Утренний туман

Эпилог

- Жуть какая! Ты только послушай! - Мариетта поправила подложенную под спину подушку и поднесла только что принесенное совой письмо поближе к глазам, близоруко прищурившись. - Брат пишет, что сын наших соседей найден мертвым возле городского кладбища, где он с друзьями искал подтверждение старинной страшилке про привидений! Никаких повреждений, врачи так и не смогли понять, из-за чего он умер! Представляешь? Я знала Джека с детства! Мы никогда толком не общались, но... Это просто жутко! Одно дело читать в газетах о смертях совсем чужих и незнакомых тебе людей, а вот узнать о смерти кого-то хоть отдаленно знакомого — это... - Мариетта поежилась и быстро-быстро заморгала, стряхивая с ресниц навернувшиеся на глаза слезы. - Смерть перестает казаться чем-то абстрактным. А уж учитывая то, что никаких следов... На него никто не нападал, его и пальцем никто не тронул! Знаешь, что это значит?

- Непростительное заклинание? Авада Ке... - начала было Элис, но Мариетта не дала ей закончить.

- Точно! - она обвела подруг мрачным взглядом. - Гилберт пишет, что ему страшно на улицу выходить!.. Вот за это я и ненавижу наш городишко — вечно в этом Литтл-Хэнглтоне творится какая-то чертовщина! Не соглашусь просидеть там все каникулы даже за сундук шоколадных лягушек! Тем более теперь!

- Тогда приезжай ко мне! - голос Чжоу был глухим и слабым со сна, но почему-то она испытала прилив непонятной и восторженной радости, услышав его. Проснувшись этим утром под приглушенные голоса болтающих подруг, почувствовав шаловливо щекочущие лицо лучики утреннего солнца, льющиеся сквозь стрельчатое окно и неплотно задвинутые бархатные шторки полога. Ощутив легкое тепло одеяла и ленивую усыпляющую мягкость подушки, еще источающей слабый лавандовый запах ее любимого шампуня. Встретившись взглядом с пуговками глаз плюшевой мыши в ночном колпаке, выглядывающей из-под края покрывала. С небывалой прежде невообразимой и непередаваемой ясностью поняв, прочувствовав каждой клеточкой тела ту простую и незаметную истину жизни, будничного и привычного, но почему-то никогда не замечаемого прежде счастья от способности просто дышать, видеть, говорить. Хотелось смеяться, а может быть, плакать, петь, даже кричать — дать выход этому чистому и простому восторгу существования, слишком сильному, чтобы его можно было удержать в себе и пережить в одиночку. Но вместо всего этого девушка просто откинулась на подушки и прикрыла глаза от льющихся на лицо золотых лучей, греясь в их ласковом тепле и улыбаясь сама не зная чему.

- Спасибо за приглашение! - искренне обрадовалась Мариетта. - С удово...

- Девчонки, уже почти десять! А сегодня прощальный пир! И заключительное чествование наших чемпионов! - воскликнула Элис, не дав подруге договорить. - Мы не можем такое пропустить!

Собравшись за рекордно быстрые сроки, они направились в Большой зал. Мариетта и Элис шли впереди, весело переговариваясь о чем-то, а Чжоу следовала за ними, переполняемая тихим и умиротворенным счастьем, слишком полным, чтобы стоило нарушать его словами. Причина этого странного состояния была ей непонятна, но ей и не хотелось ее искать — в конце концов, не все на свете нуждается в объяснении.

Залитые солнцем ступени парадной лестницы, тонкое кружево кованых перил, жемчужные-туманные силуэты привидений, золотые отблески на пышных рамах развешанных по стенам картин, тихий и уютный гомон голосов, доносящийся из распахнутых настежь дверей Большого зала, заманчивый и теплый аромат свежих тостов, кофе и апельсинового джема, тихие отзвуки собственных медленных шагов — безыскусная и прекрасная симфония жизни заставила ее остановиться и просто слушать и смотреть — ведь торопиться теперь было некуда. Гулкий и густой звон башенных часов, отбивших десять ударов, напомнил девушке о том, что пора идти, и она медленно, точно боясь расплескать переполнявший ее чистый и умиротворенный восторг, спустилась с лестницы и вошла в Зал.

Полный голубовато-золотого утреннего света и того удивительного заурядно-необыкновенного теплого волшебства, какое оставляет ночь, отступая перед приближающимся днем, под необъятным куполом безоблачного шелка небес, - благословенно неизменный и уютно-родной — он встретил ее веселым гомоном завтракающих учеников и веселой и беззаботной атмосферой радости наступления нового дня. Словно робкая гостья, вступающая в тронный зал могущественного владыки, Чжоу остановилась на пороге, оглядывая факультетские столы и мысленно приветствуя казавшихся сегодня особенно близкими и дорогими людей.

Мариетта наливает себе кофе, исподтишка поглядывая на сидящего по соседству Роджера Дэвиса, увлеченно болтающего с приятелями, но то и дело бросающего на нее беглые взгляды, Элис смеется над очередной шуткой своего французского кавалера, задорно встряхивая каштановыми кудряшками, и тянет к себе тарелку с оладьями, неподалеку Флер Делакур о чем-то оживленно рассказывает своей сестренке, с полным отсутствием аппетита, но необыкновенно изящно намазывая апельсиновым джемом золотистый круассан, за соседним столом гриффиндорцы произносят шуточные тосты за своего Чемпиона, который с некоторым смущением кивает и благодарит их под градом поздравлений и похвал, остановившийся за спиной Гермионы Грейнджер Драко Малфой, почему-то показавшийся ей сегодня необычно веселым и оживленным, что-то быстро и увлеченно говорит гриффиндорке, слушающей его с немножко смущенной улыбкой, отламывает кусочки от своего тоста и протягивает их красивому черно-серебристому филину, только что принесшему ему утреннюю почту и теперь сидящему на его плече... Слабый ветерок, врывающийся в замок из распахнутых в лето дверей, колышет украшающие зал факультетские флаги, шевелит страницы раскрытой перед Гермионой книги, касается прозрачными пальцами темных волос на удивление улыбчивого Виктора Крама и колеблет прозрачную дымку ароматного пара над чашкой, полной душистого горячего шоколада, которую, обжигая пальцы, но не изменяя своей манере держать ее не за ручку, а как стакан, подносит к губам Седрик Дигорри... Точно почувствовав ее взгляд, он оборачивается, и радостно-нежная улыбка вспыхивает на его лице, когда он быстро поднимает руку в приветственном жесте. И то, как сверкают его глаза при этой улыбке, от которой кажется, что он скорее смеется, чем просто улыбается, и как он чуть наклоняет голову на бок, глядя на нее со счастливой и немножко гордой радостью, и как он держит эту чашку, и как небрежно закатаны рукава его рубашки — весь его образ, такой родной и близкий, такой живой — переполнил и без того до краев заполняющее ее счастье.

Прежде казавшееся ей таким длинным расстояние от двери до факультетских столов теперь оказалось совсем коротким, и десятки сидевших за ними учеников внезапно куда-то исчезли — она видела только, как Седрик поднимается ей навстречу, видела, как дробится серебряными бликами мягкий утренний свет в его серых глазах и какую причудливую тень отбрасывают на его лицо падающие на лоб растрепанные пряди, и как, оказывается, асимметрична его сводящая с ума улыбка, и что полученная им в Лабиринте царапина над правой бровью еще не зажила... А потом она не видела совсем ничего — уж не известно, мгновения ли, часы или годы — когда она целовала его — а может быть, он ее - не чувствуя ничего, кроме того, что он просто рядом, здесь и сейчас, не думая ни о чем, кроме того, что ни о чем думать и не нужно, не чувствуя ничего, кроме того, что она его любит, и он любит ее. Наверное.

А потом вдруг вернулся исчезнувший куда-то Большой зал, и однокурсники вокруг смеялись и шутливо аплодировали, поздравляли его с завоеванной вдобавок к Кубку трех волшебников прекрасной дамой и предлагали шуточные тосты за здоровье такой «смелой девчонки», как она, и, кажется, профессор Флитвик полушутя грозил в следующем году снять с факультета баллы за срыв директорской речи, и Мариетта весело подмигивала ей поверх своей кофейной чашки, так и не донесенной до рта, и Элис улыбалась ей, приобняв за плечо своего красавчика-француза...

А потом стены замка раздвинулись, и вокруг оказались зеленеющие свежей летней листвой деревья у берега Черного озера, бывшего вовсе не черным, а хрустально-голубым, как отражаемая им небесная лазурь, и запах клевера, нарциссов и свежескошенной травы закружил голову... И было так легко, счастливо и сладко просто гулять по этим давным-давно знакомым местам, сегодня казавшимся совсем новыми, и говорить или молчать, и держать его за руку, и чувствовать, как он обнимает ее за талию, и ни о чем не вспоминать и не заботиться, а лишь знать, что все хорошо — хорошо так, как просто не бывает... Кажется, она наконец сказала ему, что любит его: когда там, на самом берегу озера, у кромки серебряно-светлой воды, он взял ее лицо в ладони и поцеловал ее - должно быть в тысячный раз за тот день, но все равно немножко по-иному. А может быть, он опередил ее и сказал ей об этом первый — когда она споткнулась о так кстати подвернувшийся под ноги камень и панически-детским движением ухватилась за его плечо. И одному Мерлину известно, сколько же еще раз они повторяли эти совсем не приедающиеся от повторения слова, и что говорили в промежутках, и о чем думали, если вдруг хоть на мгновение переставали думать друг о друге!..

Вечером, вернувшись в свою спальню, она опишет в дневнике и этот сказочный день, навсегда лишивший ее повода завидовать ее любимым романтическим героиням, и снившиеся ей накануне загадочные сны о шахматах, змеях и золотом песке в песочных часах, и о записке, которую принес ей красивый черно-серый филин, и состоявшей из одной только фразы «Чанг, я не спятил, но мы с тобой, кажется, друзья?» и на которую она ответила, что ей кажется то же самое, и о том, что Мариетта действительно собралась составить ей компанию на каникулах... Если, конечно, грядущие два месяца непрекращающегося, не нарушаемого ни единой мелочью, безоблачного и безумного счастья, сбывающихся мечтаний и сказок, обретающих плоть наяву, могут называться невыразительным и пресным словом «каникулы».