Глава 43. Время раздавать долги.Утро начинается с того, что мне приходит сова. Она упорно молотит клювом по моему несчастному окну, и как бы глубоко я ни зарывался головой в подушки, мерзкая птица все не унимается. Так что в конце концов мне приходится слезть с кровати, распахнуть окно, ежась от ледяного ветра, и пропустить наглую птицу внутрь. Это оказывается хогвартская сова для официальной корреспонденции, одна из тех, что приносят студентам их традиционные письма перед началом учебного года со списками учебников и экзаменационными оценками, или летают с депешами в Министерство магии. Словом, птица выглядит слишком важно, чтобы письмо оказалось приятным.
Я кое-как отвязываю от ее лапы послание, не слишком-то вежливо выпроваживаю сову обратно на улицу и закрываю окно. Странно, но мне не так погано, как должно бы, учитывая вчерашние события. Приходится признать, что каким бы Снейп ни был гадом, он определенно умеет читать целебные заклинания и варить Укрепляющее зелье.
Внутри конверта, как и следовало ожидать, оказывается официальный вызов в кабинет Дамблдора. Я бросаю тоскливый взгляд на часы, отмечая, что до назначенного времени остается не так уж и много, а мне явно не помешало бы попытаться хоть как-то привести себя в порядок.
В ванной комнате я первым делом проверяю Силенси. Окутывающее змею магическое сияние уже не такое сильное, как накануне, но змея все равно почти не реагирует, когда я пытаюсь ее растормошить. Поколебавшись, я решаю оставить ее в покое и забираюсь под душ. После Сектумсемпры давние шрамы, оставленные оборотнем, выглядят хуже, чем прежде, но в целом не похоже, чтобы вчерашние события оставили какие-либо значительные последствия. Одевшись, я еще раз оглядываю себя в зеркало и прихожу к выводу, что по моему виду вообще не скажешь, что со мной что-то произошло накануне. Да и самому мне вчерашние события начинают казаться нелепостью, недоразумением, на которое не стоит даже терять времени. Может быть, Дамблдор назначил эту встречу для того, чтобы убедиться, что все в порядке, и назначить заслуженные взыскания, а не для того, чтобы вытурить Малфоя из школы.
Завтрак закончился совсем недавно, в коридорах оживление и суета: студенты готовятся к отъезду по домам на Рождество и прощаются с теми из своих однокурсников, кому предстоит остаться на каникулы в замке. На меня никто не обращает особого внимания. Зная, с какой скоростью в Хогвартсе разлетаются сплетни, я прихожу к выводу, что каким-то чудом наша вчерашняя стычка с Малфоем не стала достоянием общественности, иначе в меня уже непременно тыкали пальцами и перешептывались.
По пути к директорскому кабинету я чувствую подступающее нервное напряжение, как и всякий раз перед встречей с Дамблдором. Однако повернув за угол, в коридор с горгульей, я понимаю, что встреча обещает быть даже менее приятной, чем я изначально рассчитывал. Потому что посреди коридора я вдруг обнаруживаю самого Люциуса Малфоя. Я напрягаюсь мгновенно и почти неосознанно, потому что все мое существо буквально вопит о том, что передо мной – враг. Один из Первого круга Упивающихся смертью, коварный и изворотливый, словно змея, хладнокровный убийца, не знающий сострадания – вот, кем всегда был для меня этот человек. Я вспоминаю, скольких он убил тогда, до того, как смерть настигла его самого, и мои руки словно сами собой сжимаются в кулаки. А теперь мерзавец наблюдает за моим приближением с холодным высокомерием, стоя посреди одного из хогвартских коридоров, как ни в чем не бывало, и одного только этого достаточно для ярости.
Я старательно говорю самому себе, что на самом деле я вижу перед собой одного из попечителей Хогвартса, добропорядочного представителя магического сообщества. Я говорю себе, что в этом мире Люциус Малфой никогда не служил Темному Лорду, не носил маски Упивающегося смертью, не истреблял целые семьи магглов и магглорожденных ради собственной забавы. Я говорю себе, что передо мной совершенно другой человек, но каким-то образом это ничего не меняет, и гнев продолжает глухо ворочаться в груди.
Затем я перевожу взгляд дальше, за его спину, и обнаруживаю Драко Малфоя, который с подавленным видом смотрит в пол, стоя на шаг позади отца, словно хочет спрятаться за ним. При ближайшем рассмотрении я замечаю свежие синяки на его тощей бледной шее, и досадливо хмурюсь. Пожалуй, из нас двоих Малфой больше походит сейчас на жертву нападения, чем я.
– Мистер Поттер, полагаю? – спрашивает Малфой-старший, когда я приближаюсь к ним вплотную, его губы искривляются в едва различимой презрительной усмешке.
– Верно. А вы – Люциус Малфой, член Попечительского совета Хогвартса и отец Драко. И раз уж мы теперь знакомы и с формальностями покончено, то может быть, не будем терять времени и войдем внутрь? – Я киваю в сторону горгульи и добавляю: – Медовые вафли.
Малфой-старший окидывает меня взглядом, но ничего не говорит в ответ на эту дерзкую реплику. Тем временем статуя горгульи послушно отъезжает в сторону, открывая взгляду винтовую лестницу. Мы с Малфоями поднимаемся по вращающейся лестнице вверх в молчании, которому идеально подходит определение неуютного.
Когда мы заходим в кабинет, Дамблдор уже ожидает нас, сидя за своим столом. После обмена приветствиями, несколько натянутыми со стороны Малфоя и доброжелательными со стороны Дамблдора, директор приглашает всех присесть, затем хмурится, будто спохватившись, и взмахивает палочкой, трансфигурируя перед своим столом дополнительный стул.
– Прошу прощения, Люциус, я не предусмотрел заранее еще одного кресла. Если мне не изменяет память, я отправлял приглашения в свой кабинет только для Драко и Гарри.
Люциус Малфой с достоинством оправляет мантию и опускается на предложенное место.
– Если мне не изменяет память, – произносит он в тон Дамблдору, – члены Попечительского совета имеют право присутствовать на подобных беседах. Речь идет о моем сыне, Дамблдор.
Директор кивает, признавая его право находиться здесь. Когда все рассаживаются, Дамблдор обводит присутствующих пронзительным взглядом ясных голубых глаз, и мне отчетливо кажется, что избежать этого взгляда хочется не мне одному.
– Как вы все, вероятно, понимаете, мы собрались, чтобы внести некоторую ясность в те события, которые произошли между Драко и Гарри вчера вечером. То, о чем сообщил мне профессор Снейп, кажется весьма тревожным. По его словам, между Гарри и Драко возникли весьма серьезные разногласия, в результате которых Драко попал под действие запрещенного зелья, а Гарри подвергся воздействию смертельно опасного темномагического заклинания. Думаю, что не ошибусь, если сперва попрошу Драко изложить его версию событий. Драко, пожалуйста, начинайте.
Дамблдор устремляет выжидающий взгляд на Драко Малфоя, на этот раз его глаза внимательные и холодные, без привычных шутливых искорок. Под этим взглядом Малфой неуютно сглатывает и быстро переглядывается с отцом. Дождавшись его кивка, Драко Малфой принимает кроткий вид и начинает рассказывать.
Я маюсь от скуки, пялясь в потолок, пока Малфой расписывает в малейших деталях, как я цеплялся к нему весь вечер совершенно без повода, пользуясь тем, что в случае конфликта преподаватели будут на моей стороне, как при соучастии студента из Дурмстранга я подмешал ему в питье какое-то зелье, очевидно, в отместку за то, что он, выполняя долг старосты, рассказал своему декану, что я нарушил школьные правила. Также он говорит о том, как путалось его сознание от действия этого омерзительного зелья, как он, едва соображая, что происходит вокруг, забрел в комнату за гобеленами и наткнулся там на меня. Как я напал на него, и он, чувствуя угрозу для своей жизни и неспособный в полной мере руководить своими действиями, наложил на меня какое-то заклинание, о котором слышал откуда-то весьма смутно.
– Мне очень жаль, что все так вышло, я сам не понимал, что делаю, – заканчивает Малфой, глядя прямиком на директора огромными честными глазами, и, несмотря на ситуацию, мне приходится бороться с улыбкой, потому что прямой зрительный контакт в сочетании с откровенной ложью – явно не лучшая тактика, если имеешь дело с Дамблдором.
Директор сводит брови на переносице и недовольно хмурится.
– Драко, мне нужно, чтобы вы рассказали больше об этом заклинании, это очень важно. Откуда вам стало известно о нем? Это очень опасная, непредсказуемая магия, и я не уверен даже, что вы в полной мере осознаете последствия ее использования. Если бы не своевременное вмешательство профессора Снейпа, Гарри мог погибнуть вчера, и тогда бы мы вели здесь совершенно другой разговор, вы это понимаете?
– Я… я не знал, как оно действует, – говорит Малфой, слегка бледнея при воспоминании, и на этот раз похоже, что он искренен в своих словах. – Клянусь Мерлином, я не знал, иначе я никогда бы не…
– Достаточно, – ровным голосом говорит Малфой-старший, и Драко замолкает. Люциус Малфой подается вперед, пристально глядя на Дамблдора, стискивает подлокотники кресла обеими руками, и цедит сквозь зубы: – К чему вы клоните, Дамблдор? Все время мой сын проводит здесь, в Хогвартсе. Очевидно, любые заклинания, которые он мог бы использовать, он изучил здесь. Ваши обвинения основываются на предположении, что мой сын мог получить знание о подобном заклинании вне школы?
– Успокойтесь, Люциус, здесь никто никого не обвиняет. Я не делал никаких предположений касательно того, от кого Драко узнал об этом заклинании. Но откуда бы он ни получил такие знания, в интересах самого же Драко будет в полной мере понимать, к чему может привести их использование, вы так не считаете?
– Конечно же, он уже видел, к чему приводит использование такой магии! – срывается Малфой-старший. – Вчерашнего происшествия было более чем достаточно. У меня уже состоялся разговор с сыном на эту тему, и могу вас заверить, Дамблдор, что подобного больше не повторится. У вас есть что-то еще?
Дамблдор коротко кивает, черты его лица приобретают несвойственную им жесткость.
– Да, Люциус. Еще есть пятнадцатилетний мальчик, который едва не погиб вчера из-за того, что ваш сын решил преподать самому себе наглядный урок о том, к чему приводит использование такой магии. Так что, с вашего позволения, сейчас я хочу выслушать, что скажет он, – директор обращает свой пронзительный взгляд прямиком на меня и спрашивает: – Гарри, тебе есть, что добавить к тому, что нам только что рассказал Драко?
Я окидываю взглядом напрягшихся Малфоев, выжидающего Дамблдора, и вздыхаю, нетерпеливо постукивая пальцем по столу.
– Профессор Дамблдор, могу я спросить, к чему все это?
Брови Дамблдора слегка приподнимаются, но голос остается доброжелательным, когда он уточняет:
– Ты имеешь виду, к чему эта встреча?
– Да, – киваю я. – Я имею в виду, чего вы ожидаете от меня? Я могу сейчас сказать, что Малфой солгал, или что он сказал правду, но, скорее всего, не ошибусь, если скажу, что он взял немного того и другого. Но что с того, что будет дальше? Раздача подходящих взысканий – вот, для чего все это затеяно?
Дамблдор смыкает кончики пальцев и молчит секунду или две, обдумывая мои слова, прежде чем ответить.
– Видишь ли, Гарри, вся эта ситуация является в точности тем, чего мы все, и в особенности я, стремились избежать. Я обещал, что ты будешь в безопасности в Хогвартсе, – серьезно добавляет он, в его глазах появляется вина, и я дергаю уголком рта, сдерживая непочтительное фырканье, потому что Дамблдор снова берет на себя слишком многое. – Я оказался неправ, и мне очень жаль. То, что произошло с тобой вчера, означает, что мы, взрослые волшебники, допустили ошибку, причем ошибку непростительную, поскольку она едва не стоила тебе жизни. Теперь все, что я пытаюсь понять – это почему это произошло и что нужно сделать, чтобы не допустить подобного в будущем. А для этого мне необходимо знать о вчерашних событиях в малейших деталях.
Я утомленно откидываюсь на спинку стула, обескураженный этим внезапным извинением, публичным, к тому же.
– Вы были правы, профессор, – в конце концов говорю я, – когда сказали, что была совершена ошибка. Я хочу сказать, это была всего лишь ошибка, не более того. Все, что произошло, было случайностью. Малфой случайно наткнулся на заклинание, которое ему не полагалось знать, и использовал его в неподходящем месте в неподходящее время. Возможно, в этом есть и моя вина: мне следовало попытаться остановить то, что случилось в Большом зале, до вмешательства профессора МакГонагалл, и все не зашло бы так далеко. Я только хочу сказать, что не знаю, кто виноват, а кто прав, и, вообще-то, не слишком хочу в этом разбираться. Важно то, что все обошлось, и я не думаю, что такое когда-нибудь повторится. А уж если вам угодно раздавать взыскания, лучше расспросите обо всем Снейпа, это будет куда объективнее.
Разумеется, если не брать в расчет того факта, что Снейп уж точно не скажет, что Драко Малфой узнал то заклинание из бывшего школьного учебника самого Снейпа, но это уже совсем другая история.
– Полагаю, мне следовало догадаться, что твой ответ будет именно таким, – говорит Дамблдор и чуть улыбается в бороду. – Что ж, в таком случае, если и вы оба настаиваете на том, что произошедшее было случайностью и больше не повторится, то взыскания с профессором Хагридом будет достаточно. Дважды в неделю, в течение всего первого месяца после каникул. Я рассчитываю, что совместная работа поможет вам разрешить ваши разногласия.
Драко Малфой вскидывает голову:
– Что?! Целый месяц взысканий с этим… с этим… с профессором Хагридом? – неловко заканчивает он, перехватив предупреждающий взгляд отца.
– Именно так, – кивает Дамблдор. – У вас есть какие-либо другие предложения, Драко?
– Нет, Дамблдор, это вполне разумное решение, – отвечает Люциус Малфой вместо сына.
Я уже приподнимаюсь со стула, готовясь уходить, когда Малфой-старший вдруг разворачивается ко мне.
– Теперь я хотел бы обсудить кое-что с вами, мистер Поттер.
От неожиданности я плюхаюсь обратно на сиденье с куда меньшим достоинством, чем мне того хотелось бы, и переспрашиваю:
– Со мной?
– Все верно, с вами, – бесстрастно повторяет Люциус Малфой. – Не беспокойтесь, это чистая формальность, которая не займет много времени. Видите ли, во избежание… скажем так, неприятных сюрпризов в будущем, я хотел бы попросить вас поставить свою подпись на магическом документе, подтверждающем, что вы не имеете никаких претензий в связи с инцидентом и не имеете намерений распространять информацию о нем в публичных источниках.
Он ловким жестом выуживает из внутреннего кармана дорогой черной мантии свернутый в трубочку пергамент и опускает его на стол передо мной. Пергамент сразу же разворачивается сам собой, словно напрашиваясь на то, чтобы его подписали. Я бросаю короткий взгляд на Дамблдора, чтобы проверить, собирается ли он вмешаться, но он просто спокойно сидит и смотрит на нас, не говоря ни слова ни за, ни против. Я снова перевожу взгляд на лист пергамента – Магический контракт. Мне приходит в голову, что, возможно, Дамблдор не имеет права вмешиваться.
Так что я поднимаю взгляд на Малфоя, смотрю на него в упор и говорю довольно-таки холодно, сложив руки на груди:
– Я не собираюсь ничего подписывать, благодарю покорно.
Из улыбки Малфоя пропадают остатки доброжелательности, она становится больше похожей на оскал.
– Право же, мистер Поттер, неужели вы видите в этом какой-то подвох? Как я и сказал, это не более чем формальность. Наша семья заботится о своей репутации, только и всего. Как вы понимаете, мы не можем позволить каким-то сомнительным историям с отсылками к Темной магии замарать эту репутацию. Тем более, вы сами только что согласились, что произошедшее было не более чем недоразумением. Вам нужно только поставить свою подпись на документе в качестве подтверждения. И тогда, будьте уверены, Малфои не останутся в долгу, – добавляет он, улыбаясь мне насквозь лицемерной улыбкой.
– Возможно, если вы так заботитесь о репутации, вам следует в первую очередь не делать ничего такого, что могло бы ее подпортить,– говорю я еще более холодно. – Мне ничего от вас не нужно.
На этом моменте Малфой отбрасывает в сторону даже видимость доброжелательности.
– Не будь глупцом, мальчик, – шипит он, подаваясь ближе ко мне. Дамблдор мгновенно выпрямляется в своем кресле, предостерегающе глядя на него, и даже если у Малфоя и было желание схватить меня за шиворот и как следует потрясти, он не решается сделать этого в присутствии директора. Вместо этого он смыкает пальцы на подлокотниках кресла и продолжает, явно стараясь сделать голос убедительным: – У тебя нет ни кната за душой, Поттер. Подумай, где ты окажешься, когда покинешь Хогвартс? Я, с другой стороны, мог бы тебе помочь – к слову, исключительно из лучших побуждений. Просто дай себе несколько минут поразмыслить об этом, не иди сразу же на поводу у собственной горячности, и ты увидишь, что принять мое предложение будет выгодным прежде всего тебе.
Я уже открываю рот, чтобы дать Малфою-старшему резкую отповедь, но в следующую секунду захлопываю его. Потому что нечто очень важное вдруг приходит мне на ум. При мысли, что я каким-то образом даже не подумал об этом раньше, меня на мгновение бросает в холод.
– Вообще-то, – медленно говорю я, – мне действительно нужно от вас кое-что.
На долю секунды Малфой выглядит сбитым с толку такой неожиданной сменой настроения, но почти сразу же оправляется от потрясения и переходит на деловой тон:
– Итак, чего бы вы хотели, мистер Поттер? Уверен, мы сможем договориться, – по его губам пробегает змеиная улыбка.
– У вас работает домовой эльф, Добби? – без предисловий спрашиваю я.
Лицо Малфоя немного вытягивается от удивления.
– Полагаю, что да. Но я не вполне понимаю, какое отношение это имеет к…
– Мне нужен он, – перебиваю я. – Отпустите Добби, и я подпишу ваш документ.
Несколько долгих секунд Малфой не произносит ни слова, очевидно, переваривая информацию. Лицо Дамблдора по-прежнему остается бесстрастным и нечитаемым.
– Я не соглашусь ни на большее, ни на меньшее, – добавляю я при виде его колебаний, чтобы не оставлять никаких сомнений. – Поэтому если вы собираетесь предлагать мне деньги или связи вместо эльфа, то можете не утруждаться.
Пока Малфой переваривает информацию, я беру со стола лист пергамента и, бегло проверив его магический фон и убедившись, что в нем нет подвоха и в случае успешной сделки я соглашусь лишь на то, что там действительно написано, углубляюсь в чтение. Дойдя до конца, я делаю несколько комментариев насчет формулировок, которые оставляют двусмысленность и которые, по-моему мнению, следует изменить, прежде чем ставить подписи.
– Вы считаете, что мы уже договорились, не так ли, мистер Поттер? – спрашивает Люциус Малфой. Я вскидываю на него взгляд и вижу, как гуляют по его стиснутым челюстям желваки.
Я позволяю себе улыбнуться.
– А разве нет? Бросьте, мистер Малфой. Ну да, вы потеряете своего домового эльфа. Но разве какой-то эльф не стоит вашего спокойствия? Вы отдадите всего лишь жалкого эльфа, который, держу пари, и так не может ничего сделать правильно и которого все время приходится наказывать, а взамен получите нечто несоизмеримо большее. Вы получите уверенность, что не обнаружите за чашкой утреннего кофе на первой странице Ежедневного пророка мое интервью с рассказами о том, как благородный наследник Малфоев едва не убил сквиба-сироту запрещенным темномагическим проклятием.
Этот аргумент, пожалуй, становится решающим.
– Добби! – произносит Люциус Малфой резким голосом, и в ту же секунду в кабинете Дамблдора с громким хлопком материализуется облаченный в грязную наволочку домовой эльф.
Глядя на его маленькое тщедушное тело, которое носит несомненные следы наказаний, которым Добби приходится подвергать себя по воле своих хозяев, я испытываю жалость и гнев. Эльф испуганно оглядывается кругом, явно в шоке от того, что оказался в центре внимания такого большого количества людей. Принимаясь нервно выкручивать себе ухо, он осторожно спрашивает:
– Да, хозяин?
– С сегодняшнего дня у тебя будет другой хозяин, – говорит Люциус Малфой, кивая на меня. Его тонкие ноздри слегка подрагивают от гнева, но ничего больше в его облике не выдает его истинных эмоций.
Эльф переводит испуганный и потрясенный взгляд с Малфоя на меня и обратно, едва ли в силах осознать сказанное, но я не могу сделать этого. Я не могу сделать Добби своим рабом, даже на ничтожно короткое время, хотя это наверняка помогло бы избежать лишних вопросов. Только не после всего, что он сделал для меня в моем прошлом. Поэтому я качаю головой и говорю:
– Вы, видимо, неправильно поняли меня, сэр. Я не хочу, чтобы вы передавали его мне в собственность.
После этого заявления лицо Малфоя все-таки искажается от гнева. Он слегка приподнимается со стула и начинает угрожающим тоном:
– Если ты, мальчишка, считаешь, что можешь шутить такие шутки с…
– Я хочу, чтобы вы дали ему одежду, – по-прежнему спокойно заканчиваю я.
На лице Добби появляется такое шокированное выражение, словно его поразило молнией. Как ни странно, сходное выражение появляется и на лице Люциуса Малфоя, когда он со стуком приземляется обратно на свой стул.
– Но зачем, во имя… – шокировано начинает он, но я вновь его перебиваю.
– Я ничего не спрашивал вас о ваших собственных мотивах, а теперь не собираюсь отвечать на ваши вопросы о том, какие мотивы у меня.
Малфой приоткрывает рот, затем снова захлопывает его, и просто делает взмах волшебной палочкой, добавляя в магический контракт поправки, которые я предложил, а также условие о том, что в рамках нашего соглашения домовой эльф Добби получает свободу. Убедившись, что все в порядке, я перевожу взгляд на Дамблдора, который смотрит на меня нечитаемым взглядом, и спрашиваю его таким голосом, словно все происходящее – вполне обыкновенно и ничуть не похоже на бред сумасшедшего:
– Я могу одолжить у вас перо, сэр?
Директор едва кивает, так что я беру перо и ставлю на пергаменте свою подпись. После этого его подписывает сам Малфой, пергамент на секунду вспыхивает золотым сиянием, которое скрепляет договор, и Малфой складывает его в карман мантии. Затем он с нечитаемым выражением лица стягивает со своей белоснежной ухоженной руки черную кожаную перчатку и протягивает ее Добби.
– Ты можешь взять это.
Дрожа с головы до пят, Добби делает несколько неуверенных шагов к своему хозяину и трясущимися руками принимает от него перчатку. Когда он прижимает ее к своей груди, его огромные круглые глаза стремительно наполняются слезами, он шокировано смотрит перед собой в некоем подобии транса. Затем, без малейшего предупреждения, он вдруг бросается ко мне, и, обхватив мои колени своими тщедушными руками, сотрясаясь от рыданий и щедро поливая слезами мою мантию, принимается невнятно бормотать слова благодарности, перемежающиеся с икотой. Я ловлю себя на том, что могу только остолбенело глазеть на происходящее. Но прежде, чем я успеваю попытаться как-то успокоить Добби, вмешивается Дамблдор.
– Тинки, – негромко произносит он, и в кабинете с хлопком появляется еще один домовой эльф, одетый в полотенце с эмблемой Хогвартса, повязанное на манер тоги. – Пожалуйста, проводи нашего гостя Добби на кухню и дай ему немного успокоительной настойки.
Хогвартский эльф мягко обхватывает Добби за плечи, а в следующую секунду с хлопком пропадает вместе с ним.
Едва эльфы скрываются из вида, как Люциус Малфой поднимается со своего места и холодно смотрит на Дамблдора.
– Полагаю, теперь, когда все улажено, я могу забрать Драко домой на каникулы? – спрашивает он.
– Разумеется, – кивает Дамблдор. – Счастливого Рождества.
Я поспешно увязываюсь за Малфоями, не желая нарваться на расспросы Дамблдора насчет случившегося, и на этот раз директор меня не останавливает. Мы спускаемся по лестнице вниз молча, так же, как и поднимались. Горгулья с той стороны стены отъезжает в сторону, открывая выход, и я обнаруживаю, что внизу ожидает Ремус. Он кажется встревоженным, но увидев меня, облегченно выдыхает, делает шаг вперед и опускает руку мне на плечо.
– Я узнал от Северуса, что вчера произошло, и сразу же пришел сюда, – торопливо объясняет он и спрашивает: – Ты в порядке, Гарри?
Я машинально киваю, а потом вдруг с неожиданной отчетливостью понимаю, что Ремус – первый из всех, кто вообще задал мне этот вопрос после вчерашнего. И это вроде бы совершенно неважно, это вроде бы сущий пустяк, но в то же время – нет.
Ремус переводит взгляд на Люциуса Малфоя, который спускается по лестнице следом, и черты его лица становятся жестче. Малфой едва ли дает понять, что вообще заметил его присутствие, смерив его коротким взглядом свысока. Он уже разворачивается, собираясь уйти, но Ремус останавливает его.
– Мистер Малфой, можно вас на пару слов? Наедине, если вы не возражаете.
Люциус Малфой слегка морщится, как от презрения, но все же кивает, и Ремус делает приглашающий жест в сторону пустующего кабинета в конце коридора. Лицо у него решительное и сердитое, и я качаю головой и пытаюсь остановить его, иррациональным образом не желая оставлять его с Малфоем один на один. Но Ремус мягко отстраняет меня, и они скрываются в кабинете.
– О чем это наш нищий профессор по ЗоТИ хочет поболтать с моим отцом? – лениво спрашивает Драко Малфой, когда мы остаемся в коридоре одни. – Может быть, рассчитывает ухватить кусок из тех средств, которые мой отец перечисляет на благотворительность для бедных?
– Тсс, заткнись, Малфой, – раздраженно шиплю я и прижимаюсь ухом к двери, пытаясь разобрать, что происходит внутри.
Секунду Малфой смотрит на меня с недоумением, но затем ему, видимо, тоже становится любопытно, потому что через несколько мгновений он припадает ухом к другой стороне дверей. Голоса Ремуса и Люциуса Малфоя слышны приглушенно, я не могу разобрать ни слова, как ни пытаюсь. В конце концов, я бросаю эту бесполезную затею и сползаю по стене вниз слева от двери, ожидая, когда они закончат. Малфой тоже отходит в сторону и отворачивается к окну, больше не заговаривая со мной.
Но оказывается, мне и не требовалось прижиматься ухом к двери, чтобы подслушать их разговор, потому что его финальные слова Люциуса Малфоя доносятся сквозь дверь вполне отчетливо.
– Вы не опекун этого мальчика, Люпин, – цедит он с холодной яростью. – Вы даже не его родственник, поэтому я не обязан отчитываться перед вами лично по поводу вчерашнего недоразумения. Я, с другой стороны, один из попечителей этой школы. И могу вас заверить, что если вы будете приходить ко мне с подобными заявлениями, то очень скоро можете обнаружить свое положение как преподавателя в этой школе весьма шатким. Ирония ситуации заключается в том, что в вашем случае, со всеми этими неудобными отсутствиями на уроках по причине дурного самочувствия, мне даже не нужен повод. Я вас предупредил, Люпин.
Он со стуком распахивает дверь и выходит из кабинета, явно раздраженный, бросает уже на ходу:
– Мы уходим, Драко, – и тот нагоняет отца, чтобы идти вровень с ним.
Я некоторое время остаюсь на месте, оглушенный мыслью, что Люциус Малфой знает. Он знает, чем болен Ремус, и достаточно самоуверен, чтобы этим угрожать. Затем я поспешно поднимаюсь на ноги и захожу в кабинет, непонятно отчего опасаясь, что Малфой мог каким-то образом навредить Ремусу.
В кабинете оказывается сумрачно и пыльно, парты и учительский стол выглядят такими старыми и дряхлыми, что похоже, в последний раз их использовали еще во времена Основателей. Ремус стоит неподвижно, вцепившись пальцами грязную столешницу, его плечи напряжены и сгорблены. Я осторожно подхожу ближе, пыль на полу скрадывает шаги, и Ремус вздрагивает от неожиданности, когда слышит мой голос.
– Ремус, что случилось? О чем вы говорили?
Он оборачивается ко мне, его янтарные глаза кажутся ярче обычного от переполняющей оборотня ярости.
– О чем мы говорили? – переспрашивает он, его ноздри слегка раздуваются от гнева. – Боюсь, что большая часть разговора свелась к тому, что Малфои могут творить все, что им заблагорассудится, и уходить от этого безнаказанными. Но не в этот раз, – он качает головой и повторяет твердо и решительно: – Не в этот раз.
И мне на миг становится жутко, потому что его глаза в этот момент похожи на глаза волка.
– Ремус, брось, – говорю я и пытаюсь улыбнуться, но мне все еще не по себе от его взгляда, так что улыбка выходит жалкой. – Это же ерунда, просто глупая выходка, директор уже во всем разобрался, так что не стоит так…
– Действительно, разобрался? – перебивает меня Ремус. – И какое же решение он принял? Исключить сына Люциуса Малфоя из школы? Сообщить о случившемся в Министерство магии и позволить ему отвечать за свой поступок по всей строгости закона?
Он качает головой, нахмурив брови, и это первый раз, когда я вижу Ремуса не просто в гневе, а в такой глухой, бессильной ярости. И, наверное, это первый раз в этой Вселенной, когда кто-то по-настоящему заботится обо мне так сильно.
Я сглатываю, потому что каким-то абсурдным образом это причиняет боль.
– Нет, он назначил отработку, – с усилием отвечаю я. – Но это вовсе не значит, что…
– Отработку! – фыркает Ремус. – Ты выжил разве что чудом, и все, что получает Драко Малфой за использование запрещенной магии – это отработка. И он может спокойно отправляться на каникулы, праздновать Рождество в кругу семьи, словно ничего не случилось, в то время как ты...
Оборотень осекается и ничего больше не добавляет. Но в его глазах остается горькое, почти болезненное выражение, и до меня вдруг доходит, что вся эта сцена – не только из-за вчерашнего, что за этим стоит кое-что еще.
– В то время как я – в полном порядке. И проведу отличное Рождество в Хогвартсе. С тобой, – твердо заканчиваю за него я. – И это большее, чем я мог мечтать, Ремус, уж поверь.
Он качает головой и горько улыбается.
– Я понимаю, почему ты так говоришь, Гарри. И, правда, ценю твою заботу, но тебе не нужно притворяться ради меня. Я знаю, ты не хочешь об этом говорить, но это Рождество будет для тебя не таким, как раньше, с твоими тетей и дядей. И я знаю, что никогда не смогу в полной мере заменить их тебе…
– У Дурслей было не принято праздновать Рождество, – сухо говорю я, давая понять, что эта тема закрыта для обсуждения, как и всегда.
Ремус секунду пристально смотрит на меня, но затем все-таки кивает, хотя непохоже, что мои слова заставили его переменить свое мнение насчет того, что с Дурслями я привык праздновать прямо-таки Рождество мечты.
– И, Ремус, пожалуйста, оставь в покое Малфоев, они не стоят того, чтобы с ними связываться, – добавляю я.
– Ты хочешь сказать, что с ними опасно связываться, – перефразирует мои слова Ремус. – Мне об этом прекрасно известно, но на этот раз мне наплевать.
– Зато мне – нет, – жестко перебиваю я. – Я просто хочу держаться от них подальше, и будет просто отлично, если они ответят тем же и не станут влезать в мои дела. И в твои тоже, Ремус. К слову, раз уж мы все равно говорим об этом… Я хотел спросить, откуда Люциусу Малфою известно о тебе, о том, чем ты болен?
– Он – попечитель Хогвартса, – говорит Ремус и пожимает плечами так, словно это все объясняет.
Я закатываю глаза.
– И что с того? Что, все попечители знают?
Ремус просто кивает, но, увидев выражение моего лица, находит нужным пояснить:
– Это не такой уж большой секрет, Гарри. Видишь ли, есть закон, по которому оборотни обязаны без промедления сообщать о том, что заражены ликантропией, работодателям, к которым они планируют устроиться, и прочим, скажем так, заинтересованным сторонам. Попечители школы прекрасно подходят под это определение. Наказание за нарушение этого закона очень серьезно. При этом официально работодателю запрещается передавать эту информацию кому-либо еще – поблажка для оборотней, которую, поверь мне, удалось отстоять с большим трудом, в том числе при помощи Дамблдора. Но в моем случае, боюсь, эта поблажка бесполезна, потому что законы писаны не для Малфоев. Он найдет способ рассказать всем, если захочет, а там уж мнение общественности сделает всю грязную работу за него. Как он сказал, ему даже не нужен повод, – добавляет Ремус и горько фыркает.
Я пытаюсь найти в этом какой-то смысл, но идея попросту не укладывается у меня в голове.
– Но как, в таком случае, оборотень может найти работу? – спрашиваю я. – В смысле, не пойми меня неправильно, но если закон предписывает с порога кричать любому, что ты оборотень…
– То перед твоим носом в любом случае захлопнут дверь, – заканчивает за меня Ремус и пожимает плечами. – По крайней мере, они не запретили нам работать вовсе, а они хотели, уж поверь.
Я прихожу в ужас, но Ремус не кажется хоть сколько-нибудь возмущенным таким варварским положением дел. Я пытаюсь расспросить его больше об этом законе, о том, когда его приняли и что бывает с теми, кто нарушит его – главным образом для того, чтобы понять, когда и почему эта реальность сделала такой странный поворот и дошла до запрета практически всего. Но здесь уже начинается тема, которую не хочет развивать сам Ремус. Он отвечает уклончиво и неохотно, так что в конце концов мне приходится отступить и оставить его в покое.
****
Без студентов Хогвартс пустеет. Домовые эльфы перестают топить камины в классных комнатах, во многих коридорах замка стены и окна покрываются инеем, а от дыхания даже в помещениях изо рта вырываются облачка пара. Немногочисленные студенты, оставшиеся в замке на каникулы, стараются проводить как можно больше времени в гостиных факультетов, где камины топят вовсю, так что остальной замок кажется вымершим.
Сочельник я провожу в кабинете Ремуса, где мы дурачимся, запуская волшебные хлопушки. Каждая из них после хлопка начинает завывать какую-нибудь рождественскую песню, которая не замолкает, пока не подпоешь ей хотя бы один куплет. Потом мы просто сидим у камина со сливочным пивом, поджариваем на огне пастилу, и Ремус рассказывает мне очередные мародерские истории – которые, к слову, стали куда более многочисленными и интересными с тех пор, как Ремус перестал охранять свой секрет от меня. Уже ближе к полуночи мы незаметно переключаемся на тему ЗоТИ и пускаемся в обсуждения мудреных магических формул, и оставляем это занятие только тогда, когда держать глаза открытыми начинает казаться попросту невозможным.
Рождественским утром я с удивлением обнаруживаю в своей комнате достаточно внушительную гору подарков. При ближайшем рассмотрении там оказываются подарки почти от всех хогвартских преподавателей, в том числе, конечно же, от Ремуса, еще одна коробка от Невилла, и даже от братьев Криви. Когда я заканчиваю распаковывать подарки, то оказываюсь счастливым обладателем нездорового количества волшебных сладостей, вязаного шарфа, кожаных перчаток и шотландского пледа, нескольких книг, волшебного телескопа и шара-напоминалки.
Я раскладываю их перед собой бережно, словно они хрустальные, потому что для меня это не просто подарки, для меня они дороже величайшей в мире драгоценности. Потому что каждый из них – словно знак того, что я одержал победу, что все, что происходило с тех самых пор, как я снова вернулся в Магический мир, все-таки не было напрасным. Что возможная опасность, какой бы она ни была, стоит того, что я чувствую сейчас, зная, что теперь я не один.
Что бы там ни думал Ремус, это Рождество оказалось для меня куда как лучше, чем те, что я привык проводить с Дурслями. Поймав себя на этой мысли, я задаюсь вопросом, что с ними сейчас? Каким это Рождество стало для Дадли? Едва ли он хотя бы отдаленно в порядке, после того, как одним махом потерял родителей, да и я пропал из его жизни столь же стремительно. Тетя Петунья до сих пор в больнице: Дамблдор сказал бы мне, если бы в ее состоянии наступили изменения. Я думаю о том, что это не редкость в медицине, когда пациент вообще не выходит из продолжительной комы, когда он умирает, даже несмотря на исправную работу машины жизнеобеспечения. Мне становится совестно, что так и не навестил тетю, ни разу за все это время. Я был так занят попытками сохранить свой секрет, не позволить Магическому миру затянуть себя глубже, чем это было необходимым, заново узнать тех, кого я знал когда-то, что совершенно позабыл о своей прежней маггловской жизни, которую так стремился сохранить. С самого начала я поставил перед Дамблдором условие, что мое нынешнее положение – это только на время, что я вернусь в маггловский мир, едва у меня появится такая возможность. Но я совершенно упустил из виду, что если все пойдет своим чередом, то, возможно, мне будет не к чему возвращаться.
Перед завтраком я в очередной раз проверяю Силенси в шкафу. Она по-прежнему целиком светится серебром и стала почти неподвижной, словно впала в спячку.
– Эй, ты в порядке, С-с-силенс-си-и? – шиплю я на парселтанге, но змея оставляет вопрос без ответа, как и почти все попытки заговорить с ней в последнее время. Я беспокойно хмурюсь и даю себе мысленное обещание отнести ее к Хагриду завтра, если ей не полегчает.
Впервые за долгое время я спускаюсь в Большой зал в своей маггловской одежде, рассудив, что сегодня вполне подходящий день для того, чтобы сделать то, что я должен был сделать уже давно. В конце концов, тетя Петунья всегда твердила, что Рождество – это самое подходящее время, чтобы раздавать долги. Так что я натягиваю джинсы и поношенную зимнюю куртку, которую привык носить в Литтл-Уингинге, заталкиваю в карман волшебные деньги, которые удалось сохранить после всех покупок к Рождеству, и спускаюсь на завтрак.
Как это обычно бывает во время каникул, немногочисленные обитатели замка собираются за одним общим столом. Из преподавателей в Большой зал в этот час спустились Дамблдор, МакГонагалл, Флитвик, Хагрид, Снейп и Ремус. Из студентов здесь оказываются трое робеющих младшекурсников с Равенкло и Хаффлпаффа, семикурсница со Слизерина, и, к моему немалому удивлению, Рон и Гермиона. Несмотря на то, что рождественский ужин состоится только вечером, настроение в Большом зале даже сейчас кажется весьма приподнятым.
– Доброе утро, Гарри! – жизнерадостно приветствует меня Дамблдор и даже машет мне в знак приветствия вилкой, на которую нанизан кусочек бекона. – Пожалуйста, присоединяйся к нашей трапезе. Мы подумали, что в таком составе глупо было бы сидеть за разными столами. Присаживайся, у нас как раз осталось свободное место рядом с профессором Снейпом.
Снейп строит кислую мину, но ничего не говорит, когда я неохотно опускаюсь за стол между ним и профессором МакГонагалл. Ремус кивает мне в знак приветствия с противоположенной стороны стола, и я улыбаюсь ему в ответ. Профессор МакГонагалл вполголоса благодарит меня за волшебный календарь, который я передал ей через хогвартских домовых эльфов в качестве подарка на Рождество, а я в ответ говорю ей спасибо за шотландский плед, который при нынешних холодах более чем кстати. Это почти как вернуться в летние каникулы, когда обстановка в школе была более непринужденной без студентов, а преподаватели общались со мной куда менее формально.
Я наполняю свою тарелку яичницей с жареным беконом и приступаю к еде. Почти все заняты разговорами: МакГонагалл с Флитвиком обсуждают СОВ, младшекурсники самозабвенно болтают о квиддиче, Рон и Гермиона перешептываются в углу стола о чем-то своем. Ремус вполголоса обсуждает с Хагридом, безопасно ли ходить в Запретный лес сейчас, когда даже кентавры по каким-то причинам ведут себя странно. Дамблдор заводит пространный разговор о погоде, сетует на сквозняки в замке, которые совершенно не идут на пользу костям человека его возраста, а потом неожиданно спрашивает меня, нахожу ли я маггловскую одежду более комфортной при такой погоде.
– Как по мне, так нет никакой разницы, – отвечаю я, пожав плечами. – Сегодня я в маггловской одежде только потому, что собираюсь в маггловский Лондон.
Дамблдор не успевает ничего ответить на это заявление, потому что сидящий рядом со мной Снейп громко хмыкает.
– Студентам Хогвартса запрещено выходить за пределы школы во время каникул без сопровождения, Поттер, – заявляет он.
– Я – не студент Хогвартса, Снейп, – отвечаю я в том же тоне, чересчур резко, пожалуй, потому что некоторые разговоры за столом обрываются, на меня обращается несколько взглядов. Я поворачиваюсь к Дамблдору в поисках поддержки: – Я могу уехать на какое-то время из замка, не так ли, профессор Дамблдор? Сейчас каникулы, и раз уж у меня все равно нет никакой неотложной работы…
– Гарри, боюсь, что профессор Снейп прав, мы не можем отпустить несовершеннолетнего подростка одного из Хогвартса, – мягко, но непреклонно отвечает Дамблдор. – Но если это необходимо, мы могли бы организовать твое сопровождение.
Я отодвигаю тарелку в сторону, потому что у меня вдруг пропадает аппетит, и вскидываю взгляд на Дамблдора, чувствуя глухое раздражение. Потому что одно дело – пригласить меня в Хогвартс работать, и совершенно другое – пытаться контролировать каждый мой шаг, чтобы у меня и мысли не было избежать навязанного пути. Это слишком напоминает то, что происходило на Тисовой улице много лет назад, когда Дамблдор посылал ко мне наблюдателей из Ордена Феникса, от которых было не продохнуть.
– Я не пленник в Хогвартсе, не так ли, профессор? – холодно спрашиваю я, и краем глаза замечаю на лицах некоторых присутствующих недоуменные улыбки. Снейп недовольно фыркает, потому что, конечно же, до ужаса непочтительно разговаривать в таком духе с директором. – По маггловским законам я достаточно взрослый, чтобы путешествовать в пределах страны без сопровождения кого бы то ни было. Я не вижу в этом проблемы.
– Ты гость в этом замке, Гарри, и, покуда ты здесь находишься, на тебя распространяются все правила, принятые в Хогвартсе, – Дамблдор говорит доброжелательно, но его голосе появляется что-то, похожее на предупреждение, что-то, дающее понять, что граница его терпения приближается. – Одно из этих правил гласит, что несовершеннолетнего подростка, который покидает замок, должен сопровождать кто-то из преподавателей.
– Гарри, я буду только рад составить тебе компанию, – вмешивается Ремус, который явно чувствует себя не в своей тарелке из-за происходящего в целом, слишком похожего на конфликт.
Я обнаруживаю, что внимание всех присутствующих теперь сосредоточено на мне и на директоре, и поднимаюсь из-за стола.
– Я не хочу продолжать этот разговор, профессор, – говорю я, обращаясь к Дамблдору. – И мне жаль, что я снова устроил сцену. Я только… – я машинально взлохмачиваю волосы рукой, пытаясь найти слова, чтобы объяснить ему, потому что на этот раз мне по-настоящему хочется, чтобы он понял. – Вы знаете, есть такие вещи, которые нужно сделать одному. Без… – свидетелей? – сопровождающих, потому что иначе их не сделать никак. Я не был осведомлен о том, что мне будет запрещено покидать Хогвартс в свое свободное время, и не принимаю этого условия сейчас, простите. Для информации, я отбываю в Лондон сегодня, сейчас. Но я вернусь ночным поездом. И обещаю не попадать в неприятности.
Я разворачиваюсь в ошеломленной тишине и успеваю сделать несколько шагов в сторону двери, прежде чем меня окликает Снейп.
– И с чем, позвольте поинтересоваться, связано столь спешное отбытие в Лондон, Поттер? – язвительно интересуется он. – Что, заскучали в замке, привыкли проводить Рождество с большим количеством увеселительных мероприятий, чем может предложить Хогвартс вашей персоне?
Я стискиваю руки в кулаки и останавливаюсь, потому что, возможно, я все-таки должен им объяснение. Обернувшись и наткнувшись взглядом на непонимание в глазах Ремуса, я понимаю, что должен объясниться хотя бы перед ним. Я заставляю себя немного расслабиться и виновато ему улыбнуться.
– Прости меня, Ремус. Я… еду в больницу, к тете Петунье, я ведь не разу не навещал ее с тех пор, как... Я хочу сказать, что должен сделать это один.
Я разворачиваюсь и выхожу из Большого зала прежде, чем успеваю увидеть выражения их лиц и прежде, чем кто-либо из них успевает меня остановить.
****
Уже в Хогвартс-экспрессе на пути в Лондон я размышляю о том, что хоть мне и не удалось избежать сцены в Большом зале, я добился того, чего хотел. Я еду в Лондон, один, и Дамблдор смог принять это, так или иначе, раз уж не пытался меня остановить. Паровоз стучит колесами, прорываясь сквозь снег и вьюгу, в купе тепло и уютно, и незаметно для себя я начинаю клевать носом, плотнее закутываясь в теплый плед.
Я просыпаюсь, когда Хогвартс-экспресс уже подходит к Кингс Кросс. Мне удается обменять волшебные деньги на маггловские прямиком на станции, так что до больницы я добираюсь уже маггловским транспортом. Погода тихая и безветренная, снегопад закончился, но в наступившей темноте я все равно не могу толком разглядеть указателей на улицах. Высадившись из такси, я сверяю название госпиталя на пергаменте, который дал мне Дамблдор еще летом, после аварии, с надписью на здании больницы. Убедившись, что прибыл по адресу, я вхожу в вестибюль через высокие стеклянные двери.
По пути к стойке приемной меня охватывает странная нервозность.
– Я могу пройти к Петунье Дурсль? – спрашиваю я у девушки за столом у входа, опираясь локтями на деревянную стойку. – Я ее племянник, Гарри Поттер. Еще ведь не слишком поздно для посещений?
Девушка сверяется со своими записями. Пока она ворошит бумаги, мне почти хочется, чтобы она ответила, что время для посещений уже истекло. Тогда я, конечно же, переночую в ближайшей гостинице, не зря же я проделал весь этот путь. Зато это позволит мне трусливо отложить визит к тете еще немного, до завтрашнего дня. Но спустя некоторое время девушка находит нужные записи, улыбается мне дежурной улыбкой и называет фамилию врача, с которым я могу поговорить о состоянии тети Петуньи, и номер ее палаты.
– Вот, возьмите пропуск для посетителей, – она протягивает мне пластиковой бейджик и предупреждает: – Время для посещений оканчивается через час, вы должны сдать пропуск до этого времени.
Я искривляю губы в горькой усмешке:
– Моя тетя в коме, мисс. Я не думаю, что посещение продлится долго.
Она ничего не отвечает, и я натягиваю на кроссовки бахилы, прежде чем зайти в лифт и подняться на четвертый этаж, в отделение, где лежит тетя Петунья. Сперва я захожу в кабинет заведующего отделением, который отвечает на мои расспросы о состоянии тети Петуньи с тем усталым равнодушием, которое иногда наступает у людей, когда они слишком часто сталкиваются с болезнью и смертью. Глубокая кома, говорит он мне и разводит руками с дежурной соболезнующей улыбкой, что уж тут поделаешь.
Я не задерживаюсь у него надолго, и никто не останавливает меня, когда я прохожу дальше по коридору и нахожу дверь, ведущую в нужную палату. Синяя плитка и белые стены больничных коридоров кажутся непривычными после Хогвартса, резкость цветов режет глаза, а в воздухе витает острый и непривычный запах медикаментов. От всего этого я чувствую себя немного странно, как будто бы происходящее не совсем реально. Сделав глубокий вдох, я толкаю дверь, делаю шаг вперед, в палату, и медленно поворачиваю голову на равномерный шум машины жизнеобеспечения.
Тетя Петунья лежит на больничной койке посреди крошечной комнаты, забитой больничными аппаратами до предела. Все ее тело опутано какими-то проводами и трубками, словно сетями. Кожа тети пергаментно-белая, под глазами залегли глубокие тени, а из слегка приоткрытого рта торчит трубка аппарата. Там, на больничной койке, тетя Петунья выглядит непривычно маленькой, словно высохшей, совершенно непохожей на саму себя. Я заставляю себя перебороть чувство, будто бы все, что я вижу перед собой – неправильно, настолько неправильно, что хочется бежать прочь. И я заставляю себя перестать думать о том, что та авария и нынешнее состояние тети Петуньи – моя вина, заставляю себя подойти ближе и прикоснуться ладонью к ее бледному лбу. Ее кожа кажется холоднее нормальной человеческой температуры, и я тут же отдергиваю руку.
Мне приходится прочистить горло, прежде чем заговорить.
– Здравствуйте, тетя. Это я, Гарри.
Это неловко, совсем не так, как разговаривать со спящим человеком, или даже с кем-то, кто лежит без сознания. Это как будто бы говорить с чем-то неодушевленным, как будто бы говорить с мертвецом.
Я содрогаюсь и гоню эту мысль прочь. Старательно вспоминаю все, что когда-либо читал или слышал о людях в коме. Говорят, что сознание человека не умирает, если он в коме. По статистике, пациенты, которых навещают родственники, пациенты, с которыми разговаривают, имеют больше шансов прийти в себя.
Поэтому я сглатываю и заставляю себя продолжить.
– Я… мне жаль, что я не приходил все это время. Я в порядке, если это имеет какое-то значение, обо мне позаботились. Дадли тоже в порядке, его забрала к себе тетушка Мардж. Я не знаю, приходит ли он сюда, врачи отказались говорить со мной об этом. Я не видел Дадли с тех самых пор, как...
Осекшись, я замолкаю и присаживаюсь на стул возле кровати. В тишине больничной палаты отчетливо слышно машину жизнеобеспечения, которая издает свои равномерные звуки, отсчитывая пульс и подавая в легкие кислород. Повинуясь воле машины, грудная клетка тети Петуньи равномерно поднимается и опускается, создавая иллюзию жизни.
Я нахожу ее бледную холодную руку, опутанную проводами больничных аппаратов, беру ее в свою и пробую снова.
– Я знаю, что вы хотели бы, чтобы я позаботился о Дадли, но я не… Я имею в виду, как я смог бы объяснить ему, что со мной происходит? Ему или Хейли… Как я смог бы рассказать им о Хогвартсе, и о волшебниках, и втянуть их во все это? Им хватило и того случая, когда по моей вине их едва не растерзал оборотень. Я хочу сказать, что по какой-то нелепой ошибке у меня больше магии, чем у любого, кого я знаю, но… Фокус в том, что даже со всей этой силой я не уверен, что смог бы защитить их от Магического мира, если бы они оказались замешаны во всем этом.
Эти мысли беспокоили меня неделями, но произносить их вслух оказывается странным. Тетя, конечно же, ничего не отвечает.
Некоторое время я сижу в тишине, собираясь с мыслями, собираясь с силами, прежде чем сделать глубокий вдох и продолжить:
– Так что вам придется позаботиться о Дадли самостоятельно. Хотите вы этого или нет, вам придется прийти в себя, встать с этой проклятой койки и позаботиться о своем сыне, потому что черта с два вы по собственной воле доверили бы это тетушке Мардж.
Я горько усмехаюсь, вспоминая, с какой неприязнью чопорная тетя Петунья косилась на грубую и неопрятную тетушку Мардж, с ее любовью к бульдогам и крепким спиртным напиткам. Перед моим мысленным взором крайне отчетливо поднимается картина того, как тетя становилась на пороге своей идеально начищенной кухни перед Злыднем, грозно уперев руки в боки, и даже пес чувствовал, что не стоит и пытаться пройти мимо такого неприступного стражника. Я снова смотрю на больничную койку, и эти две картинки – тетя Петунья из моей памяти и женщина, лежащая сейчас на больничной койке, – никак не желают сходиться в моей голове.
Я вываливаюсь из палаты на ватных ногах еще задолго до истечения часа, отведенного для посещения. Словно на автопилоте я спускаюсь на лифте вниз, оставляю пропуск на стойке регистратуры, стягиваю с себя бахилы и бросаю их в мусорную корзину. Когда я натягиваю куртку и выхожу наружу, мне в лицо бросается морозный воздух, и я делаю несколько нетвердых шагов вперед и опускаюсь на скамейку возле больницы, уставившись в пространство перед собой.
Госпиталь большой и находится в оживленном районе Лондона. Пока я сижу на скамейке, сюда, несмотря на поздний час, успевает приехать три машины скорой помощи практически подряд. Врачи торопливо выносят людей на носилках, прежде чем бегом ввезти их в автоматически открывающиеся двери. Возможно, случилась какая-то авария, думаю я, глядя, как сосредоточенные и готовые к действию врачи принимают все новых пациентов. Для них спасение жизней – это рутина, что-то, что они делают каждый день. Но даже спасая людей каждый день, они не могут помочь всем своим пациентам.
Кто-то опускается на скамейку рядом со мной и протягивает мне стакан кофе с пластиковой крышкой. Я поднимаю взгляд и натыкаюсь глазами на Ремуса, который зябко кутается в видавший виды маггловский плащ. Я принимаю кофе у него из рук и делаю небольшой глоток.
– Значит, Дамблдор все-таки отправил тебя вслед за мной.
Ремус неуверенно улыбается и качает головой.
– Я здесь не из-за Дамблдора.
– Тогда почему ты пришел? – спрашиваю я резче, чем должен бы. – Я же сказал, мне нужно сделать это одному.
Ремус вздыхает со своим обыкновенным выражением вселенского терпения и говорит:
– Гарри, прошу, просто выслушай меня. То, через что тебе приходится пройти… Это не одна из тех вещей, которые человек должен делать в одиночку. Я понимаю, что тебе больно, потому что всего несколько месяцев назад тебе довелось перенести страшную потерю. Но то, что ты сейчас испытываешь – это нормально. Ты не должен стыдиться своих эмоций и не должен прятаться ото всех. Никто не осудит тебя, если ты дашь волю чувствам. И я хочу, чтобы ты помнил, что я – рядом. Я с тобой, и я готов поддержать меня, и выслушать, и ты не должен, ради Мерлина, проходить через все это один, – заканчивает он дрогнувшим голосом.
На некоторое время между нами повисает молчание. Затем Ремус набирает воздуха, явно готовясь добавить что-нибудь еще в том же духе, но сейчас я просто не могу этого слушать. Поэтому я качаю головой и спрашиваю, по-прежнему не отводя взгляда от слаженно работающих парамедиков:
– Дамблдор так и не сказал тебе, верно?
Я задаю ему вопрос, хотя заранее знаю ответ. Действительно, к чему Дамблдору говорить об этом? В конце концов, он считал эту ситуацию с Дурслями чем-то вроде личной ошибки. Видит Мерлин, люди ни о чем не говорят с меньшей охотой, чем о собственных ошибках.
Ремус осекается, так и не приступив к следующей части своей утешительной речи, а вместо этого осторожно спрашивает:
– Не сказал о чем?
Я откидываюсь на деревянную спинку скамейки спиной и прикрываю глаза.
И впервые за эти долгие полгода, сидя напротив дверей лондонского госпиталя, в мешанине звуков маггловского мегаполиса и криков парамедиков, спасающих человеческие жизни, я говорю с ним о том, о чем отказывался говорить все это время. Он, черт побери, сам напросился.
– О Дурслях. Обо мне. Я хочу сказать… – я глубоко вздыхаю, пытаясь собраться с мыслями, и продолжаю уже более связно: – Ремус, все происходящее – не совсем то, что ты себе представляешь. Мне жаль тетю Петунью, это правда, потому что никто не заслуживает такой ужасной участи. Я зол, потому что не смог предотвратить той аварии и ничего не могу сделать теперь, а я ненавижу чувствовать беспомощность. Но... я не в отчаянии, и я не раздавлен, и для меня это не то же самое, что лишиться родителей. Мы с Дурслями никогда не были близки, знаешь ли. Они всегда ненавидели магию, ненавидели ее и боялись. Они были уверены, что я стану волшебником рано или поздно, и так уж вышло, что из-за этого они ненавидели и боялись меня. Я жил в чулане под лестницей почти до своего девятилетия. После того случая с оборотнем, когда я спас Дадли жизнь и попал в больницу, Дурсли были мне благодарны, так что я получил вторую комнату Дадли. Но, несмотря на всю свою благодарность, они поставили на окна решетки, вырезали в двери кошачью дверцу для еды и выпускали меня в туалет по часам. Пойми меня правильно, я не пытаюсь сказать, что это было совсем ужасным, потому что они заботились обо мне, как умели. Они не были чудовищами, в конце концов. У них я не голодал, у меня была крыша над головой, последние годы они вели себя со мной почти нормально, по крайней мере, тетя Петунья и Дадли. Но если ты ожидаешь услышать от меня историю о том, как Дурсли лелеяли своего племянника с потенциальными магическими способностями каждый миг его жизни и обожали его, словно родного сына, то это просто не та история.
На несколько секунд между нами повисает ошеломленное молчание. Я открываю глаза, чтобы посмотреть Ремусу в лицо, и вижу в нем неподдельный ужас. Ужас напополам с жалостью, словно я рассказал ему нечто совершенно неслыханное.
– Почему ты не говорил мне раньше? – изумленно выдыхает он.
Потому что знал в точности, каким будет выражение твоего лица, когда я расскажу тебе, и не хотел видеть этого взгляда, думаю я, но вслух говорю другое.
– Какой в этом смысл? Прошлое в прошлом, Ремус, ни к чему его ворошить. – Я передергиваю плечами, внезапно почувствовав холод, и спрашиваю: – Мы можем уйти отсюда?
Ремус кивает и уводит меня прочь с оживленной улицы, мы в молчании идем по узким переулкам довольно долго, прежде чем упереться в глухой тупик. Там оборотень озирается по сторонам, шарит по карманам потрепанного маггловского плаща и извлекает из кармана высокую шахматную ладью с выщербленным краем. Я закатываю глаза.
– И ты говоришь мне, что Дамблдор тут ни при чем? Откуда тогда у тебя портал до Хогвартса?
Ремус пожимает плечами несколько виновато.
– Я сказал только, что пошел за тобой не из-за какого-то приказа Дамблдора, а потому что сам решил, что так будет лучше для тебя. Но директор все же помог мне с вопросами транспортировки.
Я фыркаю, но все-таки берусь за фигурку ладьи. Ремус дотрагивается до нее волшебной палочкой, активируя портал. В следующую секунду у меня появляется чувство, словно за живот хватанули крюком, и мы с Ремусом оказываемся перед широкими дверями замка.
При приземлении я слегка покачиваюсь, но мне удается устоять на ногах. Ремус смотрит на меня с чем-то, похожим на уважение, и спрашивает:
– Пользовался порталами раньше?
– Катался на американских горках, – отвечаю я первое, что приходит на ум, и Ремус предпочитает не уточнять детали.
