2. Кровь и воспоминанияПробуждение сбивало с толку. Всегда сбивало — потому что каждый раз ей приходилось выяснять, что реально и что нет, а что уже случилось, и потому исправить это уже нельзя.
Она помнила сон в этот раз. Обычно они все были похожей на ртуть мешаниной из воспоминаний и эмоций, перетекающих друг в друга и сливающихся в одно целое, единственным смыслом которого было причинить ей как можно больше боли. Но в этот раз она помнила. Он снова умирал (так отчетливо!), и она была совсем рядом с ним, она
могла спасти его, но не сделала этого. Она помнила. Помнила, как решила не тянуться за ним и позволить ему упасть, потому что иначе он был бы прав, а она нет. Гермиона не могла объяснить, как или почему это работало именно так, но он был уже мертв, так что это не имело особого значения.
Гермиона подавила зевок и потерла глаза, пытаясь при этом высвободиться из одеяла — и в процессе она поняла, что лежит на диване.
Ох, да. Мне снился другой сон, сон наяву…
Она вздрогнула, стоило ей осознать, что она позволила ему уйти.
Ну… а что такого могло случиться? Самое ужасное? Кто-то его узнает? О боже, прошло девятнадцать лет, их наверняка просто засмеют. Кроме того, Сириус был не более чем воспоминанием (посмертно награжденным воспоминанием, но все-таки всего лишь воспоминанием), а люди ненавидели ворошить прошлое. Она знала это слишком хорошо.
Гермиона сморгнула сон с глаз и, посмотрев на улицу, увидела, что дождь
до сих пор идет. Конечно, он скоро закончится. Хотя вообще-то было сложно сказать, как долго он уже льёт.
Она поднялась, потянулась и заглянула на кухню. Все именно так, как она оставила. Никаких лишних людей в ее доме, нет даже бездомной собаки, которую, как Гермиона думала, она больше никогда не увидит. Поэтому может, лишь может, ей
правда все приснилось.
Она была довольна принятым решением, и потому теперь могла спокойно потратить оставшееся ей время на жизнь в спокойствии и уединении. Гермиона вернулась к окну и уставилась на потемневший город.
Было так просто правильно инвестировать и заработать достаточно денег, чтобы можно было не обращать внимания на весь остальной мир. После нескольких лет изучения нумерологии оказалось
прискорбно легко разобраться, какие акции возрастут, а какие рухнут еще в первый год. А затем Гермиона ушла в отставку, от всего отдалилась и предпочла забыть о том, что вообще когда-либо была ведьмой.
Но ее мысли возвращались обратно к Сириусу, неважно, как сильно ей хотелось, чтобы этого не происходило. Она помнила, как оставалась на Площади Гриммо, даже когда никто больше этого не делал, просто чтобы составить ему компанию. Прямо как когда она оставалась с Гарри, когда все уходили в Хогсмид…
— Шах, Сириус, — рассеянно пробормотала она, вгрызаясь в еду, которую он принес. Ей всегда было нужно что-нибудь жевать.
Мужчина напротив нахмурился, внимательно смотря на доску. Она знала, что до этого он был в одном ходе, чтобы поставить шах и мат ей, и теперь он, должно быть, гадал, каким образом она внезапно повернула игру против него. Затем Сириус улыбнулся и протянул руку…
— Ты не можешь так пойти, — не раздумывая, сказала Гермиона. У нее уже проскакивала мысль, что он попытается сделать этот ход.
На мгновение у него возник озадаченный взгляд, а потом он засмеялся.
— Господи боже, Гермиона, ты снова поставила мне шах и мат. Ты не заметила? — он пробежался пальцем по линии, которую она освободила, когда сдвинула ладью, и тогда девушка увидела, что у ее слона тоже теперь открыт путь к его королю.
— Ой. Прости, — робко произнесла она. Потому что она надеялась, что игра протянется дольше. Может, она даже позволила бы Сириусу выиграть в этот раз.
— Не извиняйся за победу, — с усмешкой ответил он ей. — Серьезно, ты должна уметь постоять за себя.
Гермиона улыбнулась, смущенно потирая свою руку.
— Ладно тогда, — заговорила она, повысив голос. — Сыграй со мной снова, — последовала решительная команда.
Сириус подмигнул ей.
— Хорошая девочка. Твое желание для меня закон.
Пусть он этого не знал, но он заставил Гермиону сиять. Потому что она чувствовала себя так хорошо, когда была нужной и когда могла поделиться с кем-нибудь чем-то личным, хотя бы с одним человеком. В кои-то веки она была для кого-то на первом месте, и это было приятно.
Гермиона помнила свою скорбь по нему. Вполне возможно (если это вообще произошло), заклинание опиралось на ее горе, независимо от того, как давно она его испытывала.
Оно не было явным, в отличие от криков и рыданий Гарри или заиканий побелевшего Рона. Она никогда не вела себя как они. Нет, она была совершенно на них не похожа. Ее скорбь проявлялась через холодное отрицание и отказ позволить себе переживать.
— Шах, — прошептала она, двигая слона туда, где появился свободный путь к королю.
— Ах… это шах и мат, Гермиона, — сказал Рон. — Честное слово, если бы ты не выглядела так ужасно, я бы подумал, что ты играла с кем-то кроме меня. Как ты внезапно стала так хороша?
— Тогда шах и мат, — утомленно ответила она ему. — Слушай, я сыграла с тобой один раз, могу я теперь пойти поспать?
— Но, Мион, сейчас только девять…
— Я сегодня устала, — отрезала она.
Она направилась наверх в спальню девочек, предоставив ему самому убирать шахматную доску. Он подарил ей одну на Рождество в том году, но она так и не прикоснулась к ней. Она не хотела вспоминать, и никто не мог ее заставить.
Гермиона ни разу не доставала ту доску. Она все еще лежала наверху, вместе с остальной магией, до которой она не хотела дотрагиваться. Но теперь, конечно, было поздно — она до нее дотронулась. Так что какая разница, если она пробудит еще больше болезненных воспоминаний, пока всё равно возится со всем этим?
Со вздохом она поднялась на ноги и снова отправилась на пыльный чердак. В этот раз она даже позволила себе воспользоваться заклинанием, чтобы избавиться от пыли — но после этого место стало казаться совершенно новым, и она задумалась, не стоило ли ей оставить все, как было. Она чувствовала себя жутко не в своей тарелке, идя мимо таких старых вещей, которые выглядели созданными всего пару мгновений назад…
В чемодане со всеми ее волшебными вещами доска не нашлась. Гермиона нахмурилась, но направилась к одной из коробок и открыла ее. Ингредиенты для зелий… когда она ушла, она намеревалась самостоятельно изучать другие зелья… Гермиона резко закрыла эту коробку, вспомнив случай с Оборотным зельем. В другой коробке лежали еще книги — всегда всё больше книг, среди которых нет ни одной, которую ей бы посчастливилось прочитать. А затем…
А затем.
Фотография.
Хагрид сделал ее как раз перед началом третьего года. До того, как все началось, до того, как они вообще узнали о существовании человека по имени Сириус Блэк. До Люпина, до Пожирателей Смерти, до темной метки и Турнира Трех Волшебников, на котором они впервые встретились со смертью. До того, как возродился Волдеморт.
Рон и Гарри стояли рядом с ней, сцепившись с ней руками. Они улыбались настоящей Гермионе, махали и прыгали, привлекая ее внимание, пока Гермиона на фотографии недовольно смотрела на каждого из них, пытаясь заставить мальчиков стоять смирно. Рон подмигнул ей так, как умел только он, и Гермионе пришлось отвести взгляд. Двое этих людей больше
не существовали, но ей так сильно хотелось верить, что это неправда…
«
Прямо как зеркало Еиналеж, — слабо подумала она. —
Я могла бы сидеть здесь и смотреть, и страдать до конца жизни, пытаясь поверить…»
Но разве не этим она как раз-таки и занималась?
Девушка засунула фотографию в карман и вскоре нашла шахматную доску, а потом ушла, в этот раз заперев чердак. Ей не хотелось испытывать искушение вернуться обратно.
Гермиона расположила доску на столе и впервые открыла шкатулку с фигурами.
Богато украшенные. Просто умопомрачительные. Они… они были лучше фигур из набора Рона, о котором он так тщательно заботился много-много лет. Мантии фигур (исторических ведьм и волшебников — как внимательно с его стороны) одновременно взметнулись, словно по доске внезапно пронесся порыв ветра. Они гордо встали по стойке смирно, как будто ожидая ее приказов…
Гермиона ощутила, как ее глаза наполняются слезами, потому что она поняла — Рон наверняка очень много потратил на эту доску… И еще большую ценность ей придавало то, что у него в принципе было не особо много денег. А она даже ни разу не
воспользовалась ею…
Когда она снова вытащила фото, то Рон на ней обхватил Гермиону рукой, засмеявшись, когда она нерешительно попыталась отстраниться от него. Слезам все-таки удалось просочиться, и настоящей Гермионе пришлось отложить фотографию, чтобы опустить голову на доску.
Я не должна была… Мне не стоило ее трогать…
Гермиона не поднялась, когда хлопнула входная дверь. И не сказала ни слова, когда услышала тяжелый топот, направляющийся прямо к ней.
Сильная рука потянула ее за ворот рубашки, разворачивая лицом к очень злому, очень мокрому и очень потрясенному Сириусу Блэку.
— Что это?! — потребовал он ответа, сунув ей в лицо газету.
Это была немагическая газета, слегка размокшая из-за влаги. Но, несмотря на слезы, Гермиона все равно могла ясно разглядеть ее.
— Что? — хрипло спросила она, желая, чтобы он оставил ее одну и оказался не более чем ужасным сном. — Тебя интересует, как там дела с акциями? Или беспокоят цены на нефть? — она почувствовала, как ее губы изогнулись в презрительной усмешке, однако слезы все продолжали течь. Его это, похоже, не волновало.
— Очень смешно, — зашипел он, и теперь ей удалось увидеть страх в его глазах.
Это Сириус, мой Сириус, тот же самый, что тогда погиб… просто раньше я никогда не видела эту его сторону… — Не смей говорить мне, что не понимаешь!
Ах, да. Верно. Раз он тот же самый…
дата его обеспокоила бы.
— Продолжай, — сказала она ему, отчасти злясь, отчасти испытывая боль и отчасти желая обнять его, умоляя не исчезать. — Давай, спроси меня. Я скажу тебе правду. Клянусь, даже если ты попытаешься заставить меня солгать.
Его лицо побагровело от ярости.
— Почему в газете написано, что сейчас две тысячи пятнадцатый? — спросил он низким, угрожающим тоном.
И Гермиона посмотрела ему прямо в глаза, не переставая плакать.
— Потому что это и
есть две тысячи пятнадцатый.
Он сжал губы, как она того и ожидала, и отшвырнул её к стене с силой, о которой она в нем и не подозревала.
— Ты
лжешь! — крикнул он ей, его лицо вдруг оказалось очень близко к ее. — Скажи мне правду!
Гермиона была ошеломлена, и она была уверена, что это отразилось на ее лице. Потому что пусть она и знала, что выглядит сейчас иначе, знала, что он, вероятно, не узнает ее (не захочет, не поверит, даже если допустит подобную мысль), она никогда по-настоящему не верила, что Сириус Блэк может причинить боль
ей.
— Ты… — прошептала она. — Ты…
С его лица исчезла краска, и он отшагнул от нее, очевидно осознав, как далеко зашел. И возможно, только возможно, он начал догадываться, кто она такая… а может, это просто от вида глубочайшего предательства в ее глазах.
Ты оставил нас. Ты ушел, когда я нуждалась в тебе, и ты даже понятия об этом не имеешь, и я не могу причинить тебе боль за это, но я так хочу…
И Гермиона достала из кармана палочку, слезы все еще текли по ее красному от злости лицу, и крикнула:
— Стерно!
На лице Сириуса проскочило удивленное выражение за мгновение до того, как он отлетел от нее и рухнул на пол. Это подарило Гермионе ужасное чувство удовлетворения, потому что мужчина не знал, что она ведьма или что она способна на такое.
— Вулнеро! — выкрикнула она, с усилием махнув палочкой вниз. Сириус зашипел от боли, когда рана на груди начала снова кровоточить.
И Гермиона уронила палочку, ее лицо побледнело, когда она поняла, что творит.
Женщина приложила ладонь ко рту и упала на колени, слезы все не останавливались.
—
Проклятье, — сумел выговорить Сириус через пару секунд, когда, весь дрожа, оперся о стену.
Гермиона решила, что он очень точно подвел всему итог.
Хотя это довольно забавно, бесцветно подумалось ей. Потому что она вновь плакала в углу, только сейчас Сириус об этом знал. И, в отличие от прошлого раза, его скорее всего не будет волновать осязаемая боль в ее груди; боль, от которой она не могла избавиться все то время, пока его не было. Болело там, где располагалось ее сердце, но логически Гермиона понимала, что боль идет из
разума, а не сердца, так почему же болело оно?
— Будь ты проклят, — захлебнулась она. — Даже если это не твоя вина!
Сириус, шатаясь, подобрался к ее палочке, даже не удосужившись попытаться сделать это незаметно. Он обхватил ее ладонью, и Гермиона не стала его останавливать.
— Скажи мне, что происходит, — скрипучим голосом произнес он. — И откуда ты меня знаешь.
Гермиона не ответила. Она уже решила, что если однажды смерть явится, чтобы посмотреть ей в глаза, то она позволит той делать все, что ей захочется.
— Скажи мне! — снова потребовал Сириус, но теперь его голос звучал не громче хриплого шепота.
И до того, как он смог хоть что-то сделать, Гермиона уже обнимала его, рыдая, уткнувшись в него, снова и снова повторяя все то, что она чувствовала еще очень давно — то, что она пыталась произнести вслух годами, но ей никогда не удавалось.
— Мне жаль, мне жаль, мне так жаль, я
не смогла…
Она не особо понимала, почему он просто не толкнул ее на пол, чтобы затем вновь приказать ответить. Может, это была та странная связь, которую она заметила ранее, или, может, в нем еще осталось что-то от его доброго, милосердного характера даже после двенадцати лет в Азкабане, подорвавших его психику. Но он оставался неподвижным… а потом вдруг обнял её дрожащими руками и уткнулся лбом ей в плечо.
— Почему? — мягко спросил он. Это был вопрос, в котором скрывалось так много значений, но она поняла его как
почему тебе жаль, что ты не смогла…
— П-потому что у меня не получилось тебя спасти, — ответила она ему. — И н-не получилось спасти их… —
потому что я должна была быть всезнайкой, лучшей ведьмой волшебного мира, но я не смогла ничего сделать…
— Когда ты вообще… — Сириус заколебался, словно не совсем ей веря, — должна была меня спасти?
Гермиона всхлипнула.
— Когда ты у-упал через в-вуаль… ты был
мертв, мы все так думали…
Мужчина окаменел, услышав это, и она буквально почувствовала, как заработал его разум. «
Мы?» — видимо, подумал он. А потом, скорее всего: «
Она знает об этом».
— Как… — его голос сломался. — Как давно? — сипло спросил он. — Девятнадцать лет?
Но она не смогла ответить. Потому что он был настоящим, он был осязаемым и он не был мертв. Она действительно вернула кого-то назад, лишь одного человека, но пока что этого было достаточно.
Сириус, похоже, понял, что она уже достигла своего предела. Потому что он молчал, пока она заставляла себя поверить в то, что он жив, и плакала.
Но только когда Гермиона коснулась рукой его груди, она осознала, что что-то теплое, влажное и липкое пропитало его рубашку насквозь, и это была полностью ее вина.
— Я… — она резко отпрянула, смотря на кровь на своих пальцах.
— Не волнуйся об этом, — пробормотал Сириус, выглядя теперь слегка порозовевшим и слегка вымотанным. — Бывало и хуже…
поверь мне.
Ох. Азкабан.
— Я знаю, — Гермиона сглотнула. — Все равно, позволь мне, — она взяла его за руку и подвела к дивану; затем поспешила на кухню, чтобы достать аптечку. — Боюсь, поблизости не достать медицинских зелий… ты н-наверно заметил, что я живу в маггловском районе… — она слабо улыбнулась ему. — Но, думаю, я сделаю все, что смогу, с тем, что есть, и приготовлю для тебя что-нибудь вечером.
Сириус немного ошеломленно моргнул, словно говоря: «
Вечером? Я остаюсь? А когда именно ты это решила: когда швыряла меня повсюду как тряпичную куклу или когда разрыдалась на мне?».
Она вежливо проигнорировала это и потянула его рубашку.
И он, будучи таким до странного бесстыдным человеком, просто снял ее с себя. У Гермионы перехватило дыхание, и она вздрогнула.
Все выглядело гораздо хуже, чем она думала. Беллатрикс в самом деле выложилась на полную — конечно, темная магия
была ее областью исследования, но Гермиона никогда не видела такого огромного урона именно от этого заклятья.
— Ауч, — пробормотала она, вытаскивая антисептик.
Губы Сириуса дрогнули.
— Да уж.
Высохшая кровь была стерта довольно быстро, но Гермиона прервалась и начала покусывать палец, как она привыкла делать, когда нервничала. Женщина на секунду задумалась, нужно ли ей объяснить Сириусу про антисептик. Но казалось, что лучше всего просто покончить с этим, так что она пропитала им свой носовой платок и промокнула рану, ожидая, по крайней мере, поток ругани (учитывая, с кем она имела дело).
Но Сириус даже не моргнул.
Что ж. Он ведь с самого начала принял все, не особо жалуясь. Думаю, мне стоило этого ожидать…
Гермиона убрала платок, поморщившись, когда увидела на нем новое алое пятно. Это действительно должно было быть больно.
Дальше шла марля, потом бинт (максимально аккуратно, хотя он ни издал ни звука), а затем еще одна повязка сверху, чтобы уж точно ничего не попало в рану.
Когда Гермиона закончила, ей захотелось потереть рукой лоб… и ей пришлось на секунду зажмуриться, чтобы понять, что Сириус поймал ее за запястье.
— Когда это случилось? — серьезно спросил он.
Гермиона посмотрела на руку и почти рассмеялась. Порез на пальце, который она покусывала, снова раскрылся — палец был покрыт кровью. Но не успела она ответить, как мужчина потянулся за ее же платком, бережно стер кровь и приклеил на нужное место пластырь — довольно ловко для того, кто вообще-то чистокровный.
Ох, но он ведь несколько лет был в бегах и наверняка научился…
— Вот, — сказал он ей. — Так-то лучше, моя дорогая сумасшедшая женщина, чье имя начинается с буквы «Г».
На секунду Гермиона задумалась, как он узнал. А потом её взгляд упал на платок, на котором были вышиты ее инициалы. Лицо Сириуса было напряжено — он явно пытался найти хоть что-то смешное во всей этой ситуации.
Она набралась храбрости, всматриваясь через его глаза в маленькую безумную часть — часть, которая, наверно, никогда не исчезнет. Потому что он проходил и через худшее, и он заслуживал знать.
И она произнесла самое пугающее слово, какое ей только приходилось произносить.
— Гермиона.
Он моргнул.
— Что?
Ох, пожалуйста, пожалуйста, господи, пусть он услышит, не заставляй меня говорить это снова. Но она все равно сказала:
— Моё имя Гермиона, Сириус. Девятнадцать лет.
И если она считала, что он был белым до этого, то она ошибалась. Теперь он был похож на призрака.
Его взгляд метнулся к двум инициалам.
Г.Г.
Гермиона Грейнджер.
