Небесный причалМы разные птицы, мы странные птицы,
Теперь уже можно об этом сказать.
И мне не дано никогда приземлиться,
А ты не умеешь летать, не умеешь…
Летать…
Теона Дольникова "Разные птицы"
Из гостиной раздавались взрывы хохота. Драко остановился в дверях, с улыбкой глядя на играющих детей. Пэнси и Нарцисса сидели в креслах и попеременно пытались уговорить Бэкки и мальчишек оставить в покое Чарли, но те наотрез отказывались, заверяя взрослых, что Чарли очень весело и он совсем не хочет, чтобы от него отставали. Впрочем, весь вид несчастной собаки свидетельствовал скорее об обратном, но его желания в расчет не принимались.
В жарко натопленной комнате вовсю буйствовало Рождество. Огромная, под потолок елка сверкала водопадом мерцающих огней, которые отражались зеркальным блеском на золотых и серебряных поверхностях шаров, а раскидистые зеленые ветки украшал снег, издали казавшийся настоящим.
- Ну что, совсем замучили несчастное животное?
- Папочка вернулся! - Бэкки, позабыв обо всем на свете, со всех ног бросилась к Драко. Он взял ее на руки, несколько раз подбросив в воздухе: ритуал приветствия всегда соблюдался неукоснительно. - Почему ты так долго? Тебя опять на работе задержали, да? Ты же завтра туда не пойдешь?
Нарцисса кинула на сына неодобрительный взгляд, но промолчала.
Драко осторожно поставил дочь на пол, она немедленно ухватила его за руку и повела за собой.
- Пап, садись! Ты посидишь с нами?
- Ну конечно. Что у вас нового?
- Не спрашивай, - Пэнси обреченно махнула рукой, как человек, смирившийся с неизбежностью. - Я больше не могу! Им без конца приходят в голову какие-то совершенно сумасшедшие идеи, а страдают окружающие.
- Пап, папа, давай сделаем Чарли красный нос! - Бэкки ухватила яростно сопротивляющуюся собаку за ошейник. Тот возмущенно тявкнул, но вырываться перестал.
- Зачем, солнышко?
- Затем, что этим неугомонным прочитали сказку про Рудольфа. Ты знаешь сказку про Рудольфа? - Пэнси строгим взглядом обвела притихших детей.
- Все знают эту сказку, - примирительно улыбнулся Драко.
- Тогда тебе не составит труда сложить два и два, - Пэнси с мрачным удовлетворением скрестила руки на груди. - Они немедленно возжелали иметь красноносого северного оленя, но в связи отсутствием оленя решение было принято в пользу собаки. И теперь главный вопрос - как сделать так, чтобы у собаки вместо носа был фонарь! Надеюсь, вам не придет в голову запрячь несчастное животное в сани и посадить меня управлять ими? Это была шутка, сразу предупреждаю! - Пэнси предостерегающе подняла палец, но что-то в горящих глазах детей заставило ее замолчать на полуслове.
- Его можно запрягать!
- Как Санта запрягает оленей в свою повозку!
- У меня же есть санки!
Дети со всех ног бросились прочь из комнаты, провожаемые растерянным взглядом Пэнси. Малфой засмеялся, поднимаясь с кресла, а потом подошел к Пэнси и ободряюще похлопал ее по плечу.
- Поздравляю, только что ты подала им новую блестящую идею.
Из коридора послышался какой-то страшный грохот, лай, крики и топот. Пэнси со вздохом поспешила вслед за детьми.
- Вернитесь, негодные, и я не стану наказывать вас слишком строго!
- Мам, как у вас в остальном, без происшествий? - спросил Драко Нарциссу, когда они остались наедине.
- Нам нужно поговорить, - Нарцисса стремительно поднялась из кресла и стала подниматься по лестнице.
- Это не может подождать до завтра? - меньше всего Малфою хотелось выслушивать нравоучения, но тон матери сомнений не оставлял: говорить придется сейчас.
Он обреченно вздохнул и поспешил вслед за Нарциссой.
В его кабинете камин не горел, было очень холодно и как-то безрадостно пусто. Сгущающиеся за окном сумерки окрашивали все в однообразные серо-лиловые тона, и от этого становилось еще холоднее. Драко подошел к столу и налил в стакан немного виски - виски тоже был холодный. Нарцисса опустилась в кресло напротив стола и строго спросила:
- Как долго это будет продолжаться?
- О чем ты? - спросил Малфой. Спросил просто так, чтобы оттянуть время. Он прекрасно знал, на предмет чего должен состояться их разговор.
- Ты прекрасно понимаешь, о чем я! - всегда сдержанная, на этот раз Нарцисса даже не пыталась держать себя в руках. На щеках у нее проступили неровные красные пятна.
- Давай начистоту. Мне надоело твое поведение. После отъезда твоей жены прошло четыре с половиной месяца, и один Бог знает, чего нам стоило пережить их и вытащить Бэкки из ее депрессии. Мне и Пэнси, которая не задала тебе ни одного вопроса по поводу твоего развода, а просто сделала все для того, чтобы твоя дочь не чувствовала себя брошенной.
- Мам, ты прекрасно знаешь, что у меня полно работы, и я не могу…
- Хватит! Или ты считаешь меня полной дурой? Ты неделями пропадаешь в городе, а те редкие вечера, которые ты проводишь здесь… Господи, Драко, ты приходишь ближе к полуночи, и от тебя неизменно пахнет алкоголем и женскими духами. Ты это называешь работой?
- Я не хочу это обсуждать. Даже с тобой. Извини, - отрезал Малфой.
Нарцисса несколько секунд сидела молча, а потом резко поднялась и быстро пошла к двери. Взявшись за ручку, она обернулась и сказала:
- Когда все это случилось, я сказала, что приму твою сторону в любом случае. Но я ошиблась. Ты лишил Бэкки матери, но теперь она лишилась еще и отца. Я прекрасно понимаю, почему ты ее избегаешь, это чувство вины съедает тебя изнутри. Но дальше так продолжаться не может. Или меняй свое поведение, или верни Джоанну, - Нарцисса слегка запнулась. На пару мгновений.
- Верни ее. Ребенок ни в чем не виноват. Ты ненавидишь ее, но для Бэкки она мать, которая никогда в жизни не сделала ей ничего плохого. Это нечестно - решать за нее. И еще. Ты все равно не сможешь забыть ее. Только вот когда ты это поймешь, может быть слишком поздно.
- О чем ты? - глухим голосом спросил Малфой.
Произнесенные вслух Нарциссой, его собственные опасения приобретали совершенно иной смысл, поселяя в душе безотчетную тревогу.
- Ты и сам знаешь. Выбор за тобой. Это только твой выбор, и никто не примет это решение за тебя.
Она вышла, бесшумно притворив за собой дверь. В камине весело потрескивали дрова, и этот уютный, домашний звук совсем не вязался с его внутренним состоянием.
За окном шел снег. Крупные хлопья легко и неслышно устилали землю белым ковром, как будто заодно укрывая и его собственное прошлое белым покрывалом. Их общее прошлое.
Минувшая осень - первая осень без нее - тянулась как-то особенно долго и безжалостно. Воспоминания, которые, подобно острым ножам, резали сердце. Без наркоза.
Воспоминания, от которых не было спасения, как бы он ни старался убежать. Он пытался, изо всех сил пытался, но глухая черная тоска - неотлучная спутница его памяти - не желала отпускать свою жертву, вцепившись мертвой хваткой.
Он старался забыть ее, старался отгородиться, но все вокруг напоминало ему о ней - Лондон с его затерянными улочками и старинными особняками, плывущие в высоком осеннем небе облака, качели в саду, октябрьские туманы, щемящая грусть и стихи давно умерших поэтов. И, самое важное, Бэкки, связавшая их навеки неразрывной нитью. Он знал, что эту истину нужно просто принять, принять как данность, принять как что-то, что изменить он не в силах.
Он изо всех сил гнал от себя мысли о ней, старался забыть, старался возненавидеть ее настолько, насколько это возможно, чтобы ненависть выжгла в его душе все, что он чувствовал к ней светлого. Каждый день он старательно бежал от себя, и порой ему даже удавалось убедить себя в том, что у него начало получаться…
А потом он встречал ее на улице. Нет, конечно же, не ее, просто кого-то очень на нее похожего, и сердце начинало колотиться как бешеное, и он начинал убеждать себя в том, что ее не может быть здесь, и все равно против воли высматривал ее лицо в уличной толпе.
Каждая минувшая ночь падала на него, как ловчая сеть падает на птицу, ловила его в привычный круг тяжелых мыслей, замкнутый круг. Снова и снова в мыслях он возвращался в прошлое, снова и снова думал о том, как хорошо было бы, если бы ее никогда не было в его жизни, думал и не верил сам себе. Изменить прошлое не в наших силах - это просто смешно. Но вот правда состояла в том, что даже будь у него такая возможность, он ни за что бы ей не воспользовался.
И все-таки это повторялось из раза в раз, и спасения не было, ему оставалось только одно - страдать. Страдать, тосковать о ней, рвать ее фотографии и убежать себя в том, что она не нужна ему. Ну, конечно же, он ведь достоин женщины в сто раз лучше! Вот только сердце твердило обратное, но он не привык в жизни слушать сердце. Он привык слушать разум, который с инквизиторской настойчивостью твердил ему, что она лгала ему. Вся их жизнь - ложь, от первого до последнего слова, и он и впрямь начинал ненавидеть ее с такой силой, что порой ему самому становилось страшно. Все тот же разум не давал ему забыть кто она - и костер его ненависти разгорался с новой силой, и затушить его было под силу разве что времени. Впрочем, вполне возможно, ему бы не хватило для этого даже вечности.
Он не мог простить ее, как ни пытался. Разлука с ней причиняла ему нестерпимую боль, и только одно обстоятельство доставляло ему мстительную радость: мысль о том, что ей сейчас еще хуже, чем ему. Это было жестоко, но ему хотелось, чтобы она страдала. Страдала еще больше, чем страдает он. Он задумал эту ее вынужденную ссылку только с одной целью - причинить ей боль.
Драко оторвался от созерцания заснеженной равнины за окном и опустился в кресло. В верхнем ящике стола лежало письмо от нее, единственное письмо, которое она прислала с момента отъезда, и он знал его содержание наизусть, до самой последней запятой.
К слову сказать, выучить его особо труда не составляло: в письме было всего несколько предложений. Его жена - его бывшая, бывшая жена, разумеется - выражала надежду, что у него все благополучно и спрашивала, не изменил ли он своего решения относительно его запрета на ее общение с ребенком.
И все.
Сложно сказать, чего он ждал. Хотя, к чему было обманывать самого себя, он ждал совершенно другого: ему хотелось, чтобы она умоляла, просила прощения, говорила, что по-прежнему любит его и хочет вернуться.
Но ничего такого она не писала, словно ей было все равно. Впрочем, может, ей и впрямь было все равно. А, может, у нее кто-то есть? А что такого, она ведь свободная женщина и…
Да какие, к черту, «и»? Нет и не было никаких «и», была только сжигающая ревность, в которой он ни за что бы не признался даже самому себе.
Как там сказала Нарцисса? Запах алкоголя и чужих духов?
Он усмехнулся. Ему не остается ничего, как только опередить ее.
Малфой несколько секунд напряженно о чем-то размышлял, барабаня пальцами по столу, а потом придвинул к себе чистый лист пергамента. Пришла пора поставить точку.
Кажется, она заблудилась. Гермиона обеспокоенно огляделась, но как здесь очутилась и как теперь выйти, категорически не представляла.
Кажется, это был один из не самых благополучных районов города: однажды она забрела в такой осенью и долго бродила, пытаясь выйти из путаного лабиринта кирпичных стен. Недавно прошел дождь, и вокруг стояли лужи, в которых ярко отражался свет желтых фонарей.
Она запрокинула голову: крыши зданий терялись где-то высоко-высоко в ночном небе, а впереди прохода не было вовсе.
Это был тупик.
Она дотронулась пальцами до шершавой кирпичной стены. Она не сможет выйти, она заблудилась. К глазам подступили слезы.
Оставался один выход - вернуться назад, и она обернулась.
Узкий темный коридор между кирпичными стенами терялся где-то далеко впереди, заканчиваясь темнотой. Делать нечего, придется возвращаться.
Она развернулась и решительно зашагала назад. В этот самый момент из темноты кто-то появился, и Гермиона обрадовалась: сейчас она узнает дорогу. Однако по мере того, как странный ночной путник приближался к ней, ей становилось все страшнее и страшнее.
Гермиона узнала ее: Элизабет Фрэнк, это имя она запомнила на всю жизнь. Девушка, погибшая в той страшной аварии вместо нее.
Гермиона сделала несколько шагов назад, в ужасе вжавшись в стену. Она хотела закричать, но голосовые связки словно парализовало, и она только беспомощно хватала ртом воздух, словно выброшенная на берег рыба. Бежать ей было некуда.
Тем временем та, которую она так боялась, не спеша приблизилась и остановилась в паре шагов от Гермионы, на первый взгляд живая и невредимая. Несколько секунд она стояла молча, глядя куда-то вдаль, а потом произнесла:
- Тебе нельзя назад.
Налетевший порыв ветра словно вывел Гермиону из ступора. Она вдруг с удивлением поняла, что плачет.
- Ты не умерла, да? Не умерла? - она с надеждой протянула к девушке руки, но та, по-прежнему глядя куда-то мимо Гермионы, лишь сухо оборонила:
- Конечно, умерла, - девушка поднесла руку к протянутой руке Гермионы и коснулась ее. Рука была холодной и… нематериальной. Элизабет была призраком.
- Прости меня, прости меня, я так виновата перед тобой, - Гермиона уже не пыталась сдержать слез. Эта девушка погибла из-за нее, и никогда она не сможет избавиться от чувства вины.
- Это не твоя вина. Перестань винить себя.Просто мой земной срок истек в ту ночь. Но твой путь не окончен. И ты должна идти вперед. Так надо. На все есть причина. В этом мире все происходит по причине.
- Но мне некуда идти. Впереди только тупик.
- Это только так кажется, - девушка, наконец, подняла глаза и Гермиона отшатнулась: ее глаза были абсолютно черными. Она вдруг резко подалась вперед и толкнула Гермиону. Она инстинктивно обернулась вперед, готовясь удариться о стену, запоздало удивившись тому, что девушка смогла ее толкнуть - она ведь была призраком.
Но, вопреки ожиданиям, стена вдруг куда-то исчезла, и Гермиону обдало порывом свежего ветра. Она открыла глаза и в этот момент поняла, что стоит на берегу обрыва, а внизу шумит море, разбиваясь о прибрежные скалы. Она неловко взмахнула руками, стараясь удержать равновесие, но тщетно: земля стала уходить из-под ног. Она снова неловко взмахнула руками, закричала и… проснулась.
Несколько секунд она оторопело смотрела на потолок, пытаясь унять бешеное сердцебиение.
Сегодня она досмотрела свой сон до конца. Он снился ей в последнее время почти каждую ночь, и, ложась спать, она уже заранее предвкушала его и одновременно боялась. Ей казалось, этот сон что-то должен ей объяснить, она что-то должна понять, но вот только что? Каждый раз она видела только чей-то размытый силуэт вдалеке, и в этот момент сон неизменно прерывался.
Сегодня она его, наконец-то, досмотрела.
Она узнала место, куда ее вытолкнула Элизабет. Она была там, была там раньше и знала, что означает это место.
Бичи-Хед.
Небесный причал.
Проклятое место.
По крайней мере, так гласит поверье.
Похоже, рассвело уже довольно давно, и серый свет декабрьского утра заливал комнату. За окном по всем законам жанра шел снег - сегодня ведь Рождество, а всем известно, что на Рождество должен идти снег, а иначе какое же это Рождество? Только ей одной, похоже, было все равно.
Она вернулась в постель, натянув повыше одеяло: ее колотила мелкая дрожь.
Она часто мерзла в последнее время, у нее все время кружилась голова, а однажды она едва не потеряла сознание, стоя на мосту и вглядываясь в темную воду.
Время словно начало обходить ее стороной: она совсем потеряла счет дням, дни и ночи слились для нее в какой-то бесконечный изматывающий полусон, и только всеобщее оживление, охватившее недавно город, заставило ее взглянуть на календарь: приближалось Рождество.
Как же она раньше любила Рождество! Это был ее любимый праздник, и она всегда с нетерпением ждала его и была уверена: желание, загаданное в ночь под Рождество всегда исполняется. Она верила - у этого праздника своя, особая магия. А теперь вот она с безразличием смотрела на календарь и только лишь запоздало удивилась, что с момента ее отъезда, оказывается, прошло столько времени.
А пару недель назад пришло письмо. Она дрожащими руками вскрывала конверт, со смешанным чувством страха и ожидания чуда - а вдруг?
Может, он все-таки позволить ей видеть Бэкки?
Хотя бы изредка.
Или хотя бы передаст ей письмо от нее.
Вдруг?
Сейчас же Рождество, а под Рождество сбываются самые смелые фантазии…
Но чудеса, вероятно, остались в далеком детстве. Прочитав то, что было написано в письме, она пару секунд молча вглядывалась в строчки, исписанные красивым размашистым почерком: , может, она что-то пропустила?
А потом зачем-то перевернула листок: вдруг на обороте он написал, что пошутил?
Он не шутил.
Он встретил другую женщину и собирается жениться на ней. Она станет Бэкки хорошей матерью, а ей больше не стоит их беспокоить. Так будет лучше для всех.
Так действительно будет лучше.
С тех прошло две недели.
На прикроватной тумбочке стояла фотография Бэкки в тяжелой серебряной раме. Гермиона повернула голову и взяла фотографию в руки. Дочь смотрела на нее счастливыми глазами, улыбалась и щурилась от солнца, такая далекая и уже немного чужая.
Гермиона усилием воли сдержала слезы и поднялась с кровати, гоня прочь мысли о письме Малфоя.
Все случается по причине. Наверное, и на то, что происходит сейчас, есть причина. На что, что жизнь решила добить ее окончательно, вывернуть наизнанку, чтобы было еще больнее, чем было, хотя куда уж больнее…
Она вошла в ванную, открыв кран с горячей водой. Руки немного согрелись, а память услужливо перенесла ее на несколько лет назад.
Это было празднование чьего-то дня рождения, дочери каких-то дальних знакомых. Имениннице исполнялось семнадцать, но она почему-то весь вечер просидела во главе стола с кислым выражением лица, а когда гости, наконец, разбрелись на группы, Гермиона улучила момент и увела Драко в сад.
Теплый летний вечер медленно догорал в лучах заходящего солнца. Драко вышел на веранду вслед за Гермионой.
- Скучно? - он улыбнулся.
- Давай сбежим? - она вдруг улыбнулась ему странной заговорщической улыбкой, и он неожиданно легко согласился.
- Куда мы отправимся? Домой?
- В такую прекрасную ночь? Это преступление, - улыбнувшись, ответила она, увлекая его за собой.
- Тогда куда? - спросил он.
- Там красиво. Обещаю.
- Трансгрессия?
- Камином туда не добраться, - рассмеялась она, покрепче беря его за руку.
Открыв глаза, Малфой с удивлением обнаружил их стоящими на безумно высокой скале, далеко вдающейся в море.
Гермиона высвободила свою руку и сделала несколько шагов к краю обрыва. Заходящее солнце окрасило ее волосы в золотистый свет. Ветер, гулявший над Ла-Маншем, нес с собой прохладу, и ее платье трепетало под его порывами.
Вся она сейчас казалась с ног до головы облитой солнечным светом. Драко несколько секунд любовался ею, а потом пошел вслед за ней. Подойдя к самому краю обрыва, она остановилась, задумчиво глядя куда-то вдаль. Малфой обнял ее, вдохнув едва уловимый цветочный аромат, исходивший от ее волос.
- Мыс самоубийц? - тихо спросил он.
- Небесный причал, - шепотом ответила она.
То были белые скалы Дувра у южных берегов Британии, которые подарили Англии ее поэтическое имя «Альбион». Высокие меловые обрывы - первое, что видит путешественник, пересекая Ла-Манш. Самая высокая из них - Бичи Хед - снискала себе весьма противоречивую славу. Несмотря на монументальную красоту этого места, местные жители прозвали его «мысом самоубийц». Сюда часто приходят любоваться закатом. В последний раз.
Эта скала притягивает к себе слабых волей.
По крайней мере, так гласит поверье.
Иные же зовут это место «небесным причалом». Вот и теперь стелившийся внизу ни то туман, ни то облака и впрямь рождали такую иллюзию, превращая эту скалу в огромный пирс, вдающийся в небо.
Мыс самоубийц или Небесный причал.
Каждый решает для себя сам.
Это вопрос выбора.
Выбор есть всегда.
- Я была здесь однажды, - сказала Гермиона, задумчиво глядя на заходящее солнце. - У меня тогда был сложный период в жизни.
- Ты хотела броситься вниз? – осторожно спросил Драко.
Сейчас, в его объятиях, сама мысль об этом казалась абсурдной.
Гермиона рассмеялась.
- Нет. Прыгать я не собиралась. Просто я решила, что это место как нельзя лучше отвечает моему настроению. И тогда, стоя на этом самом месте, я пообещала себе, что если стану счастливой, однажды вернусь сюда.
Он улыбнулся. Наверное, на ее слова о том, что она счастлива.
- Знаешь, зачем? Затем, чтобы убедиться в том, что вся наша жизнь - вопрос выбора. Это твой выбор: сделать шаг, поддавшись отчаянию, и больше никогда не увидеть захода солнца, не вдохнуть соленый воздух моря. Не встретить тех, кого можешь встретить там, впереди, не пережить того, что только должен пережить…
А можешь остаться здесь, дождаться попутного ветра и плыть дальше, оставив позади этот причал и свое отчаяние. Знаешь, а что если вся наша судьба есть не что иное, как последовательность сделанных нами шагов? И только тебе решать, чем станет для тебя это место: мысом самоубийц или небесным причалом? Тебе просто нужно выбрать…
Она замолчала, по-прежнему вглядываясь куда-то вдаль. Он не стал ее ни о чем спрашивать. Вот только в такие моменты ему начинало казаться, что она где-то очень далеко.
- Где ты сейчас? - спросил он.
- Я с тобой, - тихо ответила она, а потом повернулась к нему. - Ты хочешь, чтобы тебе снова было семнадцать? – спросила Гермиона.
Он улыбнулся, убирая с ее лица выбившуюся из прически прядь.
- С тобой мне всегда семнадцать.
А потом они долго целовались под оглушающий свист ветра. Как же давно это было…
И вот теперь все это будет для какой-то другой женщины. На нее вдруг накатил страшный приступ ревности. Ей казалось, еще чуть-чуть, и это чувство сожжет ее дотла, и ничего от нее не останется, только горстка перла.
Что, если ее сон означал именно это? Что назад дороги нет и пришло время идти дальше? Пришло время выбирать.
Гермиона подняла глаза, разглядывая свое отражение в зеркале.
И в этот самый момент раздался звонок в дверь.
Она в немом потрясении вышла в прихожую. За эти месяцы в ее квартире не побывал ни один человек, и к ней никто не должен прийти, да еще и в рождественское утро.
Звонок прозвенел во второй раз.
Стряхнув с себя оцепенение, она подошла к двери, распахнув ее. Несколько секунд она молча рассматривала человека, стоящего по ту сторону порога.
- Откуда ты? – удивленно спросила она.
