Шанс на жизнь

Глава 47. Завтрак у Трелони.

Это был первый урок ЗоТИ после открывающего занятия дуэльного клуба, и Ремус Люпин почти не принимал в нем участия. Он сидел, уткнувшись взглядом в стопку пергаментов с контрольными на столе, что, в сущности, было вполне уместной отговоркой. Полнолуние было не за горами, и на него уже находило то темное, сосущее чувство пустоты, наваливалась та неподъемная усталость, которые были неизбежными спутниками трансформации. Словом, это был один из таких дней, когда Ремус Люпин был по-настоящему рад, что сделал Гарри Поттера своим постоянным ассистентом.

Он бросил на Гарри короткий взгляд из-за листа пергамента. Тот переходил между рядами столов от одного студента к другому, спокойный и внимательный, как и всегда, и проверял формулы заклинаний. Это был урок у семикурсников, который, для разнообразия, носил чисто теоретический характер: одно из заданий ТРИТОН предусматривало способность студента совмещать формулы двух или более различных боевых или защитных заклинаний для получения синергетического эффекта. Тема была сложной и нудной, требующей учитывать массу различных факторов и нюансов. Ремус был благодарен, что они не проходили этот раздел на практике, потому что ничто другое не могло привести к последствиям настолько непредсказуемым и разрушительным, как неверно спаянные заклинания.

До него доносился ровный голос Гарри, пока он доходчиво и рассудительно объяснял каждому студенту, в чем заключается его ошибка, или, наоборот, хвалил за правильный подход и интересную идею, но Ремус уже перестал удивляться этому. Хотя, в сущности, рассеянно подумал он, ему следовало бы удивиться, что мальчик пятнадцати лет, знакомый с Магическим миром чуть более полугода, разъясняет его семикурсникам основы Высшей магии, а те слушают и кивают. Наверное, несколько месяцев назад он бы действительно удивился.

Сейчас его занимало другое. Его не оставляли размышления об эпизоде, который произошел на вводном уроке дуэльного клуба и едва не привел к закрытию клуба после первого же занятия. Подумать только, ему самолично пришлось уверять Дамблдора, что такого больше не повторится. Тогда Гарри не то, чтобы удивил его… Более верным было бы сказать, что он поразил его, изумил, совершенно потряс. Ремус никогда не подозревал, что он способен демонстрировать такую спокойную уверенность перед лицом противника-мага, способен на такие отточенные, слитные движения, словно он делал подобное не раз и не два, словно сражение было у него в крови. Хотя по поведению Гарри можно было вообразить, что происходящее даже не было для него настоящим сражением, можно было подумать, что он попросту издевается над Уизли: в нем не было ни капли колебания, неуверенности или страха. И тем более Люпин не подозревал, что Гарри способен на такую последовательную, беспощадную, изобретательную месть. Гарри смог почти мгновенно продумать, чем именно собирается отомстить Уизли за его выходку с Невиллом, и осуществил это так точно, стремительно и просто, что никто из них не успел и глазом моргнуть. Стоило ли говорить, что к завершению их «дуэли» авторитет Рона Уизли среди студентов значительно пошатнулся?

Было кое-что еще. Несмотря на ледяное спокойствие Гарри на помосте, несмотря на то, что он даже голоса не повысил ни разу за всю «дуэль», что-то было в его глазах в тот момент такое, что Люпину становилось не по себе при одном только воспоминании. Ему вдруг пришло в голову, что теперь он знает совершенно точно, как выглядит Гарри в ярости.

Это заставляло Ремуса в очередной раз задуматься, какой на самом была жизнь Гарри там, у Дурслей. Приходилось ли ему всю его жизнь противостоять в одиночку противникам, превосходящим его по силе, была ли борьба на самом деле просто привычной для Гарри? Было ли все это не более чем его способом выживания в мире, где все вокруг представляло для него угрозу? Он вспоминал тот шок, который испытал возле маггловской больницы, когда Гарри впервые рассказал ему что-то о своих родственниках – слишком многое, сказать по правде. Он сказал, что они ненавидели и боялись его всю его жизнь, с тех самых пор, когда он был ребенком, всего лишь ребенком-сиротой, ради Мерлина, что он восемь долгих лет жил в чулане под лестницей, что Дурсли запирали его на замок и подавали еду через кошачью дверцу. Еще он сказал, что они не были чудовищами, и вот в это верилось труднее всего.

Он помнил, как примчался тем вечером к Дамблдору, весь на взводе, и в ответ на все его негодование старый волшебник сказал только: «Значит, Гарри все-таки рассказал тебе? Я рад, мальчик мой, я очень рад, это означает, что теперь он по-настоящему доверился тебе. Теперь-то он должен пойти на поправку». Затем наступил один из тех неприятных моментов, когда Ремус вовсе не был таким уж сдержанным и вежливым, каким его все привыкли видеть, но он чувствовал, что Дамблдор задолжал ему как минимум объяснение. Объяснение он в конце концов получил: Дамблдор не знал. У Ремуса голова шла кругом от одной мысли. Это Дамблдор, ради Мерлина, отправил маленького Гарри к его маггловским родственникам, так красноречиво убеждал Ремуса, что так будет лучше для всех, а потом даже не удосужился толком проверить, как Гарри живется в их доме все эти годы. Видеть, насколько сам Дамблдор подавлен и огорчен этим обстоятельством, было довольно слабым утешением, но в конце концов оборотню пришлось довольствоваться этим.

Но самым любопытным было другое: Гарри не хотел ехать в Хогвартс. Ради Мерлина, после всех лишений, которые ему приходилось терпеть всю его жизнь в доме маггловских родственников, он не искал выхода, не искал спасения. Любой другой захотел бы сбежать из такого дома при первой же возможности, но не Гарри. Этот мальчик еще в одиннадцатилетнем возрасте решительно отверг предложение Дамблдора уехать из нелюбимой семьи в волшебный замок. И Ремус задавался вопросом, что удерживало его там, на Тисовой улице? Могло ли быть так, что Гарри каким-то образом считал, что заслуживает такую жизнь?

Ремус оторвал невидящий взгляд от пергамента на столе и еще раз посмотрел на подростка перед собой: спокойный, уверенный в себе, рассудительный, не нуждающийся в одобрении окружающих. Не было ничего удивительного в том, что Ремус до последнего считал, что этот мальчик рос в хорошей, любящей семье. Но Дамблдор подтвердил, что видел все, о чем говорил ему Гарри, собственными глазами: решетки на окнах, запертую на замок дверь, тарелку с едой на полу и старую рухлядь, которая служила в его комнате мебелью… Да и к чему Гарри было лгать о таком? Но фокус в том, что с ним всегда было примерно так: ожидания никогда не складывались в действительность, за каждой правдой, или, скорее, полуправдой, всегда стояло что-то еще, словно маска заходила за маску. Ремус привык к тайнам, вся его жизнь порой сводилась к секретам и недоговоренностям, так что у него было чутье на такие вещи. Но сама мысль об этих неведомых тайнах, которые Гарри мог скрывать ото всех, вызывала у него смутную неприязнь и желание как можно скорее выкинуть все это из головы.

Дело в том, что впервые за долгое время его жизнь была почти совершенна. Ему больше не приходилось перебиваться с хлеба на воду и ночевать в подворотнях, когда очередной арендодатель вышвыривал его на улицу за неуплату, беспокоиться о министерских патрулях и каждое полнолуние забиваться в самую глухую дыру, какую он только мог найти, и молиться Мерлину, чтобы никого не убить и не покалечить во время своей трансформации. Теперь он вернулся в Хогвартс – в первое и единственное место в своей жизни, похожее на дом. И словно не было всех этих несчастливых лет, словно он вернулся в беззаботную мародерскую юность. Правда, теперь он больше не был студентом, он был преподавателем. Больше не было Джеймса, Сириуса и Питера, но был Гарри, который принял его, несмотря на правду. Принял его, оборотня, в свою жизнь, так легко и естественно, что это было едва постижимым, особенно учитывая, через что ему в свое время пришлось пройти по вине другого оборотня. За эти месяцы в замке Гарри будто бы стал для него сыном, которого у него никогда не было, не могло быть. И в этом была причина того, что даже зная, совершенно не сомневаясь, что у Гарри есть какие-то непонятные тайны от него и от всех остальных, Ремус не был уверен, что хочет вообще когда-либо узнать правду. Его мир, который наконец-то стал почти совершенным, был для него теперь важнее правды, с горечью подумал он, вот к чему все свелось.

Раздался низкий гонг, возвещающий об окончании урока, и Ремус едва не вздрогнул. Гарри продиктовал домашнее задание семикурсникам, те застучали стульями, поднимаясь из-за парт, собирая вещи и выходя из классной комнаты.

Когда последний студент скрылся в коридоре и за ним со стуком захлопнулась дверь, Гарри обернулся к нему. Вот теперь он выглядел напряженным. Подумать только, его совершенно не беспокоила перспектива читать лекции волшебникам двумя годами старше него самого и раздавать им указания, зато оказавшись один на один с Ремусом, он вдруг весь подбирается. Ремус неожиданно понял, что это тоже из-за той дуэли. «Мы поговорим позже», – вот, что он сказал тогда Гарри, и теперь тот ожидал обещанного разговора, только и всего. Оборотень вздохнул, всем своим видом демонстрируя усталость.

– Давай сделаем вид, что я отчитал тебя за то, что ты задирал Уизли, а ты пообещал мне больше так не делать, – предложил он.

Гарри в ответ посмотрел на него недоверчиво.

– И ты не сердишься на меня? – уточнил он. – Пойми меня правильно, по школе ходили слухи, будто тебе полчаса пришлось доказывать Дамблдору, что никто больше не будет разносить помост и что все это вообще было случайностью…

– Слухи не лгут, – подтвердил Ремус с легкой улыбкой. – Но, скажем прямо, Уизли заслуживал хорошего урока, и урок он получил. К слову, не мог не заметить, что после этой выходки на дуэльном помосте твоя популярность среди студентов возросла стремительно и невероятно…

Гарри передернул плечами и поморщился, словно тема была для него неприятной.

– Рон никогда не простит меня, – вдруг сказал он, почти с горечью.

– Да, скорее всего, не простит, – осторожно согласился Ремус. – Тебе действительно важно, чтобы простил?

Гарри вскинул голову и посмотрел на него так, словно никогда об этом по-настоящему не задумывался, а затем неуверенно покачал головой.

– Нет, наверное, это не так уж и важно. Я просто никогда не думал, что он будет меня ненавидеть.


****

Слухи таковы, что я увел девушку у предводителя гриффиндорцев Рона Уизли, а затем накостылял самому предводителю на дуэли так, что на нем не осталось живого места. Сказать, что это раздражает, значит не сказать ничего. Несмотря на то, что саму «дуэль» видела добрая половина школы, событие обросло самыми нелепыми домыслами и слухами, и теперь даже непосредственные свидетели не уверены наверняка, что же они видели. Рон от этой ситуации растерял значительную часть своего авторитета, и теперь если в Большом зале или в коридоре я вдруг чувствую на себе чей-то полный злобы взгляд, я могу быть уверенным, что взгляд принадлежит Рону. Хотя сильнее всего, наверное, в этой ситуации досталось все-таки Гермионе, но об этом слухи молчат.

Впервые после всего произошедшего я встречаюсь с Гермионой в библиотеке, случайно. Я прихожу туда днем, чтобы собрать сведения о некоторых магических животных для нашего с Ремусом пособия по ЗоТИ. Студентов в это время в библиотеке почти нет: сегодня день похода в Хогсмид, так что большинство предпочитают провести время в волшебной деревне, а экзамены еще кажутся им чем-то смутным и неопределенным, маячащим где-то далеко-далеко впереди. Гермиона сидит за одним из дальних столов у окна, совершенно одна, обложившись книгами и пергаментными свитками. Когда я сажусь напротив и спрашиваю, не возражает ли она против моей компании, она поднимает на меня покрасневшие усталые глаза и говорит, явно стараясь удержать голос нормальным:

– Конечно же, я не против. Думаю, теперь уже всем совершенно все равно, с кем я провожу время.

– Так ты все-таки поссорилась с Роном из-за меня? – напрямик спрашиваю я, и Гермиона раздраженно фыркает.

– Мы поссорились из-за того, что Рон – самый настоящий придурок! – говорит она разъяренным шепотом, оглядываясь по сторонам, чтобы убедиться, что мадам Пиннс не маячит где-то поблизости. – Ты бы слышал, в чем он меня обвинял! А потом, как он поступил с Невиллом на занятии дуэльного клуба? Это просто немыслимо! В последнее время он только и делал, что вел себя, как надутый самовлюбленный павлин, которым он, по сути, и является.

– Так ты пыталась извиниться перед ним?

Гермиона на миг задыхается от возмущения.

– По-твоему, это я должна извиняться перед ним за то, что он ведет себя, как придурок?

– Он вел себя так только потому, что чувствовал себя преданным, – резонно замечаю я. – Что бы ни наговорили ему Лаванда Браун и Парвати Патил о том, что видели нас с тобой вдвоем в коридоре, вряд ли у него был шанс воспринять это непредвзято.

Гермиона расстроено кусает губы.

– Я пыталась, конечно же, – неохотно признает она. – Он не захотел и слушать, ты не представляешь, каким невыносимым ослом он бывает, когда вобьет себе что-то в голову...

– Но ты скучаешь по нему.

Это не вопрос, я слишком хорошо знаю Гермиону, чтобы спрашивать о таком. Видит Мерлин, я всегда ненавидел их ссоры, которые могли вспыхнуть по любому поводу, сколько я их знал. Но там, в моем прошлом, они всегда находили способ помириться.

– Конечно же, я скучаю, – признается Гермиона. – Но это не повод взять и забыть, как он безобразно себя повел и сколько глупостей наговорил, и прийти к нему, размахивая белым флагом.

Я улыбаюсь, слишком живо представив себе эту картину.

– По-моему, прекрасный повод. Или ты могла бы, по крайней мере, дать ему шанс самому прийти к тебе с белым флагом. Неважно, сколько глупостей он наговорил тебе сгоряча, ты по-прежнему нужна ему, это не изменилось.

Гермиона смотрит на меня, слегка прищурившись, словно нашла противоречие в арифмантическом постулате.

– Я думала, ты не выносишь Рона, – наконец говорит она. – Почему, в таком случае, ты хочешь помирить меня с ним?

Я пожимаю плечами.

– С ним ты была счастливее. Разве этого недостаточно?

Она качает головой.

– Это не имеет значения. Если Рон захочет помириться, он придет ко мне сам, и он извинится за то, как вел себя с Невиллом, и с тобой. Ну, а если он этого не сделает, то, похоже, мне придется учиться быть счастливой без Рона.

После этой фразы Гермиона отворачивается к своим книгам с видом упрямым и независимым, явно говорящим о том, что ее не переубедить. Так что я решаю не сотрясать воздух дальнейшими увещеваниями и не озвучивать вслух очевидную мысль, что здешний Рон никогда не явится с белым флагом на таких условиях.

Вероятно, Гермионе тоже об этом прекрасно известно, потому что глаза ее снова блестят, и она смотрит в книгу, наверное, с минуту, не переворачивая страницы. И прежде, чем я успеваю обдумать эту мысль, я вдруг предлагаю:

– Как насчет того, чтобы прогуляться до Хогсмида?

– Вдвоем? – уточняет Гермиона, и я киваю.

– Почему бы и нет? Я бы мог пригласить Невилла с нами, но у него очередная отработка со Снейпом. Пойдем, Гермиона. Сегодня слишком хороший день, чтобы сидеть в замке.

Она слабо улыбается в ответ на мою улыбку и кивает.

И так получается, что уже через четверть часа мы с Гермионой, укутанные в теплые зимние мантии, идем по направлению к волшебной деревне. Студентов на дороге почти нет: большинство из тех, кто собирался в Хогсмид, отправились туда уже с утра, сразу же после завтрака. Стараясь как-то развеселить Гермиону, я в красках расписываю ей историю одного из наших с Ремусом походов в Запретный лес, когда Болотные фонарики приняли нас за своих из-за того, что Ремус то и дело подсвечивал тропу люмосом, пытаясь отыскать следы каппы. В итоге их собралось вокруг нас столько, что каппа испугался такой иллюминации и удрал, а нашим четверокурсникам пришлось довольствоваться иллюстрациями каппы в учебнике.

То ли мои истории помогают, то ли Гермиона специально решает отогнать грустные мысли прочь и просто наслаждаться выходным, но она выглядит гораздо более жизнерадостной, чем была в библиотеке, и это почти похоже на мою прошлую жизнь. Мы заходим в «Три Метлы» погреться, но уходим оттуда почти сразу же, едва допив свое сливочное пиво: сегодня четырнадцатое февраля, и заведение буквально ломится от парочек студентов в романтических настроениях. Некоторые оглядываются на нас и перешептываются, явно подозревая, что мы здесь вдвоем тоже как пара, так что мы поспешно выходим наружу, чувствуя себя неловко.

На улице мы обходим волшебную деревню кругом, наслаждаясь столь редкой для середины февраля спокойной и солнечной погодой. Мы отходим от Визжащей хижины и уже собираемся двигаться в сторону замка, когда из-за поворота появляется Драко Малфой в компании Крэбба и Гойла, и я готов выругаться от досады. Надежды Дамблдора пошли прахом: наши с Малфоем взаимоотношения от совместных отработок у Хагрида только ухудшились. Думаю, что не ошибусь, если скажу, что мы оба испытали облегчение, когда эти бессмысленные часы совместного времяпровождения наконец завершились. И они уж точно не поубавили у Малфоя его вечной ядовитости, потому что увидев меня и Гермиону, он ехидно улыбается и говорит, по своему обыкновению растягивая слова:

– Ах, я смотрю, слухи не лгут. Сквиб и грязнокровка действительно вместе! Но я не осуждаю тебя, Грейнджер: твой бывший нищий бойфренд проиграл бы на дуэли и кошке Филча. Даже сквиб по сравнению с этим ничтожеством может расцениваться, как перемена к лучшему.

Гермиона обхватывает себя руками, явно чувствуя себя неуютно от этих слов, но не желая идти на конфликт, а я недоверчиво поднимаю бровь.

– Серьезно, Малфой? Снова решил со мной связаться, прошлый раз ничему тебя не научил? Я смотрю, у твоего папаши прямо-таки неограниченный запас домовых эльфов! Или эльфы закончились, и в следующий раз мне придется взять твою мамашу в качестве прислуги?

Я специально говорю то, что заденет его наверняка. Мне любопытно проверить, какой будет его реакция теперь, после всех неприятностей, которые доставила нам обоим история с сектумсепрой. Но Малфой оказывается до нелепости предсказуем: он хватается за палочку и направляет ее на меня.

– Не смей даже заговаривать о моей матери, урод! – цедит он сквозь зубы.

Гермиона тоже хватается за палочку, но я останавливаю ее жестом и делаю небольшой шаг по направлению к Малфою, чтобы можно было оградить от его нападения Гермиону в случае необходимости. Затем я окидываю его взглядом с головы до ног, задержавшись глазами на крепко стиснутой в кулаке волшебной палочке, и спокойно констатирую:

– А ты действительно ничему не учишься. Как насчет того, что я дам тебе возможность не делать глупостей, и мы спокойно разойдемся по своим делам?

Малфой на секунду задумывается и говорит:

– Только после того, как ты извинишься за то, что сказал о моей матери, и поклянешься больше никогда не заговаривать о ней своим грязным языком.

Я соглашаюсь с легкостью:

– Принято. Но я принесу свои извинения только после того, как ты извинишься перед Гермионой и поклянешься больше никогда не называть ее грязнокровкой, – я делаю паузу, прежде чем негромко добавить: – И еще ты извинишься за то, что сказал про Рона.

Малфой фыркает.

– Знаешь, я передумал. И ты не прав, если считаешь, что я не учусь на своих ошибках. Крэбб, Гойл, преподайте очкарику урок. Я прослежу, чтобы Грейнджер не вмешивалась.

Первое занятие дуэльного клуба явно не прошло для Малфоя впустую: он обезоруживает Гермиону экспеллиармусом прежде, чем она успевает среагировать. Крэбб и Гойл направляются ко мне с волшебными палочками наизготовку, тупо ухмыляясь. Я на инстинкте принимаю боевую стойку, за секунду оцениваю противников и сразу же понимаю, как нужно действовать. Самое главное – сделать все так, чтобы шальное заклинание не попало в Гермиону, потому что если эти тролли посмеют хоть чем-то ей навредить, события могут несколько выйти из-под контроля.

– Остолбеней! – выкрикивают Крэбб и Гойл почти одновременно.

Ныряя вниз, я чувствую, как вспышки заклинания проносятся над моей головой, не причиняя вреда. А в следующее мгновение я уже бросаюсь вперед, скользя по мягкой размокшей земле, и сбиваю обоих слизеринцев с ног. Они плашмя грохаются на землю, словно большие кегли для игры в боулинг, поднимая тучу брызг. Не теряя времени, я сгребаю в кулак волшебные палочки обоих. В этот момент я испытываю такое раздражение, что едва удерживаюсь от того, чтобы переломить обе палочки надвое.

– Экспеллиармус! – орет Малфой, направляя свою волшебную палочку на меня.

Я снова ухожу от заклинания, низко пригибаясь к земле и продумывая на ходу, как подобраться к нему вплотную. И у меня в голове уже формируется вполне четкий план действий, когда вдруг происходит нечто совершенно неожиданное.

В одну секунду Малфой стоит передо мной, яростно сверкая глазами и готовясь выкрикнуть новое заклинание, а в следующий миг его вдруг подбрасывает в воздух, словно ударной волной, и зрелищно относит в глубокую грязную лужу на обочине. Волшебная палочка Гермионы выпадает из его руки и откатывается почти к самым ногам Гермионы, так что ей остается только поднять ее с земли. Я на миг застываю на месте, ошеломленный мыслью, что моя магия вышла из-под контроля. Что я действительно применил боевое заклинание на Драко Малфое на глазах у валяющихся на земле Крэбба и Гойла и застывшей от потрясения Гермионы.

Но прежде, чем я успеваю оценить ущерб и продумать план выхода из этой дикой ситуации, за моей спиной раздается тонкий, дребезжащий от эмоций голос.

– Драко Малфой не посмеет причинить вред Гарри Поттеру! Добби – свободный эльф, и Добби не допустит, чтобы на Гарри Поттера нападали, потому что Гарри Поттер – друг Добби!

Я оборачиваюсь назад и с облегчением понимаю, что полет Малфоя в лужу – это дело рук Добби, а не моих.

– Да как ты смеешь… – начинает Малфой, с явным трудом пытаясь выбраться из густой вязкой грязи и раз за разом оскальзываясь и увязая глубже. – Как ты смеешь, маленькая безмозглая тварь, поднимать руку на волшебника, на своего хозяина?!

– Драко Малфой больше не хозяин Добби! – пищит домовик. – Добби был освобожден Гарри Поттером, и Добби будет защищать Гарри Поттера!

– Ты еще большее ничтожество, чем кажешься, если считаешь, что что-то выиграл, уйдя из древнего чистокровного семейства и встав на сторону какого-то жалкого сквиба, – выплевывает Малфой сквозь зубы, пока подоспевшие на помощь Крэбб и Гойл помогают ему подняться на ноги.

Его вымокшая до нитки и покрытая грязью мантия оплетает ноги, так что попытавшись сделать шаг, Малфой принимается размахивать руками, пытаясь сохранить равновесие и не рухнуть повторно.

– Гарри Поттер – не какой-то жалкий сквиб! – торжественно сообщает ему Добби. – Гарри Поттер – благороднейший, храбрейший, самый м…

Мне приходится выпустить из ладони волшебные палочки Крэбба и Гойла и поспешно заткнуть домовику рот, пока он не разболтал лишнего – допуская, что ему действительно известно что-то лишнее.

– Добби, я действительно благодарен тебе за то, что ты пришел на выручку, но прямо сейчас нам с Гермионой было бы неплохо убраться отсю…

Я не успеваю закончить фразу, потому что в следующий миг Добби кивает с большим энтузиазмом и явным желанием помочь, хватается одной рукой за руку Гермионы, а другой – за мою, и аппарирует. А затем меня уже с огромной скоростью тянет через сжимающееся вокруг пространство и выбрасывает обратно в нормальный мир перед самыми воротами в школу.

– Добби не может провести Гарри Поттера дальше, – виновато говорит эльф. – Люди не могут перемещаться за ворота замка.

Я оглядываюсь на Гермиону, ожидая, что она пояснит, что мы не смогли переместиться ближе из-за антиаппарационных чар, наложенных на замок, как сказано в «Истории Хогвартса», и запоздало понимаю, что ей сейчас не до этого: Гермиона не удержалась на ногах после аппарации и приземлилась на размытую дождями, посеревшую от холодов траву возле дорожки, ведущей к Хогсмиду. Я делаю шаг вперед и торопливо помогаю ей подняться.

– С тобой все в порядке, Гермиона?

Она бормочет заклинание, стряхивая с себя грязь, еще одним взмахом палочки высушивает мантию, так что на мгновение от нее валит пар, затем переводит на меня взволнованный взгляд и неожиданно широко улыбается.

– Поверить не могу! Я только что аппарировала!

Я киваю.

– Полагаю, благодарить за это нужно Добби, – я оборачиваюсь к эльфу. – Добби, познакомься, это Гермиона Грейнджер, она мой друг. Гермиона, познакомься с домовым эльфом Добби.

Добби сгибается в поклоне и говорит:

– Друг Гарри Поттера – мой друг! Приятно познакомиться, Гермиона Грейнджер!

Гермиона окидывает Добби внимательным взглядом, задержавшись глазами на оранжевом шарфе, зеленом и красном носках, чересчур больших шортах и вязаной шапке с гигантским лиловым помпоном, и в конце концов констатирует:

– Ты – не один из хогвартских домовых эльфов, правда, Добби?

– Добби работает в Хогварсте, но Добби – свободный эльф! – провозглашает домовик, широко улыбаясь. – Профессор Дамблдор разговаривал с Добби, он спрашивал о Гарри Поттере…

– Что он хотел узнать? – спрашиваю я, пожалуй, чересчур резко. Гермиона вскидывает на меня взгляд, и я тороплюсь сгладить вопрос: – Я имею в виду, к чему ему вообще расспрашивать обо мне тебя? Не обижайся, но мы ведь едва знакомы.

– Профессор Дамблдор спрашивал, откуда Гарри Поттер знает Добби и почему Гарри Поттер решил освободить Добби! – с энтузиазмом отвечает эльф. – Добби ответил профессору Дамблдору, что Гарри Поттер – благороднейший, храбрейший, самый мудрый из всех людей, которых Добби знает, и что Гарри Поттер был послан Добби самой судьбой!

Я мрачно представляю себе, что должен был подумать Дамблдор на все это. Хотя, если вдуматься, очень странно, что директор и словом со мной не обмолвился обо всей этой ситуации с Добби, хотя возможность у него была. В то же время, он был заинтересован достаточно сильно, чтобы расспрашивать обо мне домовика.

– И Гарри Поттер ошибается, если думает, что они с Добби едва знакомы, – продолжает эльф. – Гарри Поттер может не знать Добби, но Добби успел узнать Гарри Поттера очень хорошо.

– Ты следил за мной, – разочарованно говорю я, надеясь хотя бы, что не по приказу Дамблдора.

Наверное, в моем лице появляется не слишком счастливое выражение, потому что Добби виновато прижимает уши.

– Только когда это было необходимым. Добби следил за Гарри Поттером, поэтому смог прийти на помощь, когда мастер Драко попытался навредить Гарри Поттеру и его подруге Гермионе Грейнджер.

– Добби, ты все правильно сделал, – решительно говорит Гермиона, подходя к домовику, чтобы утешительно обнять его, и бросая на меня короткий осуждающий взгляд через плечо. – Гарри не сердится на тебя, ему тоже прекрасно известно, что ты все сделал правильно.

– Неужели? – иронично интересуюсь я, за что получаю еще один неодобрительный взгляд от Гермионы.

Что мне по-настоящему интересно узнать, так это как много Добби на самом деле известно обо мне. Опуская, разумеется, то, что я – благороднейший, храбрейший, самый мудрый из всех людей. Что примечательно, Добби сказал «людей», не волшебников. Но одного только этого явно недостаточно, чтобы делать выводы.

– Добби, я считаю, это нечестно, что теперь ты знаешь меня лучше, чем я знаю тебя, – наконец говорю я. – Как насчет того, чтобы вернуться в замок со мной и Гермионой? А там мы сможем наконец поговорить.

Добби счастливо кивает, и мы отправляемся в замок. К сожалению, поговорить с эльфом начистоту мне не удается довольно долго. Дело в том, что к нам присоединяется Гермиона, которая живо интересуется положением Добби в Хогварсте и его прошлой жизнью у Малфоев, попутно делая все возможное, чтобы прекратить самоистязания эльфа, которым он себя активно подвергает, когда вдруг забывается и говорит о своих бывших хозяевах что-то скверное. И, как бы я ни ценил общество Гермионы, но наблюдая за тем, как прорастают и потихоньку укрепляются первые в этой вселенной ростки зарождающегося ГАВНЭ, я все никак не могу отделаться от желания как можно скорее отправить ее восвояси и расспросить Добби как следует. Поэтому я даже испытываю нечто вроде облегчения, когда Гермиона спохватывается, что уже очень поздно, а она еще не успела вызубрить свои положенные десять вопросов в день для подготовки к СОВ, и прощается со мной и домовым эльфом.

– Итак, – начинаю я, когда Гермиона скрывается за дверью Выручай-комнаты и мы с домовиком остаемся одни, – теперь, Добби, я хотел бы, чтобы ты был со мной полностью честным, хорошо? Ты сказал, что следил за мной. Как многое тебе на самом деле обо мне известно?

Добби смотрит на меня с опаской, и мне приходит в голову, что ему, наверное, сильно попадало, когда Малфои приказывали ему быть честным с ними, вот откуда столько нерешительности. Тем не менее, домовик подчиняется и отвечает:

– Добби известно, что Гарри Поттер плохо спит по ночам. Добби известно, что Гарри Поттер дружит с Невиллом Лонгботтомом, Гермионой Грейнджер, Хагридом, профессором Люпином и змеей. Еще Добби знает, что Гарри Поттер пользуется магией, когда никто не видит.

Я на мгновение прикрываю глаза. Что ж, вот мне и ответ.

– Дамблдору об этом известно?

Домовик торопливо мотает головой.

– Добби знает, что это – секрет. Добби не говорил профессору Дамблдору ничего о Гарри Поттере, кроме того, что Гарри Поттер – благороднейший, храбрейший, самый…

– Я понял, понял! – перебиваю я, не желая снова слышать поток восхвалений в свой адрес, но сразу же добавляю: – Спасибо тебе, Добби. Я очень ценю, что ты никому не выдал моего секрета.

Добби улыбается так, словно ему только что вручили приз за верность.

– Добби хотел бы больше помогать Гарри Поттеру! – с энтузиазмом восклицает он. – Добби не нравится, что Гарри Поттер плохо спит по ночам, что у него так много забот, и он вынужден нести такую большую тайну…

Эльф продолжает причитать какое-то время о моей нелегкой судьбе, а я стараюсь не поддаваться раздражению, когда мне в голову вдруг приходит одна мысль.

– Постой, Добби. Вообще-то, ты действительно можешь мне помочь, – говорю я.

Домовик замолкает на полуслове и останавливает на мне внимательный взгляд своих огромных прозрачных глаз, и я поясняю:

– Профессор Трелони. Мне нужно поговорить с ней. Я старался ее подкараулить уже много раз, но она будто бы нарочно меня избегает. Ты мог бы… я не знаю… выследить ее, и, когда будет удобный момент, дать мне знать, где она, чтобы я…

– Гарри Поттер пробовал прийти в воскресенье? – неожиданно интересуется эльф.

– В воскресенье? – озадаченно переспрашиваю я. – Почему именно в воскресенье?

– По воскресеньям в десять часов утра профессор Трелони собирает внеклассное занятие. Она пускает туда всех.


****

Бесконечные коридоры заканчиваются долгожданным люком с веревочной лестницей, который, в кои-то веки, широко открыт. Я не раздумывая взбираюсь по нему и оказываюсь в давно забытой душной полутьме, в которой непереносимый аромат благовоний мешается с терпким запахом чайных листьев, мелиссы и тимьяна. От такого разнообразия ароматов у меня перехватывает дыхание, я тотчас же принимаюсь откашливаться, а потому не сразу понимаю, что в кабинете несколько больше народу, чем я ожидал увидеть на факультативе по прорицаниям. Со всех сторон из полутьмы на меня удивленно таращатся Лаванда Браун с Парвати Патил и ее сестрой Падмой, Джинни Уизли с двумя своими однокурсницами, чьи имена я едва ли могу припомнить, Чжоу Чанг и ее лучшая подруга Элоиза Миджен, и еще несколько студенток с более младших курсов. Я стою посреди комнаты, удивленно глядя на них в ответ, несколько секунд, а затем Трелони бросает на меня отстраненный взгляд сквозь свои стрекозиные очки и шепчет едва слышно:

– Доброе утро, мой мальчик. Я знала, что ты придешь, я давно почувствовала твой интерес к предсказаниям. Присаживайся, прошу тебя, ты как раз вовремя. Мы только приступаем.

– У вас всегда так много народу на занятиях по воскресеньям? – не выдерживаю я, еще раз оглядываясь кругом в попытках отыскать свободное место, куда можно было бы присесть.

– Я провожу дополнительные занятия для тех, кто мечтает постичь великое искусство прорицаний глубже других, – снисходительно отзывается Трелони. – Здесь собираются лишь те, чье сознание открыто Дару. И эти встречи наиболее продуктивны, поскольку тут нас не отвлекают бездельники, неспособные проникнуть в тонкие материи предвидения будущего. И, да, как видишь, мой дорогой мальчик, в Хогвартсе достаточно тех, кто с радостью готов уделить свое воскресное утро общению с Судьбой.

Я еще раз ошалело оглядываюсь вокруг, чувствуя себя так, словно попал на урок по домоводству.

– Гарри, садись с нами, – неожиданно дружелюбно предлагает Парвати Патил, указывая на свободный пуфик возле стола, за которым сидят они с Лавандой и сама Трелони. – Мы пока только начинаем, это так захватывающе!

Она издает совершенно неуместное хихикание, но почти сразу же заливается краской и замолкает. Я пожимаю плечами и занимаю предложенное место. Когда вызванные моим появлениям перешептывания сходят на нет и в комнате повисает тишина, Трелони обводит всех таинственным взглядом и говорит своим вечным шелестящим шепотом:

– Сегодня, мои дорогие, мы с вами познаем всю тонкость искусства гадания на рунах. Это один из наиболее интересных и одновременно сложных методов гадания, поскольку руны не всегда легко толковать. Но не волнуйтесь, я научу вас, как правильно читать руны, чтобы они открыли вам вашу судьбу.

С этими словами она достает небольшой мешочек и показывает его присутствующим.

– Здесь находятся руны, вырезанные на сливовых косточках. Я хочу, чтобы каждый из вас задал интересующий вас вопрос, можно не вслух, достал из мешочка руну и положил ее перед собой на столе, не меняя ее положения. После этого я покажу вам, как истолковать значения рунических символов.

Как и было велено, каждый из нас достает из мешочка по сливовой косточке с вырезанной на ней руне и кладет ее перед собой. Затем Трелони принимается обходить каждого и говорить, что предвещает выбранная руна вытянувшему ее человеку.

– У тебя Вуньо, милая, это означает, что начинание, про которое ты спрашивала, закончится успехом, – говорит она Падме Патил, и та удовлетворенно кивает головой.

– Это Альгиз, – изрекает она, подойдя к столику Чжоу. – Какой вопрос ты задавала, дорогая?

– Я спросила, что в будущем ожидает меня и Седрика, – говорит Чжоу, обменявшись короткой улыбкой с Элоизой. – Спросила, не успеет ли он меня разлюбить, дожидаясь, пока я закончу школу.

– Твоя руна говорит мне о том, что его чувства велики, но у тебя есть недоброжелатели, которые могут помешать вам быть вместе. Тебе нужна защита от них, запомни это, моя милая!

Когда Трелони подходит к Джинни и смотрит на ее руну, то говорит:

– О, так у тебя здесь Гебо! Несомненно, в будущем тебя ожидают очень большие перемены на любовном форнте, в очень скором будущем, моя девочка.

Как бы скептически я ни относился к трюкам Трелони, после этих слов сердце у меня отчего-то припускает быстрее, поэтому мне оказывается очень непросто сосредоточиться на собственной руне, когда Трелони подходит наконец ко мне. Глядя на сливовую косточку на столе передо мной, она ахает и спрашивает:

– Какой вопрос ты задал, мой милый, прежде чем выбрать руну?

Все взгляды обращаются к нам, и я отвечаю настолько честно, насколько могу себе позволить:

– Я спросил о своем будущем, спросил, что оно мне готовит.

– Эйваз в таком положении – очень опасный знак! – восклицает она, и ее глаза, кажущиеся неправдоподобно огромными за стеклами стрекозиных очков, наполняются слезами. – Ах, бедное дитя! Я вижу печать страдания на твоем юном лице. Увы, увы, все это написано в твоей судьбе. Ты еще только начал постигать боль утраты, ты еще не вкусил страдания полной мерой, и мое сердце разрывается от горя, когда я заглядываю вперед и вижу, что за будущее тебе уготовано…

При этих словах Лаванда испуганно прикрывает рот рукой, а Парвати с шумом втягивает в себя воздух. Трелони смотрит на меня взглядом, исполненным вселенской печали, и мне стоит поистине больших усилий не фыркнуть при виде этого цирка, потому что столь открытое пренебрежение явно не поможет мне заполучить расположение преподавательницы прорицаний.

– И что за непостижимые страдания мне предстоят? – спрашиваю я, не сумев удержаться от скепсиса в голосе, которого Трелони, впрочем, не замечает.

– Я знаю, что ты ищешь ответы, мой мальчик. Ты хочешь проникнуть за завесу, скрывающую будущее от взглядов непосвященных, но, увы, лишь немногие обладают истинным даром. Ты был прав, что пришел ко мне. Я хочу, чтобы ты вытянул из мешочка три руны, которые будут символизировать твое прошлое, настоящее и будущее, и выложил их перед собой на столе.

Все наблюдают за мной очень внимательно, по-видимому, весьма заинтересованные разыгравшимся спектаклем. Трелони с видом загадочным и торжественным протягивает мне мешочек, и я чувствую себя полным придурком, доставая сливовые косточки одну за другой и понимая ясно, как никогда, что это поможет мне узнать о будущем не больше, чем гадание по кофейной гуще или тому подобная ерунда.

Когда косточки оказываются на столе, Трелони подвигается ближе ко мне и устремляет взгляд на них. Она смотрит на руны несколько долгих секунд, а затем потрясенно ахает и без сил откидывается на мягкую спинку кресла.

– Боюсь, что ты умрешь в совсем юном возрасте, мой милый, – говорит она едва слышным шепотом. – Я вижу, что ты многое пережил, но на твоем жизненном пути тебе предстоят еще более серьезные испытания, но как бы ты ни стремился выдержать их с честью, твоим единственным исходом будет смерть!

Под конец ее голос неожиданно взвивается ввысь, и самые впечатлительные студентки вскрикивают. Я смотрю на преподавательницу прорицаний, чувствуя необъяснимое разочарование. Я должен был оказаться готовым к тому, что она ничуть не изменилась и по-прежнему будет выдавать за истинные предсказания свое нелепое притворство. Но теперь, когда она в сотый раз предсказывает мне скорую и мучительную смерть, желая сыграть на публику, я очень ясно понимаю, что вряд ли смогу добиться от Трелони хоть слово правды о ее единственном настоящем пророчестве.

– Ладно, пусть так, – тем не менее, говорю я, стараясь сохранять хладнокровие. – Но вы могли бы сделать предсказание получше, профессор. Про любого можно сказать, что он умрет в неопределенном будущем. «В совсем юном возрасте» – не лучшее определение, хотя бы потому, что «совсем юным» я был разве что несколько лет назад. Эти руны – они могут показать вам что-то конкретное? Время, место? Они могут показывать события, могут показывать лица и имена? Хоть что-нибудь кроме того, что может произойти в доброй половине случаев, лишь бы вы потом сказали, что предупреждали именно об этом?

Трелони оскорблено поджимает губы и одним движением сметает руны со стола обратно в свой мешок.

– Я вижу, вы не готовы к тем тайнам будущего, которые я могу для вас открыть, мистер Поттер, – говорит она, и ее голос настолько холоден, что из него пропадает малейший намек на потустороннюю таинственность. – Если это так, я прошу вас покинуть эту комнату и не мешать получать знания тем, кому они действительно нужны.

Мне хочется завопить, что я, похоже, единственный из присутствующих, кому знания о будущем действительно нужны, поскольку остальные явно не просыпаются посреди ночи от кошмаров с туманными предупреждениями кентавров о будущем и задают свои вопросы исключительно из любопытства. Но я не могу позволить себе просто взять и уйти, не после того, как столько времени пытался переговорить с Трелони, но все мои попытки заканчивались крахом. Теперь я должен, по крайней мере, дождаться окончания этого факультатива и попробовать поговорить с ней наедине. Поэтому я качаю головой и говорю почти кротко:

– Прошу прощения, профессор, я не хотел вас задеть. Вы правы, наверное, я требую, чтобы судьба открыла мне слишком многое слишком быстро. Мне следует быть терпеливее.

Трелони снисходительно кивает, принимая мое извинение, и урок продолжается своим чередом.

Я изнываю от скуки до самого конца этого полуторачасового мучения, с некоторой ностальгией вспоминая, как мы с Роном всегда дурачились на уроках Трелони и передразнивали старую стрекозу, отчего время, казалось, не тянулось так убийственно медленно. Трелони заканчивает гадание по рунам за четверть часа до официального окончания факультатива и я уже вздыхаю с облегчением, но профессор говорит, что последние пятнадцать минут мы посвятим чему-то более легкому, чтобы не слишком уж утомлять свой Третий Глаз, и переходит к гаданию по чаинкам. Впрочем, когда оставшиеся пятнадцать минут все-таки истекают и девочки начинают расходиться, желая Трелони хорошего дня, мне удается задержаться под видом того, что я будто бы допиваю свой чай. Последней в комнате остается Парвати Патил, которая все маячит у выхода, вздыхая и ожидая неизвестно чего, но в конце концов и она уходит восвояси.

Трелони принимается делать вид, что жутко занята очищением чайных сервизов с помощью заклинаний и расстановкой чашек и чайников по сервантам, не обращая на меня внимания, но это не мешает мне начать разговор.

– Сказать по правде, я пытался найти возможность поговорить с вами довольно долгое время, профессор, – негромко говорю я.

– Я это заметила, – отзывается Трелони, по-прежнему не оборачиваясь на меня от серванта. – Но всему свое время, мой милый. Видимо, судьба не желала, чтобы ты заговорил со мной раньше положенного времени.

– Это вы не желали говорить со мной раньше, – возражаю я, слегка насмешливо.

– Кто я такая, чтобы перечить судьбе? – как ни в чем не бывало отвечает Трелони.

Я вздыхаю и решаю подойти с другой стороны.

– Почему же судьба не хочет, чтобы я говорил с вами, профессор?

Теперь Трелони поворачивается ко мне и смотрит своими по-стрекозиному огромными глазами в упор.

– Я не говорила, что судьба не хочет, чтобы этот разговор состоялся, мой милый. Я сказала, всему свое время.

– Я разговаривал с кентаврами, – продолжаю я. – Они сказали, что мне предстоит сделать выбор. Еще они сказали, что моя судьба достаточно важна, чтобы попасть в поле зрения пророков, – я бросаю на нее осторожный взгляд.

– Кентавры! – фыркает Трелони, и от возмущения ее голос становится почти нормальным. – Поменьше слушай кентавров, мой дорогой. В конце концов, они ведь всего-навсего парнокопытные.

Кентавры – как раз-таки непарнокопытные, глупая ты стрекоза, хочется сказать мне, но это, несомненно, разрушило бы всякую надежду все же поговорить с ней по-человечески.

– Но, чисто гипотетически, – терпеливо продолжаю я, – если бы чья-то судьба была действительно, по-настоящему важной, то, к примеру, вы, профессор Трелони, могли бы сделать об этом человеке пророчество?

– Ну конечно же, мой дорогой мальчик, чем, по-твоему, я еще тут занимаюсь? – спрашивает Трелони с намеком на возмущение. – Я постоянно делаю пророчества!

– И одно из своих пророчеств вы сделали прямиком на глазах у профессора Дамблдора, не так ли? – продолжаю допытываться я. – Когда проходили собеседование на эту работу?

Трелони смотрит на меня подозрительно, но все же отвечает важным голосом:

– Между прочим, да, сделала. Я нагадала профессору Дамблдору, что он непременно получит в подарок книгу к Рождеству. И попробуй догадаться, что произошло?

Я подавляю желание опустить голову и побиться лбом о деревянный стол от безнадежности.

– Ему подарили книгу.

– Вот именно! – восклицает профессор, очевидно, крайне довольная собой. – А я получила эту работу.

Спустя еще четверть часа бесползеной болтовни я в раздражении сбегаю по винтовой лестнице, не в силах отделаться от мысли, что здесь должно быть что-то еще. Каждый дурак может догадаться, что Дамблдор получает книги на все праздники, какие только есть. Нагадать ему это было в чистом виде шарлатанством. Тем не менее, он все-таки принял Трелони на работу в Хогвартс. Скорее всего, она действительно сделала Пророчество, причем шансы велики, что Дамблдор при этом присутствовал лично, или, по крайней мере, ему стало известно об этом от кого-то, кому можно доверять. Неизвестно только, касалось ли в этот раз ее пророчество меня хоть каким-то боком. Но сама Трелони, конечно же, совершенно об этом позабыла. Какая жалость, если вдуматься. Она начисто забывает о единственных по-настоящему стоящих вещах, которые делает во всей своей в общем-то бездарной работе.

Погрузившись в такие мысли, я едва успеваю избежать столкновения с Парвати Патил, которая оказывается почти у самого изножья винтовой лестницы.

– Прости, – поспешно говорю я, помогая ей устоять на узких ступенях, когда она начинает опасно пошатываться на каблуках. – Почему ты все еще здесь? Ты забыла что-то у профессора Трелони?

Парвати слегка краснеет и качает головой:

– По правде сказать, я ждала тебя, Гарри. Я имею в виду, это ужасно, что тебе пришлось услышать на прорицаниях о собственной смерти, просто кошмар! Профессор Трелони была слишком строга к тебе. Не представляю, как бы я себя повела, если бы мне рассказали о таком будущем. Как ты себя чувствуешь после этого?

– Я все равно не воспринял ее слова серьезно, – говорю я, пожимая плечами и внутренне недоумевая, откуда мне столько внимания. – Не думаю, что ее предсказания вообще сбываются. Но, в любом случае, спасибо за беспокойство.

– Если ты не веришь в прорицания, тогда зачем ты вообще пришел туда? – задает вопрос Парвати, улыбаясь так, будто бы заранее знает ответ.

Я пожимаю плечами:

– Уже и сам не знаю. Наверное, хотел найти ответы. Но знаешь, ты права. Глупо было идти к ней.

Я подавлено замолкаю, чувствуя горечь от сознания того, насколько же у меня все плохо, если я и правда рассчитывал найти помощь у Трелони.

– Я могла бы помочь тебе с прорицаниями, если ты действительно ими интересуешься! – вдруг предлагает Парвати, улыбаясь мне и кокетливо заправляя за ухо выбившуюся прядь волос.

Я рассеянно провожаю глазами этот жест, пока вдруг до меня не доходит, что означают ее слова.

– С чего вдруг? – напрямик спрашиваю я, вскидывая на нее взгляд.

– Ну, или, если прорицания тебе все-таки совсем не интересны, мы могли бы как-нибудь сходить вместе в Хогсмид… – как ни в чем продолжает Парвати, бросая на меня долгий взгляд из-под темных ресниц. – Тебе бы этого не хотелось?

– А тебе? – на всякий случай уточняю я.

– Мне – очень!

Я встряхиваю головой, стараясь найти в происходящем хоть крупицу логики, но тщетно.

– Парвати, – наконец говорю я, стараясь, чтобы голос звучал по возможности деликатно, – я не знаю, что это, какая-то шутка с твоей стороны или что-то еще, и заранее прошу прощения, если неправильно тебя понял. Но я действительно не думаю, что это хорошая затея.

Парвати смотрит на меня так обиженно, что мне приходится еще раз перебрать в голове все те крайне немногочисленные моменты, когда мы с ней как-то пересекались или обменивались парой фраз, чтобы убедиться, что я действительно не давал никаких поводов думать, что хотел бы больше бывать с ней наедине. Но, насколько я могу судить, здесь моя совесть абсолютно чиста. Так что мне по-прежнему совершенно непонятно, какой бес в нее вселился.

– Понятно, – наконец говорит Парвати, цокнув языком. – Ты все-таки встречаешься с Гермионой Грейнджер.

Я фыркаю от неожиданности.

– Что за чушь? Мы с Гермионой просто друзья.

– Если бы вы действительно были просто друзьями, – рассудительно говорит Парвати, встряхивая своими красивыми черными косами, – то ты согласился бы пойти со мной в Хогсмид, разве нет?

– Гермиона тут не при чем. Я не хочу идти с тобой в Хогсмид, потому что никогда не думал о тебе в таком смысле и совсем тебя не знаю, – напрямик говорю я, рассудив, что честность – лучшая политика в таких вещах.

– Гермиона Грейнджер, – издевательски произносит Парвати одними губами, прежде чем обойти меня по кругу и удалиться, горделиво вздернув подбородок.


****

Я выбрасываю тот нелепый разговор с Парвати Патил из головы почти сразу же, у меня и без того достаточно поводов для беспокойств. Большую часть своего времени я снова провожу в библиотеке, которая, если быть честным, уже успела набить порядочную оскомину. На этот раз меня интересуют хранящиеся там архивы с фотографиями студентов. Еще летом, когда я только приехал в Хогвартс, я маниакально изучал старые газеты и списки студентов в поисках имени Тома Риддла, и окончательно успокоился только тогда, когда в полной мере убедился, что нигде нет о нем ни единого упоминания. Но теперь, после увиденного в воспоминаниях Снейпа, мне приходит в голову, что, возможно, тот факт, что в Хогвартсе нет упоминаний о ком-то с таким именем, вовсе не означает, что и его самого здесь тоже никогда не было. Возможно, он каким-то образом умудрился провести все годы обучения в Хогвартсе так тихо и незаметно, что не засветился ни в списках школьных старост, ни в школьных кружках, ни хоть в каких-то других событиях, привлекающих внимание. По большому счету, сейчас у меня настолько мало каких-либо зацепок, что я готов схватиться за любую идею.

Так что я последовательно проверяю каждую колдографию, сохранившуюся в библиотечном архиве с тех пор, как Том Риддл в моем мире был ребенком. И я изучаю каждое крошечное лицо на пожелтевшей от времени фотобумаге, бесцеремонно тыкаю в фотографии пальцем, заставляя толпящихся студентов разойтись в стороны, открывая взгляду самых застенчивых, которые прячутся где-то на заднем плане фотографии. Впрочем, пока что это занятие оказывается до обидного бессмысленным.

Кроме того, к середине недели в библиотеке начинает твориться нечто странное. Там вдруг начинают появляться группы девочек, которые как назло выбирают места довольно близко к секции с архивами и раздражают меня своих хихиканием. И хотя мне очень хочется списать это на приближающиеся экзамены, иногда я ловлю на себе их пристальные взгляды, которые вызывают у меня смутное беспокойство.

В середине недели, когда заканчивается последний за этот день наш с Ремусом урок ЗоТИ, я снова мчусь к архивам. Но довольно скоро понимаю, что в глазах у меня уже рябит настолько, что я не разглядел бы сейчас на фотографии Волдеморта, даже если бы он пялился на меня оттуда в своей лысой и безносой ипостаси. Кроме того, за соседним со мной столом располагается трое девочек-четверокурсниц с Хаффлпаффа, которые принимаются раздражающе хихикать, отчего мне становится еще более трудно сосредоточиться на фотографиях. Так что совсем скоро я окончательно сдаюсь и заталкиваю фотоальбомы обратно в ящики – до следующего раза. В конце концов, малодушно думаю я, этот вопрос и без того оставался без моего внимания так долго, что может и подождать еще немного.

Так что я нахожу Невилла, и мы выходим на школьный двор. На Невилла, к слову, в последнее время несколько чересчур повлияли бесконечные увещевания МакГонагалл и Снейпа по поводу того, что СОВ уже вот-вот наступят, и если студенты не начнут готовиться как проклятые прямо сейчас, то непременно их провалят. Так что он всюду таскается со своими конспектами по трансфигурации и зельям и время от времени начинает судорожно повторять особо сложные разделы. Вот и сейчас он идет, уткнувшись носом в формулу Оборотного зелья, и рассеянно бубнит последовательность добавления ингридиентов.

– Это какая-то сумасшедшая неделя, – наконец говорю я, решив, что будет не лишним выяснить его мнение насчет того, что случилось сразу после факультатива Трелони, а заодно насчет тех хихикающих девочек из библиотеки. – Парвати Патил пыталась пригласить меня на свидание.

После этих слов от обычной рассеянности Невилла чудесным образом не остается и следа. Он отрывается от своих конспектов и смотрит на меня с необычайным интересом.

– Парвати Патил? – переспрашивает он. – Круто! И что ты ответил?

– Правду, – отзываюсь я, пожимая плечами. – Я ответил, что это не самая лучшая идея, потому что я никогда не думал о ней в таком ключе и совсем ее не знаю.

Глаза Невилла округляются от шока.

– Гарри, как ты только мог такое сказать? Она же симпатичная!

Я закатываю глаза.

– Я знаю, что симпатичная. Но попробуй сосредоточиться. Неужели тебе не кажется ни капельки странным, что она вдруг решила ко мне подойти? Мы с ней даже никогда не разговаривали толком, если не считать уроков по ЗоТИ.

Невилл усмехается и качает головой.

– Почему ты такой умный в учебе, но ни черта не понимаешь в девчонках?

На несколько секунд я не могу найти слов: даже Невилл считает, что смыслит в девушках больше моего. Но прежде, чем я успеваю ответить на это искренним и праведным нагодованием, он продолжает:

– Ты втоптал самого Рона Уизли в грязь на дуэльном помосте, Гарри. На глазах у всей школы. И для этого тебе даже не потребовалась волшебная палочка. Конечно же, теперь тебя начнут преследовать девчонки. Ты теперь считай, что популярный.

Я воспринимаю это заявление с изрядной долей скептицизма.

– Во-первых, я сильно сомневаюсь, что меня может сделать настолько популярным в этой школе что бы то ни было. А во-вторых, посмотри на того же Рона. Он капитан квиддичной команды, куда уж популярнее? Но я что-то не замечал, чтобы за ним девчонки носились толпами.

– Только потому, что он встречался с Гермионой, – наставительно говорит мне Невилл. – Помяни мое слово, Гарри, для тебя теперь единственный способ избавиться от назойливой толпы девчонок – это начать встречаться с одной из них, по-другому никак.

Некоторое время я даже по-настоящему обдумываю эту мысль. Если Невилл прав, и благодаря той нелепой дуэли я вдруг обрел неслыханную популярность, может ли это заставить Джинни переменить свое мнение на мой счет?

– Что насчет Джинни Уизли?

Он закатывает глаза:

– Мерлин, опять ты за свое!

– Я серьезно, Невилл. Если я популярный, почему бы Джинни не сходить со мной в Хогсмид?

– Потому что Виктор Крам гораздо популярнее тебя, дубина.

Еще немного обдумав эту мысль, я прихожу к выводу, что Невилл глубоко неправ. Не может быть такого, чтобы девчонкам действительно было такое большое дело до чьей-либо популярности. Например, в моем прошлом я был самим Мальчиком-Который-Выжил, лидером и эмблемой чертовой обороны против сильнейшего Темного мага всех времен, и не сказать, чтобы девчонки как-то по-особенному ко мне относились… Впрочем, нет. Если подумать, то, действительно, я могу припомнить несколько примеров. Взять хотя бы Ромилду Вэйн на шестом курсе...

Но Джинни не такая, твердо говорю я самому себе. Джинни совершенно не такая.

– Эх, вот если бы и мне досталась хоть небольшая, хотя бы крошечная толика популярности, – бормочет тем временем Невилл, безнадежно закрывая свои конспекты по зельям и заталкивая их обратно в сумку. – Если бы я круче выглядел, или больше успевал в учебе, или классно играл в квиддич…

Тут я вспоминаю идею, которая возникла у меня довольно давно, и оживляюсь.

– Постой, квиддич!

Невилл вскидывает на меня взгляд.

– Что – квиддич? Ты думаешь, талант еще даст о себе знать? – он невесело фыркает.

– Не знаю, как насчет таланта, но думаю, что если как следует потренироваться, то у тебя еще есть шанс взять снитч в игре против Равенкло.

Невилл качает головой:

– Мы же проходили через это, помнишь? Никакого проку.

Я действительно вынуждал Невилла пару раз выходить со мной на квиддичное поле, чтобы побросать ему мячи. Но когда швыряешь их с земли по одной и той же траектории, пользы действительно немного. Кроме того, наша вторая по счету попытка тренировки закончился тем, что к полю подошли слизеринцы, у которых должна была состояться собственная тренировка, и начали кричать насмешки нам обоим. Это, собственно, был последний раз, когда Невилл вообще согласился выйти со мной на поле вдвоем.

– Это было до того, как у меня возникла идея получше, – горячо говорю я. – Я как раз намеревался тебе показать. Как насчет того, чтобы тебе сгонять в гриффиндорскую башню за своей метлой и тренировочными мячами? Встретимся снаружи.

Невилл упрямо качает головой:

– Гарри, я уже говорил тебе сотню раз, не собираюсь снова выставлять себя дураком перед слизеринцами!

– Тебе лучше будет выставить себя дураком перед всеми на матче против Равенкло в конце мая? – с вызовом переспрашиваю я.

Невилл с негодованием отворачивается, немедленно надувшись, и я раздраженно выдыхаю.

– Ладно, слушай, на этот раз нам не обязательно выходить на квиддичное поле. Будет даже лучше, если мы встретимся возле самой кромки леса, что скажешь? Слизеринцы не увидят тебя там.

В конце концов, Невилл поддается на мои уговоры и понуро направляется в сторону замка, бормоча что-то в таком ключе, что уж лучше бы он продолжал зубрить себе зелья.

Когда он находит меня снова на опушке возле Запретного леса, его глаза расширяются от изумления. Я широко ухмыляюсь, довольный произведенным эффектом.

– Как тебе, ради Мерлина, удалось притащить сюда тестрала? – пораженно спрашивает Невилл, когда оправляется от удивления достаточно, чтобы говорить.

Я небрежно отмахиваюсь и отвечаю, что он бродил у самой кромки леса и это не составило труда. Хотя, на самом деле, мне все же пришлось углубиться немного в чащу, чтобы разыскать одного из них, и это было не самой приятной прогулкой, потому что с затяжными оттепелями, которые установились в последнее время, ноги так и норовят увязнуть в размокшей от талого снега холодной земле. Но после того, как мы с Хагридом подкармливали тестралов столько времени, они привыкли околачиваться поблизости, так что плутать по лесу мне и в самом деле пришлось недолго.

– И в этом состоит твоя затея? – наконец спрашивает Невилл, окидывая тестрала более пристальным взглядом. Тот смотрит на него в ответ своими молочно-белыми глазами, потихоньку разрывая копытами снег, и Невилл неуютно отводит взгляд в сторону.

– Ну да, – киваю я. – Ты же жаловался, что я бросаю тебе мячи только в одном направлении? Теперь проблема решена: я смогу бросать их тебе с любой стороны, сидя верхом на тестрале!

– Но как ты собираешься на этом ле…

Невилл не успевает закончить фразу, потому что в следующую секунду я уже запрыгиваю на спину летучему коню и взмываю в воздух.

– Догоняй!

Чувство полета, такое восхитительное и столь редкое в моей теперешней жизни, кружит голову. Тестрал послушно взмывает все выше и выше, так быстро, что бросающийся навстречу ветер так и норовит сбросить меня с его гладкой спины. Но я держусь крепко и делаю широкий стремительный круг над самыми верхушками деревьев Запретного леса, прежде чем развернуть крылатого коня назад. Вскоре меня нагоняет запыхвашийся Невилл, все еще глядя на тестрала расширенными глазами. Он зависает в воздухе на приличном росстоянии от меня, не торопясь подлетать ближе.

– Кидай мяч, Невилл! – поторапливаю я, и Невилл, спохватившись, запускает руку в карман мантии.

– Лови!

Он, конечно же, не добрасывает с такого расстояния, и я закладываю крутой вираж, нагоняя маленький мячик и перехватывая его в полете – почти как на метле, но только «почти». Управлять зверем – это совсем не то же самое, что управлять метлой. В самой низкой части пике тестрал даже слегка задевает верхние ветви деревьев, прежде чем несколькими сильными взмахами крыльев снова набрать высоту. Я возвращаюсь к Невиллу, который смотрит на меня потрясенным взглядом и выпаливает:

– Гарри, клянусь богом, тебе нужно быть ловцом в команде. Ты возьмешь снитч даже верхом на этой штуке.

– О, да, только вот перепишем правила квиддича. А уж Рон-то вообще умрет от восторга, как увидит такое пополнение в команде! Нет уж, и не мечтай, отдуваться придется все-таки тебе. Так что хватит отлынивать от работы, лучше лови мяч!

Странная вещь, во время полета у меня несколько раз возникает чувство, будто бы за нами кто-то наблюдает. Но никого не видно на участке открытой местности между лесом и школой, а в самом лесу в последнее время стало более чем безлюдно. Так что я сваливаю это чувство на собственную обострившуюся паранойю и полностью концентрирую свое внимание на тренировке.

Мы заканчиваем играть, только когда мой тестрал окончательно выбивается из сил. После одного-единственного занятия я уже вижу некоторый прогресс, и самое главное, что удачно поймав несколько мячей, сам Невилл начинает чувствовать себя свободнее на метле. И хотя меня немного гложет то, что я провел этот день в полнейшем безделье вместо того, чтобы продолжать просматривать старые школьные фотографии в поисках хоть малейшего намека на присуствие Тома Риддла в Хогвартсе, я рад, что хоть немного помог Невиллу. Видит Мерлин, он расстраивается из-за квиддича в своей жизни куда больше, чем игра того заслуживает.

Отпустив тестрала в лес, я иду налегке, а Невилл несет на плече свою «Молнию». Уже начинает смеркаться, поэтому студентов на улице почти нет. Мы заходим в высокие двери замка, и Невилл тревожно оглядывается по сторонам.

– Главное – не натолкнуться сейчас на Филча, – шепотом говорит он, красноречиво кивая на наши мантии, с которых стекает талый снег, и грязные ботинки. – В прошлый раз мне влетело за то, что я наследил в коридоре.

– Тогда пойдем в обход, – предлагаю я, кивая на маленький боковой коридор, вход в который скрывается за гобеленом. – Там вечный сквозняк, так что Филч в этом коридоре бывает редко: плохо для его ревматизма.

Оказывается, Невилл никогда не был в этом тайном проходе, хотя мне доподлинно известно, что далеко не я один знаю этот способ спастись на какое-то время от Филча. Поскольку коридор довольно узкий, я иду впереди, а Невилл немного позади, и мы все еще обсуждаем на ходу, какие приемы у него начали получаться гораздо лучше, а какие еще нужно будет отработать. И полной неожиданностью становится то, что в наш разговор вдруг вклинивается третий голос.

– Попался! – восклицает голос, и Невилл вопит и подпрыгивает на месте.

Я моментально разворачиваюсь, готовый отражать нападение, но вижу перед собой всего лишь близнецов Уизли, которые покатываются со смеху, глядя на шокированного Невилла. Руки Фреда все еще лежат на плечах Невилла: он явно схватил того в полутьме.

– Держу пари…

– …что ты подумал…

– …будто бы это Филч!

– Не смешно, – бормочет Невилл, пытаясь отдышаться и освободиться от хватки Фреда.

Близнецы обходят его кругом и обступают меня с обеих сторон.

– Вообще-то, Поттер… – начинает Фред.

– …мы как раз искали тебя, – продолжает Джордж.

– Поболтаем? – заканчивают, как обычно, хором.

Я подозрительно прищуриваюсь.

– Как вы узнали, что найдете меня здесь?

– Считай это шестым чувством, приятель, – подмигивает Фред.

– Так ты идешь? – подгоняет Джордж.

– Зависит от того, о чем вы хотите поболтать.

– О бизнесе, Поттер, – говорит Фред, широко улыбаясь. – Исключительно о бизнесе.

Разумеется, я заинтригован. Поэтому я пожимаю плечами в ответ на вопросительный взгляд Невилла и, наспех попрощавшись с ним и сказав, что мы встретимся завтра, следую за близнецами.

Они ведут меня через еще один потайной проход, и вот о нем, насколько мне известно, не знает почти никто из студентов. Останавливаются близнецы под одной из неиспользуемых лестниц, приняв заговорчецкий вид.

– Итак, к чему эта секретность? – поторапливаю я, и они переглядываются.

– Видишь ли… – начинает Фред.

– …сегодня мы случайно оказались недалеко от Запретного леса, – продолжает Джордж.

– Ну, как сказать недалеко…

– …скорее, не слишком глубоко в лесу.

– Не будем утомлять тебя подробностями о том, что мы там делали…

– В общем, мы увидели, как ты натаскиваешь Лонгботтома ловить снитч.

Что ж, это в некотором роде объясняет то странное чувство, которое возникло у меня во время тренировки, будто бы кто-то следит за нами. Но не объясняет, что такого интересного для себя близнецы вообще могли в этом найти.

– И что? – спрашиваю я, когда оба близнеца Уизли замолкают и сияюще улыбаются, глядя на меня.

– Как это «что»? – возмущенно переспрашивает Джордж. – Это было блестяще! Лонгботтом был в ударе!

– Вовсе нет, – возражаю я, начиная чувствовать во всем этом какой-то подвох. – Он ловил не чаще, чем каждый третий мяч. И то это было до того, как он устал и начал больше промахиваться.

Фред закатывает глаза.

– Ах, Гарри, Гарри, – наставительно говорит он, качая головой, – тебе нужно почаще бывать на тренировках гриффиндорской сборной.

– Если бы ты видел хоть раз это горькое зрелище, тебе стало бы ясно, что сегодня Лонгботтом был в ударе, – продолжает за него Джордж. – Твое сердце облилось бы кровью, если бы ты видел хоть раз, как под конец тренировки всей команде приходится гоняться за золотым снитчем, чтобы отловить его хоть раз за все это время и запихнуть обратно в чертову коробку…

– Ладно, называйте это, как хотите, – перебиваю я. – Так к чему вы клоните? Вы говорили, что речь пойдет о «бизнесе», разве нет?

– О, вот ты и подошел к самой сути! – восклицает Джордж, по-прежнему сияюще улыбаясь.

– Мы с Джорджи подумали, – продолжет Фред, – а что, если ты натренируешь Лонгботтома до такой степени, что у Гриффиндора появится реальный шанс в Кубке школы?

– Это, безусловно, было бы очень кстати, давай Дамблдор за победу в квиддиче золотые галлеоны вместо баллов для факультета, – замечаю я. – Но покуда это не так, я все еще не понимаю, к чему вы клоните.

– Совсем еще зеленый, – комментирует Джордж, глядя на меня с наигранным снисхождением. – Неужели ты никогда не слышал, что квиддич – тоже азартная игра?

Вот теперь это обретает некоторую ясность. Похоже, близнецам показалось мало неудачного опыта квиддичных ставок с жуликом Людо Бэгменом, и они решили повторить эксперимент уже в Хогвартсе.

– Вы собираетесь делать ставки на последний матч сезона «Гриффиндор – Равенкло», – констатирую я.

– Вообще-то, мы, как правило, делаем ставки на все матчи, – замечает Фред. – Кроме матчей Гриффиндора.

– От Гриффиндора все уже давно перестали ожидать блистательных успехов, – продолжает Джордж, – но, согласись, было бы просто низко ставить против своих же.

– Но теперь все может измениться. Если вы продолжите тренироваться, все там же, на границе Запретного леса… – начинает Фред.

– …или подальше, – с энтузиазмом подхватывает Джордж, – чтобы это уж точно никто не видел…

– …то у Лонгботтома будет реальный шанс против Чанг, и никто в школе не будет об этом знать!

– Ты представляешь, какое тогда будет соотношение ставок?

Я пожимаю плечами, потому что, в сущности, не имею понятия, каких размеров успел достингуть премиальный фонд квиддичных ставок в Хогварсте. Ставок, которые, к слову, запрещены школьными правилами.

– Вы в курсе, что это нелегально в школе? – уточняю я, хотя уж они-то точно должны быть в курсе.

Фред закатывает глаза.

– Ты серьезно? Речь идет о нашем будущем! Ты оборвешь крылья нашей мечте из-за каких-то дурацких школьных правил?

Этот вопрос заставляет меня молча проглотить дальнейшие воззвания к их совести и пожалеть, что в этой вселенной у меня нет мешка галлеонов, который позволил бы близнецам прийти к своей мечте, не рискуя вылететь из школы.

– В любом случае, сколько бы галлеонов мы на этом ни заработали, если вообще заработаем, одна треть будет твоя, – предлагает Джордж. – Что скажешь? Ты ничем не рискуешь.

Мне даже не надо раздумывать над ответом.

– Я скажу, что мне не нужна никакая треть ни от чего. – Близнецы заметно спадают с лица, но я продолжаю: – Тем не менее, я в любом случае буду продолжать заниматься с Невиллом. И, так уж и быть, мы сможем тренироваться там, где нас не смогут увидетить другие студенты. Но, надеюсь, вам понятно, что даже в этом случае я не могу гарантировать победу Гриффиндора и что угодно еще из этой области?

Фред и Джордж усиленно кивают, расплываясь в улыбках.

– Даже не думай на этот счет, приятель!

– Это тот риск, который мы можем себе позволить!

Он выглядят такими счастливыми, что мне приходится сделать глубокий вдох, прежде чем произнести следующую фразу.

– Как я и сказал, мне не нужны деньги. Но боюсь, что мне потребуется ваша карта.

Фред и Джордж быстро переглядываются между собой, лица обоих слегка вытягиваются от удивления.

– Карта? – недоверчиво переспрашивает Джордж, и я киваю.

– Карта Мародеров. Она у вас, не так ли?

В конце концов, несложно догадаться. Каким-то образом близнецы всегда знают, где искать того или иного обитателя замка, и, кроме того, Рон как-то говорил Гермионе, что близнецы сотню раз выбирались ночью за пределы гостиной Гриффиндора и ни разу не попадались. Да и в моем прошлом карта была именно у них до моего третьего курса, когда близнецы сами решили передать ее мне.

– Откуда тебе известно о карте Мародеров? – наконец спрашивает Фред после долгой паузы, и они оба смотрят на меня с величайшим подозрением.

Я еще раз вздыхаю.

– Давайте просто примем как данность, что мне много чего известно. Так что скажете? Карта, которую вы и без того уже знаете наизусть, в обмен на гипотетический мешок галлеонов за самую выигрышную ставку в истории хогвартского квиддича, м?

Близнецы еще раз переглядываются между собой. Наконец, Джордж со вздохом достает из кармана мантии такой знакомый кусок потемневшего от времени пергамента.

– Только одно условие, – говорит он, прежде чем передать его мне. – Ты не будешь использовать карту, чтобы подловить нас на нарушении правил.

Я закатываю глаза.

– Я можно сказать дал вам зеленый свет на азартные игры в школе. Неужели все еще похоже, что мне есть большое дело до школьных правил?

Близнецы еще раз коротко переглядываются между собой, но в конце концов, видимо, приходят к выводу, что в моих словах есть доля истины, и с видом торжественным и печальным передают карту мне.

– Используй ее с толком, – наставительно говорит мне Джордж, делая вид, что утирает слезу.

– И помни, что не одно поколение школьных бунтарей и попирателей порядка выросло на ней, – торжественно добавляет Фред.

Я прячу улыбку.

– Думаю, что имею об этом кое-какое представление.