Глава 3— Мишенька, зачем вы привели меня в парк в такую ужасную погоду? — проворчала Софья, очищая каблук об камень
— Я хочу познакомить вас с моим лучшим другом. Вообще-то, он у меня единственный, кроме вас с Грушей, потому лучший. К вам домой я привести его не мог, поэтому мы встретимся здесь. Давайте руку, — Миша взял барышню за руку, свободной рукой поддерживая Грушу под локоть.
— Ой, да что ж это за друг такой? — вздохнула няня. — Бандит какой, что ли?
— Нет, почтенный человек, граф. Да я же у ваших родителей в немилости, а если я ещё и приятеля притащу, что тогда с вами будет. Не усмотрели за княжной, скажут.
Миша был весел, заражая весельем своих спутниц. В непогожий ветреный день он собирался познакомить самых близких ему людей. Граф Ч. обещал быть без опозданий, а сот Софья немного подвела. В парке было пустынно, и не заметить крупного мужчину в новой шинели у фонтана было невозможно.
— Здравствуйте, Василий Иванович! — радостно воскликнул Миша, пожимая руку старика. — Вот, прошу любить и жаловать. Княжна Софья Алексеевна Репнина и её няня Грушенька.
— Как, Софья Алексеевна? — изобразил удивление Ч. — Очень рад встрече.
— Граф, так это вы лучший друг и наставник Миши, про которого он столько рассказывал?
— А он много про меня рассказывал? Воображаю. Говорил, что я старый повеса и пьяница? — подмигнул Софье Василий Иванович. Она залилась смехом.
— Нет, что вы мудрый и добрый.
— Он лгал, сударыня.
— Вы простите меня, что я на вас свысока смотрела. Глупая была. Вы не обижаетесь? — заглянула ему в глаза Софья.
— Что вы, дитя моё, как можно. Я и не думал на вас сердиться. Мадам, — внимание графа переключилось на полную, под стать ему самому, Грушу, — Я очарован. — Он склонился и поцеловал её пухлую руку. Няня покраснела, как юная девушка.
— Ой, чтой-то вы со мной как с благородной. Вон Софьюшке ручки целуйте, а мне-то, карге старой, с чего? — смущённо бормотала она.
— Не надо! Я уж устал княжнам ручки целовать. Хочу теперь крестьянкам. Седина в бороду, бес в ребро! Да не краснейте вы так, Грушенька! Я ведь и сам наполовину крестьянин, а вторая моя, графская, половина умерла, когда я вышел в отставку. А называйте-ка меня Васей. Как вас по батюшке? — поинтересовался он.
— Антоновна я.
— Аграфена Антоновна, — торжественно произнёс граф, беря её руку. Софья весело рассмеялась. — А что вы хохочите, барышня? Я что, не могу приволокнуться за почтенной дамой?
— Боюсь, разобьёте вы моей Грушеньке сердце!
Василий приобнял Софью за плечо.
— А продайте мне вашу Грушеньку. Ну серьёзно, продайте. Я женюсь на ней, мне как раз нужна такая жена: умная, красивая, хозяйственная…
— Я вам Грушеньку не отдам, она же единственный живой человек в моём доме.
— Эх вы, баре, только о себе думаете!
— Василий Иванович, кончайте глумиться! Совсем засмущали дам, — с напускной сердитостью сказал Миша.
— А ты вообще молчи, рифмоплёт музыкальный! Ты даже кухарки не держишь! Вот не знаю как вы, но я на холоде оголодал тут совсем. Примите ли вы моё приглашение отобедать в моей скромной обители? У меня мало кто бывает (не люблю светских компаний), но вас, Софья Алексеевна, потерплю ради вашей очаровательной дуэньи.
Взяв хохочущую барыню и её няню под руку, Василий повёл их по серым аллеям парка. По дороге в своё имение он рассказывал смешные правдивые истории о себе, о детстве Миши, заставляя молодого человека краснеть, Грушу — умилённо улыбаться, а Софью — хохотать до упаду.
— Экая барышня весёлая! На балах таких-то не найдёшь! Хохотушка! — говорил княжне Василий.
Дом графа Ч. был небольшим, но уютным. Он стоял в стороне от любопытных глаз за простенькой чёрной калиткой. В коридорах на стенах висели оленьи головы с ветвистыми рогами (граф, как оказалось, являлся заядлым охотником). Обширная столовая была отделана в русском стиле, что приятно удивило Грушу. Хозяин приказал внести заранее приготовленный обед (кухарки и повара всегда знали, в какое время трапезничает барин), состоявший из жареного поросёнка, похлёбки и разносолов. За разговором выяснилось, что у Миши была гитара, которой он в бою укрыл раненого товарища. Товарищ лишился ноги, а Миша — гитары. Об этом говорили легко и весело, потому что безногому солдату Государь пожаловал медаль и поместье под Рязанью, а судьба — жену-красавицу. Софья узнала о ранении Миши и даже немного обиделась из-за того, что он утаил от неё этот факт, но тотчас же забыла об этом. Стала простить юношу сыграть на гитаре. Он сначала отказывался, но Василий сердито ударил кулаком по столу и насмешливо сказал:
— Что ты ломаешься, как девица?
Мише подали гитару, и он заиграл какой-то старинный народный романс, который сразу же беззастенчиво подхватила Софья. Они с няней провели у Ч. много времени, когда Миша провожал их домой, было больше десяти. В холодной осенней темноте в тесной коляске она робко прижалась к Мише и пламенно прошептала:
— Как мне было весело сегодня! Как я счастлива! Мне ни на одном балу не было так хорошо!
Софья сразу же отодвинулась, боясь, как бы Груша, сидевшая рядом с извозчиком, не заметила её поступка.
***
Через три недели началась настоящая русская зима с румяными морозами, санями и коньками. Миша к своему удивлению узнал, что Софья, как и другие светские барышни, абсолютно не приучена к зимним забавам. Он решил открыть для княжны Репниной этот весёлый мир. Задумал начать с коньков. Софья довольно охотно согласилась на его предложение, думая, что это так просто, и у неё непременно получится. Миша привёз тепло одетую заботливой няней барышню на Патриаршие пруды, усадил на скамейку и лично надел на маленькие ножки коньки с загнутыми лезвиями. Потом он за руку вывел Софью на каток.
— Теперь скользите одной ногой. Так. Другой…
Девушка потеряла равновесие, и Миша крепко обхватил её за талию.
— Не бойтесь, Соня, я вас держу, — прошептал он ей в ухо. Горячее дыхание приятно обожгло кожу. — Поехали.
Миша, надёжно поддерживая её за талию, оттолкнулся и спокойно заскользил вперёд. Сначала она пыталась скользить вместе с ним, но только мешала. Наконец, Софья вверила себя его сильным рукам и, не двигая ногами, позволила Мише возить себя по катку.
— Вы не устали? — сочувственно спросила она.
— Нет, это совсем не тяжело. А вы не замёрзли?
— Нисколько, мне с вами очень тепло. — Они улыбнулись друг другу.
—Как-то мне совестно, что вы меня на себе катаете. Может, у меня самой получится?
— Давайте попробуем.
Миша отнял от неё руку, лишь слегка поддерживая её за локоть.
— Надо скользить двумя ногами по очереди. Вот так. — Он, оставив её на льду одну, грациозно проехал вокруг.
— Как это у вас получается? — с завистью спросила Софья.
— Довольно легко. Трудно только начать, преодолеть первый страх. Попробуйте, если что, я вас поймаю.
Под оханье Груши Миша отъехал на некоторое расстояние и протянул руки вперёд. Софья, собрав внутренние силы, засеменила на неустойчивых коньках ему навстречу, как малыш, который учится ходить. Она думала: «Господи, лишь бы не упасть на лёд!», но боялась не боли, а позора. Оказавшись в достаточной близости от Миши, она повисла у него на шее, позволив ногам подкоситься. Он мягко обнял её, смеясь прямо ей в лицо. Не желая отходить от молодого человека и отдыхая таким образом, Софья спросила:
— Я очень нелепо выгляжу?
— О да! Так нелепо, что я сейчас уроню вас на лёд от смеха!
Она не обиделась потому, что эти слова были сказаны с огромной нежностью и потому, что знала, он не бросит её на лёд ни под каким предлогом. Отдышавшись, Софья отстранилась и неуверенно отошла от него. Она сосредоточенно посмотрела на ноги, медленно оттолкнулась одним коньком и проскользила за ним вторым. Ухватившись за протянутые руки Миши, она уже более уверенно поехала с ним. Он держал её маленькие ладошки в меховых рукавичках, смотрел в горящие, как у любопытного ребёнка, глаза, умело скользя по льду спиной вперёд.
— Как вы можете не смотреть, куда едете? Надо же видеть дорогу.
— Ну, если что, вы ведь мне скажете, правда?
— Конечно. Вы так много умеете, просто удивительно.
— Нет, Соня, это не я многое умею, это вы многого не видели.
С этими словам Миша ловко подхватил её на руки и быстро повёз. Софья вскрикнула от неожиданности и зажмурилась, прижавшись головой к её плечу. Ощущение скорости, ветра и близости тёплого тела понравилось ей, и страх отступил.
Проехав несколько больших кругов с драгоценной ношей на руках, Миша бережно усадил Софью на лавку.
— Вы не устали? — заботливо спросил он, снимая с её ног коньки.
— Нет, а вы? Вы же меня всё время возили.
— Пустяки. Вы лёгкая, как пушинка. Я совсем не устал, зато зверски проголодался. К себе не приглашаю, стыдно. А вот Василий Иванович милости просит к нему. Велел мне вас привозить на обед после наших с вами прогулок.
Софья очень обрадовалась будущей встрече с насмешливым стариком и не думала отказываться, как принято отказываться от светских приглашений.
Граф Василий Ч. с радостью принял гостей, по-родственному расцеловал Софью и Мишу, почтительно поклонился Груше. Напоил молодёжь горячим чаем, сам выпил с няней княжны клюквенной настойки. До обеда оставалось два часа, в течение которых компания играла в карты. После обеда граф предложил покататься на санях и, услышав восторженное согласие Софьи, приказал запрячь две тройки с бубенцами. Сели парами: Груша с Василием, а Софья с Мишей. Было уже по-декабрьски темно и морозно. Шёл лёгкий снежок, таинственно поблёскивавший в свете фонарей. В сани с молодыми людьми запрягли резвую тройку гнедых коней. Миша помог Софье забраться в сани, сел сам, укрывая себя и её одеялом. В темноте зимнего вечера они порывисто обнялись, пользуясь тем, что их никто не видит. Сани понеслись по улице. Софья была будто пьяная. Может быть, это от быстрой езды, или от пережитых впечатлений за день, или от того, что потеряла голову от счастья… В тот вечер это было абсолютно неважно, маяться она будет потом, а сейчас только блестящие снежинки, скрип полозьев, запах мороза, тепло сильных рук и нежные поцелуи…
Ни Миша, ни Софья не помнили, как сани подкатили к имению Репниных. Он отстранился от неё, с восторгом глядя в прозрачные русалочьи глаза.
— Это лучший день.
Софья строго приложила пальчик к его губам. Она хотела последние несколько секунд насладиться любовью в его глазах, его близостью. Послышался скрип саней графа и Груши, но они, не отрываясь, смотрели друг на друга. Снежинки оседали на его светлых кудрях и светились, как нимб, в лучах фонаря. Софья нежно накрыла этот нимб ладонью. Он тотчас же превратился в воду.
— Не хочется вас отпускать.
— И мне.
— Софьюшка! Приехали, барышня! — окликнула запыхавшаяся Груша. Миша ловко выбрался из саней, помог спуститься девушке и её няне.
— Спасибо вам, Вася. Ух, никто со мной ещё как с дамой не обращался.
— А я всегда говорил, что русские крестьянки — самый лучшие и благородные дамы империи! Надеюсь на скорую встречу с вами, Сонечка, и с вами, Аграфена Антоновна.
— Пишите, Соня! Я вам ответить не смогу, но вы пишите, — попросил Миша.
— А вы приезжайте за мной, как сегодня. Вы не бойтесь, нас не заметят. Мои домашние не отличаются особой внимательностью.
— Договорились.
— До свидания!
Софья махала вслед саням, уносившим Мишу и Василия, пока они не скрылись за поворотом. Груша повела её через вход для прислуги, чтобы не потревожить хозяев.
— Родители-то ваши, дай им Бог здоровья, и не замечают поездок-то наших, думают, что мы так просто по городу катаемся, — проговорила няня, раздевая барышню.
— А мы и правда сегодня по городу катались. Эти балы такие скучные! Я только теперь это поняла. С Мишей так хорошо, а Василий Иванович такой весёлый!
— И ко мне, как к графине какой относится. Не привыкла я к такому обращению, но приятно. Он, кажись, байстрюк, мать у него крестьянка была, он сам мне сказывал. Понимает от нас, подневольных, в крови у него это. А Михаил-то Платонович — как есть крестьянский парень, только грамоте и музыки обученный.
— Ничего ты не понимаешь, Груша. Он не просто грамотный, он… он умнейший из людей, понимаешь?
— Понимаю я всё, барышня. И как смотрит на вас, вижу. Знаю, что нет у него на уме ничего дурного. Жениться он на тебе хочет. Спросил меня однажды: «Есть ли у Софьи Алексеевны жених?» «Нету, — говорю ему. — Не любит она никого ещё».
— А он? — встрепенулась Софья, которой Груша расплетала волосы.
— А он улыбнулся и ушёл к тебе. Да только маменька и папенька ваши не согласятся. Что он за жених такой? Без роду без племени и гол как сокол. Им богатого да знатного подавай, такого, как Столыпин.
— Терпеть его не могу, Грушенька! Не говори мне о нём! Боюсь я его, милая.
— Да не благословят они вас с Мишей, голубка моя.
— А мне всё равно! Я, оказывается, восемнадцать лет прожила с людьми, о которых ничего не знала. Хоть ты благослови, нянюшка, ты мне с рождения ближе матери! — Софья бросилась на шею Груше.
— Господь с тобой, девочка! Грех так говорить.
Дверь отворилась, и в комнату величественно вошла Наталья Александровна.
— Выйди вон, — сурово приказала она крепостной. Кряхтя и охая, Груша удалилась.
— Наконец-то, милая! Дай хоть посмотреть на тебя. — Жеманно улыбаясь, княгиня подняла подбородок дочери. — Красавица моя! А знаешь ли ты, что Фёдор Иванович давно по тебе вздыхает?
— Не сейчас, маменька, давайте завтра, — утомлённо произнесла Софья.
— Да чем ты весь день занималась?
— Мы с Грушей смотрели зимний город.
— Что ж, будь готова. Теперь Фёдор Иванович будет часто нас посещать, — таинственно улыбнулась княгиня.
— Бог с ним, — прошептала она.
— Сегодня пятнадцатое декабря, через неделю он вернётся из своей деревни. Готовься, Софи, — мать поцеловала дочь в лоб и, пожелав спокойного сна, вышла, даже не поинтересовавшись, ужинала ли сегодня Софья.
***
Мишель почти каждый день приезжал за ней, и они гуляли до позднего вечера. Катались на коньках, ездили к Василию Ивановичу Ч., обсуждали всё на свете. Родители Софьи не препятствовали их общению, потому что, как сказала Груша, он не жених. «Пусть ездит пока, если им весело», — думали они. Супруги Репнины давно решили судьбу дочери, а её «мимолётное увлечение» молодым поручиком никак не могло поменять их планов.
Между тем Софья и Миша всё сильней и сильней привязывались друг к другу. Они уже не представляли себе жизнь друг без друга, но страстного, ненасытного влечения между ними не было. Софья чувствовала его приближение, а Миша сразу угадывал и разделял её настроение. Он не приглашал её к себе в квартиру. Стесняясь своей бедности, а она, видя это, не напрашивалась в гости. Они часто ездили к Василию Ивановичу, реже в имение Репниных. Софья усаживала Мишу за рояль, и он играл для неё короткие пьески, пока княжна любовалась им. Она думала, что он просто создан для этого инструмента. Весь: от кудрей надо лбом до кончиков длинных тонких пальцев — он был совершенным музыкантом. Софья всматривалась в сосредоточенное лицо Миши, и её сердце сжималось от невысказанной любви.
Он не говорил пустых слов, он играл, и она понимала его…
***
Когда Софья уже довольно умело, держалась на коньках, Миша решил приобщить её к катанию с гор. Привёз на Москву-реку, показал высокую гору, Софья в ужасе округлила глаза. Миша привёл её на место катания, указал на резные сани.
— Вы что! Я не поеду! Мы с вами разобьемся!
— Соня, не бойтесь. Всегда катались, и всё благополучно.
— Нет, даже не уговаривайте! Сама не поеду и вас не пущу!
— Я и подумать не мог, что вы такая трусиха!
— Я трусиха?! — возмутились она. — Ладно, идёмте.
Софья взяла Мишу за руку подвела к саням, вздрогнула. Он помог ей сесть, устроился сам, крепко прижав её к себе.
— Не бойтесь, Соня. Вам понравится, — шепнул он. Софья невольно улыбнулась.
Вдруг она ощутила резкий толчок, и под смех крестьянского мальчишки, поняла, что не чувствует под собой земной устойчивости. Сани мчались по заледеневшей горе, а Софья, зажмурившись, кричала во весь голос и не осознавала, что кричит.
Пришла в себя только лёжа в сугробе. Рука растянувшегося рядом Миши обвивала тонкую талию. Они оба смеялись, но своего голоса она не слышала. Чувства постепенно возвращались к ней, она ощутила неприятное жжение на горячей щеке и поморщилась. Миша поднял её, усадил на сани, стянул с руки белоснежную перчатку и нежно отёр с её щёк растаявший снег.
Они до вечера катались, совсем не чувствуя усталости. Софья потеряла страх и смело, радостно мчалась с крутой горы на санях в объятиях самого дорогого человека. Потом она пригласила его к себе, и как только переступили порог дома, в Софью вселилось тягостное предчувствие.
Она попросила его поиграть для неё, и он играл, не останавливаясь. Княжна ходила по зале, задумавшись. За окнами было уже темно, когда она подошла к роялю и оперлась на крышку.
— У вас очень красивые руки, — тихо сказала она, подняв его ладонь с клавиш и поднося к губам. — Кажется, будто вот в этой руке скрыт невероятный талант.
Миша встал, не пытаясь отнять руку.
— Знаете… знаешь, я никогда не была так близка ни с одним из братьев. Ты для меня больше, чем брат.
Не желая ни слушать её слова, ни говорить самому, он приподнял её подбородок. Наивные, доверчивые глазки обратились на него. Он склонился и поцеловал приоткрытые губы. Софья склонила голову на его плечо.
— Мне, почему-то не страшно. Как будто что-то происходит прямо сейчас, а я тут с тобой…
— Ничего не бойся. Я же тут с тобой.
— Я боюсь Столыпина. Он, кажется, жениться на мне собирается.
— Столыпин? — встрепенулся Миша.
— Да, Фёдор Иванович. Он давно на меня смотрит. А я просто боюсь его.
— Стало быть, я опоздал.
— Нет, что ты!— Софья заглянула ему в глаза. — Он ещё не просил моей руки.
— В любом случае, тебе не следует его бояться. Я не дам тебя никому в обиду.
Повисла пауза. Миша собирался с мыслями, чтобы сказать то, о чём мечтал последние несколько месяцев. Софья знала это и не мешала его задумчивости.
— Княжна, — так, кажется, нужно обратиться к девушке, — Я не требую вашего ответа тотчас же… и осознаю препятствия, стоящие перед нами. Но мог бы я надеяться, что когда-нибудь… Я понимаю, что нищий офицер не имеет права просить руки благородной княжны, но когда-нибудь…
Напряжённую тишину нарушил звук открывающейся двери. Софья ловко отскочила от Миши, увидев Столыпина. Он дважды поклонился.
— Добрый день, княжна, поручик. — Он подошёл к дрогнувшей ручке девушки.
— Хотел переговорить с вашим папенькой, — многозначительно заявил князь. Софья с неприятным волнением взглянула на Мишу. Он сник, чудесные глаза потухли и будто перевернулись, обратились в себя.
— Он у себя в кабинете, — раздражённо ответила она.
— Благодарю. Я ещё зайду к вам, Софья Алексеевна. — Он снова поклонился, равнодушно взглянул на Мишу и, громко стуча каблуками о мраморный пол, вышел.
Софья кинулась к поручику.
— Мишенька, не оставляй меня! Не уходи! Господи! Господи, он же моей руки просить пришёл!
— Стало быть, я опоздал, — холодно заметил Миша.
— Нет, мой дорогой! Мы потом об этом поговорим. Только не уходи сейчас, не оставляй меня с ним наедине. Я не смогу ему ответить! Я боюсь его!
— Что же я сделаю, Соня? За нас уже всё решено. Ты выйдешь за него, а меня скоро забудешь. Я совсем забыл, что княжна должна стать женой князя, а не нищего офицера.
— Ты обижаешь меня своими словами. Неужели ты даже не поборешься? Какая разница, князь ты или простой поручик? Мне всё равно. Мне нужен ты, а не твоё звание. — Она чувствовала, что он её не слышит, отгородившись болезненной гордостью. Софья в отчаянии ухватилась за красный воротник, притянула к себе.
— Я бы поборолся, если б не знал, насколько силён соперник, — язвительно усмехнулся он. Софья почувствовала, что к горлу подкатил ком. — Нет, я вам не нужен. Хотя сам я уже не вижу свою жизнь без вас. Я просто вам не пара.
Миша осторожно оторвал её дрожащие руки от воротника и быстро вышел прочь. Крепкий мороз пронзил его тело и душу, протрезвил разум. Только сейчас, находясь на непреодолимом расстоянии от Софьи, он понял, как сильно обидел её, бросив одну перед человеком, которого она так боится. Захотелось вернуться, броситься к её ногам, увезти в деревню… Но тело не повиновалось порывам, ноги несли его вперёд по улице. Сердце сковал ужас: ведь она могла так сильно обидеться, что не пожелает больше видеть его. Но Миша шёл, не останавливаясь и проклиная себя за собственную гордыню.
***
Когда Фёдор Иванович вошёл в залу, Софья играла простенькую пьеску за роялем. Заметив его, она подняла обвиняющие глаза, закрыла крышку инструмента и встала.
— У вас талант, княжна, — приложив руку к сердцу, поклонился Столыпин.
— Это не талант, это техника, — холодно возразила она. Наступило тяжёлое молчание.
— Я долго не знал, как к вам подступиться и дать понять, что вы мне не безразличны. С того дня, как я увидел вас, я потерял покой. Я бежал, как от наваждения, а вы преследовали меня даже во сне. Я видел вашу улыбку, слышал ваш смех и понимал, что нет в этом мире человека дороже для меня. И тогда я решил: вы будете моей и только моей. Софья Алексеевна, согласны ли вы, мой ангел, составить моё счастье? — Он опустился на одно колено, взял её руку и поймал сокрушённый взгляд. — Ваши близкие согласны на наш брак, они благословят нас. Теперь только ваше слово…
— Я не люблю вас, — равнодушно перебила она.
— Могу ли я рассчитывать хоть когда-нибудь…
— Нет. Не люблю и никогда не полюблю. Простите. — Она хотела вырваться, но Столыпин удержал её.
— Вы жестоки, но оттого прекрасны. Я всё сильнее люблю вас! — Он прижал её холодную руку к груди. — Слышите… Оно ваше, даже если вы откажете. Без вас моя жизнь опустеет. Я уеду на Кавказ и буду ждать, когда же вражеская пуля поразит вот это разбитое сердце.
Софья вырвала руку.
— Не говорите ерунды. В ваших словах много патетики, но мало искренности. Мне надоело вас слушать.
Она поспешно вышла. Столыпин поднялся, с усмешкой отряхнул колени, поправил модный сюртук, пригладил усы.
— Строптивая девка, — весело пробормотал он.
***
Приехав домой, Миша чувствовал себя абсолютно разбитым. Он погрузился в себя, прислушиваясь к тихой тревожной музыке, звучащей внутри. К нему несколько раз обратилась квартирная хозяйка, но Миша откликнулся не сразу. Она заставила его немного поесть, и, наскоро перекусив, он поспешил в свою комнату. В уединении он мучился сожалением о своих словах и проклинал гордыню. Миша, не раздевшись, лежал на кушетке и изводил себя чувством вины и страхом, что навсегда потерял Софью.
В дверь комнаты тревожно постучались. Сам не зная почему, он вскочил и распахнул дверь перед неожиданной гостьей. На пороге стояла замёрзшая плачущая Груша.
— Батюшка Михаил Платонович! Беда-то какая!
— Что? Что, Грушенька?! — Он усадил её на диван, подал платок. — Что-то с Соней?
— Ангелочек мой Софьюшка… Голубка горестная моя…
— Что с ней?! — Тревога Миши перерастала в ярость. Немного успокоившись, Груша начала рассказывать:
— Князь-то этот черноглазый сватался к ней. У него с хозяевами сговор был, что Софья с ним под венец пойдёт. А она, гордячка моя, отказала ему. А он — на коня и ускакал в свою подмосковную деревню. Хозяин про это узнал, начал Софьюшку бранить. Как он кричал, упаси Господь слышать! Княгиня в обморок упала, Оленька над ней хлопочет, Софья рыдает, а слёзы не катятся... Запер он её в комнате, ключ с собой забрал. Увезли они Оленьку к тётке, сами поехали за Столыпиным умолять вернуться. Продают они княжну, как ленточку на базаре! Сидит она, девочка моя, на постели в пеньюаре, съёжилась в комочек и не слезинки не проронила. Я чувствую, как тяжко ей, а помочь ничем не могу. Неучёная я, не знаю слов-то умных. Сидит она взаперти, как преступница какая, только через мою комнату выход есть. Я и обнять её боюсь, и за руку взять, будто растает она. Зубками стучит, плечами подрагивает и ни слова не говорит. Знаю, чего хочет, но вымолвить боится, гордость мешает. Поднимет на меня глазки свои светлые, я всё пойму, а она так и будет молчать. Решилась я за тобой, сынок, приехать, а то Софьюшка наша умом тронется. Поедем со мной, барин, я тебя к ней проведу. Пусть хозяева меня испорют, пусть продадут, мне для девочки моей ничего не жалко.
Когда она кончила говорить, Миша стоял уже полностью одетый. Его глаза снова засветились внутренним светом. Он обещал извозчику целый рубль, если домчит до имения Репниных за четверть часа. Извозчик исполнил просьбу «щедрого офицера» и получил заслуженный рубль, хотя Мише казалось, сто они ехали целую вечность. Груша через чёрный ход провела его в свою комнату, смежную со спальней княжны, и остановилась у двери.
— С Богом, Мишенька, — старая няня перекрестила его и распахнула дверь…
… Софья думала, что сойдёт с ума, если не случится чудо. Она уже представляла себя женой Столыпина и матерью детей, издевательски похожих на него. Приближение Миши она почувствовала сразу, а когда услышала шум за дверью, её уставшее от волнений сердечко приятно затрепетало. Софья на коленях переползла с одного края кровати на другой и прислушалась. Дверь распахнулась.
Быстрыми шагами, на ходу сбрасывая шинель, приближался тот, кого она мучительно ждала. Без слов и приветствий она кинулась в раскрытые объятия. Его мундир был холодным, но Софья этого не замечала. Ласкающие руки и страстные губы были горячими.
Вся любовь, жившая в сердце Миши, огненным потоком прорвалась сквозь сдержанность и хлынула на Софью. И она отдалась этому порыву, вбирая в себя всю нежность, искренность, которую ей не давали близкие. Она заплакала от счастья, не желая больше сдерживать себя ни в чём, и это были слёзы облегчения. Он не утешал её, принимая и разделяя её состояние, как она разделяла его.
Это было простое человеческое счастье. Слишком обычное, чтобы быть возвышенным, и слишком сильное, чтобы быть приземлённым. Но они не думали об этом, им было просто хорошо вместе. Слишком хорошо, чтобы думать о счастье…
***
— Ты не спишь?
— Нет. У меня ещё будет время для сна. Много времени.
— Это хорошо. Князь с княгиней под утро вернутся, мне придётся уйти. А так не хочется…
— У нас часа три есть до летнего рассвета, а зимой до девяти темно, успеешь.
— Так, стало быть, это значит «да»?
— Да, если ты меня такую строптивую в жёны возьмёшь.
— Что ж не взять, возьму. Уж как-нибудь совладаю с княжной Репниной.
— Да какая я княжна! Ну что такое князь? Просто слово, которое по велению государя говорят вместе с твоей фамилией. А по заслугам, так это князь в исконном понимании этого слова. А вот я смотрю на тебя и думаю, как же тебе удалось после войны сохранить такую душевную чистоту? Ты прости, что спрашиваю…
— Да ничего. Сейчас уже всё в прошлом. Я музыкой спасался. Бывало подойдут мои товарищи и попросят: «Сыграй-ка нам, Мишка, что-нибудь!» Я сыграю и спою. Им хорошо, и я порадуюсь. А потом узнал, что благодетельница моя умерла. Тогда-то помутилось что-то во мне. Воевал, как во сне, командира из огня тоже сквозь туман вытаскивал…
— Не вспоминай больше, не надо. Ты верно сказал, это в прошлом. Ты лучше скажи, где мы жить с тобой будем?
— Марья Петровна мне имение оставила, дом большой добротный, светлый, тебе понравится. Я буду музыку писать для господ любителей искусства. Проживём. Заводик по изготовлению отечественных скрипок купим. Вопрос в том, как ты без родительского благословения к алтарю пойдёшь?
— А что мне их благословение? Отец-то разоряется потихоньку, и теперь они меня продают за немереный выкуп. Разве это родительская любовь? Меня лучше Грушенька благословит. Она меня вырастила и воспитала, это она моя мать. Её одобрение для меня дороже.
— Ну как знаешь. Только мы будто на Кавказе: украл девушку, и она уже твоя жена.
— А продавать дочь богатому князю — это не дикость? Ты меня с моего же согласия увезёшь. Обвенчаемся в церкви, а против Закона Божьего родители не пойдут.
— Я боюсь, скучно тебе там будет. Что ни говори, а ты привыкла к светским беседам, барышням. Кавалерам. А в деревне ничего этого нет.
— Что, уж и подружки-сверстницы я себе не найду?
— Подружку найдёшь. У одних соседей три дочери на выданье, а у других—сыновья-офицеры. И балы бывают. До московских, конечно, далеко. К этому привыкнуть надо.
— Привыкну, Мишенька. Я вдруг поняла, что меня тут ничего не держит. Оказалось, родителей я совсем не знаю, а после наших весёлых гуляний светские приёмы кажутся скучными. Грушеньку с собой заберём, она моя собственная, даже дарственная имеется. Кухаркой и кучером обзаведёмся… Как хорошо будет, милый мой.
— Дай Бог…
— Только нужно сделать так, чтобы это всё не выглядело как побег. Объявлю домашним, что выхожу замуж. Они, конечно, повозмущаются, но я же свободный человек, могу сама распоряжаться своей жизнью. Ты ведь не считаешь меня легкомысленной безбожницей?
— Нет, Соня, ты права. Уже хочется поскорее тебя увезти!
— Увезёшь обязательно. Смотри! Мне кажется, или и правда светает?
— Тебе кажется. До рассвета ещё долго.
— Помнишь «Ромео и Джульетту»? Никогда не любила эту пьесу, но мы сейчас очень похожи на главных героев.
— Невесёлая была история.
— У нас-то всё будет хорошо, я это знаю…
Приглушённый шёпот ещё долго раздавался в комнате Софьи. Примерно за полчаса до рассвета Миша вышел чёрным ходом из поместья Репниных и, не чувствуя ни ветра, ни холода, пешком пошёл домой.
