когда замуж собиралась, любила, конечно. И потом любила. Какое-то время. А потом все прошло. Да, все прошло, - еще раз подтвердила она, словно прислушавшись к себе.
Малфой снова повернулся к окну, изучая безразличным взглядом пейзаж за окном. Все это было настолько нелепо, что больше походило на театр абсурда. Слышать из уст своей жены имена Поттера и Уизли, которых она «когда-то любила», было дико. Это было неправильно и нелепо, и он все никак не мог смириться с тем, что все это как раз напротив, очень логично, даром что сейчас на диване его собственной квартиры сидела его собственная жена и на полном серьезе говорила о вещах, которые было сложно придумать даже нарочно. И весь этот абсурд происходил в его собственной благоустроенной и налаженной жизни.
Гермиона Грейнджер не могла быть его женой. Они с ней существовали в параллельных вселенных и никогда, ни при каких обстоятельствах не могли пересечься. Нелепая подружка Поттера с вечно всклоченными волосами и стопкой книжек - его жена?! Ему было плевать на нее по большому счету, даже в школе плевать, он ненавидел ее за компанию - просто потому, что она водилась с Поттером. Не будь она его подругой жизни, он, может, и вовсе не знал бы, как ее зовут.
Она не могла быть его женой. Между Гермионой Грейнджер и девушкой, которую он повел под венец однажды, лежала пропасть. И ему казалось, не существовало моста, по которому такую пропасть можно было бы перейти.
- Вам очень повезло с супругой, мистер Малфой.
Так говорили ему в свете. Он улыбался снисходительной улыбкой, соглашаясь с этим, в душе, как мальчишка, радуясь тому, что ему действительно несказанно повезло. И тщеславие здесь стояло отнюдь не на последнем месте - ему нравилось осознавать то, что ему завидуют. Он гордился тем, что у него такая жена. Он гордился тем, что у него такая дочь. И что он любит их одинаково сильно, а они любят его.
А вот теперь оказалось, что это самое худшее. Он слишком сильно любил женщину, сидевшую сейчас позади него на диване, напряженно ожидающую его следующей реплики. Он слишком сильно ненавидел ту, другую, которая точно также сидела сейчас позади него, напряженно вглядываясь в темноту за окном. Было от чего сойти с ума.
- Ну что, - спросила она у него за спиной, - теперь в твоем личном черном списке я первая в очереди на сожжение на костре?
Она поднялась с дивана и подошла к окну, открыв дверь на балкон. Она раскручивала виски в его давешнем стакане, делая маленькие глотки, и ему на минуту показалось, что все случившееся и впрямь чей-то дурной розыгрыш. Гермиона Грейнджер не могла так разговаривать, она не могла так пить виски, она не могла… Да мало ли что она не могла. Его жена - другой человек. И все бы ничего, если бы она самолично не призналась в обратном.
- Считай, что так, - он посмотрел на нее, не сразу сообразив, что в ней изменилось.
Она смотрела на него совсем другими глазами. У нее раскраснелись щеки, и глаза лихорадочно блестели - он никогда не видел, чтобы она так смотрела. Она была очень красивой в этот момент.
Черт бы побрал все на свете!
Малфой вдруг понял, что изменилось в ее взгляде. Почему никогда раньше он не замечал, что она все время сморит как-то испуганно и даже слегка затравленно, что ли. Только сейчас он до конца осознал, что он никогда не понимал ее по-настоящему, ему всегда словно чего-то не хватало. Она как будто отгораживалась от него глухой неприступной стеной и, как бы он ни просил, лестницу ему не сбрасывала.
Странное дело, но никогда прежде до этой ночи она не казалась ему такой близкой и понятной, как теперь. Она перестала быть ускользающей выдумкой, как будто из эфемерного видения у него на глазах она превратилась в человека из плоти и крови. Может, она, наконец, разрушила свою неприступную стену, а, может, просто отпустила себя.
- Ты теперь… запретишь мне видеться с Бэкки, да? - видимо, этот вопрос мучил ее все это время, и она просто не решалась озвучить его вслух.
- Думаю, да. Ей сейчас ни к чему лишний стресс.
- Лишний стресс? - Гермиона отказывалась верить собственным ушам. - Я ее мать, и ты не имеешь право…
- Имею, - зло ответил Малфой. - Я имею право оградить своего ребенка от того, от чего считаю нужным.
- Она и мой ребенок, если ты помнишь, - она повысила голос.
- А ты помнила об этом, когда втравливала ее в свои... свои интриги? - Малфой схватил ее за руку, заставив вскрикнуть от неожиданности. Она увидела его глаза прямо перед собой, и в них не читалось, пожалуй, ничего, кроме ненависти.
- Я тысячу раз тебе сказала, что это все из-за твоего отца, - выкрикнула она, яростно пытаясь освободить руку. - Я тут не при чем!
Малфой с трудом сдерживал ярость. Он слишком сильно ненавидел ее в тот момент: недавно пережитый страх за дочь вновь напомнил о себе, и он ни одной минуты не желал верить в то, что Бэкки пострадала не из-за нее.
- Хватит приплетать сюда моего отца! Если тебе верить, так ты и вовсе без вины виноватая: и Бэкки похитили из-за него, и за меня ты замуж пошла, потому что ему так захотелось! Ты хоть понимаешь, как глупо все это звучит? - он тоже теперь кричал на нее.
- Он действительно написал такое завещание!
- Он завещал мне жениться на грязнокровке, это так на него похоже!
Гермиона, наконец, высвободила руку и залепила ему звонкую пощечину.
- Я тебя ненавижу, - она яростно сощурила глаза, с удовлетворением наблюдая за тем, как краснеет на щеке Малфоя место удара. - Я тебя ненавижу, - она еще раз произнесла это, медленно, как будто пробуя на вкус произнесенные слова.
- Тем лучше, - он безразлично пожал плечами, - тогда давай покончим со всем этим. Я попрошу нашего адвоката подготовить бумаги на развод как можно быстрее.
- Как тебе будет угодно, - бросила она через плечо.
Шесть лет счастливой семейной жизни уместились в одном не слишком почтительном слове «покончить». Это было даже забавно.
- Только пусть это будет как можно быстрее, - вслед ему сказала она.
Малфой ничего не ответил, а когда она оглянулась, его в квартире уже не было.
Гермиона поднесла к глазам руку. Бриллиант на обручальном кольце взорвался тысячью искр.
- Покончить со всем этим как можно быстрее, - тихо произнесла она, а потом закрыла лицо руками и заплакала, и плакала, пока не рассвело.
