Часы Королевы

Глава 5

Молодой человек, подпадающий под описание: волосы светло-русые, без усов и бороды, рост пять футов восемь дюймов, телосложение астеническое, белый, без особых примет — расположился в кресле для посетителей и рассказывал что-то Холмсу и Уотсону. Доктор подался вперёд и явно сопереживал, Холмс, как обычно, то ли слушал, то ли думал о своём, полуприкрыв глаза.

Прежде чем выступить вперёд с коронной фразой, инспектор огляделся. Дневной свет заливал гостиную, казавшуюся поразительно убранной: по столам и на полу больше не валялись рычажки и шестерёнки, не шуршали приводы маленьких непонятных приборов, не пыхали паром двигатели, в комнате не пахло машинным маслом и припоем. Правда, на каминной доске рядом с черепом поселился не виденный ранее Лестрейдом прибор. Его механическая часть соединялась со стеклянными трубками, в которых переливалась красная жидкость. Выглядел он довольно зловеще, зато был всего один, прочие оказались куда-то упрятаны. Похоже, новообретенная страсть Холмса к механике, с которой он изменил своей любимой химии, временно утихла. А лучше бы навсегда.

Инспектор не одобрял этого увлечения, хотя сам понимал, что такое отношение смешно. Его консультант не изменился из-за пристрастия к технике, скорее наоборот — он увлёкся механикой, потому что стал иным после падения. И всё же одно шло рядом с другим, и новое хобби, как и новый Холмс, вызывало у инспектора чувства, близкие к отвращению. Казалось бы, радоваться надо: Холмс теперь не задирал его подчинённых, не старался примчаться на место происшествия раньше сотрудников полиции; кажется, вообще помогал в расследованиях лишь по привычке, а сам рвался поскорее вернуться домой, к своим железкам. Впрочем, он этого не говорил, да и вообще теперь говорил гораздо меньше, суше, исключительно по делу или отвечая на вопросы. Вот только у Лестрейда мурашки по коже шли от его бесстрастных интонаций. Порой думалось: если бы человекоподобные автоматы, которыми любили пугать своих читателей бульварные газетёнки, уже изобрели — Холмса принимали бы за одного из них. Впрочем, и это заблуждение, скорее всего, оставило бы сыщика безучастным.

Лестрейд мечтал разбить это неестественное спокойствие. Именно потому с таким удовольствием произнёс:

— Мистер Джон Гектор Макфарлейн! Вы арестованы за преднамеренное убийство мистера Джонаса Олдейкра, — ему казалось, что излишнее выказывание чувств должно всколыхнуть эмоции сыщика.

Два полисмена пыхтели позади, не выступая вперёд, пока инспектор не прикажет, или подозреваемый не выкинет чего.

Макфарлейн поднялся и побледнел до синевы. Оглянулся на Холмса, но тот отстранённо смотрел куда-то вбок. Раньше он наверняка запротестовал бы: когда клиента арестовывают прямо у тебя в доме, это задевает честь сыщика — но сейчас ему явно было всё равно. Пришлось вступиться Уотсону, выторговавшему для растерянного адвоката Макфарлейна возможность рассказать его историю, и Лестрейд согласился, вновь надеясь расшевелить мумию-Холмса. Однако рассказ был выслушан, полисмены увели Макфарлейна, а Холмс всё сидел в кресле, точно статуя. Лестрейд нарочно задевал его, высказывая очевидно неверную версию, настаивая на ней с упрямством мчащегося в бой носорога, называл теории Холмса слишком мудрёными, но тот парировал равнодушно, будто отмахиваясь. Это было оскорбительно. Инспектор ушёл, отказавшись от чая и в очередной раз унося тяжесть на душе.

Каждый раз после такой беседы Лестрейду, так и не сумевшему вызвать хотя бы призрак старого Холмса, казалось, будто он утратил нечто важное. Хотя его коллеги одобряли перемену в манерах сыщика. Полицейские находили, что теперь, когда не слышно привычных колкостей и грубостей, иметь с ним дело стало гораздо приятнее. Но инспектор не мог с этим согласиться. Прежний Холмс был куда человечнее.