Глава 4Следующий день ничем не отличался от предыдущего. Лили предсказуемо пряталась в своей комнате, пока не ушёл Вернон. Провожая его, Петунья прятала глаза: она ожидала упрёков или хотя бы вопросов, однако супруг молчал и этим пугал её. А перед тем отъездом вместо традиционного поцелуя Вернон вполголоса попросил:
— Денег только сестре не давай, ладно?
Мучимая виной ещё и перед мужем, Петунья согласно закивала, но по глазам Вернона видела, что он не очень-то поверил. К счастью, Лили ничего не потребовала: быстро позавтракала, выпила чай с остатками хэллоуинского печенья, отложенного для Вернона, и снова исчезла из дома.
Петунья постирала рубашки мужа и домашние кофточки Дадли, тщательно всё выгладила с двух сторон и накрахмалила Вернону воротнички, приготовила обед, накормила сына и, опомнившись, ещё и себя, а мысленно считала минуты до того, как Лили вернётся с очередной неудачей. Тогда Петунья снова встанет перед выбором: промолчать и позволить сестре и дальше бессмысленно сражаться за сына или открыть правду. Стоило бы признаться, Лили не заслуживала обмана. Однако борьба давала той силы, да и Петунья не чувствовала в себе того мужества, которое нужно, чтобы сообщить матери о навсегда потерянном ребёнке. У неё и так на глаза постоянно наворачивались слёзы. Как Лили будет жить дальше? Есть у неё друзья или знакомые, которые бы поддержали её? Глупый вопрос! Иначе бы сестра не примчалась в Литтл Уингинг. А вдруг случится чудо, и Альбус Дамблдор всё-таки переупрямит Поттеров?
Вечером, сразу после возвращения Вернона, Лили ворвалась в дом с красным лицом и красными же глазами, возмущённо крича про старого, бородатого козла. Верховный судья, директор школы и просто друг семьи ничего не стал делать для любимой ученицы.
— Девочка моя, но Джеймс хочет лучше для сына, — передразнивала его Лили, вытирая катившиеся из глаз слёзы. — Гарри нужна хорошая, ответственная мать. Подумай, может, это ты что-то сделала не так? Ещё не поздно исправиться! Мне?! Исправиться?! Да я… я их всех засужу! Поттер мне по гроб жизни обязан, что я его выбрала! Очкарик коротконогий! Рогатый импотент! И родители у него — заносчивые снобы! Я всего лишь хотела, чтобы мой сын рос без всех их кровавых заморочек! Да они в ногах у меня валяться должны! Я… я ведь за кого угодно могла выйти, и побогаче, и покрасивее были женихи!
Схватив сына в охапку, Вернон молча ретировался наверх. Он не проронил ни слова, хотя Петунье почудилось в этом спешном бегстве невысказанное «Ты хотела помочь сестре, ты и разбирайся». Бог ты мой, Лили с ними всего ничего, а уже доставила столько неудобств. Но кто, кроме Петуньи, её поддержит? У сестры никого не осталось.
Лили всё так же по утрам аппарировала в Лондон и возвращалась только вечером. Чем больше проходило дней, тем раньше она оказывалась обратно на Тисовой улице, всякий раз растерянная, раздражённая и просто злая, полная слёз. Сестра так убивалась по сыну, что Петунья окончательно решила ничего ей не рассказывать, не лишать последней надежды. Правда, какая могла быть надежда, если все, к кому обращалась Лили, отказывали ей, а Петунья в качестве помощи предлагала лишь слова утешения. Она думала было привлечь сестрёнку к домашней работе: именно так сама спасалась от горя, когда скончались родители, — но совесть не позволила требовать от переживавшей трагедию Лили готовить или убирать дом. Понемногу та успокаивалась (видимо, безысходность притупляла остальные чувства) и даже начала делиться некоторыми подробностями жизни в магическом мире, что было хорошим знаком: Лили не собиралась впадать в депрессию или сдаваться. Настаивать на большем Петунья опасалась.
Замуж сестра вышла летом после окончания Хогвартса. В тот год Лили и возвращаться домой не стала, сразу перебралась к Поттерам, благо они с Джеймсом уже были помолвлены. В магическом мире наступали очень неспокойные времена: набирал силу могущественный тёмный маг с труднопроизносимым именем. О нём Петунья слышала ещё от Северуса, собственно, не желая служить тому человеку, парень и сбежал в Италию. В объяснениях Лили злодей вообще представал каким-то безумным чудовищем из чуть ли не из самого Ада. Бороться с ним магическая полиция то ли не могла, то ли не желала, аристократическая верхушка всецело его поддерживала, и, разумеется, глупая сестрёнка вместе с не менее глупым муженьком и приятелями радостно бросилась в бой против тёмных сил. Как сообразила Петунья по некоторым оговоркам — оказавшись при этом в оппозиции к действующей власти в отличие от Северуса. Его, кстати, сестра почему-то твёрдо относила к последователям того волшебника.
Что конкретно погубило несостоявшегося тёмного властелина, из рассказов Лили понять было сложно. Об этом та говорила неохотно, мямлила сквозь зубы или переводила тему. То ли он убился сам, пытаясь стать ещё сильнее магически, то ли служители волшебного закона всё же сделали свою работу. В любом случае злодей исчез, а Поттеры вместе с Сириусом Блэком внезапно остались не у дел. Парни от скуки подались в аврорат, ту самую магическую полицию, но задержались там ненадолго — их выгнали за несоответствующее статусу авроров поведение. Лили злорадно посмеивалась, вспоминая, а Петунья никак не могла понять такую реакцию. Поттер уже тогда (да что там, ещё и раньше!) вёл себя как высокомерная, эгоистичная и жестокая сволочь, а Лили ничего не замечала? Или в то время сестру всё устраивало, потому что выходки супруга не касались её?
Оставшиеся без работы и денег Поттеры вернулись к родителям Джеймса, жить у которых сестре не нравилось совершенно. Свёкр и свекровь были людьми довольно пожилыми и старой магической закалки. От молодых они хотели внуков и подчинения. Петунья подумала, что скорее всего взрослого и разумного поведения — не дети малые же, — но Лили, фыркнув презрительно, повторила:
— Подчинения. Как будто я им рабыня какая!
Дом Поттеров был старым, дряхлым и скрипучим, кухня — допотопной, ванная — позапрошлого века, и все стены особняка украшали портреты предков, которые совсем не жаловали Лили. А ещё — и чуть ли не самое главное! — родители Джеймса не имели домовика. Петунье пришлось, изобразив незнание, уточнить, что это такое, и Лили снисходительно объяснила, но, кажется, на свои жалобы она ждала какую-то другую реакцию, не молчание. Только что Петунья могла сказать, если для сестрицы главной проблемой в замужестве оказалось отсутствие бессловесного слуги, который бы следил за домом? А ведь верно, с грустью осознала она, в детстве у Лили такой слуга был: сначала сама Петунья, затем Северус. Глупо удивляться, что сестра, очутившись в непривычных условиях, злилась и возмущалась.
Молодые съехали в Годрикову лощину, стали жить отдельно, но деньги брали у Поттеров. Родился Гарри. Лили сразу заявила мужу и его родителям, что заниматься ребёнком будет исключительно сама, чтобы те не испортили малыша своими старушечьими традициями и устаревшими обычаями. Волшебники до сих пор кормили младенцев грудью и использовали пелёнки, когда по всему миру триумфально шагали молочная смесь и подгузники. Петунья в тот момент кинула заполошный взгляд на сына. Она сама всего два месяца как отлучила Дадли от груди. Зато наконец стало понятно, почему у Лили такая роскошная фигурка после рождения ребёнка. Дело совсем не в зельях.
Неприятно, но Поттеры действительно не просто так не захотели мириться со строптивой невесткой. Лили, правда, этого не понимала, а Петунья каждый день считала часы до её возвращения, когда оставалась дома наедине с сыном. Все мысли пожирал ядовитый страх, что однажды сестре уже незачем будет уходить. Горло и грудь уродливыми, не менее ядовитыми щупальцами обвивало чувство вины. Петунья знала, что все попытки Лили бесполезны, но молчала, лишь сочувственно выслушивала её переживания. К Сириусу Блэку, «надменному аристократишке, даром что с Гриффиндора», Лили обращаться не захотела. Как же, лучший друг Джеймса! Второго дружка своего мужа, Люпина, Лили не видела несколько лет и возобновлять общение не стремилась: он ведь оборотень, а тёмным тварям — никакого доверия. Все же школьные приятельницы, которых, учитывая характер Лили, у неё было немного, давно повыходили замуж, обзавелись собственными детьми и без зазрения совести отвечали, что сейчас очень, чрезмерно, совершенно заняты. Одна Мэри МакЛагген, бывшая МакДональд, честно сказала, что Лили сама во всём виновата и надо было думать, прежде чем привносить в жизнь чистокровного семейства магловские замашки. Это в Хогвартсе такое поведение Лили смотрелось не слишком вызывающе, но они уже выросли, пора и остепениться.
На тему «предательницы МакДональд» Лили шипела особенно долго, настолько, что Петунья всерьёз пожалела, что не знакома с этой девушкой. Они наверняка нашли бы общий язык… Нельзя было так думать! За спиной у переживающей семейный кризис сестры воображать, как познакомиться с её бывшей подругой. То, что миссис МакЛагген — единственный голос правды среди знакомых Лили волшебников, не оправдание. Петунье мало было своих грехов? Казалось, она и так собрала всё, что возможно. Не предупредила Лили, не объяснила ей, что опасно шагать в чужой, пусть и волшебный, мир без гроша за душой, не заставила вести себя чуточку менее эгоистично… не поддержала, когда Лили лишилась Гарри, злорадствовала, всерьёз размышляла, как не пустить сестрёнку в дом. Родители пришли бы в ужас, узнав, в какой ситуации оказалась их младшая дочь из-за безразличия старшей. Петунья подвела мать с отцом, позабыв об их наставлениях и своих обещаниях. Потому-то, когда Лили стала проводить на Тисовой большую часть дня, сидя перед телевизором в гостиной или своей комнате, Петунья не смела просить её о чём-то по дому или хотя бы рассказать, как идут дела. Казалось, что стоит справиться о подвижках в борьбе против Поттеров, как Лили тут же раскусит её. А глажка, готовка и стирка… это жалкие мелочи, но пока что — единственные, которые она могла предложить сестре во искупление вины.
Несколько раз приходили письма. Обычно совы садились на подоконник гостевой спальни, и Петунья замечала птиц, когда те уже улетали. Лили никогда не делилась, что там, в посланиях из волшебного мира, но из-за двери спальни видны были вспышки магического огня. Письма сестра уничтожала сразу, а потом давала волю чувствам — бесилась, плакала и ругалась. Пару раз просила денег, и Петунья, несмотря на запрет мужа, давала немного из того, что удавалось откладывать. Просила одолжить одежду, чтобы было в чём показаться волшебникам, а то Поттеры забрали практически все её вещи. Платья и костюмы Петуньи перевешивались в шкаф в гостевой комнате и обратно не торопились. Желая помочь сестре после очередной надрывной истерики, Петунья даже приготовила её любимый пирог по маминому рецепту. Ей после Лили не досталось ни кусочка, но хотя бы сестра стала чуть-чуть веселее. Всё было более чем понятно, и Петунья ещё больше презирала себя за слабость. Следовало признаться раньше! Возможно, из-за её молчания Лили, метавшаяся по знакомым и чиновникам, только нажила себе врагов и потеряла все шансы просто видеться с Гарри. После такого Лили точно возненавидит Петунью.
В четверг почтовая птица неожиданно прилетела днём и долго колотилась в форточку гостиной, пока Петунья не впустила её. Лили, которая таращилась в телевизор пустыми глазами, оживилась, разорвала конверт и отбросила на пол, вчиталась в пришедшее письмо. Послание было длинным и на гербовой бумаге. Что-то крайне важное.
— Что там такое, Лили? — осторожно спросила она.
Побледневшее было личико сестры пошло красными пятнами гнева, рот выдал абсолютно звериный оскал, и Лили отшвырнула письмо как готовую взорваться бомбу.
— Лили!
Но та стремглав кинулась в прихожую, где сорвала с вешалки пальто и исчезла с таким оглушительным хлопком, что игравший в гостиной Дадли напугался и заплакал.
Успокоив его, Петунья вспомнила о письме. Пергамент на полу мучительно притягивал взгляд, обещая ещё большую беду, однако пройти мимо него она была не в силах. Господи Боже, Петунья достаточно уже провинилась перед сестрой, и чтение чужой переписки вряд ли повлияет, в каком конкретно круге Ада ей гореть! Подобрав листок, она принялась разбирать мелкий и витиеватый почерк. Письмо оказалось от Поттеров. Старших, мысленно поправила себя Петунья, глянув на роскошные подписи-вензеля в самом низу. А тиснение, стало быть, их герб. Но вычурное изображение отошло на второй план, стоило осознать смысл написанного. Ох, Лили, Лили, ты и вправду думала, что сможешь противостоять такой семье?
Все давно уже улеглись спать, даже Лили, которой пришлось выписывать из колдовской аптеки успокоительное зелье. Петунья сидела в кухне, не зажигая света. Злополучное письмо лежало перед ней на столе, в темноте не было видно ни словечка, но она могла процитировать полные презрения и угроз строки почти наизусть. Теперь однозначно стало ясно, что сына Лили не увидит, что ему никогда — никогда! — не расскажут, кто такая Лили Поттер, а ей, «глупой, наглой и безответственной грязнокровке» лучше вообще не возвращаться в волшебный мир после того, что она хотела сотворить. Читать оскорбления было гадко и унизительно, но ещё больше — страшно. Лишь сейчас Петунья в полной мере осознала, что имел в виду Северус под словами «Кто Лили, а кто Поттеры». Опасно переходить дорогу любому старинному чистокровному семейству, но именно это и сделала Лили.
— Петунья? Пети? Нет, так больше продолжаться не может.
До сих пор пребывавшая в прострации она не сразу услышала собственное имя и вздрогнула от неожиданности, когда стул напротив отодвинулся и на него сел Вернон.
— Боже, Вернон, ты почему не спишь? — опомнившись, Петунья посмотрела на часы. — Половина второго ночи!
— То же самое могу спросить и я, — ответил тот недовольно. — Сколько можно, Пети? Сколько ещё ты будешь себя изводить? Какой теперь повод? Письмо?
— Разве ты не понял? — у неё задрожал голос. Недоверие и обида на супруга сплавились в раскалённый непроходящий комок в горле. — Мы ведь читали вместе. Лили…
— Брось! Я слышу это уже неделю. Да, Лили потеряла своего сына. И она, только она в этом виновата. Не ты, не я и не Северус.
Петунья поджала губы и отодвинулась, смаргивая непрошеные слёзы, что были тут как тут. В своих мучительных размышлениях она столько раз повторяла то же самое, но отчего-то у Вернона это звучало куда злее и обиднее. Или так в ней говорили беспомощность и непримиримый стыд? Хоть бы Вернон ещё что-нибудь сказал или сделал, Петунье физически больно было терпеть очередное напоминание, что она не уследила за сестрой. А Лили вот-вот осядет в их доме окончательно. Если сейчас уже неспокойная жизнь временами превращалась в ночной кошмар, то когда сестра всё поймёт… Петунья шмыгнула носом. Она настолько устала и запуталась, что не хватало сил представить бурю, которую в состоянии устроить обманутая Лили.
— С твоей сестрой нужно что-то решать, — Вернон потёр виски. По имени Лили он уже несколько дней как не называл. Петунье это не нравилось, но она не считала себя вправе тут указывать мужу.
— Не можем же мы выставить её на улицу, Вернон.
— А что мы можем? Я согласился с тобой, Пети, я тоже думал помочь бедной пострадавшей женщине. Но что получилось? Лили тебя подавляет целиком и полностью, а не только дар предвидения, как Сев предположил. Ты в её присутствии боишься слово сказать, лишь бы очередную истерику не спровоцировать. Совсем забросила Дадли. Не выходишь в город. Превращаешь себя в… в… в домового эльфа!
Сравнение далось ему нелегко. Даже во тьме кухни оно отразилось в глазах Вернона болезненным блеском, что такое приходится говорить любимой женщине.
— Ты говорила, что в роду Эвансов воспитание иное и ты не можешь бросить родную кровь. А этому тебя тоже родители научили: положить свою жизнь на алтарь имени младшей сестры?
Возразить ему Петунья хотела. Очень хотела! Она много чего сказала бы, только не сумела издать ни звука, когда открыла рот. Слова и аргументы обратились в ничто. Нет, всё не так. Никто Петунью этому не учил. Она, как старшая сестра, обязана была. Так все семьи делали в Коукворте. Старшие должны помогать родителям присматривать за младшими детьми. Кем так было заведено, Петунья не знала, но никогда не подвергала этот постулат сомнению. Он был одной из основ, на которых зиждилась семья. И совсем ни при чём здесь родители, всегда выделявшие более милую, яркую и волшебную Лили. Лили покупались лучшие платья, а потом мантии. Лили доставался тот заветный кусочек пирога с монеткой. Лили была гордостью родителей, любимой дочкой. А Петунья только и слышала, что она старше, так что должна уступить сестре понравившуюся вещь, игрушку, наряды, ведь ей они вряд ли нужны, а Лили хочется. И она не хотела бы помнить, но въелся, в подсознании отпечатался родительский наказ оберегать младшую сестрёнку, когда их не станет.
Только если быть честной, Петунья никогда не слышала, чтобы родители учили Лили любить и заботиться о старшей сестре в ответ.
Вернон бережно взял её за руки, даря благословенное чувство защиты.
— Послушай, милая. Ты сама была в ужасе от того, что может натворить Лили, живя с нами. Один Статут этот нарушить — и уже проблем не оберёшься. Я не говорю о том, что не будь у нас Северуса, мы были бы совершенно беззащитны перед её магией. Посмотри объективно. Лили не помогает тебе по дому…
— Она просто умеет только волшебством, а я не переношу, когда Лили колдует.
— О да, зато ест она не по-колдовски, не воздух и не солнечный свет. К Дадли твоя сестра тоже ни разу не подошла.
— Да как Лили сможет, если наш сын напоминает ей Гарри?
— И я почти уверен, что она далеко не за опеку над сыном борется. Ты внимательно читала сегодняшнее письмо? Там есть одна очень добрая, по сравнению со всем остальным деталь: если Лили Поттер не угомонится и не отзовёт свой иск, эта милая семейка подаст на неё в суд в ответ. Понимаешь? В ответ! Это помимо того, что они уже обнародовали достижения Лили на семейном поприще: пренебрежение магическими традициями, препятствие жизненно необходимым ритуалам для наследника рода и, хм, банальное неумение вести хозяйство.
Вернона как будто из всех недостатков Лили зацепил именно последний, но удивиться этому Петунья не успела. До неё внезапно дошло, что сестра не хотела проводить над сыном не просто какие-то непонятные ритуалы, а необходимые. Необходимые! Как сквиб, Петунья мало что смыслила в волшебстве, но если от тех обрядов, которые сестра величала тёмными, устаревшими или запрещёнными, зависела жизнь маленького волшебника, её родного сына, как могла Лили от них отказываться? Как? Да Петунья ради Дадли на сделку с самим дьяволом пошла бы, а она…
— Это ещё не всё, — виновато произнёс Вернон, дав ей время прийти в себя. — Знаешь, я на следующий день, как Лили поселилась у нас, попросил мистера Розье кое-что разузнать. Нам в волшебный мир хода нет, Северус за морем, а в любом конфликте всегда стоит выслушать обе стороны. Так вот, миссис Поттер, когда её только выставили из дома, обратилась в колдовскую газету и выдала свою историю на-гора, как и нам. Как же, мать-героиня, хотела защитить сына от ужасной запрещённой магии, а жестокие и беспринципные аристократы погнали её вон. Тьфу! И Дамблдор тоже пару слов в её пользу вякнул, а вот потом… — многозначительно протянул он, не скрывая усмешки, и тут же сбавил тон: — потом подключилась вся магическая общественность, но совсем не так, как рассчитывали твоя сестра и её кумир. Мальчишке-то без тех ритуалов действительно не жить нормально, а то и вообще не жить. Чудо, не иначе, что Лили до сих пор открыто не назвали убийцей. А она ещё и иск в их Виде… Визел… суд волшебный подала против Поттеров. Требует признания родовых ритуалов опасными, денег, возмещения морального вреда. Опека над Гарри там тоже есть. Последним пунктом в немаленьком списке.
— Ты не можешь этого знать. Никакой адвокат не выдаст тайны клиента!
От потрясения у Петуньи вскриком прорезался голос, и Вернон шикнул:
— Разбудишь же всех. Тихо. Конечно, нормальный адвокат нормального клиента будет защищать пуще собственной жизни. Только Лили в магическом мире никто за свою не считает. Для них она магла с палочкой. Мистер Розье сказал, ему особо и напрягаться не пришлось, чтобы информацию собрать. Волшебники косточки Лили перемывают с радостью. Подожди. — Он поднялся и скрылся в темноте гостиной. Послышался звук открываемого секретера. Когда же Вернон вернулся и включил в кухне свет, то положил перед Петуньей несколько листов пергамента. — Вот документы. Выдержки, показания, копии газет. Гоблинской магией всё заверено. Я думаю, тебе стоит это прочесть, Пети, чтобы ты не думала, будто я на Лили наговариваю.
Трясущимися руками она схватилась за горло. Петунья не могла понять Лили. Мозаика той ситуации, в которой очутилась сестра и которую Петунья собирала по крупицам, в одночасье разбилась на кусочки, не собрать. Лили не любила сына? Почему она готова была принести его в жертву ради своих убеждений в магии? Чего хотела добиться оглаской в газете, понятно, но зачем решила судиться, если многие уже публично объяснили её заблуждения? Этого Петунья не знала. Зато она знала — но до этого мига боялась признать — что Лили с каждым днём всё меньше говорила о желании забрать ребёнка. Имя Гарри было практически невозможно услышать от неё, а вот то, что Поттеры и «остальные» поплатятся, — сколько угодно.
— Я никогда не хотел поставить тебя перед выбором: мы с Дадли или сестра, — но не вижу иного выхода.
— Дай мне прочесть, пожалуйста, Вернон, — неожиданно спокойным голосом попросила Петунья. — Я должна узнать всё сама.
Тот подчинился беспрекословно: склонив голову, сел напротив в ожидании. Петунья подрагивающими руками подтянула к себе документы и погрузилась в чтение, борясь с отвращением и ощущением чего-то крайне гадкого и липкого, что медленно покрывало её с головы до ног. Гоблины своей магией гарантировали подлинность записей, а мистер Розье, адвокат их семьи, отличался скрупулёзностью и собрал действительно много всего о маленьком Гарри и его родителях. Заключение специалистов из больницы Святого Мунго не оставляло сомнений: действия миссис Поттер, препятствовавшей кровным ритуалам, нанесли очень серьёзный урон магии её сынишки. Ему уже не стать сколько-то ни было сильным волшебником, хотя родился малыш с очень высоким потенциалом. Свести последствия к минимуму можно было, начав лечение раньше, но до полутора лет Гарри магически полностью зависел от матери, а глупый Джеймс Поттер, поддерживавший жену, опомнился, только когда первенец начал резко слабеть и чуть не умер прошедшим летом. К чести Поттера, он всполошился (в отличие от Лили) и примчался с сыном к родителям, а те обратились к докторам. Тогда-то всё и вскрылось, и над мальчиком стали проводить обряды, которые он пропустил из-за никчёмной мамаши. Но окончательно избавиться от её влияния смогли лишь после последнего, в этот Хэллоуин.
Ужас. Безумие! Вернон не обманул, не сказал ни единого лживого слова в адрес Лили — только правду. А что ничего не объяснил раньше… наверное, надеялся и ждал, что Петунья сама разберётся. Но она вместо этого погрузилась в прошлое и чуть не позволила Лили — и косвенно, и прямо — разрушить ещё и свою семью. Не будь Вернон настолько терпелив, не люби её по-настоящему, кто запретил бы ему забрать Дадли и уехать, оставив Петунью отдавать несуществующий долг сестре? Из этой пучины ей было бы уже не выбраться. А сколько раз Петунья думала, что если бы не Лили, её несносный характер и колдовской дар, то всё было бы по-другому? Без обидного неравенства, сравнений с более удачливой, по мнению матери и отца, младшей сестрой… раннего одиночества, ведь именно после того, как Лили открыто бросила своих магловских родственников, родители сильно сдали. Отец, стремясь забыться, начал пить и в один далеко непрекрасный вечер пьяным вёз маму с ярмарки в соседнем городке. Лили не было с ними в машине, не она потеряла управление и врезалась в дерево, но это она погубила родителей. Уничтожила Эвансов, затем — Поттеров, и что? Следующие на очереди они, Дурсли? Петунья превратится в прислугу, а Вернон будет снабжать Лили деньгами для воплощения её безумных фантазий в магическом мире? А то, что всё будет так, Петунья не сомневалась: Лили не работала, дохода никакого не имела, но для самого судебного процесса, даже не для победы в нём, требовалось очень много средств. Такого Петунья хотела? Нет-нет-нет.
С трудом оторвавшись от пергаментов, она окинула кухню невидящим взглядом. Семь дней, всего семь, но их хватило, чтобы забыть, с каким удовольствием Петунья готовила еду для своих самых главных мужчин, как наводила порядок в комнатах, баловалась и училась новому вместе с Дадли, обменивалась ценнейшей информацией во время посиделок с Марной, и всё почему? Потому что могла случайно потревожить бедную, пострадавшую от жестоких родственников мужа Лили!
Если кого и можно назвать дурой в этой истории, то ею была Петунья, а никак не Лили. А ещё сестра! Наворотила столько всего, навредила собственному сыну, но посмела выставлять себя несчастной и невиновной.
Петунья ждала, что разочарование, боль и стыд прорвутся слезами, но нет. Напротив, накатило облегчение, такое сильное, что ей хотелось засмеяться. Вот и всё. Правда известна, все козыри легли на стол. Что бы ни задумала Лили, ей это не удастся. Никто ей ничего не должен. Захочет обидеться и уйти — пожалуйста! Лучше одной, чем с такой родственницей, что бесстыдно лгала и юлила.
— Прости, что я так на тебя всё вывалил, но сил нет смотреть на это безобразие. Не хочу оскорбить мистера и миссис Эванс, только они как будто думали, что у них одна дочь, и это не ты.
— Не извиняйся, дорогой. Мне тоже частенько так казалось, — Петунья тяжело вздохнула и смахнула с щеки всё-таки прорвавшуюся слезинку. Под конец жизни родители осознали, насколько заблуждались в отношении своих дочерей, но та авария помешала им произнести долгожданные извинения вслух, а Петунье — простить. — Спасибо, что сказал правду. Не знаю, как бы я выбралась из своих мыслей без тебя.
Он улыбнулся — поначалу несмело, затем своей широкой искренней улыбкой. Петунья отчаянно крепко вцепилась в ладонь мужа. Как же трудно пришлось Вернону во время этого разговора! Но он не махнул рукой на неё, такую слепую и доверчивую идиотку, а помог. Вот настоящий мужчина. Не чета каким-то там Поттерам.
— Я поговорю с Лили. Завтра же. — Ещё час назад собственная решительность поразила бы её, но теперь Петунья не видела причин тянуть. Жаль, что ночь на дворе, а то бы она прямо сейчас отправилась к сестре в гостевую спальню. Лили и так слишком долго вносила сумятицу в их жизнь и семью. — Обещаю, Вернон, я больше не буду той слабохарактерной дурой, какую ты видел эти дни.
Вместо ответа супруг поднялся и, обойдя стол, привлёк Петунью к себе. Получилось не очень удобно, всё-таки она сидела, но и так она слышала стук его сердца, родного и любимого.
— Я никогда не считал тебя такой, Пети.
