Мое прошлое, настоящее и будущее. Центр Круга

*

☻ ГЛАВА 4: Всего лишь тело ☻


Солнечные лучи просвечивали изумрудный листочек насквозь, если присмотреться, видно, как по вздутым прожилкам текут соки. Вокруг копошится мелкая живность кустарника, иногда слышен зуд редких пчел, гусеница с аппетитом впихивает в нутро очередной лист, паучок заново принялся ткать липкое кружево – остатки первого повисли на волосах Антонина.
В животе глухо урчало от голода. Антонин из вредности дунул на гусеницу, лист тряхнуло, и пузатая обжора полетела бы вниз, если бы коротенькие пухлые лапки не уцепились за следующую ветку. Недовольная, она поползла к следующему листу.
Антонин жмурился от удовольствия: на конопатом лице плясали солнечные зайчики. Утро летнее, воздух уже согревается, по плечам разливается тепло. Только на траве сидеть холодно, тень от зелени кустов неохотно пускает солнце.
До уха донеслись мальчишеские голоса, Антонин обернулся, осторожно раздвинул ветки: на перекрестке остановились трое сирот. Один неказистый и ярко рыжий, второй – высокий с хитрым улыбчивым лицом, третьим был Том. Сироты попрощались кивками и разошлись, только Том помедлил, дождался, пока собеседники скроются за углом бельевой лавки, затем приблизился к кустарнику. Быстро сел тут же на траву, оглядел пешеходную тропинку.
Даже из своего укрытия Антонин, словно запах горелого, почувствовал дурное настроение друга. Том обернулся вполоборота, желваки вздулись от негодования:
— Я уже говорил, как ненавижу сестру Эммануэль?
— Ругалась? – предположил Антонин.
— Да нет, – резко выдохнул Том. – Просто ненавижу ее, вредная, горластая и вся какая-то… неприятная. Как жаба бородавочная.
Антонин шмыгнул довольно:
— Не-е, я жаб и лягушек люблю. Они…
— О твоих странностях поговорим позже, – перебил Том. – Вылезай.
Антонин замер с открытым ртом, с опаской стрельнул взглядом на прохожих:
— А м-маглы?
Том отвернулся от кустов, плечи поднялись и опали с тяжелым вздохом:
— Это улица, Антонин. Магловская улица. Магловского города. Не Лондон, но все же… здесь нет никому дела до других. Улицы магловских городов полны, таких как Симон: даже если заметят странность или «ненормальность» другого, ничего не скажут, а самое прекрасное – сделают вид, что и вовсе… ослепли. Главное, не останавливаться, не мешаться под ногами, не кричать и вообще… не привлекать лишнего внимания. Притворишься частью толпы, и тебя не заметят.
— Смотри, – предупредил Антонин, с сопением выбрался из кустов, – моей репутации уже ничто не повредит… А кто такой этот Симон?
— Один сирота, мы росли вместе.
Антонин выпрямился во весь рост.
— А те, с которыми прощался?
Том поднял к Антонину лицо, глаза странно сощурились, но ответил без запинки:
— Тот, что повыше – Гилберт, а рыжий – это Пиклс.
Антонин вдруг скривился, пошарил языком во рту, тут же сплюнул на мостовую клочок паутины. Утер рот и переспросил:
— Пиклс? Что за имя такое?
— Это не имя, – сказал Том, встал с травы и направился к пешеходному переходу, – а фамилия. Имени Пиклс стыдится.
Антонин в несколько шагов догнал его, пошел рядом.
От хлебобулочной лавки потянуло мукой, свежим тестом и горячим хлебом. Мимо прокатил белый фургон молочника, оставляя за собой запах еще теплого молока и сливок. Даже от юноши с лотком веяло сладкой карамелью. Антонин шумно сглотнул слюну, спросил невпопад:
— А почему стыдится?
— Ничего интересного, – фыркнул Том недовольно. Чтоб отвязаться, заговорил быстро: – Его подкинули младенцем, завернутого в простыню и плед, без записки. Только в руке он сжимал свистульку, той, что охотники уток подманивают. Ну, монахини и «пошутили» в своей манере: назвали Даком Пиклсом. Мы с мальчишками, когда еще в западном крыле жили, дразнили его «Кряком».
— И ты дразнил? – изумился Антонин.
Том резко остановился, уставился на него с непониманием.
— И я. Что удивительного?
— Ну, не знаю… – замялся Антонин, пальцы беспокойно шарили в карманах. – Ты больно серьезный. Мне трудно представить тебя с детской дразнилкой.
— Я маленький был, – пожал плечами Том.
Лоб Антонина нахмурился, он звучно поскреб затылок.
— И маленьким тебя трудно представить.
— Какая скудная у тебя фантазия, – рассмеялся Том, двинулся вдоль ряда магазинов. – Еще есть вопросы?
Антонин не успел ответить, только открыл рот, как Том уже продолжил:
— Тогда у меня есть. Вот этот… Дзяд, кто он?
— Домовой наш.
— Определение «домовой» чересчур расплывчато… – нахмурился Том, как констебль при исполнении. – Тут подошло бы «слуга»…
— Не подошло бы, – возразил Антонин. – Дзяд он… он не слуга. Слуга служит, прислуживает, выполняет поручения, приказы. Хотя для него и существуют правила, нарушать которые невозможно, Дзяд своевольный, говорит и думает, как пожелает.
— Зачем же его держите? – спросил Том.
Глаза Антонина расширились от искреннего изумления.
— Держим? Какая глупость. Мы не держим! Он просто есть… так положено.
— Кем «положено»? – усмехнулся Том криво.
— Порядком, – буркнул Антонин, обидевшись на насмешку.
На этот раз Том с большим трудом, но все же сдержал ухмылку, смотрел только на витрины магазинов, яркие и зазывные.
— И это говорит мне сам Антонин Долохов? Противник всяческого порядка и правил?
Антонин стиснул в карманах кулаки, брови опустились на самые глаза.
— Есть правила, которые нарушать нельзя.
— Слышал бы тебя Сенектус…
— Лучше дед, – пробурчал Антонин, взгляд его скользил по противоположной стороне улицы, – гордился бы… А чем тебе Дзяд не угодил?
— Всем, но все это личные впечатления, а вот угроза очень даже реальная.
— В чем угроза? В Дзяде?
— В том, что он знает… – произнес Том туманно. – У меня камень с души упадет, если завтра же твой дед пришлет за внуком кого-нибудь посерьезнее. Да, только не с пустыми уговорами, а с каретой и кандалами. Этот домовой совершенно не справился с задачей. Хотя… поручать такому существу серьезное дело, все равно, что учить этикету пса.
— Что ты понимаешь… – шепнул Антонин одними губами, помолчал, но тут же заговорил вновь: – Так ты думаешь, его мой дед и послал?
— А кто же?
— Никто, – осклабился Антонин, довольный своей правотой. – Дзяд не пес, на посылках не ходит, да и дед его слишком уважает, чтобы такие мелочи поручать.
— Уважает… – повторил Том, но тут глаза его иронично сощурились: – Постой, мелочами? А я думал, ты единственный внук, наследник дома и все такое.
— Так и есть, – пожал плечами Антонин, – но дед теперь скорее закроет для меня двери дома, нежели станет искать по всей Англии. Он наверняка оскорблен и обижен. Официально объявить о моей выходке, значит, опозорить семью, Дзяд это знает, потому пришел с одними лишь уговорами. Творить волшебство в мире маглов ему все равно нельзя, но почему он не рассказал все деду или родителям, я и сам не пойму.
Том свернул на перекрестке влево, выбрал самую короткую дорогу. Волнение от первой своей прогулки по Офэнчестеру старался унять разговорами.
Теперь их путь лежал через лесистую парковую зону, впереди уже виднелись витой забор, одинокие скамьи и почти нетронутые человеком кустарники, а дальше блестел аккуратный пруд с обжорливыми утками. И вот камень мостовых сменился безукоризненным газоном, трава по бокам дорожки настолько зеленая, что закрадывается подозрение, не пересаживают ли ее ночами? Постепенно звуки города отдалились, стрекот белок и птичьи перебранки заменили гудки клаксонов и шорох шин. Казалось, и воздух в парке чище, свежее. Антонин не удержался, пугнул с дорожки сборище откормленных голубей, некоторые с трудом оторвались от земли.
Том огляделся. Такой островок первозданной природы должен быть в каждом добропорядочном английском городке, единственное место, где чопорные горожане вправе вести себя иначе, свободнее и непринужденнее.
Он еще размышлял, затем задал логичный вопрос:
— Если это ничего не решило бы, зачем же тогда Дзяд приходил?
Раздосадованный нерасторопностью голубей, Антонин вспыхнул мгновенно:
— А я не ведун, чтоб все знать!.. Дзяд… он еще деда моего деда воспитывал. Хоть на секунду представь, сколько всего он перевидал? Да, и дед обращается с ним не так как Коргорушем или Шиликуном, выходит, есть причины.
— Но ты их, опять же, не знаешь, – молвил Том негромко.
Антонин все равно расслышал, запыхтел, как отопительный котел, скулы порозовели.
— Поссориться хочешь?
— Сразу поссориться! – воздел к небу глаза Том. – Почему ты всегда злишься, когда я спрашиваю или говорю, что думаю.
— Потому, что… думаешь неправильно или спрашиваешь то, на что нет ответов.
— Ответы есть на все! – сказал Том с видом мудрого учителя. – Только не все их могут найти, а все оттого, что боятся задавать дерзкие вопросы. Разве нет?
Некоторое время шли молча, Антонин еще хмурился, наконец, пробурчал:
— Иногда не нужны вопросы, потому что уже чувствуешь, каким будет ответ.
Том вздернул брови:
— Выходит, ты умнее меня, раз знаешь все ответы заранее?
— Не «знаю», – поправил Антонин, – а «чувствую». Проказник всегда чувствует… гм… пятой точкой, какая шалость кончится наказанием, а какую и вовсе не заметят.
В голове уже родился ответ, но Том разумно смолчал: иногда и за другом нужно оставить последнее слово. Опять шли молча, Антонин быстро остыл, с неподдельным интересом крутил головой, белки, словно рыжие ленты, мелькали по стволам деревьев. Том размышлял о продолжении дня, еще нужно представить Антонина маглам-пенсионерам, и проблемы всплывали одна за другой…
— Ан-то-нин, – протянул Том задумчиво, будто впервые произносил это имя.
— Что такое? – вмиг насторожился Антонин.
— Я вот все думаю, как тебя представлять… «Антонин» – слишком непривычное для маглов имя. Нужно что-то попроще.
Антонин состряпал недовольную мину.
— Чего это тебе мое имя не нравится?
Том только отмахнулся:
— Причем здесь «нравится», «не нравится»? Ты же не девочка, в конце концов! Старики обязательно прицепятся к этому имени, а зачем мне лишние вопросы? И еще… запомни: для жителей Офэнчестера ты сирота из приюта Сент-Кросс.
Антонин почувствовал подвох, живо спросил:
— А для сирот?
— А для сирот – житель Офэнчестера, – не растерялся Том. – Живешь на северной окраине… Антонин… Черт, что за имя такое?
— Дед выбирал, – произнес Антонин не без гордости. – У нас принято ромейские имена брать. Так, например, меня назвали Антонином, отца моего – Максимилианом, а деда – Констанцием.
— А женщины?
— Женщины – не Долоховы, – ответил Антонин резко и несколько грубо. После небольшого раздумья, добавил: – А мать у меня и вовсе англичанка.
Это и вовсе прозвучало как оскорбление или признание в недуге.
Том, судорожно соображая, потер бровь, затем воскликнул:
— Тони! Ну, конечно… Для всех маглов ты теперь будешь – Тони. Фамилию свою не называй, тоже заметная, да и, думаю, не понадобится.
Антонин с досады сплюнул под ноги.
— Тони… У псов Руквудов клички и те приличнее.
— Не привередничай, – озлился Том. – Живешь среди маглов, изволь и именем соответствующим пользоваться.
Взгляд Антонина прояснился, стал подозрительно шальным, губы растянулись в коварной ухмылке. От недоброго ощущения у Тома волосы на затылке зашевелились, но отреагировать уже не успел…
Антонин забежал чуть вперед, руки, как крылья, раскинулись в стороны, вздернул лицо к небу, загорланил на весь парк:

Тони и Томми – сиротские дети.
Тони и Томми всех лучше на свете.
Кто им дорогу хоть раз перейдет,
Тот себя мертвым в могиле найдет.

Пара белок со страху прыснули с газона обратно на деревья. Том вдруг осознал, что застыл на месте с открытым ртом.
Отдыхающие в неге летнего парка стали оборачиваться в их сторону, недовольно морщить лбы, пожилой джентльмен на ближайшей скамейке буркнул нечто о нерадивой молодежи, сдвинул шляпу на глаза. Молодая мать с трехгодовалым карапузом нарочно свернула на другую тропинку, в сторону тихого и безмятежного пруда.
Антонин несколько раз проорал четверостишие, и заметно заскучал. Парк наслаждался его молчанием всего несколько минут, ровно столько понадобилось, чтобы сочинить новый стих. Содержание оказалось таким же, как и у первого, очень мальчишеским. А потом были и третий, и четвертый.
Том смотрел куда угодно, но только не на друга, нарочно держал дистанцию шагов в двадцать, лицо оставалось невозмутимым, но опасно бледным. Лишь, когда парковая зона закончилась, и за редкими домиками безлюдной окраины проступила полноводная Итчен, Антонин смолк окончательно.
— И что это было? – спросил Том с непроницаемым взглядом.
Антонин улыбнулся с видом победителя.
— Что, неловко? То-то! Когда я такие финты выкидываю, у деда или Августуса схожее выражение лиц.
— Говоря простым английским, ты мне, вроде как, поставил меня на место?
— М-м-м… вроде того.
— Буду иметь в виду.
Конопатое лицо сияло от удовольствия, Антонин с большим трудом сдерживался от новой пакости, в раж войти легче, чем утихомириться. Но сдержанность Тома в эмоциях мешала насладиться триумфом в полной мере, и Антонин напустил на себя добропорядочный вид.
Том оглядел таблички на ближайших домах, свернул на улицу имени Кристофера Рена.
Окраина. Так, наверняка, выглядят пригороды Лондона, уютные, тихие, воздух напоен почти сельскими ароматами цветов, благодатное место для ищущих покой и уединение пожилых англичан.
Согласно ежегодной статистике муниципалитета Офэнчестер считался городом пенсионеров: преобладающая часть горожан наслаждалась маленькими радостями преклонного возраста. Да и сам Офэнчестер был стар и безмятежен, как и его жители. Здания его говорили не только о древней и славной истории, но и о привычном укладе жизни, размеренном течении времени: готический собор одиннадцатого века; некогда госпиталь Сент-Кросс, а теперь сиротский приют, с одноименной романо-готической церковью двенадцатого века; школа-интернат «Офэнчестер», основанная в 1387 году, ансамбль ее в «перпендикулярном стиле» английской готики; несколько мелких фабрик по производству шерстных изделий тоже остались в память от средневековья.
Молодые редко задерживались здесь по своей воле, но их удержали силой, подтверждением тому были сиротский приют и школа-интернат. После аскетичной юности вне стен родительского дома желания остаться в Офэнчестере навсегда, как правило, не возникало. Этот город слишком стар, слишком неповоротлив, зануден и брюзглив, как и любой одинокий старик. Редкие веяния нового времени утопали здесь, словно в болоте, исчезали без следа и воспоминаний.
Теперь повидав улицы Лондона и Косой переулок волшебников, Том мог сравнить Офэнчестер с магическим миром. Он тоже, будто застыв в средневековой эпохе, навсегда забыл об окружающем мире.
Все три дома пенсионеров, которые удалось «выкупить» у Гилберта, располагались на одной улице, два с нечетными номерами, один – с четным. Том сверился с запиской, стал по очереди указывать на дома:
— Дом номер восемь – одинокая пожилая дама, мисс Вудгроуз. Дом номер десять – семейная пара, мистер и миссис Коузи. Дом номер тринадцать – недавний вдовец, мистер Дикрепит. Итак… Какой будет первым?
— А есть разница? – поскреб за ухом Антонин.
Том лучезарно улыбнулся:
— Ты уже расхотел завтракать?
Антонин скорчил гримасу страдания, Том улыбнулся еще шире:
— Тогда выбирай. В одном из этих домов нас точно накормят.
— На пустой желудок мне плохо думается, – заскулил Антонин. – Кто из нас двоих Реддл? Ты загадал, ты и разгадывай.
— С тобой неинтересно, – подытожил Том. Не задумываясь, указал на ближайший к ним аккуратный домик с террасой, светло-бежевые стены, высокий забор, увитый плющом, светлое чердачное окошко с занавесками, явный запах цветов. – Мисс Вудгроуз. Дама одинокая, наверняка, у нее переизбыток любви к детям и животным.
Антонин усомнился.
— Может лучше к семейной паре?
— Только не к ним. Готов биться об заклад, им и внуков на Рождество достаточно. К тому же их двое, вряд ли истосковались по общению сильнее, чем мисс Вудгроуз.
Скорее всего, к калитке был приспособлен некий механизм, потому что едва они вошли во двор, Том услышал отдаленный колокольчик в доме. Через минуту на крыльце возникла миниатюрная старушка с добрым улыбчивым лицом, какая-то очень худенькая и легкая, седые волосы заправлены в густой пучок, передник с воздушными оборками.
На Тома взглянули совсем не по-старчески ясные глаза.
— В дом, в дом, – зачастила старушка радостно. – Живо в дом. Сейчас и чай подоспеет.
Том одарил Антонина красноречивым взглядом, тот побеждено развел руками:
— А я никогда и не оспаривал твоих умственных способностей.
Мисс Вудгроуз, не дожидаясь гостей, исчезла в доме, дверь осталась открытой. Едва шагнув за порог, мальчики стали как вкопанные, также, не сговариваясь, распахнули рты. Оцепенение продлилось мгновение, но показалось несколькими минутами.
Антонин ожил первым, охарактеризовал увиденное:
— Кукольный домик… из… гм… из глазури?
Том тряхнул головой, сбрасывая оцепенение.
— Даже я не выразился бы лучше.
Пастельные и кремовые тона на обоях и шторах, обилие рюшек на перилах лестницы, картинок в рамочках на стенах и кружевных половичков и полосатых дорожек на полу, фарфоровые фигурки тонконогих балерин.
Том огляделся кругом. По правую руку – гостиная, никакой двери, виден камин с гипсовой лепниной, на полке с десяток статуэток-наград, вязанные подушечки в креслах, плетеные салфетки на тумбах и столике. По левую руку – небольшой затемненный коридорчик, несколько дверей, возможно кладовая и уборная. Лестница на второй этаж, там обязательно жилые комнаты и чердак. Стены прихожей оформлены панелями из темного дерева, яркие цветки роз, нарисованы умело, красными и белыми красками.
Коридор вдоль лестницы заканчивался еще одной дверью, оттуда и возникла мисс Вудгроуз.
— Не стойте на пороге, это не вежливо, – произнесла она с шутливым укором.
Мальчики с места не двинулись, Антонин произнес непослушным от удивления голосом:
— Д-доброе ут… утро.
Старушка слегка нахмурилась.
— А? Что? Не расслышала, прости…
— Вот курица глухая… – вырвалось у Антонина едва слышное.
— Антонин, – одернул Том укорительно.
Мисс Вудгроуз оказалась туга на ухо, все еще с недоумением смотрела на обоих. Антонин, как настоящий джентльмен, вежливо поклонился, осклабился во весь рот.
— Доброго утречка, говорю, мисс Вудгроуз! Чудесная погодка за окном, не правда ли?!
— Ой, верно-верно, день наичудеснейший, – всплеснула руками старушка. – Такой день положено с доброго завтрака начинать. Давайте-ка, милые, к столу.
Она призывно открыла дверь на кухню. Антонин с рвением голодного шагнул навстречу аппетитным запахам, но Том придержал за лямку комбинезона.
— Мисс Вудгроуз, а где можно руки вымыть?
Старушка удивленно обернулась, тут же заулыбалась, указала пальцем.
— Там по коридору, милый, вторая дверь… А потом сразу на кухню.
— Спасибо, – бегло кивнул Том.
Едва дверь за ней закрылась, Антонин насупился, зашипел Тому в самое ухо:
— Разве сиротам не положено относиться к гигиене с презрением?
— Шагай, – подтолкнул его в спину Том, улыбнулся одними уголками губ, – …актер погорелого «Глобуса».
Сам он не притронулся ни к мылу, ни к вентилям умывальника, пока не удостоверился, что Антонин начисто вымыл кисти рук и лицо.
— Не пойму, – бухтел Антонин, бросая на друга косые взгляды. Фыркал, разбрызгивая воду, на кафель натекли лужицы, ресницы смешно слиплись. – В чем тогда разница между сиротой и ребенком из семьи?
— В ночных охотах на подвальных крыс, – прозвучал беспощадный ответ.
Кухня оказалась светлая, с двумя большими окнами и дверью на задний двор. Стены украшены в том же стиле, что и прихожая, те же панели, те же розы, строго и в то же время по-домашнему. Все, от соусника до перечницы, казалось, имело собственную многолетнюю историю. Том чуть задержался на пороге.
— А здесь, вижу, антикварная лавка… – приглушенно шепнул он Антонину, окидывая убранство уютной кухоньки, тут его взгляд напоролся на стол: – …времен Генриха VIII…
Антонин не понял, о каком Генрихе речь, но догадался, что удивление Тома связано с обильным завтраком. Пироги с черносливом, пышные булочки с сухофруктами, груши в медовом сиропе, ко всему этому примешивались ароматы крепкого чая с лимоном и горячего шоколада.
Без долгих церемоний Антонин живо плюхнулся за стол. Приглашения не дожидался, то ли от отсутствия должного воспитания, то ли из опасений, что Том вспомнит еще одно правило этикета. Мисс Вудгроуз оценила такое поведение теплой улыбкой. Том же не спешил, поморщился, глядя угощение, зубы свело в знакомой с детства ломоте, все от дурацких сладостей.
Наконец, сел напротив Антонина, завтрак обводил глазами, как усталый путник внезапный мираж, – с подозрением. Мисс Вудгроуз еще крутилась у плиты, из небольшой кастрюльки пахло вареным рисом.
— Уж я-то знаю, чем обычно кормят в «местах воспитания», – продолжала она с задором. – Да и в приюте кормят не лучше, верно?
Том воздержался от комментариев, помрачнел, а вот Антонин, наоборот, с воодушевлением закивал:
— Кормят? Разве же это кормят?.. Уход за голубями, работы на огороде, сырые подвалы… в таких условиях даже горные великаны не живут! После такого должно кормить как на убой, а они?.. Да, я сегодня едва крысами дохлыми не позавтракал. Они по мне ночью шарили, как в сыре хотели дырок понаделать. Ну, у меня рука-то тяжелая, нрав еще тяжелей… а если с ботинком!.. И это лишь полбеды. Вон, у меня и одежка даже не по размеру… Иной не нашлось, потому и носим, что есть. А у Тома давеча носки изорвались, не первый год уж служили…
Мисс Вудгроуз сокрушенно поджала губы, участливо пододвинула Антонину блюдо с булочками, еще дымящимися.
— Бедненькие…
Псевдосирота благодарно накинулся на угощение, словно голодал не сутки, а неделю. Жалобы перешли в утробное урчание. Едва старушка отвернулась, Том жестоко пнул самозванца под столом:
— Прекрати спектакль.
Антонин охнул от боли, зашептал оскорблено:
— Т-ты… сухарь. Отстань. Я бездомный голодный ребенок, я ищу тепла и сострадания, и тебе…
Он резко замолчал, когда мисс Вудгроуз повернулась к столу, и Том не смог ответить, плечи напряглись, как тетива у лука.
— А ты что же мало ешь? – обратилась к нему хозяйка. – Не нравится?
— О, нет, уверяю, – принялся убеждать Том, – я никогда не отличался особым аппетитом, не обижайтесь, мисс Вудгроуз. Вы бы лучше с нами завтракать…
— Что ты, что ты, – рассмеялась она звонко, – с детства не приучена к таким пирам, да и приготовила исключительно для вас. Кормись я в детстве пирогами и «фрейлинами», ни одной награды бы не получила.
Том понимающе кивнул, но через мгновение вздрогнул, сорвался со стула.
— Мисс Вудгроуз, некрасиво получилось, мы не представились. Том Реддл.
Антонин без отрыва от завтрака, поднял вверх руку.
— Тони. Просто Тони.
Мисс Вудгроуз изумленно вздернула брови.
— Братья?
— А что похоже? – ответил Том вопросом.
Знал, что получилось грубо, но этакое предположение отчего-то оскорбило. Однако старушка, будто вновь не расслышала, смущенно хмыкнула:
— Да, забылась я… что сироты. Уж простите.
— Глупости, – заверил Антонин с набитым ртом.
Том, будто на деревянных ногах, опустился обратно на стул, подтянул чашку с горячим шоколадом.
— Началось утречко…
Хозяйка все же подсела к столу, только завтрак ее выглядел скромнее – белесая кашеобразная масса, пахло еще противнее, чем выглядело. Том быстро насытился, и пока Антонин продолжал есть впрок, завел беседу о цели их прихода.
Мисс Вудгроуз сразу же проявила свою неприхотливость: стрижка кустов, уборка во дворе, помощь в разборке завалов на чердаке и веранде. С прочим она справляется сама, а походы в магазин – возможность посудачить с одинокими сверстницами. Том слепил деловитое лицо, если бы под рукой был блокнот, образ стал бы завершенным. Антонин интереса к разговору не проявлял.
С обещанием вернуться сегодня же, они направились к мистеру Дикрепиту. Семейную пару Том по непонятным для себя же причинам откладывал напоследок…
Вдовец, он и в Англии вдовец, подумал Том, оказавшись в доме мистера Дикрепита. Пыль и беспорядок, беспорядок и пыль. На журнальном столике гора забытой корреспонденции, газеты, счета, до верха набитая окурками пепельница. Фотографии старого терьера с потухшим взглядом перемежались счастливыми – веселые и румяные внуки, сыновья в презентабельных костюмах, зазывные пейзажи моря, яхт и горных курортов. Четкий контраст с обнищалым жилищем отца и деда.
Мистер Дикрепит был под стать атмосфере дома. Согбенная спина, жилистые длинные руки с синими линиями вен, бледная, почти прозрачная кожа, свисала с лица и шеи складками, старческие пятна на лице. Глаза, как и у терьера с фотографии, бесцветные, усталые, слезящиеся. Том ощутил невольный приступ брезгливости.
Дребезжащим голосом мистер Дикрепит обрисовывал план работ, а Антонин, прикорнув к дверному косяку, вздумал дремать. Том выслушал, кивнул и внезапно решил:
— Я к Коузи.
— Я с тобой, – проснулся Антонин мгновенно: не у каждого возникнет желание убираться в одиночку на такой свалке.
— Нет, – произнес Том таким тоном, что Антонин мигом посерьезнел.
— Почему?
Том задумался, ответил негромко:
— Не знаю, просто так… нужно.
Растерянный Антонин остался, но так и не понял причины отказа, как и сам Том. А когда на стук из дома Коузи не отозвались, списал на предчувствие неудачи. Постоял для вида на пешеходной дорожке, разглядывая непримечательный фасад, показалось, что в окне на втором этаже дрогнула шторка, но на этом все. Том пожал плечами и со спокойной душей вернулся к мистеру Дикрепиту, работы там на десятерых…
Пока пересекал улицу, до уха донеслись странные чуть знакомые выкрики. Том оторвал взгляд от мостовой, так и есть – блуждающая орава мальчишек, человек семь-восемь, по-летнему безнадзорные и непредсказуемые. И чего их занесло на тихую окраину?
Щуплая фигурка резко выделялась из шумной толпы, забитая, жалкая, даже по походке этого мальчика, Том понял, что тот нездоров от рождения. Разгоряченные мальчишки от осознания численного превосходства смелели на глазах, пинки и толчки становились увереннее, наглее. Неловкая фигурка, как тряпичная кукла, металась от одного к другому.
«Ох, несладко придется пареньку, если взрослые не вмешаются», – подумал Том бегло и скрылся за калиткой мистера Дикрепита. Не останавливаясь, прошел на задний двор. Антонин с разобиженной физиономией стоял у водонапорной колонки, брызги летели во все стороны, алюминиевое ведро шумно наполнялось водой.
— Что он велел делать? – с ходу спросил Том, привычно закатал рукава.
Антонин презрительно окинул его с ног до головы, цокнул языком.
— Вернулся?
— Обижаются только девчонки, Антонин, – улыбнулся Том примиряюще. – Так что он велел делать?
— В мастерской убраться.
— А сам где?
— На терра-асе, почитывають прессу и курють… Уже насквозь табаком пропах, зачем еще?..
Том перебил:
— А мастерская… Много там?
— Иди, глянь.
Мастерская располагалась на цокольном этаже, двустворчатая крепкая дверь под острым углом к земле, больше напоминала убежище от ураганов. Уже по ступенькам, кривым и грязным, Том понял, каково будет внутри. Воздух прохладный. На полу откуда-то прелые желтоватые листья, ворох сырых стружек, заплесневелые стеллажи и ржавые подпорки, большой добротный стол на крепких ножках, ящики с инструментами, утварь для работы в огороде, скрученные, как дремлющие змеи, поливочные шланги.
Том бегло окинул полки. Некогда мистер Дикрепит был хорошим столяром, а судя по брошенным заготовкам, и искусным резчиком по дереву. Незавидная старость…
Антонин с ведрами подошел к дверям, спросил с интересом:
— Как думаешь, до шестнадцатилетия управимся?
— Боюсь только к совершеннолетию, – вздохнул Том.
— Вот и я боюсь, – присел на корточки Антонин, на грязное нутро мастерской смотрел с опаской. – А с чего обычно начинают уборки?
Том опять вздохнул, принял руководство на себя:
— Ведра оставь у входа. Смахиваем весь хлам с полок на пол, нужное выносим во двор. Паутину, пыль и прочее – в мусорное ведро. Потом влажная уборка, и следом заносим «нужное» обратно, расставляем в алфавитном порядке…
— С «A» до «Z» или с «Z» до «A»? – полюбопытствовал Антонин.
Том предельно серьезным тоном поддержал шутку:
— Думаю лучше придерживаться классики… с «A» до «Z». Еще и таблички сделаем.
С громкими чихами и кашлем взялись разбирать завалы. Антонин чертыхался, клял мистера Дикрепита на чем свет стоит, а Том слушал – пополнял запас ругательств волшебного мира. На заднем дворе образовалась внушительная гора «нужного», но Антонин выносил еще и еще, черный от пыли лоб избороздили ручейки, глаза разъедало.
В очередной раз он ввалился в мастерскую, ноги подкосились, с треском рухнул на ступени.
— Знаешь, – воскликнул Антонин в сердцах, утер рукавом лицо, – я больше не хочу быть сиротой! Я домой хочу.
— Иди, – ответил Том коротко.
Антонин посидел молча, хмурый, как грозовая туча, затем выудил из угла веник и вернулся к уборке. Сначала мочил прутья в ведре с водой, как научил Том, а уж потом сметал в центр мастерской. Пыль постепенно оседала, запах мокрого дерева и бетона лез в ноздри, Антонин сопел, косился на Тома, который работал молча и сосредоточенно.
Вдруг Антонин отбросил веник, заскулил:
— Как ты это делаешь? Я тоже так хочу!
— Ну, что опять? – нетерпеливо отозвался Том.
— Ты вроде тоже работаешь, – стал жаловаться Антонин, – но как-то иначе… Тебе вон и не скучно вовсе. Почему?
— Я думаю.
Антонин не отставал:
— О че-ом?
— Обо все-ом, – передразнил Том. – О Слизерине, о печатях, о Крестной, о книгах, о тебе… о надоедливом.
— Везет, – загрустил Антонин, – а мне даже подумать не о чем.
— Как сказал бы отец Клемент, думай о душе.
Антонин нахмурился, поднял веник и внезапно спросил:
— А обедать мы где будем?
Том искренне рассмеялся, обернулся:
— Нет, Антонин, желудок и душа не синонимы.
Антонин оценил ответ: криво ухмыльнулся. На прутьях веника налипли клочья паутины, стружки, дохлые мухи и потускневшие крылья мотыльков. Все-таки уборка скучное занятие. Антонин прошел к лестнице, подмел ступеньку и уселся так, будто это он хозяин мастерской, дома и вообще всего мира. Следующий вопрос тоже прозвучал по-хозяйски неторопливо:
— А в городе одни маглы?
Том с трудом передвинул стремянку, уточнил буднично:
— А тебе кто нужен? Тролли, гоблины, великаны?.. Феи?
— Вообще-то маги, – не смутился Антонин, – такие как ты и твоя Крестная.
— Крестная – сквиб.
— Но она все равно из волшебного мира, знает его законы, живет по ним.– разглагольствовал Антонин, помахивая веником в такт словам. Локтем оперся о верхнюю ступеньку, правую ногу отставил, во всей позе – наглость и леность. – Значит, говоришь, нет тут магов?
— Нет.
Том не раздумывал над ответом, не хотелось, просто брякнул, чтобы Антонин отвязался.
— Это хорошо-о, – размышлял Антонин вслух. – Будь тут маги, могли бы признать меня. А признали бы, так и до деда недалеко. А уж он на этот раз точно за розги возьмется, двенадцать лет только грозился, а теперь… ох, чую!.. возьмется. И буду я как Августус садиться на стул и кривиться от боли.
— В приюте до сих пор розгами пользуются, – заметил Том между делом.
Антонин поморщился, недовольно заерзал.
— Детей бить нельзя.
Том, вытирая руки тряпкой, прильнул спиной к стремянке, плечи тихо ныли.
— Таких как ты иногда даже нужно.
— Но-но! – пригрозил Антонин грязным веником. – Я бы попросил тут!
Решив, что отдых весьма кстати, Том потеснил Антонина на ступеньке, полуприлег рядом.
— Раз уж начали разминать языки… Давай, рассказывай, отчего у тебя этот нездоровый интерес к маглам?
— Сразу «нездоровый»… – проворчал Антонин. – А я-то думал, ты уже догадался.
Том легко парировал:
— А я догадался, но хочу удостовериться.
Антонин осклабился.
— Хитрец. Добро, будем считать, я купился. А история давняя, слушать придется долго.
— Можно продолжить уборку… – сказал Том, сделал вид, что встает.
Антонин удержал за плечо.
— Сиди уж. Буду сокращать мемуары.
Том с усталым стоном откинулся обратно, ребро ступени упиралось в спину, но лучше уж так, чем сидя. Антонин почесал кончик носа, видно смущался говорить о себе.
— Тебе как?.. с историей или строго по пунктам.
— Давай с историей, – улыбнулся Том, – люблю волшебные сказки.
— Итак, с историей, – повторил Антонин рассеянно, хлопнул по коленям. – История… вот… мне тогда лет пять-шесть было. Мы к тому времени с дедом одни в доме остались… всякие репетиторы и домовые не в счет. Однажды дед по каким-то очень важным делам отправился в Косой переулок… Сейчас отвлекусь, чтобы разъяснить. Я… мне в общем… по правде, шкодил я тогда очень много. Без ума шкодил. Назло. И накануне так случилось, что я чуть дом не спалил… не с целью, вышло так. Меня Коргоруш допек мытьем шеи… вот я «Ежедневный пророк» в камине и запалил, давай по всем комнатам этого кошкообразного гонять… Шерстью воняло аж во дворе. Ох, влетело мне от деда крепко! И вдобавок после этого он побаивался оставлять меня без присмотра.
— Разве с репетитором или сиделкой это «без присмотра»? – спросил Том.
Антонин отмахнулся:
— Как гоблину хворостинка. Так вот… Дед как по делам соберется ехать и меня с собой, чтоб я всегда на глазах был. И в этот раз тоже. Мы по лавкам ходили, к дедовым знакомым… я в его дела никогда не лез, в разговоры не встревал, потому и заскучал быстро. Дед тогда всего минут на десять отвлекся, спор завязался нешуточный, у него и лицо покраснело… и я смог ускользнуть. Тут же недалеко бродил… от витрины к витрине, чесал затылок, считал камни на мостовой. И как-то случайно набрел на утильную лавку старика Ловкача. Она в самом тупике, с обеих сторон богатые магазины одежды и товаров для квиддича, а она меж ними зажата, навроде гнилого зуба меж здоровых, маленькая, тусклая, серенькая. «Порядочные» маги ее стороной обходили, даже не глядели, а меня как приворотным зельем потянуло. Как сейчас помню, на витрине была надпись «Оплата исключительно магловскими фунтами»… это теперь я могу прочесть, а тогда не знал, просто глазел за стекло. А там… уйма всякого ненужного магловского хлама, но если хорошенько приглядеться, можно отыскать стоящие вещички… Я почти сразу заприметил ручку. Обычную магловскую… как у нас волшебные перья, но она была с золотым пером. Тут на плечо опустилась ладонь, и на этом моя прогулка закончилась: дед отыскал меня быстрее, чем я ожидал… На уговоры о покупке ручки наградил долгими нотациями, лекция о примитивности магловского мира сопровождала меня до самых дверей дома. Я чуть с ума не сошел, а вечером за ужином был оглашен список строгих запретов. Пункт первый – не приближаться к магазину Ловкача и всему, что связано с маглами… Этот список до сего дня на двери в моей комнате висит, не отдерешь… видно, Дзяд постарался.
— И что все? – протянул разочарованно Том.
Антонин ухмыльнулся.
— Дед так думал. Да только тремя годами позже я вернулся в лавку и ручку ту купил. Она – мой первый настоящий запрет, который был нарушен. Храню, как трофей.
— Интересно… – задумался Том, – какой по счету запрет я сам?..
— Ты, братец, вне нумерации, – успокоил Антонин с теплотой в голосе. – Теперь понял? Я не-на-ви-жу запреты, органически не переношу. И, клянусь, когда-нибудь отскребу этот чертов список от двери и сожгу. А нет, так вместе с дверью сожгу.
Том задумчиво смотрел в пол, вдруг отрицательно мотнул головой.
— Нет. Не понимаю. И никогда не понимал таких как ты, Антонин. Глупое, безрассудное бунтарство! Зачем ставать на перекрестке и орать в голос, что ты не согласен.
— А как же иначе? – искренне удивился Антонин, развел руками.
— Но это ведь не метод, – попытался объяснить Том, сел ровно, так увлек этот вопрос. – Как же ты не поймешь… ведь так ты открываешь свою слабость. Упрямство – слабость, а показное упрямство – слабость, помноженная на сто. Ведь рано или поздно найдется умный и хитрый, который заставит подчиниться.
— А это видишь?
Антонин ткнул под нос другу кулак, но Том спокойно его отодвинул.
— Надеяться на грубую силу можно в мире маглов… но у волшебников. Антонин, это еще одна глупость. Есть вещи посильнее кулаков…
Он внезапно осекся, закусил губу: о некоторых секретах лучше не говорить даже с друзьями. Чуть помолчав, фыркнул:
— Экзамен по Травологии помнишь?
— Хочу забыть… – скуксился Антонин.
— Так вот ты вопрос номер пятьдесят три…
Антонин нахмурился, припоминая, но Том тут же подсказал:
— Перечник тепличный. Перечить любишь…
Антонин некоторое время серьезно смотрел на Тома, потом вдруг громко расхохотался, почти сразу в уголках глаз выступили слезы, пролаял сквозь смех:
— Я как раз… на этом… вопросе засыпался на…
Он, все еще покатываясь со смеху, постепенно сполз со ступенек, лицо разрумянилось от удовольствия, обхватил подрагивающие бока. Том неожиданно для самого себя тоже рассмеялся.
После уборки долго умывались, с детским удовольствием. Антонин расшалился до того, что Том отчитывался перед мистером Дикрепитом в мокром по колено комбинезоне. Обновленной и посвежевшей мастерской хозяин остался доволен, более работы не дал, попросил лишь много позднее сходить за покупками. Том пообещал.
Мисс Вудгроуз встретила радостно, будто с последней встречи прошли долгие годы. Антонин на глазах расцветал комплиментами и изысканными манерами, Том недоверчиво закатывал глаза, а заодно и рукава, чтобы скорее приняться за работу.
Пальцы легко сжали секатор, холмики на ладонях отозвались знакомой болью – недолго до мозолей. Том утешал себя: подравнивание живой изгороди и кружев плюща на солнечной стороне дома – почти искусство. Занятие почетное, творческое, не всякий справится. Антонин, как назло, оказался «не всяким». Он напросился к хозяйке на обед, а по возвращении нахально разлегся на газоне, вновь стал вредным и непокорным магом, который тяжелее волшебной палочки в руках ничего не держал.
Язык Антонина работал также споро, как и секатор Тома. Наверно, обильные приемы пищи и болтливость взаимозависимы. Хвала строгому режиму приюта, мелькнуло у Тома, за сильный характер и подобающие привычки, ни один маг-репетитор такого не привьет.
Шутки Антонина становились все глупее, жестикуляция развязнее, речь замедленнее, а конопатая физиономия так и лоснилась от лености. И у Тома закралось подозрение: не О’Бэксли ли девичья фамилия матери Антонина? Великобритания мала по сути, Англия еще меньше, а пути Долоховых неисповедимы…
Терпение иссякало, Том спросил с раздражением:
— Антонин, ты можешь работать молча?
— Я вообще не хочу работать, – последовал ответ. – Сейчас лето и у меня законные каникулы.
— Ошибаешься, – возразил Том язвительно. – Каникулы были, когда мы учились в Хогвартсе, а сейчас трудовые будни… Будь другом, подай перчатку.
Антонин потянулся к перчатке, но длины руки не хватило, обратил к Тому жалобный взгляд. Том выругался в голос, перешагнул друга, взял перчатку сам. Антонин поерзал на газоне, сцепил пальцы на груди.
— Все равно не хочу работать…
— Да и не работай! – воскликнул Том, щурясь на мелкую занозу. – Очень нужно. Все равно пользы от тебя, как от субботних проповедей.
Чес языком, видимо, не считался работой, и Антонин продолжил односторонние дебаты:
— Вот ты, конечно, меня извини, но с Августусом у тебя больше схожего. Вы оба себе на уме…
— Я на уме? – впервые возразил Том, и дискуссия стала полноценной. – А кто тайком метлу в Хогвартс пытался протащить?
— А кто в ванной запирался? Мы с Элджи, знаешь, как волновались?
— Да-а! – протянул Том с иронией. – Волнова-ались. Только каждый о своем.
— Хорошо, – уступил Антонин с присущей только ему легкостью. – Элджи волновался, а я любопытничал. И что с того? Ты мог выйти, успокоить, ответить на вопросы. И дальше бы себе сидел!.. Мы же вместе это дело начинали.
Том раздраженно поправил перчатку – велика, только мозоли натирает, и занозу от нее саднит.
— Не ври, не вместе. Вы с Элджи тайком в библиотеку убежали. Августус весь извелся от неизвестности.
— Но мы вернулись, – заспорил Антонин. – И рассказали все начистоту. А ты и потом умалчивал, и про Запретный лес почти ничего не сказал. Чего ты вообще туда потащился?
— Об этом я вообще говорить не хочу.
Антонин почесал нос, шмыгнул раз-другой, вновь уступил:
— Ладно, не станем. И все равно ты скрытничаешь, как Августус. Между друзьями секретов быть не должно.
— Друзья, – хмыкнул Том тихонько. – Топить вас, как котят, в младенчестве. Ты мне вот что скажи… А вваливаться в мою жизнь – по-дружески? А бить окна в приюте… хотя нет, за это спасибо. А орать сальные стишки на весь магловский парк – по-дружески?
— Я того… чудил маленько. Друзья разными бывают, а дружба меж ними одинаковая, на одних правилах держится. А разговор не передергивай, не передергивай! Мы о скрытности говорили и о секретах от друзей.
Том отложил секатор, повернулся к Антонину.
— Я тебе так скажу. Настоящий друг, если он, разумеется, настоящий, должен понимать, когда задавать вопросы, а когда промолчать. Порой надо сделать вид, что нет никакого секрета, потому что для твоего друга так лучше. Порой самому надо догадаться, в чем секрет.
— А ежели я недогадливый!
— Не мои проблемы. Учись шевелить мозгами.
— Чтоб стать таким как ты или Августус? Не уж, братец. У меня хоть лицо и некрасивое, конопатое, но прятать за маски я его не стану. Ни-ког-да.
Том вдруг странно улыбнулся:
— Ты, братец, уже его прячешь. Играешь тут хамоватого строптивого мальчишку, а сам…
— Ну-ну, – подначил Антонин, глаза недобро сузились, – договаривай, что «сам»?
— Ты знаешь что, – отпарировал Том хладнокровно. – И я, как настоящий друг, делаю вид, что не замечаю. Не замечаю за весельем и шутками эту озлобленность и тоску. Никто, Антонин, при хорошей жизни не сменит уютный дом на сырой подвал с крысами. Хочешь быть смешливым жизнерадостным Долоховым? Будь им, я не возражаю. Но и мне не мешай быть неразговорчивым и скрытным Реддлом, у меня есть на то основания. И не хуже твоих.
Антонин поджал губы, отвел взгляд. Том тоже отвернулся, на сердце удивительно полегчало, то ли от долгожданной тишины, то ли от задушевной беседы. Раздражение у обоих пошло на спад, дышали ровно, почти в унисон. И даже хорошо было вот так молчать, думать о своем и об общем одновременно…
Но Антонин и теперь не мог быть серьезным слишком долго, встрепенулся, глаза оживились.
— О!.. еще шутку вспомнил! Том, знаешь, какая разница между бешеным гриффиндорцем и голодным драконом?..
— Все! – вскочил Том на ноги, лицо мгновенно вспыхнуло гневом. – Надоел, хуже казенных нестиранных простыней!
Силой поднял вялого Антонина, подгоняя в спину, вытолкнул за калитку.
— Именем Слизерина прошу, уйди отсюда! – выкрикнул Том в сердцах. – Пойди к мистеру Дикрепиту спроси, что нужно купить в магазине? По дороге ни с кем не разговаривать, ни к кому с вопросами не приставать, внимания к себе не привлекать. Запомни: ты немой умственно отсталый сирота Тони Без-Фамилии! Вопросы?
Антонин надулся, втянул голову в плечи.
— Зачем кричать? Я хорошо слышу.
— Слышишь хорошо, да соображаешь туго, – рявкнул Том, захлопнул калитку и задвинул щеколду.
Антонин крикнул в густой узор плюща, за которым скрывалась калитка:
— А я не разбираюсь в магловских деньгах, вот!
Минутное затишье. Возвращающиеся шаги. Клацнула щеколда, Антонин опасливо отступил, калитка замедленно открылась. Темные глаза Тома не предвещали ничего хорошего.
— Что прости? – переспросил он с тихой угрозой.
— Я не разбираюсь… – начал Антонин менее уверенно, осекся и замолчал, в предчувствии подвоха.
Том цокнул языком, скрестил руки на груди, заставил себя говорить спокойнее:
— Если мне не изменяет память, а изменяет она мне кра-айне редко… то первого сентября прошлого года в одном из вагонов «Хогвартс-Экспресс» состоялся разговор между Августусом Руквудом и Антонином Долоховым. Из сего разговора прозвучал вопрос, откуда у Антонина Долохова магловская рождественская шутиха? Тут же у Августуса Руквуда возникло и предположение о магазине Ловкача. И Антонин Долохов незамедлительно это подтвердил… А уже сего дня Антонин Долохов в присутствии Тома Реддла, то бишь меня, по своей воле признал неоднократное посещение вышеозначенной лавки. Между делом он также озвучил, что на двери лавки Ловкача вы-ывеска: «Оплата исключительно магловскими фунтами»… Мне продолжать?
Антонин потоптался на месте, уточнил с невинным видом:
— Магазин, значит?
— Угу, – медленно кивнул Том, – он самый. Продуктовый. За углом. Напротив парка.
— Ну, тогда я пошел?
— Иди, – разрешил Том. Повторно закрывая калитку, проворчал: – Сначала врать научись…
Богато озелененный дворик стал непривычно тихим, и время застыло. Как обычно застывало, когда оставался наедине со своими думами. Ничто и, главное, никто не отвлекает. Мысли текут своим чередом, переплетаются, образуя узлы, или напротив – расползаются, как ветхая паутина, но на их месте возникают новые, свежие, серебристые. Чудесно, когда узор их сходится, симметричный, точно выверенный, тогда и решение приходит правильное. Сладкое чувство…
Самая незаменимая привычка, когда умеешь мыслить, пока руки делают нудную, моторную работу. Уборка в подвале, скобление обеденных столов, мытье полов, сбор урожая в теплицах и на огороде, стрижка кустарника, с ума можно сойти, если заниматься этим всерьез. Другое дело, если отвлечься, мечтать и размышлять о том, что доставляет больше удовольствия, нежели занозы в ладонях.
Громкий стук заставил вздрогнуть, Том нехотя поднялся, отворил калитку, и секатор выпал из ослабевших пальцев.
— Ты… ка… зач… С кем, черт возьми, Антонин?!
Во двор шагнуло абсолютно счастливое нечто, Том оперся на забор, чтобы не упасть: взъерошенные волосы, на конопатой скуле живописный синяк, губа разбита, оборванная лямка комбинезона, воротничок на последней нитке болтается, штанины в зелено-травяных разводах, рукава небрежно закатаны, а костяшки пальцев сбиты в кровь.
Антонин приложил палец к губам, зашипел:
— Ш-ш-ш, я же Тони. Забылся?
— Это ты забылся! – разразился Том гневным криком. Взмахнул рукой, очерчивая трагическую картину, слова пришли мгновением позже: – Ты же немой… умственно отсталый…
— Так оно и есть… но в морду съездить и без разговоров можно, и ума много не надо.
Том вспомнил об ораве расшалившихся мальчишек на улице, кровь отлила от лица, потребовал в приказном тоне:
— Деньги. Продукты.
— На месте все, – заверил Антонин, поставил корзинку на траву, – не боись. Как велели, все купил. И сдача…
Тут он нахмурился, зашептал приглушенно:
— …как думаешь, мистер Дикрепит сильно удивится, если сдачи будет больше, чем полагается? А-то те парни… потом еще…
Том почувствовал дурноту, спросил севшим голосом:
— Ты еще и ограбил их?
— Больно надо! – подбоченился Антонин с оскорбленным видом. – Они сами всучили, чтоб я того… отвязался. Вот.
— Какого беса ты к ним вообще полез?
Антонин упрямо нагнул голову.
— Всемером на одного, да еще и на беззащитного. Нечестно.
— Закрываешь глаза и проходишь мимо! Это естественный отбор. Выживает самый приспособленный!
— Но ведь жалко… а если бы Элджи был на его месте, ты бы тоже прошел мимо?
Пальцы Тома сжимались и разжимались, быстро оглядел вокруг себя газон, взгляд напоролся на секатор. Антонин заметил это движение, спросил с опаской:
— Том, ты же не станешь?..
Коричневые глаза стали безумными, опасно почернели, губы перекосило коварной ухмылкой, секатор подхватил быстро, с животной ловкостью.
— А у меня есть выбор? – наступал Том, голос звучал почти ласково. – Если уж твои родители не потрудились воспитать сына должным образом, выходит мне придется. Сейчас будем выбивать и шальную дурь, и никчемную жалость.
Антонин, пятясь к дому, второй раз за день, как защитное заклинание, повторил:
— Детей бить нельзя.
— Во-первых, ты уже не ребенок. Во-вторых, в приюте только это и практикуют. Поверь моему опыту, боль – самое действенное средство педагогики.
Пятки Антонина уперлись в первую ступеньку крыльца: дальше отступать некуда, выставил перед собой ладони.
— Том, я больше не буду… даю слово.
— Конечно, не будешь! – сорвался Том, отбросив секатор, лицо и шея налились тяжелой кровью. – Это первая и последняя рабочая форма, которую я смог достать в приюте. Галопом к мисс Вудгроуз! Ныть, умолять, скулить, коленками половики протирать… все что угодно, но чтобы она заштопала это безобразие! У тебя полчаса.
Всего через секунду, а то и меньше, Антонин исчез в доме. Том даже зарычал от бессилия, на ходу схватил корзинку, бутылки с молоком обиженно звякнули. Расстояние до дома мистера Дикрепита преодолел быстро, шаг от гнева был размашист, стремителен, с губ еще срывались ругательства, за которые и от церкви могут отлучить.
Остановился резко, у приоткрытой двери террасы. Негодование на Антонина еще кипело по венам, и Том забыл о приличиях, выкрикнул чересчур требовательно:
— Мистер Дикрепит!
Старик не отозвался. В приоткрытую щелку видно, что хозяин в кресле-качалке, жилистая рука на подлокотнике, уголок газеты. Скорее всего, просто задремал. Том подождал, вновь позвал, но уже громче:
— Мистер Дикрепит!
И опять без ответа, даже не шевельнулся – крепок днем старческий сон.
— Старый плотник, – выругался Том, бесцеремонно шагнул на террасу. Стал выставлять содержимое корзинки на столик, попутно заговорил, в надежде, что старик соизволит проснуться: – Извините, что без приглашения, мистер Дикрепит, но Вы не отзывались. Тони сейчас у мисс Вудгроуз, однако не думаю, что мое присутствие Вас тяготит. Тут все, как и просили, молоко, хлеб, сосиски, горчица… сигареты, ого!.. не многовато ли, мистер Дикрепит? Сэр?..
Разговор с пустотой начинал нервировать.
Том отставил корзинку, на террасе стало так тихо, что услышал собственное сердцебиение. Закралось жуткое подозрение: разве не должен дряхлый курильщик хоть немного похрапывать? Волосы на затылке зашевелились, но Том все равно шагнул к креслу-качалке. Голова мистера Дикрепита была запрокинута, у уголка рта чуть выступила слюна, плечи разведены в стороны, будто старик пытался скинуть вязаную кофту. Лицо спокойно, никакой тревоги, лишь между бровей залегла глубокая морщина, от краткой боли.
Том стоял неподвижно, только рука сама собой потянулась к старику, а, едва коснувшись, отдернулась. Будто обожглась. И об лед можно обжечься… но мистер Дикрепит не был холоден, рано, да и на дворе теплое лето, небо безоблачное. Какая насмешка.
Том забыл дышать, просто смотрел, запоминал каждую морщинку, каждую деталь и новое пугающее чувство. Запоминал с фанатичностью ребенка, который боится уродливых ведьм, но даже сквозь пальцы поглядывает на картинки с ними, чтобы знать, чего же нужно бояться впредь.
Шаги по мощеной дорожке, со двора послышался знакомый голос:
— Том, я уже все. Не сердись по…
Затем скрип ступеней: поднимается на террасу. Том вздрогнул, воскликнул по-трусливому спешно:
— Стой там! Я выйду!
Антонин остановился с нехарактерным послушанием, медленно попятился. Том с великим трудом заставил ноги двигаться, вышел, плотно закрыв за собой дверь. Глаза смотрели невидяще, пальцы юркнули в карман, сами собой отделяли от связки Крестной два ключа.
— Дойдешь до приюта, как я тебя утром вел. Тем же путем – через лазейку в заборе – проберешься на задний двор…
— Том, что слу…
— Не перебивай! Просидишь в кустах, пока шесть раз не досчитаешь от единицы до ста. Считай неторопливо, тебе спешить не нужно. Затем в наглую… ты это умеешь… через задний двор, дойдешь до приюта. На панику, если таковая будет, внимания не обращай. Она даже на руку: в толкотне сразу не заметят. Ни с кем не говорить, с девчонками тем более. Тем же самым путем, которым мы вчера и сегодня ходили, вернешься в подвал. Будешь сидеть тихо-тихо, пока я не приду. Вот ключи, сбереги их, вечером отдашь.
На бледных щеках Антонина веснушки стали еще нелепее, он спросил совсем тихо, с мольбою:
— Том… Что случилось-то?
— Мистер Дикрепит умер.
Как свист гильотины. Антонин бросил на закрытую дверь испуганный взгляд, отшатнулся, ключи звякнули в дрожащих пальцах. Больше вопросов не было, настоящий друг, тут же кинулся исполнять.
Едва «умер» прозвучало вслух, Том осознал подлинный смысл произошедшего, кисти рук и ступни внезапно похолодели, колени подкосились. Уже один, он без сил опустился на ступеньку, обхватил голову руками.
Как такое возможно? Есть человек, и вот его уже нет. Просто и страшно. А что остается? Глупые фотографии, пыль на каминной полке, горка окурков и быстро холодеющее тело.
— Всего лишь тело…

***

Это могло бы быть смешно, если не было бы так серьезно.
Рослый полицейский чесал ус кончиком карандаша, тактично кивал, но взгляд оставался незаинтересованным, пустым. То ли уже мечтал о сытном ужине, то ли о мягком диване, тепле от камина. Вокруг тоже толпились сочувствующие и просто любопытные, а робкие поглядывали из окон собственных домов. В толпе виднелись даже знакомые лица сирот, от ряс монахинь вообще в глазах рябило. Еще бы, такой конфуз!
Том осторожно поглядывал в сторону дома мисс Вудгроуз, там у калитки сестра Люк с каменным лицом расспрашивала хозяйку. Или допрашивала?.. У сестры Люк эти понятия равноценны, с таким-то характером нужно рождаться мужчиной, становиться профессиональным солдатом или констеблем. Ее слова хуже клещей, всю душу вытянут. Мисс Вудгроуз простодушна, и присутствие в ее доме второго сироты раскроется быстро.
По виску поползла капелька пота, но это и все, больше ничто не выдало его беспокойства. Том заставлял себя дышал глубоко, сердце стучало размерено, во взгляде ни суеты, ни страха, руки скрещены за спиной, плечи расправлены. Такие гордецы даже с костра инквизиции плевали в лица мучителям.
И мы будем плевать, успокаивал себя Том, с трудом протолкнул комок в горле.
Сестра Люк, наконец, отошла от мисс Вудгроуз, по непроницаемому лицу ничего не понять, но и идет не к нему, а к сестре Маргарет. Том незаметно придвинулся ближе к ним.
Сестра Люк заговорила резко, будто ворона закаркала:
— Совсем из ума выжила.
— Так все плохо? – неопределенно уточнила сестра Маргарет, лицо при этом выражало крайнюю обеспокоенность.
— Да, не с Реддлом, – фыркнула сестра Люк презрительно, – а с ее головой. К Реддлу у нее претензий нет, напротив, хвалит не нахвалится… А сама путается в именах. То Томом назовет, то… каким-то Тони. Все про завтрак лопочет, про то, как мальчики кусты стригли. Откуда мальчики? Реддл здесь один был.
— Зрение должно быть…
— Голова, – отрезала сестра Люк убежденно. Стрельнула на мисс Вудгроуз взглядом, полным неуместного превосходства, подбоченилась: – Даже благих женщин мирская жизнь неисправимо портит.
Сестра Маргарет смолчала, лишь покивала сочувствующе.
— А эти… – заговорила вновь сестра Люк, – супруги Коузи… еще не вернулись?
— Никто не открывает, – ответила сестра Маргарет угодливо. – Соседка заверяет, что мистер Коузи уехал ранним утром, а миссис Коузи, по ее словам, тяжело больна, с кровати не встает уже второй месяц.
— В любом случае дом останется за Реддлом. Одному с двумя домами тоже непросто будет управиться…
Разговор перешел в русло будничных проблем, и Том не стал слушать, в ушах затеивался тихий звон. Нервы те же струны, тоже рвутся от сильного натяжения. На секунду закрыл глаза, позволил себе свободно выдохнуть, легкие даже заныли от боли. Еще бы чуть-чуть и…
В плечо, словно иголкой, кольнуло, Том вздрогнул – до боли знакомое ощущение. Чужой взгляд, пристальный, недоброжелательный, любопытный. Резко оглянулся.
Позади него стоял Николас, и, наглец, даже не захотел притвориться, что взгляд его случаен.
— Что еще? – спросил Том грубо.
— Как тебе это удается?
Николас не изобличал, ни язвил, просто спрашивал. Но настроения объясняться или пересказывать этот день вновь не было совершенно, не осталось и сил на диспуты. Голос Тома звучал холодно и требовательно, словно каждую минуту ожидал вопроса с подвохом:
— А именно?
— Притягивать к себе всеобщее внимание, – сказал Николас, мотнул головой: – Не самым удачным образом, замечу.
Том никак не мог уловить нить разговора, глаза еще следили за окружающими, за их лицами, так должно быть оглядывается зверь в клетке, в поисках опасности.
— Точнее можешь?
— Могу, – согласился Николас легко. – В первый же день общественно полезной работы в Офэнчестере умирает пенсионер. Пенсионер, к которому от приюта Сент-Кросс выделен сирота для помощи. А имя этому сироте Том Реддл. Тот самый странный Реддл. Какое роковое совпадение! Судьба, прям-таки!
Том, наконец, понял, по спине побежали мурашки, но голос не дрогнул:
— Он старик. Мог умереть в любой момент…
— …но умер сегодня.
Том повернулся к Николасу, заметил разозлено:
— Еще утром этот участок принадлежал Харроу, мы поменялись.
На Николаса это не произвело впечатления, ни толики удивления.
— А умер бы мистер Дикрепит, если бы на этом участке остался Харроу?.. Вот какой вопрос сейчас в головах всех сирот и монахинь. Вот что должно всерьез тебя беспокоить, Том.
Николас не ждал ответа, сразу же отошел к другим сиротам. Небось, гордится, что предупредил, выполнил долг дружбы.
Том опять стоял особняком, спина прямая, будто ничего и не произошло.
____________________________________
© Slav: Весь имеющийся Арт по циклу по адресу [http://slav-ka.deviantart.com/gallery/#Fanfic-My-Past-].
(07.05.07): Для интересующихся: я выложила новый мини-фик, в некотором смысле – приквел к циклу «Мое прошлое, настоящее и будущее» [http://www.hogwartsnet.ru/fanf/ffshowfic.php?fid=19316].
____________________________________