Глава 40Оказавшись в прихожей, он долго сидит на полу – сил идти куда-то у него нет. Так долго, что, хотя сейчас и глубокая ночь, Северус выходит к нему – и замирает, приоткрыв рот, с выражением шока и замешательства на вытянувшемся лице, увидев своего друга до такой степени пьяным. Это настолько странно и на того не похоже, что Снейп даже не сердится – он пугается.
- Я не хочу трезветь, - чётко говорит ему Ойген, верно истолковав его поднятую палочку. – Не сегодня.
- Что случилось? – Северус присаживается рядом на корточки.
- Ничего… плохого. Правда, - Ойген пытается до него дотянуться, но никак не может сфокусировать зрение.
- Я бы не сказал, что тебе хорошо, судя по ощущениям.
- Мне… хорошо. И плохо. Одновременно. Но это… не страшно. Правда.
- Пойдём, - разбираться сейчас бесполезно, он и не пытается даже. – Не хочешь трезветь – не надо… но утром потом не…
- Если бы ты знал, как мне стыдно, - говорит Ойген.
- Стыдно? – непонимающе переспрашивает Снейп. – За что?
Тот, вроде бы, шёл на переговоры с представителем профсоюза… что он с ним сделал такое? Заставил подписать бумаги, ставящие его будущий персонал в положение домовых эльфов? А теперь рефлексирует?
- За всё… за себя.
- Ты выторговал какие-то нечеловеческие условия? – смеётся Снейп. – А теперь, напившись, раскаиваешься?
- Я встретил сослуживца своего дяди, - говорит Ойген. – Он показал мне его. И рассказал.
Снейп замирает.
Про дядю – Ревальта – он слышал только однажды, и всё, что понял тогда – это то, что тема эта была для его друга непривычно болезненной. Потом видел его портрет в их библиотеке – в той её части, куда сам Ойген никогда не ходит.
- Посмотри сам, пожалуйста, - просит Мальсибер. – Я хочу, чтобы ты знал… но рассказать не смогу…
- Сейчас?
- Сейчас. Пожалуйста.
Снейп кивает – и смотрит.
Когда заканчивает – тот плачет… да Снейпу и самому хочется рыдать от увиденного. И утешать тут действительно нечем… хотя сам Мальсибер наверняка бы нашёл. Но он-то не Ойген… Поэтому он просто подсаживается поближе и обнимает своего пьяного друга, склоняя его голову к себе на плечо.
- Вы похожи, - негромко говорит Снейп, гладя Мальсибера по волосам и плечам. – Поэтому так и больно.
- Да ничуть мы не похожи, - взрывается тот. – Только внешне, неужели ты тоже не видишь?!
- Не только, - спокойно возражает Северус. – И ты сам это знаешь. Просто так уж сложилось.
- Что сложилось, Северус? Что когда он там бился с ними – я, в том же возрасте, их убивал? Низачем – просто чтобы, видите ли, потренироваться?
- Ты о чём? – непонимающе спрашивает Снейп.
- О магглах! О магглах же – которых Ревальт вытаскивал раненых непонятно как на одной своей силе – а я убивал и пытал!
- Ты? Пытал магглов?! Когда, Ойген?
- А… ты же… да. Тебя же не отправляли, - судорожно вздыхает он. – Я забыл. Тебя же не учил Долохов?
- Почему не учил? Учил… чему-то. Но я не помню уже.
- Он не тренировал тебя… на магглах?
А ведь и вправду было… только Снейп совершенно забыл об этом. Было весьма неприятно, но он тогда… в общем, ему было почти всё равно – он тогда и Сектумсемпру довёл до ума, и Вулнера Санентур придумал… и вот на магглах и проверял.
Воспоминание оказывается весьма неприятным – но и близко не в такой степени, как, по-видимому, для Ойгена. Потому что того просто трясёт, и Северус вспоминает его в первые недели после возвращения из Азкабана.
- Нам было по восемнадцать, - говорит он. – Совсем мальчишки.
- А он в восемнадцать уже погиб, - горько отвечает ему Ойген. – А убежал в семнадцать… он был младше меня, когда…
- Нельзя так сравнивать, - возражает Северус. – Ты понимаешь?
- Почему?
Действительно – почему? Никогда ему утешения не давались… сюда бы Люциуса Малфоя сейчас – он бы мигом нашёл не одно, а три объяснения, и таких убедительных, что даже сам бы поверил. А Снейп так не умеет…
Ойген вдруг смеётся, поднимает заплаканное лицо и ласково гладит друга по щеке.
- Ты не умеешь, - говорит он. – Но это не важно… спасибо, что хочешь утешить. На самом-то деле, только это и важно… обоснование-то найти несложно. Спасибо, - он притягивает его к себе и прижимается лбом к его лбу. – Как здорово, что я тогда тебя встретил… ты знаешь, а ты ведь, - он улыбается, - пожалуй, едва ли не единственное, чем я могу гордиться… ну, или хотя бы не стыдиться, - он снова смеётся, на сей раз очень ласково.
- Почему? – слегка улыбается Снейп.
- Потому что ты талантливый… потому что я тебя спас… потому что ты, может, сделал бы меньше, если б не я, - начинает перечислять Ойген.
- А ты был прав, - уже откровенно смеётся Снейп. – Скромность – идиотское качество. Как здорово, что ты его действительно лишён полностью.
- Я не прав?
- Прав, - продолжает смеяться тот. – На самом деле, ты даже куда более прав, чем ты думаешь… мне просто крайне непривычно видеть тебя таким пьяным. Пойдём, я отведу тебя в спальню. Пол холодный.
- Отведи в библиотеку, - говорит тот вдруг. – И оставь меня там одного. Пожалуйста.
- Ты уверен?
- В другом состоянии я к нему никогда и близко теперь не подойду, - честно говорит Ойген. – А сейчас я решусь. Отведи меня.
- Ну идём, - он одним рывком поднимает того на ноги – и только сейчас замечает коробку, которую тот прижимает к себе. – Это что?
- Это… письма. Не бойся, - он всё правильно понимает. – Там нет никакой магии. Они самые обычные.
- Твоего дяди?
- Да. Он не успел их отправить – а его друг сохранил… и отдал мне. А я боюсь их читать, - он стоит с некоторым трудом и крепко держится за Северуса – тот и сам держит его, кажется, впервые в жизни такого пьяного, растерянного и запутавшегося. Это всегда была его прерогатива – путаться в своих чувствах и ощущениях, а Ойген всегда с лёгкостью мог его распутать. А теперь они поменялись ролями… и Снейп не представляет, что делать.
Поэтому делает то, о чём его просят: ведёт друга в библиотеку. Потом закрывает за ним дверь… подумав, ставит на неё следящие чары – и уходит к себе. Не караулить же его здесь под дверью…
…Оказавшись в библиотеке, Ойген трезвеет – или ему так кажется. Пошатываясь, он медленно идёт вдоль стеллажей, скользя левой рукой по их полкам – что помогает сохранить равновесие – а правой прижимая к себе жестяную коробку с письмами. Ему кажется, что идёт очень долго – хотя куда здесь долго идти, библиотека заставлена очень плотно… надо было, наверное, раздвинуть пространство… хотя тогда пришлось бы идти ещё дольше… Он старается не смотреть под ноги: стоит ему опустить взгляд, как его почему-то тут же начинает мутить. Здесь очень тихо и, несмотря на ночное время, совсем не темно: Снейп, что ли, зачаровал это место… Пахнет старой бумагой и кожей – один из самых мирных запахов на свете…
Наконец, он доходит. Портрет не спит – сидит на подоконнике своего нарисованного окна и смотрит на медленно подходящего к нему племянника.
- Здравствуй, - тихо говорит Ойген, останавливаясь возле самой рамы и опуская портрет пониже – так, чтобы быть с ним на одном уровне.
Юноше на портрете шестнадцать, и он и вправду очень похож на Ойгена в том же возрасте – вернее, конечно, связь тут обратная, но сходство действительно сильное. Только вот взгляд у него серьёзный и взрослый, а улыбка сейчас печальная и понимающая.
- Здравствуй, - говорит он, встаёт с подоконника и тоже подходит к раме – со своей стороны. – Я давно хотел с тобой познакомиться.
На нём тёмно-бордовая бархатная мантия и белая рубашка под ней – безо всякого галстука. Ворот расстёгнут… Чёрные волосы подстрижены коротко и полностью открывают и шею, и уши.
- Мне было стыдно, - говорит Ойген, перекладывая коробку из правой руки в левую и кладя раскрытую правую ладонь на холст. – Мне и сейчас стыдно. Но я пьян, и поэтому всё же рискнул.
- Не нужно, - улыбается ему Ревальт и тоже касается ладонью холста там, где лежит рука его племянника. Кажется, что ладони вот-вот соприкоснуться – но это, разумеется, невозможно. – Я знаю твою историю… Не всё, конечно – но знаю. Что ты хочешь узнать?
- Не знаю, - говорит Ойген. – Я очень мало о тебе знаю. Я встретил сегодня твоего друга… военного. Полковника Дэниэла Арчера. Хочешь, я его сюда приведу?
- Дэниэл? – улыбается Ревальт. – Я рад, что он ещё жив, надо же, до полковника дослужился… и буду рад поговорить с ним. Спасибо.
- Или могу взять тебя к нему. В гости. Хотя он не звал, - он трясёт головой. – Надо, наверное, себя протрезвить… и так всё достаточно плохо, так ещё и…
- Как тебе больше нравится, - говорит портрет. – Ты напрасно так остро на меня реагируешь… ты старше меня в три раза. И опытнее. И, в общем-то, лучше.
- Лучше?! – нервно восклицает он, едва не роняя коробку – подхватывает её в последний момент почему-то с таким испугом, будто она может разбиться, и ставит осторожно на пол.
- Мне было легко стать таким, - говорит Ревальт и просит, - сядь, пожалуйста. И успокойся. Я бы обнял тебя, если бы мог, - добавляет он с мягкой улыбкой. – Но тебе придётся это просто представить.
Ойген судорожно вздыхает, оборачивается, разыскивая что-нибудь, на что можно сесть, видит у одного из стеллажей невысокую лестницу, наверху которой можно сидеть, достаёт палочку и, не рискуя сейчас обходиться без слов, говорит:
- Акцио.
Потом поднимается по ступенькам и садится – и поднимает на ту же высоту и портрет.
- Не лучший выбор, - говорит Ревальт. – Ты упадёшь так… я сказал, что ты лучше меня, - напоминает он. Ойген болезненно морщится, ёжится и закрывает лицо руками, произносит глухо:
- Не надо, пожалуйста, так. Я ценю, правда. Но не надо.
- Где ты был одиннадцатого сентября две тысячи первого года? И всю следующую неделю? – серьёзно спрашивает его Ревальт.
- Ты… как ты… откуда ты знаешь? – он слегка всхлипывает и удивлённо на него смотрит. Портрет улыбается:
- Мы многое знаем. Ты ведь повесил портреты родителей на лестнице – они видели и слышали вас. Я бы на твоём месте тоже там был – но я прошёл совсем иной путь. Твой был гораздо длиннее… Ойген. Ты знаешь, почему тебя так назвали?
- Я знаю, что оно значит, - кивает тот. – Хотели подчеркнуть…
- Нет, - улыбается тот.
- Нет?
- Нет, конечно. Мой брат… я полагаю, родители замучили его мною. Представь: всю жизнь слышать, что нужно быть таким, как мертвец… что ему оставалось? Он и перевернул всё, что смог. И имя наследника – тоже.
- Я не понимаю… погоди, - он наводит на себя палочку и всё же отрезвляет себя: в конце концов, разговор уже начат, ну не сбежит же он посредине…
Ему тут же становится очень холодно и ужасно пусто – вот почему люди так не любят это заклятье… Он ёжится, оглядывается, но пледов тут нет, и он неохотно накладывает на себя согревающие чары.
- Можешь считать, что они от меня, - говорит Ревальт. – Всё правильно… если уж говорить – лучше трезвым. Мы говорили об именах, - напоминает он и предлагает: - Выпей воды – поможет.
- Откуда ты знаешь? – слегка улыбается Ойген, следуя его совету: льёт прямо себе в согнутую чашей ладонь из палочки и пьёт, а потом умывается.
- Я же воевал… там много пили. Вода помогает – даже без заклинаний.
- Вода вообще помогает, - кивает Ойген – и вдруг спрашивает: - Хочешь, я тебе утром покажу, где мы живём теперь?
- Конечно, - кивает тот. – Здесь море или океан рядом? Я слышу шум иногда.
- Океан, да… там красиво. Очень красиво… хотя и не так как у нас. Я перебил, извини…
- Не страшно. Я говорил о твоём имени. Переставь буквы, добавь s и замени одно «e» на «i».
Тот чертит в воздухе буквы палочкой (имя Ойген пишется «Eugen» - авт.), добавляет, меняет… глаза его расширяются, он смотрит на портрет изумлённо – а тот смеётся.
- Это ужасно глупо, - говорит он наконец. – Но Кассий хотел выделиться… назвать совсем напрямую всё-таки не решился – и придумал вот такой вариант. Поговори с ним об этом – он сам расскажет.
- Вы помирились? – тихо спрашивает Ойген, развеивая буквы.
- Конечно. Здесь редко враждуют… и мы же любили друг друга, когда он был маленьким. Но расскажи мне про себя, - просит он. – Тебя я совсем не знаю… только со слов Кассия. Ты никогда не разговаривал со мной прежде.
- Когда я нашёл портрет, разговаривать уже было поздно, - говорит Ойген.
- Ты был в Азкабане, - помолчав, говорит Ревальт.
- Был.
- За что?
- Папа тебе не сказал?
- Я не понял, - признаётся портрет. – Он и сам не понял, мне кажется… но не рассказывай, если не хочешь. Скажи лучше, почему тебе передо мной стыдно? За что?
- Да за всё, - помолчав, говорит Ойген. – Я столько лет потерял… просто выбросил. Да и сейчас, если подумать…
- Чем ты сейчас занимаешься? – кажется, Ревальт готов поддержать любую тему: ему и интересно, и хочется успокоить племянника.
- Ну вот тоже, - смеётся тот слегка истерично.
И плачет.
- Ойген, - очень ласково зовёт его Ревальт. – Не надо так… успокойся. Пожалуйста.
- Ты понимаешь, - говорит тот, стирая слёзы ладонями и пытаясь сквозь них улыбаться, - если всерьёз задуматься и сравнить с тобой, я сделал в жизни, пожалуй, только одно стоящее дело: вытащил сюда своего друга и помог ему здесь прожить первые месяцы. Взамен, правда, он меня спас и до сих пор регулярно спасает, так что… А второго друга я потерял.
- Он умер?
- Он сел! В Азкабан. Навсегда. Ни за что. А я не понял, что он собирается сдаться. Если бы я тогда был внимательнее…
- Что бы ты сделал? – мягко спрашивает его Ревальт. Сейчас он сидит боком на раме и кажется, что ещё чуть-чуть – и он шагнёт в комнату.
- Я бы забрал его с собою, конечно. Или остался с ним.
Ревальт молчит, только смотрит очень внимательно. Потом спрашивает:
- А что тогда было бы с тем, первым? Которого ты спас, насколько я знаю?
Ойген открывает рот, чтобы ответить – но молчит, потому что не знает, что именно тут сказать. Потому что ведь получается, что, останься он с Эйвери, Снейп умер бы там, в той хижине…
- Что было – то было, - говорит Ревальт настойчиво. – Оставь прошлое в прошлом. Ты ведь должен уметь. Живи, - он улыбается. – За меня в том числе. И заходи иногда. Мне здесь невероятно скучно, ты знаешь… почему ты запер нас всех в библиотеке? Меня – я понимаю, - смеётся он. – Но остальных-то за что?
- Не знаю, - очень смущается Ойген. – Я как-то… здесь толком нет лестницы – я не знал, куда вас повесить… в гостиную нельзя – у меня бывают здесь в гостях магглы… но я придумаю что-нибудь, - обещает он. – На самом деле, я совсем не подумал… видишь?
- Ты хороший, - с нежностью говорит Ревальт. – Не надо, не плачь, пожалуйста! – просит он, когда у того вновь набегают от его слов на глаза слёзы. – Познакомь меня со своим другом? Я видел его здесь пару раз, но мы не разговаривали.
- Я познакомлю, - обещает он. – Здесь…
Он левитирует коробку с письмами себе в руки и открывает её.
- Полковник Арчер отдал мне это… что мне сделать с ними? Твои письма, который ты не успел отправить…
- Что хочешь, - улыбается он. – Прочитай… может быть, тебе будет любопытно.
- Ты разрешаешь?
- Конечно. Никого из их адресатов ведь всё равно уже нет в живых… читай, если хочешь. Хотя там есть одно… если не потерялось. Покажи мне, - просит он. Ойген начинает перебирать письма, и на одном из них Ревальт кивает: - Да, по-моему, это оно. Открой, пожалуйста.
Ойген немного неловко – от волнения у него дрожат руки – вскрывает конверт. Под ним – ещё один, на нём написано: «Кассию от Ревальта».
- Прочитай его, - просит тот. – Я писал брату – на будущее. Но, думаю, если бы знал, что у него будешь ты – то написал бы что-то похожее и тебе. Не сейчас, - просит он. – Ты слишком расстроен, потерян и взбудоражен, а я бы хотел, чтобы ты читал это спокойно.
- Я прочитаю, - кивает он, кладя письмо поверх остальных. – Спасибо.
- Сейчас иди спать, - говорит Ревальт. – И приходи после… я всегда рад тебя видеть. И так и не знаю ничего о тебе, - улыбается он. – Ты расскажешь?
- Расскажу, - кивает он. – Всё, что захочешь.
- Иди, - повторяет портрет. – Ты очень устал. И очень много пережил за один день. Иди. И поверь мне, пожалуйста: тебе нечего стыдиться передо мной. Совсем нечего. Мы все в семнадцать такие, какими нас вырастили. Доброй ночи, Ойген.
Тот тихо уходит. Портрет провожает его долгим взглядом, а когда тот сворачивает, исчезая из поля зрения, уходит со своего полотна.
