Шанс на жизнь

Глава 45. Крайние меры.

Я в ужасе пячусь назад до тех пор, пока не врезаюсь спиной в стеллажи с ингредиентами для зелий. Многочисленные колбочки и пузырьки мелодично звенят, сталкиваясь друг с другом боками. Снейп издает сдавленное рычание и протягивает ко мне руку со скрюченными длинными пальцами. Прежде, чем я успеваю опомниться, он уже хватает меня за шкирку и выбрасывает прочь из своего драгоценного хранилища, так что я оказываюсь припертым к стене в углу его кабинета. Я бросаю быстрый взгляд на входную дверь, но Снейп стремительным, паучьим движением приближается ко мне вплотную, отрезая пути к отступлению, и устремляет кончик волшебной палочки мне в грудь.

– Даже не вздумай, мальчишка, – шипит он, и его лицо при этом искажено яростью, а голос слегка подрагивает от гнева. – Как тебе удалось пробраться через защитные заклинания? Говори!

Я открываю рот, не имея и понятия, что собираюсь сказать в свое оправдание, и в итоге говорю нечто, совершенно неожиданное даже для себя самого:

– Вы были влюблены в мою мать? Ради Мерлина, из всех людей – в мою мать, Снейп?!

По лицу Снейпа расползается смертельная бледность.

– Что ты видел? – спрашивает он свистящим шепотом, и судя по тому, как трясется его рука, стискивающая волшебную палочку, он опасно близок к тому, чтобы запустить в меня проклятием. – Как много ты успел увидеть, Поттер?

– Я видел достаточно.

По крайней мере, достаточно для того, чтобы понять, почему, на самом деле, Снейп ненавидит меня так сильно. И, пожалуй, даже слишком много для собственного спокойствия.

– Как тебе удалось снять защитные заклинания? – продолжает расспрашивать Снейп, его глаза на миг устремляются обратно к входу в хранилище и подозрительно сужаются. – Ты здесь не один, верно? Ну, и где же, в таком случае, прячутся остальные?

Я ничего не отвечаю, и Снейп теснее перехватывает волшебную палочку пальцами, сведенными судорогой от напряжения.

– Где они?! – рявкает он.

Я смотрю на Северуса Снейпа, чьи бездонные глаза кажутся в этот момент совершенно дикими, и на меня вдруг накатывает спокойствие. Я знаю, что должен сделать – на самом деле, знал с того самого момента, как попался. А может быть, даже раньше – с того момента, как подросток в его воспоминании произнес имя Лорда Волдеморта, и все, что я знал об этом мире, потеряло всякий смысл.

– Со мной никого не было, профессор, – говорю я так ровно, как только могу.

Тонкие губы Снейпа чуть подрагивают от бешенства.

– Не лги мне, мальчишка! Ты думаешь, я поверю, что мои защитные заклинания в одиночку обошел какой-то сквиб?

Я молча качаю головой, почти испытывая сожаление, и в глазах Снейпа молнией мелькает настороженность. Я вижу, всего на секунду, что ему требуется усилие, чтобы собраться с силами, отогнать дурное предчувствие прочь и вернуть себе хладнокровие.

– Поттер, – неожиданно тихо и очень серьезно говорит он, очевидно, взяв себя в руки. – Вы ведь понимаете, что если не назовете мне имена своих сообщников прямо сейчас, то я буду вынужден сделать нечто, что придется вам весьма не по нраву? Но я дам вам время поразмыслить. Я буду считать до трех. Раз.

Снейп неотрывно смотрит на меня, словно проверяя на прочность, но по одному его виду я могу сказать, что вот теперь ему становится немного не по себе. Он словно подозревает что-то.

– Два.

Я хочу сказать, что не хотел, чтобы все так обернулось, но лишь плотнее стискиваю челюсти.

– Три.

Он отводит палочку назад лишь на долю дюйма и без предупреждения наносит удар. Это оказывается невербальное проклятие остолбенения: Снейп не хочет причинять вреда. Стрела заклинания мгновенно отражается от моего щита, чтобы врезаться в стену, и глаза Снейпа расширяются в неверии. Всего на секунду он переводит взгляд на свою волшебную палочку, словно подозревает, что проблема кроется в ней. Я поднимаю руку, невербально призывая палочку к себе, но Снейп оказывается проворнее и резким движением запястья сбрасывает заклинание.

Когда он осознает, что я только что пытался сделать, в его лице появляется шокированное выражение. Не теряя ни секунды, Снейп делает два шага назад, неуловимо подбираясь, принимая боевую стойку, и берется за дело всерьез.

– Инкарцерус.

Он накладывает невербальное оглушающее одновременно с этим, но я отражаю оба заклинания, не прикладывая каких-либо видимых усилий, и делаю небольшой шаг вперед. Снейп пятится назад, его лицо становится решительным и сосредоточенным. Он больше не теряет времени на расспросы.

– Аратас. Секо. Верикус.

Сектумсемпра.

Я слабо улыбаюсь.

– Серьезно? Хотите достать меня тем же заклинанием, от которого сами же и спасали?

Я делаю еще один небольшой шаг вперед.

– Круцио! – загнанно рычит Снейп, и в его лице появляется нечто вроде паники, когда и это оказывается бесполезным.

– Мне, правда, жаль, – негромко говорю я.

Я вытягиваю вперед руку и прикладываю совсем немного усилий, чтобы осторожно обездвижить Снейпа, не причинив ему вреда, но он ставит невербальный щит, уходя от заклинания. Снейп переводит взгляд на мою руку, в которой, разумеется, нет никакой волшебной палочки, и выдыхает с таким изумлением, что в его голосе даже не остается место привычному яду:

– Как, во имя Мерлина и Морганы, такое возможно?

И, пользуясь его замешательством, я снова применяю Петрификус Тоталус. На этот раз Снейп не успевает защититься: он каменеет, застывает на месте от воздействия заклинания. Я подхожу к нему вплотную и с усилием вынимаю волшебную палочку из его оцепеневших пальцев.

– Я не собираюсь делать ничего плохого, – зачем-то говорю я. – Я только задам вам один вопрос, ответ на который очень важен для меня, хорошо? И, от беды подальше, я пока что заберу у вас это.

Я убираю его волшебную палочку в карман мантии. Снейп свирепо вращает на меня глазами, но в остальном выглядит не слишком-то угрожающе. Я делаю глубокий вздох и провожу в воздухе рукой, рассеивая вокруг нас глубокие и мощные чары тишины – на тот случай, если Снейпу вздумается орать. Затем я снимаю заклинание окаменения, но только с головы профессора.

– Кто ты? – спрашивает он тотчас же, едва получает возможность говорить. Его голос звучит почти спокойно. Это тактика, которую я, пожалуй, могу уважать: если ты попал в паутину – не дергайся.

Я качаю головой:

– Мне жаль, профессор, но сейчас задавать вопросы буду я. Я видел кое-что в ваших воспоминаниях – церемонию посвящения в Общество Наследия, если быть точным. И там прозвучало имя Лорда Волдеморта. Мне нужно знать, кто он такой.

Снейп не торопится отвечать. Напротив, он позволяет себе улыбнуться и слегка склонить голову набок – это, пожалуй, тот максимум движений, на который он сейчас вообще способен – и негромко говорит:

– Мне нужны ответы от тебя, тебе нужны ответы от меня. И что же нам с этим делать, а, Поттер?

Теперь он пытается играть со мной, и это злит, потому что я не намерен играть в игры.

– Это тот момент, когда предполагается, что мы будем по очереди отвечать на вопросы друг друга, и все останутся довольны? – жестко спрашиваю я. – Я так не думаю.

Я не знаю, что Снейп читает в моем помрачневшем лице, на что он считает меня способным. Когда я поднимаю руку, чтобы применять следующее заклинание, он дергается и мотает головой, пытаясь остановить меня, но я уже не слушаю его.

– Империо.

Видит Мерлин, я ненавижу это заклинание, хотя в свое время мне пришлось в нем поднатореть. Снейп сопротивляется мне, как проклятый, пока я пытаюсь подчинить его сознание, но в конце концов его глаза стекленеют, а на лице возникает пустое и послушное выражение.

– Лорд Волдеморт, – повторяю я, загоняя воспоминания обо всех предыдущих случаях, когда мне приходилось использовать это заклинание, в самый дальний уголок разума, потому что сейчас не время проявлять слабость. – Кто он?

– Лорд Волдеморт – это шутка, – ровным голосом отвечает Снейп, подчиняясь действию заклинания подвластия. – Выдумка. Мы использовали это имя для церемонии Посвящения, потому что оно звучало таинственно и угрожающе. Мы были детьми, которые играли в Темную магию, только и всего. Мы могли бы взять любое другое имя.

Я хмурюсь, лихорадочно соображая, какова вероятность того, что они действительно просто взяли и выдумали Лорда Волдеморта. Ответ напрашивается сам по себе: никакой. Это невозможно. Он был здесь. Каким-то образом Волдеморт был здесь, прямиком в Хогвартсе, и я это проглядел.

– Кто был первым, кто сказал это? – резко спрашиваю я, злясь на Снейпа, что от него нет никакого проку. – Кто из вас первым придумал Лорда Волдеморта?

– Я не знаю. Церемонию придумали до меня.

Я, конечно же, понимаю, что он говорит правду. Но кто вообще может стоять за всем этим? Снейп действительно тут не при чем: когда он только пришел в группу, имя Волдеморта уже использовалось на церемонии так, словно это давно вошло у них в привычку. И Барти Крауч-младший тоже не мог быть замешан: на момент воспоминания он еще даже не вступил в Общество, и я не знаю наверняка, вступил ли вообще. Но кто еще? Это мог быть кто угодно из них, этих подростков с покрытыми капюшонами лицами, или их тощий вожак, или даже кто-то из тех, кто уже давно покинул школу к тому моменту, как они прияли Снейпа. Если вдуматься, как долго это длилось? С каких пор в Хогвартсе существовало это Общество Наследия?

У меня нет ответов. Осталось понять, есть ли они у Снейпа.

Впрочем, Снейп оказывается до обидного бесполезным. Я расспрашиваю его еще, наверное, не менее получаса, выдумывая самые неожиданные вопросы, но самый частый ответ, который мне удается получить от него, это: «Я не знаю».

Снимая со Снейпа Империус, я чувствую себя до смерти утомленным и разочарованным. Через несколько секунд Снейп до конца приходит в себя, и в его глазах проступает выражение потрясения и чистейшей ярости. Хотя, казалось бы, за вечер он мог бы и привыкнуть к потрясениям. И, кроме того, мне тоже сегодня пришлось пережить пару-другую нерпиятных открытий.

– Какого… – начинает он, но я взмахиваю рукой, заставляя его замолкнуть.

– Надеюсь, для вас не будет сюрпризом, что теперь мне придется изменить вам память? – Я опускаю руки на виски Снейпа, к которым в иных обстоятельствах предпочел бы ни прикасаться, и добавляю: – Пожалуйста, не сопротивляйтесь. Я не хочу причинить вам вреда.

Если бы Снейп только мог говорить, то, безусловно, уже плевался бы проклятиями. Вопреки моему предостережению, он продолжает сопротивляться и пытаться вырваться из оков заклинания, будто бы от этого зависит сама его жизнь, а не несколько минут памяти. Я досадливо морщусь, пытаясь сосредоточиться и поставить надежный блок на последние воспоминания. Здешний Снейп – тоже окклюмент, так что это оказывается не так просто. Постепенно, очень неохотно, Снейп уступает. Его налитые яростью глаза закатываются, а тело безвольно обмякает, потому что мне больше нет нужды сдерживать его заклятием окаменения: в ближайшее время он все равно не придет в себя.

Испытывая огромное чувство сюрреальности происходящего, я левитирую Снейпа в темный коридор и дальше, до его комнат, которые находятся недалеко от кабинета. Об их местоположении я знаю исключительно благодаря тому, что в свое время частенько проверял по Карте Мародеров, где находится Снейп в ночное время суток, чтобы не попасться ему ненароком во время очередных блужданий по школе после отбоя. Дверь в комнаты оказывается приоткрыта, так что я просто левитирую Снейпа внутрь. Его серая ночная рубашка нелепо свисает вниз, задевая своим краем пол.

Когда я прохожу через полутемную гостиную, слева от меня раздается ошеломленный вздох. Я поворачиваю голову на звук так резко, что Снейп на мгновение отправляется в свободное падение. Я успеваю возобновить чары левитации как раз вовремя, чтобы профессора не приложило затылком о каменный пол. Портрет средневекового графа, который висит на стене над камином, в ужасе прикрывает рот рукой, уставившись на то, как бессознательный Снейп парит в паре футах над полом. Граф явно хочет дать деру из своей рамы, но я опережаю его и молниеносно накладываю Конфундус. Секунда – и черты лица графа разглаживаются, в его глазах появляется блаженное и беззаботное выражение. Я чертыхаюсь сквозь крепко стиснутые зубы и продолжаю свой осторожный путь в полумраке, заходя в следующую приоткрытую дверь.

Кровать оказывается в беспорядке: Снейп явно не беспокоился об убранстве спальни, когда несся в свой кабинет проверять, кто же снял его защитные заклинания. Так что мне остается только левитировать по-прежнему бессознательного профессора на кровать, заклинанием же натянуть на него одеяло и, немного поколебавшись, опустить его волшебную палочку на прикроватную тумбочку. Надеюсь, Снейп не из тех параноиков, что держат палочки под подушкой.

Я оглядываюсь кругом, чтобы убедиться, что в этой комнате нет портретов и других волшебных предметов, которые могли бы подглядеть что-либо или подслушать. Убедившись, что все чисто, я бесшумно удаляюсь.

Восстанавливая защитные заклинания на тайнике Снейпа, хранилище с ингредиентами для зелий и входе в кабинет, я почти небрежен. Мне просто хочется покончить со всем этим и убраться оттуда поскорее. Когда я возвращаюсь в свою комнату тем же путем, под надежным покровом дезюлиминационных чар, замок по-прежнему окружает лишь непроглядная тьма, до рассвета еще далеко.

Только оказавшись в безопасности в своей комнате, я позволяю себе глубоко, полной грудью вздохнуть и очень медленно выдохнуть. Меня слегка потряхивает от напряжения и пережитого шока. Испытывая легкое головокружение, я засовываю руку в карман мантии и трясущимися пальцами достаю оттуда флакон с крыльями аспида. Я говорю себе, что следовало остановиться на этом. Я почти жалею, что некому стереть мои собственные воспоминания последнего часа, потому что... Потому что какого черта мне теперь со всем этим делать?

Забравшись в кровать, я не перестаю ворочаться, меня одолевают беспокойные мысли, мешая заснуть.

Я только хотел узнать, что все-таки стало с моим отцом. Я не хотел слышать имя Волдеморта в этом мире, спустя столько лет, в воспоминаниях Снейпа, самым странным образом, который только можно себе представить. Я не хотел испытывать этого тревожного чувства, что каким-то образом он тоже выжил, что каким-то образом он перехитрил меня и почти заставил поверить, что я в безопасности от него.

В конце концов, я не хотел знать, что Снейп был влюблен в мою мать. Я не хотел знать, что он ненавидит меня потому, что само мое существование помешало ему исполнить темный ритуал, который почти наверняка развел бы Джеймса Поттера и Лили Эванс в разные стороны. Я не хотел знать, что он ненавидит меня потому, что моя мать умерла, рожая меня, и что каким-то диким образом это сломало ему жизнь. Не случайно же Снейп хранит эти воспоминания запертыми в тайнике даже теперь, спустя столько лет...

Решение залезть в проклятый флакон с воспоминаниями принесло мне больше головной боли, чем пользы, я так и не узнал ничего такого, за что можно было бы зацепиться. Теперь у меня есть только вопросы, дикие, невообразимые вопросы без ответов и страшные догадки, которые я не могу ни подтвердить, ни опровергнуть.

Есть ли у меня шанс найти кого-то еще, кто тоже состоял в этом Обществе Наследия, но попал туда до Снейпа? Едва ли стоит надеяться каким-то образом отыскать списки членов группы – им хватило бы ума спрятать их, или сделать их зашифрованными, или защитить заклинаниями, или вообще не вести никаких списков. И, как бы я ни старался, если бы даже я нашел какую-то зацепку, которая навела бы меня на след, я ни за что не смогу узнать имя, найти и допросить каждого слизеринца, который прошел через это общество, возможно, за годы его существования, а возможно, даже за десятилетия. Мне не стоит забывать, что Том Риддл родился намного раньше меня. Но если он действительно был здесь, если он жил в этом мире, жил по второму разу, как я, то где он сейчас? В конце концов, у него было достаточно форы, чтобы захватить мир, и, видит Мерлин, он не из тех, кто стал бы медлить.

Но у меня есть кое-что еще. Продолжая вспоминать об увиденном, пытаясь восстановить в памяти каждую мелочь, каждую незначительную деталь в надежде понять больше, я вдруг резко сажусь на кровати. Мне на ум приходят слова Снейпа, сказанные слепой колдунье почти вскользь. «Поттер проводит все свое время, гоняясь, как одержимый, на пару с Фрэнком Лонгботтомом, за темными магами», – вот, что он ей сказал.

Пожалуй, я все-таки могу вынести из всей этой истории имя еще одного человека, который может пролить хоть какой-то свет на это Общество Наследия в том числе. Кто, как ни глава Аврората, должен знать пару-другую вещей о здешних темных магах? И, кроме того, каким-то образом Фрэнк Лонгботтом связан с моим отцом в его бытность аврором. Разве не для этого я затевал просмотр воспоминаний, в первую очередь? Я ведь хотел знать, что стало с моим отцом.

Я истерически думаю, что хорошо бы это не Фрэнк Лонгботтом оказался тем самым дружком Джеймса Поттера, который его подставил, потому что это может весьма осложнить дела с Невиллом.

Но, как бы там ни было, я должен знать наверняка.

Решительно выбравшись из постели, я включаю свет, сажусь за письменный стол, подтягиваю к себе чистый лист пергамента и перо и принимаюсь за письмо Невиллу.


****

Пару дней, следующих за эпизодом в кабинете Снейпа, я довольно-таки рассеянный и нервозный. Даже Ремус обращает внимание, что со мной творится что-то неладное. Я же никак не могу отделаться от ощущения нависшей над самой головой опасности, которую я каким-то образом проглядел. Я теряю сон, мне снова снятся кошмары. К сожалению или к счастью, но то время, когда мои кошмары предоставляли мне прямой доступ к разуму Волдеморта и позволяли узнать больше о его коварных замыслах, давно прошло.

Кроме того, я опасаюсь, что Снейп каким-то образом найдет способ меня уличить, что даже прибегнув к заклятию Забвения, я замел не все следы. И хотя теперь у меня впервые за долгое время появились куда более серьезные поводы для беспокойства, чем необходимость скрывать свои секреты, мне меньше всего хотелось бы, чтобы эта ситуация вылилась в нечто неуправляемое. Если и раньше у меня случались моменты, когда я совершал импульсивные поступки и ставил тем самым свою тайну под удар, то это, пожалуй, стало первым случаем, который можно назвать настоящим полномасштабным фиаско. И я не могу избавиться от мысли, что если и гораздо меньшие промахи не всегда запросто сходили мне с рук, то эта история уж точно еще выйдет мне боком, так или иначе.

Впрочем, сам Снейп выглядит совершенно обычно: злобным, хмурым и недовольным, но, по крайней мере, ничто не говорит о том, что он знает о случившемся и готовится метнуть в меня смертельное проклятие исподтишка.

Я так и не выхожу на связь с Гермионой и не пытаюсь подать ей знак, что выполнил ее просьбу и достал крылья аспида. Со всеми переживаниями, которые мне довелось испытать из-за этой истории, даже мой интерес к тому, что за тайны скрывают они с Роном, как-то притупляется и отступает на задний план.

Зато каждое утро за завтраком, когда в высокие окна влетают немногочисленные совы с корреспонденцией для преподавателей и студентов, оставшихся в замке на каникулы, я с нетерпением ищу взглядом сову с ответом от Невилла. К моей досаде, все до единой совы продолжают приносить почту другим получателям. Я каждый раз вздыхаю, даже несмотря на то, что глупо было бы ожидать, что ответ от Невилла успеет прийти так скоро. Иногда до ужаса досадно, что у волшебников не в ходу телефоны.

Удача улыбается мне на третий день после злосчастной вылазки в хранилище Снейпа: одна из сов, прилетевших в большой зал, спускается прямиком ко мне. Я с нетерпением отвязываю от ее лапы письмо и сразу же разворачиваю его.

«Привет, Гарри! – написано на пергаменте размашистым, немного неряшливым почерком Невилла. – Ты не представляешь, как я рад, что ты мне написал, я уже, если честно, с ума тут схожу от скуки. Отец ужасно занят на работе, так что у него не получилось взять несколько дней выходных и поехать куда-нибудь на рождественские каникулы, как обычно, поэтому приходится торчать дома. Это просто здорово, что ты смог бы приехать и погостить у меня до конца каникул. Ты зря беспокоился, что мои родители будут против. Наоборот, все мои родственники очень обрадовались, что ко мне приедет погостить кто-то из друзей (похоже, они думали, что в Хогвартсе у меня вообще нет друзей, и считали это странным). Отец устроит, чтобы ты смог попасть в наш камин прямиком из Хогвартса (обычно у нас нет выхода к общей сети), так что убедись, что сможешь найти камин, через который можно свободно перемещаться. Если все получится, буду ждать тебя вечером вторника, в пять. Адрес на обороте.

P.S. И спасибо за справочник по травологии, он потрясающий!»

Я переворачиваю письмо, чтобы взглянуть на адрес, и на мгновение горло у меня сжимается. На пергаменте написано: «Годрикова впадина, седьмой проулок, дом девять».

После случившегося рождественским утром я почти ожидаю, что будет непросто уговорить Дамблдора позволить мне погостить несколько дней у Невилла, вне Хогвартса. Но в этот раз мои опасения оказываются напрасными: Дамблдор принимает новость совершенно спокойно и даже любезно предлагает мне воспользоваться камином в его кабинете. Так что без четверти пять во вторник я уже поднимаюсь по винтовой лестнице в директорский кабинет, чтобы отбыть к Лонгботтомам.

Я застаю Дамблдора за письменным столом. Он перебирает четки, но при моем появлении поднимает на меня взгляд с видом человека, которого оторвали от глубоких размышлений.

– Прошу прощения, если помешал, – говорю я после приветствия. – Возможно, я слишком рано, я знаю, мы договаривалась на пять…

Я стараюсь вести себя кротко и по-настоящему вежливо, чтобы хоть как-то сгладить нахальство своей недавней выходки с внезапным визитом в Лондон, но Дамблдор перебивает мои извинения.

– Все в порядке, Гарри, – говорит он. – Я рад, что ты пришел раньше. Сказать по правде, я хотел обсудить с тобой одну вещь, прежде чем ты отправишься к Лонгботтомам.

Я неуютно переступаю с ноги на ногу, как всегда не зная, что за разговоры можно ожидать от Дамблдора.

– Пожалуйста, присаживайся, – предлагает директор, и дождавшись, когда я устроюсь на стуле напротив его стола, говорит: – Я бы предложил тебе чаю, но учитывая, что тебе предстоит путешествие по каминной сети, наполнять чем-то желудок было бы неосмотрительным с твоей стороны, – Дамблдор улыбается, но я ничего не отвечаю, и он продолжает уже более сдержанно: – Гм… Сказать по правде, я очень рад, что ты сдружился с Невиллом. Я уверен, что эта дружба идет на пользу вам обоим, и выражаю большую надежду, что ты продолжишь в том же духе сближаться и с другими студентами, потому что дружба, Гарри – это величайшее в мире сокровище. Да, если и есть в этом мире вещи, по-настоящему стоящие того, чтобы жить, так это любовь и дружба…

На секунду он замолкает, словно углубившись в свои мысли. Я тоже ничего не говорю, внутренне недоумевая, к чему все это. Затем Дамблдор словно возвращается мыслями в реальность и продолжает уже более будничным тоном:

– Собственно говоря, я хотел сказать, что полностью одобряю твое решение немного развеяться и провести остаток каникул в гостях у Невилла. Однако в связи с этим я хотел бы обсудить с тобой один вопрос, который раньше, признаться, все откладывал на другой раз. Но раз уж ты отправляешься в Годрикову впадину, я счел уместным рассказать тебе о том, что когда-то в Годриковой впадине жили…

– Мои родители, я знаю, – говорю я прежде, чем успеваю остановить самого себя. Дамблдор вскидывает на меня взгляд, и я неуютно поясняю: – Не так уж много поселений, где массово проживают волшебники. Своего рода, нетрудно найти.

Дамблдор кивает:

– Все верно. Дело в том, что там, в Годриковой впадине, до сих пор остался дом Поттеров. Твой дом, Гарри. И так уж случилось, что твой отец оставил мне это.

Тут Дамблдор протягивает мне через письменный стол раскрытую ладонь, и я с легким удивлением обнаруживаю в его руке небольшой серебряный ключ. Я беру ключ слегка неловкими пальцами и рассматриваю со всех сторон. Слова Дамблдора вызывают у меня в груди странное чувство, которое я не взялся бы описать. Мой дом.

– Он завещал мне хранить этот ключ у себя в случае его смерти и передать его тебе после того, как ты станешь совершеннолетним и сможешь заявить на этот дом свои права, – продолжает тем временем Дамблдор. – Дом оставался нетронутым все эти годы. Несмотря на то, что ты пока еще не можешь жить там один, он все равно твой. Поэтому я решил, что не будет ничего плохого в том, что пока ты будешь гостить у Лонгботтомов, у тебя будет возможность…

Дамблдор отчего-то замолкает, и когда я поднимаю на него взгляд, то с удивлением обнаруживаю, что он, наверное, впервые на моей памяти не может подобрать правильных слов.

– Спасибо, – искренне говорю я, сжимая маленький ключ в ладони. – Спасибо вам, сэр.

Дамблдор бросает взгляд на часы и, спохватившись поднимается на ноги.

– Уже почти пять, нам следует поторопиться, пока ты не опоздал из-за меня.

Дамблдор подходит к камину, берет с каминной полки небольшую коробочку с летучим порохом и протягивает ее мне.

– Вот, возьми немного. Ты ведь помнишь, как им пользоваться?

Я киваю, вспомнив, что мы с Дамблдором уже прибегали к этому способу транспортировки в этой вселенной, когда добирались до вокзала Кингс-Кросс.

– И постарайся не слишком размахивать руками, камины здесь узковатые, – напутственно говорит директор.

Я снимаю очки и прячу их в карман мантии, бросаю в огонь горсть летучего пороха, и уже стоя в камине и преодолевая першение в горле, четко произношу:

– Годрикова впадина, седьмой проулок, дом девять.

В следующую секунду меня начинает с сумасшедшей скоростью вращать по кругу, а перед глазами мелькают расплывчатые пятна чужих каминов.

Расстояние от Хогвартса до Годриковой впадины вполне приличное, так что меня успевает порядочно поболтать по каминной сети, прежде чем выбросить наружу. Мне удается устоять на ногах, но приходится схватиться за каминную полку и зажмуриться, ожидая, когда головокружение отступит. Затем я водружаю на нос очки, оглядываюсь кругом, и неожиданно обнаруживаю себя в просторной гостиной в окружении довольно большой группы людей. Почти все они изучают меня заинтересованными взглядами.

– Э-э-э, – неуверенно начинаю я, но прежде, чем я успеваю представиться и как-то прояснить ситуацию, мой взгляд падает на Невилла, который поднимается с дивана и подходит ко мне.

– Привет, Гарри! – радостно говорит он, пожимая мне руку, и, увидев мое замешательство, добавляет вполголоса: – Прости за это, ничего не мог поделать, – а затем снова громко: – Познакомься, здесь почти все мои родственники. Вот моя двоюродная бабушка Энид и двоюродный дедушка Элджи, – он кивает на достаточно пожилых волшебницу и волшебника, которые улыбаются мне и с энтузиазмом машут руками.

– А это моя бабушка, Августа Лонгботтом, с ней ты уже виделся, – я киваю бабушке Невилла, которая сидит на диване с чашкой чая, и она величественно кивает мне в ответ.

– А вон там, в кресле у стены, моя прабабушка Калидора, – он указывает на совсем уже престарелую ведьму, которая сидит в кресле-качалке, завернувшись в плед, и, очевидно, спит, приоткрыв беззубый рот и похрапывая.

Тут дверь открывается, и в гостиную входит невысокая женщина с коротко стрижеными темными волосами, круглым, как у Невилла, лицом и ямочками на щеках. Она левитирует перед собой поднос, уставленный чайными чашками и тарелкой с эклерами, и Невилл добавляет:

– А это моя мама.

Увидев меня, Алиса Лонгботтом расплывается в улыбке и говорит:

– Здравствуй, Гарри. Невилл много рассказывал о тебе, приятно наконец-то познакомиться! Ты как раз к чаю. Пожалуйста, присаживайся. Только одну секунду.

Она опускает поднос с посудой на стол, взмахивает палочкой – и каминная сажа пропадает с моей одежды без следа, а затем я ощущаю легкое покалывание, свидетельствующее о том, что на лице сажи тоже не осталось.

– Так-то лучше, – говорит она и снова улыбается открыто и искренне.

Невилл тянет меня за рукав мантии, усаживая на диван рядом с собой, и одна из чашек с чаем сама по себе запрыгивает мне в руки. Я подхватываю ее машинально, все еще оглядывая окружающих волшебников. Очевидно, меня зазвали как раз на пятичасовой чай в тесном семейном кругу.

– Гм… Приятно познакомиться, – наконец выдавливаю я.

Августа Лонгботтом, которая всегда вызывала у меня странную робость, внимательно рассматривает меня сквозь стекла очков, степенно отпивая чаю из своей чашки. Пожилая дама, которую Невилл представил как двоюродную бабушку, ведет себя более дружелюбно: она подвигает ко мне тарелку с эклерами, улыбается так, что сильнее проступают на лице морщины вокруг глаз и губ, и говорит:

– Попробуй, мой милый, они ореховые – просто объедение.

Из вежливости я беру один эклер, но не успеваю даже надкусить его, потому что вокруг меня мигом разворачивается оживленная дискуссия.

– Значит, ты друг Невилла?

– Очень интересно, он никогда раньше не приглашал друзей домой. Так ведь, Энид?

– Постой, Элджи, кажется, был один случай, когда к нам приходил тот мальчик, Малфис? Милфред?

– Маркус. Но ты неправа, тот приходил, потому что намеренно сломал Невиллу руку во время квиддичного матча в школе, и Фрэнк заставил его явиться с отцом и принести официальные извинения. Они с Невиллом никогда не были друзьями…

– Ах, верно, я и запамятовала… Жаль, этот Малфис показался мне очень воспитанным молодым человеком…

Даже прабабушка Невилла пробуждается, чтобы вставить свое веское слово:

– Поттер, Поттер… Сын Флимонта и Юфимии, верно? Как же, помню, помню, – принимается бормотать она, нацепив на нос очки с огромными стеклами и подслеповато щурясь в попытках разглядеть мое лицо. – Все ходит тут с этой своей рыжей маггловкой…

– Бабушка Калидора! – возмущенно восклицает Алиса Лонгботтом, прикрыв рот рукой.

– Мама, мы с Гарри уже наелись, можно я покажу ему свою комнату? – громко спрашивает Невилл, и я замечаю, что кончики ушей у него покраснели.

Едва дождавшись кивка от матери, он поспешно ретируется, уводя меня с собой, так что запихивать в рот ореховый эклер мне приходится уже в коридоре.

– Извини за это, – еще раз повторяет Невилл. – Я же говорил, что тут скука смертная, так что в рамках моего семейства даже визит моего школьного друга расценивается как сенсация. Они все решили как бы случайно собраться в гостиной, чтобы посмотреть на тебя. А бабушка Калидора… У нее вообще уже давно крыша едет.

– Все нормально, – успокаиваю я Невилла. – Я даже рад, что удалось сразу же увидеть почти всех твоих родственников. А твой отец, видимо, не дома? – добавляю я как бы между прочим.

Невилл отрицательно качает головой.

– У него сейчас полнейший аврал на работе, дома появляется только переночевать. Но ты не… В общем, когда он вернется домой, лучше его не беспокоить. Он не любит, когда его чем-то отвлекают после работы, потому что очень сильно устает. Но это ничего, он часто бывает занят. Пойдем, я лучше покажу тебе свою комнату.

Мы идем вперед по длинному светлому коридору, где я с любопытством рассматриваю портреты на стенах, изображающих, похоже, предшественников Лонгботтомов: у многих людей на портретах заметно нечто неуловимо схожее в лицах.

Комната Невилла оказывается… Я не могу подобрать подходящего эквивалента, но более всего комната Невилла оказывается похожа на магическую версию комнаты Дадли в доме номер четыре по Тисовой улице. Не нагромождением беспорядочно разбросанных вещей, но тем, что вещей оказывается очень много, что они разнообразные, новые, и глядя на них, сразу становится понятно, что мальчику, который живет в такой комнате, родители ни в чем не отказывают. Здесь есть и новенькие наборы волшебных шахмат и плюй-камней, и волшебное радио, и летающий будильник, и огромная куча теснящихся на подоконнике волшебных растений, и книги с живыми иллюстрациями. А на полках расставлено бесконечное множество других мерцающих, летающих, крутящихся, исчезающих и появляющихся магических штуковин. На письменном столе рядом с волшебными растениями пристроился террариум с Тревором, а на стенах висит несколько постеров «Паддлмир Юнайтед», впрочем, не настолько многочисленных, как плакаты «Пушек Педдл» в комнате Рона.

– Болеешь за «Паддлмир Юнайтед»? – спрашиваю я, кивая на плакат.

– Ага. На самом деле, я люблю квиддич, – говорит Невилл, и, увидев мои вопросительно поднятые брови, добавляет с улыбкой: – Но только когда нахожусь на трибуне, а не на поле, если ты понимаешь, о чем я.

Я фыркаю со смеху, радуясь про себя, что Невилл в кои-то веки говорит о своих незавидных талантах в квиддиче без горечи в голосе.

Рассматривая разнообразные магические штуковины на полках, я рассеянно беру небольшую коробку с названием «Набор сногсшибательных головоломок», но Невилл качает головой.

– Я бы не советовал тебе открывать это. Головоломки действительно не из легких, а если не сможешь решить до конца – сшибают с ног, я говорю буквально.

Я благодарю Невилла за подсказку и поспешно возвращаю набор головоломок на место.

– Как насчет партии в подрывного дурака?

Мы коротаем время до ужина, развлекаясь волшебными играми. Еще Невилл показывает мне дом, который оказывается большим, почти с таким же множеством комнат, как в фамильном доме Блэков на Гриммаулд Плейс, но гораздо более светлым и располагающим. И судя по тому, насколько в комнатах прибрано и ухожено, у Лонгботтомов должен быть по крайней мере один домовой эльф. В конце этой импровизированной экскурсии Невилл выводит меня на покрытый искрящимся на солнце снегом задний двор, который выглядит просто огромным.

– На самом деле, он совсем небольшой, если смотреть снаружи, – говорит он, словно оправдываясь. – Здесь заклинания для увеличения пространства, и еще двор невидим для магглов. Отец сделал его, чтобы я смог тренироваться в полетах. Хотя, сказать по правде, – добавляет он, чуть ссутулившись и понизив голос, – лучше бы он оставил все как есть и просто поставил небольшую теплицу в углу.

К ужину вся семья Лонгботтомов собирается за длинным обеденным столом. Двоюродный дедушка Элджи, двоюродная бабушка Энид и Августа Лонгботтом заводят светскую беседу, но мать Невилла не участвует в разговоре, а то и дело поглядывает на старинные часы с маятником у стены, очевидно, ожидая прибытия мужа. Впрочем, отец Невилла так и не появляется, так что после ужина (во время которого, к слову, вовсю обсуждают Хогвартс и СОВ, которые предстоит сдавать Невиллу, но, слава Мерлину, ни единым словом не затрагивают вопросы, связанные с моим собственным пребыванием в школе) все расходятся, чтобы готовиться ко сну.

Невилл проводит меня из гостиной чуть дальше по коридору и показывает небольшую, но уютную гостевую спальню, которую подготовили для меня. Мы с Невиллом не расходимся по комнатам еще долго: сидим на моей кровати, разговаривая о школе, квиддиче, гриффиндорцах и приближающихся СОВ Невилл уходит к себе только после того, как в дверь заглядывает его мать и велит нам обоим ложиться спать. Но я не переодеваюсь в пижаму, потому что сна у меня нет ни в одном глазу. Вместо этого я достаю из кармана маленький серебряный ключик, который мне передал Дамблдор, и рассматриваю его в тусклом свете ночника. Я задаюсь вопросом, может ли этот дом, оставшийся мне от родителей, дать ответы хотя бы на ту часть моих вопросов, которая касается смерти отца?

Уже, наверное, стоит глубокая ночь, когда я улавливаю снаружи приглушенные голоса. Я задерживаю дыхание и прислушиваюсь. Из гостиной определенно доносится обеспокоенный голос матери Невилла, которому отвечает усталый мужской голос. Похоже, Фрэнк Лонгботтом наконец-то вернулся домой со службы. Я поднимаюсь с кровати и делаю несколько шагов по направлению к двери, неуверенный, стоит ли им мешать. К тому же, Невилл предупреждал, что его отца после работы лучше не беспокоить. Но любопытство все-таки пересиливает, так что я выскальзываю в приоткрытую дверь и направляюсь прямиком в гостиную.

Фрэнк Лонгботтом довольно сильно отличается от юной версии самого себя, которую я видел когда-то на фотографии Ордена Феникса. Я уже видел его мельком однажды в этой вселенной, когда мы с профессором МакГонагалл ходили в Косой переулок в мой день рождения, но только сейчас мне представляется возможность разглядеть его по-настоящему. В его темных волосах уже кое-где начинают проявляться залысины и седина, возле губ наметились морщины, а под глазами залегли глубокие темные круги, свидетельствующие о хронической привычке недосыпать. Он кажется очень усталым, когда стоит возле камина, который сейчас является единственным источником света в гостиной, сгорбившись и тяжело опершись на каминную полку, и рассеянно смотрит в огонь. Он ничего не отвечает на заботливый вопрос жены, нужно ли подогреть для него ужин.

Услышав шаги, Фрэнк Лонгботтом резко отрывает взгляд от огня в камине и оборачивается на меня. В ту же секунду в его взгляде отражается удивление, граничащее с шоком.

– Это Гарри, – поясняет для него жена. – Друг Невилла, ты помнишь, он собирался погостить у нас…

– Мерлин, – выдыхает Фрэнк Лонгботтом, делая несколько неуверенных шагов по направлению ко мне и рассматривая мое лицо в мерцающих отсветах камина. – Ты так похож на…

– Своего отца, я знаю, – перебиваю я, криво улыбаясь. – Гарри Поттер, приятно познакомиться.

Я протягиваю ему руку, и он отвечает на приветствие крепким и уверенным рукопожатием.

Половица скрипит еще раз, я оборачиваюсь и вижу на пороге гостиной всклокоченного Невилла в полосатой пижаме и пушистых тапочках.

– Папа, привет! – обрадовано восклицает он. – Как дела на работе? Удалось решить проблемы, у тебя получится завтра остаться дома?

Отец Невилла мрачно качает головой.

– Нет, к сожалению, нет, Невилл. Мне удалось ухватить небольшой перерыв, но завтра с утра нужно снова быть в Аврорате.

Невилл заметно мрачнеет, Фрэнк Лонгботтом оборачивается к жене:

– Я не хочу есть, Алиса, спасибо. Я хотел бы поговорить несколько минут с Гарри в своем кабинете, – он снова оборачивается ко мне, и неожиданно на его усталом осунувшемся лице появляется улыбка. – Надо же, сын Джеймса Поттера.

Несколько обескураженный, я следую за Фрэнком Лонгботтомом в его кабинет, молчаливо пожимая плечами на расстроенный и недоуменный взгляд Невилла, которым он провожает нас обоих. Внутри, помимо обычных для кабинета предметов мебели и книжных полок, оказывается несколько магических артефактов, призванных обнаруживать силы зла. Фрэнк Лонгботтом гостеприимно кивает мне на небольшой мягкий диван с синей велюровой обивкой, а сам садится за тяжелый письменный стол из темного дерева.

– Вы хорошо знали моего отца? – сразу же спрашиваю я, рассудив, что раз уж Фрэнк Лонгботтом так занят на службе, то с вопросами лучше не затягивать, а вопрос про отца покажется ему всяко менее подозрительным, чем попытка с наскока выяснить про темных магов.

Он кивает.

– Мы работали вместе. Я многое задолжал твоему отцу. Сказать правду, я обязан ему жизнью.

Он рассеянно поднимается из-за стола, достает из серванта бутылку перечного скотча и стакан.

– Надеюсь, ты не возражаешь? Сплошная нервотрепка на работе. Я бы предложил и тебе, но, сам понимаешь, тебе не по возрасту…

Я ничего не отвечаю, наблюдая за тем, как отец Невилла наливает в стакан скотча на пару пальцев и осушает его одним махом, поморщившись.

– Трудное было время, когда твой отец и я вместе служили аврорами, – говорит он после паузы. – Темные маги тогда словно с цепи сорвались. Да и сейчас… Сейчас, впрочем, получше. Твой отец был младше меня на несколько лет, но опережал меня по службе с легкостью. Был прекрасным аврором, многие называли его легендарным. Другим, напротив, не нравился его стиль работы, они считали его слишком жестким, всегда действовал по уставу.

– Это не звучит как нечто плохое для меня, – замечаю я, и Фрэнк Лонгботтом вскидывает на меня взгляд.

– Как бы тебе объяснить? – задумчиво начинает он, постукивая пальцем по столу. – Джеймс был жестким, когда устав предписывал ему быть жестким, и, поверь моему слову, тогда законы были немногим мягче, чем теперь. Он успел нажить себе достаточно врагов за свою карьеру, несмотря на возраст.

Он устремляет рассеянный взгляд куда-то в пространство, погрузившись в воспоминания. Я немного колеблюсь, но все же не могу удержаться и не задать ему вопрос, который терзает меня уже давно, тот же самый вопрос, что я задавал Невиллу еще давно, в Хогсмиде.

– Я не понимаю, почему так происходит. Все эти законы, ограничения… Кто это начал? Почему Министерство проводит такую политику, в первую очередь?

– Из-за страха, – просто отвечает Фрэнк Лонгботтом. – Слишком много недовольных, эти разговоры по углам о чистоте крови, о превосходстве волшебников над магглами. Это не пахнет ничем хорошим, уж поверь. У них не было лидера, в этом все дело, не было человека, который мог бы направить их энергию в единое русло, и слава Мерлину, что не было. Но это витает в воздухе, и Министерство не может не замечать угрозы.

Я с отвращением качаю головой.

– Они делают все только хуже. Когда этот мыльный пузырь лопнет, он заденет всех, никто не сумеет остаться в стороне.

Фрэнк Лонгботтом смотрит на меня с чем-то вроде интереса.

– И какой выход предложил бы ты?

Я пожимаю плечами:

– Разве это не очевидно? Ослабить поводья. Позволить древним магическим семействам хранить свое наследие, даже если с точки зрения Министерства магии это наследие нельзя назвать однозначно «светлым». Наказывать людей только за проступки, а не за то, что вашем законодательстве теперь зовется «опасным намерением». Оставить в покое великанов, оборотней, кентавров, гоблинов и иже с ними и признать наконец, что их место – наравне с волшебниками, что этот мир принадлежит им ровно настолько же, насколько принадлежит магам.

Я на секунду останавливаюсь, ожидая, возможно, возражений со стороны главы Аврората, но Фрэнк Лонгботтом не говорит ни слова в знак протеста, и я продолжаю уже спокойнее:

– То, что делает Министерство магии сейчас – это все равно, что… Я не знаю, все равно, что загонять в угол дикого зверя, терпеливого, до поры до времени, но чрезвычайно опасного. Вы думаете, что все под контролем, ослепленные собственной гордыней и заблуждениями, вы не видите, что еще немного, и вы не оставите зверю другого выхода, кроме как вцепиться в горло. Думаете, ваши законы помогут вам в этом случае? Стоит какой-то мелочи вмешаться, хоть чему-то пойти не так, и остальное посыплется следом, и вся ваша привычная система рухнет, словно карточный домик.

Когда я заканчиваю эту возмущенную тираду, Фрэнк Лонгботтом пораженно присвистывает.

– Никому больше в Министерстве не говори такого, – со смешком советует он, и я не понимаю, говорит он в шутку или всерьез. – Эти старые колдуны, которые пишут законы, весьма консервативны, и подобные разговоры воспринимают довольно-таки в штыки. Но, по правде, даже если не все разделяют современные взгляды, мы должны поддерживать порядок, так или иначе. Я не могу сказать, что согласен со всеми законами, которые принимают наверху, но это не моя работа – выдумывать законы. Моя работа – охранять их.

Я ничего не отвечаю, Фрэнк Лонгботтом бросает на меня короткий оценивающий взгляд и продолжает:

– Раз уж у тебя есть такие твердые убеждения о том, какими методами должно действовать Министерство, я хочу тебе задать одну задачку. Представь, что в некоем доме, защищенном мощными защитными заклинаниями, скрываются маги, которые, как ты выразился, «хранят свое наследие».

– Темные маги? – уточняю я, лихорадочно продумывая, как бы с этого момента вывести разговор в нужную мне сторону.

Фрэнк Лонгботтом кивает и продолжает:

– Аврорату доподлинно известно, что в их распоряжении находится один темномагический артефакт разрушительной силы, применение которого может привести к ужасным последствиям как для самих магов, так и для окружающих их магглов, которые живут в домах по соседству. Попытки изъять артефакт привели к угрозам со стороны упомянутых магов незамедлительно привести его в действие.

– Кто бы сомневался, – фыркаю я. – Вы загнали их в угол. Но продолжайте.

– В результате сотрудники Аврората вынуждены охранять дом денно и нощно, чтобы не допустить побега темных магов вместе с опасным артефактом. Вокруг дома был возведен антиаппарационный барьер, мы обрубили им все способы сообщения с внешним миром, но, по нашим данным, они могут сидеть там хоть год, поджидая удачного момента, чтобы ускользнуть, у них есть запас еды и все необходимое. Мы же, в свою очередь, расходуем силы, расходуем ресурсы и рискуем тем, что если эту ситуацию не удастся разрешить в ближайшее время, то это может сильно подорвать репутацию Министерства магии в глазах всего волшебного сообщества. В довершение всего, есть подозрение, что один из тех, кто скрывается в доме – сын достаточно влиятельного в Министерстве магии человека. Глупый мальчишка, который сбежал из дому, едва окончив школу, и связался с неправильными людьми. Так что нам нельзя рисковать и причинять вред кому бы то ни было из них. И мне любопытно, столкнись ты с такой ситуацией, как поступил бы ты?

Я задумываюсь всего на секунду, прежде чем ответить.

– Нужно действовать через воду.

– Что, прости? – переспрашивает мистер Лонгботтом с легким недоумением.

– Ну, вы же сами сказали, это дом в одном из маггловских районов, если приведение в действие артефакта угрожает жизням соседей-магглов. У них может быть запас еды хоть на год вперед, но дом подключен к маггловскому водопроводу, они получают воду из общей системы, – поясняю я. – Значит, вы подмешиваете в их воду что угодно: сонное зелье, напиток живой смерти, зелье подвластия – любое, что сочтете подходящим. Что-то, что начинает действовать незаметно, чтобы у них не вызвало подозрений, но достигает полного эффекта в течение суток, длится достаточно долго и не наносит непоправимого ущерба. И, когда они все перестанут представлять угрозу, вы безопасно войдете в дом и возьмете их под стражу. И еще, вам потребуется специалист по магглам, чтобы не напортачить с водопроводом и не отравить всех магглов в округе.

Он на секунду обдумывает эту идею, но затем качает головой.

– Нет, они могут просто наколдовать воду. Видишь ли, в отличие от еды, законы Гэмпа не запрещают…

– Они могут, но не станут, – перебиваю я.

– Почему ты так уверен?

Я отвечаю, не задумываясь:

– Потому что взять воду из-под крана – проще. – Во взгляде Фрэнка Лонгботтома по-прежнему недоумение, и я поясняю: – Посмотрите, к примеру, на свой собственный дом, мистер Лонгботтом. Вы не подключены к каминной сети большую часть времени, на дом наложены всевозможные защитные заклинания, никто и ничто не может проникнуть сюда или уйти отсюда без вашего ведома. Вы всегда начеку. Но когда вам нужна вода, вы просто берете ее из-под крана, из общего с магглами водопровода, потому что, даже ожидая опасности всегда и отовсюду, вы и представить себе не можете, что кто-то может напортачить с водой. Поверьте, те темные маги, о которых вы говорите, тоже до такого не додумаются. Сказать по правде, волшебники вообще не слишком-то утруждаются мыслями, откуда и как берутся вещи, которыми они пользуются.

На несколько секунд Фрэнк Лонгботтом погружается в напряженные размышления, а затем переводит на меня совершенно ошеломленный взгляд и медленно говорит:

– Мерлин, это звучит, как нечто совершенно несусветное… Но, дементор меня задери, это может сработать. Я… Гарри, надеюсь, ты меня извинишь?

Едва дождавшись моего растерянного кивка, он тут же с хлопком аппарирует, оставив меня в полнейшем недоумении.

Черт побери, я так и не успел расспросить его о том, известно ли ему что-то об Обществе Наследия.

Но и здесь мне делать больше нечего, поэтому я осторожно выскальзываю из кабинета. Оглядевшись по сторонам, я невольно радуюсь, что снаружи не оказывается никого, кто стал бы донимать меня неудобными вопросами о том, куда вдруг подевался столь долгожданный глава семейства сразу же после разговора со мной. Я бесшумно добираюсь до гостевой комнаты и так же тихо прикрываю за собой дверь.


****

Я просыпаюсь очень резко, будто бы меня разбудили, и уже не могу заснуть. Еще очень рано: за окном стоит непроглядная темень, в окно с глухим стуком бросаются пригоршни снега, серовато-белые на фоне ночи. Сперва я не понимаю, где нахожусь, но затем вспоминаю, как напросился в гости к Невиллу и как разговаривал вечером с его отцом. Какое-то время я пытаюсь снова погрузиться в сон, но ничего не выходит, так что я выбираюсь из кровати, одеваюсь и проверяю лежащий в кармане серебряный ключик. Возможно, сейчас, пока остальные не проснулись, будет самое подходящее время, чтобы проверить дом Поттеров в Годриковой впадине.

Впрочем, я оказываюсь неправ, предположив, что остальные еще спят. Когда я пробираюсь мимо кухни, то слышу за дверью голоса. И я бы, наверное, прошел мимо, но тут до меня крайне отчетливо доносится мое собственное имя, так что я делаю крошечный шажок по направлению к закрытой двери и прислушиваюсь. Говорит Августа Лонгботтом.

– Он сквиб, бедное дитя. Минерва МакГонагалл рассказала мне, еще летом, что он лишился последних родственников, и Дамблдор привел его в Хогвартс. Подумать только, Поттеры, такая семья, такое наследие – и сквиб… Ужасно жаль, такой воспитанный, вежливый, такой симпатичный мальчик...

Я замираю на месте, наполовину желая войти в кухню и прекратить это, наполовину – убраться оттуда и сделать вид, что ничего не слышал.

– Ну-ну, Августа, – успокаивающе бубнит двоюродный дедушка Невилла. – Может быть, мальчишка еще себя проявит. Ты помнишь, как наш Невилл? Ни одной, даже крошечной толики волшебства почти до своего одиннадцатилетия, а теперь, только взгляни, учится в Хогвартсе, не хуже любого другого.

– Не говори глупостей, Элджи, – говорит Августа Лонгботтом, и я представляю, как она поджимает губы в своей строгой манере. – Ты же знаешь, это либо так, либо по-другому. Невилл учится в Хогвартсе только потому, что получил письмо.

– Вообще-то, я тоже получил письмо, – замечаю я, все-таки отворяя дверь и заходя в кухню.

Они подпрыгивают на месте и ошеломленно оборачиваются на меня. Я с ноткой удовлетворения отмечаю, что даже Августа Лонгботтом выглядит слегка пристыженной. Я прохожу в полнейшей тишине к плите и указываю на турку с кофе:

– Мне можно кофе?

Двоюродный дедушка Невилла кивает и бросает короткий осуждающий взгляд на Августу Лонгботтом. Я наливаю себе кофе и сажусь за стол рядом с ними.

– Если что, меня это не беспокоит. Я имею в виду, то, что я не учусь в Хогвартсе. Я сам отказался, когда Дамблдор заявился ко мне домой и предложил уехать туда. У меня, знаете ли, была жизнь, там, в маггловском мире.

Они ничего не отвечают. Я делаю глоток горького кофе и морщусь, двоюродный дедушка Невилла заботливо подталкивает ближе ко мне молочник.

Дверь открывается, избавляя нас от неуютного молчания, и в кухню входит мама Невилла в халате и домашних тапочках. Она выглядит немного удивленной, увидев нас спозаранку на кухне в таком составе.

– Гарри, ты плохо спал? – обеспокоенно спрашивает она. – Я не удивлена, что мама и дядя Элджи так рано встали, они у нас ранние пташки, но Невилл на каникулах обычно просыпается не раньше десяти.

– Напротив, я хорошо выспался, – заверяю ее я. – Наверное, даже слишком хорошо, потому что не мог больше спать.

Мама Невилла зябко передергивает плечами, надевает фартук и встает к плите, принимаясь готовить завтрак. Повинуясь взмаху волшебной палочки, из шкафов проворно выпрыгивают пакеты с молоком и мукой для оладий, яйца и хлеб для тостов.

– Августа, вы не видели, куда подевался вчера Фрэнк? – спрашивает она, когда в миске начинает само собой замешиваться тесто. – Он вчера вернулся с работы очень поздно, но я заснула и не слышала, как он пришел ночевать. А когда проснулась, его уже и след простыл.

– К сожалению, Фрэнк в последнее время не сообщает мне, где и когда бывает, – с ноткой осуждения в голосе произносит Августа Лонгботтом. – Если ты спросишь моего мнения, Алиса, дорогая, то он слишком много времени проводит вне дома. И ты, как его жена, должна наконец…

Плечи Алисы Лонгботтом неуловимо напрягаются, и я решаю вмешаться.

– Сказать по правде, кажется, это моя вина.

Августа Лонгботтом останавливается на середине своей поучительной тирады, а мать Невилла оборачивается на меня.

– О чем ты говоришь, Гарри? – спрашивает она.

– Ну, дело в том, что мы с мистером Лонгботтомом вчера разговаривали в его кабинете, и он рассказал мне о проблемах на работе…

Брови Алисы Лонгботтом ползут вверх.

– Фрэнк разговаривал с тобой о работе?

– Ну да, – киваю я. – Что в этом такого?

– Как правило, он не слишком-то распространяется о работе. У него там сплошные тайны, покрытые мраком, – она закатывает глаза и улыбается. – Похоже, ты по-настоящему произвел на него впечатление.

Я качаю головой.

– Больше похоже на то, что ваш муж и его коллеги уже попросту перебрали все возможные варианты, так что мистер Лонгботтом решил, что хуже не будет, если поговорить об этом с кем-то еще. И этим кем-то случайно оказался я. Так или иначе, я думаю, что натолкнул его на какую-то идею, потому что он почти сразу же аппарировал в Министерство, так что…

– …так что он снова на работе, – заканчивает за меня мать Невилла. – Что ж, я могла бы и сама догадаться.

Она отворачивается к миске с тестом, перехватывает венчик, который, повинуясь ее магии, взбивал жидкое тесто с такой силой, что солидное количество уже растеклось по столешнице, и принимается взбивать его вручную. Впрочем, она делает это так яростно, что брызги все равно летят во все стороны. Двоюродный дедушка Элджи, почуяв приближающуюся бурю, принимается по стеночке прокрадываться из кухни в коридор. Августа Лонгботтом тоже заканчивает пить свой чай и степенно удаляется из кухни. Я подхожу к матери Невилла и мягко забираю миску и венчик у нее из рук.

– Позвольте мне.

Мать Невилла делает судорожный вздох, вытирает испачканные в тесте руки о край фартука и пытается мне улыбнуться.

– Прости, Гарри, похоже, это совсем не такой прием, на который ты рассчитывал. Я не хотела вываливать на тебя все это. Просто Фрэнк, он всегда много работает, но никогда еще ему не приходилось пропадать в Аврорате все Рождество, мы все так волнуемся, и… – ее голос сходит на нет.

– Я понимаю, – успокаивающе говорю я. – Не нужно ни за что извиняться. Все прекрасно, я рад, что вы приняли меня погостить. И я уверен, что у вашего мужа скоро все наладится на работе, вчера он выглядел так, как будто бы нашел решение проблемы. У вас есть корица? И еще мне нужен имбирный корень.

Алиса Лонгботтом протягивает мне баночки со специями и чуть улыбается.

Как я и предсказывал, в этот раз Фрэнк Лонгботтом не задерживается на работе надолго. Семья Лонгботтомов только-только садится за обеденный стол, когда в прихожей раздается хлопок аппарации. Невилл с надеждой вскидывает голову и поднимается со своего места.

– Невилл, вернись за стол, – строго говорит ему мать.

Она сама поднимается из-за стола и достает из кармана волшебную палочку. Невилл закатывает глаза.

– Брось, это же папа, – говорит он. – Ты и сама знаешь, к нам в дом не может аппарировать никто, кроме…

– Я сперва проверю. Сиди здесь, – непреклонно повторяет Алиса Лонгботтом и, по-прежнему крепко сжимая в кулаке палочку, направляется в коридор.

Неизвестно отчего во мне поднимается напряжение, я уже сам собираюсь выйти из-за стола и убедиться, что все в порядке. Но тут из коридора до меня доносится оживленный голос Фрэнка Лонгботтома, и я снова расслабленно откидываюсь на спинку стула.

– Это просто нечто! – рассказывает он жене, приближаясь к дверям в столовую. – Такой чистой, безупречной работы у нас не бывало уже давно. Ни единого раненого, все негодяи взяты под стражу, а наши люди наконец-то смогут провести остаток праздничной недели со своими семьями. Тебе надо было видеть лицо Фаджа, столько удивления. Он уже и не надеялся, что это может закончиться для нас благополучно. Я и сам едва верю: такое простое, незамысловатое, такое блестящее решение!

Фрэнк Лонгботтом входит в столовую, сияя от радости, и центр внимания всех присутствующих мгновенно перемещается на него. Он садится во главе стола, еще более усталый с виду, чем накануне, но довольный и умиротворенный. К нему мгновенно подвигают лучшие блюда, Невилл спрашивает с надеждой:

– Так ты не пойдешь завтра на работу? Будешь дома до конца каникул?

– Да, буду, – с широкой улыбкой кивает мистер Лонгботтом. – Я сказал им, что и так уже провел в офисе большую часть отпуска, так что им лучше бы не появляться в моем камине без особой нужды. Имею же я право провести время с семьей? Правда, Эдвена Маккинзи из отдела по связям с общественностью все пыталась заставить меня дать завтра интервью для «Ежедневного пророка», но я сказал, что тут уж пускай справляются без меня. Толкать речи – это все же по ее части.

Я как раз тянусь к противоположенному концу стола за аппетитным йоркширским пудингом, когда Фрэнк Лонгботтом обращается ко мне.

– Гарри, я хочу сказать тебе спасибо, – почти торжественно говорит он. – Если бы ни ты, кто знает, как надолго бы затянулась эта история и чем бы вообще закончилась. Я не имею и понятия, что раздует из всего этого «Ежедневный пророк», но могу сказать тебе без прикрас, что все, чего мы сегодня достигли – это твоя заслуга.

Окружающие замолкают и смотрят на меня с явным изумлением, вилка дяди Элджи издает пронзительный звук, когда он роняет ее на фарфоровую тарелку. Только прабабушка Калидора продолжает бесстрастно жевать пирог с почками, но я сильно подозреваю, что она просто ничего не расслышала. Я прекращаю тянуться за пудингом и пытаюсь беззаботно отмахнуться от этих слов.

– Ерунда, я всего лишь сделал удачное предположение. Вы выполнили всю работу, так что называть это моей заслугой – явный перебор. Но я был рад помочь.

Мистер Лонгботтом решительно качает головой, и, к моему ужасу, вдруг встает из-за стола и поднимает свой бокал, явно намереваясь держать речь. Остальные обмениваются взглядами, но, тем не менее, тоже поднимают бокалы и переводят взгляды с Фрэнка Лонгботтома на меня и обратно. Я пытаюсь выдавить из себя улыбку, которая не выглядела бы слишком уж натянутой.

– Я хочу поднять этот бокал за Гарри Поттера, – говорит Фрэнк Лонгботтом звучным, хорошо поставленным голосом, который приобретается только с помощью частых публичных выступлений. – За человека, благодаря которому долгая, выматывающая работа последних дней все-таки завершилась успехом. И я могу сказать с уверенностью, что Гарри – истинный сын своего отца.

Это совершенно дико для меня, но все присутствующие чокаются своими бокалами, и каждый из них, даже прабабушка Калидора, бормочет: «За Гарри Поттера». У меня неожиданно становится сухо во рту, так что я тоже берусь за свой бокал, хоть и хочу сказать, что это, честное слово, уже чересчур.

К счастью, после этого ужин проходит нормально. Пользуясь тем, что аврорская миссия позади и уже не представляет такого уж секрета, Фрэнк Лонгботтом, оживленно жестикулируя, пускается в целый рассказ о том, как все прошло. Он рассказывает, как авроры нашли эксперта по магглам, который сумел объяснить им, как работает маггловский водопровод, как подмешали в воду небольшую дозу зелья бесконечной лени, и как через несколько часов им только и осталось, что снять с двери запирающие заклинания и взять правонарушителей под арест без малейшего сопротивления с их стороны.

Когда обед подходит к концу, отец Невилла сонно потягивается, зевает и бормочет что-то о том, что приляжет на несколько минут отдохнуть, но глядя на его устало опущенные плечи, я могу сказать наверняка, что он проспит как минимум до завтрашнего утра. После его ухода Невилл заметно грустнеет, и я, желая как-то подбодрить его, предлагаю прогулку по Годриковой впадине. Невилл предупреждает меня, что нам нужно переодеться в маггловскую одежду, чтобы не привлекать внимание магглов, потому что в Годриковой впадине, в отличие от деревни Хогсмид, живут не только волшебники. После нескольких минут поисков ему худо-бедно удается отыскать в своем шкафу вещи, которые не сваливались бы с меня, и замаскировавшись под пару довольно-таки нелепо одетых маггловских подростков, мы выходим за дверь.

На улице оказывается морозно, свежо и очень ясно: солнечные лучи отражаются от покрытых снегом тропинок, крыш домов и припаркованных машин, блестят так ярко, что почти больно глазам. Мы просто бредем по улицам, куда глаза глядят, но едва завидев вдалеке часовню, расположенную на небольшом кладбище в Годриковой впадине, я трусливо сворачиваю на другую улицу, слишком живо вспомнив могилы и надгробные камни, которые видел в воспоминаниях Снейпа. И после этого ноги сами собой несут меня туда, где когда-то давно, еще в прошлой жизни, находились развалины дома Поттеров.

В этот раз передо мной предстает совершенно другая картина: дом хоть и выглядит очевидно заброшенным, окруженный толстым слоем снега, с темными немытыми окнами и покосившейся табличкой с номером, он, тем не менее, хотя бы похож на место, в котором можно жить. Некоторое время я просто рассматриваю его, сопоставляя это место с тем, что видел когда-то в своем прошлом, и мне вроде бы хочется войти внутрь, но в то же время – нет. Словно если я все-таки зайду туда, то потревожу чье-то чужое прошлое, к которому я сам не имею ни малейшего отношения.

– В чем дело? – спрашивает Невилл, тоже бросая взгляд на дом из-за моего плеча. – Почему ты остановился?

Я мотаю головой, и какая-то часть меня хочет промолчать. Другая часть говорит, что если я действительно считаю Невилла своим другом, то могу рассказать ему. Это никакой не секрет, и если я и так уже скрываю от Невилла столь многое, то мог бы открыться хотя бы в этом.

– Это дом моих родителей, – наконец говорю я после недолгой паузы, и у Невилла вырывается изумленный вздох. Я оборачиваюсь к нему и показываю маленький серебряный ключ. – И Дамблдор дал мне это.

Невилл вопросительно поднимает брови:

– Ты хочешь зайти внутрь?

Я пожимаю плечами и бросаю еще один взгляд на дом. Отсюда он кажется неприветливым и чужим, вызывает совсем другие чувства, нежели те, что я испытал, когда услышал от Дамблдора «твой дом». Тем не менее, если я уйду прочь, то вернувшись в Хогвартс, ни за что не смирюсь с мыслью, что был здесь, прямиком напротив дома моих погибших родителей, и упустил эту единственную возможность зайти внутрь.

Поэтому, вздохнув, я принимаюсь прокладывать себе путь через сугробы и коротко бросаю Невиллу через плечо:

– Ты тоже можешь зайти, если хочешь.

Он нагоняет меня, тяжело дыша и переступая через высокие сугробы с явным трудом, и спрашивает с сомнением:

– Ты точно уверен? В смысле, в этом доме жили твои родители… Я подумал, возможно, ты скорее захотел бы пойти туда один.

– Не глупи, – мягко говорю я. – Это же только стены.

Я стараюсь убедить в этом самого себя всю дорогу до деревянной двери.

Дверной замок поддается не сразу: похоже, его немного заедает после того, как им не пользовались столько лет. Наконец, дверь со скрипом отворяется, и я осторожно ступаю в темную прихожую.

Все здесь говорит о том, что в этом доме никто не жил очень, очень давно. Сам воздух пропитан затхлостью и запустением. Солнечный свет проникает внутрь сквозь грязные потемневшие окна, в его блеклых полосах я вижу неторопливо кружащие по комнатам частицы пыли. Я неторопливо обхожу комнаты, задерживаясь взглядом на фотографиях в рамках с изображениями моих родителей, на детских вещах и игрушках, которые так и остались лежать разбросанными по комнате, словно хозяева оставили их там только на время, не на четырнадцать долгих лет. Невилл следует за мной с подавленным и сочувствующим видом, не говоря ни слова.

Войдя в помещение, которое более всего похоже на рабочий кабинет, я пораженно присвистываю: каждый крошечный дюйм пространства, не занятый книгами, письменным столом и стулом, наполнен магическими артефактами для отслеживания сил зла и борьбы с ними. Некоторые из приборов выглядят сломанными, сразу видно, что из них уже давно выветрились остатки магии, другие, наоборот, остались совершенно нетронутыми временем.

– У моего отца тоже есть подобные штуковины, – говорит мне Невилл, отчего-то шепотом, тоже заходя в комнату и осматриваясь кругом. – Правда, не в таких количествах.

Я думаю о том, что, должно быть, мой отец в свое время потратил целое состояние на все эти артефакты, а еще мне приходит в голову, что Фрэнк Лонгботтом ни капли не преувеличивал, когда говорил, что Джеймс Поттер в свою бытность аврором перешел дорогу многим. Это место выглядит так, словно ему было, чего бояться.

Пройдя до конца кабинета, я замечаю на стуле, небрежно перекинутую через деревянную спинку, старую мантию-невидимку моего отца. Я протягиваю руку и собираю скользящую материю пальцами, и, пока Невилл рассматривает книжные полки, повернувшись ко мне спиной, украдкой заталкиваю мантию в карман.

Я так и не решаюсь взять что-либо из других вещей, не говоря уж о том, чтобы рыться в шкафах и ящиках в поисках разгадок прошлого. Мне мешает странное чувство, словно все это принадлежит кому-то другому, что я вторгаюсь в нечто, что не имеет ко мне никакого отношения, несмотря на слова Дамблдора, что этот дом – мой. Поэтому я оставляю вещи на их местах, лежащими так, словно хозяева ушли совсем ненадолго, мы с Невиллом снова возвращаемся на залитые светом улицы Годриковой впадины. Я глубже заталкиваю руки в карманы мантии, ежась от холодного ветра, и никто из нас не произносит ни слова всю обратную дорогу до дома Лонгботтомов.


****

На следующий день погода снова стоит ясная и солнечная. У меня уже попросту нет сил сидеть взаперти и думать о том, что на самом деле означало подсмотренное в воспоминаниях Снейпа, что все-таки стало с Волдемортом и может ли он представлять для меня угрозу сейчас, и в конце концов я решаю, что глупо изводить себя вопросами без ответов. Я, конечно же, постараюсь сделать все от меня зависящее, чтобы докопаться до правды. Но это вовсе не означает, что я не могу позволить себе немного насладиться каникулами.

Так что я вытаскиваю Невилла на задний двор, и, вопреки его протестам, заставляю его вынести метлу, чтобы потренировать его полетам. Вместо снитча мы берем небольшие тренировочные мячики, похожие на маггловские теннисные мячи. Так что, поддавшись на мои уговоры, четверть часа спустя Невилл уже парит в нескольких метрах над землей на своей Молнии и с не слишком-то большим энтузиазмом хватает мячи, которые я ему бросаю, а я не могу отделаться от мысли о том, как было бы здорово и самому подняться в воздух.

Со временем у Невилла начинает получаться лучше, и, увлекшись, я посылаю мячики по неожиданным траекториям или подбрасываю их очень высоко, заставляя Невилла как следует попотеть, чтобы поймать их. Я не насмехаюсь над ним, как слизеринцы, если он упускает легкий бросок или делает неловкое движение в воздухе, и не ору, как Рон, и, наверное, поэтому через некоторое время Невилл начинает держаться на метле немного увереннее и свободнее. Его глаза загораются, к щекам приливает кровь, и теперь уже он сам смеется, если пропускает совсем простой мяч, и мы перекрикиваемся друг с другом через огромный двор во весь голос.

Я не сразу замечаю, что за нами с улыбкой наблюдает Фрэнк Лонгботтом. Он стоит возле пристройки для метел, опершись спиной не деревянную дверь и спрятав руки в карманах мантии. Я приветственно машу ему рукой, он машет мне в ответ и подходит ближе. Поймав очередной мяч, Невилл оборачивается, и, тоже увидев отца, приземляется так поспешно, что едва не сваливается с метлы, и подходит к нам.

– Как давно мы сделали для тебя этот двор, и я впервые вижу, чтобы ты здесь летал, – замечает Фрэнк Лонгботтом, потрепав Невилла по плечу, затем переводит взгляд на меня: – Так держать, Гарри, я вижу, ты оказываешь на Невилла отличное влияние. Глядишь, в таких темпах Гриффиндор сможет выиграть кубок школы по квиддичу в этом году.

Он подмигивает Невиллу, но тот смущенно отводит глаза и бормочет что-то касательно того, что теннисные мячи поймать проще, нежели снитч.

– Я пришел сказать, что Алиса приготовила обед и зовет всех к столу, – говорит мистер Лонгботтом.

После того, как Невилл относит свою метлу, его отец заходит с нами в дом, положив руки на плечи нам обоим и живо предаваясь воспоминаниям о том, как сам в Хогвартсе играл в квиддич, и как Гриффиндор каждый год выигрывал кубок школы. Я бросаю косой взгляд на Невилла и замечаю, что плечи у него напрягаются, а между бровей собирается хмурая морщинка. Набрав в грудь побольше воздуха, я торопливо меняю тему на первое, что приходит на ум, и завожу разговор о хогвартских уроках по ЗоТИ.

Уже спускается вечер, а мы с Фрэнком Лонгботтомом по-прежнему обсуждаем проклятия, щиты, контр-заклятия и маскировку. Мы сидим в гостиной одни, потому что всем остальным наша болтовня наскучила довольно скоро, они разошлись по дому и занялись своими делами. Я совершенно не замечаю, как пролетает время, и в интересе разговора даже забываю на какое-то время, что, вообще-то, хотел выведать у отца Невилла что-нибудь про темных магов. Разумеется, и с Ремусом я могу вдоволь поговорить о заклятиях. Но разговаривать с первоклассным аврором, который участвует в рейдах против темных магов каждый день – это совершенно другое. Это как будто бы разговаривать с кем-то из прошлого, с одним из братьев по оружию, который действительно может понять, что такое настоящая схватка. Поначалу я стараюсь следить за языком и говорить значительно меньше, чем знаю на самом деле, но Фрэнк Лонгботтом все равно удивляется моим познаниям в области защиты от темных искусств. Впрочем, вскоре он перестает удивляться, а я забываю следить за собой, и мы просто наслаждаемся обществом друг друга, пустившись в дебри обсуждения тактики, стратегии и Мерлин знает чего еще. Фрэнк Лонгботтом горячо поддерживает мою идею дуэльного клуба в Хогвартсе и заявляет с большим рвением, что если этот клуб будет факультативным, он силой отправит туда Невилла, если он не захочет записаться сам, и я не пойму, в шутку он говорит или всерьез.

Разговор о Хогвартсе позволяет меня подобраться к вопросу, ради которого, в первую очередь, я и хотел пообщаться с Фрэнком Лонгботтомом.

– Мне любопытна одна вещь, – как бы между прочим говорю я. – Мы с профессором Люпином обсуждали идею дуэльного клуба в Хогварсте, который позволил бы студентам практиковать больше дуэльных заклинаний. Но ходят слухи, что у слизеринцев уже есть нечто подобное?

– В каком смысле? – переспрашивает Фрэнк Лонгботтом, слегка нахмурившись.

– Насколько мне известно, у них есть… что-то вроде общества студентов, где они практикуют заклинания. Кое-кто говорит даже, что темные заклинания, хотя я не возьмусь судить, насколько это правдиво.

– Ты имеешь в виду так называемое «Общество Наследия»? – неожиданно перебивает меня Фрэнк Лонгботтом.

На мгновение я настолько поражен такой удачей, что оказываюсь способен лишь молча кивнуть. Но в следующую секунду отец Невилла лишь пренебрежительно отмахивается:

– Это не идет ни в какое сравнение с твоей задумкой дуэльного клуба, уж поверь. Я не знаю, есть ли у слизеринцев что-то похожее сейчас, но такое общество действительно существовало в Хогварсте какое-то время назад. По большому счету, это было тайное сборище мающихся скукой подростков, которым темная магия казалась интересной и захватывающей и которые при этом не имели о ней ни малейшего представления. Насколько мне известно, Дамблдор запретил их собрания после какой-то сомнительной истории с жертвоприношением козла, украденного у Аберфорта…

Мне приходится приложить усилие, чтобы скрыть разочарование. Общество Наследия – это всего лишь фарс, затеянный кучкой подростков, которым было нечем заняться. Это и выглядело, как фарс, даже в воспоминаниях Снейпа – по крайней мере, поначалу. До того момента, как худой подросток достал семиконечную звезду из черного камня и произнес имя Волдеморта торжественно и без страха, так, как его никто не произносил в моей прошлой жизни.

В то же время, неужели настоящие пособники Волдеморта стали бы приносить в жертву козла?

Все это какой-то бред. Я не вижу в этом никакого, даже малейшего намека на здравый смысл.

– Мистер Лонгботтом, вы ведь боретесь с темными магами. Просто из интереса, есть ли сейчас где угодно, на свободе или в тюрьме, какой-нибудь действительно представляющий угрозу темный маг, вышедший из этого Общества Наследия? Я имею в виду, могло ли для кого-то из тех, кто состоял в этом обществе, все это быть чем-то большим, чем просто способом развеять скуку?

Я задаю этот вопрос уже из чистой безнадежности. В конце концов, у меня с самого начала не было большой уверенности, что идея расспросить отца Невилла в этом направлении принесет какие-то результаты. Мистер Лонгботтом какое-то время серьезно обдумывает мои слова, но в конце концов пожимает плечами.

– Я не знаю. Я вообще не думаю, что хоть кому-то известно наверняка, кто именно состоял в свое время в этом обществе: люди стараются не афишировать глупости, которые делали, когда были молодыми. Возможно, Дамблдор мог бы припомнить несколько имен из той последней группы, которая стащила козла. Но кто знает, сколько вообще людей прошло через это сборище? Такие тайные собрания у слизеринцев начали затеваться довольно давно, они были и в мои времена учебы в Хогвартсе. Думаю, что не ошибусь, если скажу, что основной целью подростков, которые в этом участвовали, было выделиться и почувствовать себя привилегированными, создать самим себе какую-то общую тайну. Но могу сказать наверняка, что едва ли многие из тех, кто вызывает сейчас у Аврората головную боль, состояли в этом обществе. А если и состояли, то это уже неважно, потому что они успели наворотить дел похуже.

Он прав, конечно же, и я подавленно замолкаю. Вряд ли мне удастся узнать больше. Фокус в том, что никто толком не интересовался этим Обществом Наследия, даже те, кто знал о нем, воспринимали это всего лишь как детскую игру. Даже Снейп, который был одним из них, сказал, что это было для них игрой. Вопрос в том, как в эту игру умудрился затесаться Волдеморт?

После некоторого молчания Фрэнк Лонгботтом уже далеко не впервые за прошедшие дни берется за перечный скотч, и, словно испытывая потребность оправдаться передо мной, бормочет:

– Что-то ото всех этих разговоров у меня слегка пересохло в горле… – и запрокидывает стакан.

Я ничего не отвечаю, потому что, в сущности, мне не за что его осуждать. Пара-тройка порций скотча в неделю – это еще не повод бить тревогу. Тем не менее, я почему-то отвожу взгляд в сторону.

Расслабленно откинувшись в кресле, Фрэнк Лонгботтом прикрывает глаза и говорит:

– Знаешь, Гарри, я не… Не сочти меня сумасшедшим, но весь вечер мне приходится бороться с чувством, словно я разговариваю с Джеймсом. В смысле, это просто дикость, вы даже выглядите одинаково. Клянусь Мерлином, будь ты старше, и я бы взял тебя в заместители, не глядя. И к черту всю эту ерунду с «магическими резервами», про которые сегодня твердила мать, когда я заговорил с ней о тебе, потому что из тебя стратег от Бога. Я не помню, был ли твой отец таким же в твоем возрасте, я сам тогда понимал намного меньше всего этого. Но если он был хотя бы вполовину таким же, то я, черт побери, начинаю понимать Крауча, который сделал его главой аврорской группы, когда тот едва закончил Академию.

Мой мозг, отключившийся на какое-то время после моего фиаско с расспросами про Общество Наследия, цепляется за последнюю фразу.

– Вы сказали, мистер Крауч? – переспрашиваю я, встрепенувшись.

Фрэнк Лонгботтом вскидывает на меня взгляд и немного морщится, словно ему становится досадно, что он вообще обронил это имя. Я принимаю это верный признак того, что нужно копать глубже.

– При чем тут вообще Барти Крауч? Он что, знал моего отца?

Он секунду колеблется, но все же кивает:

– Да. В некотором роде, Крауч покровительствовал Джеймсу, очень способствовал его продвижению по службе. Каким бы талантливым ни был Джеймс, он не смог бы достичь таких успехов в столь короткий срок без поддержки со стороны. Благодаря Краучу на последнем курсе Академии он уже ходил в самые серьезные рейды, а сразу после окончания получил собственную аврорскую группу. Пойми меня правильно, я не пытаюсь сказать, что он добился всего этого нечестным путем. Он действительно отлично справлялся, я даже не знаю, смог ли бы кто-нибудь справиться лучше, чем Джеймс. Но Барти Крауч был первым, кто разглядел в нем это. Он был первым, кто дал Джеймсу шанс показать, на что он способен в деле.

Я хмурюсь, смутно чувствуя, что что-то не сходится, и задаю следующий вопрос:

– Но почему, прежде всего, они вообще были знакомы? Неужели для Крауча было обычным делом лично встречаться со студентами из Академии авроров, присматриваться к тем из них, кто подает надежды, и помогать по службе? Я имею в виду, что никогда о таком не слышал.

Фрэнк Лонгботтом избегает моего взгляда и вообще после этого вопроса выглядит так, словно чувствует себя не в своей тарелке. Он делает еще один глоток скотча, явно чтобы оттянуть время, но когда пауза затягивается, все же отвечает:

– На втором курсе Академии, после того, как погиб аврор Сириус Блэк, который был лучшим другом твоего отца еще с Хогвартса, Джеймс каким-то образом сошелся с сыном Крауча. Пес его знает, как они умудрились сдружиться. Этот Крауч был странный малый: нелюдимый, себе на уме, со всеми, кроме Джеймса, держался на расстоянии. Но, так или иначе, он часто бывал в гостях у Поттеров, а Джеймс – у него дома. Там-то он и познакомился с Краучем-старшим.

На этом моменте у меня в голове словно что-то щелкает, и я с неожиданной ясностью понимаю, кто был человеком, предавшим моего отца и отправившим его на смерть. И я задаюсь вопросом, какого черта из всех людей Джеймс Поттер умудрился связаться именно с Барти Краучем-младшим?

– Где он сейчас? – негромко спрашиваю я, и Фрэнк Лонгботтом вскидывает на меня взгляд, оторвавшись от созерцания опустевшего стакана. В его глазах недоумение, и я поясняю: – Барти Крауч-младший, где он?

Фрэнк Лонгботтом отставляет стакан на кофейный столик и вздыхает, прикрыв глаза и массируя веки, спрашивает устало:

– Так ты обо всем знаешь?

– Я знал, что мой отец погиб, потому что близкий друг предал его, если вы об этом, – по-прежнему ровным голосом говорю я. – Не знал только, что этим другом был Крауч. Он теперь в Азкабане, не так ли?

Отец Невилла смотрит на меня пару секунд, словно сомневаясь, следует ли давать ответ и на этот вопрос, но в конце концов вздыхает и говорит:

– Нет, он не в Азкабане.

– Он мертв?

Фрэнк Лонгботтом качает головой, но ничего не отвечает, так что я становлюсь нетерпеливым.

– Тогда что с ним стало? Куда еще, ради Мерлина, он мог деться после того, что сделал?

– Гарри, я… – он немного колеблется, но все же продолжает: – Если честно, я не думаю, что я самый подходящий человек для того, чтобы рассказывать тебе обо всем этом. Я имею в виду, если Дамблдор ничего не сказал, то, должно быть, у него были причины…

Но я перебиваю его:

– Дамблдор считает, что скрывая от меня правду, он заботится о моем благополучии, – я пожимаю плечами. – Но какой в этом толк? Что бы вы ни рассказали мне сейчас, это не изменит того факта, что я никогда не знал своего отца – и неважно, кто в этом виноват. Неужели вы считаете, что знание правды может каким-то образом сделать для меня хуже тот факт, что я рос сиротой?

Это помогает, потому что, поразмыслив секунду над моими словами, Фрэнк Лонгботтом прочищает горло и начинает негромко рассказывать.

– Насколько мне известно, после того аврорского рейда, когда сын Крауча предупредил темных магов о готовящейся операции и позволил им подготовить ловушку, его психическая стабильность была поставлена под вопрос. Видишь ли, фокус в том, что сам он никого не убивал. Говорят, что когда авроры из его группы попали в западню, он просто стоял там и ликовал, глядя, как темные маги устраивают резню, убивают тех, кто учился с ним бок о бок в Академии, кто работал с ним в одной команде. Когда все закончилось, Крауча-младшего взяли под арест, конечно же. Он даже провел какое-то время в Азкабане, пока длилось следствие. Но затем, поговаривают, Барти Крауч-старший потянул за какие-то ниточки, и его сына поместили под надзор в особое отделение больницы Святого Мунго. Хотя, поверь мне, там ненамного лучше, чем в Азкабане. С тех пор о нем ничего не было слышно. Насколько я знаю, он так никогда и не вышел оттуда.

Я перевожу взгляд на огонь в камине, ничего не отвечая. Какая-та часть меня считает, что Барти Крауч получил недостаточно за то, что сделал, что он должен был оказаться в Азкабане, с дементорами, после того как отправил моего отца на верную гибель. Вместе с тем, сейчас, когда я наконец узнал правду, я по какой-то причине не испытываю ненависти, во мне нет желания отомстить. Возможно, это один из таких случаев, когда, для разнообразия, я действительно смогу оставить прошлое в прошлом. Вот только есть одно «но».

– Как все это связано со Свитками Мерлина? – спрашиваю я, снова переводя взгляд на Фрэнка Лонгботтома.

И снова эти слова оказывают свой особенный эффект. Фрэнк Лонгботтом, который только что сидел в кресле, откинувшись на мягкую спинку и утомленно потирая глаза, моментально вскидывает голову, переводя на меня внимательный взгляд. И, как и Снейп до него, спрашивает резким голосом:

– Откуда тебе известно о Свитках?

Я отвечаю ему то же самое, что ответил Снейпу в тот раз:

– Читал о них в газетах, – и тут же спрашиваю: – Что они делают? Это ведь магический артефакт, не так ли? Темный артефакт?

Он качает головой:

– Прости, но здесь я действительно не могу дать тебе ответа. Скажу только, что они и были тем, из-за чего твой отец отправился в тот рейд, заполучить их было тогда необходимым. И хотя он погиб, свою задачу он выполнил. Сейчас Свитки Мерлина и все, что с ними связано – это тайна Министерства магии.

– Значит, Отдел тайн – вот, где они находятся? – быстро спрашиваю я, но этот вопрос Фрэнк Лонгботтом и вовсе предпочитает оставить без ответа.

Это становится достаточно очевидным сигналом к тому, что время расспросов подошло к концу.

Меня так и подмывает сказать ему, что Отдел тайн Министерства магии – чертовски небезопасное место, чтобы хранить там хоть сколько-нибудь ценный предмет, но здравый смысл подсказывает мне, что и это будет лучше удержать при себе.