Глава III.1Сидя в седле, Люциус аккуратно перенес вес тела с одной стороны на другую: смягчающие чары хоть и работали исправно, но предназначены были для метлы, и никак уж не для верховой езды. Поэтому ему на мгновение показалось, что сидит он не на лошади, а на бочкообразном воздушном шаре.
Малфой усмехнулся такой иронии судьбы — несмотря на то, что турниры и состязания пользовались огромной популярностью у слизеринской команды по квиддичу, сам он никогда не принимал в них участия. Врожденная осторожность (или же, скорее, чувство самосохранения) в подобных случаях всегда подавала ему сигналы о потенциальной опасности, и именно поэтому он оставался в тени, ограничиваясь пассивным наблюдением и позволяя рисковать другим. И вот теперь ему предстояло наверстать это упущение за все годы учебы. Да еще и где — в глубоком средневековье. Было от чего приуныть...
К чести Гермионы, она сдержала слово и укрепила доспехи заклинаниями, усиливающими их прочность. Правда, от этого они стали немного сковывать движения, но зато заметно потеряли в весе. Собственно, как и оружие (к великой радости Люциуса). Время, отведенное на тренировку перед турниром, новоявленный рыцарь проводил в схватках с молодцами, питавшими особую слабость к звонкой монете; и всякий раз ему помогали зелья ловкости и другие (придуманные по такому случаю монахом и Гермионой) заклинания. Пока однажды он не настоял на том, чтобы попробовать свои силы без каких-либо поблажек. Бедный Люциус... Уже к вечеру все его мышцы вопили от боли. Зато это раз и навсегда излечило Малфоя от мысли сражаться без помощи магии.
Странно, но Гермиона не только не упрекнула его ни единым словом, но даже не стала ехидничать по этому поводу. Разве что сурово отчитала за глупость и чрезмерную самоуверенность. И, к своему вящему изумлению, он этим и утешился.
Солнце стояло в зените, и Люциус, закованный в броню, жестоко страдал от полуденного зноя. После нескончаемой вереницы пасмурных дней светило явило наконец свой лик. Причем, именно сегодня, когда лорд с ног до головы заключен в металлическую оболочку, словно бабочка в кокон. Он мог бы побиться об заклад — если б Нарцисса увидела его сейчас, то посмеялась от души...
Малфой мрачно глянул из-под поднятого забрала на сидящих в первом ряду монаха с Гермионой и несколько раз моргнул — пот, катившийся со лба градом, заливал ему глаза.
Эти двое разыграли целое представление перед случайными прохожими под названием "Святой отец просит у знатного господина разрешение взять заблудшую душу под свою опеку". В свою очередь, Люциус всячески поддерживал разнесшийся по замку слух о том, что он поощряет решение Гермионы уйти в монастырь, в коем она укрепилась еще больше после того, как побывала там.
Вот так и проходили их дни: Гермиона с монахом, не покладая рук, трудились над хроноворотом — единственным их шансом вернуться обратно, а Малфой в это время с тоской выслушивал бесконечные жалобы и сплетни, в которых его уже заранее считали проигравшим. Зато теперь никто не смотрел косо в сторону Гермионы. И шлюхой ее теперь тоже не называли.
Взгляд Люциуса встретился со взглядом Гермионы, и он в очередной раз удивился — выражение ее лица странным образом изменилось. Оно стало более мягким. Девушка придирчиво изучала его фигуру, сидящую на жеребце, и Малфой, едва ли отдавая себе отчет, для чего это делает, заметно приосанился в седле.
Если не считать того момента, когда они вместе разбирали его родословную, то прошло довольно долго времени, прежде чем юная леди снова посмотрела на него так же оценивающе. Его бросило в жар от того, насколько осязаемым показался ему этот взгляд, а сердце забилось в два раза быстрее. И он не поручился бы, что оно ускорило свой бег исключительно из-за его раскаленных палящим солнцем доспехов.
Он видел, что она обратилась к святому отцу, и ее губы пришли в движение. Видел, как морщинки собираются в уголках глаз, когда она улыбается, и сердце его, отплясывавшее безумную джигу, внезапно сжалось на мгновенье; чего не случалось с ним так давно, что и сам он с трудом мог бы вспомнить... И (уж совсем ребячество), он даже пожалел, что не взял у нее ленту украсить латы.
Но тут весь его романтический пыл был потушен самой Гермионой: сперва потихоньку, а затем все громче и громче, она начала хихикать. Приступ веселья не остановила даже прикушенная нижняя губа, и ей пришлось уткнуться лицом в плечо монаха, на что тот только развел руками и широко улыбнулся.
Люциус сердито опустил забрало. Лязгнувшее железо едва его не оглушило, но тут прозвучал условный сигнал к началу поединка, и лорд дал коню шпоры. Жеребец вздрогнул и, сорвавшись с места, полетел навстречу противнику.
От поединщика, мчащегося ему навстречу, облаченного в темные доспехи и квадратный шлем, исходило ощущение угрозы. Или это впечатление усиливали раскосые прорези для глаз, что придавали ему такой свирепый вид?
Люциус приготовился к столкновению, но тут вдруг почувствовал, как его качнуло в седле, и копье в руке соскользнуло в сторону. Сейчас, без прикрытия гарды, он стал уязвим и беспомощен, как младенец. С уст его сорвалось проклятие: не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы понимать — копье Темного рыцаря ударит точно в цель.
Вцепившись в поводья, лорд ожидал услышать звук треснувшего древка (как ему обещали), однако удар, пришедшийся в кирасу, оказался такой силы, что почти выбил из него дух. Малфой закашлялся, с трудом втянул в себя немного воздуха и только тут осознал, что земля с невероятной скоростью стала отдаляться от него, а облака так же стремительно приближаются.
И это стало последним, что он запомнил. Потом наступила темнота.
***
Гермиона по праву могла бы гордиться доспехами, которые собственноручно отполировала до зеркального блеска. Мало того, она так же могла бы гордиться мастерски наложенными на них защитными заклинаниями, обязанными сохранить жизнь обладателя. Однако, когда она увидела, как противник вышиб Люциуса из седла, ее прошиб холодный пот. С замиранием сердца наблюдала она, как закованное в броню тело с грохотом грянуло о землю. Сила падения оказалась столь велика, что поверженный рыцарь, довольно крепко приложившись головой, по инерции отлетел на несколько ярдов в сторону и остался недвижим.
Гермиона, вспомнив несколько крепких словечек из лексикона Рона, ящерицей скользнула между зеваками, моля небо, чтобы успеть добраться до Малфоя первой. И, слава богам, это ей удалось.
Делая вид, что никак не может снять его шлем, она (в качестве превентивной меры) деловито накладывала на него все исцеляющие заклинания, которые только приходили на ум, пока не почувствовала, что кто-то, схватив ее медвежьими объятиями, оттаскивает от Люциуса.
— Пустите! — сопротивляясь изо всех сил, прорычала девушка.
— Будет лучше, если твоим хозяином займется целитель, — возразил хриплый голос.
Гермиона обернулась — позади нее стоял крупный рыжеволосый мужчина, в котором она безошибочно узнала капитана городской стражи. Только сейчас его обычно красное лицо стало белее полотна.
— Как это могло случиться? — спросила растерянно. — Разве копье не должно было просто разлететься в щепки?
— В том-то и дело! Должно! — взревел капитан. — Оно стояло вместе с остальными и, похоже, кто-то его повредил!
Услышав позади себя шорох, Гермиона оглянулась — Люциуса уже положили на импровизированные носилки и теперь осторожно уносили с ристалища. Ей бы броситься за ними вдогонку, чтобы узнать, кто станет врачевать его раны, но ноги будто свинцом налились, а сердце тоскливо сжалось.
Плеча вдруг коснулась чья-то рука, и Гермиона повернула голову — монах. Вот тут ее прорвало: едва открыла рот, чтобы сказать хоть слово, как внезапно осознала, что по лицу текут предательские слезы.
"А что, если Люциус умрет и я останусь совершенно одна в этой враждебной среде? Упаси Мерлин! Что же я тогда буду делать? Как жить?"
Мысль, несколько эгоистичная, надо признаться, но, тем не менее, достаточно точно характеризующая ее нынешнее положение. И от внезапно накатившего ощущения безысходности, Гермиона уткнулась в коричневую рясу монаха и дала волю слезам.
— Ну, ну, — успокаивающе похлопал тот ее по спине, — не плачь. Если с ним что-нибудь случится, всегда найдется кто-то, кто сможет о тебе позаботиться.
Все еще всхлипывая, Гермиона краем глаза заметила, что нечаянный утешитель осторожно уводит ее в сторону от остальных свидетелей разыгравшейся на поле драмы.
"Бедняжка, — подумалось монаху. — Если бы такое произошло со мной, я бы тоже расстроился. Как будто ей и так мало довелось пережить..."
Словно во сне, Гермиона позволила ему увлечь себя на тропинку, ведущую к маленькой часовне, где она впервые его встретила. И, хотя затерянное в лесу сооружение стояло совсем недалеко, когда их путешествие закончилось, ей показалось, что прошла целая вечность. Брат Уэзерби зажег светильник, и под темными прохладными сводами заплясал мотылек неверного огонька. Прошел к ветхому сундуку и, немного порывшись в его глубинах, протянул ей кусок довольно чистой ткани.
— Держи. Утри слезы.
Гермиона послушно забрала у него тряпицу и шмыгнула носом.
— Ты, что, предвидела такой исход и заранее наложила соответствующие чары? — испытующе глянул на нее из-под кустистых бровей монах.
— Прости, что? — опешила мнимая служанка.
Но когда тот упомянул услышанное от нее заклинание, Гермиона поняла, что он говорит о простых исцеляющих чарах, какими обычно лечили опухоли.
— Ну да, — кивнула она. — Нужно было подстраховаться на всякий случай: мы же не знаем, какие Люциус получил повреждения...
— Тогда я спокоен, — с видимым облегчением вздохнул святой отец. — Когда мастер Люциус придет в себя, надеюсь, он будет в полном порядке.
— Надеюсь, — нервно ответила Гермиона. — Как думаешь, когда это может случиться?
Брат Уэзерби пожал плечами.
— Может, до вечера отлежится. А я так надеялся сообщить вам после турнира хорошие новости... Ведь я получил письмецо от своего друга.
— И что он пишет? — разбираемая любопытством, осведомилась Гермиона: в их положении любая хорошая новость автоматически становилась желанной.
— Он
думает, что сможет вернуть вас домой. Но луна к этому моменту должна убывать второй день, и это произойдет завтра вечером. Он сегодня отправит Юстусу зашифрованные руководства, и тот спрячет их в часовне, подальше от посторонних глаз, — сказал монах, беспокойно оглядываясь по сторонам.
— А если ничего не получится? — встревожилась Гермиона.
— Если не получится, то он понятия не имеет, где вы можете оказаться, — честно признался святой отец. — Но, на всякий случай, мы хотим связаться с Папой.
— Вот тебе раз! С Папой! — воскликнула удивленная волшебница. — Но зачем?!
— Затем, что если вы объявитесь где-то в другом месте, то всегда сможете попросить убежища в монастыре, — мягко похлопав ее по плечу, терпеливо улыбнулся монах.
Брат Уэзерби подошел к стене, провел рукой по камню, и в нем появилась маленькое отверстие, из которого он вытянул маленький клочок бумаги. Развернул его, тщательно разгладил смятые края и протянул Гермионе. Девушка вгляделась в рисунок, изображавший не то герб, не то печать: очертания сердца, в середине которого виднелись две скрещенные метлы.
— По этому знаку ты всегда сможешь быть узнанной в магической среде. Если волшебники станут сомневаться, покажешь им этот символ, и они поймут, что ты та, за кого себя выдаешь. Запомни хорошенько, как он выглядит, потому что бумагу я тебе не отдам.
Гермиона несколько мгновений внимательно разглядывала рисунок. Какая-то смутное ощущение не давало ей покоя, пока вдруг горячей волной не нахлынуло понимание.
— Так вот почему ты так часто расспрашивал меня о том, какую роль станет играть религия в будущем, — медленно проговорила она, поднимая на него взгляд. — Чтобы убедиться, что там все еще будут те, к кому можно обратиться за помощью...
— Вовсе нет, — усмехнулся монах, вытаскивая спрятанную за алтарем бутылку вина. — Скорее, это было простым любопытством, но оно навело меня на определенные мысли. Ты говорила, что сообщество волшебников будет расти; но даже если церковь магглов утратит свое влияние, уверен — наше с тобой братство никогда не перестанет заниматься магией. Пусть даже и втайне.
Гермиона вздохнула и покачала головой:
— Спасибо тебе. За все, что сделал для нас.
— С превеликим удовольствием, — улыбнулся брат Уэзерби. — Будет что рассказать моим детишкам на склоне лет.
— Детишкам? —недоуменно вытаращила на него глаза Гермиона. — Но ты ведь не можешь жениться. Целибат*, и все такое...
Она лихорадочно перебирала в памяти исторические факты, пытаясь вспомнить, бывали ли какие-нибудь прецеденты или исключения из этого правила, но ничего не могла припомнить. Может, она что-то упустила?
— Конечно не должны, — важно проговорил монах, но в следующий момент лукаво подмигнул. — Я думаю, ты знаешь, что при монастырях живет немало подкидышей? Так вот, одна из этих девочек выросла и довольно неплохо ко мне относится. Точнее, у нас с ней полное взаимопонимание. Настолько полное, что в следующем месяце мы хотим тайно обвенчаться.
Услышав это заявление, Гермиона сперва впала в ступор. А когда отмерла, первым делом потянулась за кубком с вином: ей определенно следовало выпить.
***
Самым первым, что ощутил Малфой, когда наконец пришел в себя, была боль. По всей вероятности, он лежал на спине так долго, что затекло все тело. Но, несмотря на то, что затылком он ощущал некое подобие подушки, голова кружилась с такой силой, что, казалось, даже комната, в которой он очнулся, пульсирует в такт его страшной мигрени. Да еще и эта невыносимая вонь... Люциус скривился. "Неужто меня отнесли в свинарник?" — подумал он и попытался нашарить рядом с собой что-нибудь подходящее, чтобы прикрыть нос от жуткого запаха. Это движение вызвало очередной приступ боли, и он чуть не вскрикнул. К горлу тут же подкатила волна тошноты, но, ценой неимоверного усилия, Малфой заставил себя открыть глаза и осмотреться.
Большая кровать, на которой он сейчас корчился, находилась в круглой каменной комнате. На столе, как выяснилось, стояла простая плетеная корзина с едой, а рядом — ведро, наполненное водой. Одежда, состоящая из простых штанов и рубахи, за неимением стульев, лежала прямо на полу. Свет же поступал из единственного окна, прорубленного в темной кладке стены. Люциус медленно повернул голову: дверь, сработанная из мореного дуба, при случае могла выдержать осаду. Малфой вздохнул — не имея ни малейшего представления о месте своего нахождения, он решил на время отложить попытки это выяснить, потому что, как ему казалось, больно было даже думать. Да еще и этот ужасный запах... Лорд вытянул руку вдоль тела и коснулся чего-то липкого. Теряясь в догадках, что это могло быть, он поднес ладонь почти к самому лицу, и... Понял, почему в комнате так нестерпимо разило тухлыми яйцами: он лежал в собственных нечистотах.
От осознания этого прискорбного факта, Люциус, несмотря на все недомогания, выскочил из постели, как ужаленный. Он с отвращением стянул с себя одежду и попытался очистить постель испачканной рубашкой и водой. Напрасно он потратил почти половину ведра — ему не удалось отмыть ее полностью, и тогда он попросту перевернул служащий матрасом мешок, набитый соломой, на обратную сторону. А потом принялся за себя.
Содрогаясь от гадливости, Малфой тщательно вымылся, используя обрывок от старой рубашки вместо мочалки. Вылил на себя остатки воды и, вздрагивая от холода, набросил на тело рубашку из небеленого полотна. Путаясь влажными ногами в штанинах, кое-как натянул исподнее и, скептически оглядев свой наряд, почувствовал себя немного лучше. Хотя и практически голым, поскольку об обуви для него никто не озаботился.
Чувствуя, как подрагивают от усталости колени, Люциус присел на край кровати. Сердце колотилось как сумасшедшее, а головная боль, казалось, только усилилась. Однако, любопытство взяло верх и он, немного придя в себя, решил выяснить, в каком месте находится. Лорд подошел к окну, посмотрел вниз и тут же пожалел об этом. Судорожно вздохнул и сделал несколько нетвердых шагов назад. Прошедшая было тошнота вернулась с новой силой, и от позывов рвоты его удержала только мысль, что убирать придется не кому-нибудь, а снова лично ему.
Из глубины комнаты Люциус увидел, как совсем рядом с окном пролетела птица. Солнце клонилось к закату и серебристый край облака казался совсем близким, поэтому, выждав время, пока дыхание полностью не восстановилось, узник предпринял еще одну попытку выглянуть в окно: слишком уж неправдоподобным показалось ему увиденное.
Малфой, благодаря всех известных ему богов, что никто сейчас не видит его позора, опустился на колени и на четвереньках пополз к подоконнику. Достиг каменного выступа, подтянулся и выглянул наружу: башня, в которой он находился, была, по меньшей мере, раза в четыре выше Астрономической башни Хогвартса, и Люциус наконец понял, что это не голова у него кружится, а башня слегка покачивается под порывами ветра.
А потом его действительно стошнило.
К счастью, у него получилось сделать это через окно; и как только он смог собраться с духом, то выбросил туда же и свою грязную одежду. За последний час Малфой так намучился, и морально, и физически, что его стала донимать жажда. С запоздалым сожалением он подумал, что напрасно не оставил себе хоть ковш воды, но в следующий момент увидел, что ведро снова наполнено чистой и прозрачной влагой — чьим бы узником он ни был, этот некто явно владел магией.
***
— Что значит "заплатить за него выкуп"? — в сердцах выпалила Гермиона. — У нас нет времени гоняться за ним по всей округе, чтобы спасти его аристократическую задницу! Пора готовиться к возвращению домой, а он, видите ли, в плену. Мерлин милостивый, на все что угодно готов, лишь бы каштаны из огня вытянул кто-то другой...
— Понимаешь ли, — занервничал монах, — мы не в том положении, чтобы требовать его освобождения.
— Это еще почему? — не сдавалась Гермиона. — Ты знаешь, кто его похитил?
— Я не совсем уверен, но... — заюлил брат Уэзерби.
— Хорошо. Поставим вопрос иначе.
Что именно ты знаешь? — ее тихий голос прозвучал настолько угрожающе, что у святого отца волосы вокруг тонзуры зашевелились — до того стоящая сейчас перед ним волшебница напомнила ему мать: когда та бывала в подобном расположении духа, шутить с ней было опасно.
— Его похитил кто-то из гоблинов, — выпалил монах, ожидая дальнейшей бури.
Но, не ожидавшая такого ответа, Гермиона только пораженно пискнула:
— Что?! — и схватилась руками за голову.
***
Не сказать, что Люциус очень уж удивился, но проверить догадку все же стоило. Он вынул из корзины еду, что в ней лежала, и тут же увидел, как плетеная емкость снова наполняется продуктами. Так и есть! Некто, удерживающий его в заточении, предусмотрел все до мелочей.
Продолжая экспериментировать, он бросил в кастрюлю, которую нашел под кроватью, кусок хлеба, и тот сразу же исчез, словно его никогда не было.
С ума сойти! Да эта тюрьма гораздо цивилизованнее замка, где я обитал! — подумалось ему. Малфой уже вознамерился отправить в небытие, вслед за хлебом, большую золотистую луковицу, как налетевший внезапно ветер заставил башню покачнуться, и у него сразу появились другие заботы. Его снова замутило, и, борясь с тошнотой, он уселся на пол, стараясь дышать как можно глубже. Вскоре адская карусель успокоилась. Люциус медленно выдохнул и вытер выступившую на лице испарину. Обежал взглядом свое узилище и облегченно перевел дух: комната уже не двигалась.
Ну, или
почти не двигалась.
***
— Куда мы едем?
Вопрос, сорвавшийся с ее уст, был подхвачен ветром и растаял в сгущавшихся сумерках. Гермиона не поручилась бы, что монах услышал его, и уже собиралась задать его снова, как брат Уэзерби, прекратив понукать своего ослика, размеренно отозвался:
— В единственное место, которое пришло мне на ум!
Гермиона откинула с лица развевающиеся под порывом ветра волосы и, чтобы не свалиться с осла, на котором ехала, изо всех сил вцепилась тому в спину. Предосторожность не лишняя, особенно если учесть, что ее и так настрадавшиеся накануне ягодицы практически задеревенели и ныли при каждом шаге этого брыкливого создания.
— В монастырь, что ли? — оторопело спросила она, недоумевая, каким образом святая обитель может им пригодиться.
— В соседнюю деревню, — опасливо озираясь по сторонам, откликнулся монах. На первый взгляд вокруг них не было видно ни души, но брат Уэзерби решил все же проверить. Он коснулся своего креста, и Гермиона почувствовала, как ее окатила теплая волна. На мгновение вспыхнул зеленым свет, и она заметила неподалеку от них прячущиеся в траве маленькие фигурки. Одна из них подпрыгнула, и волшебница поняла, что это кролик.
— А что в ней такого примечательного? — Гермиону снова грубо тряхнуло, и она до побелевших костяшек схватилась пальцами за ослиную холку. Ей до ужаса хотелось спросить его о заклинании обнаружения жизненных форм, но, к сожалению, на обсуждение подобных тем у них совершенно не было времени. На счету была каждая минута, а ведь еще и Люциуса нужно выручать...
— Скорее всего, это просто слухи. Но я сам слышал разговор епископа с аббатом, и, похоже, в этих слухах есть доля правды, — мрачно проговорил монах. — Надеюсь, мы доберемся до них раньше, чем церковь.
— До кого доберемся? — с каждой секундой Гермиона понимала все меньше и меньше.
— До Олливандеров, — святой отец похлопал своего скакуна по шее, и Гермиона крепче сжала бока осла пятками — чтобы не отстать, тот засеменил гораздо резвее прежнего. По всей видимости, монах наложил на животных заклинание скорости, потому что она и представить не могла, что эта, неторопливая, в сущности, скотина, может рысить не хуже призовой лошади. Как бы то ни было, ей пришлось так крепко держаться, что у нее от напряжения даже пальцы свело. Но тут она напрочь позабыла и об отбитом копчике и о судорогах в руках, потому что, услышав следующие слова, у нее дар речи пропал:
— Говорят, Олливандеры укрывают подменыша.**
***
Тишину, царящую в башне, нарушили чьи-то неторопливые шаги. Люциус вскинул голову. Похоже, кто-то решил навестить узника, и Малфой одернул на себе убогую одежду: кто бы там ни был, но выглядеть он должен был безупречно. Ну, или, на худой конец, достойно. Ключи в замке тихо звякнули, и дверь распахнулась.
Если бы лорда не тошнило с такой силой, он, возможно, и попытался бы вооружиться хоть чем-нибудь, но единственное, чего ему хотелось сейчас, так это просто лечь и умереть.
Малфой постарался придать своему лицу самое презрительное выражение, на которое только был способен (если б его так не мутило, разумеется, получилось бы намного лучше), и выпрямился, как и подобает истинному аристократу. Но, когда посетитель приблизился, изумлению его не было границ: он ожидал увидеть кого угодно, только не гоблина. Дверь с громким щелчком захлопнулась, и Люциус остался с вошедшим один на один.
— Никакой ты не Пендрагон, — заявило существо, скользнув по Малфою бесцветными, водянистыми глазами. Серая кожа, сплюснутая физиономия, украшенная длинным крючковатым носом и огромные уши — одним словом, гоблин как гоблин, но копье, что он крепко сжимал в руке, заслуживало большего внимания. Люциус заинтересованно уставился на каменный наконечник, испещренный рунами, и, с привычной ему меркантильностью подумал, что за подобный артефакт в Лютном переулке можно было отхватить баснословную сумму. Такую, что позволила бы очень долго не переживать за судьбу замороженных в Гринготтсе счетов. Но следующая мысль тут же охладила его гипотетические размышления: один Мерлин знал, когда он вернется обратно и вернется ли вообще. Тошнота подкатила с новой силой, и он вздохнул как можно глубже, чтобы сохранить лицо и не опозориться на глазах у своего тюремщика.
— Нет, — запоздало ответил он, принимая самый горделивый, на какой был способен в этом плачевном состоянии, вид. — Я — лорд Малфой. Магглы меня не спрашивали, решив для себя, что я один из Пендрагонов, а я просто не стал их разочаровывать.
— Нас не волнует, когда люди лгут друг другу, — резко отозвался гоблин, словно выплюнул. — Такова сущность человеческой породы. Обман течет в ваших жилах с рождения.
Люциус на это ничего не ответил. Разумеется, он понимал, что уродец пришел к нему не для того, чтобы почтить светской беседой, и остро заточенное копье явно не сулило ничего хорошего, но, драккл его раздери, умереть от руки гоблина Малфою не хотелось. Уж лучше выброситься из окна башни. Но треклятый страж стоял как раз на полпути между ним и бездной, тем самым лишая его даже возможности выбора.
— И, порой, это приносит сплошные неудобства, — гоблин оперся на древко копья и смерил лорда оценивающим взглядом. — Что может означать только одно: сейчас неудобным стал
ты.
***
Когда монах постучал в дверь маленького каменного дома, Гермиона забеспокоилась: не ошибался ли он в своих предположениях?
Бедные ослы, чьи взмыленные бока все еще тяжело вздымались после непривычной для них скачки, переводили дыхание и жадно пили из глубоких глиняных мисок, в которых собралась дождевая вода.
— Похоже, дома никого нет, — сказала Гермиона, когда ожидание слишком уж затянулось.
В густом тумане ее волосы распушились еще больше, и в сочетании с темными тенями под глазами (придававшими облику некий оттенок драматизма), вид ее, надо признаться, производил довольно устрашающее впечатление. Она зябко повела плечами и, сняв плащ с седла своего осла, плотно в него закуталась.
— В этом доме всегда кто-то есть, — мрачно ответил монах и постучал еще раз.
Гермиона вздрогнула. При мысли о том, что все их старания могут оказаться напрасными, ее пробрал озноб. Она уже начала паниковать, но в этот момент за дверью послышался легкий шорох, и она распахнулась. На пороге показалась маленькая бледная женщина с лицом, похожим на печеное яблоко. Она удивленно оглядела поздних гостей и, не особо церемонясь, неприветливо зыркнула из-под густых темных бровей:
— Чего надо?
— Мы хотим кое-что узнать, — быстро ответил монах и тут же добавил: — И еще — у нас есть то, что вас заинтересует.
— Не понимаю, о чем идет речь... — начала хозяйка дома, уже собираясь захлопнуть перед незваными гостями дверь, но монах оборвал ее на полуслове:
— За вами скоро придут!
Поведение женщины изменилось прямо на глазах. Она окинула острым взглядом окрестности и отрывисто проговорила:
— Входите.
Гермиона и брат Уэзерби поспешно вошли в дом, и хозяйка заложила дверь засовом, после чего вытащила из кармана волшебную палочку:
— Они уже в пути?
У Гермионы глаза округлились от изумления.
— У вас есть палочка?! — удивленно воскликнула она. — Надо же!
С этими словами она протянула руку и сосредоточилась. Не прошло и минуты, как деревянное кольцо, что она носила, снова вернулось в первоначальную форму. Гермиона ловко подхватила свою палочку и торжествующе показала хозяйке. Та оторопело уставилась на нее черными, как жуки, глазами и прищурилась.
— Где вы ее взяли? — подозрительно проговорила волшебница.
Гермиона могла бы поклясться, что у нее даже нос дернулся, как у гончей, вставшей на след.
— В будущем, — усмехнулась она, но улыбка тут же сбежала с ее лица. — Но если я действительно хочу туда вернуться, времени у нас не так уж и много.
