Глава 4Открытия
Пергаменты копятся на столе у Снейпа. С темно-синими печатями Министерства Магии - с терракотовыми, зелеными, янтарными, почти прозрачными; Невилл уже вполне может написать полноценное эссе о печатях и гербах. Но такого задания ему не дадут.
Его пергаментов здесь нет, хотя он их и не подписывал. Вполне возможно, что Снейп их сжигает, зачем ему хранить такое?
Невилл берет стакан, ни о чем не думая. Пусть идет, как идет, зелье само подскажет воображению.
…Конечно, никуда он не делся. Может быть, это стало очередным трусливым поступком - но он стоял у кабинета Снейпа на следующий вечер после «разговора о жизни», ровно в восемь, сам не зная, почему. Только потому, что послать всё к черту было проще? Или потому, что ночью, ворочаясь без сна, он сообразил: Хогвартс свои обязательства выполняет. Голоса, которые он, возвращаясь, слышал в коридоре, явно двигались навстречу, но за поворотом никого не оказалось, и Невилл добрался до гостиной без приключений.
Или потому, что Джинни за завтраком все-таки сказала ему: «Лонгботтом, ты – идиот», правда, совсем по другому поводу – они с Эрни тихо обсуждали ситуацию с Отрядом, Большой зал для таких разговоров – самое подходящее место, никто не придерется. А Уизли, прислушавшись через стол, выдала своего фирменного «идиота».
Или просто – полегчало. От обыкновенных разговоров, от общих, а не «его личных» тайн, да просто от ребят вокруг.
Надо было всего лишь научиться отделить походы к директору от всего остального. Всего остального, где: продолжаются уроки; за столом вполголоса перечитывают очередную бредовую статью из «Пророка»; Минерва Макгонагалл что-то объясняет первокурсникам – правила меняются не с такой скоростью, как при Амбридж, но за нарушения карают серьезнее.
Вот… вот же на что это похоже. На пятый курс, когда Гарри ходил на отработки к Амбридж. И тоже молчал. Так что все уже было, ты не один, встань и иди, Лонгботтом. Потому что если с Поттером что-то случится, ты действительно можешь оказаться следующим. Хотя вряд ли. Тогда следующими окажутся все.
Шутка месяца: Невилл Лонгботтом – избранный. Да что уж месяца, года. Какой год – такие и шутки.
И зелье в стакане искрится, потому что посмеивается над ним.
***
Третье задание опять удивляет успокоившегося было Невилла.
- Вы выбираете тему, Лонгботтом.
- Как?
- Две темы – «Сила» и «Любовь». Выбор – прямо сейчас.
- Я… могу подумать, сэр?
- Не более пяти минут.
Как будто каждая лишняя минута, которую он проводит в директорском кабинете, идет ему - кабинету - во вред.
Но и спросил-то Невилл больше для проформы. А что тут думать? Сила – это как трансфигурация. Ну не дано. Можно, конечно, попробовать написать о том, чего в тебе нет и отродясь не было, но зачем?
- Любовь.
Снейп не удивлен, более того, он говорит:
- Вам никогда не приходило в голову, Лонгботтом, что предсказумость наказуема?
Это так забавно звучит, что Невилл уходит от него, улыбаясь.
Вот только веселится он зря. Надо было выбирать «Силу». Ну написал бы про Гарри, в конце концов, ведь всю жизнь, сколько себя помнишь, говорят: «Гарри Поттер – сильнейший маг нашего времени». А что Снейп разозлится… так пусть, пишет Невилл не для него.
А для кого? Для кого, кстати? Почему такой простой вопрос раньше не приходил ему в голову? Ну не для зелья же, на самом-то деле.
Вот тебе новая головоломка вместо поднадоевшего «зачем?».
Да и с эссе тоже не клеится.
Сначала ему показалось, что это так легко – написать о любви. Ну… она же везде. Но никогда еще он не был столь косноязычен: слова фальшивили, мысли выворачивались наизнанку, понятия неожиданно обретали противоположное значение, под конец он совсем запутался.
И еще - песенка. Песенка, которая крутилась в голове, пока он шел от Снейпа, улыбаясь своей предсказуемости и думая, что ничего плохого в этом нет.
Он ничего не написал за отведенный ему день. Без пятнадцати восемь нацарапал на пергаменте три куплета, даже не пытаясь представить, что подумает Снейп. И Дамблдор. И… все они.
Но если у него не было других слов?
Только эти, чужие. Оставшиеся в их доме от родителей. Мамина песенка. Невилл и не задумывался, сколь странен для колыбельной её текст, но мелодию помнил, кажется, с рождения. От родителей – прежних - в воспоминаниях оставались только тени. Почему-то только тени: тень на стене около кроватки, и это точно мама, у неё была тогда короткая, совсем короткая стрижка; тень отца на солнечном лугу, огромная, но совсем не страшная – это Невилл, наверное, учился ходить, потому что приближался к ней очень медленно.
И песенка, да. Слова он выучил лет в пять, потом старался не вспоминать о ней. Иначе было бы совсем плохо: ему вполне хватало рассказов Августы Лонгботтом и походов в больницу по субботам, колдографий в альбоме, газетных вырезок, которые тщательно хранили в огромных конвертах - слишком общих картин, для всех, свои же он всегда прятал как можно глубже.
Бабушка, не стесняясь, сокрушалась о его малых способностях не только в магии, но и в том, что касалось воспоминаний. Невилл молчал, терпел, хранил, и вот теперь оно прорвалось. Наверное, из-за того, что он увидел на опушке. Или из-за обидных и несправедливых слов Снейпа. Или потому что… время пришло?
Никакой радости от эссе не осталось, он положил пергамент на край стола, постарался как можно быстрее выпить зелье и сесть в кресло, хотя больше всего хотелось забиться куда-нибудь подальше, хоть в Выручай-Комнату, чтобы никого не видеть и не слышать.
Пергамент хрустнул. Сейчас начнется. «Это что, Лонгботтом?», «Послушайте, Альбус, как гриффиндорцы рассуждают о любви». Или еще что-нибудь подобное.
Но Снейп молчал. Потом откашлялся, откашлялся, а не засмеялся.
Прошу тебя - не отнимай,
Что нам подарено судьбою,
Когда придет веселый май,
И мы увидимся с тобою.
Белеет яблоневый цвет,
Пастух играет на свирели,
Ты говоришь мне — лучше нет
Садов, где яблоки созрели.
И облетают лепестки,
И в песне слышится, назло нам,
Что ночи слишком коротки,
А дни полны пчелиным звоном.
Я, как во сне, тебя зову,
Ты говоришь — еще не время.
Дождемся встречи наяву,
В садах, где яблоки созрели.
Но чудеса не удались -
С деревьев, вымокших и зяблых,
Слетает наземь желтый лист,
И слышен стук упавших яблок.
Они твою излечат боль,
Они зимой тебя согреют,
И будет тень моя с тобой,
В садах, где яблоки созреют.
Так странно было слышать, как эти слова произносит чужой голос, без мотива, без выражения. Как заклинание. Как рецепт зелья. Как урок.
Но главное – Невилл ничего не видит. Сидит с закрытыми глазами, просто сидит в темноте.
Что-то пошло не так. Это не его мысли о любви? Нет, его же. Почему зелье не действует?
- Ну же, - шепчет Невилл, наплевав на то, что Снейп может услышать, - ну, пожалуйста.
Она стоит около качелей и грызет яблоко. Какая-то рыжая девчонка, совершенно незнакомая. Никаких садов вокруг и в помине нет, обычный город, несколько деревьев, осень, девочка вдруг поворачивается и говорит куда-то в кусты:
- Ну что ты там опять сидишь и смотришь? У меня еще есть. Хочешь яблоко? Оно спелое, - девочка смеется, - но кислое.
Последнее, что успевает увидеть Невилл, – тонкая детская ладошка, огромное красное яблоко на ней, ветки кустов качаются и…
- Лонгботтом!!!!
- Я не знаю, кто это, - моментально сообразив, почему Снейп так кричит, отвечает Невилл. – Я думал, что увижу…
- Мне… мне плевать, что вы там думали!
Снейп пытается говорить спокойно, хотя понятно, что он с удовольствием выскреб бы увиденную сцену из его головы.
И тут Невиллу становится его… жалко.
Он ничего не понимает, кроме того, что картинка откуда-то из прошлого Снейпа, но… она так ему не подходит. И что же там было, если Снейп так взбесился? Там были дети, а Снейпу – сорок, наверное, он чуть младше родителей, они заканчивали, когда родители Гарри и Снейп поступили на первый курс.
Невилл сразу отвлекается, представив родительский седьмой, тогда же тоже была… почти война.
- Лонгботтом, - наконец нарушает тишину Снейп, - почему вы это увидели? Ведь сначала ничего не было.
- Я… попросил.
- Кого? Что?
- Просто… попросил. Я хотел увидеть родителей, то есть я думал…
- Понятно, - обрывает его Снейп.
- А откуда вы знаете, что именно я вижу?
- Я готовлю это зелье, Лонгботтом. Еще вопросы?
Мерлин, самое главное - не ляпнуть сейчас что-нибудь вроде: «Успокойтесь, сэр»
Никогда бы не подумал, что Снейпа можно пожалеть вот такого, с перекошенным лицом, взбешенного, пытающегося сдержаться и от этого – еще более жалкого.
Кого он боялся почти семь лет?
- Я не хотел, - все-таки уточняет Невилл. - А вы… тоже знаете эту песню?
- Нет. Идите, Лонгботтом.
Как будто жалость придает какие-то дополнительные способности. Вот сейчас Снейп точно колеблется между «Занятий больше не будет» и…
Нет, побеждает второе.
- Завтра, в восемь.
Словно Невилл может забыть.
