Новые горизонтыСчастье и несчастье казались теперь чем-то вроде пустых гильз, далеко отброшенных могучим желанием жить и чувствовать, что живешь.
Эрих Мария Ремарк «Триумфальная арка»
Начать с начала… Казалось бы, что может быть проще: рассказать сидящему напротив тебя человеку о том, как жила последние несколько лет? Несколько конкретных дат - кульминационные события, отправные точки; несколько имен - важные люди, сыгравшее свои роли и ушедшие со сцены, но оставившие свой неизгладимый след в памяти и в сердце; несколько конкретных событий - взлеты и падения, победы и разочарования… И все бы было ничего, может, но Гермиона вдруг отчетливо поняла, что с тех пор, как она уехала из Англии десять лет назад прошла целая жизнь, которую, как ни старайся, нельзя свести к банальному перечислению фактов, имен и дат.
- Я не знаю, с чего начать, Гарри, - Гермиона подняла глаза на собеседника и улыбнулась чуть виноватой улыбкой. Сейчас, в ночном полумраке ресторана, все вокруг стало казаться призрачным, нереальным. Предметы утратили резкие очертания, казались теперь размытыми, словно бы едва различимыми. Играла тихая грустная мелодия, и, казалось, что сами ее ноты растворяются без остатка в августовской непроглядной ночи, опустившейся на город за окнами.
- Почему Америка? - Гарри не отрываясь смотрел на Гермиону чуть тревожным взглядом, и в этом взгляде читался невысказанный страх. Ему все казалось, что она тоже вот-вот без остатка растворится в ночной темноте, окутавшей город, обернется призраком, невесомым фантомом, который, не попрощавшись, уйдет прочь, в свой странный мир теней, затеряется среди них, и он больше никогда уже не найдет ее там.
- Потому что это на краю света, - сказала она, и пламя горевшей на столике свечи на мгновение отразилось в ее черных глазах. - Потому что я хотела тогда убежать. Неважно куда, неважно зачем, даже неважно с кем. Убежать от себя, от своего прошлого, от своих ошибок. Я так часто ошибалась, Гарри…
Гермиона говорила ровно, спокойно, в ее голосе не было надрыва, только, пожалуй, усталость, от которой никуда не деться.
И в этот самый момент Гарри, пожалуй, до конца осознал, что их разделяет целая жизнь. Ему верилось и вместе с тем не верилось, что сидящая напротив него красивая взрослая женщина с чужим лицом и глазами Гермионы - та самая девчонка, которая много лет назад погожим сентябрьским утром возникла на пороге купе Хогвартс-экпресса с какой-то нравоучительной речью. Воспоминания школьных лет сейчас неспешно, словно в замедленной киносъемке, прокручивались перед его мысленным взором, и в этом течении кадров было что-то всеобъемлющее, что-то, о чем нельзя рассказать, даже если рассказывать об этом целую вечность. Разве можно словами рассказать и передать то, что они пережили когда-то, прочувствовали, выстрадали? Нельзя. Их объединяет целая жизнь. И что бы и случилось, сколько бы времени ни минуло с тех пор, это останется с ними до конца их дней, а может и дольше, если, конечно, там, за этой чертой, что-то есть.
Она поняла его без слов, улыбнувшись так, что никакие слова были не нужны. Когда-то их объединяла целая жизнь. Но с той поры они успели прожить еще одну жизнь, теперь уже каждый сам по себе. И это прошедшая жизнь навсегда разделила их, сколько бы они ни пытались доказать себе обратное.
Они молча сидели за столиком, такие близкие и вместе с тем такие далекие друг другу, и их молчание было, как ни странно, красноречивее любых слов.
- И что же ты нашла на краю света?
- Себя, как ни странно, - просто ответила она. - У меня на это ушло слишком много лет. Непростительно много…
Прошло десять лет - подумать только целая вечность - а она отчетливо, словно это случилось только вчера, помнила тот день, когда впервые ступила на выжженную безжалостным солнцем калифорнийскую землю. Ее воспоминания о первых впечатлениях от города Ангелов были яркими, до боли отчетливыми, словно картины, на которые талантливый художник не пожалел красок. Здесь все, казалось, было слишком. Слишком ярким, слишком громким, слишком стремительным. Жизнь здесь не замирала ни на секунду, и ее, с детства привыкшую к английской сдержанности и серым краскам, здешние пейзажи ослепляли и несколько даже пугали. Но, так или иначе, она сделала свой выбор, когда за ней захлопнулась дверь такси в тихом, запорошенном снегом нью-йоркском переулке, и обратно дороги не было, хотя она то и дело пыталась развернуться и со всех ног кинуться назад. Вот только беда была в том, что там ее никто не ждал. Она упорно продолжала стучаться в закрытую дверь, в то время как судьба открывала перед ней множество новых, но она упорно не жалела их замечать.
- Проходи, - Алекс распахнул входную дверь, пропуская Гермиону вперед, и она несмело ступила под своды огромного пустынного дома. Холл тонул в темноте, и на минуту Гермионе показалось, что она делает шаг в неизвестность.
- Ты что, живешь один в этом огромном доме? - Гермиона с удивлением оглядывалась вокруг. Дом был огромным и каким-то пустынным, что ли; казалось, что в его просторных коридорах где-то наверху бродит заблудившееся эхо.
- Один.
- Почему?
Вопрос сорвался с языка как-то сам собой. Гермиона вдруг густо покраснела и отвернулась.
- Извини, это не мое дело, - быстро сказала она. Ей вообще было неловко в его присутствии. Ее вдруг снова посетило чувство, которое она испытала в ресторане, в который они ходили в Нью-Йорке на Рождество. Она почувствовала себя Золушкой, которая пренебрегла предостережениями феи-крестной и не успела уйти с бала до полуночи. Волшебство рассеялось, карета превратилась в тыкву, а принцесса в замарашку. Ее сказка закончилась, когда она уехала из Лондона. А она сегодняшняя… Она не нравилась себе, она чувствовала себя чужой в этом городе, в этом доме. Чужой рядом с этим незнакомым человеком, о котором она знает только то, как его зовут, и несколько незначительных фактов его биографии. Господи, она точно рехнулась!
В какой-то момент ей стало страшно: во что она ввязалась?! Зачем ей все это, не проще было бы остаться в своей пустой одинокой квартире, наедине со своими призраками? Но на минуту вспомнив о страшных днях, которые она провела там, днях, наполненных ужасом наползающего одиночества и безысходной серой тоски, она побледнела. Господи, как все-таки хорошо, что он забрал ее!
Стараясь скрыть волнение, она поднялась с дивана и подошла к большому камину у одной из стен бескрайней гостиной. На каминной полке стояло несколько фотографий в тонких рамках. На одной из них была изображена смеющаяся женщина, одетая по моде тридцатых годов прошлого века. Женщина улыбалась в камеру, улыбалась кому-то, кто ее фотографировал бесконечно счастливой улыбкой. Даже по фото было понятно, что она искренне уверена в своей неотразимости, и в том, что весь мир должен вращаться только вокруг нее.
- Кто она? – с любопытством спросила Гермиона.
- Бабушка, мама отца. Бабрара, - Алекс неслышно возник за ее спиной.
- Красивая, - Гермиона продолжала вглядываться в изображение женщины на фото. - Она была актрисой?
- Что-то вроде того, - Алекс усмехнулся. - Она приехала покорять этот город из какого-то маленького провинциального местечка, но актриса из нее, честно говоря, была посредственная, зато когда она познакомилась с моим дедом, он влюбился в нее без памяти и женился на ней, несмотря на ее взбалмошный характер и сандальную репутацию. - А вот дедушка. Я очень любил его, это он привил мне любовь к кино и к этому городу. Он был сценаристом, если хочешь, я покажу тебе фильмы, сценарии к которым он написал. Ни его, ни бабушки уже нет в живых. А это родители.
Гермиона перевела взгляд на следующее фото, где были изображены представительный мужчина с волевым взглядом и элегантная дама.
- Они живут не с тобой?
- Они живут во Франции. Я тоже там жил лет до восемнадцати. Моя мама француженка. Терпеть не может Америку, кино и этот дом. Поэтому у нас мало… точек соприкосновения.
- А этот дом?
- Его построил дед, они с бабушкой прожили всю жизнь. После ее смерти дом перешел ко мне.
- Тебе… не одиноко здесь?
- Нет, - он засмеялся, и Гермиона поймала себя на мысли, что ей с ним очень… спокойно. После последних месяцев ужаса, которые она пережила в Нью-Йорке, это ощущение защищенности и уверенности в чем-то хорошем стало для нее диковинкой. - Здесь не бывает скучно.
- Что ты имеешь в виду?
Огромный одинокий дом на берегу океана сейчас, ночью, когда тишину комнат и коридоров нарушали только порывы сильного ветра, который налегал на окна с той стороны, казался ей буквально необитаемым островом, затерянным где-то посреди все того же вышеупомянутого океана.
- Здесь не бывает тихо и пусто. Просто сейчас Рождество и все разъехались кто куда.
- А знаешь, - сказала Гермиона, - это, пожалуй, было, самое необычное Рождество в моей жизни.
- Это хорошо или плохо? - он снова улыбнулся. Он вообще часто улыбался и ей это очень нравилось.
- Время покажет.
Оно всегда все расставляет по своим местам…
И время, послушное своей природе, понеслось вперед, ни на минуту не останавливаясь. Минуты складывались в часы, часы в дни, дни в месяцы, и это было, пожалуй, одной из тех непреложных истин, которая всегда была, есть и будет: все проходит. Проходит хорошее, проходит плохое, и человек не в силах воспрепятствовать этому. В его силах только лишь одно: сделать свой сегодняшний день таким, чтобы вспоминать о нем не с сожалением, а с радостью.
Алекс не обманул: после Рождества его дом и впрямь наводнили какие-то люди, на взгляд Гермионы личности весьма странные и неоднозначные. Они словно мотыльки слетались на свет огромной лампы, коей для них был этот город. Молодые люди, парни и девушки, жаждущие стать актерами, певцами, танцорами или просто героями светской хроники. Здесь всем было все равно кто ты, как тебя зовут, кто твои родители, откуда ты приехал и чем занимался в прошлой жизни. Они все жили моментом, сегодняшним днем, не вспоминая о прошлом и не заботясь о будущем. Все они жили ради одной мечты - завоевать свое место под солнцем в этом сверкающем равнодушном городе, завоевать любой ценой. Все остальное - ерунда.
Дьявол в деталях.
Этот урок Гермиона усвоила давным-давно.
И, порой, слушая разговоры всех этих ярких и безбашенных молодых людей об искусстве, о смысле жизни или еще о чем-то одинаково бессмысленном и возвышенном, Гермиона с удивлением ловила себя на мысли, что ей все это нравится. Нравятся эти хмельные вечеринки, долгие разговоры обо всем сразу и ни о чем в отдельности на берегу бушующего океана под звездным небом, нравится ощущение свободы, которая в этом мире была главной ценностью. Она вспоминала свое прежнее окружение: фальшивые люди с фальшивыми улыбками, которые не заговорят с человеком, если его родословная не будет достаточно подходящей для этого.
- Почему ты принимаешь всех их в своем доме?
Она спросила однажды об этом Алекса, когда они гуляли вдвоем по берегу океана. Редкий случай, когда они оставались одни и могли поговорить о чем-то без свидетелей.
- Не знаю… Наверное потому, что я считаю, что каждому человеку важно дать в жизни шанс. Не важно, на дружбу ли, на любовь, на карьеру. Дать шанс, невзирая на его происхождение или его прошлое. Я вообще считаю, что человека нужно судить только по его поступкам. Только по ним. Меня этому научил дедушка.
Гермиона кинула на него заинтересованный взгляд из-под ресниц, но ничего не ответила.
Его сложно было уличить в неискренности, ведь именно его поступки в первую очередь и подтверждали его слова. Странный это был человек. Гермиона порой думала, что если бы однажды она встретила его где-нибудь на улице, и ей пришлось бы высказать свои впечатления о нем, она бы только смерила его презрительным взглядом. Наверняка избалован деньгами и женским вниманием, поверхностен и плюет на мнение окружающих. Но чем больше она узнавала его, тем большим уважением к нему проникалась: то, как он воспринимал жизнь и то, по каким критериям оценивал окружающих, очень импонировали ей. Она, пожалуй, не отдавала себе до конца отчета в том, что он нравился ей именно потому, что так смотрел на жизнь. Их взгляды на мир перекликались, совпадали, и именно в этом была причина того, что он ей нравился.
Он ей нравился. Ее чувство привязанности и симпатии к нему росло и крепло в ней с каждым днем. И в какой-то момент она поняла, что совсем перестала этому противиться.
Они медленно шли по пустынному пляжу, и Гермиона с удовольствием подставляла лицо порывам жаркого ветра. Волны накатывали на берег одна за другой, и в этой безудержной стихии чувствовалась какая-то первобытная, неукротимая страсть. Тихий океан. Ошибся тот человек, который так окрестил его.
- Тебе совсем нет дела до того, кем они были раньше, что скрывают, о чем думают?
- Пожалуй, что нет. И в них, и в самом себе мне важен только сегодняшний день. Только эта минута, только этот океан и ветер, дующий из пустыни. Зачем нам что-то еще, если у нас есть все это?
- Может быть, ты и прав. А, может, и нет. Может, вся правда в том, что у каждого из нас своя правда?
Он только в очередной раз улыбнулся и неопределенно пожал плечами. Ее правда была в том, что каждый день, ложась спать, она прокручивала в голове свою прошлую жизнь, часами рассматривала фото дочери и сходила с ума от ревности к бывшему мужу. Его правда была в том, что он был со всеми сразу и ни с кем в отдельности, и, как ни странно, был этим счастлив. Их общая правда была в том, что с тех пор, как она поселилась в его доме, он не сделал ни единого шага ей навстречу, а она продолжала упиваться жалостью к себе и страхом сделать шаг навстречу ему.
Он часто исчезал по вечерам. Как правило, это были шумные компании или же шикарные девицы, которым было суждено, как пресловутым мотылькам, сгореть в безжалостном пламени этого города.
- Ты уезжаешь куда-то? - Гермиона и Алекс стояли в пустынном холле. Из гостиной доносились веселые голоса и смех - бессменные атрибуты здешней жизни, но ей вдруг впервые за многие месяцы стало неприятно, что он сейчас уедет в душную жаркую ночь с очередной девицей, а она поднимется в свою комнату и будет предаваться воспоминаниям. Они очень много времени проводили вместе, но ей казалось, что он не видит в ней женщину. Кто знает, быть может, для этого красивого глянцевого мальчика она была всего лишь человеком, которому он решил дать шанс?
- Мне казалось, тебе все равно, - устало сказал он.
Они стояли в спасительном полумраке прихожей, а она боялась поднять на него глаза и сказать, что то, от чего она бежала поначалу, стало для нее точкой невозврата.
- Мне не все равно! - она прислонилась спиной к входной двери и скрестила на груди руки.
Алекс все также устало посмотрел на нее и невесело усмехнулся.
- Зачем ты все это делаешь?
- Сама не знаю, - честно ответила она.
Зачем она все это делает, если искренне уверена, что по-прежнему любит бывшего мужа и жизни своей без него не смыслит? Почему ей тогда есть дело до того, куда сейчас уйдет Алекс, вернее, не куда, а с кем?
- Зато я знаю! - он вдруг в мгновение сократил расстояние между ними, притянул ее к себе, и для нее, словно в замедленной съемке, весь окружающий мир утратил краски и звуки. Осталась только эта минута, его близость и его взгляд, в котором она читала сразу столько разных чувств. - Ты хочешь что-то доказать самой себе, доказать что-то своему бывшему мужу. А я не хочу становиться в твоих руках орудием мести. Сколько времени прошло с тех пор, как вы развелись? А ты все еще думаешь о том, что бы он сказал? Как бы он отреагировал? Почему ты просто не хочешь перестать зависеть от него? Начни ты жить собственной жизнью!
Он вдруг оказался совсем близко от нее в этом спасительном полумраке коридора. Она чувствовала его руки на своих плечах, чувствовала его дыхание на своей щеке, чувствовала, что больше всего на свете сейчас он хочет ее поцеловать.
- Алекс, - умоляюще прошептала она, - я очень хочу забыть его! Вот только не знаю как. Помоги мне!
- Я не смогу тебе помочь, - он наклонился к ней совсем близко, так близко, что она чувствовала его дыхание на своей шее. Его близость впервые так сильно волновала ее, но он, кажется, не придавал этому никакого значения. - Ты сама должна себе помочь. Пока ты не поймешь, что в твоих силах начать жить, ты так и будешь наблюдать жизнь со стороны.
Она встретилась с ним взглядом, и он снова прочел в нем мольбу.
- Все зависит только от тебя, - он отстранился от нее и, словно в подтверждение своих слов, развел руками. - Свой выбор ты должна сделать сама.
Он бесшумно вышел и закрыл за собой дверь. Он был прав, тысячу раз прав, вот только сказать было гораздо проще, чем сделать.
Она несколько секунд невидящим взглядом смотрела куда-то в пустоту, а потом также беззвучно выскользнула за дверь и неспешно пошла к океану. Жаркий ветер - дыхание пустыни - развевал ее волосы и моментально иссушал слезы на щеках. Что ж, судьба снова не оставила ей шанса, и той ночью она решила двигаться дальше.
Где-то она читала о том, что иногда шаг навстречу другому человеку - самое большое путешествие в жизни. И она сделала этот шаг, шаг навстречу Алексу, о чем не пожалела ни разу в жизни.
Они много разговаривали. Она рассказала ему о своем детстве, рассказала о родителях. О школьных друзьях, о своей детской любви в Рону и о его предательстве. Рассказала об аварии, которая перевернула всю ее жизнь, рассказала о девушке, которая погибла вместо нее, рассказала о безумном завещании своего свекра и своем браке, о семи годах лжи и притворства. Рассказала о дочери - о ней она говорила больше всего, и неизменно в таких случаях лицо ее озарялось каким-то внутренним светом. Рассказала о своей жизни в Нью-Йорке после развода. Только об одном она молчала - о магии. Почему-то то, что когда-то играло такую важную роль в ее жизни, теперь забылось, отошло на второй план. Здесь, в этом городе, в этой жизни, которой она жила теперь, говорить об этом было как-то… странно. Неправильно, нелогично. Здесь все проповедовали прагматизм, и были этим счастливы, но магия была неотъемлемой частью ее натуры, она не смогла бы молчать о ней всю жизнь. Она решила быть до конца откровенной с Алексом. Это был риск, но она должна была открыться ему. Ей подсказывал это внутренний голос.
- Алекс! - Гермиона окликнула его и, стараясь унять волнение, ждала, пока он спустится. Она стояла у подножия лестницы в коротком черном платье. Раньше она никогда бы не позволила себе одеться таким образом, но теперь она на многие вещи смотрела по-другому. - Нам нужно поговорить.
- Ты очень красивая, - он подошел к ней и поцеловал долгим поцелуем. У нее закружилась голова - у нее всегда кружилась голова от его поцелуев - но она решительно вывернулась из его объятий.
Он нехотя отпустил ее и посмотрел вопросительно, давая понять, что слушает.
- Не здесь! - она нервно заправила за ухо выбившуюся прядь волос. - Давай уедем куда-нибудь.
- Ну хорошо, - он пожал плечами. - Ты хоть намекни, что случилось?
В ее глазах на мгновение вспыхнул ведьминский огонек.
- Это очень важно, - с расстановкой сказала она. - Если ты сможешь принять то, что я собираюсь тебе рассказать, я останусь в твоем доме и в твоей жизни. А если нет…
Она замолчала на полуслове и с вызовом посмотрела на него.
- Это что-то… плохое? - осторожно спросил он.
- Это что-то, что сложно понять. В это можно только поверить, и если ты поверишь мне, я возьму тебя в свой мир. Но выбор за тобой…
Она опоздала на целых три часа! Она терпеть не могла опаздывать на работу и никогда не терпела халатного отношения к работе от своих подчиненных, но сегодня ее авторитет явно пошатнется в их глазах.
- Доброе утро, Гермиона! - с ней кто-то поздоровался.
- Доброе, - на ходу бросила она. Господи, у нее столько дел на сегодня запланировано, а время уже перевалило на полдень.
Она влетела в свою приемную на всех парах. Девушка, сидевшая за бескрайним офисным столом и что-то быстро печатавшая на компьютере, при ее появлении прервала свое занятие и театрально воздела вверх руки.
- Хвала небесам, босс, вы на месте! Ты что, с ума сошла? - девушка стремительно поднялась со своего места, на ходу собирая разбросанные по столу бумаги в одну стопку, после чего торжественно вручила их Гермионе. - Это с пометкой срочно.
- Ужас, - с тоской констатировала Гермиона, с тоской взглянув на кипу документов.
- А никто и не обещал, что будет легко.
- Кэтлин, скажи Элли и Стиву, что я жду их у себя через десять минут.
- Окей! А ты помнишь про…
- Я про все помню! – отмахнулась Гермиона. - Давай по мере возможности решать вопросы.
- Это аврал, - грустно ответила Кэтлин.
- Это понедельник, - в тон ей ответила Гермиона, скрываясь за дверями своего кабинета.
День пошел своим чередом, и ей нужно было успеть сделать тысячу дел, а у нее решительно не было времени на тысячу, разве что на десятую часть.
- Эй, босс! - дверь с грохотом распахнулась, и на пороге возникла ее ассистенка.
- Сколько раз тебя просила, - сказала Гермиона, не отрываясь от бумаг, - не называть меня босс!
- Как скажешь! Тебя к телефону.
Гермиона устало откинулась на спинку кресла.
- Не терпит отлагательств?
- Нет! Там какая-то фифа на проводе!
Гермиона удивленно посмотрела на девушку.
- А что? – чуть обиженно фыркнула Кэтлин. По всей видимости, звонившая произвела на нее не самое приятное впечатление. - По голосу понятно, что фифа.
- Не стану уточнять, что ты вкладываешь в это понятие, - сказала Гермиона, возвращаясь к бумагам. - Попробуй решить вопрос сама, если не получится, спроси, что она хотела, и запиши ее номер. Она не сказала, что хочет?
- У нее не все дома явно, - у Кэтлин полыхали щеки - верный признак того, что ее довели до бешенства. - Сначала велела мне записать какой-то адрес дурацкий, а потом сказала, что ей нужна ты. Я говорила, что ты занята и не сможешь ответить, тогда она сказала передать тебе примерно следующее: «Спросите у нее, знает ли она что такое стокгольмский синдром?» Больная какая-то, ей Богу, а говорит так, как будто издевается!
- Кэтлин, - побледневшая Гермиона упавшим голосом перебила девушку, - соедини ее со мной и никого ко мне не пускай в ближайшие полчаса.
Кэтлин выразительно постучала пальцем по виску, а потом с самым независимым видом скрылась за дверью. Через несколько секунд телефон, стоявший на столе, разразился пронзительной трелью, и Гермиона чуть дрожащей рукой подняла трубку.
- Какого отзыва ты ждешь от меня в ответ на свой пароль?
- Как приятно, когда тебя понимают с полуслова! Да еще и после стольких лет! - Кристина Бернгард звонко рассмеялась на том конце телефонного провода, а потом ее голос вдруг в миг стал серьезным. - Нам нужно поговорить. Дело касается твоей дочери. Думаю, тебе это будет интересно.
