Десять лет спустяЯ больше, может, не вернусь, а, может, я с тобой останусь…
Город 312 «Останусь»
Последние слова Бэкки уже давно отзвучали, затерявшись неверным эхом где-то в глубинах длинного и оттого кажущегося бесконечным гостиничного коридора, а Гермиона все еще продолжала в немом оцепенении взирать на стоящую в дверях девушку.
Бэкки нервно переступила с ноги на ногу.
Немая сцена грозила затянуться, а что говорить дальше, она не знала.
- Здравствуй, Бэкки, - Гермиона, казалось, очнулась от своего странного оцепенения и неуверенно улыбнулась.
Стоящая в дверях женщина - ее мама.
Ее мама, которую она не видела десять лет. Которую она совсем не знает и почти не помнит.
«Господи, дай мне сил справиться со всем этим!»
Бэкки глубоко вдохнула, стараясь унять бешеное сердцебиение. Все оказалось гораздо сложнее, чем ей представлялось в начале. Она ни минуты не сомневалась в том, что делает, когда тайком уходила из дома, не поставив об этом в известность ни отца, ни бабушку. Ни минуты не сомневалась в правильности своих действий, когда накладывала заклятие Конфундус на бестолкового портье, который отчего-то никак не желал сообщить ей, в каком именно номере остановилась ее мать. Она уверенно нажала на кнопку нужного этажа в отделанном зеркалами лифте, и лифт безоговорочно вознес ее нужный этаж. Не менее уверенно она ступала на тонких высоких каблуках по устланному ковром гостиничному коридору, направляясь к нужной ей двери, и все таким же уверенным был ее стук в дверь номера, за дверями которого жила та, которую она так страстно желала увидеть.
Вот только все изменилось в один-единственный момент. Когда дверная ручка сначала неспешно опустилась вниз, а дальше - настежь распахнутая дверь и безудержный поток солнечного света, пролившийся в сумрак тихого коридора.
Она не собиралась говорить «мама», вот только в последний момент отчего-то не удержалась.
Она десять долгих лет не произносила вслух этого слова, так почему же теперь оно далось ей так легко? На пороге стояла совсем чужая ей женщина, у которой не было ничего общего с ее матерью, по крайней мере, той, какой ее запомнила Бэкки.
Хотя, может, было бы правильнее сказать, с той, кем Бэкки привыкла ее считать.
- Извини, что я без предупреждения, - она едва удержалась от того, чтобы сказать «извините», но потом решила, что это было бы глупо и неуместно после того как она сказала «мама».
А Гермиона продолжала смотреть на свою так неожиданно обретшую плоть и кровь дочь в немом изумлении, словно все еще не решаясь поверить в то, что стоящая напротив девушка — не фантом и не плод ее больного воображения. Она столько раз рисовала в своем воображении эту встречу, что, пожалуй, не удивилась бы и такому варианту развития событий. Но это действительно была ее дочь, такая знакомая и такая чужая ей одновременно. Она ждала этого самого дня долгих десять лет, день за днем, ночь за ночью, минута за минутой. Терпеливо, смиренно. Так, как того требовала жизнь. И вот, наконец, ее терпение было вознаграждено, вот только… Вот только Гермиона вдруг поняла, что совсем не готова к этой встрече. Долгих десять лет она снова и снова прокручивала в воображении сценарий этой встречи, а теперь оказалось, что нет никакого сценария. Нет, не было, да и быть не могло, наверное. Были глаза ее так несправедливо быстро повзрослевшего ребенка, в которых она сейчас читала только усталость и какую-то странную покорность судьбе. Ее дочь не должна была так смотреть на нее.
Ни на нее, ни на окружающий мир.
Но она смотрела, и в этом была виновата только она, Гермиона. И еще, пожалуй, Малфой. Двое самых близких для Бэкки в этой жизни человека повинны в том, что сломали ей жизнь. Просто потому, что кто-то сломал их жизнь. А они, обидевшись на весь мир, пошли по пути наименьшего сопротивления, по пути мести и непонимания, вместо того, чтобы выбрать путь более сложный, но куда более праведный и истинный - путь прощения.
Ставки в этой их игре оказались слишком высоки. Судьба их собственного ребенка, которую они без зазрения совести поставили на кон. Победитель получает карт-бланш, проигравший остается ни с чем. Вот только они не учли, что в этой игре победителей не было.
- Ничего страшного, - Гермиона еще раз улыбнулась, но улыбка получилась какой-то неуверенной, словно бы она все еще боялась, что все происходящее ей не снится. - Я очень рада, что ты пришла, Бэкки.
- Я хотела поговорить, - Бэкки заставила свой голос звучать твердо и уверенно. Она годами училась быть независимой и уверенной в себе. Она взрослый человек и прекрасно умеет властвовать собой и своими эмоциями. Вот только пальцы отчего-то дрожали, и сердце в груди билось как-то неправильно. Неправильно, оттого что больно.
Ей снова было очень больно. Настолько больно ей было только однажды, в далеком детстве, когда она смирилась с тем, что ждать маму бессмысленно. Что она не вернется. Тогда было очень больно, и она постаралась забыть, задвинуть эту боль в самые темные уголки души, только чтобы она не дай Бог не вырвалась наружу.
Долгих десять лет ей удавалось держать ее в себе, не давая ей выхода, не оставляя ей ни малейшего шанса. Бэкки была уверена, что боль исчезла, ушла, растворилась. За столько-то лет…
Оказалось, она ошибалась. Боль никуда не делась. И даже время над ней не властно.
- Да, конечно, - Гермиона спохватилась, словно только сейчас вдруг поняла, зачем пришла ее дочь. - Проходи, пожалуйста, - она посторонилась, приглашающим жестом предлагая Бэкки войти внутрь. Девушка бросила быстрый взгляд за спину Гермионы. Гостиничный номер, залитый ярким светом летнего дня.
Комната, где жила ее мама. Шанс прикоснуться к ее жизни, подойти так близко, как никогда прежде за минувшие десять лет. С трудом подавив этот искушение, Бэкки бросила быстрый взгляд на Гермиону.
- Я видела ресторан на первом этаже. Будет лучше, если мы поговорим там, - она еще раз посмотрела на Гермиону, ожидая ее ответа.
Они друг другу чужие люди, а чужим людям лучше вести переговоры на нейтральной территории, там, где нет места лишним и ненужным эмоциям. Комната - это слишком личное, это место, где можно глубже всего проникнуться жизнью человека, а она пришла не за этим. Она пришла для того, чтобы поговорить, и, может быть, наконец, расставить все очки над «i». В том, что у нее хватит сил, чтобы простить мать, она уверена не была. Да, после всей открывшейся правды она смотрела на все произошедшее под другим углом, но самое главное оставалось для нее неизменным. За прошедшие годы Гермиона ни разу не дала о себе знать. Что ж, может, оно и к лучшему. Незачем строить иллюзий и воздушных замков на этот счет. Все давно отболело, и им просто нужно поговорить. Это будем самым верным и обдуманным решением.
Гермиона кивнула, как показалось Бэкки, слегка разочарованно, а потом снова улыбнулась и сказала:
- Хорошо, я спущусь через пять минут.
- Я буду ждать, - Бэкки кинула еще один взгляд на Гермиону из-под опущенных ресниц, а потом быстро зашагала прочь, к лифту. На мгновение голубое платье Бэкки мелькнуло в толпе шумных вездесущих японских туристов, которые вышли из лифта и теперь шумно о чем-то переговаривались, а потом девушка исчезла из поля зрения Гермионы.
Еще несколько секунд Гермиона продолжала в задумчивости стоять на пороге своего номера. Туристы давно скрылись за дверями своих номеров, и в коридоре снова воцарилась тишина. О недавнем присутствии Бэкки напоминал только тонкий, едва уловимый аромат ее духов, оставшийся витать в воздухе.
Гермиона, наконец, вошла в номер и захлопнула за собой дверь. Она сделала несколько глубоких вдохов, мысленно призывая себя успокоиться. Но как она могла успокоиться, когда за прошедшие пару минут на нее обрушилась целая лавина эмоций, совладать с которыми она была не в силах?
Она увидела свою дочь после десяти лет разлуки. Она ждала этой встречи целую вечность, и вот теперь, когда это, наконец, случилось, она все никак не могла поверить в реальность происходящего. В реальность девушки в голубом шелковом платье на ее пороге, которая была так похожа и так не похожа на ту крошечную Бэкки, которую она оставила в сумрачном дождливом Лондоне целую вечность назад.
Резкий звук ударил по нервам, заставив Гермиону вздрогнуть. На прикроватной тумбочке лежал ее мобильный, который теперь заходился громкой трелью. Звонил Алекс, она прекрасно это знала. Первым ее побуждением было взять трубку, но в самый последний момент она вдруг остановилась. Несколько секунд она в задумчивости смотрела на звонящий телефон, а потом решительно вернула его на место и стремительно вышла прочь из комнаты.
Впервые за все эти годы она осознанно не ответила на его звонок.
Бэкки, как и обещала, ждала ее в ресторане. Она сидела за одним из столиков, смотрела в окно и в задумчивости барабанила по столу тонкими длинными пальцами. Появление матери вывело ее из раздумий. Она сухо, одними губами улыбнулась Гермионе, продолжая незаметно рассматривать ее, пока та усаживалась за свое место.
Ее мама оказалась совсем не такой, какой Бэкки ее себе представляла. Да, они не виделись десять лет, но отчего-то она всегда подсознательно думала, что жена ее отца, пусть даже и бывшая, должна выглядеть по-другому. У нее было вполне себе четко сформулированное представление относительно того, как должна выглядеть женщина их круга. Так выглядели Нарцисса, и Пэнси, и Астория - все те, кто ее окружал, и с кого она волей-неволей брала пример. Они неизменно выглядели безукоризненно. Безукоризненно стильно и непозволительно дорого. И все это было видно невооруженным глазом. И дорогие платья, и фамильные украшения, и прически волосок к волоску, и прочая, прочая. И это был своеобразный ореол, принадлежность к избранной касте, где нет места чужакам.
А ее мать была… другой. Она вообще больше походила на девушку, чем на взрослую женщину. И волосы, собранные в хвост, и какие-то невероятно модные джинсы, и мешковатый свитер, который странным образом подчеркивал все достоинства ее фигуры, и серебряные браслеты на тонком запястье, и смуглая кожа - загар, полученный явно не в здешних широтах. Бэкки могла бы дать руку на отсеченье, что в той, другой жизни, которой живет ее мать, она живет так, как ей того хочется. Свободно, иными словами. Ничего никому не доказывая и ни на кого не оглядываясь. В ней чувствовалась свобода, может, даже какой-то едва уловимый вызов. Что-то, что Бэкки не успела разглядеть до конца.
И теперь, глядя на сидевшую напротив Гермиону, Бэкки удивленно подумала, что та, должно быть, очень изменилась с тех пор, как оставила Англию. Ибо представить ее сегодняшнюю женой своего отца Бэкки, как ни старалась, не смогла.
- Драко обещал предупредить меня о твоем возвращении, - Гермиона сказала это осторожно, словно не вполне еще понимая, какой тон для разговора лучше всего избрать.
- Папа не знает, что я здесь, - сказала Бэкки. Упоминание об отце отдалось болезненным эхом где-то внутри. - Он уверен, что я сейчас у себя в комнате. Оплакиваю свое разбитое сердце. И свою загубленную жизнь.
Бэкки невесело усмехнулась. Серые глаза оставались холодным, непроницаемыми.
Гермиона тяжело вздохнула. Ребекка унаследовала от Малфоев слишком много семейных черт, сейчас Гермиона видела то, что не могла бы передать ни одна фотография. Выражение лица, взгляд, улыбка, интонации. Ее дочь была слишком… Малфой.
- А она загублена?
Бэкки неопределенно повела плечами, а потом принялась с самым независимым видом смотреть в окно. Вот и понимай, как хочешь.
- Отец мне все рассказал, - девушка, наконец, оторвалась от созерцания пейзажа за окном и пристально посмотрела на мать. - Думаю, впервые за столько лет он был со мной откровенен. Такая вот непомерно высокая цена за одно-единственное откровение - десять лет жизни, выброшенных на помойку.
- Ты ненавидишь меня, да?
Бэкки снова повела плечами и ничего не ответила.
- Бэкки, давай и мы сейчас поговорим с тобой откровенно. Откровенность за откровенность. Я знаю, что я свалилась тебе как снег на голову, но, хочешь ты этого или нет, я твоя мать. И навсегда ею останусь. Я ничего не требую от тебя, я прекрасно понимаю, что у тебя есть причины для того, чтобы возненавидеть меня, но… Но прошлого не исправить, понимаешь? И я, и твой отец наделали много глупостей, совершили непозволительно много ошибок. Мы сломали жизнь друг другу, отчего-то не задумавшись над тем, что этим ломаем жизнь еще и тебе.
Бэкки молчала, до боли стихнув под столом руки в кулаки. Она знала, что должна принять то, что открылось ей, но не знала, как. Как принять то, что всю твою жизнь тебе лгали самые близкие и родные люди? Да, пусть из лучших побуждений, но разве в конечном счете это лучше? Для кого лучше, для нее? Она совсем не была в этом уверена.
Она чувствовала себя преданной. Ее уже предали однажды, и она сумела это пережить. Видит Бог, она заплатила очень высокую цену за то, чтобы научиться с этим жить. И вот теперь жизнь словно в насмешку заставляла проходить ее через все это снова. За что? Неужели одного раза было недостаточно?
Вдвойне больно было оттого, что предал ее отец. Отец, любовь к которому долгие годы была самым чистым и самым сильным чувством, жившим в ее сердце.
Но ее мать права, прошлого не вернуть, и все, что им остается - научиться жить с последствиями этого прошлого в настоящем. Она должна если не простить свою мать, то хотя бы попытаться понять ее.
- Я не ненавижу тебя, - после долгого молчания сказала Бэкки. - Многие годы я упорно пыталась воспитать в себе это чувство, просто потому, что мне так легче было переживать твое отсутствие. Но это не ненависть. Это боль, боль и еще, пожалуй, долгие и безуспешные попытки понять, что со мной было не так, раз от меня отказалась родная мать. Иногда я думала, что это с тобой, наверное, было что-то не так, раз ты смогла отказаться от своего ребенка. А теперь вот оказалось, что что-то не так было с моим отцом, который не смог принять твоего предательства. Вернее, я понимаю, почему он не смог простить тебя, но почему он лгал мне? В конце концов, я для него оказалась всего лишь разменной монетой в этом вашем противостоянии.
Бэкки говорила очень тихо и очень спокойно, но Гермиона видела, как нелегко даются ей эти слова, и как нервно бьется на тонкой шее дочери синяя жилка.
- В конце концов, он не имел права лишать меня права выбора. Но он все решил за нас троих, и ни у меня, ни у тебя не было сил для того, чтобы тогда ему противостоять… Я знаю, что должна принять все это и смириться, - голос Бэкки вдруг предательски дрогнул, и в серых глазах на мгновение растаял лед. Она нервно заправила за ухо выбившуюся прядку серебристо-пепельных волос и посмотрела Гермионе в глаза. - Ты предала его, он предал меня, и если я не найду в себе силы для того, чтобы суметь простить вас обоих, в нашей жизни ничего не изменится.
Девушка горько усмехнулась, снова отвернувшись к окну. Несколько секунд она молчала, задумавшись над чем-то.
Когда она шла сюда сегодня, она проходила мимо парка. Он был совсем рядом с отелем, в котором остановилась Гермиона, и Бэкки сознательно решила прогуляться по нему, чтобы привести мысли в порядок. Идя по тенистой аллее, она вдруг остановилась, привлеченная громким детским смехом. Она повернула голову и увидела карусель. Огромную карусель, неправдоподобно яркую, с музыкой и расписными лошадками. Детишки, восседавшие на этих самых лошадках, заливались счастливым хохотом и махали взрослым, которые поджидали окончания их путешествия. Снова и снова, круг за кругом, одно и то же.
Одно и то же.
И вот теперь вся их жизнь здорово напоминала Бэкки ту самую карусель. Одно и то же, раз за разом, круг за кругом. Однажды ее мать предал любимый человек и лучший друг. Не смирившись с предательством и так и не сумев простить их, она, сама того не ведая, попала в ту же самую ловушку. Стремясь выстроить свою собственную жизнь и боясь потерять тех, кого она любила, Гермиона тоже встала на путь обмана. Она лгала собственному мужу, и тот, не сумев это принять, не простил. Не простил, но вместе с тем сам повторил тот же путь, вот только лгал он уже собственной дочери.
Ложь и не прощение, ложь и не прощение, ложь и не прощение, и так раз за разом, раз за разом. И если она сейчас снова сядет на эту же самую карусель, ничего не изменится. Просто новый порочный круг, замкнутый и безнадежный. Без надежды на спасение. Вот только где взять силы на это самое прощение, если внутри у нее пепелище, и все, чего ей сейчас хочется - закрыть глаза, а открыв их, с радостью понять, что все случившееся - не более, чем дурной сон.
Но то был не сон. Ее мать сидела напротив как живое тому подтверждение. Бэкки перевела взгляд на Гермиону.
Господи, сколько раз в своем воображении она прокручивала эту их встречу! А вот теперь, когда они сидели напротив друг друга, Бэкки вдруг со всей отчетливостью осознала, что не нужны ей никакие объяснения. Все равно уже ничего не исправить и прожитых лет не вернуть. И был, пожалуй, только один вопрос, на который она хотела услышать ответ.
- Почему за все эти годы ты ни разу не дала о себе знать?
Гермиона грустно посмотрела на Бэкки.
- Это сложно объяснить, и я не знаю, получится ли у меня.
- Попробовать всегда стоит. Хуже уже в любом случае не будет.
Попробовать-то она попробует, вот только поверит ли ей Бэкки? Вернее, захочет ли поверить?
- Я очень боялась, - сказала Гермиона. Признаваться в собственной слабости, расписываться в малодушии перед дочерью было непросто.
- Боялась отца?
- Да нет, его я не боялась. Я боялась другого. Боялась, что ты меня не ждешь. Что я тебе не нужна. Знаешь, это очень страшно - каждый день засыпать и просыпаться с мыслями о человеке, который, возможно, даже не вспоминает о тебе.
- Это неправда, - тихо сказала Бэкки. - Я очень ждала тебя. Все думала, что ты вернешься. Я тогда мало что понимала, в пять-то лет, но… всем своим существом я желала твоего возвращения. А потом я поняла, что ждать нечего. И что ты уже не постучишь в мою дверь. Я ведь думала, что ты бросила нас из-за другого мужчины, и что у тебя новая семья и новая счастливая жизнь.
- Не было никакой счастливой жизни, Бэкки, было страшное черное одиночество и осознание того, что я больше никогда не смогу тебя увидеть. Были отчаянные попытки доказать твоему отцу, что у меня тоже все хорошо. Вот и все, что у меня было, пожалуй. А потом, через много месяцев после того, как я покинула Британию, и в моем беспросветном существовании забрезжил свет, я решила идти дальше. Поверь мне, за прошедшие десять лет не было ни дня, чтобы я ни вспомнила о тебе. Но когда у меня действительно все наладилось, я побоялась, что если стану искать встреч с прошлым, я рискую потерять настоящее. А вот осталось ли что-то от моего прошлого? Я совсем не была уверена в том, что буду нужна тебе, даже если вернусь.
Бэкки снова до боли сжала руки в кулаки. Все это было неправильно. То, что говорила ее мать. Бэкки было бы, пожалуй, проще, если бы ее мать оказалась дрянью или сволочью, которой наплевать на собственного ребенка. При таком раскладе Бэкки было бы гораздо проще смириться со всем тем, чего уже не воротишь, что уже безвозвратно кануло в Лету. Но ее мать не была дрянью или сволочью, нет. Она была обычным человеком, который много ошибался в этой жизни, и, кажется, с лихвой за эти ошибки расплачивался.
- И как же ты жила все эти годы?
- Хочешь историю с самого начала?
- Хочу, - осторожно кивнула Бэкки. Наверняка она сейчас скажет, что у нее есть семья, дети и встреча с ней, Бэкки - не более чем попытка избавиться от чувства вины, которое терзало ее все эти годы. Неожиданно для самой себя она почувствовала что-то, похожее на ревность.
- Тогда слушай.
Бэкки слушала очень внимательно. Гермиона закончила свой рассказ на том, как ее нашел Гарри, нашел совершенно случайно.
Бэкки помнила тот вечер. Тот вечер, когда она случайно столкнулась с Джеймсом в кафе, а потом и с его родителями у него дома. Помнила их реакцию на ее появление, но тогда она списала все на давнюю школьную вражду отца с Гарри Поттером, а все, как оказалось, было гораздо сложнее.
Может, само провидение привело ее в тот вечер в дом Гарри Поттера? Кто знает…
- И что же, ты счастлива в браке? - спросила Бэкки.
- В браке? - удивленно переспросила Гермиона. - Мы не женаты с Алексом. В смысле официально мы в браке не состоим.
Они и впрямь никогда не были женаты. Она сказала, что не хочет этого, на что Алекс, смеясь, ответил: «Этого и не нужно. Нас обвенчает Санта-Ана».
Когда-нибудь она, быть может, и расскажет Бэкки о том, что значит для нее надпись на оборотной стороне глянцевого снимка, на котором она запечатлена с Алексом, но только не теперь.
- И детей у вас тоже нет?
Бэкки видела, как лицо Гермионы вдруг разом утратило все краски и превратилось в неподвижную безжизненную маску.
- Нет, - ответила она, - я потеряла ребенка. Несчастный случай. С тех пор я больше не могу иметь детей.
Эта мысль отчего-то потрясла Бэкки больше всего. Она как будто почувствовала груз ответственности перед своей нерожденной сестрой или братом. Словно бы она должна была теперь прожить жизнь не только за себя, но и за этого ребенка.
- А твой муж… Алекс, я хотела сказать, он знает, зачем ты вернулась в Англию и с кем ты здесь встречаешься?
- Знает, - Гермиона улыбнулась, и, глядя на то, как просветлело ее лицо при одном упоминании о далеком неведомом Алексе, Бэкки вдруг снова кольнула непонятная ревность.
- Он хороший человек? Алекс?
- Самый замечательный из всех, кого я только знала.
Самый замечательный, стало быть, лучше ее отца.
- Хорошо, тогда можно я задам вопрос, но он, может, слишком личный. Скажи, у тебя не осталось чувств к моему отцу?
Гермиона озадаченно посмотрела на Бэкки. До этого момента Бэкки о Малфое вообще старалась особенно не заговаривать, а тут такой неожиданный поворот.
- Бэкки, я не знаю, как однозначно ответить на этот вопрос. Он навсегда останется моим бывшим мужем и отцом моей единственной дочери, и я…
- Я спросила не об этом, - девушка сощурила глаза, пристально глядя на Гермиону, но та продолжала молчать.
Бэкки совсем не знала свою мать, зато замечательно знала своего отца, а всего увиденного и услышанного за сегодняшний день ей с лихвой хватило для того, чтобы понять одну вещь - что бы там ни говорил ее отец, он по-прежнему влюблен в свою бывшую жену.
Впрочем, она поняла еще кое-что, правда, пока боялась признаться в этом даже самой себе. В ее сердце любовь к маме тоже все еще была жива, и она, Бэкки, совсем не хочет потерять Гермиону во второй раз.
