Соленое море«В зависимости от количества листьев меняются и свойства клевера. Так, трилистник чаще всего использовали друиды в своих обрядах. Он укреплял дух и увеличивал силу. Четырехлистный клевер является символом удачи. Ведьмы на шабашах поджигали высушенные стебли растения, чтобы обрести внутренний покой и уверенность, так как сила волшебника во все времена зависела от эмоций. Наибольшей ценностью обладал пятилистный клевер. Он защищал от злых помыслов и темной магии, издревле являясь символом жизни.
В темных искусствах мы можем наблюдать прямо противоположный эффект. С помощью зелий, настоенных на меде клевера, можно было подарить относительно легкую и мгновенную смерть. Также это растение часто использовали для разделения тела и души. В сочетании с «вересковой клеткой» оно создавало костяк для ритуала «Ловчей»…
Чем больше я читала эту книгу, тем меньше мне хотелось продолжать расследование. Ясно же, что Риддл не просто так заинтересовался ею. В ней рассказывалось не только о способах поимки души, но и о более тонких материях. Затрагивались основы жизни и смерти, а также способы извлечь из их взаимодействия пользу. Какую? Бессмертие. Конечно же, там не было рецепта изготовления философского камня или заклинания, дающего вечную жизнь. Но были почти незаметные детали и на первый взгляд бессмысленные советы. Тот, кто умел читать между строк, с легкостью мог отыскать ключ к разгадке. Том умел, в этом я не сомневалась.
А еще я постоянно чувствовала тревогу. Как звон колокольчика, который предупреждает о грядущих неприятностях. Возможно, это было связано со снами о прошлом. Иногда они не тревожили меня несколько дней. Но вместо облегчения я чувствовала иррациональный страх. А вдруг они прекратятся? Вдруг я больше не увижу Тома и Элайзу?
Если быть до конца честной, то я завидовала Уильямс. По-настоящему, той непонятной и совершенно неуместной завистью, что бывает губительной в первую очередь для субъекта страсти. Но так как Элайза давным-давно мертва, мне не оставалось ничего другого, кроме как заниматься самоистязанием.
Я хотела оказаться на ее месте. Не во сне, а по-настоящему, хотя бы ненадолго. Хотела почувствовать весь тот каскад эмоций. Стать чей-то болезненной страстью, запретной и оттого более желанной. Во мне проснулась собственница, которая, однажды заполучив яркую игрушку, ни за что бы не выпустила ее из своих цепких коготков.
Может, всему виной то, что я не испытывала ничего подобного в своей настоящей жизни? Не любила, не страдала от неразделенного чувства, не была настолько уверена в себе, чтобы отказаться от дорого человека. Мальчишки ко мне всегда относились как к другу. Верному, умному, на которого всегда можно положиться. Да вот только этого мне было мало. Всегда хотелось чего-то большего. Не сопливой романтики, описываемой в книгах, которыми зачитывалась Лаванда. А страсти, пусть и кратковременной, но чтобы вспоминать о ней можно было всю жизнь. Вот такое противоречивое и безрассудное желание.
Но так ли оно безрассудно? Однажды мне приснился сон, который по-новому заставил взглянуть на…
***
… простые вещи. Я потянулась, щурясь от ярких солнечных лучей, проникающих сквозь неплотно прикрытые занавески. Рядом размеренно дышал Том, одной рукой обнимая меня за талию. Все тело охватила нега, и я едва не урчала от удовольствия, как сытая кошка. Обрывочные воспоминания о сегодняшней ночи дразняще коснулись сознания. Я почувствовала, как горят от смущения щеки, и искренне порадовалась, что на этот уикенд я осталась дома одна. Родители предлагали отправиться вместе с ними к морю, но я отказалась. Перспектива провести пару дней наедине с Томом оказалась более заманчивой, нежели одиночество, пусть и скрашенное прогулками вдоль берега. Ах, как я любила море! Тихий рокот волн, прохладная вода, ластящаяся к коже, проказник-ветер, играющий с волосами, — все это создавало ни с чем не сравнимое ощущение счастья, соленого и всепоглощающего. Но и с Риддлом я чувствовала себя счастливой. И пусть я частенько разочаровывалась, а на губах заветное «мы» до сих пор отдавало горечью, я ни о чем не жалела. Возможно, тот случай послужил сигналом к тому, чтобы остановиться и не гнаться за призрачными возможностями. Ведь когда жизнь висит на волоске, ты начинаешь ценить мелочи, на которые раньше бы и не обратила внимания. Этой весной я едва не погибла. Был ли это несчастный случай или тщательно спланированное покушение, я не знала. Да и, по правде говоря, знать не хотела. Но то отвратительное ощущение беспомощности и страха, прочными сетями сковавшее все мое тело, я хорошо запомнила. Это оказалось жестоким и болезненным уроком. После него я окончательно разочаровалась в силе магии, и решение навсегда уйти из того мира, в котором я так и не стала своей, далось легко. Меня не понимали, пытались отговорить, взывали к здравому смыслу. Я лишь посмеивалась над их усилиями. Жалеют те, кому есть, что терять. Я же не была связана никакими обязательствами, не было и привязанностей, кроме отчаянной тяги к Риддлу. Но и он навсегда покидал школу, став лучшим на курсе. Единственное, что я себе позволила сохранить — это волшебная палочка. Мне физически тяжело было расстаться с единственным другом, во всем помогавшем мне на протяжении шести лет. Поэтому я решила сохранить ее, взамен дав себе слово, что никогда более не воспользуюсь магией. Она принесла в мою жизнь много горя и непонимания со стороны окружающих. Сейчас же, чувствуя себя полноценным магглом, я могла вздохнуть спокойно. Даже будущее больше не казалось мне таким безрадостным. Впереди была вся жизнь, и я проживу ее достойно!
За моей спиной заворочался Том, тяжело вздыхая. «Просыпается», — с улыбкой подумала я и села на кровати, любуясь расслабленным прекрасным лицом, мерно вздымающейся грудью и светлой, не тронутой загаром кожей, сонными глазами — такими открытыми и глубокими, как море зимой.
Том был моим морем: соленым, властным и жестоким.
— Я уснул? — спросил он хриплым ото сна голосом.
— Ненадолго, — протянув руку, я отвела спутанные темные пряди с лица. — Будешь завтракать?
Он сел, прикрыл глаза, словно обдумывая мое предложение, а потом неожиданно обхватил руками, крепко-крепко прижал к себе и сказал:
— Конечно. Все что пожелаете, госпожа, — это было произнесено вкрадчиво, с хрипотцой в голосе и немного двусмысленно. Самую малость, но этого хватило, чтобы смутить меня. Я недоверчиво хмыкнула, пряча лицо у него на груди, и подумала, что за такие мгновения можно и…
***
… умереть. Я задыхалась от нахлынувших эмоций. Контраст был слишком ярким, ослепляющим: Элайза в объятиях Риддла, смущенная и счастливая, и я, одинокая и одурманенная чужими воспоминаниями. Или обрывками прошлого? Да какая разница! Чем бы это ни было — оно во сто крат реальней всей моей теперешней жизни. Я судорожно вздохнула и крепче прижала к себе подушку. Нужно что-то менять в себе, если я не хочу, чтобы мерзкое, ледяное одиночество стало моим вечным спутником. Но сначала я должна довести расследование до конца.
***
Несмотря на все мои уловки, профессор МакГонагалл долго не хотела выдавать нам пропуск в закрытый архив. Наверное, она чувствовала, что я чего-то недоговариваю, поэтому раз за разом пыталась выяснить причину внезапно вспыхнувшего интереса. А я не могла рассказать ей правду. Сама мысль поведать кому-то о Томе и Элайзе казалась неправильной, кощунственной.
Я выжидала, занимала себя учебой, обязанностями старосты и всевозможной дополнительной работой. Спешка могла навредить, а вот терпение никогда не бывало лишним. В декабре нам с Невиллом дали долгожданный доступ к закрытой информации. К тому времени я уже многое узнала о последнем годе жизни Элайзы из снов. О том, как она познакомилась с Томом, как была очарована обаятельной улыбкой и силой, исходящей от него. Как влюблялась, пыталась привлечь его внимание, как наслаждалась по ночам сладким запахом корицы, исходящим от его кожи. Вместе с ней я ссорилась и мирилась с Риддлом. Сносила едкие насмешки слизеринцев и прочих чистокровных снобов, корпела над изучением столь любимой Уильямс ЗОТС, проживала короткую, но насыщенную жизнь вместе с девушкой, которая втайне ненавидела магию. Я же боготворила каждое маленькое чудо, сотворенное с помощью палочки. Мы были такими разными! Но наша тяга к Риддлу оставалась болезненно-навязчивой, переходящей в тихое помешательство. И хотя увлечение Элайзы начиналось со страсти, а мое — с научного интереса, я смутно догадывалась, что ничем хорошим этот эксперимент не закончится. Нельзя ставить опыты над чувствами живых существ. Судьба не терпит обманщиков и лицемеров. И те, кто слишком сильно заигрывались в любовь, сами невольно влюблялись в своих жертв. У меня возникал закономерный вопрос: кто я? Жертва или игрок? И что меня ждет в конце, когда я выберусь из омута чужой памяти?
***
Заниматься поисками вместе с Невиллом оказалось неожиданно приятным и ни к чему не обязывающим занятием. Да, он частенько был неуклюж и медлителен, но все это с лихвой компенсировалось заразительным энтузиазмом и потрясающей самоотдачей. Все мальчишки по своей сути дети. И в зависимости от того, насколько сильно ты сумеешь пленить фантазию ребенка, настолько быстро получишь желаемый результат.
Невилл был ребенком вдвойне. Не знаю, что послужило причиной: тяжелое детство, слабый магический потенциал или отсутствие популярности в школе. А может, все вместе и стало своеобразной стартовой площадкой для формирования столь противоречивой личности. Я же опять занималась своим любимым делом — анализировала причины и следствия. Сначала Лонгботтом нехотя отвечал на вопросы, касающиеся его жизни, будь то любимый цвет или булочки, которые нравились его маме. Он предпочитал либо отмалчиваться, либо неловко менять тему разговора. Я же с завидным упорством возвращалась к вопросам, и, пусть не сразу, однокурсник уступал напору и давал ответы. А позже Невилл и сам начал рассказывать о себе.
Оказалось, что его родители потеряли рассудок во время нападения Пожирателей смерти. Что его воспитывала бабушка, которую он безгранично любил и уважал, но немножко побаивался. Ему нравились квиддич и гербология, но зельеварение вызывало скуку, так же, как и трансфигурация.
И даже сейчас, перебирая кипы личных дел в жестких обложках, он продолжал говорить. Настолько тихо, что порой трудно было разобрать слова. Но я старалась, так как понимала, что Невиллу в первую очередь нужно было выговориться.
— Я думаю, что Амбридж заботится о своих интересах, а не о министерских. И уж тем более не об интересах учеников. Взять хотя бы ее отработки. Это же самая настоящая пытка! Рана, оставленная тем треклятым пером на руке Дина, до сих пор кровоточит, никакие мази не помогают! — в его голосе звучало праведное негодование. И даже то, что Лонгботтом в конце своей речи расчихался от пыли, не испортило светлый образ борца за справедливость. Из таких парней, как он, в будущем получаются хорошие, надежные люди и любящие мужья. Я улыбнулась своим мыслям — они сейчас были простыми, как незатейливый рисунок на стекле зимой.
— Отчего же? В последнее время Министерство магии проводит довольно жесткие реформы в сфере образования, — заметила я, краем глаза наблюдая за Невиллом.
Он нахмурился, обдумывая мои слова. Потом повернулся ко мне и заявил:
— Министерство здесь ни при чем. У Амбридж свои счеты со школой. Я уверен: она хочет навсегда закрыть Хогвартс.
У меня невольно вырвался смешок. Закрыв папку с личным делом, я неспеша положила ее на стол. Обернувшись, я смерила Невилла испытующим взглядом и сказала:
— Это очень серьезное обвинение. Нужны доказательства, а не домыслы и личная неприязнь.
Лонгботтом сначала смутился, а потом, упрямо вздернув подбородок, протянул мне папку. На тусклой обложке ярко выделялись буквы «Долорес Амбридж».
— Она училась на Слизерине. Я мельком просмотрел личное дело — интересно же! — и нашел несколько занятных историй.
— Скорее, черных пятен на безупречной репутации инспектора, — пробормотала я. Надо же! Оказывается, и старой жабе есть что скрывать.
— Невилл, мы изучим дело позже, а сейчас надо продолжить поиски, — я нехотя отложила бумаги. Как ни заманчиво было окунуться в маленькие грязные тайны этой женщины, я обязана найти то, ради чего я сюда пришла. Второго шанса наведаться в ближайшее время в архив может и не быть.
— А как же Амбридж? — в его голосе сквозило разочарование и обида. Она горечью отдавала на языке, заставляя чувствовать себя неуютно.
Я поерзала на стуле, постукивая пальцами по краю стола. Сейчас меня мало волновала профессор и все, что было с ней связано. Но и огорчать друга я не хотела, поэтому предложила ему компромисс — скопировать с помощью магии информацию и вечером изучить ее. Так как ничего нельзя было выносить из архива, решение было более чем удачным. Лицо Невилла сразу просветлело, стоило мне рассказать о своей задумке, и он с удвоенным энтузиазмом принялся за работу.
Вскоре нам улыбнулась удача, и мы нашли дело Уильямс. Я открывала его медленно, словно долгожданный подарок, врученный мне на день рождения. Было страшно, и в то же время не терпелось поскорее узнать, что там внутри.
Лонгботтом, облокотившись на спинку моего стула, присвистнул, глядя на бумаги. Я же чувствовала себя так, словно меня по голове ударили пыльным мешком. Каждое личное дело ученика начиналось с краткой общей информации и колдографии. Так было и в деле Уильямс. Вот только прекрасные светлые волосы обрамляли лицо, как две капли воды похожее на мое.
— Гермиона, это твоя дальняя родственница? — спросил Невилл. Я беспомощно посмотрела сначала на него, потом на колдографию Элайзы и сдавленно ответила:
— Не знаю.
И это была правда, потому что я ни в чем больше не была уверена.
