Горькое счастье

Эпилог

Хотела бы выразить благодарность всем, кто прочел этот фик. Большое спасибо за теплые слова.)
Ваша Ночная Тень
_______________________________________________________________________________________________________________


Отшумела свадьба, разъехались гости. Некоторые уезжали с разбитым сердцем, как Фесса Яксли, так и не оставившая надежды выйти замуж за Люциуса. Во время обряда я не раз ловила ее ненавидящий взгляд. Наверное, очень нелегко было смириться и признать, что Люциус Малфой для нее навсегда потерян. Ха, если бы тогда кто-нибудь предложил мне поменяться с ней местами — я бы не раздумывая отдала той счастливице платье, над которым мать потрясенно ахала не менее часа, и это она бы стояла под увитой розами аркой и приносила нерушимую клятву перед лицом Магии, это ее бы целовали теплые губы мужа. Но нет, теряя сознание от удушающего запаха роз, рядом с Малфоем стояла я, и это мне потом пришлось выслушивать бесконечные поздравления и восхваления, принимать подарки и играть роль счастливой жены. И я справилась. Об этом свидетельствовал счастливый взгляд матери, гордый — отца, и одобрительный — его.

Когда вечером я бессильно лежала на кровати, дожидаясь мужа, мне казалось, что белая полоса моей жизни плавно подошла к концу. Впереди ждало путешествие, теплое море и восхитительный Париж, в котором мне довелось побывать лишь однажды, во время поездки к нашим дальним родственникам. Но даже в тот единственный раз, что была в этом волшебном городе, я влюбилась в узкие улочки и восхитительный аромат свежей выпечки по утрам, в возможность ранних утренних прогулок с кузиной Касси, в необъятное летнее небо и в розы, увивающие старинные стены поместья Монкур. Я влюбилась в то чувство свободы, которое будил во мне их аромат. Насколько были не похожи наши семьи — холодные Блэки и теплые, солнечные, полные жизнерадостности представители семейства де Монкур. Рядом с ними мне хотелось дышать и жить, они не давили на меня, не напоминали постоянно о долге, о чести Рода, о моих обязанностях. Просто интересовались моим мнением, мной, тем, что я люблю. Старались наполнить каждый день радостью, чтобы, уехав в негостеприимную Англию, я в душе унесла тепло Франции.

Горькая слеза скользнула из-под зажмуренных век, прочертила дорожку и затерялась в волосах. Пальцы сжались на шелковом покрывале, сминая ткань, а сердце разрывалось от боли. Именно сегодня, этой ночью моя мечта окончательно умрет, исчезнет навсегда. «Чем тогда ты будешь жить, Нарцисса... Малфой?» — фамилия далась с трудом, непривычное имя не хотело укладываться в привычную схему, терзало мысли, рвало спокойствие в клочья.

— Не могу, — сорвалось с моих губ, и я в панике вскочила с кровати. Пальцы с силой сдавили виски, запутались в волосах, и я со злостью дернула удерживающую прическу диадему, освобожденные пряди водопадом упали на обнаженные плечи.

В какой-то момент стало все равно: придет или не придет Люциус, накатила апатия, а ледяная корка, укрывающая эмоции, стала еще на пару сантиметров толще. И когда дверь тихо отворилась — я даже не вздрогнула. Обернулась, смерив мужа взглядом, и с бесшабашной уверенностью, что хуже уже точно быть не может, шагнула ему навстречу.


* * *


Утром, проснувшись в одиночестве, я нашла аккуратную записку: «Собери вещи. Порт-ключ будет активирован к половине пятого». Саркастичная улыбка искривила губы: «От чего ты бежишь, Люциус? Неужели станешь все время общаться со мной при помощи бездушных клочков бумаги?»

Короткий приказ — и угодливая эльфийка, кланяясь, принялась носиться по комнате, укладывая вещи в чемодан. Платья, мантии в цвет, шляпки и накидки — все это аккуратно складывалось сухонькими руками Эссли. Я же сидела на широком подоконнике и бездумно смотрела в окно, на расстилающийся до самого горизонта сад.

— Все сложено, хозяйка, — с поклоном сообщила Эссли, вырывая меня из мыслей.

— Спасибо, — рассеянно поблагодарила, не отводя глаз от пейзажа. — Люциус в поместье?

— Нет, хозяин отбыл рано утром.

Я чуть наклонила голову, опираясь затылком на холодный камень стен.

— Он что-то просил мне передать?

— Сказал, чтобы все было готово к его возвращению.

Я кивнула своим мыслям и встала, провела рукой по раскиданным подушкам, устилающим подоконник, и тихо спросила:

— А Абрахас Малфой здесь?

Эссли только отрицательно качнула головой.

— Можешь быть свободной.

Она с хлопком исчезла, а я отправилась бродить по обширным помещениям моего дома.

Всем известно, что поместье Малфоев огромно, но лишь миновав череду безликих, со вкусом обставленных гостиных, я поняла, чего не хватало этому дому, — тепла. Здесь было в избытке позолоты и лепнины, громоздких, вычурных кресел и аскетически обставленных кабинетов. Я касалась пальцами гладкого дерева, холодных мраморных стен и шла дальше, стараясь найти тот уголок, который смогу назвать своим.

Пробили часы в далекой гостиной, и звон боя прокатился по поместью, отмеряя прожитый час. Распахнув высокие двери, я вышла в просторный сад. Выстриженные фигурные кусты, ровные газоны и посыпанные гравием дорожки. Слушая тихий шорох гравия под ногами, я не заметила, как добралась до уединенной беседки, окруженной кустами цветущих роз. На душе стало спокойнее, мятущиеся мысли улеглись, и на губах появилась первая за долгое время улыбка: кажется, я все же смогла найти в этом доме свое место. Запрокинув голову и вглядываясь в небесную синь, я думала о том, что, возможно, еще буду счастливой.

А потом вернулся Люциус, хмурый и встревоженный, полный неясного, смутного беспокойства. Ровный голос, и как итог — наше путешествие по Европе закончилось, так и не начавшись. Лорд не собирался брать в расчет личную жизнь своих последователей, акцентируя, что долг — превыше всего.

Легкая грусть, капелька разочарования, что я не окунусь в тепло солнечной Ривьеры, и огромное облегчение от того, что мне не придется находиться постоянно рядом с Люциусом. Оставшись же в Англии, в Малфой-мэноре, я могла с легкостью затеряться в огромном поместье и пересекаться с ним только на ужинах.


* * *


А дальше для меня потянулись одинаковые, похожие один на другой вечера, которые я проводила в одиночестве. Люциус все дни был подле своего Лорда. Иногда он отсутствовал в поместье целыми неделями. От Беллы было мало толку — она и сама пропадала непонятно где. Хотя кому я вру? Конечно же, я знала, что она тоже рядом с ним, подле Лорда Волдеморта, готовая исполнить любой его приказ. Иногда я даже немного завидовала сестре — может быть, и мне тоже стоит найти того, кому я буду служить, лишь бы не чувствовать этого сосущего чувства одиночества внутри?

В один из вечеров, который никоим образом не отличался от предыдущего, или того, что был на прошлой неделе, двери моей гостиной распахнулись, и на пороге появился Люциус.

— Добрый вечер, — я удивленно уставилась на мужа, ожидая его последующих слов. Где-то внутри даже всколыхнулось любопытство.

— Мы приглашены на вечер к Паркинсонам, будь готова через полчаса, — отрывисто бросил он.

О, ну, конечно же, с чего бы ему просто навестить свою жену? Нет, только вот так, как сейчас, зайти, бросить отрывистое распоряжение и, развернувшись, покинуть комнату. Мне стало смешно.

Распахнув двери в гардеробную, я некоторое время изучала развешанные платья. Какое надеть: голубое, идущее к моим глазам, или же серое, от которого моя кожа становилась похожа на фарфор? Встретившись взглядом со своим отражением, я невольно поморщилась: «Да кто вообще обратит внимание на то, как я выгляжу? Разве будет интересен Люциусу фасон и цвет? Лишь бы выглядела достойно его фамилии, статуса...»

Спустя двадцать минут я неторопливо спускалась по широкой лестнице. Люциус, прислонившись к стене, лениво потягивал виски или что там было налито в его бокале. Холодные глаза одобрительно сверкнули, когда я остановилась подле него.

— Ты уложилась в отведенное время, — резюмировал он, щелчком пальцев вызывая домовика и отдавая ему бокал. — Мы можем отправляться через несколько минут.

Я кивнула, чего, собственно, от меня и ожидалось. Действительно, глупо было надеяться, что блистательный Люциус Малфой опустится до того, чтобы просто сделать своей жене комплимент. Это для других он был галантным джентльменом, оставаясь наедине со мной же — вмиг терял свой лоск, превращаясь в замкнутого, совершенно чужого человека. И даже деля с ним постель, я никогда не могла точно угадать, о чем он думает.


* * *


Праздник у Паркинсонов был в самом разгаре, когда, кружась в очередном танце, я не выдержала и, легонько сжав пальцы на плече Люциуса, задала давно мучающий вопрос:

— Зачем ты на мне женился? Я же тебе совершенно неинтересна, — начала я, оглядываясь вокруг. — Та же Фесса интересует тебя гораздо больше. Наверное, даже шлюхи Лютного могут похвастаться твоим вниманием, но только не я.

Слушая меня, Люциус все больше и больше мрачнел, пока его лицо и вовсе не превратилось в застывшую маску. И тогда он досадливо, не разжимая губ, вымолвил:

— Я попросил бы не устраивать сцен на публике, Нарцисса.

Я рассмеялась, и мой смех разнесся по залу, заставляя присутствующих оборачиваться.

— Что ты, дорогой, даже в мыслях не было.

Рука мужа с силой сжалась на талии, причиняя боль, и я, не удержавшись, охнула. На глазах выступили невольные слезы, смазывая окружающую обстановку. «Вот так, Нарцисса, вот та черта, которую тебе запрещено переходить», — мелькнула удушающая мысль.

— Прости, — тут же прошептал Люциус, пытаясь загладить свою резкость, и мягко сжал мои дрожащие пальцы.

В его глазах было видно досаду из-за того, что не смог сдержаться и позволил показать на людях непозволительные эмоции. Я кивнула, растягивая губы в заученной за долгие годы ослепительной улыбке. Для всех в нашей семье все прекрасно, а мы с Люциусом — счастливая пара. Для них мы идеальны, и никто не мог даже усомниться в мнимости нашего счастья. Как же, Малфои могут быть только счастливыми, из-за чего им быть несчастными? Несчастья — для других, для нас же даже солнце должно светить ярче. Так думали они, теряясь в собственной слепоте.

Вечер закончился, и гости разъехались по домам. Срабатывали один за одним порт-ключи, унося своих владельцев по мэнорам, и вскоре мы с Люциусом стояли перед воротами поместья. Больше всего на свете мне хотелось оказаться где угодно, но только не здесь. Огромное поместье стало клеткой для меня.

Неспешные шаги, разговор ни о чем, и я наконец-то решилась спросить о том, что меня интересовало больше всего.

— Лорд Малфой скоро вернется?

Люциус, погруженный в свои мысли, долгое время не отвечал, и мне стало казаться, что ответа я уже не дождусь, но вот он дернул головой, отбрасывая волосы с лица, и ровно произнес:

— Отец собирается чуть задержаться во Франции и уладить дела. Этим вопросом должен был заняться я во время поездки, но обстоятельства сыграли не на нашей стороне. С чего вдруг такой интерес, Нарцисса? — холодные глаза с прищуром уставились на меня, принуждая к ответу.

— Мне просто интересно.

— Здесь нет ничего интересного, — пожал плечами Люциус, вновь погружаюсь в свои мысли. — Да, забыл сообщить: следующие две недели меня не будет, найди себе какое-нибудь занятие, чтобы не скучать.

— Что-то случилось?

— Нет, ничего, что стоило бы твоего внимания.

Вот, в этом был весь он — готовый сразу же закрыться, если я переходила определенные, установленные им границы. Как мне и казалось, в его понимании идеальная жена должна была интересоваться максимум модой, а минимум — тем, что подадут сегодня на ужин. Я же так не могла, мой мозг требовал информации, которую я не могла почерпнуть из книг. Он требовал обычного, человеческого общения. Так я начала наносить визиты своим школьным подругам, чтобы уже через несколько недель взвыть от их тоскливых разговоров и глупых суждений.


* * *


Отсутствие Люциуса с обещанных нескольких недель растянулось на несколько месяцев. Я окончательно осела в поместье, решив, что просто сойду с ума, если еще хоть раз случайно пересекусь с Яксли. Ежедневные прогулки, тоскливые вечера и сотни прочитанных книг. Стоило признать, что библиотека Малфоев впечатляла своим разнообразием. Тут можно было найти и утерянные экземпляры «Чародейского искусства XVII века», и первое издание «Истории Хогвартса», и путевые заметки Ксенуса Билбриджа. На некоторое время она стала самой часто посещаемой комнатой в поместье. Но со временем мне надоели книги, надоели прогулки.

Тогда моим спасением стала музыка. Сначала нерешительно, неуверенно касаясь пальцами клавиш, я пыталась вспомнить все то, чему меня так усердно учили в детстве. Пальцы, отвыкшие за годы от ежедневных тренировок, с трудом вспоминали заученные движения. А потом я заиграла. Музыка лилась по поместью, колыхала подвески на люстрах, отражалась ревом басов в гулких зеркалах или же хрустальным колокольчиком сопрано взвихривала окружающее меня пространство. Одинокие вечера скрашивала бутылка хорошего вина, и бывало я поднимала бокал за тех Малфоев, которые смогли собрать такие замечательные образцы винодельческого искусства.

Люциус иногда бывал в поместье, редко оставался на ночь, а если и оставался, то уже следующее утро я снова встречала в постели одна. Ненужная жена вечно занятого мужа. Какая ирония, я, Нарцисса Малфой, первая красавица, у которой не было отбоя от поклонников, оказалась не способна удержать рядом с собой единственного мужчину.

Иногда по моим щекам катились горькие слезы разочарования, но, сделав очередной глоток, я с новыми силами опускала пальцы на клавиши — и вот уже прекрасная музыка лилась по комнате, унося в те дали, где не было одиночества, не было пренебрежения со стороны Люциуса, где существовал тот, кому я была нужна. Он, мой король.

Все чаще я вспоминала о нем, пряталась в своих детских воспоминаниях, по крохам перебирала моменты, когда встречалась с ним взглядом. И с упоением вспоминала вечер помолвки, и наш с ним танец. Он и я. Как мы кружились, как звучала музыка только для нас двоих. Смешно: даже спустя столько лет после помолвки я помнила свои мысли в тот момент — вот бы вместо Люциуса был он. Счастливее меня, в этом случае, не было бы никого в целом мире. Только бы это был он. Он держал бы меня за руку, когда приносились клятвы, он снимал бы платье, целуя обнаженные плечи, в его руках я бы стала женщиной... Но нет, слезы вытирались с трудом, подушка становилась мокрой насквозь.

В один из вечеров — сложно сказать, в какой именно — я снова сидела за роялем, наигрывала мелодии, родом из детства, и пила. Как странно, но вино больше не помогало, не приносило желанного облегчения, а наоборот — усиливало грусть, вселяя уныние. Соната оборвалась на высокой ноте, пальцы соскользнули с клавиатуры и бессильно упали на колени. С трудом подняв руки, я захлопнула крышку, уронив голову на прохладную поверхность. В свете свечей переливалось рубиновыми бликами вино в бокале. Искры отражались и в лаковой поверхности инструмента, и играли бликами на кольце, украшавшем безымянный палец. Подняв голову, я забрала бокал, отпила внушительный глоток и долила доверху, опустошив бутылку, стоявшую рядом.

— Вот так, — пробормотала я, пытаясь встать. Непослушные ноги не хотели подчиняться, норовили подогнуться. Опираясь ладонью на высокие спинки кресел, я добралась до выхода из гостиной, расплескав половину содержимого бокала. Обернувшись, смерила рассеянным взглядом багровые капли, испортившие белоснежный ковер некрасивыми пятнами, и решительно допила, отбросив его в сторону.

Коридор перед глазами расплывался, уносился куда-то вдаль. Разноцветные искры кружились, расцвечивая мрачные стены сюрреалистическими пятнами. Меня шатало из стороны в сторону, но унизиться и позвать на помощь домовиков — нет, ни за что! Мне и так хватило их жалостливых глаз, их вынужденной угодливости, когда, не смея ослушаться, они приносили требуемое. Пусть, лишь бы не пытались оспорить отдаваемые хозяйкой приказы, как это делала Эссли. Лишь она одна попыталась образумить меня, за что и поплатилась.

Ступеньки разбегались из-под ног, я цеплялась за перила и упрямо поднималась вверх. Медленно, останавливаясь на каждом шагу, я упрямо передвигала неподъемные ноги, чтобы сделать еще один шаг и еще, приближаясь к спальне. В какой-то момент нога, не найдя опоры, соскользнула, непослушные пальцы сорвались, ухватив лишь воздух, и я спиной почувствовала пустоту, ожидающую меня, готовую принять в свои объятия. Разум на секунду прояснился, охватив всю нелепость ситуации, а я уже принялась заваливаться назад. Тихий вскрик, ужас от осознания надвигающейся на меня боли... и теплые руки подхватили меня, удержали, не дали упасть.

— Вы с ума сошли, Нарцисса? — прерывистый голос, и на меня взглянули обеспокоенные серые глаза моего короля. — Вы что, решили убиться таким оригинальным образом?

— Вы вернулись... — только и смогла я ответить, прижимаясь лицом к твердому плечу, вдыхая давно забытый аромат туалетной воды. — Вы вернулись, Абрахас.

— Что с вами? — он решительно встряхнул меня, чуть отстраняясь, но пальцы против моей воли сильнее вцепились в его камзол, не давая ни малейшего шанса отстраниться.

— Я так вас ждала, — бормотала я, не в силах унять тех слов, что так долго копились в моей душе.

Все, что было, дальше я запомнила урывками. Помню, как потянулась к его губам, как с жадностью целовала, как лихорадочно обнимала его. Как в темноте спальни он снимал домашнее платье, скользя теплыми пальцами по плечам, как его губы оставляли свои метки на моем теле. Как, нависнув надо мной, он с нежностью сцеловывал слезы счастья, без перерыва бегущие по моим щекам. И как в бреду: «Цисса, моя Цисса».


* * *


На утро у меня страшно болела голова, и было такое чувство, словно я забыла о чем-то очень-очень важном. В теле царила приятная усталость, а в душе поселился непонятный для меня покой. С того дня я перестала топить одиночество в вине. И лишь спустя пару месяцев, за очередным завтраком, который, вопреки сложившейся традиции, посетил и Люциус, я поняла причину того непонятного чувства приподнятости, что поселилось у меня внутри.

— Ты поправилась, Нарцисса? — невинный вопрос, сорвавшийся с губ Люциуса, заставил меня отложить вилку.

— Я... — голос дрогнул, я все еще не до конца поверила в мелькнувшую догадку, но что, если это правда?

Однако Малфой не стал дальше развивать эту тему и просто вызвал домовика, потребовав принести утренний выпуск «Ежедневного пророка».

Выскользнув из столовой, я поспешила в комнату, где достала из заветной шкатулки давно уже припасенное зелье. Дрожащие руки не в силах были открыть плотно подогнанную пробку, но все же справились с этой задачей, и вскоре на бледно-серую гладь зелья упали первые капли моей крови. Я уставилась на флакон, дожидаясь, пока зелье поменяет свой цвет, ведь если это случится — значит, моя догадка верна, и у меня будет ребенок.

Серое зелье покрылось рябью, замерцало и приобрело пронзительно синий цвет. Из моей груди вырвался выдох, полный облегчения. У меня будет сын!

Время до родов пробежало незаметно. Воспоминания о ночи, которой, возможно, и не было, плавно стирались. Люциус, вопреки ожиданиям, узнав о беременности, перестал надолго отлучаться из мэнора. И, можно даже сказать, у нас с ним впервые со свадьбы стали налаживаться нормальные отношения. Чем ближе приближалось время родов, тем внимательнее становился Люциус. Он окружил меня заботой, на которую я даже не смела надеяться. Что-то очень близкое к тому, о чем я мечтала с самого детства, появилось между нами. Нет, это была далеко не любовь, я бы сказала, что мы наконец-то смогли обрести понимание. Больше не было бессмысленного молчания, не было недовольства, так часто мелькавшего на лице Люциуса в первые месяцы брака. Была затаенная нежность, когда он думал, что я не вижу его взглядов. Была всепоглощающая любовь к сыну, и любая прихоть маленького Драко исполнялась в кратчайшие сроки. Были разговоры, переваливающие за полночь и приносящие нам обоим удовлетворение. А еще были ночи, полные страсти, и я смогла убедиться на собственном опыте, что значит быть с кем-то душой и телом.

Наверное, в какой-то момент после рождения Драко моя любовь к Абрахасу плавно перекинулась на его внука, ведь стоило сыну открыть глаза — и мое сердце замирало от переполнявшего счастья. Такие же серые, пронзительные глаза заглядывали мне в душу, и, казалось, видели ее всю до самого дна.

Когда же я заводила разговор о том, что было бы неплохо свозить Драко к дедушке, Люциус обычно отшучивался, что тот страшно занят своими обожаемыми финансами и как раз сейчас воплощает в жизнь очередной масштабный проект. Иногда мне казалось, что свекр отдал непосредственный приказ — ни в коем случае не допустить моего появления во Франции. Но по здравому размышлению я понимала — это откровенный бред, ведь не мог же родной дедушка не захотеть увидеть внука.

О той ночи, которую я смутно помнила, мне так и не удалось ничего узнать. Домовики молчали, и как я ни пыталась, но так и не смогла заставить их говорить, словно чей-то приказ, гораздо весомее моего, накрепко связал им языки.

Годы шли, неуправляемой чередой неслись вперед. Прошло лето, наступило Рождество, весна и день рождения Драко. И так нескончаемая череда из дней, недель, месяцев. Все это слилось для меня в один миг, в котором всегда и везде на первом месте был мой Драко. Я не могла нарадоваться на сына, не могла не зайти к нему ночью, чтобы еще раз проверить: укрыт ли он, тепло ли ему. Люциус ворчал, что если я так и дальше буду трястись над ним, то вместо нормального парня у нас вырастет сопливый маменькин сынок. Но что я могла поделать? Это было выше меня. Я просто не могла заставить себя лишний раз не улыбнуться ему, не поцеловать, не пригладить шелковистые волосы.


* * *


А потом в наш дом пришла беда. Драко уже был второкурсником Хогвартса, когда из Франции прибыли новости — Абрахас Малфой находится на пороге смерти, и колдомедицина уже ничем не может ему помочь.

Я помню, как больно сжалось сердце, когда побледневший Люциус с трудом сел в кресло, вмиг постарев на несколько лет. Помню, как сильные пальцы судорожно смяли клочок пергамента, а потом он поднял на меня больные глаза и тихо произнес:

— Отец умирает.

Снова два слова, которые должны были перевернуть мою жизнь. Я тогда вцепилась пальцами в подлокотники, чтобы унять готовое сорваться с губ рыдание — не сейчас, не время проявлять чувства.

— Надежды нет? — знал бы кто, чего мне стоил спокойный, ровный голос, когда все внутри замирало в ожидании очередной беды.

— Драконья оспа. Запущенная стадия. Колдомедик говорит, что нам стоит увидеться с ним, пока... — голос Люциуса прервался, да и не зачем было заканчивать это предложение.

— Я соберу вещи, — я поднялась, мягко коснулась плеча мужа и, не удержавшись, крепко обняла его, надеясь сделать горе чуточку слабее.


*


Во Франции мы были спустя час. Особняк встретил нас оглушительным молчанием и опущенными шторами. Седой колдомедик уже ждал нас, чтобы проводить до комнаты больного. Уже на самом пороге он остановился и наложил на нас сложные чары.

— Это предосторожность, — пояснил он, заметив мой недоуменный взгляд. — Пусть болезнь уже и прошла активную стадию, все равно есть вероятность заразиться.

Люциус, ничего не видя перед собой, шагнул в комнату. Я решила дать ему возможность побыть с Абрахасом наедине, все же это мог быть последний раз, когда он видит отца живым. Неверие боролось во мне с отчаянием. Я просто не была способна поверить, что такого сильного волшебника могла подкосить детская болезнь, от которой магический мир изобрел лекарство еще несколько столетий назад. Как? А главное — почему Абрахас обратился за помощью так поздно?

— Отец желает тебя видеть, Цисса, — вырвал из мыслей усталый голос мужа.

И эта его «Цисса»... Она что-то всколыхнула в памяти, отдала эхом в ушах и замолкла, стоило мне переступить порог комнаты.

На широкой кровати в окружении пуховых подушек лежал Абрахас Малфой. Мне еще никогда не приходилось видеть его настолько слабым и беспомощным. Казалось, сейчас в нем не осталось ничего от того человека, что когда-то, глубоко-глубоко в детстве, покорил мое сердце. Впавшие щеки, заострившийся нос, светлые волосы, перекинутые набок, и бледные, почти синие губы. Цвет его кожи мог поспорить белизной с кипенно-белыми простынями. Темные круги, залегшие под глазами, и прерывистое дыхание, с хрипом вырывающееся из сжатого болезнью горла.

На глаза навернулись слезы, и я лихорадочно смахнула их, нерешительно делая шаг навстречу.

— Мистер Малфой? — голос не громче комариного писка, и я, откашлявшись, попробовала еще раз. — Мистер Малфой?

Усталые серые глаза с трудом приоткрылись, и тогда я окончательно поверила, что передо мной действительно лежит он. Та же непроницаемая глубина, то же выражение властности, несмотря ни на что, и легкая доля ирония — вот что было в его глазах. Глаза — единственное, что осталось от того Абрахаса Малфоя, которого я когда-то знала. От моего короля.

— Пришла, — протянул он, набирая воздуха в легкие. — Я сомневался, забыл уже, какая ты... — голос прерывался, теряя свою властность.

— Я бы пришла в любом случае, — против воли вымолвила, присаживаясь рядом в кресло.

— О да, — тонкие губы дрогнули в улыбке. — Ты бы пришла, маленькая мисс Блэк.

Я в недоумении смотрела на него, а Абрахас улыбался чему-то, прикрыв глаза.

— Ты, наверное, даже не догадывалась, насколько пристально я следил за твоей жизнью. Все ждал, когда ты наконец-то подрастешь... — кашель оборвал его слова.

— Зачем?

— Мне хотелось, чтобы такой прекрасный цветок рос в саду Малфоев. И я был готов приложить все усилия, чтобы так все и случилось.

Малфой снова закашлялся и долгое время лежал, закрыв глаза. Склонив голову набок, я наблюдала за ним — вот он пошевелился, приоткрыл глаза.

— Ты счастлива с моим сыном?

Внезапный вопрос выбил почву из-под ног, и я впервые задумалась об этом. Спроси он меня сразу после свадьбы, или же в первые месяцы, мой ответ был бы «нет». А сейчас?

— У меня есть Драко, — чуть помедлив, отозвалась я, пристально смотря перед собой. — Я счастлива сейчас.

— Мне жаль, что все вышло именно так, — тихо заговорил он, и худая рука скользнула по покрывалу, прикоснувшись холодными пальцами к моему запястью. — Люциус любит тебя, только вряд ли сможет когда-нибудь проявить свои чувства так, как того ты ждешь.

Я озадаченно нахмурилась, но руку не отняла, даже наоборот — сжала его ладонь, стараясь согреть.

— Я хотел, чтобы ты всегда улыбалась, как улыбалась в наши короткие встречи, как улыбалась тогда мне.

К щекам прилила кровь, заставив лицо запылать. Значит, мне ничего не привиделось, это было и на самом деле?..

— Когда ты улыбаешься, — говорил он тихо, словно обращался к самому себе, — все вокруг освещается, как от солнечного света. Я очень хотел, чтобы ты была таким же источником тепла в жизни Люциуса.

— Я не... — начала было, но тут же умолкла, повиновавшись жесту руки.

— Попробуй полюбить его, Цисса, — и мое сердце дрогнуло от того, как было это сказано, — он мой сын, частица меня. Любить Люциуса — легко, если ты будешь об этом помнить.

Слезы покатились по щекам, падая на колени и задевая наши руки. Абрахас некоторое время просто молчал, наблюдая за мной, а потом совсем тихо заговорил:

— Не думай, что я никогда не интересовался тобой, Цисса. Для меня ты всегда была больше, чем просто жена моего сына. И если бы все сложилось иначе, я... — он вновь умолк. — Но ничего не сложилось иначе, и все было так, как и должно было быть. Просто пойми, для родителя счастье ребенка — гораздо важнее собственного счастья, даже если твое дитя еще и само этого не понимает. Так было и у меня. Я выбрал счастье сына, а мог бы быть счастливым сам. Неправильный я Малфой, верно? — хриплый смех разнесся по комнате, оборвавшись удушающим кашлем.

— А вы, — голос дрожал, а я комкала в руках подол платья, стараясь сдержать слезы, — вы никогда не жалели?

— Каждый день.

Прямой взгляд серых глаз, казалось, прошил меня насквозь, разрушил все те барьеры, что я выстраивала с детства, желая быть его достойной. Сколько было утеряно, сколько слез выплакано. Теперь же все завершалось само, как и должно было быть.

— Иди, Цисса, — махнул он рукой в сторону двери.

Я поднялась, тщательно расправила складки на манжетах и направилась к двери. Уже переступая порог комнаты, я услышала тихое, на грани:

— Прости меня...

— Нечего прощать.

А ведь и правда нечего — для меня Абрахас Малфой навсегда останется героем из сказок, сказочным прекрасным королем, который непременно должен был сделать меня счастливой. Он и сделал, как мог.


* * *

Рождество мы уже встречали без него. Теплое помещение гостиной не спасало от той неуловимой боли, что присутствовала в последние месяцы моей жизни. Казалось, со смертью Абрахаса что-то изменилось в моем доселе нерушимом мире, сдвинулось, закрутилось и понеслось. И я не успевала остановить это «что-то», оно было сильнее меня... Лишь много позже я поняла, что именно не давало мне покоя, — мой сын, Драко.

Как часто я ловила себя в последнее время на том, что сидела и рассматривала старые альбомы со снимками, вглядывалась в глаза сына — и видела совсем иные серые глаза. Его глаза. Как, бывало, заходила в спальню Драко и в расслабленном лице сына замечала другие, не менее дорогие моему сердцу черты.

Сына своего я сейчас разбужу,

В серые глазки его погляжу*.

А за окном шелестят тополя:

«Нет на земле твоего короля...»

____________________________________

*Да простит меня дух Анны Ахматовой за издевательство над ее стихами.